Император. Кровь богов Иггульден Конн
Офицеры заревели, демонстрируя свою поддержку, и Октавиан Фурин рассмеялся. Стоявший рядом с ним Меценат наклонился к его уху.
– Я уверен, это чистое совпадение, но они предлагают именно то, что ты и хотел услышать, – улыбаясь, прошептал он. – У тебя получается все лучше.
Преемник Цезаря искоса глянул на своего друга. Его глаза сверкали. Когда все затихли, ожидая ответа, он набрал полную грудь воздуха и заговорил:
– Вы сказали, и я услышал. Но при этом, идя на юг, чтобы избираться в консулы, я не хочу возглавлять вторгшуюся в Италию армию. Я попрошу граждан Рима проголосовать, но я не введу легионы в Рим. Это не должно повториться. Если люди сочтут возможным избрать меня консулом, я сделаю все, чтобы справедливость по отношению к убийцам Отца Рима восторжествовала. Этого хочу я, и этого хотите вы. Ваше желание – вернуться в Рим?
Ответный рев не оставлял в этом никаких сомнений. Октавиана порадовало, что крики подхватили и легионы, стоявшие в отдалении. Они понимали, о чем речь. Они хотели вернуться домой, чтобы выбрать нового Цезаря консулом.
В палатках для раненых консул Панса услышал этот рев и втянул в себя тяжелый воздух. От слабости его язык тоже втянулся в горло и перекрыл дыхательные пути. Из желудка поднялась желчь, которая выплеснулась изо рта и сломанного носа, когда раненый хватался руками за лицо. Он стонал и махал руками, задыхаясь, но солдаты вышли из палаток, слушая, как их офицеры приветствуют Цезаря. К тому времени, когда они вернулись, Панса уже умер и лежал с выпученными глазами.
Сенаторы наблюдали за каждым изменением выражения лица молодого человека, который стоял перед ними. Он отвечал на все вопросы, и его ответы производили сильное впечатление. Происхождение этого юноши делало честь любому, и только его молодость удерживала членов Сената от полной его поддержки. Однако он не выглядел смущенным и говорил с честностью и выдержкой зрелого мужа.
Бибул не мог оторвать глаз от Секста Помпея. Словно греческий атлет стоял перед ним и его коллегами в ожидании их решения – широкоплечий, мускулистый, с узкими бедрами, говорящими об активном образе жизни. Толстый сенатор квадратным куском материи вытер лоб, потом остальное лицо, а потом промокнул влажные губы. Собравшиеся провели в театре три часа и очень устали, но человек, ради которого они собрались на экстренное заседание, выглядел свежим и бодрым. Спокойствие и невозмутимость Помпея сильнее всего склоняли большинство пожилых членов Сената к принятию положительного решения. Если говорить исключительно о возрасте, то Секст казался слишком молодым для столь серьезного назначения, но жизнь добавила ему зрелости и серьезности, и сенаторам это определенно нравилось.
Светоний оставался последним, у кого остались вопросы к молодому человеку. Когда он поднялся со скамьи, Помпей уперся в него взглядом. Тот заколебался и даже на какие-то мгновения забыл, о чем хотел спросить.
– Ты… рассказал нам о смерти своего отца в Египте, – начал, наконец, Светоний, не обращая внимания за покашливания и вздохи раздражения, которые слышались со всех сторон. Остальные сенаторы хотели перейти к голосованию и разойтись по домам. Светоний поджал губы и провел рукой по редким прилизанным волосам. – Ты также рассказал о смерти своего брата, убитого войсками Цезаря в Испании. Ты говоришь, что твоя сестра жива… Лавиния. И все-таки… твой жизненный опыт по большей части связан с сушей, однако ты просишь должность командующего флотом? Скажи нам, почему мы должны назначить на столь ответственную должность молодого человека твоего возраста?
Секст Помпей вскинул голову и огляделся, прежде чем ответить. Этот его жест не укрылся от многих присутствующих, и они засмеялись, вызвав у него ответную улыбку.
– Мой отец построил этот театр, сенатор, хотя до этого дня я его не видел, – ответил юноша. – Я рад, что он используется для более серьезных дел, чем театральные представления. Я также рад, что имя отца не забыто, несмотря на все усилия цезарианской фракции, которая отравляет политику этого города. Новый Цезарь – это новый кинжал, приставленный к вашему горлу, так? На рынках города только об этом и говорят, от этих разговоров гудит даже Форум.
Он помолчал, демонстрируя прирожденный дар оратора, позволяющего слушателям уяснить сказанное, прежде чем двинуться дальше.
– Во мне вы видите не просто сына моего отца, и я не боюсь говорить, что горжусь Гнеем Помпеем. Сколько помню себя, я сражался с армиями Юлия Цезаря в Испании. А до того видел, как рабы зарезали моего отца в Александрии, только для того, чтобы порадовать Цезаря. В моем противостоянии с Октавианом вы можете не тревожиться за мою верность. Я, возможно, единственный человек в Риме, ненависть которого к Цезарю и всему, что с ним связано, навеки останется неизменной.
Он вновь замолчал, зная, что теперь Светоний готов спросить его о флоте. Но едва сенатор открыл рот, Секст продолжил:
– Я сражался и на кораблях, сенатор. Как я и говорил, у меня три галеры, захваченные у флота Цезаря и потопившие много других. Пока он правил Римом, я мог быть только пиратом, и это при моем-то происхождении и имени, но вы можете все изменить. Новый Цезарь, который ни во что не ставит власть Сената и пытается подчинить Рим себе, всегда будет моим врагом. Если слухи верны… – Юноша сухо улыбнулся, показывая, что в курсе новостей, достигших Рима в последние дни, – …тогда у Цезаря слишком большая армия, чтобы кто-то пошел против него в римских землях, по крайней мере, в этом году. И войдя в Рим, он сунет руку за пазуху и достанет длинный нож, чтобы посчитаться за старые обиды.
Светоний кивнул, поскольку молодой человек озвучивал его собственные страхи. Помпей же на этом не закончил.
– Но он не должен получить флот, который сейчас базируется в Брундизии. Во всяком случае, пока не должен, – заявил Помпей. – Это последняя сила, которая остается в вашем распоряжении и которая целиком и полностью подчинена вам. Я прошу от вас поставить меня во главе флота. Я использую его, чтобы уничтожить нового Цезаря, действуя во имя Сената. Как минимум, я не допущу, чтобы флот встал под его начало. Мое имя говорит вам о том, что мне можно доверять, сенаторы. Не зря вы заседаете в доме моего отца.
– Я удовлетворен, – буркнул Светоний, усаживаясь.
Голосование прошло быстро. Несколько сенаторов отсутствовали, несколько высказались против, но остальные были «за», и Секста Помпея назначили командующим флотом с абсолютными, практически не контролируемыми правами. Даже те, кто помнил его отца, понимали, что это большой риск, но они знали также, что новый Цезарь идет на юг, к Риму, и на этот раз во главе восьми легионов. Сенаторы не могли отдать ему еще и флот, ибо тогда весь римский мир оказался бы в его власти.
Глава 18
Когда встало солнце, ворота Рима закрыли и заперли. Мужчины, имеющие право голоса, в темноте вышли из города на Марсово поле. Все свободные граждане присутствовали на голосовании, разделенные на центурии по сословиям и богатству, в то время как в городе в десятках тысяч домов готовились отметить их возвращение пиром.
