Мой личный враг Устинова Татьяна

– Андрюшке надо было с кем-то там увидеться, о чем-то поговорить… И потом, – Александра улыбнулась, – тусовка… Ты же знаешь, как это важно.

– Кому важно? – спросила Лада, вмиг перестав хохотать. – Тебе? Или Победоносцеву?

– Это одно и то же, – сказала Александра. – Сама знаешь: «Мы говорим – партия, подразумеваем – Ленин…»

– Оно конечно, – согласилась Лада, – подразумеваем. Только он, великий журналист Победоносцев, – создание собственных твоих рук. Все мы прекрасно знаем, где бы он был сейчас, если бы не ты. Ты Сорокина уговорила его в штат взять, ты его у себя прописала, ты с ним по ночам в монтажной сидела, ты за него тексты писала…

– Ну и что? – раздражаясь, перебила Александра – она не выносила разговоров о том, что сама себе сделала мужа. – Будь он тупицей, там бы он и остался, где был, так что мое сидение в монтажной ни при чем. Конечно, я ему помогала в меру своих сил, но все, чего он достиг, он достиг сам.

– Я и не говорю, что он тупой, – пробормотала Лада, знавшая, что в подобные дискуссии с Александрой лучше не вступать. – Просто ты же с Викой стараешься не общаться, а вот Андрюше надо, и ты – сколько угодно…

– Потапова, к телефону тебя! – закричали из аппаратной, и Александра тяжело затрусила к распахнутой двери.

– Обедать пойдешь? Ждать тебя? – спохватилась Лада, позабывшая самое главное – пригласить Александру в буфет: есть в одиночестве она терпеть не могла.

– Еще не знаю, что с моей камерой, где она ездит, – задержавшись у двери в аппаратную, ответила Александра. – Если успею – пойду. Подожди минут пять, а?

Поесть как следует ей так и не удалось. Почему-то в кошельке оказалось очень мало денег: только на кофе и булку, на кусок мяса уже не хватило, а занимать у Лады Александра постеснялась – та и без того почти всегда за нее платила.

В Совете Федерации, после всегдашней волынки с пропусками, которая повторялась каждый день, хотя пресс-служба исправно заказывала Александре пропуск, а вся охрана прекрасно знала ее в лицо, она долго носилась по этажам, преследуя неуловимого омского губернатора.

Как всегда, никто не знал, будет ли пресс-конференция вообще, а если будет, то где именно. Знакомый парень из агентства Рейтер сказал, что все отменили, а Наташа Мигальцева из РИА «Новости» – что, наоборот, назначили на четыре часа. Время еще было, и Александра отправилась разыскивать министра финансов, который, по слухам, сегодня весь день провел в Совете Федерации.

Общаться с министром финансов было очень трудно – журналистов он на дух не выносил, поэтому взять у него интервью представлялось редкой удачей.

Может, сегодня повезет, размышляла Александра, карауля под дверью приемной председателя Совета Федерации. Тогда в эфир пойдут два моих материала. Это хорошо, просто отлично. Вика будет довольна.

Александра боялась Вику Терехину, хотя ей стыдно было признаться в этом даже самой себе.

Министр финансов выскочил из приемной, когда Александра, устав маяться под дверью, отошла покурить и посидеть на круглом диванчике у лифта, оставив на стреме оператора Сашу. Ни на кого не глядя, наморщив чело, омраченное государственными заботами, министр быстро пошел в сторону лифтов, а журналисты кинулись за ним, как гончие за лисицей, понимая, что, если они упустят зверя, хозяин будет очень недоволен.

Александра швырнула сигарету в пепельницу и в волнении поднялась с диванчика. Ничего не подозревающий министр двигался прямо на нее, гончих его охрана теснила, увещевала и не пропускала.

– Владимир Федорович! – воскликнула Александра, когда многострадальный министр оказался рядом с ней. – Прошу прощения, меня зовут Александра Потапова, «Новости» первого канала…

Министр покосился на нее и пробурчал, не сбавляя хода:

– И что?

– Вы не могли бы ответить на пару вопросов о вашей сегодняшней встрече с председателем Совета Федерации? Всего два, Владимир Федорович!

– Нет, – буркнул министр, – не мог бы.

Но Александра не отставала, хотя рослый охранник то и дело загораживал от нее шефа. Краем глаза Александра заметила, что ее оператор прорвался через заграждение и бегом догоняет их по коридору, неся тяжеленную камеру в обнимку, как ребенка.

– Владимир Федорович, всего пять минут! – умоляла она. – Первый канал, девятичасовые «Новости», пожалуйста, Владимир Федорович! Обещаю, что не задам ни одного вопроса про бюджет!

Министр снова покосился на нее и совершенно неожиданно засмеялся. Александра, не веря своим глазам, неуверенно улыбнулась в ответ. Подошел лифт, двери открылись, демонстрируя золотисто-малиновое богатое нутро, и министр широким жестом пригласил Александру внутрь.

