Богиня прайм-тайма Устинова Татьяна

Приехали.

Пока проверяли документы, Ольга, выбравшись из «ровера», изучала тот берег – там «противник», талибы. Кокча, как все местные реки, мелкая, желтая, мутная и сердитая. Говорят, что весной они разливаются, эти реки, так что даже на джипе не проедешь.

Ольга смотрела на взбаламученную мелкую воду и думала с вялым удивлением – как она может разлиться, если ее почти нет?!

Подошел Ники, толкнул ее в бок – такая у него была манера, совсем не романтическая.

– Ты как? Все злишься?

Она уже почти успокоилась, кроме того, даже под угрозой немедленной смерти не призналась бы ему, на что именно рассердилась.

– Да я и не злилась.

– Я знаю, когда ты злишься, а когда нет.

– А почему мы дальше не едем?

– Потому, что наши документы еще не проверили. А пока их не проверили, ехать нельзя. Логично?

Ольга повернулась и посмотрела вверх, ему в лицо. Он улыбался, сверкали белые зубы, и мелкая пыль, попавшая в морщинки у глаз и рта, делала его старше.

Он взял ее за руку и покачал в разные стороны.

– Ну что? Мир?

– Мир, Ники.

– Вот узнать бы, из-за чего ты злилась.

– Ни-ког-да, – отчетливо выговорила она и вырвала у него руку. Его ладонь была жесткой, как будто он только и делал, что занимался тяжелой крестьянской работой. – А там что, на той стороне? Не видно никого.

– А что там должно быть? Татарское воинство на конях и с мечами?

Ольга пожала плечами. Ники вытряхнул из пачки две сигареты, одну для себя, другую для нее.

– Там все то же самое, что и здесь, – сказал он негромко, закурил и, прищурившись, посмотрел на тот берег. – Все ждут наступления, а пока вяло палят друг в друга. Кажется, журналюги называют это «позиционные бои».

– Ну тебя, Ники.

Сигаретой, зажатой в загорелых сильных пальцах, он показал куда-то вправо, в сторону лысых серебристо-бежевых гор:

– Там деревня, а за ней стрельбище, что ли. И военный лагерь. А во-он, видишь, мазанка? В ней местный штаб.

– Откуда ты знаешь?!

Не глядя на нее, он сильно затянулся и уверенно по-мужски усмехнулся:

– Я здесь работаю, Оленька.

Ах, как самодовольно это прозвучало!..

Ветер приналег, разметал облако пыли, с ног до головы обдал их песком, и Ники моментально встал так, чтобы загородить Ольгу.

Очень здоровый, очень сильный, очень высокий молодой мужик, закрывающий ее от ветра, вот черт возьми!..

От невесть откуда взявшейся неловкости она отступила на шаг – словно затем, чтобы отряхнуть штанину от какой-то белой гадости, запорошившей ее. Наклонилась и долго отряхивала.

– Ну что там так долго?! Может, пойти поторопить их?

Ники промычал что-то, явно не соглашаясь. Он поворачивался так и эдак, прятал от ветра сигарету.

– Почему?..

– Потому что спорить с системой бессмысленно. Все равно не победишь.

– Ники, ты философ?

– Не-ет! Я умница.

Из будки выскочил Халед и замахал руками – можно ехать, все в порядке.

– Давай, пошли, Ольга! Видишь, ветер какой, сейчас совсем темно станет, я снимать не смогу!

Он далеко швырнул окурок и почти побежал к машине – Ольга знала такое за ним. Он был абсолютно расслабленным, когда от него ничего не зависело или ему казалось, что не зависит, и моментально кидался в работу, как только было можно. Помимо всего прочего, он еще был вынослив, как индийский слон-тяжеловоз, и работать с ним непросто – он выматывал всех до последнего, но получал столько своего драгоценного видео, сколько ему требовалось, даже если корреспонденты при этом падали замертво от усталости.

За шлагбаумом некоторое время ехали в гору и, въехав в развалины, остановились.

Ники выскочил первым и потянул с заднего сиденья камеру.

Какие-то солдаты в пятнистой камуфляжной форме и высоких черных ботинках жались в «укрытии» – загородке, похожей на дачный сортир, из прутьев и циновок. Халед помахал им рукой, но они не ответили.

– Солдат – хорошо, – неожиданно объявил Халед и улыбнулся. – Талиб – плохо. Масуд – хорошо.

Ники уже снимал панораму, мелкие камушки с тихим шелестом осыпались из-под точно таких же черных военных ботинок, как у тех солдат, которые «хорошо». Ники переступал ногами, улегшись щекой на камеру.

– Ольга, давай из кадра! Попадаешь!

Она забежала ему за спину.

– Ники, сними землю!

– Зачем? – От объектива он так и не отрывался.

– Ну, посмотри.

Он довел до конца свою панораму, выключил камеру и посмотрел под ноги.

– Вот черт возьми.

Осколки античных амфор, гильзы от патронов, мелкие камни.

– А что тут такое было, блин?! Древняя Греция?!

– Сам ты Древняя Греция, Ники! Аль-Хануму две с половиной тысячи лет, тут Александр воевал!

– Македонский, что ли?

– Ну, конечно, какой же еще!

Ники, совершенно сраженный такой потрясающей новостью, снял с плеча камеру, присел и поковырялся в пыльных осколках.

– И чего, они все времен Александра Македонского, что ли?!

– Не знаю. Вряд ли.

Ники вытащил осколок и старательно потер его о штаны.

– Наверное, все-таки древние. А, Оль?

– Ты же здесь работаешь, – язвительно сказала Ольга. – И все знаешь!

– Ну-у, не все, конечно!

Он еще подобрал какие-то черепки, сунул в карман, плюхнулся на колени в пыль и пристроил на плечо камеру.

– Надо снять, – бормотал он, – значит, снимем.

Ольга отмахивалась от мух, которые начинали лезть со всех сторон, как только утихал ветер, и думала о том, что бы еще такого снять.

Вечная проблема на войне – нечего снимать!

Когда есть что – не разрешают. Когда разрешают – нечего. То-то им так подозрительно быстро выдали разрешение на съемку, знали, что показывать тут решительно нечего, – все те же пустынные горы, все тот же унылый до крайности пейзаж, все те же солдаты – «наши», но как будто не «наши».

Ольга шла по краю истекающего песком холма, пока Ники ползал на коленях, то так, то эдак прилаживая камеру.

Профессионал.

Ольга знала, что даже землю он может снять так, что все станут смотреть, разинув рты и не отрываясь от экрана. Именно ему принадлежал знаменитый план, обошедший все мировые новостные каналы, – один-единственный уцелевший на улице дом, уцелевший по-настоящему, как будто ничего вокруг него и не происходило, раскрашенный синими мусульманскими цветами, а вокруг конец света, катастрофа, бетонные завалы, ощерившиеся арматурой и битым стеклом. Мертвый солдат, далеко откинувший смуглую руку с автоматом, под самой стеной, а рядом с ним задумчивая чумазая девчонка – смотрит не отрываясь на черное пятно у него под головой.

Кажется, сиэнэновские комментаторы назвали этот план «символом войны».

Ники так и не рассказал никому, где и как он это снял.

За холмом маялись японцы. Им тоже нечего было снимать, но они оказались предприимчивей. Невесть как – потому что переводчика с ними не было – они заманили одного из тех солдат, что жались в камышовой будке, и теперь тот с удовольствием позировал крохотному японскому оператору. Оператор приседал и цокал языком, похожий со своей камерой, неудобно пристроенной на плечо, на подбитую камнем птицу-галку. Солдат взобрался на обломок коринфской колонны. Стоять ему было неудобно, и подошва армейского ботинка ерзала по лепесткам знаменитого цветка.

Ольга никогда с точностью не могла припомнить эту легенду – то ли цветок принял форму черепицы, то ли наоборот.

Две с половиной тысячи лет! Тысячелетия не справились – зато люди разрушили все моментально. Раз – и не было никаких двух с половиной тысяч лет. Остались только пыль и осколки амфор.

Господи, когда же это кончится!..

Никогда.

Человечество никогда не договорится с человечеством. И надеяться не на что. Какой там гипотетический враг, прилетевший из космоса на сверкающем металлическом аппарате, ощерившемся лазерными пушками и аннигиляционными двигателями! Зачем?

Мы сами справимся, без пришельцев.

Мы уничтожим друг друга, но есть некоторая надежда, что уничтожать будем долго, потянем еще.

– Ольга!

– Что?!

– Давай сюда!

И голос недовольный – Ники не любил, когда она пропадала из поля его зрения. Наверное, Бахрушину пообещал что-то такое, тоже очень мужское.

Ты там присмотри за ней, Ники!

Ну, не вопрос, старик!

Идиоты.

Она вдруг поняла, что больше ни минуты ждать не может, скинула с плеча рюкзачок, покопалась и выпростала тяжелую трубку спутникового телефона.

– Ольга!

– Иду сейчас!

Она набрала номер, прижала трубку к уху и, старательно обходя камни и пустые гильзы от снарядов, которые откатывались со странным, словно стеклянным звуком, потащилась в его сторону.

Солдат все стоял на колонне, японский оператор поправлял на нем кепочку – для красоты.

Телефон молчал каменным молчанием, ничего в нем не хрюкало и не трещало – плохой признак. Скорее всего не соединится.

– Оль, ты куда звонишь?! Халед говорит, что можно на позиции сбегать. Командир даст сопровождающего. Давай я сбегаю, а ты подождешь тут, а?

Она даже не очень понимала, о чем он, прислушиваясь к молчанию в телефоне.

– Куда сбегаешь, почему я останусь?

Ники нетерпеливо дернул широкой шеей и перехватил камеру.

– Ольга, там вторая линия обороны и военный лагерь. Туда можно сходить поснимать, я пойду, а ты останешься. Да кому ты звонишь-то, блин?! Нашла время!

Ольга отвернулась от него.

Давай! Давай же, прямо сейчас.

Телефон еще секунду молчал, а потом разразился ехидными короткими гудками.

– Чтоб тебя, – пробормотала она и даже стукнула его о бедро, так чтобы Ники не видел.

– Ольга!

– Куда мы должны идти? Я ничего не поняла.

– Да никуда не должна, а я на позиции сбегаю с Халедом, и нам сопровождающего…

– Ники, я с вами, – перебила его Ольга.

– Да ладно!

– Я с вами.

– У нас только один бронежилет.

– Ники, у нас два бронежилета.

– Нам с Халедом как раз и надо два. Логично?

– Халед здесь у кого-нибудь возьмет.

– Баба на войне, – процедил Ники сквозь зубы, – хуже не придумаешь!

Ольга предпочла не услышать.

– Ольга, я тебя не возьму.

– Ты не можешь меня брать или не брать. Я сама за себя отвечаю.

– Это тебе только так кажется, – пробормотал он и сердито оглянулся на камышовую будку. Он думал только про «первую линию обороны», ему не хотелось с ней препираться, а она его вынуждала!

– Почему ты мне заранее не сказал про военный лагерь?

– Оль, – сказал он нетерпеливо, – ну что ты, маленькая?!..

Ну да, конечно. Она уже большая девочка, а все «большие девочки» в Афганистане должны знать, что если ты работаешь на Би-би-си или Си-эн-эн, которые давно открыли в стране настоящие бюро и «прикормили» всех, кого могли и даже кого не могли, значит, тебе открыт практически любой объект. Но об этом было не принято распространяться.

Деньги решают все – особенно в Афганистане.

