Основы русской филологии. Курс лекций Аннушкин Владимир
3. Концепты язык—речь—слово получают развитие в связи с возможностями, которые позволяет дать сама письменная речь. Так, создаются сложные слова по типу «качество речи» (добро-, благо-, зло-) + вторая часть (-язычие, – словие, – речие).
Множество суждений о языке и слове находим в конкретных текстах древнерусской литературы, например в «Цветнике духовном» или «Пчеле», где собраны назидательные мысли и добрые советы, извлеченные из трудов писателей, философов, ораторов древности, преимущественно творений святых отцов и учителей церкви. «Цветник» восходит к древнерусским рукописям, содержавшим подробные выписки о правилах христианской жизни. Наш анализ проведен по более позднему изданию 1903 г., но и это позднее издание показывает для потомков выразительность назидательных правил ведения речи, которые сгруппированы в главы «Слово и дар его», «Слово и дело» [Цветник 1903: 141–154]. Изречения «Цветника» не только повторяют смысл и содержание ряда общефольклорных суждений, но и выстраивают новые принципы духовной морали и речевой этики:
• Язык есть самый благодетельный и самый вредный орган у человека.
Одно уступчивое слово может утолить гнев, а грубое – привести в бешенство.
Худое слово и добрых делает худыми, а слово доброе и худых делает добрыми (Св. Макар. Велик.).
Одна речь, одно слово, безрассудно произнесенные, достаточны иногда бывают, чтобы решить наше несчастие.
Наблюдай за собою строго в произносимых тобою словах, чтобы после не раскаяться.
Сказанное слово назад не воротишь: пока не произнес его, ты ему господин; а когда произнес, оно твой господин.
Только тот вполне обладает даром слова, кто не проронит ни одного слова даром.
Много не говори: мудрые много не говорят. Говоря много, нельзя не согрешить. Надобно стараться, чтобы говорить немного и вовремя, именно тогда, когда видим, что молчание бесполезно. Впрочем, и тогда не говори, чего не знаешь.
Не медли слушать добрый совет и полезное наставление, но не спеши сам давать советы и наставления. Будь скор для слушания и медлен на ответ (Сир. 5:13).
• Не тот мудр, кто много говорит, но тот, кто знает время, когда должно говорить. С разумом молчи, с разумом и говори.
По крайней мере, Христианин, не скор буди усты твоими (Еккл. 5:1); давай себе размыслить, во благо ли тебе и другим будет слово, которое ты рождаешь в мир и которое, как бы ни казалось малым и ничтожным, будет жить до последнего суда и предстанет на нем во свидетельство или о тебе, или против тебя (Он же).
• Когда умный человек хочет что-либо сказать, то сперва подумает и размыслит сам в себе и потом уже думает, что он сказал.
Мудрый передумывает многое, прежде чем он говорит, именно: что, кому, где и когда он должен говорить! (Св. Амвр. Медиолан).
Некто сказал о себе: девять помышлений ублажих в сердце моем, а десятое изреку языком (Сир. 25:9). Так берегут слово знающие цену его! (Филар. М. Москов.)
Слово есть образ мысли и выражение наших чувств: следовательно, из слов легко может познаваться внутреннее, душевное состояние человека говорящего.
• Безрассудный болтун как барабан: гремит из всех сил, а внутри пуст.
Слова неразумного человека – шумный плеск моря, которое бьет в берега, но не напоят береговых растений (Св. Григор. Богосл.).
• Не отверзай уст твоих для смеха: это признак рассеянной и нерадивой души, чуждой страха Божия (Авва Исаия).
Облака закрывают солнце; а многоглаголание потемняет душу, которая начала просвещаться молитвенным созерцанием (Св. Исаак Сирин).
• Как пчелы не терпят дыма, так и Ангелов Хранителей празднословцы кощунники отгоняют от себя.
Равно худы – и негодная жизнь, и негодное слово. Если имеешь одно, будешь иметь и другое (Св. Григор. Богосл.).
Блюдись, человек, возьми власть над языком своим и не умножай слов, чтобы не умножить грехов (Св. Антон. Велик.).
• Будь внимателен к себе до того, чтобы ни одного праздного слова из уст твоих никогда не выходило. И за одно праздное слово суд будет (Мф. 12:23) (Прот. Авр. Некрасов).
Люби более молчать, нежели говорить: ибо молчание собирает, а многословие расточает (Авва Исайя).
• Как вода, заключенная со сторон, устремляется вверх, а предоставляемая самой себе разливается во все стороны и устремляется в места низменные, так и душа, огражденная благоразумным молчанием, собирается в самой себе и стремится горе, тогда как, предаваясь многословию, она, так сказать, разливается по внешним дальним предметам (Св. Григорий Двоеслов).
Хорошо благовременное молчание – оно нечто иное есть, как мать мудрейших мыслей (Ава Диадох).
Безмолвие есть начало очищения души (Св. Васил. Велик.).
Брам спросил Аееу Сисоя: «Намереваюсь хранить мое сердце». Старец отвечал ему: «Как возможем охранять наше сердце, когда язык наш подобен отверстым дверям?»
Кто не умеет молчать, тот не умеет говорить.
Учись говорить немного с людьми, а много с собою и с Богом.
Прежде нежели пойдешь в какое-либо общество, молись Господу, чтобы Он положил хранение устам твоим, и в продолжение твоей беседы помышляй, что Бог вездеприсущ и слышит тебя. От времени до времени беседуй с Ним в своем сердце.
Иной человек, кажется, молчит, но в сердце своем осуждает других; такой непрестанно говорит. А другой с утра до вечера говорит, и между тем соблюдает молчание, потому что он ничего без пользы не говорит (Авва Пимен).
Хорошим умам свойственно в рассуждениях других любить истину, а не слова (Блаж. Августин).
Лгать значит представлять свидетельство безумного презрения в отношении к Богу и малодушного страха со стороны людей (Монтень).
• Когда тебе необходимо должно говорить, говори о всем правду открыто, без всякой двусмысленности, а ложь есть целый и прямой путь к геенне.
• Приучай сердце твое соблюдать то, чему учит язык твой (Авва Пимен).
Лучше мудрость, не словом блистающая, но свидетельствуемая делами (Св. Григор. Богосл.).
• Лучше красно жить, нежели красно говорить (Св. Тихон Задон.).
Конечно, из каждого подобного текста выводятся положительные правила речи или, напротив, запреты на дурное употребление языка. Систематизация этих правил затруднена их многозначностью и разнообразием. Тем не менее можно сделать следующие выводы:
1. Язык оценивается антиномично, т. е. он может быть и орудием для достижения блага, и привести человека к несчастью.
2. Оценка словам дается по этико-моральным принципам: слово – либо худое и злое, либо доброе и благое.
3. В речи выражаются все чувства человека, которые оцениваются либо с положительной стороны (уступчивость, кротость, милосердие и т. д.), либо с отрицательной (гнев, бешенство, грубость и т. д.).
4. Речь оценивается положительно на основании следующих принципов: когда язык сдерживается; связывается с мудростью, разумом; речь говорится вовремя; речь готовится; экономится и т. д.
5. Речь оценивается отрицательно на основании следующих принципов: когда человек несдержан на язык; речь не соединяется с мудрыми мыслями, разумом; речь говорится не вовремя; плохо подготовлена; говорится с пустыми словами и смехом и т. д.
Переход к письменной истории человечества заставляет по-иному взглянуть на данные термины, ставя на первое место в европейской традиции термин слово. Это утверждение иллюстрируется не только самим фактом называния главной науки, занимающейся языком – речью – словом, филологией, предметом которой становится слово, но и наблюдениями над функционированием данных терминов в текстах классических русских филологических сочинений, где именно слово в многообразии его проявлений является основным термином «словесных наук».
Высказанный тезис подтверждается анализом классических русских филологических сочинений, где употребляются термины слово—язык—речь.