В прошлом дни выборов отличала праздничная атмосфера, на улицах выступали артисты и музыканты, а продавцы еды зарабатывали за день больше, чем обычно за месяц. Однако на другом берегу Тибра стояли легионы, ожидающие результатов голосования. И вид этой армии не поднимал горожанам настроение.
Представители каждой голосующей центурии подходили, бросая деревянные жетоны в две огромные корзины. Октавиан стоял рядом в простой белой тоге. Он чувствовал благоговение толпы, которая мельтешила перед ним, и улыбался любому, кто подходил, перекидывался с ним несколькими словами и благодарил за поддержку. Таких людей хватало. Преемник Цезаря посмотрел на Бибула, который обильно потел, несмотря на то что один раб обмахивал его опахалом, а второй держал у него над головой солнцезащитный тент. Когда-то давно Бибул соперничал на выборах с Юлием Цезарем, и Гай Октавиан не сомневался, что сенатор прекрасно помнит тот день, а потому время от времени он поглядывал на Яникульский холм, где развевался флаг. Октавиан знал эту историю со всеми подробностями. Флаг опускали лишь после окончания выборов, но на холме стоял человек, обозревавший окрестности. Если он видел приближающуюся армию, то тут же опускал флаг, чтобы город успел подготовиться к обороне. И когда Бибул баллотировался в консулы в прошлый раз, его друг Светоний устроил все так, что флаг опустили бы, если бы результаты выборов складывались не в пользу Бибула. Однако Цезарь просчитал и такой вариант: его люди не позволили опустить флаг, пока продолжался подсчет голосов. При этой мысли новый Юлий Цезарь улыбнулся.
– Сорок два за Цезаря и Педия, сорок восемь за Бибула и Светония! – объявили счетчики.
Сенат раздал немало привилегий, чтобы заполучить голоса первых голосующих центурий, но Октавиан улыбался – его это не тревожило. Среди небогатых жителей Рима сенаторы популярностью не пользовались, в отличие от убитого Цезаря, который выдал им по триста сестерциев.
– Я надеялся на большее, – проворчал Квинт Педий.
Октавиан Фурин вновь спросил себя, правильно ли он выбрал второго консула. Педий был уже немолодым мужчиной с морщинистым лицом и узким подбородком, сходившимся чуть ли не на острие. Он был старше нового Цезаря на тридцать лет. Казалось, весь этот человек состоял из острых углов. Он постоянно нервничал и при этом жевал нижнюю губу. В свое время Квинт Педий был другом и клиентом Цезаря, но тем не менее голосовал за амнистию – впрочем, он, по крайней мере, никогда не поддерживал Освободителей открыто. Октавиан, внимательно наблюдавший за Педием, попытался увидеть его глазами избирателей и вздохнул. Ему пришлось прибегать к лести и взятке, чтобы уговорить этого человека баллотироваться на должность второго консула. Оба знали, что только так они могли избежать ухода этой должности к Светонию или Бибулу, но Педий все равно сомневался, правильное ли он принял решение. Наследник Цезаря отвернулся от сенатора и оглядел огромное Марсово поле, где собрались сотни тысяч свободных граждан. Он опять пожалел о том, что Меценат отказался занять этот пост. Друг ничего не хотел об этом слышать и только смеялся, когда Гай Октавиан пытался обратиться к нему с таким предложением.
– Пятьдесят – Цезарь и Педий, пятьдесят три – Бибул и Светоний! – объявили счетчики, вызвав недовольные крики тех, кто еще только собирался проголосовать. Они не могли вернуться в город до открытия ворот, и некоторые проявляли нетерпение, тогда как другие никуда не торопились, наслаждаясь лишним днем отдыха вдали от работы и семей.
Октавиан хлопнул Педия по спине, заставив того подпрыгнуть.
– Центурии патрициев проголосовали, – сообщил он. – Купеческие, думаю, поддержат нас, а не Бибула со Светонием.
Педий задвигал ртом, словно хотел вытащить хрящик, застрявший в зубах.
– Надеюсь, ты прав, Цезарь. Мне нет нужды говорить тебе, чем чреват проигрыш этих выборов.
Гай Октавиан посмотрел на запад, где ждали сорок тысяч легионеров. Он остановил их за Тибром и выждал день, прежде чем войти в Сенат и объявить о своем желании избираться в консулы. Он сделал все, что мог, чтобы город не чувствовал вооруженной угрозы, но тем не менее они стояли у стен Рима. И головы горожан постоянно поворачивались в ту сторону. Октавиан не думал, что Рим проголосует против человека, который приставил нож к его горлу, несмотря на все его усилия не выставлять лезвие напоказ.
Молодой человек улыбнулся, видя, как увеличивается куча поданных за них жетонов. Бибул нервничал все сильнее, понимая, что начинает проигрывать. И действительно, купеческие центурии воспользовались шансом показать, как они относятся к людям, убившим Цезаря. Количество жетонов, отданных за Октавиана и Педия, росло лавиной. Помогал и тот факт, что голоса подсчитывали открыто, и каждый гражданин, подходивший к ведру со своим жетоном, знал, в какую сторону качнулось настроение избирателей.
Октавиан видел их довольные лица, и многие избиратели, бросая деревянные жетоны, кивали ему. Сотня за сотней голосовали граждане Рима, показывая ему свою поддержку. И новый Цезарь чувствовал, как это вдохновляло его. Должность консула гарантировала власть и безопасность, но речь шла о кое-чем еще более важном. Народу Рима отказали в праве голоса, и это вылилось в кровавые погромы. Теперь народ мстил Сенату, и Октавиан наслаждался каждым мгновением этой мести.
Вскоре после полудня количество голосов, поданных за Цезаря и Педия, стало столь велико, что голосование оставшихся центурий бедняков уже не могло повлиять на окончательный результат. Счетчики посовещались и дали отмашку легионным корниценам. Звуки победы поплыли над Марсовым полем и дальше, за Тибр, где ожидали легионы. Те откликнулись радостным ревом.
Шум распространялся от тех, кто проголосовал, к десяткам тысяч, не получившим такого шанса. Они тоже хотели показать, что одобряют сделанный выбор. Эти крики восторга едва не вывели Октавиана из строя. Он поник плечами, его дыхание стало тяжелым, а тога облепила мокрое от пота тело. Он говорил себе, что никогда не сомневался в исходе, но только сейчас почувствовал жуткое напряжение, от которого буквально сводило мышцы. Флаг на Яникульском холме опустили под взглядами горожан и звуки горнов, с ворот сняли замки и распахнули их. Женщины, дети и рабы выбежали тысячами, чтобы присоединиться к своим мужьям, братьям, сыновьям и хозяевам, праздничное настроение только нарастало по мере того, как все больше людей узнавали новости.
Октавиан привел с собой только пару охранников, как требовал закон при официальных выборах. Они не могли остановить тысячи людей, которые устремились к нему, чтобы поговорить, прикоснуться к нему или шлепнуть его по спине. Их было так много, что только что избранному консулу пришлось сдвинуться с места, прежде чем горожане окружили бы его плотной толпой, а то и сшибли бы с ног в своем энтузиазме. Теперь они не подходили вплотную, но продолжали приветствовать и следовали за ним к тому месту, где держали в загоне белого быка, подготовленного для жертвоприношения. Агриппа и Меценат уже ждали там, сияя от гордости. Октавиан кивнул им, отдавая себе отчет, что только эти двое понимают, через какие испытания ему пришлось пройти, чтобы стоять сейчас в этом месте. Новым консулам предстояло принести жертву богам, и чуть ли не сотня жрецов, чиновников и писцов собралась, чтобы во всех подробностях зарегистрировать это событие. Солдаты освободили пространство вокруг загона, а прорицатели начали готовить мычащее животное к жертвоприношению.