– Ох, журналисты, – пробормотал он и опять засмеялся, – из гроба достанете или загоните в него, я еще окончательно не понял. Ладно, давайте ваши вопросы. Внизу, в конференц-зале. И только пять минут.

– И он дал мне интервью, ты представляешь? Конечно, никакие не пять минут, мы общались минут пятнадцать. Охрана никого и близко не подпустила, материал прошел только у нас, даже энтэвэшники сплоховали. – Александра откусила изрядный кусок раскисшего банана и перевернула на сковороде отбивную. – К началу омской пресс-конференции мы, конечно, малость опоздали, но это даже к лучшему, потому что мне нужно было всего секунд сорок видео, и вполне хватило того, что мы записали потом… Ты меня слушаешь?

– Пытаюсь, – ответил Андрей довольно холодно.

Он думал о своих делах, и сегодня Александра как-то особенно его раздражала.

Для него все это уже мелковато – радость от случайного интервью со случайным министром, а потом пресс-конференция, на которую они чуть не опоздали… У него другие, куда более важные думы, и Александра ему мешала. Какого черта он приехал с работы так рано!

– Андрюш, ну поговори со мной! – не отставала она. – Не хочешь меня слушать, расскажи, как у тебя с программой. Ладка сегодня спрашивала, уйду я к тебе или останусь в «Новостях», а я даже не знала, что ей ответить. Как ты думаешь, уйду я или останусь?

Раздражаясь еще больше, Андрей налил себе воды из стеклянной бутылки. С некоторых пор он употреблял воду исключительно в стеклянных бутылках, пластиковые презирал, как умеют презирать только те, кто еще вчера даже не подозревал о том, что вода бывает не только в водопроводном кране.

– Не знаю, уйдешь ты или останешься, – сказал он. – Сейчас обсуждать это – просто глупо. Программы пока нет, штат не утвержден, и так далее, и так далее…

– Но он вот-вот будет утвержден. Садись, Андрюш, все готово…

Александра ловко постелила на крохотный столик чистую салфетку, как всегда делала ее бабушка, даже когда просто собиралась выпить чаю, поставила тяжелые фарфоровые тарелки, положила приборы. Ухаживать за Андреем доставляло ей удовольствие.

– Вика сегодня была в своем репертуаре – к эфиру чуть не опоздала, с гримершей целый скандал вышел, Вася крокодиловыми слезами плакал, потому что ей не понравились тексты, которые он написал. Писала бы сама, ей-богу. Швыряла стаканы, бесилась, орала. Стыд ужасный…

– Саш, она самая популярная ведущая, – щурясь от раздражения, сказал Андрей. – Вы даже не понимаете, что это значит! Вам бы потакать всем ее капризам, каждое слово ловить, каждое требование выполнять, а вы все языки чешете, какая она, плохая или хорошая. На ней вся программа держится…

– Программа держится на Васе Куренном и Михаландреиче, – возразила Александра, поняв наконец, что он злится. – И все об этом знают. Вику Терехину посадили в эфир потому, что у нее папа сам знаешь кто, только и всего. Викиной заслуги в этом нет.

– Да какое это имеет значение! – Андрей швырнул вилку. Есть ему не хотелось. Полдня он провел в баре, обсуждая с разными начальниками свою будущую программу, и теперь как раз подвернулся удобный повод отказаться от ужина и оставить жену виноватой. – Она там, где она есть. Никто из вас не ведет самые престижные вечерние «Новости» на самом престижном канале, и, значит, она лучше вас. Папа или мама, но у Вики есть то, чего нет у вас и никогда не будет, потому что вы в большинстве своем жалкие, серые мыши, и больше никто. Так что вопрос исчерпан, дорогая моя. Ясно?

– Ничего мне не ясно, – сказала Александра.

В последнее время он часто раздражался, но никогда не говорил таких глупостей.

Для того, чтобы пробиться в первые ряды на телевидении, мало одного таланта или неземной красоты. Должна быть поддержка. Должны быть «свои». Неважно кто – муж, любовник, отец, но кто-то обязательно должен подпирать сзади, прикрывать тыл, двигать вперед. Талант мог блеснуть, ослепить на мгновение и навсегда исчезнуть. «Долгоиграющие» звезды оставались на небосклоне потому, что, так или иначе, их постоянно кто-то поддерживал, невидимый и всесильный. Андрею это должно быть известно лучше всех. Свои едва наметившиеся связи он выгрызал зубами, охранял бдительно и ревностно, защищал, взращивал, холил, подкармливал и удобрял…

– Что это ты так разошелся? – спросила Александра, глядя в красивое, жесткое лицо. – Или у тебя с программой проблемы? Рассказал бы, что ли…

– Нет у меня никаких проблем, – холодно ответил Андрей.

