Пороки и их поклонники Устинова Татьяна

– Что случилось? – издалека спросила Маша.

– Одну минуточку, – попросил Архипов Леонида Иосифовича, – мы проведем короткий брифинг. Маша, это звонит нотариус Грубин из юридической консультации по поводу завещания вашей тети. Почему-то я тоже должен явиться. Вы… поедете со мной?

– С вами? – переспросила она с сомнением. Как будто не понимала, о чем именно он ее спрашивает.

Архипов вздохнул нетерпеливо:

– Вы ознакомились с завещанием, черт бы его взял?!

– Нет еще…

– Очень хорошо. Сегодня вы не работаете?

– Нет, но…

– Очень хорошо. Леонид Иосифович, мы приедем сегодня к трем часам вместе с госпожой Тюриной, главной наследницей. Вас это устраивает?

– Да, – откликнулся нотариус, – безусловно.

«Да» было произнесено, как «нет», а «безусловно» – как «ни в коем случае».

– Давайте адрес.

И Архипов старательно записал его на отрывном листочке.

Когда он положил трубку, оказалось, что Макс Хрусталев все так же таращит недоумевающие глаза, а его сестрица все рассматривает его, как будто выискивает того, кто, сидя в коляске, мусолил свою половину рогалика. И не может найти.

– Садись, – приказал Архипов Максу. – Когда ты стоишь, мне хочется дать тебе горн.

– Чего?

– Пионерский горн.

– Зачем мне… горн?

– Трубить. Садись, кому говорю.

Макс приблизился к высокому стулу, кое-как влез на него и уставился на клубнику.

– Ешь, – быстро сказала Маша, – это Владимир Петрович меня угостил. Можно ему… поесть, Владимир Петрович?

– Идите вы к черту, Мария Викторовна, – пробормотал Владимир Петрович, доставая сковородку, молоко и яйца.

– Как ты меня нашел? – Она устроилась рядом и подсунула Максу миску с клубникой. – Я бы тебя узнала. По ушам. Я хорошо помню твои уши. Где ты взял адрес?

– У матери утащил. Она часто говорит, что Манька в Москву укатила и знать нас не хочет, один адрес только от нее и остался. Говорит, она тебя вырастила, жизнь положила, а ты ей в душу плюнула. То есть вы. Как сыр в масле катается, а мы тут хоть пропадай. Это она так про тебя. Про вас то есть.

– Давай лучше на «ты». Все-таки я твоя сестра.

– Давай на «ты», – согласился Макс без энтузиазма. Видно было, что он как-то не так представлял себе эту встречу, если вообще как-нибудь представлял.

Сделав равнодушное лицо, Архипов взбалтывал омлет из четырех яиц с сыром и беконом. Сыра и бекона было так много, что взбивалка двигалась с некоторым трудом.

– А бабушка? Жива?

– Жива-а! Только она теперь старая совсем.

– Не может быть, чтоб совсем! Ей должно быть лет семьдесят семь или восемь, не больше.

Макс посмотрел на сестрицу подозрительно.

– Так разве ж молодая?

Она засмеялась:

– Почему ты не ешь? А мать знает, что ты в Москву укатил?

Макс Хрусталев предпочел вопроса не услышать, из чего следовало, что мать ничего не знает.

– А если бы мы переехали? Что бы ты тогда делал?

Он вдруг удивился:

– Не знаю.

– А написать сначала ты не мог? Как-то предупредить?

– Если б я предупредил, мать бы узнала и ни за что не пустила. И ты бы не разрешила. То есть вы.

– А почему ты ночью приехал?

– Дак поезд так приехал, а не я! И старикашка долго не спал.

– Какой… старикашка?

– Гурий Матвеевич, – подсказал Архипов и поставил перед Максом тарелку с диковинным омлетом. Омлет был размером со спутник планеты Уран. – Гурий Матвеевич не пустил бы. По крайней мере, Макс думал, что не пустит. Вот сидел под окном и ждал, когда тот уснет, а потом влез.