Квинтина Фабия, одетая в ослепительно-белое, с лицом, так мастерски накрашенным, что оно могло сойти за маску юности, поклонилась приближающимся новым консулам, держа в руке железный серп с острой кромкой. Октавиан взял серп, проверил остроту кромки на волосках собственного предплечья и посмотрел на массивного быка.
– Я не сомневаюсь, что божественный Юлий видит тебя сейчас, – в голосе верховной жрицы слышалась искренняя теплота. – И он гордится своим сыном.
Октавиан кивнул, показывая свою признательность. Солдаты потянули за веревки, заставляя быка подойти к ограждению. В еду ему добавили опиума и других трав, так что двигался он медленно и с трудом. Знаки не сулили бы ничего хорошего, если бы консулам пришлось гоняться за раненым животным по всему Марсову полю. Новый Цезарь едва не улыбнулся, представив себе это зрелище. Он знал, что это всего лишь ритуал, что главное уже позади, но от него требовались серьезность и достоинство.
Началось пение: жрецы и прорицатели умоляли богов послать знак и благословить город на новый консульский год. Октавиан стоял недвижно, и Квинтине пришлось похлопать его по плечу, чтобы показать, что пора действовать.
Молодой человек подошел к привязанному быку достаточно близко, чтобы видеть его ресницы и ощутить чистый запах кожи. Положив руку ему на голову, он увидел, что животное продолжает неспешно жевать, не отдавая себе отчета в том, что должно произойти. Бык напомнил новому Цезарю Педия, и ему вновь пришлось подавить смех.
Резким движением он сунул руку под шею быка и полоснул серпом. Кровь проливным дождем хлынула в бронзовые тазы, которые стояли на земле. Животное продолжало жевать, поначалу не чувствуя боли. Тазы наполнялись и заменялись новыми, а полные относили к прорицателям, которые всматривались в красную жидкость, чтобы распознать по ней будущее.
Бык начал стонать и дергаться, но его жизненная сила по-прежнему лилась рекой. Он медленно опустился на колени, и его темно-карие глаза затуманились. Животное застонало громче, а веревки натянулись, когда оно попыталось встать. Октавиан наблюдал, ожидая, когда бык умрет, и думая о Дециме Юнии. Он этих мыслей его оторвал громкий крик одного из гаруспиков[15], указывающего на небо трясущейся рукой. Молодой человек поднял голову, как и все остальные, и успел заметить черных птиц, летевших высоко-высоко над городом. Он улыбнулся, радуясь так неожиданно появившимся стервятникам. История говорила, что их было двенадцать, когда Ромул основал город. Вместе с тысячами горожан он считал темных птиц, пытаясь не ошибиться, сосчитав какую-нибудь дважды.
– Я видела двенадцать! – громко и отчетливо произнесла Квинтина Фабия.
Октавиан моргнул. Птицы улетали в опускающееся солнце, и точно сказать, сколько их, он не мог. Но число принялись повторять со всех сторон, и новый консул рассмеялся.
– Это хороший знак, – признал он. Удача Цезаря сопровождала его во всем, пусть он сам и насчитал только девять птиц. Но они улетали в солнце, а это уже говорило о многом. Число двенадцать жители Рима однозначно воспримут как знак возрождения.
Когда из быка вытащили печень, ее край оказался загнутым, и Квинтина просияла. Она подняла окровавленный орган, пачкая белое одеяние красной жизнью, которая бежала у нее по рукам. Прорицатели радостно кричали, а писцы записывали все на восковых табличках, которые в тот же вечер отправили в городской архив. Знаки были один лучше другого, и Октавиан мог только качать головой от удовольствия и про себя с благодарностью помолился своему наставнику, чье имя теперь носил сам.
Толпа в большинстве своем последовала за новыми консулами, чтобы присутствовать при жертвоприношении. Пока истолковывали знаки и во всеуслышание объявляли результаты, Бибул и небольшая кучка его сторонников оставались у корзин для голосования. Полный сенатор провел рукой по полированным деревянным жетонам, поднял горсть и бросил обратно в корзину, а потом мрачно посмотрел на Светония и Гая Требония.
– Лошади для вас готовы, и корабль тоже, – сказал он. – Вы найдете его в доках Остии. Поезжайте с моим благословением.
В его голосе слышались злость и неудовлетворенность. Октавиана избрали на самый высокий пост в государстве, и цезарианцы поднимались вместе с ним. На голоса многих сенаторов Бибул теперь мог не рассчитывать. Он поблагодарил своих личных богов за то, что Октавиану не достался хотя бы флот. Только этим он мог подсластить выпавшую ему горькую пилюлю.
Светоний оглядел город и остановил взгляд на Яникульском холме. Он помнил другие выборы и другого Цезаря, но тогда он был моложе и с легкостью выдерживал удары капризной судьбы. Покачав головой, старик провел рукой по поредевшим волосам, которые поднимал ветер, открывая обширную лысину.
– Я отправляюсь к Кассию, – объявил он. – Это займет всего лишь день, Бибул. У Секста Помпея флот на западе. Кассий и Брут держат восток. Без зерна, которое доставляют по морю, Рим умрет с голоду, и мы будем давить на него с двух сторон, пока он не задохнется. Голосование, это сегодняшнее безобразие – всего лишь маленькая неудача, ничего больше. Я еще увижу этот город, клянусь.
Он повернулся к Гаю Требонию, тому самому, кто отвлекал Марка Антония во время убийства Цезаря. Этот более молодой мужчина невероятно гордился, что его имя называли среди Освободителей, хотя он и не обнажал кинжала. Теперь же последствия этого решения преследовали его, и он не находил себе места от страха.
– Это неправильно. – Голос Требония дрожал. Он никогда не покидал Рима, и сама мысль о пребывании в других городах вызывала у него тревогу. – Он повесил Децима Юния без настоящего суда! Почему он остается неприкосновенным, а мы должны бежать? Мы избавили народ от тирана, врага государства. Почему они этого не видят?
– Потому что они ослеплены золотом, именами и глупыми грезами, – резко ответил Светоний. – Поверь мне. Я видел даже больше, чем смогу тебе рассказать. Хорошие люди трудятся в тишине, и что происходит с их достоинством, с их честью? Они оттеснены в тень теми, кто кричит, прыгает и размахивает руками перед немытой толпой.
Он протянул руку, чтобы положить ее на плечо Требония, но тот отпрянул с пылающим лицом. Пальцы Светония схватили пустой воздух, и рука упала.
– Я жил с Цезарями. Я даже убил одного, – продолжил Светоний. – Кассий и другие этого так не оставят. Платить долг придется кровью, и я хочу видеть, как она прольется.
Впервые за много лет новые консулы прибыли в город не по заведенному порядку. От здания Сената оставался лишь расчищенный фундамент, поэтому Октавиан и Педий вошли в широко раскрытые двери театра Помпея. Толпа следовала за ними до линии солдат, которые охраняли достоинство Сената.
Гай Октавиан остановился у огромных колонн из белого мрамора, посмотрел на капли бычьей крови у себя на руках, а мимо него тем временем проходили сенаторы. Многие поздравляли их обоих, и он кивал им, понимая, что должен сплести тонкую сеть отношений и альянсов, чтобы проводить нужные ему решения, даже самые простые. Однако добрые знаки придали молодому человеку такое воодушевление, что сенаторы – он чувствовал это – не могли противиться ему.
Квинт Педий держался рядом с ним, и его рот пребывал в непрерывном движении, словно он пытался сжевать сам себя изнутри. Этот человек был единственным, кто не радовался знакам, да и своему избранию тоже, хотя благодаря этому его имя навечно оставалось в истории города. Октавиан подавил улыбку, глядя, как нервничает Педий. Он выбрал его в напарники отнюдь не из-за приверженности неким идеалам или выдающегося ума. Напротив, выбор пал на этого сенатора потому, что тот был слаб. Молодой человек учился на ошибках, а особенно на катастрофе, в которую вылился его приход на Форум с легионерами. Теперь он знал, как это важно – найти правильный подход к решению той или иной проблемы. Народу и Сенату не нравился грубый захват власти в любой форме. Даже будучи консулом, ему предстояло действовать осторожно. И Педий становился его щитом.
– Консул, – обратился к нему Октавиан Фурин. Квинт Педий вздрогнул, и осторожная улыбка изогнула его жующие губы. – Я буду счастлив самолично предложить проголосовать за Lex Curiata. И ты окажешь мне честь, если предложишь проголосовать за отмену амнистии.
Педий тут же кивнул. Октавиан согласился оплатить ему строительство нового дома в приморском городе Геркуланум[16], где отдыхали только самые богатые жители Рима. Напарник нового Цезаря оценил его деликатность и ненавязчивость, но прекрасно понял, что его покупают, а все остальное – не более чем антураж. Однако он знал божественного Юлия и долгие годы безмерно им восхищался. Педия до сих пор мучил стыд за то, что он не проголосовал против амнистии. Октавиан этого не знал, но домик у моря не значил ничего в сравнении с желанием второго консула заглушить чувство вины.
– С превеликим удовольствием, Цезарь, – ответил Квинт Педий.
Гай Октавиан улыбнулся. Рим принадлежал ему. Во время многонедельной подготовки к выборам еще один человек нисколько не сомневался, что он станет консулом на волне народной поддержки. Марк Антоний написал ему, что просит о встрече на нейтральной территории, чтобы обсудить и спланировать кампанию против Освободителей. Начаться ей предстояло сегодня.
Часть третья
Глава 19
Река Лавиний петляла по северу Италии. Около Мутины в ее русле поднималось с десяток островков, отрезанных водой от остального мира – от скального выступа с единственным деревом до густых лесов, окруженных водой.
Гай Октавиан смотрел через водную гладь на ожидающего Марка Антония. Ни один из них не доверял другому полностью, а потому один из островов представлялся идеальным местом для встречи. На другом берегу ждали два легиона, построенные в боевом порядке, но они ничем не смогли бы помочь Марку Антонию, если бы Октавиан замыслил предательство. Точно так же ничем не помогли бы ему Седьмой Победоносный и Девятый Македонский легионы, если бы Марк Антоний собрался его убить.
Даже преодоление последнего этапа пути потребовало немалых усилий. Обе стороны обменялись письмами с обещаниями и заверениями гарантировать безопасность друг друга, но кто знал – а вдруг эти обещания не стоили того воска, на котором их написали? Октавиан посмотрел на Агриппу и Мецената. Они побывали на острове и обыскали его в поисках затаившихся солдат или каких-то ловушек. «Осторожности никогда не бывает много», – подумал наследник Цезаря и глубоко вдохнул, с сомнением глядя на покачивающуюся лодку.
– Я думаю, если мы что-то упустили и если что-то пойдет не так, то я хочу умереть, твердо зная, что и Марк Антоний переживет меня ненадолго. Таков мой приказ. Если меня убьют, он не должен покинуть остров живым, – сказал новый римский консул своим друзьям.
Антоний выбирал остров так, чтобы до него не долетели копья легионеров.
– Выкатите луки-скорпионы, и пусть расчеты нацелят их на остров, – добавил Октавиан.
Предыдущим днем легионы успели собрать массивные орудия, и он ощутил определенное облегчение, наблюдая, как волы подтаскивают их к берегу, а потом расчеты нацеливают стрелы на остров. Октавиан Фурин увидел, что на противоположном берегу происходит то же самое, и задался вопросом, каково это будет – стоять на маленьком островке и слышать звон тетивы луков-скорпионов, стреляющих в тебя железными стрелами?
– Готовы? – спросил он друзей.
Агриппа ответил «да», спрыгнув в лодку. Меценат пожал плечами, все еще глядя на ожидающие их фигуры.
– Ты сделал все, что мог, – сказал молодой патриций. – Если это заговор, он живым с острова не уйдет. Обещаю тебе.
– Если только он сейчас на острове, – пробурчал Виспансий Агриппа, усаживаясь на корме. – Высокий человек в броне может быть обычным офицером, задача которого – выманить нас на остров, под удар катапульт и скорпионов.
– Ты у нас оптимист, Агриппа, – фыркнул Меценат.
В лодке молодой патриций прошел на нос. Садиться он не стал, предпочтя остаться на ногах. Четверо гребцов уже заняли свои места. Все они были ветеранами, мастерски владеющими мечами, которые лежали у их ног. Чтобы сменить весла на оружие, им потребовалась бы секунда. Все смотрели на Октавиана, и он кивнул.
– Поехали. Давайте узнаем, чего он хочет. – Новый Цезарь встал у борта, не отрывая глаз от Марка Антония. – Отчаливайте, или гребите, или как это у вас называется!
Агриппа скривился, но гребцы оттолкнулись от берега и погнали лодку к острову. Четыре весла синхронно опускались в воду, разгоняя лодку. Октавиан обнаружил, что ему нравится лететь над водой, и Виспансий Агриппа, заметив, как изменилось выражение лица его друга, улыбнулся.
– Есть какая-то магия в маленьких лодках, – заметил он. – Но галеры еще лучше.
Улыбка Гая Октавиана соскользнула с лица при упоминании о флоте, который покинул Брундизий. Его соконсул Педий провел закон, сместивший Секста Помпея с должности командующего флота, но корабли этим вернуть не удалось.
– Когда мы здесь закончим, мне понадобится флот, – заявил преемник Цезаря.
– Это и есть весь твой флот, – с горечью ответил Меценат, кивая на их лодку.
Октавиан фыркнул:
– Я уже думал об этом. Рано или поздно, мне придется раздавить Секста Помпея. Без контроля над морем мы не сможем переправить легионы, не сможем схватиться с Кассием и Брутом.
Агриппа кивал, потирая подбородок.
– Флот обойдется в огромные деньги, – ответил он. – У Секста сколько, двести галер? Постройка половины этого числа обойдется в десятки миллионов сестерциев… и потребуется время, чтобы подготовить легионеров для войны на море.
– Какой смысл договариваться с Марком Антонием, если я не могу покинуть Рим из-за страха перед пиратами? – спросил Октавиан. – Деньги я найду… и людей. У тебя полная свобода действий, Агриппа. Построй мне флот.
Когда лодка подошла к острову, три пассажира выбрались на берег. Гребцы начали надевать легионерскую броню, которая до этого лежала на дне лодки. Консул нетерпеливо ждал, и его пальцы поглаживали рукоятку гладия.
Марк Антоний спустился на пятачок песка, к которому они пристали, с улыбкой наблюдая за происходящим. Выглядел он здоровым и сильным, ростом чуть уступал Агриппе, а фигура его оставалась стройной, несмотря на годы.