У него была только одна проблема, но Александре о ней знать не полагалось.

Андрей смотрел, как она убирает со стола: вид у нее был унылый, старые джинсы висели на попе складками.

– Неряха, – пробормотал он и вышел из кухни.

Он считал себя порядочным и справедливым человеком, а ни один порядочный и справедливый человек не мог долго находиться в таком положении, в каком оказался Андрей Победоносцев.

Осень накрыла Москву с головой. Целыми днями моросил скучный дождь. В метро вода со сложенных зонтов капала в ботинки и сумки. Все время хотелось спать, и было очень холодно – «отопительный сезон», как всегда, не успевал за погодой.

Было много нудной работы. Осень – время политических перегруппировок, склок и скандалов, о которых надлежало детально информировать население, слишком расслабившееся за лето на дачных участках.

Александра подозревала, что, если бы население вовсе перестало получать информацию, жизнь стала бы гораздо спокойнее.

– Сань, ты чего такая хмурая? – окликнул ее в баре Дима Тимофеев, то ли прилетевший, то ли на днях улетающий в Багдад.

Александра подвинулась, давая ему место рядом с собой. Он подсел, пристроил на краешек неубранного стола чашку кофе и достал «Житан». Почему-то в этом сезоне все корреспонденты и редакторы курили исключительно «Житан».

– Я не хмурая. Я устала и спать хочу, а у меня сегодня монтаж только в ночь…

– Замолвила бы словечко перед Победоносцевым, пусть бы он меня в свою программу взял. Спецкором в Женеве, а? Багдад надоел хуже горькой редьки.

– А в Астрахань спецкором не хочешь? – подколола Александра. – Багдад ему надоел! Видали мы таких, которым Багдад надоел…

Они посмеялись немножко, как очень хорошо знающие и любящие друг друга люди.

– Ты сама-то к нему в программу собираешься переходить или как? – спросил Дима, отхлебывая кофе.

– Или как, – буркнула Александра. – Не знаю я ничего. Может, он еще меня и не возьмет. Зачем ему жена под боком?

– Оно конечно, – согласился Дима. – Только под Викой работать тоже радости никакой, я же знаю… Я каждый день господу молитву возношу за то, что меня тогда Доренко взял.

– Ну а меня некому взять, кроме Андрея, – сказала Александра и прикурила Димин «Житан». Он оказался сухим и крепким, как махорка, которую она однажды попробовала на съемках в каком-то дальневосточном порту. – А потому будем ждать, что он решит. И спешить особенно некуда, он только с первого января запускается.

Дима отхлебнул кофе и задумчиво посмотрел на Александру, размышляя, дошли до нее редакционные слухи или еще нет. И если нет, имеет ли смысл сообщать ей о них. Он не был сплетником, но незатейливое журналистское любопытство все же напоминало о себе. Будь это не Сашка, а кто-то другой, он бы все-таки задал наводящий вопросик. Но ее он слишком хорошо знал и любил, чтобы приставать с расспросами.

– Когда бабы-Клавина годовщина? – спросил он, внезапно вспомнив, какое сегодня число. – Завтра или послезавтра?

– Завтра, – ответила Александра. – Ты хочешь прийти?

– Я улетаю, Саш, – сказал Дима. – А то бы пришел…

Они уставились в чашки, каждый в свою.

Бабу Клаву знали все Александрины друзья и подруги. Она растила внучку с двух или трех лет, после того как разошлись ее родители, подкинув ребенка уже очень пожилой свекрови. Она умерла два года назад, и Александра сильно по ней тосковала.

У входа в бар произошло какое-то движение, загремел опрокинутый стул, и Дима взглянул в ту сторону.

– Ка-акие люди! И Победоносцев с ними. Посмотри, Сашка!

Очевидно, только что закончился дневной новостной эфир, потому что в бар ввалилось сразу столько начальства, сколько бывало только после совещаний и каких-нибудь ответственных эфиров. Александра сразу углядела Вику. Яркая среди темных пиджаков – роза в густых зарослях крапивы, – она сияла ухоженным лицом и зубами американского производства. И Андрей тоже был там, будущий босс среди уже состоявшихся боссов – представительный, неторопливый, дорого и модно одетый.

У Александры никогда не хватало денег на шмотки, и Андрей ей в этом вопросе совсем не помогал, но себя одевал с умением и любовью, справедливо полагая, что встречают все-таки по одежке…

Вся компания разместилась за одним большим столом в середине зала, и Андрей с кем-то из «младших» начальников отправился за кофе с пирожными, которыми славился этот бар.

Неужели не подойдет?

Очевидно, эта мысль так ясно была написана у Александры на лице, что Дима Тимофеев решил: нужно ее срочно чем-то отвлечь.

– Хочешь еще кофейку? А может, сока, а, Сань?