В первом русском научном сочинении, описывающем филологические дисциплины, «Сказании о седми свободных мудростех» (по нашему предположению, оно написано в 1613–1620 гг.), термин слово употребляется в двух значениях: 1) Слово Божие, Божественное Откровение («во плоти учением Слова») [Спафарий 1978: 141]; 2) слово как речь – ср. у Николая Спафария в 1672 г. при объяснении науки грамматики: «Из речения же состоится слово… И есть слово речений сложение» [Спафарий 1978: 30], т. е. из слов-«речений» составляется речь-«слово», а речь-«слово» есть «сложение» слов-«речений».
Подобное объяснение слова как речи находим и в определениях риторики: «Риторика есть художество, яже учит слово украшати и увещевати» [Там же: 31]. Поэтому неслучайно М. В. Ломоносов, формируя основной состав филологических дисциплин (а великий ученый, как известно, написал «Краткое руководство к красноречию» и «Российскую грамматику»), назовет эти науки не «языковыми» или «речевыми», а именно «словесными» (см. ниже параграф о языке—слове—речи у М. В. Ломоносова).
§ 4. Российско-китайские аналогии в именовании Слова и основных словесных наук
Итак, основным термином в русской письменной культуре становится слово – это доказывается количеством словоупотреблений и богатством значений, имеющихся у данного термина. Слово обозначает не только единицу языка, речи, но и дар слова, различные жанры речи, получает множество дополнительных смыслов. Основное значение слова зафиксировано в главном культурно значимом тексте европейской культуры – Священном Писании, откуда оно начинает распространяться в другие тексты, хранимые в культуре.
Что же обнаруживается в китайской философско-филологической традиции? Как было показано выше (см. § 1), в одной из канонических древнекитайских книг о сотворении мира «Цзян Цзи Вэнь» («Тысяча иероглифов») последовательно говорится о том, что вначале появились небо и земля, тьма и свет, вода и суша, верх и низ, стороны света, деревья и растения, а затем – человек, который наделяется даром слова. Таким образом, при отсутствии монотеистического (т. е. божественного) начала мы видим в китайской традиции принципиально одинаковую последовательность сотворения мира из небытия неким духовным началом, которое в европейской традиции названо Богом, а в китайской традиции объясняется как дао – правильный путь. Вот как пишет об этом выдающийся китаист академик В. М. Алексеев: «Это правило-dao, являясь абсолютной истиной, находящейся вне человеческого постижения, все же излучалось из своего предвечного состояния и шло почивать на одном из людей, ибо человек есть третья стихия мира после неба и земли» [Алексеев 1978: 49]. Очевидна аналогия с соответствующими категориями европейской философской мысли: подобно Богу, правило-dao представляется абсолютной истиной вне человеческого постижения, и, подобно Божественной благодати, идущей от Бога к человеку, правило-дао идет «почивать на одном из людей». Характерна и китайская «троица»: небо—земля—человек, сопоставимая с европейской христианской Троицей: Бог-Отец, Бог-Сын (вочеловечившееся Слово Божье) и Бог-Дух Святой. Только в европейской традиции Божественная Троица находит проявление в человеке, цель существования которого – совершенствование и обожение своей греховно-словесной природы, достижение идеала Бога-Слова.
Принципы китайского вероучения заповеданы в дошедших до нас книгах (вэнь) подобно книгам Божественного Откровения, при этом вэнь есть не простая письменность, а «та самая правда, „правило“, путь-дао, которая древностью воплощена» [Алексеев 1978: 51]. Анализируя понятие «литература» в Китае, академик Н. И. Конрад пишет, что оно «известно каждому китайцу. Таким словом-термином „литература“ является вэь. Это слово и самое устойчивое, и самое древнее» [Конрад 1977: 546].
Слово вэнь со значением «литература» и – шире – «культура» часто встречается в первом памятнике классической китайской древности – «Лунь Юе». Из этого памятника мы узнаем, что в глазах Конфуция входило в состав этой «вэнь» – образованности, культуры? То, что содержалось в шу (эдикты, указы), ши (песни), ли (правила, нормы поведения), а потом стало «Шу-цзином» («Книгой истории»), Ши-цзином («Книгой песен»), «Ли-Цзи» («Книгой правил»).
Сюй Ган соединил понятие вэнь – письменность, образование, просвещение, литература – с понятием и – искусство, умение [Там же: 547].
Однако очевидно, что слово вэнь приобретает в китайской философии значение не только литературы, но – шире – некоего инструмента мироустройства, проникающего во все сферы бытия. Вэнь присутствует во всем, что есть прекрасного в этом мире, – и здесь вновь напрашивается аналогия со Словом Божиим, которое, как полагает православная философия, проникает во все «видимое и невидимое» (отголоски такого понимания слова присутствуют и в светской поэзии – ср. строки поэта В. Коллегорского: «Слово везде и нигде, слово – это слово»).
Н. И. Конрад переводит слово «вэнь» как литература, рассматривая последнее в широком и узком смыслах. Широкий смысл понятия литература предполагает «все созданное на своем языке», а поскольку литература есть «явление историческое», то нельзя не видеть ее развития вместе с обществом, когда меняется и обогащается ее жанровый состав, расширяется объем и сила ее влияния [Конрад 1977: 543]. Неслучайно Н. И. Конрад проводит аналогию с древнерусской литературой, где также существовал и постепенно утверждался все более расширенный состав «разнородных произведений», куда входили «фольклор, художественная литература, история, публицистика, философия и т. д.» – из него-то и выделилось «то, что мы сейчас называем литературой в узком смысле слова: художественная литература как явление самостоятельное в отличие от других произведений слова» [Там же].
На наш взгляд, термину литература, несмотря на всю его широту, предшествовал в русской филологии другой, более точный термин «словесность», который включал в себя «всю совокупность словесных произведений». В понятие словесность входили лучшие отечественные произведения всех видов слова: и фольклор, и письма, и документы, и письменная и литературная словесность (не только художественная литература, но и научная по разным специальностям и публицистическая), а сегодня входят также разнообразные устно-письменные тексты массовой коммуникации. Художественная литература в таком перечне является всего лишь видом словесности, хотя именно она стала для русской словесной культуры основным и наиболее ценимым видом речи. Такую разницу между словесностью и литературой отмечают все русские учебники по теории и истории словесности пушкинского времени, а стерто это различие было после реформ, проведенных в русской филологической науке в середине XIX в., когда была отменена риторика как теория разных видов прозы и особым приоритетом стали пользоваться именно тексты художественной словесности, или литературы.
Этот терминологический сдвиг мы и наблюдаем в сочинениях выдающихся советских академиков-востоковедов В. М. Алексеева и Н. И. Конрада, творивших, конечно, в рамках сложившейся и общепринятой к тому времени терминологии. Так, Н. И. Конрад, анализируя книгу «Вэньсюань», созданную Сяо Туном (501–531) и «десятью учеными высокого кабинета», которыми окружил себя Сяо Тун, переводит ее название как «Избранное в литературе», или «Антология литературы». В этой «Антологии» 30 разделов, 760 произведений, принадлежащих 1390 авторам, и все произведения разбиты на 39 жанров. Среди них не только стихи, «поэмы в прозе», но и проза обычная: доклады чиновников, статьи публицистического характера, надгробные речи, эпитафии, панегирики и т. д. Очевидно, что это не только то, что мы назвали бы изящной словесностью, или литературой, но сочинения более широкого характера и содержания – именно их и стоит подвести под общее название «словесности».
Характерно, что среди этих произведений «нет произведений Чжоуского графа (Чжоу-гуна. – Н. К.) и Куна (Конфуция), нашего отца… они вечны среди нас, как солнце и луна в небесах, и сверхъестественно глубоки, словно хотят спорить с божественными силами…» [Конрад 1977: 549]. Напрашивается аналогия с русской традицией: как Священное Писание, или тексты Божественного Откровения, не соединялись с последующими текстами, пусть даже и духовно ориентированными, а стояли как бы над ними в их «божественном сиянии и блеске», так и тексты Чжоу-гуна и Конфуция отделены от последующих многочисленных текстов «Антологии», происшедших от главных текстов культуры. Роль филолога и на Западе, и на Востоке заключалась в том, чтобы отбирать и закреплять эти основные культурно значимые тексты, будь это «Антологии» в китайской традиции или хрестоматии книжников в русской филологии. Предлагаем тексты, положенные в основу каждой из цивилизаций, назвать главными текстами культуры – ими будут Священное Писание для европейской традиции, тексты Чжоу-гуна и Конфуция для китайской традиции, а последующие отобранные и сохраняемые тексты основными культурно значимыми текстами цивилизаций.
Характерна еще одна аналогия с русской традицией, которая напрашивается при знакомстве с описанным Н. И. Конрадом китайским понятием «литература»: «Литературным произведением следует считать вообще то, в чем "собраны и соединены краски слов, отделаны и сопоставлены цветы фраз". Так это слово звучит в упрощенном русском переводе, упрощенном потому, что китайское слово, переданное нами русским «краски» в выражении «краски слов», имеет значение «окраска», «узор», а слово, переданное русским «цветы» в выражении «цветы фраз» означает в то же время «блеск», «красота». Но мысль Сяо Туна понятна: …основным признаком подлинного художественного произведения является его художественность, причем такая художественность, которая выражена в отделке каждого слова, каждой фразы. Только такие произведения он называет ханьцзао – словом, по значению очень близким к тому, что у нас называлось в свое время «изящной словесностью» или «изящным слогом»» [Конрад 1977:550].
Как видим, Н. И. Конрад сам проговаривается насчет «словесности», хотя уже в более позднем ее понимании, характерном, скорее, для второй половины XIX в. Аналогия же напрашивается следующая: «краски слов», «цветы фраз» – это то, что в русской традиции объяснялось как красноречие – искусство (природное дарование, умение) убедительной, украшенной, уместной речи. Причем в русской классической традиции до середины XIX в. «теорией красноречия» называется риторика, а само красноречие рассматривается как искусство создания прозаических текстов самых разных видов и жанров словесности (см. подробнее [Аннушкин 2003]).
Таким образом, анализ развитого состояния словесной культуры в русской и китайской традициях позволяет провести следующие аналогии:
1. В русской (европейской) традиции существует основное понятие слово, которое воплощает в себе идею Слова-Логоса, равнозначную идее Бога, Божественного сотворения мира и человека, который наделяется даром слова. Китайская культура воплощает идею творения мира, абсолютной истины и правильности пути в дао, которое находит выражение в концепте вэнь, означающем все совершенное в мире и человеке как существе, способном выразить это совершенство в словесной форме.
2. Идея любви к слову, нашедшая выражение в европейской науке филологии, реализуется в деяниях филолога как носителя культуры, а именно: в создании, отборе и систематизации наиболее совершенных произведений слова, которые в более поздней науке XX столетия обозначены литературой, а в более ранней русской традиции выражаются термином словесность.
3. Существуют основные ключевые тексты русской и китайской культур (русскую культуру в данном случае мы рассматриваем как частное выражение одной из европейских культур) – это Священное Писание (Книги Ветхого и Нового Завета) и сочинения основателей китайской философии, исторического китайского мировоззрения (прежде всего Конфуция и Чжоу-гуна). Эти главные тексты лежат в основе культур, и именно из них начинают развиваться все последующие основные культурно значимые тексты.
4. Каждая словесная культура создает свою филологию как излюбленные, отобранные тексты культуры (ныне их называют также прецедентными, в связи с тем что они становятся образцами для последующих текстов). Каждая культура усилиями своих книжников создает свою антологию текстов, которую называют в русской традиции либо словесностью, либо литературой, а в китайской традиции называют вэнь.
5. Отбор основных культурно значимых текстов ведется по принципам украшенности речи, изящности и выразительности слова, наиболее точно соответствующим в русской традиции понятиям красноречия в ранней традиции, художественности – в более поздней. В русской риторической культуре всегда ценилась традиция истинного (в противоположность ложному) красноречия, которое всегда требовало соответствия идеям истины и общего блага.
6. Имеется еще множество аналогий: например, комментарий к триграммам «И-цзин» состоял в появлении «слов», которые записаны в «Си цы-чжуань» (вероятно, VII в. до н. э.), где Вэнь-ван, идеальный правитель, мудрец-монарх, «привязал к триграммам цы и сделал ясным счастье и несчастье». Цы, как поясняет академик Н. И. Конрад, «тут значит именно «слово», слово человеческого языка, с помощью которого Вэнь-ван объяснил понятным людям смысл триграмм в приложении к человеческой судьбе» [Конрад 1977: 551].
В сделанном анализе отражено понимание концепта слово по преимуществу в ранней традиции, однако, несмотря на то что в современных науках более говорится о языке и речи (предпочитаем здесь не затрагивать преимущественно соссюровское, упрощенное понимание этих категорий, господствующее в современной лингвистике), классическое понимание Слова как инструмента творения мира, организации человеческого бытия и, главное, средства сохранения и приумножения культуры тем не менее продолжает существовать в сознании современного человека, а это верный знак того, что наша культура не погибает, а продолжает развиваться и совершенствоваться.
В качестве подтверждения последнего тезиса сошлемся на активно разрабатываемое в современной филологии понятие словесности, которое включает, по крайней мере, четыре толкования: 1) совокупность словесных произведений (текстов) русской речевой культуры (и эта совокупность должна изучаться современной филологией в полном объеме); 2) дар слова, способность человека выражать свои мысли и чувства в слове; 3) искусство слова, словесное творчество; 4) наука о Слове, или совокупность «словесных наук», аналог филологии. Современный человек должен стремиться овладеть всеми видами слова, поскольку новое информационное общество может быть благоденствующим только при развитии словесно-речевых наук и искусств, воспитании словесных дарований и совершенствовании человека как существа словесного.
Вопросы для обсуждения
1. Что такое логосическая теория происхождения языка и как она проявляет себя в разных культурах?
2. Как объясняется Слово в русской духовной традиции? Почему можно говорить о непротиворечивости духовной и светской традиций в толковании смысла Слова?
3. Каково соотношение терминов язык—речь—слово в фольклоре как устной культуре? Когда значения этих терминов синонимичны и в чем они расходятся? Какой из этих терминов можно считать основным в текстах пословиц и поговорок?
4. Какие сдвиги и преобразования происходят в значениях терминов язык—речь—слово? Какие дополнительные смыслы приобретают эти термины в письменной культуре Древней Руси?
5. Какой из трех терминов становится наиболее продуктивным и обладающим наибольшим количеством смыслов?
6. О чем говорят данные, связанные со сложными словами типа «добрословие / злословие», «благоречие / злоречие» и подобными? Какие из этих образований наиболее продуктивны? О каких вкусовых предпочтениях говорят эти данные?
7. С какими категориями европейской духовной культуры соотносятся китайские понятия дао и вэнь? В чем сходство (универсальность) и различие в объяснении происхождения мира и его соотнесения с человеком «словесным»?
8. Что входит в понятия «литература», «словесность», главные и основные тексты культуры? Каков состав главных текстов в русской и китайской традициях? Какие тексты (жанры текстов) составляют корпус основных (культурно значимых) текстов в обеих культурах?
Лекция 3
Эволюция терминов язык—речь—слово в русской филологической традиции XVIII–XIX веков
§ 1. Философское учение о слове и концепция языка в творчестве М. В. Ломоносова
М. В. Ломоносову принадлежат две фундаментальные работы, положившие начало науке о русском языке. В 1748 г. было опубликовано «Краткое руководство к красноречию» (первая редакция сочинения называлась «Краткое руководство к риторике» и была создана в начале 1744 г.) – этот труд лег в основу последующей русской риторико-стилистической традиции. В 1755 г. была написана «Российская грамматика», которая явилась фундаментом для русской грамматической науки. Как сказано в «Словаре Академии Российской» 1789–1794 гг., грамматика является «основанием словесных наук» [Словарь Академии Российской 2004: II, 316]. Среди трудов М. В. Ломоносова «Российская грамматика» явилась вершиной его творчества, где не только даны определения большинству грамматических категорий, но изложен философский взгляд на природу языка и слова.
Характерно, что ни М. В. Ломоносов, ни последующие филологи-словесники в учебниках грамматик или риторик нигде не приводят определений терминов язык—речь—слово, поскольку эти понятия казались более или менее ясными читателям их книг. Однако понимание этих терминов может быть реконструировано из определений наук, к которым они относятся, и из контекстов самих учебных руководств. Не писал М. В. Ломоносов и краткого курса по языкознанию в современном смысле, однако смысл обсуждаемых терминов будет восстанавливаться как более глубокий, нежели это представляется на первый взгляд, и как более своеобразный, нежели это видится современному обыденному сознанию.
«Российская грамматика» начинается Предисловием, обращенным к наследнику престола, – это гимн русскому языку, названному, кстати, российским в соответствии с новой идеологией, утверждавшейся Российской империи: «Повелитель многих языков, язык российский, не токмо обширностию мест, где он господствует, но купно и собственным пространством и довольствием велик пред многими в Европе. Невероятно сие покажется иностранным и некоторым природным россиянам, которые больше к чужим языкам, нежели к своему, трудов прилагали» [Ломоносов 1952: 391]. Таким образом, язык понимается как «наречие; слова и образ речи, употребительные каким-либо народом» [Словарь Академии Российской 2004: VI, 1037—1038] – таково одно из определений Словаря Академии Российской, которое более подробно проанализируем ниже.
Далее следуют известные каждому современному российскому школьнику слова о качествах языка, которые сегодня должны были бы быть названы «коммуникативными качествами речи»: «Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским языком с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятельми, италиянским – с женским полом говорить прилично. Но есть ли бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того, богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков» [Ломоносов 1952: 391].
Действительно, если оценивать употребление термина язык в данном тексте с позиций современной науки, то фраза «говорить прилично (пристойно)», конечно, относится более к речи, нежели к языку, поскольку касается конкретности употребления языка, а это и есть речь, а перечисленные свойства языка – не что иное, как качества речи.
Заметим, a propos, что определения наук в истории русской филологии даются обычно как раз через «качества речи» (ср. у Михаила Усачева, чью «Риторику» переработал М. В. Ломоносов: грамматика – наука «добре глаголати», т. е. о хорошей и правильной письменной и устной речи, риторика – «наука добре, красно и пристойно глаголати», т. е. добавляются к правильности речи качества украшенности и уместности).
Но поскольку нас в ломоносовском тексте интересуют как раз три термина язык—речь—слово, то посмотрим дальнейший текст. М. В. Ломоносов доказывает верность предыдущего рассуждения обращением к упражнению в «российском слове» (здесь и далее курсив и подчеркивания мои. – В. А.), а говорит об использовании языка в речи:
«Меня долговременное в российском слове упражнение о том совершенно уверяет. Сильное красноречие Цицероново, великолепная Вергилиева важность, Овидиево приятное витийство не теряют своего достоинства на российском языке» [Там же: 392]. Термин слово имеет здесь смысл конкретного употребления языка в тексте. «Упражнения в слове» – это работа над созданием текста, упражнения в речи, работа над языком. М. В. Ломоносов употребляет слово язык в значении совокупности средств выражения, используемой данным национальным коллективом (народом). Сделано это вполне в соответствии с традицией письменной культуры, показавшей сходство понятий язык и народ. В то же время далее встречается и третий, интересующий нас термин – речь – в значении распространенного текстового образования, которое создается определенными средствами, имеющимися в распоряжении у данного народа:
«Тончайшие философские воображения и рассуждения, многоразличныя естественные свойства и перемены, бывающие в сем видимом строении мира и человеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи. И ежели чего точно изобразить не можем, то не языку нашему, но недовольному своему в нем искусству приписывать долженствуем» [Там же: 392].
Более всего нас должно заинтересовать дальнейшее: «Кто отчасу далее в нем углубляется, употребляя предводителем общее философское понятие о человеческом слове, тот увидит безмерно широкое поле или, лучше сказать, едва пределы имеющее море. Отражаясь в оное, сколько мог я измерить, сочинил малый сей и общий чертеж сея обширности – Российскую грамматику, главные только правила в себе содержащую» [Там же: 392].
Таким образом, М. В. Ломоносов намечает существование некоей философии слова, основные правила которой изложены в грамматике. Грамматика, по мысли М. В. Ломоносова, является основой для последующих употреблений языка в слове и речи, при этом слово может пониматься и в широком смысле – как «обширное поле» словесно-речевой деятельности человека. Тот факт, что грамматика является основой для последующих действий с языком, которые, собственно, и становятся речью, ясно представлен в последующем рассуждении, когда М. В. Ломоносов обращается к сферам общения или родам наук, существовавшим в XVIII столетии: «Тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики. И хотя она от общего употребления языка происходит, однако правилами показывает путь самому употреблению» [Там же: 392].
Венчает это предисловие стилистически возвышенное пожелание наследнику Павлу Петровичу: «…да возрастет и российского слова исправность в богатстве, красоте и силе к описанию славных дел предков ваших…» [Там же: 393]. Как видим, стилистическая возвышенность употребления термина слово начиналась в ломоносовское время и сохраняется поныне.
В дальнейшем М. В. Ломоносов сделал несколько важных замечаний относительно философии слова. Текст самой «Российской грамматики» начат «Наставлением первым „О человеческом слове вообще“». Как видно уже по самому началу этого раздела, М. В. Ломоносов фиксирует общефилософские суждения, которые, с одной стороны, были достаточно общими для его времени, с другой стороны, утверждали понимание человека как существа, в характеристике которого главное – «слово». Вот как пишет об этом сам ученый:
«По благороднейшем даровании, которое человек среди прочих животных превосходит, то есть правителе наших действий – разуме, первейшее есть слово, данное ему для сообщения своих мыслей» [Там же: 394]. Итак, первое, чем человек обладает и чем превосходит других существ, – разум, управляющий нашими действиями, разум же выражается в слове, цель которого «сообщение мыслей». Кроме того, что в этих рассуждениях вполне явлена логосическая традиция, ибо Логос есть единство «разума (мыслей) и слова», нельзя не видеть современности этого определения, ибо «со-общение» (именно так было переведено латинское слово commimicatio в первой русской «Риторике» XVII в. [Аннушкин 2006: 287]) как раз соответствует идее коммуникативности, на которой построено все обучение речи во второй половине XX столетия.
Обратим внимание и на то, что термин слово имеет в ломоносовском труде значение самой способности выражать мысли в устно-речевой форме. М. В. Ломоносов пишет: «Но как велика творческая премудрость: одарил нас словом, одарил слухом!» [Ломоносов 1952: 395]. Понятно, что слово здесь понимается не просто как понятие или единица языка, а как нечто большее – сама творческая способность человека мыслить и выражать мысль в речи.
Присутствует в ломоносовской теории и идея знаковости. Современному исследователю хотелось бы написать: «знаковости языка», однако у М. В. Ломоносова в тексте речь идет именно о знаковости «слова»: «Правда, что кроме слова нашего, можно бы мысли изображать через разные движения очей, лица, рук и прочих частей тела…» [Там же: 393]. М. В. Ломоносов как раз вдохновенно пишет о возможности человека сообщаться словами в «разговоре», так что глава 1-я «О голосе» данного Наставления повествует о слове как устной речи: «К образованию (а образованием названо у М. В. Ломоносова «изменение голоса» как индивидуальное выражение голосовых особенностей каждого человека или народа, которые узнаются на слух. – В. А.) принадлежит и слова человеческого выговор», где выговором называется изменение голоса с «изображением… голосов разных животных и бездушных вещей» [Там же: 398].
В следующей, 2-й главе «О выговоре и неразделимых частях человеческого слова» употребление терминов слово и язык ясно подтверждает их понимание как инструментов создания устной речи: «Хотя не все сии изменения, однако великую часть оных имеет в себе человеческое слово. Толь многих народов, разным странам обитающихся, разные языки каких отмен не имеют! Показывают сие многие азиатические, африканские и американские народы, которых языки больше на шум других животных, нежели на человеческий разговор, походят, как о том многие описания путешествий свидетельствуют» [Там же: 398].
«Неразделимыми частями слова», как выясняется из повествования, называется примерно то, что сегодня было бы названо наименьшей единицей языка, т. е. той, «в которой в неразделимое по чувствам время ни напряжением, ниже повышением ничего отменного произвести невозможно» [Там же: 398]. К ним будут относиться как отдельные начертания букв, так и отдельные «движения органов» в производстве устной речи.
«Неразделимые части слова» затем, как говорится в главе 3, могут подвергаться операции «сложения», в результате которой «склады» образуют «речение». Ломоносовское речение понимается также как слово в обозначении отдельной лексемы – о соревновательности двух терминов-синонимов (речение и слово) в назывании отдельного понятия будет сказано чуть ниже.
В главе 4 М. В. Ломоносов переходит к «знаменательным частям человеческого слова», вновь повторяя идею о том, что «слово дано для того человеку, чтобы свои понятия сообщать другому» [Там же: 406]. А поскольку человек «понимает… и сообщает другому идеи вещей и их деяний», то основные «изображения словесные вещей бывают либо именами, либо глаголами». Они и называются «знаменательными частями слова» [Там же: 398]. Обращаем внимание на то, что сегодняшние части речи названы частями слова.
Современный исследователь находит много необычного в употреблении традиционных сегодняшних терминов, которые претерпели исторические изменения. Так, в значении «коммуникации», «контакта», «связи» употреблено слово «обращение»: «Обращение мыслей человеческих, для которых взаимного сообщения служит слово…» Подводя итог сделанной классификации, М. В. Ломоносов делает вывод: «Посему слово человеческое имеет осмь частей знаменательных: 1) имя для названия вещей; 2) местоимение для сокращения именований; 3) глагол для названия деяний… и т. д.» [Там же: 408]. Конечно, в данном случае нельзя не заметить, что М. В. Ломоносов, развивая новое учение, вполне сохраняет верность классической традиции, где было принято описывать «осмь частей слова» (как известно, самым популярным сочинением в Древней Руси была грамматическая статья «О осми частех слова»).
Аналогом слова в основном современном значении этого лингвистического термина («основная структурно-семантическая единица языка, служащая для наименования предметов и их свойств, явлений, отношений действительности, обладающая совокупностью семантических, фонетических и грамматических признаков, специфичных для данного языка» [Русский язык 1997: 496]) был термин «речение». Это доказывается следующими контекстами.
Звуки у Ломоносова названы «неразделимыми частями слова». Они бывают «самогласные» и согласные. «Таковые неразделимые части слова изображаются… различными начертаниями, которые называются по нашему буквами» [Ломоносов 1952: 398]. Затем в описании М. В. Ломоносов называет эти «неразделимые части слова» (звуки) – буквами, а из «неразделимых частей слова», согласно его теории, составляются «склады» (в современной терминологии – слоги). Из складов «состоит речение» [Там же: 403]. Одна из последующих глав так и названа «О складах и речениях» [Там же: 403].
Таким образом, в ломоносовском описании «неразделимая часть слова», т. е. речи, – это звук и ее начертание – «буква»; «склад» – это современный слог, «речение» – это современное слово. Термин слово у М. В. Ломоносова принимает более широкое значение: это и словесный дар, свойственный человеку, и речь, и вся совокупность словесных произведений, которая получается в результате творческой деятельности человека, и отдельное «речение» как понятие, единица языка.
Любопытно, что изменение термина «речение» и замена его термином слово в значении единицы языка, понятия, отрезка текста произойдет уже в конце XVIII столетия, что будет отмечено в «Словаре Академии Российской» 1789–1793 гг., о котором речь пойдет ниже.
§ 2. Термины язык—речь—слово в русской лексикологии и лексикографии XVIII–XIX веков
Термины язык—речь—слово получили всестороннее описание в русской лексикологии и лексикографии раннего периода развития русской филологической традиции. Покажем эволюцию данных терминов на примере наиболее авторитетных словарей: «Словаря Академии Российской» 1789–1794 гг. (далее САР) и «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля.
Прежде всего отметим, что в определениях слова язык в САР невозможно искать современного значения системы языка или чего-либо подобного. Приведем данные Словаря Академии Российской 1789–1794 гг., чтобы почувствовать стилистику и содержание словарных определений этого первого научного лексикографического опыта в России. Слово язык имеет следующие значения: «1) Совершенно мясистая, во рте у животного лежащая и от других отделенная часть…; 2) Наречие; слова и образ речи употребительныя каким-либо народом. Российской, Аглинской, Латинской язык…; 3) Оговорщик, колодник, оговаривающий других сообщников в своем преступлении; 4) Пленник…; 5) Народ, племя». В словах, образующих гнездо, также просматриваются положительные и отрицательные возможности использования языка: «благоязычие – красноречие; языковредие – злоречие во вред себе и другим; злоязычие – злословие, злоречие; косноязычие – гугнивость, заикливость; медленноязычный – то же, что косноязычный».
Термин речь в «Словаре Академии Российской» определен следующим образом: «1) Слово, или собрание многих слов, выражающих какий-либо смысл. Остроумная, колкая речь; 2) Выговор, выражение словом. Плавная, тихая речь; 3) Рассуждение изустно, пред кем предлагаемое или сочиненное. Сочинить речь. Поздравительная речь; 4) Жалоба, донос, вина».
Значения термина слово по сходству формулировок с термином речь ясно показывают, что их писал один человек, ср.: «СЛОВО —…1) Всякое речение, состоящее из известнаго числа складов и служащее знаком какой-либо вещи. Слово первообразное, производное. Слово простое, сложное…; 2)…собрание речений, заключающих какий-либо смысл; 3) Обещание, уверение. Честное слово. 4) Речь, проповедь, беседа…. Слово похвальное; 5) В торгу берется за цену, которую требует… кто за какую-либо вещь; 6) В книгах Св. Писания под именем сим разумеется Сын Божий».
Из приведенного сопоставления обратим внимание на совпадение значений терминов речь и слово, которое присутствует и в современном языке. Вот как можно реконструировать мысль автора этого текста: прежде всего синонимику двух понятий подтверждает тот факт, что «речь» определяется в 1-м значении как «слово». Затем следуют синонимические обороты, причем очевидно, что автор пытался их избежать, употребляя другие слова, ср.: речь – «собрание многих слов, выражающих какий-либо смысл», а слово – «собрание речений, заключающих какий-либо смысл».
Другое совпадение – в понимании обоих терминов как жанра публичного монолога: речь – «рассуждение изустно пред кем предлагаемое или сочиненное», а слово – «речь, проповедь, беседа, изустно предлагаемая». Как видим, не просто одно определяется через другое, но и формулировки определений повторяют друг друга.
Приведем еще одно наблюдение, которое необходимо сделать, чтобы представить эволюцию терминов слово и речение по сравнению с более ранними сочинениями М. В. Ломоносова. С целью ухода от тавтологии в определении слова (слово – собрание слов…) оно определяется в САР как «собрание речений». На наш взгляд, окончательный переход к определению совокупности звуков как слова от предшествовавшего ему термина речение произошел как раз в Словаре Академии Российской. Если слово определяется в нем через «речение», а затем получает разветвленную сеть значений, то речение определяется только как «слово» с примером «речение простое, сложное» [Словарь Академии Российской 2004: IV, 120]. Это означало если не умирание, то по крайней мере угасание термина речение в значении «отдельное слово текста». Между тем еще в научном лексиконе М. В. Ломоносова термин речение был одним из наиболее активных. Говоря об отдельных словах, он всегда употреблял именно речение.
Изучение определений терминов язык—речь—слово в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля показывает, что выдающийся лексикограф не мог не испытывать влияния прежних определений и в то же время богато дополнял статьи собственными новыми данными. Поскольку Словарь не имел специального научного направления, научно-терминологические определения скрыты внутри статей, например, определение языка композиционно построено так же, как в Словаре Академии Российской:
«ЯЗЫК, м. – мясистый снаряд во рту, служащий для подкладки зубам пищи, для распознанья вкуса ея, а также для словесной речи, или у животных для отдельных звуков» [Даль 1984: IV, 674]. После этого определения имеется множество примеров (без определений) метафорического применения термина язык в разных предметах народного быта: язык колокола; язык, язычок органа; язычёк (рыба); язычёк (растение)…» и мн. др.
Затем следует переход к филолого-лингвистическим объяснениям термина язык:
«Язык, словесная речь человека;
Совокупность всех слов народа и верное их сочетанье для передачи мыслей своих. Наречие, взявшее верх над прочими, сродными наречиями, зовут языком;
Способность или возможность говорить. Немой без языка;
Слова, а более постановка и связь их, образ, способ выраженья, свойственный кому лично. Язык Пушкина, Крылова…;
Строй, слог и самый выбор слов, при различном их образовании, глядя по предмету, о коем говоришь и по принятому обычаю. Язык книжный, высокий, строгий; язык разговорный, простонародный…»
Кроме того, конечно, сохраняется значение язык «народ» («чужой народ, иноверцы, иноплеменники») и «язычники, идолопоклонники» [Там же: 675].
Обращаем внимание на то, что все эти значения будут переосмысляться в современных словарях литературного языка, причем главным добавлением, конечно, станет осознание языка как системы знаков. В то же время «уйдет» очень многое из мелких значений языка, связанных с отдельными предметами народного быта.
Термин слово в Словаре В. И. Даля сохраняет все предыдущие исторические значения и получает развернутые и точные определения: «СЛОВО – исключительная способность человека выражать гласно мысли и чувства свои; дар говорить, сообщаться разумно сочетаемыми звуками; словесная речь. Человеку слово дано, скоту немота. Слово есть первый признак сознательной, разумной жизни.
Сочетанье звуков, составляющее одно целое, которое означает предмет или одно понятие. Слова, означающие предмет, называются существительными.
– Разговор, беседа;
– Речь, проповедь, сказание» [Там же: 222].
Характерны соотнесения обоих терминов с науками – их определения показывают, что после середины XIX века произошло существенное разделение словесных наук и лингвистики:
«Слово – словесный… Словесные науки, ведущие к изучению слова, речи, правильного и изящного языка» [Там же: 223];
«Язык – языковеденье, языкознание – ср. филология и лингвистика, изучение древних или живых языков» [Там же: 675].
Конечно, в науке XIX века нет и намека на речеведческие науки или науки о речи. Описание термина речь начато сопоставлением с термином речение. Вот как выглядят эти определения у В. И. Даля:
– «РЕЧЕНЬЕ ср. РЕЧЬ – слово, изреченье, выраженье;
– Речь, что-либо выраженное словами, устно или на письме; предложенье, связные слова, в коих есть известный смысл;
– Говор, высказываемое кем-либо. Ваша речь впереди, дайте высказаться другому.
– Говор, наречие, способ выраженья и произношенья. У него речь бойкая, плавная, тихая;
– Разговор, беседа, смысл говоримого;
– Слово, проповедь, устное обращенье к слушателям, наставленье, поученье, рассужденье, изложенье, объясненье чего. Губернатор открыл заседанье речью» [Там же: 94].
Таким образом, в Словаре В. И. Даля обнаруживается много схожих значений данных терминов, которые повторяются в разных статьях. Так, термины язык и слово имеют общие определения: «словесная речь», «способность» (говорить или выражать мысли и чувства); термины язык и речь имеют общее: «способ выраженья»; термины слово и речь имеют общее: «разговор, беседа», «проповедь», т. е. жанр устной монологической речи (Слово или Речь о чем-либо). В то же время даже в описании схожих значений В. И. Даль разнообразен в словах и тонкостях смысла каждого из описываемых терминов, он дополняет индивидуальный смысл каждого термина многими примерами и пословицами.
§ 3. Термины язык—речь—слово в трудах ученых-филологов первой половины XIX века
Конец XVIII – начало XIX столетия – время интенсивного развития в западной науке идей нового нарождающегося языкознания, которые шли, в основном, из Германии, Англии и Франции. Одновременно это период самостоятельного творчества российских ученых, в котором можно увидеть множество не только самостоятельных идей, но и самостоятельной терминологии, которую смело можно определить как национальное выражение российской отечественной культуры.
Современные учебники по истории русского языкознания обычно излагают идеи западных ученых, мало касаясь системы наук и терминологии, которая имеется в отечественных руководствах по филологическим дисциплинам. Конечно, в российских грамматиках или риториках этого периода мы не найдем предваряющих определений того, что есть язык, или речь, или слово, однако внимательное прочтение учебников грамматики, словесности, риторики позволяет ясно представить, как объяснялись эти термины.
Считаем чрезвычайно важным представить сегодня, каким был взгляд на природу словесности как основной науки, которую изучали в отечественных школах и университетах, и какую роль в этой системе знания играли исследуемые нами понятия язык—речь—слово. Действительно, курса «языкознание» в это время не существовало ни в школах, ни в университетах, а, например, в Царскосельском лицее изучался курс российской и латинской словесности, который обычно предварялся курсом грамматики, а продолжался курсами риторики и словесности. При этом ученики обязаны были изучить основные понятия (то, что мы назвали бы «стандартом образования»), и эти понятия значительно отличаются от тех, которые известны сегодняшнему филологическому образованию. Поэтому наша задача – последовательное прочтение основных университетских учебников с исследованием в этих трудах интересующей нас терминологии, которая несомненно являлась базовой для развития языковой личности человека на рубеже XVIII—XIX вв.
По-видимому, одним из первых учебников, в котором отразилась реформа, проведенная создателями Словаря Академии Российской 1789—1794 гг., проанализированного в предыдущей главе, явился учебник А. С. Никольского «Основания российской словесности» (1807). Этот учебник был одним из наиболее популярных, поскольку претерпел 7 переизданий до 1830 г.
Именно в этот период происходит рождение и формирование термина словесность, которому, по нашему предположению, впервые было дано определение в Словаре Академии Российской. Предполагаем, что оно и послужило стимулом к дальнейшему развитию данного термина. В Словаре Академии Российской словесность находит толкование в гнезде «слово»: – «1) Знание, касающееся до словесных наук. Силен в словесности; 2) Способность говорить, выражать» (Словарь Академии Российской 2004: V, 536).
Словесность образует, согласно учебнику А. С. Никольского, две науки: грамматику, научающую «правильному употреблению слов», и риторику, показывающую «способ, как располагать и изъяснять мысли». Прежде чем дать определения этим наукам, А. С. Никольский излагает, как «действует или должен действовать наш разум в познании вещей или предметов, о коих свои понятия выражаем словами» [Никольский 1807: I, 2–10]. Эти действия разума человеческого объясняются в логических терминах понятие, рассуждение, умозаключение. Таким образом, вступление в «основания словесности» явилось краткой логикой с изложением законов мысли или разума.
1-я часть – «Грамматика» – оказалась у А. С. Никольского достаточно традиционной, включающей объяснения букв, слогов, 8-ми частей речи, законов правописания, произношения слов и стихосложения. 2-я часть – «Риторика» – сосредоточена на периодах, тропах, фигурах, хрии, учении о слоге; из прозаических видов словесности (они еще так не названы) проанализированы письма и «расположение больших слов»: «риторическое слово (oratio) и философское рассуждение». Виды поэзии (глава 9) также включены в риторику (см. подробнее [Аннушкин 2002: 232—245]).
Это краткое описание потребовалось для того, чтобы показать, в каком контексте существуют интересующие нас термины. Так, обнаруживается, что термин язык вообще не употребляется ни в грамматике, ни в риторике. Несомненно, что более частым и одним из основных в учебнике является термин слово: словесность понимается как дар слова, и понятно, что слово понимается здесь не как единица языка в современном понимании, а как способность выражать мысли словами.
Учение о словесности излагает «правила, которые показывают, как употреблять эту способность». Характерно предварение грамматического учения основными понятиями логики, которая излагает «действия разума человеческого» в реализации этой способности «словами». При определении того, что есть понятие, находим и определение слова:
«Что есть слово? – Всякое понятие, выраженное голосом или на письме, называется словом, или речением (terminus)».
Таким образом, мы вновь обнаруживаем два основных значения термина слово: 1) дар излагать мысли с помощью речи, языка, голоса; 2) отдельное понятие, выраженное голосом или на письме.
При изложении риторики наконец встречается термин речь: «Изъясняя мысли свои, мы всегда имеем какую-нибудь цель, к коей клонится наша речь: сия общая цель не иное что есть, как логическое предложение, которое в сем случае называется основательным или главным, а те предложения, которые приискиваем для изъяснения или подтверждения первого, именуются придаточными». И далее объясняются способы распространения предложений: «Для ясности и полноты в речи надлежит каждое из вышеозначенных предложений распространять и увеличивать…» Распространение логического предложения называется у ораторов «периодом, которое есть основание всякой речи». Таким образом, термин речь у А. С. Никольского имеет значение распространенного текста, в котором развиваются и утверждаются какие-либо мысли.
Не менее выразительно перечисленные значения данных терминов изложены в «Опыте риторики» Ивана Степановича Рижского (1796). И. С. Рижский был учителем Санкт-Петербургского горного кадетского корпуса, где он написал свои основные труды (сегодня память о нем бережно хранится в Санкт-Петербургском горном институте), а с 1811 года – первым ректором Харьковского университета. Его учебник начат выразительной фразой, показывающей понимание силы слова классиками русской филологии:
«Силою слова проницать в душу других, повелевать их умами, растрогать их чувствительность разительным изображением нравственного, восхитить их воображение живейшим выражением вещественного изящества есть искусство красноречия, составляющее предмет риторики» (цит. по [Аннушкин 2002: 242]). Тот факт, что термин слово начинает иметь большее значение, нежели «простое слово», показывает рассуждение о необходимости развивать ум и вкус, а не только опираться на «пылкое воображение и чувствительное сердце». Если не иметь просвещенного ума, то «слово бывает то недостаточно, то избыточно до излишества». Можно предположить, что речь идет не только о монологической публичной речи, но и о всякой речи или тексте, которые выражаются словами. Таким образом, и здесь термин слово понимается как распространенная речь.
Очевидно, что новый взгляд на словесные науки, среди которых словесность оказалась главной, утвердился в начале XIX в. При этом наблюдалось интенсивное развитие научной мысли, которое недостаточно прослежено в современной филологической науке. В начале этого периода более издаются «грамматики» и «риторики», а затем, а именно с начала первого десятилетия XIX в., – учебники словесности, которые впоследствии получат названия теории словесности и истории русской словесности. Поскольку нас интересуют термины язык—речь—слово, то мы остановимся именно на толковании этих терминов в наиболее популярных учебниках того времени.
Безусловно, одним из таких учебников был разошедшийся в списках трактат М. М. Сперанского «Правила высшего красноречия» (1792). В бытность свою профессором риторики в Александро-Невской лавре он написал этот трактат как своеобразную программу речестилевого преобразования России. Прежде всего обратим внимание на то, что к концу XVIII столетия уже не было сомнений относительно того, что слово «красноречие», утвержденное в науке М. В. Ломоносовым, рассматривалось как более предпочтительное по сравнению со словом «краснословие», бывшим более популярным в конце XVII века и, видимо, даже в петровское время. Поэтому и в названии трактата звучит слово «красноречие», а не «краснословие». Но затем последовательные выборки позволяют с уверенностью сказать, что термин слово и здесь более предпочтителен в сравнении с термином речь, а тем более с термином язык: ср., например, в названиях глав: «…О страстном в слове; …О расположении слова…» [Сперанский 1844: 5].
Посмотрим употребление терминов в самом тексте:
Риторика есть «наука изъяснять из природы души те поражения, которые мы испытываем при слове…»;
«Разделив предметы речи на несколько известных статей, они мнили тем оказать существенную услугу человеческому слову»;
«Главный предмет церковного слова, так как и красноречия, есть тронуть сердце…»;
«Доказательства… в слове суть то же, что кости и жилы в теле»;
«Под страстным в слове я разумею сии места, где сердце оратора говорит сердцу слушателей, где воображение воспламеняется, где восторг рождается восторгом»;
«Все мысли в слове должны быть связаны между собою так, чтобы одна мысль содержала в себе, так сказать, семя другой»;
«Слово есть род картины… без красок картина будет мертва…» (цит. по [Аннушкин 2002: 220, 222–224, 227, 228]).
Во всех приведенных случаях термин слово употреблен в значениях «самая речь», «способность говорить», «целый текст».
Слово в значении «отдельное понятие» (единица языка) встретилось лишь однажды: «…каждое понятие, каждое слово, каждая буква должны идти к сему концу (цели. – В. А.), иначе они будут введены без причины…» (цит. по [Аннушкин 2002: 227]).
Термин речь также встретился в значениях «целый текст», «способность говорить», но по частотности употребления явно уступает термину слово:
«…Чтоб целая речь в ушах просвещенных имела свое действие мало к сему бросить по места искры чувствия и силы…»;
«Разделив предметы речи на несколько известных статей, они мнили тем оказать существенную услугу человеческому слову»;
«Прекраснейшая речь без движения делается мертвою…» (цит. по [Аннушкин 2002: 219, 226, 230]).
Термин язык встретился при описании правил произношения и телодвижения. Очевидно, что этот термин уже имел переносный смысл «знак, символ чего-либо», поэтому автор использует его при объяснении мимики и жестов:
«Язык лица всегда был признаваем вернейшим толкователем чувствий душевных».
Язык по-прежнему связывается прежде всего с характером произношения в устной речи:
«Язык твердый, выливающий каждое слово, не стремительный и не медленный, дающий каждому звуку должное ударение, есть часть, необходимо нужная для оратора» (цит. по [Аннушкин 2002: 230]).
Теоретическое обоснование отсутствовало в трудах М. М. Сперанского. Более четкое определение данных терминов обнаруживается в трудах начала XIX в., в частности в трудах профессора Московского университета Алексея Федоровича Мерзлякова. В самом начале его «Краткой риторики» (1809) представляется понимание интересующих нас терминов и перечисляются основные словесные науки:
«Под словом речи вообще разумеется всякое словесное выражение наших мыслей и чувствований, расположенное в некотором определенном порядке и связи. Порядок и связь отличают искусственную речь от языка. Под словом языка, в пространном смысле, понимать надобно все правила речи, составляющие теперь три особенные науки: логику, или диалектику, которая учит думать, рассуждать и выводить заключения правильно, связно и основательно; – грамматику, которая показывает значение, употребление и связь слов и речей, – и риторику, которая подает правила к последовательному и точному изложению мыслей, к изящному и пленительному расположению частей речи, сообразно с видами каждого особенного рода прозаических сочинений» (цит. по [Аннушкин 2002: 248]).
Итак, речь – словесное выражение наших мыслей и чувствований. Она названа «искусственной», т. е. предполагающей искусство составления, в отличие от языка, которым пользуются в устной речи и который не требует искусства. Но язык «в пространном смысле» объединяет все основные словесные науки (грамматику риторику и логику).
Слову речь приписываются кроме общего значения словесного выражения мыслей значения отдельных видов и форм речи: публичных ораторских речей, когда начинается глава «Речи ораторские», и письменной речи, когда речь идет о «сочинении писем»:
«Слово речь в тесном смысле означает рассуждение, составленное по правилам искусства и назначенное к изустному произношению» (цит. по [Аннушкин 2002: 257]);
«Письмо есть не что иное как письменная речь одного лица к другому отсутствующему» [Там же: 253].
Таким образом, согласно А. Ф. Мерзлякову, существуют пространный смысл словаречь («словесное выражение наших мыслей») и узкий («тесный») смысл: устное ораторское «рассуждение» или «письменная речь».
