Злые боги Нью-Йорка Фэй Линдси

Глава 13

В ирландском характере есть особая непоследовательность. Хотя эти люди очень щедры и поделятся с незнакомцем или нищим последней коркой или картофелиной, они неумолимы в своей ненависти к тем, кто собирается хоть на кроху стеснить их или лишить бобового стебля. Странная несообразность!

«Нью-Йорк Геральд», лето 1845 года

Мы бежали на юг, прочь от Пяти Углов, где черные и ирландцы слишком бедны, чтобы хоть на цент беспокоиться друг о друге, мчались к краю обширного выгоревшего района. В ушах посвистывал ветер. Немногие люди, которых я замечал, склонялись над прилавками сапожников или тележками с ядовито-зелеными яблоками, старательно занимаясь собственными делами. А ведь здесь должны быть ирландцы, которые горячо бранятся с торговцами, аиды, продающие передники, индейцы со шкурками, кто-то еще, кроме дремлющих свиней. Даже мои сапоги стучали слишком громко, опережая мальчишек на полквартала. Я пробежал половину дома на Нассау-стрит, оштукатуренного жирной сажей, потом следующее, еще одно, и тут моя грудь напряглась, как палец на крючке револьвера. Уже совсем близко.

Я мог сказать, что тут намечается буча, даже не видя ее, поскольку все они одинаковы. Слишком легко в нашем городе собираются толпы. Из-за Бога. Из-за денег. Из-за работы. От беспомощности. Но о чем бы ни шла речь, всегда из-за пустяков. Однако первым признаю: добежав до цели, я побледнел. Меня неверно известили.

Они вовсе не собирались вешать черного.

– Видишь теперь, чем заплатишь за свою жадность? – орал абсурдно пьяный ирландец на маленького забитого местного уроженца в сюртуке и желтых бриджах. – Жизнь ниггера мало стоит, не спорю, но если ты встанешь и хорошенько посмотришь, Иисусом клянусь, от его шкуры будет больше толку, чем на роду написано.

Крикун был гигант, черноволосый, на выжженном безжалостным августом лице глубокие складки. Бычьи плечи обтягивала рваная и грязная рубашка, жилета нет, только серые нанковые брюки, которые не единожды ночевали на улице. Едва взглянув на ирландца, я уже немало знал о нем. Все его деньги сегодня утром ушли на виски, ни цента не осталось. Это было заметно по глазам, белки характерно пожелтели. Складки у рта подсказывали, что на мужчину обрушилась какая-то ужасная и чудовищно несправедливая катастрофа. Массивные руки в мозолях и ссадинах. Добавить к ним загар, и станет ясно – последнюю выпивку он купил на деньги от работы на строительстве или доставке камня в сгоревшем районе.

В одной руке гигант сжимал факел, пылающий посреди яркого летнего дня. Рядом покачивались двое его дружков, тоже пьяные в доску. Они потели и пытались стоять ровно. Пока что не угроза. А сразу за ними, привязанный к одинокой опорной балке на углу недостроенного здания, стоял мой цветной друг Джулиус Карпентер, работавший в «Устричном погребке Ника», когда тот еще существовал. У его ног лежала куча сосновых веток. Я, задыхаясь, остановился перед мерзавцем, который организовал эти декорации. Джулиус не поздоровался со мной, но я не обиделся: они затолкали ему в рот грязную репу, да еще проткнули в ней дыру и протянули сквозь нее веревку, чтобы кляп не выпал. Джулиуса привязали крепко, он даже не мог пошевелиться. И вся бесполезная сейчас сила рук и энергия растянутых губ была собрана во взгляде, в паре грызущих мне грудь зрачков.

Я в любом случае вряд ли простил бы им факел и стойку. В конце концов, я не из великодушных людей, никогда им не был. Но Джулиус мог различить вкус двадцати сортов выставленных перед ним устриц, даже не видя их раковин, а в покрытой навозом репе сделали дырку для веревки. Обдуманно. Специально. Очень конкретное зло, и оно врезало по моему милосердию железной дубинкой.