– Что? – как будто очнувшись, спросила Александра и отрицательно покачала головой. – Нет, спасибо. И не делай никаких далеко идущих выводов, Димка. Просто я никак не могу освоиться с тем, что мой драгоценный муж так далеко пошел.

– Еще не пошел, – пробормотал Димка, которого раздражал успех Победоносцева.

– Пошел, пошел, – уверила его Александра. – И далеко. По крайней мере, гораздо дальше меня.

За столом в центре зала что-то бурно обсуждали, демонстрируя окружающим общий демократизм и почти американскую открытость. Вика хохотала, склонялась к плечу генерального продюсера и что-то шептала ему на ушко, как казалось Александре, завлекательно и нежно. Она была единственной женщиной за столом и держалась превосходно.

– Я пошел, – сказал Димка. – Слышишь, Сань? И перестань, бога ради, таращиться на них. Ты что, маленькая?

– Димка, когда я научусь быть такой же, а? Так же уверенно держаться, не замечать взглядов и чувствовать себя королевой? – Она повернулась к Димке, и в полумраке бара он увидел у нее в глазах отчаяние.

– Никогда, могу тебя утешить, – грубо ответил Димка. – Это совершенно не твое. Ты такая, какая есть, и этого достаточно.

В институте они пять лет просидели за соседними столами, что давало ему право быть откровенным, не боясь ее обидеть, а съеденные на кухне у бабы Клавы борщи делали это право почти законным.

– Ты не о том думаешь, – с нажимом сказал Димка. – Вика до конца жизни будет ехать в золоченой карете и вызывать фею по мобильному телефону.

Александра усмехнулась.

– И это вовсе не оттого, что она хорошая и умная, а ты глупая и плохая, – продолжал Димка. – Просто бесклассовое общество существовало только в воспаленном мозгу вождя мирового пролетариата, да и то недолго, насколько я помню историю. Мы совсем из другого класса, улавливаешь? Мы пойдем другим путем. Слышишь, Сашка?

Димка прав, думала Александра, сидя поздно ночью в монтажной. Ничего изменить нельзя. Так уж сложилось, что у Вики Терехиной и ей подобных от рождения есть все, а у нее, Александры Потаповой, только то, что она, может быть, заработает, в том числе и в этой монтажной.

Видеоинженер Гоша засыпал за пультом, толку от него не было никакого, и Александра отпустила его покурить на лестнице и купить в ночном киоске пару сосисок в тесте. В предвкушении этих сосисок она включила в розетку чайник и, набросив на себя куртку, уселась в кресло.

Ночью в «Останкино» было тихо и холодно, неоновый свет разгонял по углам мрак. Все курили прямо в аппаратных, хотя это было запрещено, и днем строгие пожарные в зеленой форме гоняли и штрафовали нарушителей. Ночь забирала остатки сил. Хотелось лечь под одеяло и ни о чем не думать – ни о работе, ни об Андрее.

Хотя об Андрее подумать следовало бы. Что-то явно не ладилось у него с программой – насколько она себе представляла, – но Александру он в свои сложности не посвящал. Что-то где-то буксовало и, естественно, беспокоило его, а она ничем не могла помочь. Она же не Вика Терехина, всесильная, знающая всех и вся и на всех и вся умеющая воздействовать. Она могла помочь, пока Андрей был слаб и беспомощен, и помогала изо всех сил.

Вспоминая те времена, Александра необыкновенно гордилась собой, тогдашней. Все она могла: писала Андрею тексты, учила брать интервью, ездила за него на съемки, когда он болел. И любовь, выросшая из этого необычного сотрудничества, казалась незыблемой и вечной, как скала.

Что-то изменилось.

Каким-то его идеалам она перестала соответствовать. Или никогда и не соответствовала? Ну, конечно, не топ-модель, не знатна и не богата, однако не так уж и плоха, и Андрей для нее – свет в окошке, самый главный человек на свете. Со смертью бабы Клавы Александра осталась совсем одна. Андрей тогда просто спас ее от отчаяния и вселенского могильного одиночества…

И все-таки что-то изменилось.

Предчувствие надвигающейся катастрофы было таким острым, что она не могла усидеть в кресле. Откинув куртку, Александра вскочила, уронив стул, на который водрузила было уставшие за день ноги. В пачке, лежащей на столе, сигарет не оказалось, и она полезла в портфель за новой.

Вряд ли он совсем уж ее разлюбил, утешала себя Александра. Утешала и не верила себе. Она ведь всегда догадывалась: если что – он пойдет по трупам, но пребывала в наивной уверенности, что ее труп ко всем остальным никогда не присоединится.

Она знала, что не годится для той роли, которую Андрей с некоторых пор стал отводить своей жене. Всем ее «достоинствам» предшествует частица «не»: не светская львица, знакомств в нужных кругах не имеет, на каблуках больше пяти минут не простоит, бассейн и салон красоты не посещает – на бассейн нет времени, а на салон красоты – денег, Андрей спонсировать ее никогда не стремился.