Очевидно, что термин речь начинает приобретать значение научного термина, в то время как термин слово остается в прежней системе понятий. Термин язык в этом описании почти не задействован.
В дальнейшем описании применяем метод последовательного рассмотрения употребления отдельных терминов слово—язык—речь у разных авторов. В этом качестве были избраны следующие ученые-классики, создатели курсов риторики и словесности с 1813 по 1850 г.: Л. Г. Якоб, Н. И. Греч, Я. В. Толмачев, Н. Ф. Кошанский, А. И. Галич, И. И. Давыдов, В. Т. Плаксин, К. П. Зеленецкий. Поскольку каждый из перечисленных ученых является классиком русской филологии (и часто незаслуженно забытым), дадим краткую характеристику биографии и трудов каждого из этих ученых-русистов:
Людвиг Генрих Якоб (1759—1827), немецкий ученый, филолог, социолог, деятель Просвещения. Молодость его прошла в Галльском университете в Германии, где он стал профессором. В 1806 г. в связи с закрытием Университета читал лекции в только что открывшемся Харьковском университете, а затем переехал в Петербург. Деятельность Л. Якоба в Петербурге ознаменована выходом энциклопедического «Курса философии для гимназий Российской империи (1811—1817) в 8 частях, одной из которых было «умозрение словесных наук».
Николай Иванович Греч (1787—1867) русский писатель, журналист, издатель, филолог и педагог. Как филолог Н. И. Греч знаменит своими грамматическими трудами «Практическая русская грамматика», «Чтения о русском языке». Труды по теории и истории словесности – более ранние: «Учебная книга российской словесности» написана в 1819–1822 гг. Сочинения Греча оказали большое влияние на современников. Греч был блистательным педагогом и методистом, умевшим отбирать, систематизировать и описывать литературный и грамматический материал.
Яков Васильевич Толмачев (1779—1873) профессор Санкт-Петербургского университета, теоретик словесности. В январе 1809 г. Толмачев был вызван в Санкт-Петербург и назначен преподавателем русского языка в семинарии, а затем – академии, помещавшейся в Александро-Невском монастыре. Перейдя на службу в Министерство народного просвещения (1814), Я. В. Толмачев впоследствии был назначен ординарным профессором Главного педагогического института, а по преобразовании в 1819 г. института в Петербургский университет сохранил за собой кафедру; в 1826 г. он был избран деканом историко-филологического факультета.
Николай Федорович Кошанский (1784 или 1785—1831) филолог, педагог, литератор, переводчик. Учился одновременно с В. А. Жуковским в Московском университетском пансионе, окончил Московский университет в 1802 г. С 1811 по 1828 г. Н. Ф. Кошанский – профессор русской и латинской словесности Царскосельского лицея. Его лекцией «О преимуществах российского слова» открылись занятия в лицее. Наибольшую славу и влиятельность принесли ему, несомненно, педагогические труды – школьные учебники, по которым обучались многие поколения российских учащихся. Учебник латинской грамматики выдержал 11 изданий (СПб., 1811–1844), русской грамматики – 9 изданий (СПб., 1807–1843). Образцами учебной книги являются «реторики» Кошанского: «Общая реторика» (10 изданий: 1829–1849) и «Частная реторика» (7 изданий: 1832–1849).
Александр Иванович Галич (1783—1848) – преподаватель Императорского Царскосельского лицея, один из первых представителей философской кафедры в Петербургском университете. Галич был одним из самых любимых лицейских учителей, которому Пушкин и его друзья посвятили немало стихов. Его «Теория красноречия» (1830) представляет собой фундаментальный труд, несмотря на то что не пользовалась такой популярностью, как труды А. Ф. Мерзлякова или Н. Ф. Кошанского.
Иван Иванович Давыдов (1794—1863) – филолог, философ, логик, математик, деятель просвещения, заслуженный профессор русской словесности Московского университета (1831–1847), директор Главного педагогического института в Санкт-Петербурге (1847–1858). И. И. Давыдов необыкновенно плодовит как филолог-писатель: он создал два больших труда – «Грамматика русского языка» (СПб., 1849) и «Опыт общесравнительной грамматики русского языка» (СПб., 1852). Языковые воззрения ученого вполне проявились уже в его «Чтениях о словесности» в 4 частях (М., 1837–1838), представляющих собой запись лекций профессора, осуществленную его учениками.
Василий Тимофеевич Плаксин (1795—1869) преподаватель и теоретик, писатель. Сын сельского священника, окончил рязанскую духовную семинарию в 1816 г., затем поступил в Главный педагогический институт в Санкт-Петербурге (1819 г.). В. Т Плаксин известен рядом трудов по словесности: «Краткий курс словесности, приспособленный к прозаическим сочинениям» (СПб., 1832), «Руководство к познанию истории литературы» (СПб., 1833). В 1843–1844 гг. вышли два тома его «Учебного курса словесности».
Константин Петрович Зеленецкий (1812—1857) профессор Ришельевского лицея в Одессе, автор книг по риторике, теории словесности, общей филологии. Выпускник Ришельевского лицея, в 1833 г. он был отправлен за счет лицея в Московский университет, где через год выдержал экзамен на кандидата словесных наук, а спустя два года получил степень магистра. Став профессором Одесского Ришельевского лицея, К. П. Зеленецкий сформировался в своеобразного, самостоятельно мыслящего ученого. Ко второй половине 40-х годов XIX в. относятся фундаментальные работы Зеленецкого, ставшие одновременно основными учебными руководствами для гимназий и университетов Российской империи: «Исследование о реторике…» (1846), «П. Частная реторика», «III. Пиитика» и «История русской литературы для учащихся» (1849). И. И. Давыдов, заняв пост директора Главного Педагогического института в Петербурге, создал в 1851 году 4-томный учебник «Теория словесности» для школ Российской империи, отредактировав руководства К. П. Зеленецкого, причем в 1-й части он соединил шесть глав «Общей реторики» Н. Ф. Кошанского и шесть глав «Риторики» К. П. Зеленецкого. Это был, видимо, первый в России опыт анонимного коллективного научного труда.
Анализ частотности употребления терминов язык—речь—слово (табл. 1) у каждого из названных авторов показывает следующую картину:
Таблица 1
Таким образом, очевидно, что наиболее употребительным в сочинениях данного периода был термин слово (84 употребления), который использовался в трех основных значениях: 1) дар слова, способность говорить и писать, полученная от Бога; 2) отдельное понятие, минимальная единица языка; 3) публичная речь. Вторым по частотности является термин речь (48 употреблений) в двух значениях: 1) реализация языка, распространенный текст; 2) публичная речь, монолог. Наименее употребительным оказался термин язык (28 употреблений), который отмечен в двух значениях: 1) дар речи, слова, способность говорить и писать; 2) наречие какого-либо народа.
Теперь рассмотрим более внимательно употребление каждого из терминов. Уже беглое прочтение начала каждого из учебников говорит о том, что обычно они начинаются рассуждениями о слове или той словесной способности, которой наградил Творец свое любимое создание – человека (здесь и далее цитаты русских классиков риторики приводятся по книге В. И. Аннушкина «История русской риторики» [М., 2002] с упоминанием имени автора и указанием страниц): «При употреблении слова мы имеем в виду или… нарочно обдуманное сообщение наших мыслей, либо действительное убеждение в какой-либо важной цели, или… прекраснейшее изложение мыслей [Якоб: 263];
Человек, употребляя дар слова, может иметь одну из следующих целей: 1) сообщать другим свои мысли, 2) управлять их волею или деяниями и 3) действовать на их чувство и воображение [Греч: 271];
Одно из существенных отличий человека есть дар слова… Гордиться словом – сим отличием, одному разумному существу дарованным природою, употреблять сей дар в течение всей своей жизни орудием душевных действий, но не знать ни свойств оного, ни совершенств, ни недостатков есть весьма предосудительно… Круг слова объемлет своею обширностию все познания человеческие [Толмачев: 288];
Читать бесплатно другие книги:
