Путь плоти Гареев Зуфар

Голоса в других окнах:

– Опять инвалиды сцепились, сволочи … И когда это кончится? Житья от них нет!

Марья Васильевна:

– А ну убирайся! Да если б не твой козел, наша Олечка знаешь, где бы уже была? Такая красавица, умница…

Марковна:

– Знаю, где!

Поворачивается задом, наклоняется:

– Вот где! Видела?

Колян тоже обижен:

– Кто козел? Ты повтори, кто козел? За козла ответишь!

Марья Васильевна притаскивает заготовленные мягкие помидоры, начинает швырять в банду.

Марковна гнет свое:

– А дай хоть сто рублей! Компенсацию дай, дорогая!

Кто-то с этажа опускает вниз стеклянную банку на веревке, в ней купюра (лишь бы смолкли и рассосались, поспать дали).

Алкоголики удаляются нестройными рядами.

Колян знай зажигает:

– Девочкой своею ты меня назови… Олюлик, вон теперь какой у меня бумер!

Подпрыгивает в коляске:

– Поедем кататься?

И опять во дворе утренняя тишина. К подъезду подруливает машина Ларисы. Вскоре Лариса погружает безногую подругу на переднее сиденье.

Большой газон в Измайлово (у пролеска перед Серебряно-Виноградным прудом) свеж. Июль блестит на траве, на воде, в дальних деревьях, на Соборе Покрова Пресвятой Богородицы. Ольга – рисует, а Лариса просто под солнцем лежит рядом.

Лариса говорит как бы невзначай:

– Я была у цыганки… Долго мне еще ребенка ждать.

Села.

– Когда у тебя овуляция, Оль?

– Сегодня двенадцатое? Через 5 дней обычно…

– Оля, тебе нужен ребенок. Маленькое счастье в руках. Тогда ты будешь нужной на этом свете хоть кому-нибудь… – Она светло и просто плачет о чем-то своем.

– Ты смеешься. Кто мне его даст?

– Вадим.

– За что же мне такое счастье?

– Я не знаю, как у меня сложится жизнь с ним. А вдруг…

– Что вдруг?

– Не знаю, что вдруг… Это я просто так… А я буду второй мамой. Первой пока я не могу быть. Первой будешь ты.

Она снова вытянулась на газоне, разбросала руки, – и долго-долго смотрит в небо.

– Здорово как! Полегчало! А то душу тянуло и тянуло…

– Какая ты вся стройная… статная… – любуется подругой Ольга. – Швыряешься мужиками налево и направо… Одна не боишься остаться?

– Без мужика не боюсь, – шмыгает носом Лариса; слезы подсыхают – Без ребеночка боюсь. Но мне пока нельзя его…

Сделала паузу.

– Нельзя, понимаешь? Что-то не пускает, что-то говорит: нельзя.

Ребенок так ребенок…

Загородный доме Вадима и Лариса – поздний вечер.

– Пупсик, ты должен это сделать во имя нас. Представь, что мы с ней – одно целое. Постараешься? Вспомни свою базовую функцию. Ты – производитель.

Вадим еще какое-то время переминается с ноги на ноги, потом входит. На кровати – Ольга. Вадим сбрасывает халат, ложится рядом. Первые робкие ласки… Они взаимны.

Ольга шепчет:

– У меня шесть лет не было никого… Никого… Ты можешь представить, что сейчас творится у меня там?

…Их узаконенная оргия длилась часа полтора. Лариса ждала мужа.

– Как будто это и мой ребенок, понимаешь? Когда я училась в седьмом классе у нас родила кошка Груша. Так вот, собачка Муха просто с ума сходила, у нее даже молоко пошло, представляешь? Сядет рядом с Грушей, и смотрит часами, как Груша кормит, облизывает… И сама облизывала, когда Груша ее допускала. Оказывается, материнский инстинкт передается как насморк.

– Кто я теперь? – спрашивает Вадим.

– Гражданский муж моей лучшей подруги. Пусть Ольга живет в той спальне, хорошо?

– Пусть.

– Будет и у нас ребенок. Я просто разберусь в себе, в своих проблемах… У нас все будет как у людей, просто надо подождать.

– Я готов ждать.