– Добро пожаловать, консул, – приветствовал он Октавиана. – Ты прошел долгий путь с того времени, как эту должность занимал я. Как я тебе и писал, моя честь гарантирует тебе безопасность. У нас перемирие. Я хочу представить тебе моего компаньона. Пройдешь со мной?
Человек, которого Гай Октавиан видел в последний раз уезжающим в Галлию, похоже, совершенно не боялся вооруженных солдат. Он держался расслабленно, как любой римский патриций, наслаждающийся теплым днем на берегу реки. Октавиан улыбнулся, считая возможным подыграть ему.
– Я пойду с тобой, – согласился он. – Нам надо многое обсудить.
– Похоже, на этот раз он готов тебя выслушать, – пробормотал Меценат.
Они направились к шатру, поставленному на траве. С этой части острова Гай Октавиан мог лучше рассмотреть легионы, которые Марк Антоний привел из Галлии. Он обратил внимание, что до противоположного берега расстояние от острова меньше, чем до того, с которого приплыл он сам, и решил, что это не случайность. Десяток луков-скорпионов и две центурии лучников наблюдали за ним, готовые открыть огонь при первых признаках предательства. Как ни странно, Октавиану понравилось, что и его воспринимают как угрозу. Ему не хотелось оставаться единственным, у кого нутро завязывалось узлом от тревоги.
Антоний светился радушием, как и положено хозяину. Он заметил, что Октавиан смотрит на его легионы, и заговорил:
– Сейчас трудные времена, Цезарь, ведь так? Лепид придерживался того же мнения, когда я прибыл в Галлию. Я благодарен ему, что он не усмотрел ничего зазорного в том, чтобы передать командование римскому консулу.
– Экс-консулу, – механически поправил его Октавиан, но, увидев, что Марк начинает хмуриться, быстро добавил: – Но по-прежнему человеку, которого Юлий Цезарь называл другом, и, я надеюсь, моему союзнику в эти непростые времена.
– Как скажешь. Я нахожу, что чем больше у меня легионов, тем легче мне найти союзников, – оглушительно рассмеялся бывший консул. – Лепид! Позволь представить тебе нового Гая Юлия Цезаря и нынешнего римского консула.
Мужчина, отсалютовавший Октавиану, выглядел растерянным. Чувствовалось, что ему явно не по себе. Наследник Цезаря видел его впервые, но знал, что сам божественный Юлий считал этого человека идеальным наместником для Галлии и назначил его на этот пост после триумфального возвращения с Востока. С первого взгляда Марк Эмилий Лепид не производил особого впечатления. Из-за легкой сутулости он больше походил на ученого, а не на офицера самого высокого ранга, хотя сломанный в нескольких местах нос и измочаленное ухо говорили о том, что в каком-то бою ему изрядно досталось. От уха остался один лишь розовый хрящ, без намека на раковину. Волосы Лепида оставались густыми, но полностью поседели. В компании с ним и Марком Антонием Октавиан ощущал свою молодость, скорее как силу, чем как слабость.
– Познакомиться с тобой для меня честь, – низкий и твердый голос галльского наместника указывал, что за его стареющей внешностью скрываются решительность и трезвый рассудок.
Октавиан пожал протянутую руку.
– И для меня эта встреча с тобой – большая честь. Как у римского консула, у меня, как я понимаю, самая высокая должность. Присядем? – предложил он, указывая на длинный стол, и первым двинулся к нему, вместо того, чтобы уступить инициативу Марку Антонию. Меценат и Агриппа последовали за другом и встали за его спиной, как только он сел во главе стола.
На лице Антония отразилось раздражение, но он решил, что не стоит выражать по этому поводу недовольства, чтобы не портить достаточно удачное начало встречи. Бывший консул сел напротив Октавиана, а Эмилий Лепид занял место рядом. Четверо его людей встали чуть позади, как будто бы не представляя собой очевидной угрозы, хотя цель их присутствия не вызывала сомнений. Октавиан глянул на своих гребцов, которые заняли позицию напротив этой четверки. Напряжение вдруг начало нарастать, и Марк Антоний поспешил разрядить обстановку, положив руки на стол.
– Позволишь начать? – спросил он и продолжил, прежде чем приемный сын Цезаря успел открыть рот: – Мое предложение простое. В Галлии у меня и Лепида пятнадцать легионов. У тебя восемь, Цезарь, во всяком случае, сейчас, в начале твоего консульского года. Тебе нужна сила, чтобы раздавить Освободителей, а мне – должность и власть в Риме. Я не хочу быть изгнанником в Галлии. Мы вполне можем прийти к взаимовыгодному соглашению, так?
Октавиан возблагодарил богов за римскую прямоту. По крайней мере, и он, и Марк Антоний одинаково не жаловали все эти сенатские игры.
– А какова в этом роль префекта Лепида? – бесстрастно спросил он.
– Мы с Лепидом говорим как один человек, – ответил Марк Антоний, опередив наместника Галлии. – Триумвираты для Рима – не новость. Я предлагаю разделить власть между нами тремя, с тем, чтобы уничтожить Освободителей на востоке. Не думаю, что ты сможешь сделать это без моих легионов, Цезарь.
Октавиан чувствовал, как в голове бешено скачут противоречивые мысли. Ему нравилось это предложение, при условии, что он мог доверять Марку Антонию и Лепиду. Юлий Цезарь сам создал первый триумвират с Помпеем и Крассом. И едва ли кому-то было нужно напоминать, сколь печально закончилась эта история для двух последних. Молодой человек встретился взглядом с Марком и обратил внимание на напряженность в его глазах. Бывший консул занимал сильную позицию, но его что-то тревожило, и Октавиан попытался найти нужные слова, чтобы добраться до причины этой тревоги.
– Нашу договоренность должен признать Сенат, чтобы она стала законной, – добавил он. – Думаю, это правильно. И у меня достаточно клиентов, чтобы обеспечить нужный исход любого голосования.
Марк Антоний начал расслабляться, а Октавиан посмотрел на легионы, построенные на берегу реки.
– Но мне кажется, я выигрываю от этого слишком мало, – сказал он. – Я консул, и Сенат не решается сказать мне слово поперек. Да, у меня есть враги, но я могу набрать новые легионы.
Бывший консул покачал головой.
– Я получаю донесения из Сирии и Греции, и по ним понятно, что у тебя мало времени, Цезарь. Если выжидать долго, Кассий и Брут станут слишком сильными. Я предлагаю тебе возможность разбить их до того, как это произойдет.
Октавиан глубоко задумался под взглядами обоих мужчин, которые ждали от него ответа. Консулов ограничивали во власти, хотя и казалось, будто они могут все. А временная диктатура, которую предлагал Марк Антоний, ставила его над законом, давала ему годы, необходимые для того, чтобы построить флот и подготовить армию. Однако молодой человек помнил, что еще не нашел ту слабость, которая заставила Антония пойти на переговоры, и это не давало ему покоя. Он вновь перевел взгляд с сидящих за столом людей на далекие легионы.
– Как ты платишь своим людям? – небрежно спросил он бывшего консула.
К его удивлению, Марк покраснел, словно от смущения.
– Я им не плачу, – слова, казалось, вытягивали из него клещами. – Частью нашего соглашения должна стать выплата жалованья легионам, которыми я командую.
Октавиан Фурин присвистнул про себя. В пятнадцати легионах служило семьдесят пять тысяч человек плюс тысяч двадцать вспомогательных войск и лагерной обслуги. Новый Цезарь хотел бы знать, сколь долго им не выплачивали серебра. Бедность властителя и верность войск уживались плохо, поэтому Марку Антонию понадобился союз с ним, хотя бы для того, чтобы получить необходимые деньги от Рима или из наследства убитого Цезаря.