– Руку порезал. Во! – И Макс с гордостью показал правое запястье.

На запястье был узкий глубокий разрез, длинный, свежий, но уже воспаленный. Вчера Архипов его не заметил.

Маша моментально изменилась в лице.

Была сочувствующая родственница, стала медсестра пятнадцатой горбольницы.

– Это надо немедленно продезинфицировать и заклеить. Немедленно, слышишь?

– Клеить и дезинфицировать надо было вчера, – перебил Архипов, – сегодня уже поздно. Если он заразился столбняком, значит, в скором времени… остолбенеет.

Он принес Максу чашку, поставил перед ним сахарницу – отсчитывать шесть ложек – и сам внезапно остолбенел.

Омлет размером со спутник планеты Уран исчез с тарелки. Макс дожевывал последний кусок, который свешивался с двух сторон его рта, как колбаса, которую отец Федор утащил у Остапа.

Архипов развеселился.

В холодильнике имелись еще йогурты – щегольские и аристократические даноновские баночки, голова голландского сыру – твердого, в красной кожице из аппетитного воска, остатки бекона и колбаса.

Архипов вынул сыр, бекон и колбасу, благоразумно рассудив, что кормить Макса Хрусталева даноновскими йогуртами экономически невыгодно и вообще как-то… бессмысленно.

– А что ты собираешься тут делать? В Москве?

– Как – что? – удивился Макс. – Гостить. Лето впереди, учиться не надо.

– Ты… в какой класс перешел?

Макс скривился и сделал неопределенный жест рукой, который мог означать что угодно.

– В одиннадцатый. Да пошла она, эта школа!..

– Ты что, бросил школу?! – перепугалась Маша, и он решил не говорить ей, что у него теперь новая жизнь и дурацкая школа не имеет к ней никакого отношения.

Зачем зря болтать? Все равно обратно он не вернется. Никогда. Никто его не уговорит.

Бабушка скоро умрет, а без нее – что ж? Без нее совсем пропадать. И чего это Манька говорит, что она… молодая? Какая же она молодая, семьдесят с лишком? И мать всегда у нее спрашивает: «Когда помрешь, старая?»

– А в квартиру как попал?

– Вошел. Дверь была открыта, я и вошел.

– Вот, – встрял в разговор Архипов и уселся напротив, – вот об этом я и говорю, дорогая Мария Викторовна. Именно о двери.

– Чего это вы ее… по отчеству?

– Из уважения.

– А-а…

– Бэ-э…

Воцарилось молчание. Макс ел хлеб, колбасу и сыр. Он брал хлеб, клал на него сыр, а сверху накрывал колбасой. Как только хлеб кончался, он отхлебывал чай, смотрел виновато – не на Архипова с Машей, а на еду, как будто просил у нее извинения, – и брал следующий кусок, и снова сооружал башню из колбасы и сыра.

– Ты что? Давно не ел? – спросила наконец сестра.

– Вчера, – ответил брат с набитым ртом, – ужинал вчера.

– А до этого ужинал на прошлой неделе, – равнодушно сообщил ей Архипов.

– Как… на прошлой неделе? Почему… на прошлой неделе?

– Меня мать не кормит больше. Уж давно! С осени. Говорит, что я ее деньги прожираю, а сам дубье стоеросовое и отребье.

Мария Викторовна Тюрина только моргала.

– Меня бабушка кормит. Только у нее пенсия маленькая.

– Как же ты… живешь?

– Нормально, – вдруг ощетинившись, выпалил Макс, – мне ничего не надо. И никого не надо. Ты не думай, я к тебе проситься не стану! К вам то есть. Я только повидаться приехал, а потом я уеду…

– Бедный ты мой.

Она неожиданно обняла его за голову и поцеловала в макушку, в чистые волосы, вымытые архиповским шампунем. Он не вырывался, но у него сделалось напряженное, злое лицо, и даже Архипову стало ясно, с каким трудом он терпит ее прикосновения.