– Ты у меня славный мальчик, и сегодня я тебя люблю. Сегодня я жутко хочу тебя. Я хочу тебя за все…

Лариса тянется к Вадиму, – и ее настоящее желание (такое редкое!) передается ему.

Прошла неделя, вторая…

Для влюбленных нынешнее утро прекрасно. Из спальни (теперь она Ольгина) сквозь неприкрытые двери доносятся сладкие стоны, голоса.

Ольга говорит:

– Я теперь без тебя не могу! Я даже не думала, что ты такой крепкий славный мужик… Настоящий самец.

– Я тоже! И как я раньше не понимал?

– Мы должны ей сказать об этом. Мы нашли друг друга, а при чем здесь она?

– Я не могу ей сказать об этом.

– Почему? Она же тебе говорит прямым текстом – можешь развестись. Она не жена тебе. Сколько ты будешь терпеть этот разврат? Этих инвалидов, калек? Я не знала, что она такая… как это называется?

– Апотемнофилия.

– Она мне никогда ничего не рассказывала. В общем, ты должен ей сказать: это наша судьба! Ты слышишь? Завтра же! Или я сама расставлю все точки!

…За окном дождливо и сумеречно. На душе у Ларисы скверно. Она расхаживает с сигаретой.

– Он мой! – говорит Ольга. – Мой, а не твой! Ты это понимаешь?

– Вполне.

– Оставь нас. Ты же все равно шлюшка, если сказать прямо. Он с тобой все равно не будет жить!

– Он так сказал?

– Я прошу не обижаться на меня и все простить. Понимаешь, я порядочная нормальная женщина. Я хочу ребенка и мужа. А ты красивая, ты еще найдешь себе кого-нибудь… Тем более ты много раз предлагала ему сама развестись. Ты говорила ему, что ты ничья?

– Да.

– Ты должна понять: у меня больше никогда не будет никого. Это мой единственный шанс.

– И он тебя любит?

– Любит. А куда ему деваться? Ты много чего сделала для меня хорошего, сделай еще… Последнее. Сделай меня счастливой.

– Мне вывозить вещи? – спрашивает Лариса. – Может быть, просто заколотить мою комнату?

– Нет, ты должна вывезти!

Она на взводе.

– Ты понимаешь, что это все очень серьезно и насмешки здесь ни к чему! Вывези вещи, иначе они будут напоминать нам про тебя. Нам будет казаться, что ты вернешься сюда!

– Да ты просто спятила от перетраха, подруга!

Ольга плачет:

– Лариса, уйди. Не мешай моему счастью, прошу тебя. Ну, исчезни! Я устала ждать! Больше шансов у меня не будет!

В своей фотостудии Лариса утром следующего дня рвет одну Ольгину работу… другую… потом жалеет. Просто снимает весь этот гламурный хлам и запихивает за шкаф.

Вадим все эти дни ночует в московской квартире – спит один на диване, не раздеваясь. И все-то ему снится какой-то многоэтажный дом…

В темном проеме открытого окна мелькает силуэт Ларисы с ребенком на руках. Ребенку года два или около того. В последнюю долю секунды Вадим успевает увидеть какой-то недобрый оскал Ларисиной улыбки… полет длинных волос, словно это ведьма… и все.

В пустом проеме окна только штора летает на ветру.

…Теперь надо подойти.

Он выглядывает и видит сверху на асфальте два белых пятна. Одно – побольше, другое поменьше – это ребенок. Копошатся какие-то жалкие инвалиды и нищие над трупами матери и ребенка, к ним подтягиваются новые, вся улица запружена инвалидами и бомжами. Чего-то они делят между собой, вступая в мелкие стычки…

Ну да, сорванные с шеи трупов золотые цепочки с крестиками. Ведь на трупах нет других драгоценностей, только это…

Какое мерзкое страшное зрелище!

Вадим гонит по Москве сквозь тающую ночь…

Вот тихий Афанасьевский переулок, здесь фотостудия Ларисы на первом этаже. Окна приветливо горят. По переулку ковыляет на костылях какой-то одноногий парень или мужик, издалека не разберешь. Вадим дает вперед, догоняет.