В улыбке Октавиана, обращенной к двум сидящим напротив мужчинам, прибавилось теплоты.
– Думаю, ваши идеи мне близки и понятны. Но, наверное, я бы показал себя круглым дураком, выходя на битву с Кассием и Брутом, но теряя при этом Галлию из-за недостатка оставшихся там солдат.
Антоний отмахнулся от этого возражения.
– Галлия многие годы живет в мире. Цезарь сломал хребет тамошним племенам и перебил вождей. Короля, который мог бы стань новым Верцингеторигом[17], теперь у них нет. Они вновь разбились на мелкие племена, враждующие между собой, и останутся такими на многие поколения. Если галлы взбунтуются, я очень быстро узнаю об этом. Им известно, к чему это приведет.
Октавиан с сомнением смотрел на Марка Антония, гадая, не приукрашивает ли тот факты. Чего преемник Цезаря хотел меньше всего, так это войны на два фронта. Бывший консул шел на отчаянный риск, выводя все войска из Галлии, чтобы сделать более весомой свою ставку.
И лишь после долгой напряженной паузы – Антоний и Лепид не сводили с него глаз – Гай Октавиан кивнул.
– Очень хорошо. Я вижу, вы уже подумали о том, как может действовать триумвират. Поделитесь со мной вашими мыслями, а я прикину, что лучше для Рима.
Три дня переговоров совершенно вымотали Марка Антония, а Октавиан выглядел таким же свежим, как в тот час, когда впервые сел за стол. На заре они возвращались в то же самое место – после того, как Меценат и Лепид проверяли, нет ли на острове спрятавшихся вооруженных людей. Но о предательстве, похоже, никто не думал, и Гай Октавиан все больше склонялся к тому, что соглашение будет не только подписано, но претворено в жизнь. Тем не менее каждый пункт, по его мнению, требовал доработки, и он энергично отстаивал свою точку зрения, а более пожилые участники будущего триумвирата лишь вяло сопротивлялись.
Октавиан предложил принятие закона, который придал бы их соглашению легитимность. В обмен Марк Антоний пообещал ему полный контроль над Сицилией, Сардинией и всей Африкой, включая Египет. Впрочем, подарок этот, как говорится, кусался, потому что море контролировал флот Секста Помпея, но наследник Цезаря его принял. Галлия оставалась личной вотчиной Антония, а Лепид получал северный регион, которым столь недолгое время правил Децим Юний. Испания и остальная Италия оставались под совместным управлением триумвирата. Октавиан согласился прислать три миллиона сестерциев и не без удовольствия отметил, как лицо Марка Антония разом помолодело от облегчения – пусть и на короткое время, потому что они тут же углубились в тонкости других пунктов соглашения.
На третий день все трое подписали договор и приложили к нему свои перстни-печатки. Вместе они формировали «Комиссию троих для управления государством»: такое длинное и тяжеловесное название было призвано скрыть истинную причину, подтолкнувшую троих мужчин к его подписанию. Они договаривались о временном перемирии и объединении усилий для достижения своих целей. Октавиан не питал на этот счет ложных надежд, но Антоний никогда не был ему врагом, несмотря на римскую надменность. Его настоящие враги с каждым днем становились все сильнее, и ему требовались легионы и власть, чтобы совладать с ними.
Последняя часть соглашения вызвала больше споров, чем все остальные вместе взятые. В бытность свою диктатором Рима Корнелий Сулла ввел, как он это называл, проскрипции: списки людей, приговоренных к смерти государством. Попавшего в такой список мог убить любой гражданин, а представив в качестве вещественного доказательства голову жертвы, он получал часть его имущества, тогда как все остальное поступало в закрома государства. Октавиан с самого начала чувствовал притягательность этого опасного оружия и старался противостоять искушению. Со своей стороны он внес в списки только девятнадцать человек: участников убийства Цезаря в театре Помпея. Лепид и Марк Антоний добавили своих кандидатов, и наследник Цезаря нервно сглотнул, увидев имена сенаторов, которых хорошо знал. Его коллеги под прикрытием соглашения спешили свести старые счеты.
Еще два дня они утрясали списки, спорили над каждой кандидатурой и кое-кого все-таки вычеркнули. Наконец, подвели черту и под этим. Проскрипции, конечно же, создали бы в Риме хаос, но после продажи поместий этих людей на аукционе Октавиан получал необходимые средства для строительства флота и ведения войны. От этой мысли по его телу пробежала дрожь. Брут и Кассий занимали в списке две первые строчки, а восточная половина римских земель нигде в соглашении не упоминалась. Не имело смысла делить эти земли, пока они находились под властью Освободителей. Но внесение этих имен в список имело особое значение, подводило черту. Кассий и Брут объявлялись врагами государства, в котором ранее их охраняли закон и амнистия. Теперь же на них объявлялась охота.
Через шесть дней после первого появления на крохотном островке Октавиан прибыл туда в очередной и последний раз. Марк Антоний и Эмилий Лепид сияли, радуясь достигнутому: их вернул в правовое поле единственный человек, обладающий для этого достаточной властью. Они по-прежнему далеко не полностью доверяли друг другу, но взаимного уважения за время переговоров у всех троих заметно прибавилось. Антоний медленно выдохнул, когда Гай Октавиан приложил печатку к полному тексту соглашения о триумвирате, включающему как договор, так и проскрипционные списки, и приготовил свой перстень, чтобы выдавить фамильный знак.
– Пяти лет нам вполне хватит, чтобы исправить ошибки прошлого, – сказал Марк Антоний. – Пусть боги будут улыбаться нам все это время.
– Ты вернешься со мной в Рим, чтобы посмотреть, как этот документ станет законом? – с улыбкой спросил Октавиан.
– Нельзя такое пропустить, – ответил Марк.
Берег Сицилии представлял собой идеальное место для базирования пиратского флота. Высокие холмы подступали к самой воде и позволяли Сексту Помпею издалека видеть флаги проплывающих вдали кораблей и при необходимости направлять к ним свои галеры. Сидящие на веслах рабы быстро разгоняли их до крейсерской скорости, и они мчались, вздымая белые буруны. Вот и сейчас он сощурился, повернувшись против яркого солнечного света, чтобы разглядеть поднятый его дозорными флаг, и ощерился, увидев красное пятно на фоне горного пика. Солнце только что вынырнуло из черного облака, висевшего над вулканом – урчащим монстром, который сотрясал землю и убивал рыб, всплывавших на поверхность уже практически готовыми к употреблению в пищу. По ночам вершина вулкана иной раз светилась, выбрасывая кипящую каменную массу.
Этот ландшафт как никакой другой соответствовал переполняющей Секста ярости, и молодого человека радовало наличие власти и силы для того, чтобы диктовать свою волю. Он уже не боялся гнева римского флота, когда направлял свои галеры на перехват торговых судов. Теперь он сам командовал римским флотом, о чем говорилось на листе вощеного пергамента, скрепленного большой печатью. Старшие офицеры отсалютовали ему и встали под его команду, как только увидели эту печать. С того самого момента Помпей получил самое мощное оружие, когда-либо выкованное в Риме. И оно стало отличным дополнением к его твердыне на берегу. Корабли с зерном из Африки и Сицилии больше не плыли к полуострову. Он уже отрезал Рим от половины необходимого ему продовольствия и многого другого, но мог причинить городу еще больше неприятностей.