Года три он мечтал о том, как найдет ее. Не то чтобы это были какие-то определенные мечты, но все же ему очень хотелось.

Бабушка рассказывала, что у него есть сестра, а эта сестра очень любила его, маленького. Он-то ее совсем не помнил, ну вот нисколечко. Потом ему стало казаться, что начал вспоминать – какой-то холодный парк, дождь, беретка с красным помпоном. Что-то радостное было в этом красном помпоне, ожидание ласки или какого-то простенького веселья.

Нет, ничего он не помнил.

Мать не любила его, он очень рано это понял. Он был обузой, тяжелым грузом, который отец навязал ей, а сам бросился под поезд. Отцу оказалось легче всех – он перестал быть, только и всего. А Макс остался – почти совсем один.

Была еще бабушка, но она не брала его к себе, только подкармливала и рассказывала, что у него есть сестра. Почти родная сестра в Москве – как будто в раю. И сестра представлялась ему райской феей. Макс не знал, есть в раю феи или нет, да ему и наплевать на это. Он был уверен, что стоит только ему найти ее, и все станет превосходно. Он не ожидал, что она окажется такой… обыкновенной, даже не слишком красивой, такой усталой, ничуть не похожей на фею.

Разочарование было холодным и огромным, как северное море. Макс по-собачьи плавал в нем и замерзал, замерзал…

Зря он мечтал о ней так долго.

Ее сосед – здоровенный, плечистый, насмешливый – вот кто поразил Максово воображение.

Он похож на скандинавского бога Тора, которого Макс видел на картинке в учебнике истории. Кто-то из жаждущих знаний еще до Макса подрисовал Тору ослиные уши и серьгу в носу, но общий вид все равно был очень величественный. Сосед со своей громадной палевой собачищей, на ошейнике у которой зловеще и многозначительно поблескивали железные кнопки, с длинным носом, белыми бровями и кривым ртом – когда он улыбался, рот кривился в сторону, – был в точности этот самый Тор. Только молотка не хватало.

И он не выгнал Макса на улицу, хотя мог, дал еды, уложил спать! Только вот бабские штучки в ванной очень его оскорбили. Что это за Тор, который поливается одеколонами и мажется кремами!

…Как ему теперь поступить? Он не знал.

Последняя надежда рухнула. Сестра нашлась, и все. Больше не осталось ничего, о чем стоило бы мечтать.

– Хорошо, – сказал Тор, – давайте дальше. Слышите, Маша?

– Что?

– Кто мог открыть вашу квартиру? Ключом? У кого могут быть ключи?

Она вздохнула и подышала себе в ладони.

– У соседей есть запасные ключи. Тетя им оставляла на всякий случай. Когда я начала работать в больнице, меня стали на работу вызывать в… неурочное время. Я пару раз забыла ключи, а потом ждала ее по три часа. Вот мы и отдали соседям ключи.

– Каким соседям? Мне?

– Нет, не вам. – Она удивилась. – Не вам, а Гавриле Романовичу и Елене Тихоновне. Елена Тихоновна тете уколы делала, когда я дежурила. Она всегда приходила и открывала сама, чтобы тетя не вставала. Она раньше врачом работала. Только вряд ли соседи к нам залезли, Владимир Петрович.

– У соседей ключи могли украсть, – неторопливо предположил Архипов, – если ваши все на месте. Ваши на месте?

– Мои да. А тетины… не знаю.

– Нужно посмотреть. И еще вам нужно поменять замки.

Тут что-то с ней случилось, Архипов так и не понял, что именно. Внезапно, прямо в одну секунду, она потеряла интерес к разговору и превратилась в ту Машу Тюрину, от которой он вчера тщетно пытался двух слов добиться.

Вспомнила о чем-то, что запрещало ей разговаривать с ним?

– Мне ничего не нужно, – холодно заявила она. – Макс, ты доел? Мы должны идти.