Александра быстро закурила и выглянула в коридор: ей не хотелось, чтобы видеоинженер застал ее в таком состоянии.

Гоши на горизонте не было.

Александра выбросила сигарету, заварила себе кофе и, обхватив руками тяжелую фарфоровую кружку, натянула куртку чуть ли не на голову. Под курткой было тепло и приятно пахло меховой подкладкой.

Когда-то Андрей приходил к ней на ночные монтажи, даже когда сам не работал. Он сидел рядом, носил ей сигареты из киоска и писал смешные названия на ее кассетах. Счастливая, она была готова работать и днем и ночью, только бы он приходил…

Но он стал играть по другим правилам, и началось это, похоже, минувшей зимой. Тогда его, бесстрашного, отважного и талантливого корреспондента, поставили вести дневные «Новости». Потом он очень быстро перешел на вечерние и блестяще вел их, чередуясь с вечной суперзвездой Викой Терехиной, пересидевшей в кресле ведущего всех своих партнеров, а в сентябре главный продюсер общественно-политических программ предложил ему собственную программу – по вечерам в субботу, в самый что ни на есть прайм-тайм.

Все, о чем еще год назад они не смели и мечтать, внезапно свалилось им в руки. Александра была счастлива и горда, Андрей – раздражен и озабочен.

Она уговаривала себя, что все нормально, просто он осваивает новое жизненное пространство, примеряет на себя новое положение и новую должность, в которых ему, такому демократичному и, в общем, провинциальному, пока неуютно. Но время шло, настроение Андрея не менялось, хотя он давно и легко вошел в роль, будто надел пиджак, идеально подходивший ему по размеру.

Кофе остывал, грея ее ледяные пальцы. Вытяжка утробно гудела под потолком, и этот низкий настойчивый звук проникал, казалось, в самые глубины мозга и застревал там, путаясь в вялых ночных мыслях, которые уже ничто не могло прояснить – ни сигареты, ни кофе.

Видеоинженер Гоша плюхнулся в свое кресло, потирая уставшие за ночь глаза.

– Замерзла? – спросил он, обращаясь к бесформенной куче, громоздившейся на соседнем кресле. Александра выглянула из-под куртки и сказала, улыбнувшись:

– Наоборот, согрелась.

– Много еще? – Гоша хотел казаться сердитым и не мог: на Александру Потапову видеоинженеры никогда не сердились.

– Совсем чуть-чуть, Гошенька, солнышко, – подхалимским голосом сказала Александра. – Сейчас быстренько доделаем материальчик – и спать. Кстати, а где сосиски? Или ты их по дороге слопал?

Михаландреич позвонил часов в двенадцать. Александра спала, с головой накрывшись одеялом. Она приехала с работы в восемь утра и, не выпив даже чаю, заснула под монотонный перестук дождика по жестяному подоконнику.

– Потапова, выручай, – сказал Михаландреич без предисловий. – Юля Громова руку сломала, работать некому. Слышишь, Потапова? Ты проснулась или спишь еще?

– Сплю, – пробормотала Александра, понимая уже, что шеф-редактор не отвяжется. Все равно придется вставать, продирать заплывшие глаза, рисовать лицо на том месте, где ему полагается быть, и ехать на работу. Причем делать все это надо быстро.

– Потапова, это я, твой начальник, – ласково говорил в трубке голос Михаландреича. – Я знаю, ты всю ночь клеила Таджикистан (Александра монтировала фильм о Таджикистане) и работать сейчас не можешь. Но Громова в гипсе, она тоже работать не может. Придется тебе смочь, Потапова. Вставай, давай вставай! Машину я, так и быть, за тобой пришлю.

– Спасибо и на этом, – пробормотала Александра, не открывая глаз.

– Саша, вставай, – уже другим, твердым голосом повторил шеф-редактор. – Если ты не встанешь, то через полминуты заснешь. Я все это сто раз проходил. Кстати, Таджикистан вышел очень даже неплохо, это я тебе говорю! Вставай, Саша. Громовская съемка, на которую тебе ехать, через два часа.

– Удружил, Михаландреич, – поблагодарила Александра, нащупывая ногами тапки.

В квартире было холодно, как в склепе, и так же промозгло. Она встала с постели и, волоча за собой одеяло, вылезти из-под которого не было сил, отправилась в ванную. Там она включила горячую воду, а на кухне все конфорки и духовку. Дышать сразу стало нечем, но холод отступил к стенам и залитому дождем окошку.

Хлеба не было. Александра вчера не купила, зная, что будет всю ночь на работе, Андрея же такие мелочи жизни никогда не интересовали. Кофе тоже было маловато, всего полторы ложки. Хлопая дверцами шкафов, она поискала, чего бы поесть.

Была бы жива бабушка, она бы ее накормила. Сердясь на ее «непутевую, не как у людей» работу, поджав презрительно губы, она поставила бы перед Александрой плошку вкусно пахнущей деревенским молоком каши, большую кружку сладкого и крепкого кофе и, конечно, ломоть сказочной мягкости хлеба.

Где-то она все это умела добыть. И деревенское молоко, и свежий, будто только что из печи, хлеб никогда не переводились, когда бы Александра ни садилась за стол: утром так утром, ночью так ночью…

В шкафах тоже не нашлось ничего интересного, лишь засахаренный, старый мармелад, оставшийся от каких-то давних гостей.

Еще три дня назад следовало попросить у Андрюшки денег и запастись какой-нибудь едой. Неудивительно, что у нее быстро кончаются деньги, – живут-то они вдвоем. В конце концов, нужно с ним поговорить, чтобы часть расходов он брал на себя, это будет справедливо…

В холодильнике оказались два яйца.

Александра воспряла духом – голодная смерть отступила перед омлетом с молоком и кусочками черного хлеба, которые, тоже неожиданно, обнаружились в хлебнице. Собрав воедино все составляющие будущего завтрака, она отправилась в ванную и, отмокая, долго стояла под горячим душем.

После кипятка она даже немного порозовела, и глаза открылись сами собой, без дополнительных усилий.

Проглотив омлет и запив его кружкой кофе, Александра переложила бумаги и документы из черного портфеля в коричневый и, моментально изменив таким образом собственный стиль, надела джинсы, водолазку и клетчатый пиджачок трехлетней давности. Потом она уселась на подоконник и, покуривая, стала ждать редакционного водителя Витю, которого выслал за ней Михаландреич.

Впереди маячил длинный, как школьный коридор, день, и даже в самых тяжких ночных кошмарах Александра не могла себе представить, чем он закончится…

– Мне бы на кладбище съездить, – сказала Александра шеф-редактору, вернувшись с первой за этот день съемки. – У меня бабушка два года назад умерла, как раз в этот день.

Михаландреич, сдвинув очки на лысину, потыкал горящей сигаретой в разложенные перед ним бумаги:

– Что пишут, Потапова, что пишут… Сдохнуть можно, как они пишут и что!.. Ты вот послушай, Потапова: «Противостояние на границе, обусловленное геополитическими интересами сверхдержав в данном регионе, ведет к перегруппировке сил, возрастанию конфронтации и в конечном итоге усилению военного давления не только внутри региона, но и на пограничных участках всех сопредельных держав…» Ты слыхала что-нибудь подобное, Потапова? Про «пограничные участки всех сопредельных держав» ты слыхала, а? Понимаешь, о чем речь? Понимаешь, Потапова?

Михаландреич щелчком сбил с сигареты пепел и кинул испепеляющий взгляд в сторону одного из молодых, только что пришедших с факультета журналистики корреспондентов.

«Молодой» с независимым и несчастным видом сидел в кресле в некотором отдалении от разошедшегося шефа. Вальяжно закинув ногу на ногу, он вцепился в кассеты так, что рука мелко дрожала.

Очевидно, представление продолжалось уже довольно долго, потому что сменный редактор Лена Зайцева за спиной у Михаландреича закатывала глаза и пилила себя ладонью по горлу, давая понять Александре: давно пора заканчивать промывать мозги несчастному страдальцу.

– Так вот, Потапова, – не унимался Михаландреич, – речь в этом бессмертном отрывке идет о наших погранцах на таджикской границе. Ты догадалась, Потапова?

– Мне бы отъехать, Михаландреич, – напомнила Александра. «Молодому» она сочувствовала, но не слишком.

«Высокий штиль» официальных сообщений она ненавидела и была совершенно убеждена: писать нужно доступно и красиво, так, чтобы за душу брало, будь то сообщение о таджикских пограничниках или о визите испанского короля. Только тогда запомнят, только тогда поймут и не переключат телевизор в первые же секунды официальной хроники. Стыдно выпускнику университета не уметь писать, прав Михаландреич…

– Заберите ваши листочки, – в сердцах сказал Михаландреич проштрафившемуся корреспонденту и зажег следующую сигарету. Александра помахала рукой, разгоняя дым. – Сядьте и напишите то, что вы хотите сказать, так, чтобы было понятно тете Шуре и дяде Васе. А также их сыну Боре и дочери Нюре, ясно вам? И никаких, избави боже, геополитических интересов! Про это вы в курилке… вот… с Потаповой потолкуете. Она у нас умненькая, про интересы, да еще геополитические, все соображает. Или нет… Вань! – крикнул шеф-редактор так, что корреспондент вздрогнул, а Александра, покорившись судьбе, опустилась на стул.

В дверь заглянул плечистый загорелый мужик в сером свитере, по-военному коротко постриженный. У него было сильное лицо, накачанная шея и руки-лопаты.

– Ванечка, ты прилетел! – радостно завопила Александра. – А я и не знала!

– Привет, Сашуль. – Одним огромным шагом мужик преодолел расстояние от двери до стола и, согнувшись, поцеловал Александру в щеку. – Я только ночью вернулся. Не знал, что ты на монтаже, а то зашел бы обязательно.

Он стиснул огромной ручищей ладошку Александры и заглянул ей в лицо. У него были серые, очень внимательные глаза.

– Ты чего шумишь, Михаландреич? – не отпуская ладошку, спросил он шеф-редактора.

– Молодежь учу, – пояснил тот охотно. – Отпусти ты, Ваня, Потапову, а возьми лучше юношу, посмотри его материал и объясни, как к таким материалам тексты пишут. Тебе все равно делать пока нечего. Правильно я понимаю?

– Хорошо, – легко согласился мужик и еще раз стиснул Александре руку. – Пойдешь обедать – не забудь меня пригласить! Небось отвыкла за долгие годы разлуки?

– Ох, отвыкла, – смеясь, сказала Александра. – Совсем отвыкла…

Этот человек всегда приводил ее в самое лучшее расположение духа.

Иван Вешнепольский был знаменит в России, как Ларри Кинг в Штатах. Он был политическим обозревателем такого высокого полета и такой сверхнадежной репутации, что за право владеть его программой боролись все ведущие каналы. Иван по привычке был верен первому, на котором начинал, и его ток-шоу, несмотря на крайнюю политизированность, уже несколько месяцев лидировало во всех без исключения рейтингах.

Он был бесстрашен, упрям, в меру задирист и очень хорошо образован. О политике он умел рассуждать так, что даже у циничных коллег захватывало дыхание, а зрители присылали в его программу столько писем, сколько не получала ни одна передача за всю историю отечественного телевидения.

Поговаривали, что за спиной Вешнепольского маячит КГБ и даже контрразведка, что сам он пребывает в полковничьем звании и что его отец – большой человек в каком-то секретном ведомстве.

Слухи всегда носятся в воздухе. Ничтожества сами создают их себе, а титаны – не обращают внимания. Иван Вешнепольский был титаном.

– Как Андрюха? – спросил он напоследок, забирая со стола Михаландреича злосчастный текст. – Все нормально?

– Нормально, – улыбнулась Александра. – С первого января у него свой эфир.

– Ну, вот тогда он и помается, помяни мое слово. Не забудь про обед-то!

Он коротко кивнул «молодому», приглашая его следовать за собой. Тот смотрел на него во все глаза. Еще бы, такая знаменитость! Будет что рассказать семье за ужином или любимой в университетской столовке.

– Чего тебе надо-то, Потапова? Я так и не понял. Увлекся, понимаешь, этим молокососом…

Михаландреич придвинул к себе следующий текст и, нашарив рукой пульт, выключил громкость у вечно работающего телевизора в углу комнаты «Новостей». Александра вытянула у него из-под руки бумаги и отодвинула их на край стола.

– Что за фамильярности? – грозно спросил шеф-редактор.

– Никакие не фамильярности, Михаландреич! – сказала Александра. – Поговорите со мной, я уже полчаса сижу.

– Ну говори, – распорядился шеф-редактор. – Куда ты ехать-то хотела?

– Здесь недалеко, на кладбище. Сегодня у моей бабушки годовщина, я должна съездить, а после работы уже ночь будет…

Шеф-редактор посмотрел на Александру с сочувствием. Все знали, что, кроме бабушки, никого из родных у нее не было. Победоносцев не в счет.

– Езжай, Саша, – сказал Михаландреич. – Только пленку, которую наснимала, не забудь оставить. Я кого-нибудь посажу за монтаж и за комментарий. Тебе, поди, и машина нужна?

– Неплохо бы, конечно, – ответила Александра смущенно. – А то я буду ездить незнамо сколько.

– Водить давно пора, – пробурчал Михаландреич, но машину все-таки вызвал.

На лестнице Александра вспомнила, что у нее совсем нет денег, а приезжать к бабе Клаве с пустыми руками стыдно. Искать Андрея было некогда, поэтому Александра отправилась к Ивану Вешнепольскому.

– Вань, одолжи мне денежек, – попросила она, приоткрыв дверь его кабинета, где он что-то негромко втолковывал давешнему корреспонденту. – Совсем ничего нет, а мне нужно…

Улыбаясь до ушей, Иван вылез из-за громадного, заваленного бумагами стола и пошел к ней, на ходу доставая деньги.

– Сколько тебе? Сто? Двести?

В руках у него были доллары.

– Ты, Вань, совсем оторвался от жизни, – сказала Александра и заглянула к нему в бумажник. Порывшись, она вытащила бумажку отечественного производства и помахала ею у него перед носом. – Видел? Запомни, а то будешь потом в американской валюте требовать.

– Запомню, – пообещал Иван. – Ты еще вернешься?

– Конечно, – сказала она. – Куда же я денусь?

Но когда в комнату «Новостей» позвонил Андрей Победоносцев, Лена Зайцева, оглядевшись по сторонам и не увидев Александры, сообщила ему, что она уехала и сегодня уже не будет.

Михаландреич обедал, Вешнепольский тоже не заходил, и некому было уточнить эту информацию.

Александра купила бабе Клаве желтых лохматых хризантем. В портфеле у нее лежали ножницы и пустая стеклянная банка из-под кофе, чтобы было куда поставить цветы. Длинные толстенные стебли придется втрое или вчетверо укоротить, иначе не успеет она дойти до выхода с кладбища, как они отправятся на продажу по второму кругу.

Дождь все шел, и в мире было муторно и тоскливо, как в предчувствии большой беды.

По мокрой дорожке, засыпанной желтыми листьями, Александра добралась до бабы Клавы и тихо с ней поздоровалась. Старая береза над соседним памятником зашелестела под внезапно налетевшим ветром, обдав Александру дождем и жесткими листиками, похожими на золотые монеты.

Александра усмехнулась. Баба Клава, как всегда, выражала ей неудовольствие.

Не было случая, чтобы бабушка за что-нибудь похвалила Александру. Все она делала не так, всегда была нерасторопна и неумела, никогда не могла соответствовать высоким бабушкиным идеалам. Наверно, бабе Клаве казалось, что именно так нужно воспитывать детей, чтобы из них вышел толк. Наверное, она считала: если все время указывать человеку на его ошибки и промахи, он перестанет их делать.

Но Александра все время ее подводила. Промахи следовали один за другим.

Она хорошо училась, зато совсем не хотела шить, а это при более чем скудных финансах было просто необходимо. На даче ленилась полоть, забиралась под вишню и подолгу смотрела в траву, где копошились муравьи и божьи коровки. Бездомные собаки со всего района ждали ее у подъезда, и она раздавала им по частям собственный завтрак и носила в ветлечебницу их многочисленных щенков, а потом слонялась по подъездам, пристраивая их добрым людям.

Баба Клава запрещала ей близко подходить к собакам и сразу после школы усаживала ее за уроки, а потом за шитье или вязанье. Им нужно было на что-то жить – пенсии хватало только на хлеб.

В десять лет Александра вовсю шила фартуки на продажу в какую-то артель. Шила и сочиняла истории. Шила и мечтала о том, как у нее будет собака, а у собаки – смешные толстые щенки. Шила и думала о лете и море, которое видела по телевизору.

В шестнадцать она уже работала на почте, а в семнадцать – перепечатывала на древней пишущей машинке чьи-то курсовые работы. Но бабушка все равно была недовольна.

Так Александра и выросла, сознавая собственное несовершенство во всей его полноте…

– Привет, бабуль, – сказала она негромко. – Это я.

Пристраивая цветы, она сокрушалась про себя, что они «покупные», а не с дачи. «Покупных» цветов бабушка не любила, жалела истраченные впустую деньги. И приехала внучка не вовремя – во второй половине дня. Кто же на кладбище под вечер едет?

Нет, все, все Александра делала неправильно…

Мокрой тряпкой она протерла скромный памятничек с овальным портретом.

Баба Клава строго и неприязненно смотрела, как внучка наводит порядок на оскудевшей осенней могилке, засыпанной листьями.

– Я к тебе теперь, наверное, только весной приеду, – сообщила Александра портрету. – Не сердись.

Водитель, должно быть, заждался в машине, подумала Александра, да и следующая съемка приближалась неотвратимо, поэтому она заторопилась и вскоре ушла, с дорожки еще раз оглянувшись на бабу Клаву.

«Как это вышло, что я ни разу у нее не спросила, любит она меня или нет?» – думала Александра.

Дождь барабанил по зонту, в мокрых аллеях потихоньку сгущались сумерки…

Почему я не спросила? Это ведь самое главное…

Пресс-конференцию министра внутренних дел вместе с архивным видео Александра смонтировала и озвучила как раз к девятичасовому эфиру. Вика в студии язвила и гоняла Лену Зайцеву и еще двух-трех бедолаг, которым по должности полагалось присутствовать на площадке рядом с барыней.

– Уволюсь к едрене-фене, – сообщил Александре Михаландреич, сдирая с лысой головы наушники. – Достала, ей-богу!

– Сашка, ты уезжаешь или будешь эфир смотреть? – звучным голосом спросила издалека Лада Ильина. – Если уезжаешь, я тебя подвезу.

– Она не уезжает! – объявил из-за двери Иван Вешнепольский. – Зря я, что ли, торчу тут полдня?