– Какого дьявола ты тут затеваешь? – громыхнул я.

Громкость много значит. Если толпа потеряет нить разговора, я мог дорого за это заплатить. Но здесь была не та толпа. Просто сборище несчастных ирландцев и очерствевших местных, пришли полюбоваться на кровавую забаву. Те же люди, которые следят за одиноким терьером, сражающимся с ордами бешеных городских крыс. Поблизости, конечно, нет ни одного черного, я даже не стал смотреть. Они сейчас прячут детей в шкафах и зарывают в тайники деньги. Обычные предосторожности.

– Да спор один улаживаем, – усмехнулся мерзавец. – Вон с тем трусом.

Он махнул на коммерсанта в желтых штанах: бачки и серебристая бородка, стоит, беспомощно заламывая руки, на безопасном расстоянии. Ненавижу такую беспомощность. Может, еще один эффект от взросления рядом с моим братом, и получше прочих, но признаки слабости заставляют меня злиться. Как будто наш слишком прагматичный город хочет, чтобы я выгнал их в лес.

– Ты уже арестован за нарушение общественного порядка, нападение и избиение, – сообщил я своему настоящему противнику. – И уже заслужил срок в Гробницах. Но если ты прямо сейчас отвяжешь этого человека, я не стану обвинять тебя в нападении с целью убийства.

Я с первого дня запомнил список пунктов, которые действительно считались преступлениями, в отличие от общего набора теоретических противозаконных деяний, думая, что он может пригодиться. Он и пригодился, уже четыре раза.

– И кто будет меня арестовывать?

– Я, тупая ты корова, – ответил я и похлопал по левому лацкану сюртука, где блестела медная звезда.

– А, «медная звезда», – сплюнул он. – Много слышал о вас. Страшные, как свиная сиська. Не тебе, олуху, меня пугать.

– А я тебя не запугиваю, я беру тебя под стражу.

Бык не отозвался. То ли задумался, то ли просто пытался собрать мысли в кучку.

– А это правда «медная звезда»? – поинтересовался нервный зевака у меня за спиной. – Ей-богу, еще ни разу их не видел.

– Я представлял их как-то побольше, – заметил другой.

Отвечать на эти реплики было бессмысленно, и я пропустил их мимо ушей.

– Мне не говорили, что «медные звезды» так любят ниггеров, – злобно глянул на меня пьяный ирландец. – Ну, тогда чистить им рыло будет еще веселее.

Похоже, цивилизованная беседа зашла в тупик.

Но когда я шагнул вперед, чтобы отвязать Джулиуса, уже рассвирепев и практически готовый на все, перед моим носом оказался горящий факел.

Я пригнулся. Еще раз пригнулся. Отшатнулся назад, избежав взмаха, который поджег бы мне грудь.

Отовсюду слышались ахи и охи, негромко вскрикнула плачущая молли. «Да успокойся же, чертов сопляк, – думал я, а сердце норовило выскочить из груди. – Он узнает, что ты ненавидишь огонь, только если ты сам ему скажешь».

Я перестал увертываться, перестал отступать, сделал два шага вперед. И крикнул через плечо хнычущему местному джентльмену в желтых штанах:

– О чем вы спорили с этой дворнягой?

– Я…

На секунду он перестал заламывать руки и крепко стиснул их.

– Я уволил строительных рабочих. Я в своем праве! Я владелец здания. Ну, то есть оно будет зданием, когда его построят. Видите ли, я владею участком, и я больше не мог терпеть…

– Ты не мог терпеть, что наша работа на пенни дороже нанятой следом рабской команды! – взревел ирландец. – А моя жена на сносях!

– Говорю же, вам платили столько же, это вовсе не… Нельзя ожидать…

– Сейчас мы очень просто со всем разберемся, – громко объявил я. – Я так понимаю, вы трое и прочие ваши товарищи, которым хватило ума здесь не появляться, были уволены, и ваше место заняли черные рабочие. Я вам очень сочувствую. Но за каждую секунду, в которую ты не развязываешь этого человека, я буду добавлять новое обвинение и передам весь список судье.