Немедленно по возвращении в Москву напишу капитальное исследование «Деньги на войне». Нет, «Война на деньги».

Нет, лучше «Деньги и война».

– Ольга, если идешь, шевелись!..

Она скатилась с холма, почти черпая ботинками песок и камушки, и потрусила за оператором в сторону крохотных низких домиков с узкими дверьми и щелями окон.

Оказалось, для того чтобы переправиться через реку, надо садиться на лошадей. О них надо предварительно «договариваться», то есть долго и темпераментно торговаться – деньги на войне!

Ники сходу ввязался в торговлю, а Ольга снова набрала московский номер и повернулась ко всем спиной, чтобы хоть недолго никого не видеть.

На этот раз телефон мучил ее неизвестностью как-то особенно долго и подло, и когда наконец стало ясно, что опять обманул, она вдруг чуть не заплакала.

– Не получается?

Ольга прерывисто и длинно вздохнула, «сделала лицо» и только тогда повернулась – она не любила, когда ее заставали врасплох.

Молодой невысокий мужик рассматривал ее с необидным любопытством.

– Вы с Российского телевидения, да?

– Да, – согласилась Ольга.

– Я вас знаю, видел в ACTED. Меня зовут Саша.

– А вы откуда?

Он усмехнулся.

– Я-то? В данный момент я из Испании. Информационное агентство EFE. А так из Москвы, конечно.

И они улыбнулись друг другу.

Он испанец, этот неизвестный Саша. Ники недавно переквалифицировался в англичанина. Где-то здесь, наверное, Алка, давняя приятельница, всю жизнь прожившая на улице Чаянова. Она теперь француженка, корреспондент France Press.

Эти милые люди – испанцы, французы, англичане – все русские как один.

Русские могут все и лучше всех – вот, пожалуй, в чем должна состоять следующая национальная идея, а больше… что же? Никаких других идей и не нужно. Зачем?

– Вы давно здесь?

– С начала войны. А вы?

– А мы приехали еще до.

– А в первую? Были?

Ольга немного удивилась.

– В какую первую? Когда здесь СССР воевал?

«Испанец» засмеялся.

– Да нет! В первую кампанию, когда войны еще не было, но и мира уже тоже…

– А здесь когда-нибудь разве был мир?

Ники издалека окинул их взглядом и снизу вверх вопросительно кивнул головой.

Ольга махнула ему рукой.

– Это мой оператор, – пояснила она, – мы должны в военный лагерь… попасть.

– Там сегодня бомбили.

Это известие Ольге не понравилось.

«Горячие» новости – это здорово, но в погоне за этими самыми новостями угодить под американскую бомбежку в ее планы никак не входило.

Саша глянул на нее, словно проверял, испугалась или нет, потом махнул рукой – то ли поприветствовал, то ли попрощался.

– Когда будете в ACTED, заходите. Я в палатке живу, у них на территории.

И вправду, во дворе AСTED Ольга видела несколько армейских палаток.

– Начнутся дожди, все развезет, и… Лучше сейчас приходите.

– А в палатке несладко, наверное, – неизвестно зачем сказала Ольга. Все и так было ясно.

– Ольга!

– Да! Иду!

– Так вы заходите.

– Обязательно. Спасибо, и удачи вам, Саша. – И вам.

Ники, как только она подбежала, спросил «с пристрастием»:

– Это кто?

– Журналист из EFE. Ники, ты представляешь, он живет в палатке.

– Может, он беженец, а не журналист? Хотя какие-то жили в палатках на территории ACTED.

– Все-то ты знаешь!..

Иногда ее уязвляло то, что поразить его воображение ей почти никогда не удавалось. Он или уже заранее все знал, или делал вид, что ничему не удивляется.

– Давай поехали, Ольга! Сейчас стемнеет, что я там буду снимать? Где Халед?

– Тут Халед.

Переводчик-»газонокосильщик» выдвинулся из-за лошадиного хвоста и одним движением взлетел в седло. Ольга лезла долго и трудно. Ники придерживал стремя и, кажется, только в последнюю секунду остановил себя, чтобы не подтолкнуть ее под задницу. Лошадь прядала ушами и переступала нетерпеливо и подозрительно, ей не нравилось, что Ольга так долго лезет. Мальчишки-погонщики, бравшие по двадцать долларов с человека за переправу, месили коричневую жидкую грязь. Большинство босиком, а на некоторых – галоши. Ольга решила, что галоши – это признак состоятельности семейства. Поверх длинных штанов и грязных рубах на них были надеты пиджаки и куртки.

«Рибок», прочла Ольга поперек вымазанной сухими коричневыми полосами темной болоньи.

Ну да. Все правильно.

«Рибок», «Кока-кола», «Самсунг». Машины – «Лендроверы» или «Тойоты». Медикаменты французские. Гуманитарная помощь немецкая и российская. Камуфляжи, как «свои», так и «чужие», шили в Китае.

Они сами только воюют. Больше ничего.

– Ольга, подержи!

Ничего не успев сообразить, она схватила руками что-то большое, и оказалось, что это Никин рюкзак. Сам он уже работал – левой рукой держал поводья, правой прижимал к плечу камеру. Красный огонек горел. Ольга посмотрела вперед – ничего особенного, все те же лысые горы, изрытые воронками от взрывов, серое небо, какая-то муть, взбаламученная ветром.

Халед, ехавший чуть впереди, что-то длинно спросил у мальчишки-проводника в куртке «Рибок», и тот громко застрекотал в ответ, а потом оглянулся на нее. И Халед оглянулся. Ольге не нравилось, когда она не понимала, о чем речь.

– Ники, о чем они говорят?

– Понятия не имею.

– Ты же знаток всех местных языков.

Он молчал. Мальчишка с Халедом переговаривались и оглядывались, Ольга чувствовала себя неуютно. Один из французов, ехавших сзади, вдруг по-мушкетерски прицыкнул на лошадь и помчался галопом, обдав Ольгу с левой стороны градом мелких холодных брызг.

– Черт тебя побери!..

Небо над головой вдруг как будто дернулось, проткнутое чем-то тупым и длинным, Ольга посмотрела с недоумением, приставив ладонь козырьком к глазам, Ники замер с камерой на плече, лошадь под бравым французом резко и странно скакнула вбок, так что он едва удержал ее.

Далеко впереди из склона в разные стороны выплеснулась земля и спустя несколько секунд отдаленно бабахнуло. Мальчишка-проводник и Халед громко и сердито закричали друг на друга, потом мальчишка повернулся к ним, вытянул грязный указательный палец в сторону гор:

– Талиб! Талиб!..

Ники махнул на него рукой, и он моментально заткнулся. Ники как-то умел их останавливать, и они почему-то его слушались – все, как один.

– Американцы?!

Подскакал француз и стал что-то возбужденно кричать. И сзади все тоже загомонили, и маленький оператор-японец застрекотал, сдерживая свою мохнатую степную лошадку.

Война неожиданно для всех стала похожа на всамделишную.

Ну что? Будет продолжение – налет, обстрел, бомбежка?

Сколько на самом деле стоят «горячие» новости?! Столько же, сколько и жизнь? Или дороже? Или все-таки дешевле?!

Ники не отрывался от камеры. Снаряды больше не падали. Ольга вдруг поняла, что очень замерзла – так, что пальцы не разжимаются. Она вымокла почти по пояс, и ветер теперь казался холодным и плотным.

Вот сейчас грянет настоящая война, а она так и не дозвонилась Бахрушину!..

Лошади остановились, дошли до какой-то определенной черты, за которую им было нельзя, и журналисты живо попрыгали с них – все странно возбужденные, как будто навеселе или и впрямь пережившие бомбежку.

Ольга сунула руки в лямки операторского рюкзака.

– Ты куда?!