– Слышь, ты, хмырь… Ну-ка, поди сюда…

Инвалид довольно крепко поддат:

– Чего, командир?

Вадим, сплюнув, дает назад.

Он своим ключом отрывает дверь.

Лариса, после душа, лежит на диванчике щекой вниз, по лицу блуждает загадочная улыбка.

«Утробная…» – так обычно называет эту улыбку Вадим.

На столике – бижутерия. Вадим сгребает в кучу дорогие побрякушки и сжимает их в кулаке. Нажал на педаль мусорного ведра, сверху – два использованных презерватива.

– Как ты провела время, дорогая?

Лариса подходит и обнимает его.

Вадим замер. Страшная это сила – красота женщины. Теплые волосы жены рядом… Они не вызывают отвращения. Вот она вся – такая родная, близкая… в сущности, доступная, а главное – правдивая, как на ладони…

Ну как он может не пустить в свое сердце жалость к этому больному существу, загнанному в угол? Кому еще она может рассказать об этом? Никому.

Вадим разжимает кулак, бижутерия рассыпается по полу, одно колечко покатилось-покатилось, и куда-то закатилось…

Лариса наливает немного в стакан, пьет:

– Все было грубо, грязно и порнографично. Дальше некуда. Тебе это интересно? Влагалище – это сложный зверек. Часто пьяный.

– Вместе нам трудно, но отдельно – еще труднее… Я больше не хочу с Ольгой жить.

– Так быстро? Ладно, поезжай. Не навевай тоску.

– Ну, не могу я к ней.

– Жалко ее. У нее помутнение наступило просто. Это скоро пройдет.

Она ложится на диванчик лицом вниз:

– Уйди, я хочу побыть одна.

Остаток ночи он провел в казино на Белорусской. Здесь в баре работает его школьный кореш Костик. Играет пристойная музыка, много красивых женщин всех возрастов. Некоторые оглядываются в его сторону. Вадим – за столиком у окна. Костик уже в третий раз самолично приносит выпить.

– Опять Лариска чудит? Застукал, что ли?

– Да нет… Просто ехал мимо.

– «Девочку» подогнать? Есть одна свеженькая… такая непорочная типо…

– Не надо.

Вадим смотрит в окно… На тротуаре у авто ссорятся девушка и ее парнишка. Девушка колотит парнишку сумочкой по голове… Парнишка после каждого удара, поясничая, приплясывает, показывает ей рожицы.

Прошло еще несколько дней… Звонки Ольги становятся все горячее.

– Он у тебя, я знаю…

– Его нет у меня.

– Ну, отпусти его… Сердце его отпусти… Мне не нужна его половина. Он мне весь нужен!

– Смешная, как я его отпущу? Ты искалечишь его. Сама инвалидица – и его инвалидом сделаешь!

– Не держи его.

– Не я держу, а любовь. Это очень просто – любовь.

– Оттолкни его от себя!

Лариса отключает телефон.

Ольгины ночи в загородном доме Ларисы теперь тоскливы.

Она подъезжает в коляске к широкому окну. Такая пустая, такая одинокая ночь. Так прекрасно все начиналось месяц назад! Где теперь все – лучшая подруга Лариса, лучший мужчина Вадим.

Она набирает номер сиделки.

– Галина, принесите чего-нибудь… Ну, как вчера… Да…

Вскоре сиделка закатывает столик со спиртным.

– Вы хотите выпить со мной?

Она наливает две порции.

– Знаете… Боюсь, что ничего не получится… Я неважно себя чувствую.

Ольга швыряет фужер об пол:

– А как себя чувствую я, ты знаешь?

Швыряет бутылку:

– Ты знаешь? Кто-нибудь знает это?

Она тянется к новой бутылке… дальше… дальше… с грохотом выпадает из кресла, щекой на осколки, кровь.

– Оля… Оля… – бормочет сиделка.

– Подойди сюда и подними меня…

– Я боюсь Вас в таком состоянии…

Она пятится:

– Я не могу…

Ольга в гневе хватает уцелевшее горлышко, взмахивает как ножом:

– Подойти сюда, я сказала! Ты – холуйка! Подойди и подними меня! Это твоя обязанность!

Она тащится за сиделкой с «розочкой» в руках.

Галина пятится все дальше и дальше:

– Не могу… Не надо… Я боюсь…

Ольга маниакально ползет и ползет на руках.

– Подойди… Подойди, я сказала…

Сиделка сбегает вниз, ее колотит от страха – перед этим огромным пустым домом, перед этой страшной женщиной, которая увела чужого мужика и которая теперь заставляет ее пить с ней, чтобы залить горе, так как счастья не получилось. Вот дверь… вот двор… прочь отсюда… прочь навсегда!

До шоссе к станции сиделка добралась полчаса спустя, – быстрым пугливым шагом. Тормозит машина в сторону Москвы, сиделка забивается в угол на заднее сиденье.

Прошло еще несколько дней… Ольге плохо. Она в постели. Рядом – бабушка Марья Васильевна. Тут же – вызванный врач.

– У вас раньше когда-нибудь случались такие сильные кровотечения? – спрашивает врач.

– Нет.

Врач и Марья Васильевна удаляются за дверь. Вскоре входят. Врач сообщает с некоторым недоверием:

– Похоже, это – беременность. Произошло отторжение плода.

Ольга молчит.

– Если Вас интересуют причины, то придется подождать, что покажут анализы.

Ольга отворачивается. Врач выходит.

К вечеру следующего дня вызвали спецтакси.

Льет как из ведра. Таксист держит зонт. Марья Васильевна и Вадим помогают Ольге погрузиться в машину.

– Ты мне чего-нибудь скажешь? – спрашивает Ольга.

– Лариса тебе позвонит. Она обещала.

По лобовому стеклу бегут ручейки. Лица Ольги не видно, только контур. Такси уезжает. Нелепо все и грустно.

…Уже начало сентября, по-летнему тепло, но по ночам уже бывают туманы. С балкона Марья Васильевна швыряет гнилые помидоры в мерзкую предводительницу банды вымогателей – Нину Марковну.

– На! На, гадина, сто рублей! Получи компенсацию!

Марковна повернувшись задницей, хлопает:

– А видела! Видела!

Ворчат голоса:

– «Утро инвалидов»! Картина маслом…

Один голос совсем нервный:

– Господи, дайте им кто-нибудь сто рублей!

Какой-то мальчик, перепуганный со сна, выскакивает на балкон.

– У меня нету, Семик украл…

Тем не менее из окна повыше ползет веревка с банкой, в ней – купюра. Геннадий подхватывает банку. Алкоголики удаляются нестройными рядами.

Коля горланит как всегда:

– Девочкой своею ты меня назови… Олюлик, вон теперь какой у меня бумер!

…К подъезду подруливает машина Ларисы. Спустя полчаса Лариса помогает подруге перебраться из коляски на переднее сиденье. Едут на Остров в Измайлово.

На Острове обе расчувствовались после очередных разборок, всхлипывают. Ольга – в коляске за мольбертом, Лариса сидит на траве.

– Давай будем считать, что это была такая игра странная… – говорит Лариса. – В любовь…

– Ага… Поторопились мы наверно… Вот тут не добавить желтого, как ты считаешь?

– Желтого? Ну чуть-чуть…

– В конце концов, ты же не бросила меня… Вот привезла опять к разбитому корыту. Спасибо. Я допустила кучу чудовищных ошибок. Но теперь я вижу их все. Ты тоже меня прости…

– Еще желтого… Чтобы чуть в зелень уходило… Нет, ты не видишь. Не видишь новых ошибок наверно.

– А ты видишь?

– Нет.

Она показывает пальцем на собор.

– Мы не видим, а там все видят. И ни о чем нас не предупреждают.

Она плачет навзрыд.

– Дура, попутала мужика с ребенком?

Она трясет инвалидицу за грудки:

– Как ребеночка жалко! Жалко! Грех-то какой, а!

Помолчав, со злостью и насмешливо произносит:

– Что ты все храмы-то рисуешь, дура безногая! Неужели нечего больше рисовать?

– А что? Это же красиво.

Лариса долго смотрит на нее, пытаясь что-то понять…

…Нет, Лариса не возвращается. Она что, действительно, ничья? И не страшно ей? А вот Вадиму страшно.