– Да ты и близко ко мне не подберешься, хорек трепливый, и еще думаешь…

– Нападение с целью убийства, – перебил я.

В толпе росло замешательство.

– Да я сожгу тебя, мелкий…

– Драка на улице, – добавил я.

– Отвали, – усмехнулся он. – Парни, берите мой факел и поджигайте…

– Безумие, – рявкнул я. – Убийство. Оскорбление женщин на улицах – точно знаю, ни одна не захочет смотреть на такое зрелище. Угрозы жизни. Хулиганство в состоянии опьянения. Давай, жми дальше, я не против.

– Прекратите, – скомандовал сдавленный голос у меня за спиной.

Я знал, чей это голос. Я узнал бы его со дна Гудзона. Но мне приходилось одним глазом смотреть на факел, а другим – на толпу и троицу хулиганов, и прежде, чем я смог хоть что-то сделать, владелец голоса был уже рядом.

– Мисс Андерхилл, уходите отсюда, – сказал я.

Мерси не слушала. Она прошла мимо меня.

В троице негодяев было слишком много спиртного и надрыва от попрания их мира, чтобы возразить. Потрясенные, они просто смотрели. Все затихли, как на кладбище, когда женщина, причем не слишком внушительная, но женщина с широко расставленными голубыми глазами и грацией прохладного океанского ветра подошла и принялась развязывать моего бывшего помощника.

Дела внезапно стали очень плохи.

– Уберите оттуда эту наглую шлюху, – прорычал мерзавец, который все начал.

Один из его приятелей был пьян ровно настолько, чтобы решить: оттащить изящно сложенную женщину от груды дров и черного работника – самое то. Он оторвал Мерси от Джулиуса. Я нырнул вперед, чуть не получив при этом полный рот огня.

Но сейчас мне было плевать. Мне наконец-то удалось обойти самого здорового парня, теперь я стоял между ними и в двух футах от пса, который держал яростно вырывавшуюся Мерси за плечо. Я решил пустить мерзавцам кровь, пока они нас не сделали. По-простому, как у нас тут принято. Тот, который схватил Мерси, получит кулаком в горло, и если потом меня убьют, я хотя бы умру как подобает.

Я покрепче утвердился на ногах. А потом – самая старая уловка уличных драк – заорал во все горло.

Бандит, держащий Мерси, вздрогнул и ослабил хватку, и в этот момент мой кулак приземлился ему в точку, где шея встречается с ключицами.

Он рухнул с полураздавленным кадыком, а я успел поймать Мерси за талию, пока она тоже не упала. Двое других пьяно качнулись от меня, видно, полагая, что я чокнулся. Вот и славно. Теперь мне есть где развернуться, пока они не присмотрятся получше. Главарь держал факел перед собой, будто думал, что я в любую секунду могу наброситься на него. Трясущийся пьяный дурак, но неподходящий кандидат для моей жалости. Едва Мерси восстановила равновесие, она бросилась к импровизированному погребальному костру. Секунду спустя я достал свой карманный нож и прошипел, стоя на коленях:

– Эй, я справлюсь. Отойдите.

– Я не уйду, – ответила она, разрывая конопляную веревку, которой привязали Джулиуса.

– Тогда, ради Бога, вытащите эту штуку у него изо рта.

Я не знал, сколько мой друг простоял привязанным, и потому схватил его за рубаху, когда освободил от веревок. Но Джулиус стоял неплохо, только чуть тряслись руки с окровавленными запястьями. Он резко оттолкнулся от столба, едва не споткнувшись о хворост. Потом наклонился и вырвал изо рта мерзкий предмет, завязки которого успела ослабить Мерси. Пару раз, вздрагивая, поперхнулся. Тем временем я продолжал одним глазом следить за Мерси, а другим – за пьяницами. Они медленно приходили в себя и перешептывались, сбившись в ядовитый узел.

– Ты в порядке? – спросил я, оглянувшись через плечо.

Джулиус закашлялся, держа руки на коленях.

– Рад тебя снова видеть, – выдавил он. – Думал, ты уехал из города.

– Я перебрался в Шестой округ.

– Ну, знаешь, ничего глупее я еще не слышал. А чем плох Первый?

– «Медная звезда», – послышался злобный хор, тот, от которого я уже здорово устал.

Ирландец с факелом отыскал не только мужество, но и свежий запас союзников. Еще трое мужчин – рабочие из толпы, подумал я – сейчас стояли рядом с прежними ублюдками. У двоих ножи, у третьего блеснул на руке кастет. Похоже, Нью-Йорк собирается полюбоваться, как одного из свежеиспеченных «медных звезд» уделают насмерть. Отличное развлечение.

– Прекратить! – прогремел низкий суровый голос.

Я бы рассмеялся. Но как ни крути, это дело Вала – смеяться над тем, что совсем не смешно. К тому же, когда я повернул голову, то почувствовал себя сущим идиотом. Я начисто забыл – кроме меня, есть и другие.

Мистер Пист, во всей своей причудливой крабьей славе, стоял во главе группы «медных звезд» – человек двадцать пять, добрая половина Шестого округа. Каждый держал дубинку и грозно похлопывал ею по голенищам сапог. Местные кролики выглядели исключительно довольными. По крайней мере, довольнее ирландцев-полицейских, которые демонстративно не смотрели друг на друга. Те просто стояли с каменными лицами, рослые, аккуратной шеренгой, живая картина профессиональной непреклонности. Рыжие волосы, черные, русые, каштановые, все здесь, а на сюртуках поблескивают уже потертые звездочки.

Ирландец выкрикнул что-то на своем языке. Лица знакомых мне по Гробницам полицейских покраснели. Широкое умное лицо мистера Коннела моментально застыло, фраза нашла какую-то лазейку в мистере Килдаре. Зная обоих как уравновешенных и добропорядочных полицейских, людей, с которыми я не раз обменивался рассказами о гудящих после шестнадцатичасового дежурства ногах и свисте на улицах, я задумался, что же им такое сказали.

И тут пьяные хулиганы яростно бросились прямо на «медных звезд». Как стая воронов – в оконное стекло.

«Разбивайте их группу», – закричали несколько полицейских. Я слышал предупреждения, ликующие возгласы, один в пылу драки крикнул: «Получайте, грязные сукины дети», – но исход был очевиден. Летали дубинки, изгибались, как акробаты в Гарденс, люди, один из пьяниц завопил, когда особо эффективный полицейский ударом дубинки сломал ему ногу.

И вот на ногах остался только предводитель, который размахивал факелом, как мечом.

Мистер Коннел, рыжеволосый ирландец – он мне очень нравился, и я дважды делился с ним в Гробницах своей прочитанной газетой, – аккуратно шагнул буяну за спину и свалил его на землю изящным, от локтя, ударом дубинки в затылок. Едва пьяница упал, несколько американских сапог принялись гулять по его ребрам. Слышались новые крики, мрачный смех, который напомнил мне о Вале. Я задумался, стоит ли нам заниматься таким делом – пинать вырубленных преступников, – но тут суровый мистер Коннел зарычал и разрешил эту проблему, отпихнув от задержанного пару излишне восторженных кроликов.

Я старался перевести дух. Все медленно затихало. Вокруг меня собрались газетчики, их подозрительность была начисто стерта с лиц. Теперь ее место заняла благоговейная оторопь.

– Это, – выдохнул Кегля, очки в одной руке, платок в другой, – прямо поэзия. Будто смотреть, как лжет дьявол. «Безумие. Убийство. Оскорбление женщин на…»

– Куда ушла мисс Андерхилл? – торопливо спросил я.

– Сбежала; сказала, ей надо немного успокоиться, – ответил Клык. – Да, мисс Андерхилл… Господи, как она разгневалась, а? Ей следует быть королевой, вот что я скажу. Королевой Готэма.

– Слушай, ты можешь задержаться здесь еще на минуту? – спросил я Джулиуса. – Я переговорю с полицейскими, а потом мне нужны твои показания. Ты в порядке?

Он кивнул, хотя выглядел так, будто предпочитает стать невидимым. Я подбежал к группе «медных звезд», которые торжествующе надевали неуклюжие железные браслеты на нескольких ошеломленных задержанных. Грубиян, затеявший всю бучу, спал сном нечестивца. И выглядел несколько уродливее, чем прежде.

– Вы появились весьма своевременно, – сказал я.

– С вашей стороны – вдвойне, мистер Уайлд, как я понимаю! – воскликнул мистер Пист, пожимая мне руку. – Я сам чуточку поосторожнее. Приходит после долгих лет в страже. Когда толпа соберется в следующий раз, сэр, будьте в толпе сами! Так делаются дела в Нью-Йорке.

– Да, похоже, что так. Мистер Килдара! – обратился я к патрульному, чей маршрут граничил с моим.

– Мистер Уайлд, – угрюмо отозвался он с густым, как торфяной мох, акцентом.

– Что этот грубиян сказал вам? Перед тем, как они на вас бросились?

– Эт навроде не слишком важно было, чего ж сейчас спрошать?

– Мне показалось, для вас это было серьезно.

Мимо меня прошел мистер Коннел, волоча к повозке одного из пьяных прихвостней размером поменьше. Спокойный, крепкий парень, который как следует подумает, прежде чем говорить.

– В союзе с хозяевами, мистер Уайлд. Мы, ирландские «медные звезды», он имел в виду. Наемники хозяев. Не очень точный перевод. Может, крепостные, – добавил он через плечо, – хотя «рабы» американцам понятнее.

Тут я вспомнил о другом негодяе, ответственном за это побоище.

Развернувшись, я заметил владельца участка с серебристой бородкой и ужасающе желтыми бриджами. Он выглядел каким-то осевшим, горестно наблюдая, как увозят его бывших работников, а вокруг клубилась пыль.

– Вам тоже есть за что ответить, пусть даже вам и не предъявят обвинений, – проворчал я. – Чем вы, к дьяволу, думали, когда выкинули ирландскую бригаду и заменили ее черной?

– Ничего не случилось бы, если бы американцы стали работать за плату, которую я в состоянии себе позволить, и избавили меня от всех этих бед, – заскулил он. – И у меня больше не хватит совести держать ирландцев, как у христианина и жителя Манхэттена!

– Это еще почему? Они ведь уже работали на…

Я умолк, когда мистер Пист взял меня за локоть и отвел на несколько футов от глупого владельца недвижимости и самодовольных «медных звезд». Пист зашел за фонарный столб, который не прикрывал нас и на треть, и вытащил из потертого внутреннего кармана сюртука сложенный кусок газеты.

– Вы сегодня, не сомневаюсь, с раннего утра мчались по горячему следу и не имели и секунды свободной на политику, но обстоятельства… изменились, – мрачно сообщил он, озабоченные брови шевелились, как клешни лобстера. – Мэтселл ждет вас в Гробницах, в своем кабинете.

Он упорхнул, а я открыл газетную вырезку. Долго читать не требовалось. Я врезал себе кулаком по лбу и чертыхнулся: утром стоило просматривать не только заголовки. Это было письмо в редакцию: «Потому я отметил мертвых спрятаных на севере знаком Креста. они не заслуживают иного и знайте, что мне завещано…»

– Черт возьми, – выругался я, сминая газету в шар.

Желтоштанный кретин вздрогнул, когда мимо него прогромыхала полицейская повозка, груженная потрепанными хулиганами.

– Я не единственный благочестивый коммерсант, который потрясен этим, сэр. Трое моих коллег, владеющих недвижимостью к западу отсюда, тоже заменили своих работников, и моя сестра в Виллидж сразу отправила мне письмо, что уволила горничную. И очень правильно с ее стороны.

– Я потерял вашу мысль, – ледяным тоном сказал я.

– Кто знает, какие нечестивые помыслы таились в этой девушке? Нам следует как-то прижать папистов, отправить их туда, откуда они прибыли. Если Господь желает, чтобы они голодали, то какое у нас право стоять на пути божественной справедливости? Конечно, белому человеку теперь может потребоваться в два раза больше усилий, чтобы получить честную дневную работу без негров, но те хотя бы боятся дьявола. А ирландцы, судя по письму, опустятся до чего угодно. Я потрясен, сэр. Такая жестокость в тех, кого считают людьми…

– Вот с этим я точно соглашусь, – прорычал я, когда он отвернулся.

Ко мне подошел Джулиус; чуть впереди него бежал запах чайных листьев, вплетенных в жесткие волосы. Правый карман подозрительно выпятился. Джулиус несколько секунд смотрел на меня, потом потер нос.

– Я здорово тебе задолжал.

– Ерунда. Они платят мне почти десять долларов в неделю.

– Так ты теперь «медная звезда»…

– Ага, сплошной восторг, – с заметной горечью признал я.

Он покачал головой:

– Нет, не мое.

– А ты плотник. И, похоже, всегда был плотником, хоть я об этом и не задумывался. Отсюда и твоя фамилия, верно. Кто ее получил, отец? Или дед?

– Отец, – улыбнулся Джулиус. – Кассиус Карпентер. Вот видишь, о чем я? Ты и десяти минут не проведешь, чтобы не начать докапываться до сути.

Он откашлялся.

– Я помогу тебе, чем захочешь и когда захочешь; не стану только давать показания. Ничего хорошего из этого не выйдет. И не только для меня. Назови что-нибудь другое, за свои заботы. Пожалуйста.

Я проглотил игольницу и кивнул. Джулиус мог подать в суд, если захочет, мог даже выиграть дело, но я и так хорошо закатаю ублюдка за нападение на полицейских. И показания Джулиуса не стоят того, чтобы нынешним летним вечером мой друг сидел и думал, как скоро кто-нибудь запалит его нору.

– Дай-ка немного утрясти мысли, – медленно сказал я. – Письмо безумного ирландца, который решил овладеть городом и якобы ради этого убивает птенчиков, напечатали в утренних выпусках. Скажем, в пять утра.

Джулиус, постукивая пальцами по подбородку, кивнул.

– Этот червяк прочитал газету и выгнал своих работников, а поскольку в сгоревшем районе сейчас бум, он нанял черных всего пару часов спустя, потеряв только кусочек рабочего дня. Пара бывших работников надралась в доску и родила идею выступить на публике. И им удалось схватить только тебя, когда ваша бригада бросилась наутек. Ну как я, попал?

– Сбрил до кости.

– Джулиус, есть одно дело, которое ты можешь для меня сделать. Ты в курсе, куда разъехался народ из нашего старого района?

– Видел многих, в разное время. Всегда останавливаемся переброситься словечком. Кого ты ищешь?

– Хопстилла. Мне нужен мастер по вспышкам.

– Не тебе одному, – сказал Джулиус с философской улыбкой.

Он дал мне новый адрес Хопстилла в дрянной части Шестого округа, неподалеку от моего собственного дома. Я поблагодарил Джулиуса, что было разумно, поскольку он мне помог. Он снова поблагодарил меня, что было неразумно, поскольку я делал свою работу, потряс мне руку и уже собрался уходить, когда я от нечего делать поинтересовался, что так распирает его правый карман.

– Репа, – отозвался он.

– Зачем она тебе? – в ужасе спросил я.

– Я все еще здесь, – ответил он. – У меня на полке лежит кирпич, кожаный ремень и еще камень из рогатки. Но посмотрите-ка на меня. Я по-прежнему здесь.

Я сильно прикусил губу, когда он ушел. Размышляя о бесполезных людях и о людях, которые для чего-то пригодны. Но мне пора идти. Прежде чем я встречусь с Мэтселлом, мне нужно отыскать Мерси, и я прекрасно знал, куда она уходит, когда хочет успокоиться. И вот я надвинул на лоб шляпу и покинул место происшествия. Владелец недвижимости суетливо убирал кучу сосновых веток от своего драгоценного имущества. Окончательно доказывая, по крайней мере, на мой взгляд, границы пригодности этого человека.

Я подъехал к Вашингтон-сквер с восточной стороны, сказав вознице подождать и что я заплачу ему сверху, когда мы доедем до Гробниц. Я вылез, и меня поразила тишина, как бьющие из окна солнечные лучи. Конечно, мимо неторопливо катились экипажи. Под ногами хрустели засохшие листья. Но множество прочих звуков города исчезло. Люди мало разговаривают на Вашингтон-сквер. Они либо живут в величественных трехэтажных домах, выходящих на парк, либо выходят из сверкающей мрамором Голландской реформистской церкви, либо – с тех пор, как его основали четырнадцать лет назад, – они студенты Нью-Йоркского университета и читают так, будто от этого зависит их жизнь. Есть что-то успокаивающее в треугольнике церкви, университета и деревьев, даже при янтарном дневном свете. И вскоре я заметил Мерси. Она сидела на скамейке, держа руки на коленях.

Смотреть на нее, когда она меня не видит, опьяняет, но не в смысле головокружения. Я говорю о той манере, с которой подвыпивший парень в упор разглядывает какой-нибудь крошечный, абсолютно обыденный предмет, приковывающий все его внимание, пялится на единственную соломинку в огромном стоге сена и не желает отрываться от нее. Когда я пьян, то часами могу говорить о тонкостях паромных перевозок, кожей чувствуя прохладную и мутную речную воду. И когда Мерси не знает, что я смотрю на нее, я могу десять минут разглядывать одно ее ушко. Но мне нельзя попусту тратить время. Поэтому я позволил себе только пять секунд полюбоваться одиноким черным усиком на ее шее, который никогда, ни при каких обстоятельствах не соглашался присоединиться к остальной массе волос. Только если совсем прижмет.

– Могу я к вам присоединиться?

Мерси подняла на меня встревоженный взгляд. Правда, не удивилась мне. Похоже, она вообще редко удивлялась моему появлению. Кивнув, сцепила пальцы и вновь уставилась на листья под ногами.

– О том, что случилось, не скажешь ничего полезного. Я знаю, вы повидали в нашем городе всяких гнусностей не меньше меня. Может, и больше. Вы храбро поступили, хотя мне все же кажется, что вам не стоило в этом участвовать, – сказал я.

Она явно ожидала от меня других слов. Ямочка на подбородке чуть опустилась.

– Я хотел убедиться, что с вами все хорошо, – пояснил я. – И больше ничего. Я не собираюсь распекать вас, это было бы оскорбительно. И будь здесь Джулиус, он бы тоже поблагодарил вас.

Потом мы оба молчали. Мимо прошел студент, не замечающий жестокостей на юге отсюда. Слишком мешковатая шляпа, слишком торопливый шаг и слишком узкие чулки. Он куда-то торопился и не успевал. Какое потрясающее бедствие, подумал я. Прекрасное несчастье. Непосредственное, неотвратимое и вскоре позабытое. Нам нужно больше таких бед. Вроде пригоревшего ужина или насморка в неподходящий момент. Я страстно желал преодолевать эти бесчисленные маленькие и терпимые беды вместе с девушкой, сидящей рядом. А больше мне почти ничего не нужно. В конце концов, имей я средства кормить ее, чем ей захочется, и одевать, как ей нравится, я сам вполне могу прожить на слабом пиве и искусно-уклончивых замечаниях.

Но мне нечего добавить к своей фамилии, кроме значка, звезды с погнутым лучом. И мне нужно отправляться в Гробницы. У меня даже нет времени дожидаться, когда она заговорит со мной.

– Вот что я думаю, – наконец произнес я. – Интересно, пока я не ушел, о чем думаете вы?

– До вашего прихода? – мягко спросила она. – Или сейчас?

– Как захотите.

Смутная, неверная улыбка, фарфоровая чашка с легчайшим намеком на трещину.

– Мистер Уайлд, вы когда-нибудь думали о Лондоне?

После слова «Лондон» я понял: она тоскует по матери. Так же, как ее мать тосковала по Лондону. Томас Андерхилл встретил свою будущую жену в Англии, приехав туда с аболиционистской миссией. Думаю, с ними там случилось какое-то ужасное происшествие. Достаточно ужасное, чтобы навсегда изгнать их оттуда. Должно быть, они чувствовали себя неудачниками, эмигрировав в Штаты. По крайней мере, Оливия Андерхилл успела увидеть с этой стороны океана волну эмансипации, прокатившуюся по всей Британской империи. Мне было пятнадцать, когда все газеты завывали об ней на первых страницах. Нью-Йорк, конечно, свободный штат, но один только Бог знает, увидим ли мы когда-нибудь эмансипацию в Америке.

– Вы имеете в виду именно Лондон или… какие-то места далеко отсюда?

Мерси беззвучно усмехнулась.

– Видите ли, я думаю о Лондоне. О том, как пишу свою книгу в мансарде с витражным окном, а не в углу комнаты, когда удается сберечь полчаса. О том, как заполняю страницу за страницей и как все, что я когда-либо переживала, становится для меня ясным. Так же, как ясны для меня чувства… Дон Кихота, наверное. Вообразите, каково быть Дон Кихотом, с его бескрайними мечтами, не имея перед собой для объяснений книги Сервантеса. Вы утонете в этих чувствах. Их удается пережить только потому, что они записаны. И вот поэтому при первой же возможности мне хотелось бы поехать в Лондон. Потому что иногда, как сегодня, к примеру, мне бы хотелось иметь лучшую… лучшую карту своих чувств. Иначе мне не узнать их границы.

– Это было бы здорово, – согласился я. – Я думал, вы закончили двадцать глав.

– Уже двадцать две, хотя здесь писать нелегко, очень трудно уединиться. Но вы понимаете, о чем я говорю, мистер Уайлд? Что книги, по сути, картография?

– Чтение книги или ее создание?

– А это важно?

– Не знаю.

– Вы думаете, я слегка безумна?

– Нет, я всегда знал, что вы ощущаете мир подобным образом. Я только не знал, что изучать карты нужно в Лондоне.

Мерси закрыла глаза. Такой я ее еще не видел – уставшей, храброй, с расстроенными нервами, и это захватило еще кусок меня. Не представляю, откуда он взялся, мне казалось, все они уже давно завоеваны.

– Я говорил с вашим отцом, – медленно сказал я. – О ваших посещениях католиков.

Она распахнула глаза и судорожно вздохнула.

– Нет-нет, я не сказал ему. И я не собирался вас пугать, но разве правильно, что он не знает о ваших посещениях больных? Разве это честно?

Мерси прижала костяшки пальцев к губам и бессильно покачала головой.

– Это ни капельки не честно. Ни для кого – ни для меня, ни для папы, ни для ирландцев, которым нужна помощь. Я не могу рассматривать людей настолько… категорично, как он. Но если он узнает, куда я ходила, он очень расстроится, и по очень веским причинам. Он боится за меня. Я признательна, что вы ему не рассказали. Вы ничего не скажете?

– Нет. Хочу заметить, я считаю, вы правильно поступаете, – ответил я. – Мне невыносимо видеть вас в таких местах, но я не могу винить ирландца за жизнь в крошечном аду. И не думаю, что это Бог послал их туда.

Какую-то секунду Мерси очень пристально смотрела на меня, голубые глаза сияли, будто пытались прочесть мой затылок. Потом она встала.

– Мне пора возвращаться домой. Знаете, вы тоже очень храбро поступили, поразительно храбро. Но вы удивительный человек, мистер Уайлд.