Секст Помпей повернулся к своему новому заместителю, Ведию. Возможно, ему следовало подобрать помощника среди легион-капитанов, но этот человек сражался с ним бок о бок в годы пиратства, и Секст ему доверял. Ведий, которому еще не исполнилось тридцати, не обладал остротой зрения, необходимой для того, чтобы разглядеть флаги, поэтому ждал новостей, чуть ли не подпрыгивая от нетерпения. Когда Секст познакомился с ним, Ведий дрался за деньги в тавернах, чаще побеждал, но выигрыши обычно просаживал в азартные игры. Чем-то они понравились друг другу с того первого раза, когда Помпей уложил его на землю, сломав ему челюсть. В последующие месяцы Ведий трижды нападал на него, но всякий раз получал изрядную трепку, так что в итоге забыл о мести и заинтересовался римским патрицием, который говорил и вел себя как простолюдин.
Теперь Секст улыбнулся мужчине, узнавшему, что такое вкусная еда, лишь на борту галеры, которая охотилась за римскими торговыми кораблями. Похоже, даже волка можно приручить, если как следует кормить его.
– Поднят красный флаг. Какая-то смелая душа вышла в море, рискнув собственной жизнью, чтобы доставить побрякушки своей любовнице, – сказал Помпей.
В не столь уж далеком прошлом второй флаг имел важное значение для его команды, показывая, сколько в открытом море кораблей. Один или два являлись целью, а большее количество несло с собой немалый риск, и тогда его люди оставались в бухтах и крошечных заливчиках, которых хватало на побережье. Секст почувствовал, как быстрее забилось сердце, предвкушая славную охоту. Он стоял на палубе прекрасной римской галеры, а его легионеры и рабы уже изготовились к отплытию. В маленькой бухте, где он провел ночь, стояли на якоре еще пять галер, ожидающих его приказа. Он прокричал его сигнальщику, наблюдая, как на вершину мачты поднимается флаг. Гребцов мгновенно разбудил хлыст, щелкнувший над их головами. Другие галеры тут же отреагировали, демонстрируя отменную дисциплину, которая так нравилась Помпею. Якоря подняли с морского дна, весла зависли над водой, готовые опуститься. Молодому командующему хотелось громко смеяться, когда его галера двинулась по темной воде к открытому морю. Остальные суда последовали за ней, как охотничьи соколы. Его пиратские корабли, шесть несущих смерть галер, малая часть флота, которым он теперь командовал. Еще двести галер укрывались в бухтах от посторонних глаз, и все ждали его приказа, который бы безоговорочно выполнили.
Появление сестры, покинувшей крохотную каюту, заставило Секста насупиться. Ему не нравилось, как она выглядела. В ее восемнадцать лет он стал ей не только братом, но и отцом, и держал при себе, вместо того чтобы оставлять среди грубых мужчин в одном из лагерей на суше.
– Нет причин для тревоги, Лавиния[18]. Я выполняю поручение Сената, охраняю берег. Ты можешь остаться, пока не начался бой. А потом спустишься вниз, хорошо?
Глаза девушки раздраженно сверкнули, но она кивнула. Ее волосы, такие же светлые, как у брата, обрамляли совсем юное личико. Почти детское. Секст с любовью смотрел, как она завязала волосы на затылке и повернулась к морю, наслаждаясь ветром и брызгами. Отметил он для себя и другое: Ведий ловит взглядом каждое ее движение.
– Следи за вражескими кораблями, – сухо приказал он заместителю.
Ведий был жутким уродом, иначе и не скажешь. Его нос, губы, уши покрывало множество шрамов, а брови превратились в розовое месиво под ударами железных перчаток. Их первая драка произошла после того, как Секст сказал, что его лицо похоже на мошонку, и, если бы не тот счастливый удар, сломавший Ведию челюсть, для Помпея все могло бы закончиться крайне печально. Однако никто не может драться в полную силу со сломанной челюстью, а после этого он показал Ведию, для чего нужен меч. Конечно же, он не мог допустить, что этот урод начнет ухлестывать за его сестрой. В ней текла патрицианская кровь, и Секст собирался найти ей достойного мужа, богатого сенатора или претора. Он увидел, как Лавиния смотрит на морских птиц, и улыбнулся, охваченный нежностью.
Галеры вышли из бухты на половинной скорости: рабы-гребцы только разогревались перед тем, как выплыть из тени на солнце. Сексту понравилось, что галеры без всяких на то приказов выстроились таким образом, что образовали наконечник стрелы. Острием, естественно, была его галера. В пиратские времена его люди, не соблюдая строй, просто мчались на торговые корабли, оглашая воздух жуткими криками. Но флотские галеты четко следовали заведенному порядку, и их дисциплинированность и боевая мощь безмерно радовали предводителя. Он, как и всегда, поспешил на нос, чтобы получше рассмотреть добычу, а галера тем временем все прибавляла скорости.
Два корабля виднелись вдали – крохотные точки на сверкающей под солнечными лучами воде. Вот они заметили его галеры и начали разворачиваться в сторону материка. Поздно. Теперь капитаны успевали разве что направить корабли на берег и разбежаться, спасая свои жизни. Секст рассмеялся. Его снова и снова окатывало фонтаном соленых брызг, а он всматривался в даль, приложив ладонь к глазам, чтобы прикрыть их от яркого солнечного света. На этой части побережья пытающиеся ускользнуть от него суда не могли найти убежища: их ждали только высокие утесы и скалы. Он прокричал приказ, и гребцы еще усерднее заработали веслами, увеличивая и без того большую скорость. Корабли, за которыми они гнались, осознали ошибку и попытались развернуться в сторону моря.
Теперь Секст мог разглядеть единственный парус на одном корабле, в то время как на втором – большой галере – гребцы работали в полную силу, но не убегая, а сближаясь с ним, словно капитан решил, что у него есть шанс победить в бою с шестью галерами. Помпей ожидал, что ему придется преследовать их миль тридцать, прежде чем удалось бы пойти на абордаж.
Ведий возник у его плеча.
– Наверное, капитан хочет умереть быстро, – предположил помощник.
Секст кивнул, хотя и не стал бы утверждать этого наверняка. Действия капитана галеры его озадачили, и он видел, как поднимаются и опускаются весла: галера шла с максимальной скоростью.
– Подними флаги «один», «два», а потом – «атака» и «меньший», – распорядился он.
Ему нравилась легионная система сигналов: он быстро ее освоил, и теперь с их помощью мог отдавать даже сложные приказы. Две галеры Помпей отправил в погоню за торговым судном, а сам намеревался заняться безумцем, который торопился на встречу с ним – вероятно, желая, чтобы ему побыстрее перерезали горло. Секст знал, что они перехватят галеру до того, как она доберется до берега, и видел, как вдалеке две его галеры настигают торговый корабль. На нем уже свернули парус, показывая, что сдаются. Теперь его людям оставалось только забрать все ценное, прежде чем поджечь судно. Помпей вновь повернулся к приближающейся к ним галере. Гребцы уже вытащили весла из воды и втянули на палубу. Обездвиженная, галера покачивалась на волнах словно бревно, целиком во власти стихии.
– Четверть скорости! – прокричал Секст. – Лавиния, спускайся в каюту.