– Послушайте, Маша…

– Спасибо, Владимир Петрович. Большое вам спасибо. И за Макса, и за меня.

Архипову показалось, что она сейчас дернет брата за рукав и велит: поблагодари дядю.

– Что, черт побери, вы делаете?!

– Ухожу, – ответила она, приостановившись. Кожаная тужурка свешивалась с одного плеча.

– Никуда вы не пойдете, пока мы не договорим до конца!

– Мы уже… договорили.

Он смотрел ей в глаза – одно мгновение – и отвернулся.

Маша растерянно потрогала затылок, удостоверяясь, что в черепе нет дыры.

Дыры не было.

– До свидания, Владимир Петрович.

– Пока.

Она покосилась на внушительную спину и неожиданно предложила:

– Давайте я вымою посуду?

Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он согласился.

– Спасибо, не нужно. – Он внезапно развеселился. – Вы очень любезны. В половине третьего я жду вас в своей машине. Знаете мою машину?

– Н-нет…

Архипов понял, что «нет» относится как к машине, так и к тому, что он будет ждать ее в половине третьего.

– Я не собираюсь завлечь вас в лес и воспользоваться вашей неопытностью, – холодно заявил он. Брат Макс коротко хрюкнул в кулак, оценив юмор. – Я собираюсь отвезти вас в нотариальную контору.

– Ах да…

– Да. Моя машина называется «Хонда» «Си-Ар-Ви». Госномер 232 ХХ 99.

– Зачем мне ваш… госномер?

– У меня-то как раз госномера нет, – неторопливо сказал Архипов, – только у моей машины.

– Джип, что ли? – сунулся Макс.

Беловолосый Тор продолжал обожествляться с каждой минутой.

– Джип. Найдете?

– Спасибо, Владимир Петрович.

Из спальни вышел Тинто Брасс и замер, вопросительно склонив башку.

– Гости уходят, – объяснил ему Архипов.

Тинто проинформировал хозяина, что все понял, и спросил, какого черта Архипов не ведет его на улицу.

– Сейчас пойдем.

– Куда? – встрепенулась Маша Тюрина, как бы по-прежнему опасаясь, что он собирается «завлечь ее в лес».

Архипов потрепал свою собаку по складчатому загривку.

– Мы с Тинто пойдем бегать.

– А вам разве не нужно на работу?

– Нужно. Но у меня масса разных других дел. Ваш брат, например. Ваш замок. Юридическая консультация.

– Простите…

– Все в порядке. Но было бы лучше, если бы я знал, с чем именно имею дело.

Он сказал это так, что Маша Тюрина в изумлении уставилась ему в лицо.

Все это время он разговаривал с ней, как взрослый дяденька с ученицей школы для отстающих. Он был насмешлив, весел, как птичка, снисходителен и важен. Она не могла взять в толк, почему он так о ней печется, и поняла, только когда он сказал про обещание и расписку.

Дело в обещании, а вовсе не в ней самой.

Даже из могилы тетя оберегала и охраняла ее!

«Если бы я знал, с чем имею дело» он сказал совсем другим тоном.

Нет никакого доброго дяденьки и никогда не было – он прикидывался и очень ловко ее обманул.

Был равнодушный, холодный, властный человек, которому навязали чужие проблемы.

Почему она так легко принимала его заботы?! Даже хотела все ему рассказать, поплакаться в жилетку, попросить совета!

Какого еще совета она станет у него просить?!

Никто и ничем не сможет ей помочь. Никто не помог тете, и тетя погибла, а она была намного, намного сильнее!

Зачем же приехал мальчик?

Все, что угодно, но мальчик не должен знать. Он не должен знать, и его надо спасти.

Ему был год, он сидел в коляске, а она везла его по булыжнику – та-ра-ра, стучали колеса, та-ра-ра, – и он был единственным, кого она любила.

Пусть ему не год, но она должна его спасти.

Макс шел в нотариальную контору в первых рядах. Архипов был убежден, что так и случится – сам побежит и Марию Викторовну за собой потащит, – когда объявлял марку своей машины.

Архипов только спустился во двор, а Макс уже мыкался возле железных гофрированных ворот.

Года два назад усилиями Архипова и еще двух энтузиастов-подвижников, которые почему-то дорожили своими машинами, глухая каменная западня между двумя дворами превратилась в крохотную стоянку. Ямы заасфальтировали, купили фонари, провели электричество и установили ворота. Лена Шумейко из третьей квартиры привезла две кадушки с елочками и какую-то круглую штуковину с цветами. Елочки и цветы установили под стену – получилась красота, Европа, и никаких ночных бдений возле автомобилей.

Правда, бабушки-старушки и дедки-пенсионеры написали в префектуру пару-тройку гадких писем – засилье, мол, капитализма, детям негде играть, и вообще вырубка деревьев и экологическая катастрофа, – но даже проверяльщики из префектуры, войдя в западню, поняли, что стоянка лучше, чем помойка и бомжатник – ни на что другое западня все равно не пригодна, – и быстро отвязались.

Архипов очень гордился собой, когда ставил свою машину на крохотный пятачок с цифрой «восемь» – номер его квартиры.

Чем не Париж, когда есть собственный пятачок с номером?

Мария Викторовна явилась все в той же тужурке и тех же джинсах, а Архипов внезапно решил, что без него родная контора больше не протянет ни минуты, и нарядился в офисный костюм.

Завидев костюм, Мария Викторовна оробела.

Архипов кивнул издалека, нажал кнопку – над воротами мигнула лампочка, сигнализируя, что ворота поняли, что именно должны делать, и стали медленно открываться.

– Во дает! – неизвестно в чей адрес сказал Макс и плюнул себе под ноги.

Архипов прошествовал внутрь и через десять секунд с известным шиком подкатил к Марье Викторовне и ее непосредственному брату.

– Садитесь.

– Макс, хочешь на переднее сиденье?

– Ага.

Он очень старался выглядеть сдержанным и солидным, но все время улыбался детской бессмысленной счастливой улыбкой, как будто неожиданно получил подарок, о котором даже мечтать не смел.

Жаль, пацаны не видят. Ни Жека, ни Колян, никто.

Эх, если бы они знали, на чем он сейчас едет!

– А это чего?

– Чего? – уточнил Архипов.

За последнее время он как-то особенно полюбил это слово.

– Ну… вот.

– Задний ход.

– На руле?!

– А где же?

– Так это чего? Автомат?

– Если ты о коробке передач, то да. Автомат.

– Ну ва-аще! – протянул Макс и оглянулся на сестрицу. Глаза у него горели, как у кота. – Ва-аще, да?

– Я не люблю автоматическую коробку, – зачем-то поделился с ним Архипов. – Учиться хорошо, а просто так ездить… неинтересно.

– А вы когда научились?

– Давно. Меня отец научил, когда мне было лет тринадцать, что ли.

– Скока?!

– Тринадцать.

– Во дает! Манька, он с тринадцати лет машину водит!

– Я не вожу машину с тринадцати лет. В тринадцать лет я только научился.

– Во дает!

Архипов был уверен, что Макс умер бы от счастья, если бы вместо нотариальной конторы они поехали в Питер, а лучше в Челябинск, но они очень быстро приехали.

Грубин Леонид Иосифович помещался на втором этаже, о чем свидетельствовала табличка с надписью, и охранник подтвердил – на втором.

Перед последним поворотом коридора Маша, все время шедшая впереди, так что Архипов не видел ее лица, вдруг обернулась, схватила Владимира Петровича за рукав и толкнула к подоконнику.

– Что такое?!

– Я прошу вас, – прошипела она ему в лицо, – я умоляю вас… Когда вы услышите завещание… пожалуйста… пожалуйста…

– Да в чем дело?!