Он бросил на нее быстрый взгляд, но сестра оставалась на месте, держась за мачту и широко раскрытыми глазами глядя на приближающуюся вражескую галеру, море, небо и солнце. Боги, иногда он думал, что эта девушка – просто дура! Она, похоже, ничего не знала об опасности. Помпей не мог приказать Ведию отвести ее вниз и поэтому отвернулся, весь кипя. Слова могли подождать. Галера приближалась, и он уже мог разглядеть лица людей, стоявших на палубе. Ни катапульт, ни лучников или копьеметателей он не видел: никакого подвоха не ожидалось.
– Подходим ближе, – крикнул он Ведию, который отдал гребцам и этот приказ.
Его корабль сближался со сдавшимся, а остальные галеры окружили их со всех сторон. Хоть и опасаясь лучников, которые могли внезапно появиться на палубе, Секст перегнулся через нос галеры и крикнул:
– Этот корабль – отличный подарок! Я вас благодарю. Сдавайтесь, и я почти никого не убью!
Ответа не последовало, и он увидел, как рабы сдавшегося судна подтаскивают лодку к краю палубы и спускают ее на воду. Двое мужчин перебрались в лодку и начали грести, направив ее к галере Секста. Тот вскинул брови, повернувшись к Ведию.
– Это что-то новое, – в его голосе слышалась тревога. Цезаря избрали консулом, и не исключалась возможность, что в лодке сидели его люди с приказом признать власть Рима. Впрочем, значения это не имело. Сенат назначил его командующим флотом, капитаны эти приказы видели и подчинялись им. Отказываться от этого поста он не собирался.
Помпей приказал сушить весла, и его желудок дернулся, когда галера закачалась на волнах. Он все так же настороженно наблюдал за приближающейся лодкой с двумя мужчинами на борту.
– Кто вы? – спросил он их, и ему даже не пришлось повышать голос.
– Публий и Гай Каска, – ответил один из сидящих на веслах людей. Он тяжело дышал, непривычный к физической работе. – Свободные граждане и Освободители в поисках убежища.
Секст подумал о том, чтобы утопить их, однако на тот момент они могли стать источником свежих новостей из Рима. Он услышал, как Ведий достает из ножен кинжал, и покачал головой.
– Приведи их на борт и пошли людей на галеру. Я знаю эти имена. И хочу услышать об убийстве Юлия от тех, кто принимал в нем участие.
Вдали уже пылал торговый корабль. Секст улыбнулся. Поднимающийся к синему небу черный дым напоминал развевающийся флаг.
– Лавиния! Быстро вниз! – внезапно рявкнул он.
– Я хочу посмотреть! И услышать, что они скажут! – запротестовала девушка.
Секст огляделся. Едва ли два брата могли представлять собой опасность.
– Ладно, оставайся, – с неохотой разрешил он. Ни в чем не мог ей отказать!
Ведий улыбнулся, обнажив сломанные зубы и белесые десны. Но Лавиния полностью проигнорировала его, и улыбка увяла.
Глава 20
Солнце еще грело спину Агриппы, хотя лето давно сменилось осенью и деревья оделись в красное с золотом. Он стоял у кромки воды Авернского озера шириной в добрых полмили и смотрел на противоположный берег. Там, на месте маленькой деревеньки, теперь вырос форпост Рима, где десятки тысяч людей работали не покладая рук от зари и до сумерек. Одновременно на громадных стапелях строились корпуса двенадцати галер. Даже с такого расстояния молодой человек видел копошащихся людей и слышал стук молотков, который доносился до него в неподвижном воздухе. Три уже построенные галеры кружили по озеру, выполняя различные маневры – атаковали и уходили из-под удара, имитируя грядущие сражения.
– Ладно, я потрясен, – признал Цильний Меценат, стоявший рядом с Агриппой. – За несколько месяцев ты сотворил чудо. Но я вижу в твоих планах одну маленькую проблему.
– Нет никаких проблем, – возразил его друг. – Октавиан дал мне два легиона и всех плотников и кораблестроителей Италии. Два дня тому назад я подписал приказ о полной вырубке леса в поместье одного сенатора. Так тот даже не пикнул. Я построю корабли, Меценат.
Молодой патриций посмотрел на верфь на противоположном берегу и на гоняющиеся друг за другом галеры.
– В этом я не сомневаюсь, мой друг, хотя даже несколько дюжин галер – это еще не флот. Однако…
– С сорока галерами я с ним справлюсь, – прервал его Агриппа. – Я не один год плавал на этих кораблях. Знаю на них каждый уголок и могу улучшить их. Пойдем со мной на одну из них. Я придумал оружие, которое удивит Секста Помпея.
Двое мужчин зашагали по берегу. Меценат слышал приказы, которые отдавались гребцам. Слова далеко разносились над гладкой, как стекло, поверхностью озера. Виспансий Агриппа буквально принял слова нового Юлия Цезаря о том, что при строительстве флота он может тратить, сколько сочтет нужным. И денег уходило так много, что Октавиан послал Цильния на юг, чтобы проверить, на что ежемесячно тратятся такие миллионы. А из того, что тот увидел, выходило, что расходы будут только возрастать.
– Я обнаружил одну неувязку в твоих планах, Агриппа, – Меценат улыбнулся. – Ты строишь флот в секрете от всех, и, я вижу, готовишь легионеров, чтобы они знали, что надо делать в бою. Но, боюсь, возникнут определенные трудности, когда понадобится выйти в море.
Агриппа мрачно глянул на него.
– Я же не идиот, Меценат. Я знаю, что у озера нет выхода к морю.
– Некоторым может показаться, что это проблема, если речь идет о флоте.
– Да. Я вижу, тебя это забавляет. Но берег всего лишь в тысяче шагов отсюда, и я тщательно выбирал озеро. В рабочих у меня недостатка нет. Они пророют канал до моря, и по нему мы выведем корабли.
Цильний вытаращился на него:
– Ты думаешь, такое возможно?
– Почему нет? Египтяне построили пирамиды, используя тысячи рабов. Землемеры уже готовят маршрут. Тысяча шагов, Меценат! Не так уж и много для людей, которые построили дорогу длиной в миллион шагов.
Стук молотков усиливался с приближением к верфи на берегу. Множество людей, обливаясь потом, работало под солнечными лучами. Меценат присвистнул, глядя на ближайшую галеру. Он и представить себе не мог, как она огромна. Дальше вдоль берега выстроились еще одиннадцать судов, находившихся в различной степени готовности. Патриций протянул руку к одной из дубовых балок, отходящих от киля галеры. Пахло свежей стружкой, и Цильний видел сотни плотников на лесах и площадках, обеспечивающих подход к любой части строящегося корпуса. У него на глазах восемь человек удерживали на месте деревянную балку, вставив ее концы в подготовленные гнезда, а девятый заколачивал фиксирующий эту балку деревянный клин шириной с его руку.
– Сколько ты им платишь? – спросил Меценат.
Агриппа фыркнул:
– В два раза больше, чем им заплатили бы где-то еще. А бригадиры плотников получают в три раза больше. Октавиан сказал, что у меня полная свобода действий, а самое главное – это скорость. Она обходится недешево. Я могу построить ему флот, но цена будет высокой, если он хочет получить корабли в самом скором времени.
Цильний взглянул на своего друга и отметил не только его усталость, но и гордость. В волосах Агриппы застряли стружки, щека была белой от опилок, но глаза его ярко блестели. Он сильно загорел и буквально светился здоровьем.
– Нравится тебе эта работа, – Меценат широко улыбнулся.
Прежде чем Виспансий Агриппа успел ответить, они услышали шум приближающейся колесницы на дороге, которая вела в расположенный в десяти тысячах шагов Неаполь.
Читать бесплатно другие книги:
