Скелеты из шкафа русской истории Мединский Владимир
Мы до сих пор изучаем историю всех 100 % россиян по высказываниям и мнениям этих 1–2–3 % населения. И каким мнениям! Сама наука как форма общественного сознания родилась в среде русских европейцев. И родилась в России в ту эпоху, когда многие «русские европейцы» перестали не только писать и говорить, но и думать по-русски.
Психология Московии определялась позитивным мифом: о Москве — Третьем Риме, Москве — Новом Иерусалиме, о величии своей национальной идеологии и превосходстве над иноземцами. Достаточно сказать, что на иконах и на фресковых росписях в церквах бесов изображали бритыми и в немецких кафтанах. У бесов изо рта и носа шел дым.
Когда Петр шел по Москве в немецком мундире с трубкой во рту, он не мог придумать более выразительного образа, который бы напрямую указывал, что он — воплощение Антихриста.
Когда солдаты Преображенского полка тащат в тюрьму старообрядца, что видят люди? Что существа в немецких мундирах, с не по-православному выбритыми подбородками, изрыгая дым из пастей, ругаясь матом, волокут на муки, в своего рода «земной филиал» ада, русского человека… И за что волокут-то? За веру! Русский европеец мог быть вполне искренним патриотом, верным слугой Царя и Отечества. Он испытывал к своей стране естественные сыновние чувства и от души стремился исполнить свой долг. Но страна и народ делились для него на две части: на русскую Европу, к которой он принадлежал и с которой был связан тысячами нитей. И на русскую Азию, которая окружала со всех сторон его Россию, но оставалась чужой.
Русский европеец хорошо видел туземную Россию и знал туземцев (простолюдинов) как помещик — крестьян, офицер — солдат, предприниматель — рабочих, чиновник, врач, учитель — тех, для кого он работал. Хуже всех знал туземцев научный работник или преподаватель университета — он мог месяцами и годами вообще не видеть никаких туземцев, кроме прислуги.
Русские европейцы по-другому одеваются, живут в иначе организованных домах, иначе едят иначе приготовленную пищу.
Я не рассказываю ничего нового.
Профессор Преображенский из булгаковского «Собачьего сердца» — попович, а отнюдь не столбовой дворянин. Очень симпатичный персонаж. Но при всей своей остроумной антибольшевистской риторике и он рассуждает о людях, которые на триста лет отстали от Европы и не научились уверенно застегивать штаны.
Лев Гумилев рассказывал, что в начале XX века, перед Первой мировой войной, очень увлекался «дикарями» Америки и Африки, часто читал о них книжки. И одна из подруг его мамы, Анны Ахматовой, как-то недовольно заявила мальчику: «Да что ты все с этими дикими носишься, Левушка?! Они же такие же, как наши мужики, только черные».
Очень хорошо заметно, что сначала дворянство, потом и интеллигенция чувствуют себя европейцами. Они вроде бы русские… и в то же время они эмигранты, живущие в туземной стране. Они со всех сторон окружены дикими туземцами.
В XVIII веке говорили «дворянство и народ». В XIX и XX веках — «интеллигенция и народ». Интеллигенция оказывалась как бы не входящей в народ или каким-то особым тоже русским, но другим русским народом.
Денди.
Этакий «гламур» XIX в.
Выразительна щемящая цитата из Василия Розанова: «Русь слиняла в два дня… Поразительно, но она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей… Остался подлый народ…». Трудно понять соотношение этого «подлого народа» и Руси… Если Русь «рассыпалась в два дня», если «подлый народ» сам не Русь, то кто он? Объясняет Иван Бунин: «Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом — Чудь, Меря». Как всегда в таких случаях, возникает вопрос о способе, как их различить, Русь и Мерю? Измерять параметры черепа, как в Третьем Рейхе? Делать анализ крови? Анализ мочи? А Бунин различает…
«Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: „Cave furem“. На эти лица ничего не надо ставить, и без всякого клейма все видно».
Это не просто дрожь отвращения при виде политических врагов. Ни один красный не оценивается так же, с такой же мерой чисто физического отвращения. Да ведь Урицкий и Троцкий — тоже люди своего круга, пусть и политические враги.
А люди из «подлого народа»… Вот они: «мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы». «Все они (лица людей. — Авт.) почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всему и всем». Даже «глаза мутные, наглые».
Дело не в том, что Бунин — скверный человек и не любит русский народ. Бунин по-своему предельно жестко отразил следствие этого трехсотлетнего разделения народа на правящих дворян, вечно всем недовольных интеллигентов… и всех остальных.
Бунин — зеркало трехвекового раскола нации. Того страшного раскола, который, думаю, и начался тогда, когда «лучшим людям города» было приказано брить лицо и курить трубку.
Русских европейцев Иван Солоневич жестко характеризовал как «подкинутое сословие». У него получалось, что они вроде кукушат, подброшенных в гнездо певчей птички. Это сословие оказывалось в двойственном, очень неопределенном положении.
Они не были европейцами, и в Европе их совершенно не ждали.
А от родной почвы они тоже оторвались и судили о России с позиций иноземцев.
Как правило, судили с недоброй иронией, осуждением. А если даже и без неприязни, с искренним интересом и сочувствием — все равно с иноземных позиций.
Самые лучшие русские историки, включая Карамзина, видели в истории России сплошную цепь заимствований: из Византии, от варягов, из Польши, от шведов, от немцев, голландцев и французов. Получалось, только после этих заимствований Россия могла перестать быть варварской.
«Наши классические историки жили на духовный чужой счет и никак не могли себе представить, что кто-то в России мог жить на свой собственный. Занимаясь систематическими кражами чужих идей, они не могли допустить существования русской собственной идеи» (Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 2005).
Мало того, что «подкинутые» охотно подхватывали и распространяли мифы, идущие из-за рубежа, они и сами напридумывали много интересного.
Царь, который пьет как плотник
Утверждение о том, что «ни один народ так не пьет, как русские» — иноземная выдумка. Но тут наши «враги внешние» неожиданно получают огромную поддержку — начинается эпоха Петра I.
Ах, этот царь-плотник, царь-пекарь, царь-механик. Первопроходец и прорубатель окон. Плохое воспитание! Не научили ходить через двери и как минимум с уважением относиться к своим дедам-прадедам.
Все-таки велика роль личности в истории, что ни говори по этому поводу. В советское время моральный облик царя-батюшки заклеймили бы выпиской из партийного протокола, «идолопоклонничество перед Западом». Причем поклонялся Петр тому, что попроще: внешнему и броскому. Очень любил человек фантики, даже не задумываясь о конфете. О такой поддержке иноземные критики России даже не смели и мечтать.
В определенной степени Петра можно даже пожалеть. Рос без отца, матери до него не было дела. В детстве испытал тяжелую психологическую травму: близких ему родственников (боярина Матвеева, Нарышкина) на глазах у мальчишки-царя буквально разорвали на части обезумевшие стрельцы. Предоставленный сам себе, он и не мог приобрести разумного отношения к окружающему. Фактически сирота…
В «прорубленное» этим высокопоставленным «сиротой» «окно в Европу» в Россию в XVIII веке хлынула очередная волна иностранцев — «немцев». «Немцами» в те времена называли всех иностранцев, ибо они «немые» — по-русски не говорят. В Немецкой слободе проживали ремесленники, торговцы, военные, лекари, переводчики. Россия стала для них второй родиной.
В Россию в поисках счастья приезжали разные люди. Приезжали и «немцы» с темным прошлым, авантюристы. Немудрено, что основным занятием многих из жителей Немецкой слободы в свободное время было неумеренное пьянство. Иностранцы, причудливо смешав разноязыкие слова, дали русской водке название, под которым она приобрела известность в Европе — hwasser.
Русские не остались в долгу и, глядя, как жители слободы энергично потребляют водку, придумали этому синоним — «квасить».
Москвичи сторонились Немецкой слободы. Молодой Петр, напротив, — заимствовал стиль жизни ее жителей, а затем перенес в свою компанию, позже — в среду российского дворянства, а следовательно, и в Россию в целом. Не понял будущий царь-преобразователь, что веселые посиделки в Немецкой слободе, частым и желанным гостем которых он был сам, не составляли смысла жизни местных обитателей, поскольку они все-таки были «…ремесленники, торговцы, военные, лекари, переводчики» и именно этими трудами зарабатывали себе на жизнь.
Впрочем, понятие «заработать на жизнь» для царей вообще не знакомо.
Образ «истинно европейского» времяпрепровождения сформировался у Петра уже в юном возрасте и аукнулся России позднее «Всешутейшим Собором», пьяными ассамблеями и постоянными принудительными застольями, которые «гламурно» заканчивались под столом. Ведь требовал же, настаивал! До поросячьего визга, в «зюзю», в «хламину», чтобы себя не помнить! Не просто становиться европейским народом, ох не просто. А кто сказал, что будет легко? Вот тут-то и почувствовали на себе многочисленные иноземные послы всю мощь и своеобразие российского гостеприимства.
Всепьянейший собор
Это был «Сумасброднейший, всепьянейший всешутейший собор» — так официально и полностью называлось это учреждение. Всепьянейший же собор был не просто пьяной компашкой. Это была многолетняя игра со своими правилами и законами.
В этом клубе Петр тоже имел скромный чин — дьякона, а главой его сделался Никита Зотов — «Всешумнейший и всешутейший отец Иоаникит, пресбургский, кокуйский и всеяузский патриарх», называемый еще «князь-папой».
Собор был своего рода «общественной организацией» и имел даже свой устав. Его написал лично Петр, и читатель не ошибется, предположив, что это был очень длинный и невероятно детальный документ. В уставе подробнейшим образом определены чины собора и способы избрания «князь-папы» и рукоположения всех чинов пьяной иерархии. Да, рукоположения! Собор полностью воспроизводил церковную иерархию и церковные обряды.
Главное требование устава было просто: «Быть пьяным во все дни, и не ложиться трезвым спать никогда». Ну и требование подчиняться иерархии собора — его 12 кардиналам, епископам, архимандритам, иереям, диаконам, протодиаконам. Все они носили нецензурные матерные клички. Были и «всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи». Облачения всех чинов, все молитвословия и песнопения, весь порядок «службы Бахусу и Ивашке Хмельницкому» и «честного обхождения с крепкими напитками» прописывались самым подробным образом.
При вступлении в Собор нового члена его спрашивали: «Пиеши ли?» — в точности как в древней церкви новичка: «Веруеши ли?» Когда Никита Зотов, пьяный, естественно, в дупель, сидел на винной бочке с «крестом», сделанным из двух табачных трубок, в одежде монаха, но с прорезью на заднем месте, неофита подводили к «Папе», и тот «благословлял» — махал «крестом», отпихивал ногой и бил о темя «посвящаемого» сырым куриным яйцом. Налетали прочие, так сказать, рядовые участники «собора»; с мяуканьем, воплями, ржанием, топотом, визгом волокли человека упаивать до морока, до рвоты.
Низости, творимые Петром и его сподвижниками, вполне подобны всему, что выделывали члены «Союза воинствующих безбожников» в 1920-е годы. И с черепами на палках бегали, и матом орали в церкви, и блевали на алтарь, и…
Впрочем, описаниями дикостей «всепьянейшего собора» можно заполнять целые книги, только стоит ли? Вроде бы уже и так все ясно.
Об итогах царствования «гражданина Романова П. А.» можно говорить разное, но в отношении российского пьянства усилия царя-преобразователя точно даром не пропали. Миф о том, что русские охочее других этносов до спиртных напитков, наконец-то получил самое высочайшее подтверждение. Так и сформировался стереотип об «извечном пьянстве русских».
Отметим, царь был человеком очень нескладным физически, если не сказать непропорциональным. Невысоких (средний рост мужчины — 165 см) современников внешний вид Петра потрясал.
Представьте: рост 204 см (!) — он на две головы выше толпы! При этом узкие плечи — 48 размер, странно маленький размер ноги: 38-й размер. Может, именно поэтому царь всегда так стремительно ходил, почти бегал — и обычно с тростью. Просто стоять ему было неудобно.
Но при всем при том огромная физическая сила — Петр реально мог узлом завязать кочергу любил шутки ради согнуть пальцами одной руки монету и подарить ее потом приглянувшейся даме. Пусть, мол, твой кавалер щипцами разгибает!..
Питерские историки говорили мне, что кажущийся уродливым и сюрреалистическим шемякинский памятник Петру в Петропавловской крепости, на коленях которого так любят сидеть в солнечный день ребятишки, в действительности самый точный портрет взрослого Петра Романова.
Так вот, уже на пятом десятке Петр начал страдать от тяжелого расстройства печени и мочеполовой системы. Царь ездил в Карловы Вары на воды, выпивал по ведру минеральной воды, надеясь очиститься и избавиться от спорадических жутких болей в паху, но тщетно. Организм не выдержал пыток всепьянейшими соборами. Иммунитет рухнул.
Страдания влияли на политику государя и делали ее нервозной и непоследовательной. Каждое новое воспаление приводило к новым вспышкам царственного гнева, новым недодуманным решениям. Болезни великих мира сего и их влияние на судьбы человечества — это воистину благодатная тема для отдельного труда! Если бы Помпей не мучился от болезненной опухоли в битвах древнеримской гражданской войны против Юлия Цезаря! Если бы у Карла XII не воспалилась раненая нога перед Полтавой?! Если бы не скрутило Наполеона, вплоть до потери сознания, при Ватерлоо? Если бы Маркс, Муссолини и Мао Цзэдун так не страдали геморроем и запорами?! В общем, тему можно продолжать до бесконечности.
Умер ли бы Петр Романов в 52 года, веди он хоть чуть более «здоровый» образ жизни?
Еще один миф о смерти Петра, спасавшего от наводнения, стоя по пояс в ледяной воде, простых петербуржцев, и последовавшего вслед за этим воспаления легких. Петр действительно сильно заболел, после того как залез в ледяную воду, правда помогая морякам и своим офицерам, что, безусловно, не в меньшей степени делает ему честь. Он вообще любил все доказывать личным примером. Но «смертельной» пневмонии после этого случая не было. Было резкое обострение от переохлаждения запущенных болезней. Современная медицина вылечила бы Петра в пять минут, проведя хирургическое вмешательство, как спустя 100 лет вылечила бы и Пушкина после дуэли с Дантесом, но, увы, увы…
НАПОЛЕОН. ВЕЛИКИЙ ЛГУН
На любую глупость найдутся свои дураки
В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона… И хорошо бы кабы нас тогда покорили эти самые французы. Умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с…
Русский народ надо пороть-с, как правильно говорил вчера Федор Павлович.
Смердяков, «Братья Карамазовы»
Что бы ни писали французы и англичане про немцев, сами немцы никогда не соглашались с тем, что они — садисты и полудурки. Как бы ни рассказывали у себя дома французы о запойных пьяницах-англичанах, в Британии отвечали не киванием головы, а возмущением и протестом. И сочиняли ответные мифы, «обидные» для французов. «Мы — пьяницы?! А „зато“ вы — болтуны, напыщенные галльские петухи, развратники и вообще мелкие, мелочные людишки!»
В России не так. Какую бы глупость ни придумала пропагандистская машина Запада, у нас обязательно находятся те, кто поддерживает этот миф. Иногда так «поддерживает» и творчески развивает, что уже непонятно, где этот миф и родился, по какую сторону границы. Например, миф о том, что русскую армию всегда били. Мол, небоеспособна она по определению. Если русские и побеждали, то исключительно ценой колоссальных потерь, заваливая трупами вражеские траншеи.
Происхождение именно этого мифа известно: он сочинен в 1820-е годы бывшими офицерами армии Наполеона, участниками похода 1812 года. Они приписывали русской армии совершенно фантастические потери, в сотни тысяч и миллионы людей.
У меня на стене в кабинете висит старая географическая карта Российской империи — печати, кажется, 1821 года. Люблю я рассматривать старые карты, есть такая слабость. Особенно читать подписи к ним, а иногда, как в данном случае, это даже не подпись — а просто краткое популярное описание нашей страны: от климата до особенностей национального костюма. Видимо, в оригинале это был разворот какого-то английского страноведческого атласа, запаянный потом в рамку как настенная карта.
Так вот, привожу раздел «Русская армия» близко к тексту по памяти. Повторюсь еще раз — это 1821 год. Наполеон на Святой Елене. Казаки в Париже. Император Александр назначил недавно и. о. премьер-министра Франции Дюка Ришелье, бывшего до того губернатором Новороссии в Одессе. Такое вот провел «кадровое передвижение по горизонтали».
На Венском конгрессе Россия и Британия на пару перекраивают послевоенную карту Европы.
Но читаем английский атлас: «Русские солдаты и офицеры отличаются пассивностью и медлительностью, хотя… в нескольких последних войнах показали себя столь же активно, как и любая другая армия Европы».
Ну что еще должен был продемонстрировать русский солдат, чтобы доказать, что все-таки он чуть более активен и эффективен, чем любой другой? Но англичане, видимо, вслед за французами искренне верили, что даже победа над Бонапартом, поставившим до того на колени всю Европу, — лишь следствие численности, а не умения русских воинов, заваливших своими жертвенными скифскими трупами героических французов.
Эта байка не выдерживает никакой даже самой поверхностной критики. Пример из того же времени. В Бородинском сражении, по данным БСЭ, погибло 58 тысяч французов, в том числе 47 генералов. Русские потери — 44 тысячи человек, в том числе 23 генерала. (Большая Советская Энциклопедия. Изд. 3. Ст. «Бородинское сражение 1812». М., 1969–78).
У академика Евгения Викторовича Тарле (ударение в его «французской» фамилии на самом деле ставится на первый слоге) несколько иные данные: «Наполеон объезжал вечером поле битвы, глядя воспаленными глазами на бесконечные груды трупов. Император еще не знал вечером, что русские потеряли из своих 112 тысяч не 30 тысяч, а около 58 тысяч человек; он не знал еще и того, что и сам он потерял больше 50 тысяч из 130 тысяч, которые привел к Бородинскому полю. Но что у него убито и тяжко ранено 47 (не 43, как пишут иногда, а 47) лучших его генералов, это он узнал уже вечером. Французские и русские трупы так густо устилали землю, что императорская лошадь должна была искать места, куда бы опустить копыто меж горами тел людей и лошадей».
Это из книги нашего лучшего специалиста по Бонапарту, которая называется «Нашествие Наполеона на Россию», изданной в 1941 году.
Данные в чем-то отличаются, в чем-то совпадают… А привожу я именно это издание просто потому, что приходилось слышать: Мединский занимается пропагандой, используя данные сталинской БСЭ. В самом первом издании этой книги, действительно, цифры потерь при Бородино я брал из второго издания нашей лучшей энциклопедии. Теперь используется третья БСЭ.
И что? В книге историка, изданной в грозном 41-м, — а уж тогда-то любая пропаганда была святым делом! — соотношение потерь даже хуже для нас, чем в благополучных 60–70-х, когда издавалась третья БСЭ.
Неожиданную — а может, наоборот, предсказуемую — поддержку относительно этих цифр я получил от известного эрудита и блоггера Анатолия Вассермана. Он оказался среди читателей на презентации «Мифов» в одном из книжных магазинов Москвы (а где еще встретишь эрудита?). В завязавшейся тогда дискуссии Вассерман встал на мою сторону. А потом долго отстаивал истину у себя в ЖЖ.
За всю же кампанию 1812 года потери русской армии не превысили 80 тысяч человек ранеными и убитыми, 100 тысяч заболевшими и обмороженными, 5 тысяч пленными. Потери же французов — не менее 200 тысяч убитыми и ранеными, 100 тысяч обмороженными и заболевшими и до 250 тысяч пленными, дезертирами и просто разбежавшимися. Добавлю — почти все раненые тоже попали в плен.
Фактически вся армия, все 600 тысяч, перешедших русскую границу 12 (24) июня 1812 года, были уничтожены и пленены. После катастрофической для французов переправы через Березину в ноябре 1812 года бежало из России не более 7 (по французским подсчетам — 25) тысяч человек. Уже не армия, даже не остатки ее, а толпа, кучка случайно спасшихся.
В. Верещагин «На Большой дороге. Отступление, бегство». 1887–1895 гг.
Кстати, по реальным свидетельствам, знаменитые морозы наступили в европейской части России в 1812 г. лишь в конце (!) октября. Так что Бонапарт кривил душой: русский «генерал Мороз» не победил его Великую армию, а скорее добил ее остатки.
Так вот, большая часть французов — создателей этого мифа — сами прошли русский плен, в котором, кстати, далеко не бедствовали. На поле боя, да и после в основном вели себя достойно и «Наполеон капут» вроде не кричали. Но, вернувшись в «прекрасную Францию», не удержались от мелкой виртуальной мести победителям. В самой Франции их россказни, между прочим, не вызывали большого доверия. После драки кулаками не машут, — у французов, кстати, тоже есть эта пословица.
Кто победил 200 лет назад — на Бородинском поле?
Мелочные до несолидности попытки реванша за 1812 год во Франции видны порой и сегодня. В Париже на выходе из знаменитого Музея инвалидов я увидел на прилавке сувенирного магазина шикарно изданную книгу, которая начиналась словами: «В России и сегодня есть люди, которые верят словам советских школьных учебников о том, что русские под Бородино победили или, по крайней мере, заслужили почетную ничью. Но все серьезные историки знают — русские на самом деле были разгромлены…» Вот так! Называлась эта богато иллюстрированная книга «скромно»:
Даже Наполеон в собственных воспоминаниях не решился намекнуть на свою победу под Бородино! По его словам, «французы были достойны того, чтобы победить, а русские — снискать славу непобедимых».
Тот альбом в Инвалидах — нечто типичное для Запада. Серьезная история востребована специалистами. А для массового потребителя — поток патриотических, греющих сознание мифов.
Например, о французской победе под Бородино.
Р. Волков «М. И. Кутузов». 1813 г. (последний прижизненный портрет).
Непревзойденный в русской истории полководец по умению добиваться максимальных результатов при минимальных потерях.
Один из величайших военных теоретиков немец фон Клаузевиц сам участвовал в Бородинской битве, будучи молодым офицером. Так вот, даже Клаузевиц, не питая никакой симпатии к России, когда писал в старости воспоминания, признавал, что сражение под Бородино велось «на равных». И смешно французам считать эту битву победой.
Обидно, что сейчас у нас самих появилось много доморощенных «историков», которые в свойственном русскому характеру мазохистском порыве… безоговорочно признают победу Наполеона под Бородино.
Что же касается потерь… Обе армии понесли под Бородино страшный урон. Каждая сторона потеряла практически треть войска.
Это — чудовищные цифры, выходящие за грань разумного.
В военной науке XIX века считалось — собственно, это правило действует и по сей день, что ни одну даже самую дисциплинированную, самую организованную, самую сплоченную и подготовленную воинскую часть нельзя заставить продолжить атаку, если потери в ее личном составе превышают 20 %. Бородинская битва в какой-то мере даже опровергает это утверждение. Французы продолжали атаковать, потеряв 30 %. Русские продолжали защищаться и контратаковать, потеряв также каждого третьего солдата.
Вне всякого сомнения, это было самое крупное однодневное сражение XIX века. У нас нет точных данных о древней истории — что там было с Аттилой, когда он воевал с последними силами Великого Рима на границе, по-моему, Галлии и Германии. Говорят, в битве участвовало до миллиона человек. Но кто тогда мог посчитать? Среди боев, подтверждаемых достоверными источниками, битва под Бородино — самое масштабное однодневное сражение — вплоть до Первой мировой войны.
Со стороны Наполеона в бою принимало участие 135 тысяч человек и примерно 600 орудий, со стороны русских — 130 тысяч человек и чуть больше 600 орудий. При этом из наших 130–140 тысяч — вместе с казаками — было 30 тысяч московских и смоленских ополченцев (смешных вояк типа Пьера Безухова), которых, честно говоря, можно смело вычесть. Таким образом, численно перевес был у Наполеона.
Но сказанные им на склоне лет слова о том, что русские снискали право считаться непобедимыми, в устах самовлюбленного до эпилептических припадков Бонапарта, вне всякого сомнения, — высшая возможная похвала.
На Бородинском поле необыкновенный героизм, фантастическое остервенение проявляли обе стороны. Русский полководец Барклай де Толли почему-то менее известен и любим, чем его напарник Багратион. У нас есть десятки ресторанов грузинской кухни «Багратион», мост Багратиона в Москве, памятник Багратиону на Кутузовском проспекте, станция метро «Багратионовская» и прочая, прочая, прочая. Но вот с Барклаем де Толли чтото я ничего подобного не встречал.
Хотя его роль в победе кампании 1812 года, несомненно, значительнее, чем у Багратиона, и сопоставима только с ролью Кутузова. Что же касается личного героизма, этот потомок шотландцев на русской службе проявлял его ни на йоту не меньше, чем Багратион. Генерал Багратион был смертельно ранен во время Бородинской битвы, находясь в самом пекле, на Багратионовых флешах. Генерал де Толли, по воспоминаниям, вообще ни разу не уходил с передней линии, носясь на лошади, подбадривая войска, организуя постоянные контратаки. И это официально второе (!) лицо в русской армии! Под ним было убито три лошади. Погибли семь сопровождавших его ординарцев. Сам Барклай не получил даже царапины.
Господь берег. А может, это была просто Божья благодарность за его ум, доблесть, помощь России? Моральная компенсация за весь тот поток несправедливостей и унижений, которые пришлось пережить ему за предыдущие месяцы отступления? Совершенно несправедливых унижений!
Кстати, о потерях высшего командного состава французов. Напомню: почти 50 (!) генералов наполеоновской армии погибли под Бородино. Это самый высокий показатель потерь среди командного состава в одном сражении за всю историю наполеоновских войн.
Ж.-Л. Давид. «Наполеон в своем кабинете».
Личная скромность и даже прижимистость Бонапарта никак не отражалась на чудовищных затратах на содержание императорского двора. Кстати, корсиканец весьма нелицеприятно отзывался об итальянцах — потомках гордых римских воинов: «Вы воображаете себе, что свобода подвигнет на великие дела этот дряблый, суеверный, трусливый, увертливый народ. В моей армии нет ни одного итальянца, кроме полутора тысяч шалопаев, подобранных на улицах, которые только и делают, что грабят, и ни на что не годятся».
И еще раз о Бородино и интернете. После выхода первого издания книги, вызвавшей большую полемику в интернете, самые яростные дебаты — кстати, со ссылкой на Тарле — развернулись вокруг соотношения численности погибших при Бородино русских и французов. Именно к этим цифрам так называемые «интернет-историки» придирались до безумия. Полное ощущение, что они лично находились в похоронных командах и сами считали потери. Хочу им подсказать несколько других, более интересных тем из истории 1812 года, пусть займутся.
Тема номер 1.
Загадка истории: куда делся золотой обоз Наполеона? Известно, что из Кремля он вывез тонны золота, брильянтов, драгоценностей, изрубленных окладов икон, пасхальных яиц, золотой и серебряной посуды и так далее. Тонны и тонны. Из Москвы золотой обоз вышел, а дальше — пропал. До Березины не дошел.
Куда исчез — непонятно. Денег стоит — я думаю, по нынешним временам, с учетом исторической ценности минимум миллиард долларов. Вот пусть займутся поисками. Дорога понятная. Москва — Смоленск — Березина. Отыскать, наверное, легче, чем библиотеку Ивана Грозного.
Или вот тема номер 2.
Одна из заявляемых французами причин поражения Наполеона — гибель большей части поголовья крупного рогатого скота, которое он вел с собой для пропитания армии в дороге. Погибли сотни, тысячи голов скота — в основном быков. Погибли быстротечно, уже летом 1812 года, не дойдя до Москвы. Почему? Что с ними случилось? Что за чудовищный вирус их подкосил — прямо как в романе Герберта Уэллса «Война миров»? Ведь это даже были не французские быки и не английские. Интенданты Наполеона — люди умные, специально закупали фуражный скот в близких к России климатически странах. В Пруссии и в Герцогстве Варшавском. Однако весь скот разом погиб, обрекая армию на голод… Загадка…
У Кутузова не было «генерала Мороза»!
О гениальности наших полководцев в самой России говорят очень мало. Например, у Льва Толстого Кутузов — это такой патриархальный дедушка. Не деятельный военачальник, а просто какой-то Илья Муромец на печи. Главное его достоинство, что он ни во что не вмешивается, давая событиям течь естественным образом…
Но как же блистательно он действовал осенью 1812 года! Русская армия шла параллельно французам и не давала уйти из ими же разоренной местности! А в нужный момент, под Березиной, Кутузов ударил изо всех сил с разных направлений. Разгром под Березиной не отрицают даже те французские историки, у которых хватает совести писать о победе под Бородино.
Кстати, сам факт переправы через Березину — а это глубокая осень, фактически зима 1812 года — подтверждает, что никаких таких смертельных морозов и не было.
«Переправа наполеоновской армии через Березину 14–17 (26–29) ноября 1812 г.» Литография по оригиналу П. Гесса. Середина XIX в.
К концу этой, последней на территории России битвы Бонапарт уже не командовал армией. В сопровождении нескольких офицеров он инкогнито бежал в Париж.
Считается, что температура тогда не опускалась даже в самые холодные ночи ниже минус восьми. Конечно, для европейцев это все равно очень холодно, но не настолько, чтобы проиграть из-за этого войну. При этом саму тему о том, что русские способны побеждать только в экстремальных условиях, на Западе муссировали постоянно. И Гитлер, которого победил генерал Мороз, и Наполеон, который сетовал на это в своих воспоминаниях, и англичане.
Последние во время крымской войны, избрав мишенью своих шуток Николая I, говорили, что у русских нет шансов победить англо-французский десант в Крыму, поскольку у Николая отсутствуют два его лучших генерала — генерал Январь и генерал Февраль.
«Генерал Мороз» в той войне особой роли не сыграл. Ведь вот что интересно: на Березине не было льда. И именно в этом одна из причин того позорного поражения, того разгрома, который потерпела французская армия у этой речушки. Понтонеры навели мосты, а переправиться по ним армия просто не успела… Если бы было так холодно, как описывал потом Наполеон в своих воспоминаниях, они просто перешли бы по льду.
Эта речушка навсегда вошла идиомой «Березина» во французский язык. «Березина» в современном французском — это катастрофическое, полное поражение. «Березина» — так французские футбольные болельщики сегодня называют разгром с большим счетом.
Откуда взялись на Руси шаромыжники и казак Иван Жантров?
Термин «Березина» во Франции так же устойчив, как в России — шваль и шаромыжник. Слово «шаромыжник» произошло от «мон шер ами» — «мой дорогой друг»: так обращались к русским крестьянам умирающие с голоду французы. Ну а особо кичливых плененных «французиков из Бордо», видимо претендовавших на куртуазное дворянское обхождение, наши заскорузлые смоленские мужички стали называть грубее — шваль — от шевалье (всадник, дворянин, помните — «шевалье д'Артаньян»). Видимо, были основания.
Еще во время Бородина Наполеон удивлялся — и спрашивал своих генералов, почему так мало пленных русских. Штабисты объясняли ему, что дело не в какой-то особой стойкости, просто русские не сдаются в плен, потому что всю жизнь воюют с турками. А турки, как известно, пленных не берут. Это, конечно, неправда от первого до последнего слова. Русские воевали не только с турками, они не менее успешно воевали с французами, итальянцами, немцами, шведами и прочая. Турки пленных брали и, отметим, довольно прилично к ним относились. А вот в плен русские не попадали, потому что это была Отечественная война — и они бились до последнего. Достаточно сказать, что рядовые русские солдаты во многих частях отказывались подчиняться офицерским приказам оставить Смоленск, и их приходилось уводить с передовой чуть ли не силой.
На 1 января 1813 года — война еще идет, наша армия в Европе — число французских (не в смысле национальности, а по принадлежности) пленных составляло приблизительно треть численности Великой армии. Более 216 тысяч человек. Они не все разбрелись по России, таких неорганизованных — как их называли «шаромыжников» — было 50–60 тысяч. Еще 140–150 тысяч находились в специальных лагерях для пленных. По тем временам это две полноценные армии по 100 тысяч человек или же население одной столицы Российской империи (и Санкт-Петербург, и Москва насчитывали тогда, накануне нашествия, по 200 тысяч жителей).
Не случайно правительство России, население которой тогда было порядка 35 миллионов человек, рассматривало такую огромную массу французов как потенциальную военную и социальную угрозу. Основной контингент этих пленных прошел через революционные изменения в Европе, и санкюлотские настроения в их среде были довольно сильны. Судьба этих пленных сложилась по-разному. Кого-то даже записывали в крепостные.
Кого-то выкупали и брали на службу.
Были попытки сформировать из них антинаполеоновские легионы — как правило, из числа итальянцев, испанцев, немцев, не французов. Бравые немцы вообще сдавались нам в плен коллективно — например, два баварских кавалерийских полка организованно сложили оружие уже в июле 1812 года, за ними последовали некоторые баварские пехотные части. Из большого числа дезертировавших немцев был сформирован целый русско-немецкий легион, впоследствии воевавший против Наполеона I.
В честь императора Александра был также сформирован так называемый Александровский полк — по численности он походил больше на дивизию — из пленных испанцев и португальцев.
Не дураки, кстати, были наши правители, понимали, кто из «союзников» Бонапарта в душе обозлен на него до предела. Так вот, несколько тысяч солдат Александровского полка, организованных и вооруженных, в 1813 году на семи английских судах отправили из Риги в Испанию — для войны в тылу против французских войск.
Также был сформирован франко-итальянский легион, в котором, правда, голландцев, бельгийцев, швейцарцев и даже хорватов было гораздо больше, чем самих французов. К чести французов, они в массовом порядке Наполеону не изменяли. Предполагалось, что этот легион возглавит один из популярных генералов Первой французской республики, который в свое время эмигрировал в США, а потом вернулся в Европу в разгар наполеоновских войн, — Жан Виктор Моро.
После того как стало ясно, что с оставшимися пленными надо что-то делать, было решено разрешить им остаться в России и заняться сельским хозяйством и частным предпринимательством — как иностранным колонистам. Эта традиция приглашать иностранных колонистов повелась в России еще со времен Екатерины II.
В общем, закончилась история с наполеоновскими солдатами тем, что Александр I подписал специальные правила приема военнопленных в подданство России (1813 год, опубликованы в 1814 году). Правила екатерининских колонистов распространялись на всех военнопленных Великой армии. Пожалуйста, оставайтесь в России! Вам гарантируется: а) личная свобода: б) полная свобода вероисповедания — нигде же в мире такого не было, нигде в мире! в) освобождение от рекрутской повинности навечно — это важно, все-таки они были профессиональные солдаты и боялись быть «забритыми» теперь в русскую армию; г) десятилетнее освобождение от всех налогов.
Таким образом Россия и приобрела больше 100 тысяч свободных европейцев, которые пожелали остаться в России, никуда не уехали, работали, пахали землю, служили (добровольно!) в армии, становились поэтами — как Фаддей Булгарин, гувернерами, учителями французского и прочая, прочая, прочая.
Более того, эти правила всячески стимулировали пленных к приобретению конкретной профессии, потому что мастеровые, фермеры, работники сапожных мастерских, ателье, парикмахерских и так далее освобождались от налогов. В общем, все, кто мог создать свое дело и новые рабочие места, получали льготы. Боже мой! Какие простые вещи, как легко принимались! А мы, российские власти, уже 20 лет мурыжимся с нашим многострадальным малым бизнесом: то ослабим удавку — дадим чуть льготный режим, упрощен-ку или ЕНВД, то тут же — два шага назад, или еще УБЭПом по башке… Стыдно и горько…
Далее. Все это происходит, пока Наполеон еще у власти и идет война. Но вот Наполеона свергают — и восстановленная французская монархия требует от Александра «вернуть пленных». Тогда появляется новый царский циркуляр: всем, кто еще не успел принять российское подданство, всячески это дело задерживать, в присяге Императору Российскому — отказывать, к подданству не допускать, поскольку Александр, увы, вынужден пообещать Бурбонам вернуть французов на родину. А дальше происходит самое интересное. К удивлению прибывших в Россию иностранных эмиссаров, которые должны были обеспечить репатриацию переселенцев, никто ехать обратно не захотел! Наверное, при тогдашнем уровне СМИ многие шаромыжники, которые разбрелись по России и успели обзавестись семьями, своим делом, могли не знать не только о репатриации, а даже об окончании войны. Но главное другое. Подавляющее большинство из них — это молодежь, у которой в Европе не было ни семьи, ни детей, которая провела всю жизнь в походах, на бивуаках, — они отлично себя здесь чувствовали и никуда не хотели уезжать!
Надо сказать, что этот случай с массовым оставанием пленных в России был тут же использован европейской пропагандой. Газеты Франции, Англии, Германии запестрели десятками статей о том, что Россия насильно удерживает у себя пленных, в кандалах, прикованных к тележкам на Демидовских заводах как бесплатную рабочую силу. Царь даже начал колебаться, уж не выгнать ли их всех насильно? Иначе можно потерять лицо… А Александр, как известно, был человеком честолюбивым. Но с другой стороны — столько квалифицированных, толковых рабочих рук. Ну зачем самому от них отказываться? В итоге новым специальным указом 1814 года было объявлено: кто хочет остаться — остается, кто не хочет остаться — буде пожелают — могут уехать в свое отечество. Не чинить к этому никаких препятствий.
Есть любопытные воспоминания Владимира Даля. Автор «Толкового словаря живого великорусского языка» побывал в 1833 году на Урале и встретился там с целым рядом Яицких казаков с необычными фамилиями… Это были настоящие казаки, в тулупах, на лошадях, с пиками, бородами — все как положено.
А фамилии у них были следующие: Шарль Бертов, Иван Жантров и так далее. Эти лихие французские кавалеристы — любимцы Мюрата, не просто приняли российское подданство, они еще и влились в казачьи войска! Так шаромыжники и селились на всей территории России: от Украины до Алтая. Далеко же французов загнал Кутузов! Будь в России такое же отношение к истории, как в Европе, у нас памятники Кутузову стояли бы в каждом городке по Минской дороге, а историю крепости Слободзея знал бы каждый мальчишка. А у нас, похоже, и Березину забывать начали.
Но о русской армии, которую все и всегда били, слышать периодически приходится. Когда мне рассказывают, что Великая Отечественная война унесла то ли 50, то ли 60 миллионов жизней, я не могу не вспоминать, где родился этот миф — в воспаленных умах тех, кого мы же беспощадно били на полях сражений! Причем били, неся намного меньшие потери.
Агитпроп Бонапарта
В представлении большинства французов Бонапарт нес народам Европы освобождение и более справедливый общественный строй, То, что сами народы Европы могли думать иначе, во внимание не принималось.
Не зря же в обозе Наполеона по России до самой Москвы везли два изваяния: белокаменные скульптуры Наполеона в тоге и в лавровом венке. Наполеон изображался со свитком законов в руке, властителем строгим, но справедливым. Этаким Цезарем Августом XIX века. Отменить крепостное право и ввести в России Кодекс Наполеона Бонапарт так и не рискнул. Но идея не просто войны, а войны за «справедливость» просматривается.
А. Гро «Наполеон во время боя на Аркольском мосту (1796 г.)».
Не только величайший правитель, но и величайший мифотворец во французской истории. Этот стройный высокий длинноволосый юноша — тоже, кстати, миф.
Бонапарт гораздо раньше и в гораздо большей степени, чем многие титулованные монархи, постиг значение агитации и пропаганды. Лишь только он принял командование армией в Италии, он сразу издал знаменитую прокламацию от 26 марта 1796 года. В частности, в ней говорилось: «Солдаты! У вас нет ни сапог, ни мундиров, ни рубах. Вам не хватает хлеба, а наши склады пусты. Тем временем у врага все имеется в изобилии. От вас лишь зависит, чтобы всё добыть. Вы хотите и можете это сделать. Итак, вперед!»
Пока Наполеон еще не император, а скромный генерал Директории. В этой роли он регулярно посылал членам Директории бюллетени — краткие справки о боях и походах.
В октябре 1796 года вышел первый бюллетень в виде печатной листовки: это уже не для членов правительства, а для народа.
Бюллетень был украшен профилем Бонапарта, увенчанного лавровым венком и императорским орлом, держащим в когтях гром и пучок ликторских розог. Весь бюллетень состоял всего лишь из одиннадцати строк. Он вкратце описывал переправу через Рейн, окружение австрийских войск, названия взятых городов.
Простая форма и короткий текст с картинками помогали понять солдатам, в каких славных исторических событиях они только что участвовали. А обыватели видели, какие великие дела совершает армия под командованием Наполеона.
Помимо каждодневной агитации в армии Бонапарт предпринял все усилия для того, чтобы «правильная информация» всеми способами распространялась и среди местного гражданского населения. Он добивался этого посредством изданий специальных газет, плакатов и листовок, передаваемых из рук в руки.
Первоначально Наполеон хотел издавать бюллетени еженедельно как газету. Но потом решил, что лучше делать это реже, но лучше — уделять больше внимания великим битвам и взятым городам. Быстро сформировалась целая серия бюллетеней Великой Армии. В последующих походах в обозе армии шли целые походные типографии. Бюллетени уходили во Францию прямо с поля боя.
Опыт оказался бесценным. Бюллетени выпускали и в кампаниях, которые вел уже Наполеон-император: в 1805, 1806–1807, 1809, 1812 и даже в 1813 году.
Наполеон, как правило, сам диктовал тексты бюллетеней, а редактировали их секретарь или начальник штаба. Первые экземпляры печатались прямо в полевых типографиях. Затем бюллетени распространялись в войсках, причем младшие офицеры или сержанты читали их вслух перед строем. Раздавать бюллетени в виде листовок «на руки» не было принято из-за относительно небольшого их количества.
Затем наиболее удачные бюллетени переиздавали в виде плакатов, которые расклеивали на стенах по городам, прибивали к деревьям в деревнях. С самого начала Наполеон издал указ о перепечатывании бюллетеней государственными типографиями и официальными газетами. И не только в Париже и Франции, но и во всех покоренных или зависимых странах.
В 1811 году Наполеон приказал Александру Бертье собрать все бюллетени предыдущих походов и издать их в виде книги.
Бюллетени трактовали исторические события так своеобразно, что в войсках скоро появилась поговорка: «Врет, как бюллетень». Тем не менее быть упомянутым в нем считалось великой честью даже для генерала или маршала. А солдаты искренне гордились, если бюллетень упоминал их дивизию или корпус.
Под конец Итальянского похода, в 1797 году, Наполеон основал собственную «корпоративную» газету Le Courrier de l'Arme d'ltalie («Курьер Итальянской армии»). С тех пор в армиях под командованием Наполеона, а затем и во всей французской армии полевые типографии печатали не только императорские прокламации и бюллетени, но и постоянную военную прессу.
У него в руках оказался мощнейший аппарат пропаганды. Аппарат, который он сам придумал и создал, и который делал из него живую легенду. И из него лично, и из тех солдат и офицеров, которые были верны Бонапарту и шли за ним.
Пропаганда укрепляла связь Главнокомандующего и армии и делала всех участников событий участниками одной пропагандистской легенды.
Наполеон был мастером информационных войн. В частности, это касалось специально организованных утечек информации, точнее, дезинформации, которые Бонапарт регулярно забрасывал через Фуше и других своих агентов в европейские правительства.
Скажем, первоначальным успехом египетского похода Наполеон был обязан грамотной организации утечки информации в адрес Лондона, будто французы планируют захватить Гибралтар. А после на своих судах обогнуть Европу и высадиться в Ирландии, где поднять восстание против англичан. Ну, ирландцы всегда и в любой момент были на это готовы, и ирландской «пятой колонны» Лондон боялся как огня. В результате адмирал Нельсон, вместо того чтобы легко и изящно перехватить Наполеона в Средиземном море, без толку барражировал вдоль берегов Испании. В то самое время, как Бонапарт безопасно доплыл на своих утлых полутранспортных суденышках с Юга Франции непосредственно до Александрии.
Вот, кстати, одна из фатальных случайностей, которые поворачивают ход истории. Нельсон в конце концов сообразил, что его одурачили и на всех парусах бросился догонять Наполеона, который, как он правильно предположил, плывет в сторону Александрии. Но тут произошло нечто уникальное: англичан подвела решительность Нельсона и быстроходность их судов. Несмотря на изначальное сильное отставание от Наполеона, они умудрились по ходу движения флот Бонапарта обогнать и прибыть в Александрию на два дня раньше! В порту они принялись расспрашивать, где французы. Перепуганные египтяне, естественно, пожимали плечами.
И Нельсон решил, что Наполеон высадится не в Александрии, а в Стамбуле. Не мешкая ни часу, он развернул паруса и ломанулся к Стамбулу. Что же дальше? Не прошло и 48 часов, как в том же александрийском порту увидели транспортные суда французов. Если бы Нельсон перехватил Наполеона на пути, с вероятностью в 99,9 % французская эскадра была бы потоплена, Наполеон был бы пленен либо погиб, ну и вся мировая — по меньшей мере вся европейская — история пошла бы по другому пути.
Шельмованию своих врагов Наполеон уделял столь же пристальное внимание, как и пропаганде своего величия, могущества своей армии, справедливости ведущихся войн. Французская пресса изображала всех его противников и внутри страны, и за ее пределами личностями совершенно ничтожными, жалкими и недостойными.
Наполеон постоянно следил затем, чтобы французские газеты перепечатывали передовицы и статьи о войне, о внешней и внутренней политике из главной парижской газеты «Монитер».
Газет он оставил всего несколько — по пальцам пересчитать: «Журналь де Пари», «Газетт де Франс», «Журналь де Л'Ампир», «Монитер», «Меркюр Галан», «Меркюр де Франс».
На оккупированных территориях все газеты должны были поступать точно так же. При малейшей попытке вести собственную линию они немедленно закрывались.
Это была первая в мире система управляемой прессы.
Принципы пропаганды Наполеона были просты: постоянно «опускать» врагов; запаздывать с сообщением плохой новости или не сообщать ее вовсе; давать строго дозированную информацию.
До какой степени была выдрессирована им французская пресса, говорит хотя бы такой известный факт. 26 февраля 1815 года Наполеон бежал с острова Эльба и вскоре с отрядом в 1000 человек высадился во Франции. По мере его триумфального шествия к Парижу резко изменялся тон газет и отзывы о нем. Вот хрестоматийная подборка сообщений парижской прессы в начале знаменитых наполеоновских ста дней.
Первый заголовок: «Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан».
Второй: «Людоед идет к Грассу».
Третий: «Узурпатор вошел в Гренобль».
Четвертый: «Бонапарт занял Лион».
Пятый: «Наполеон приближается к Фонтенбло».
Ну и последний… «Его императорское величество ожидается сегодня в своем верном Париже».
Наполеон не ограничивался печатной пропагандой. По его личному приказу лучшие художники Франции и Европы писали портреты самого Наполеона и его маршалов.
По «госзаказу» писались батальные полотна, прославляющие эпизоды из наполеоновских кампаний. Так возникла впечатляющая картина Антуана-Жана Гро «Битва при Эйлау» с центральной сценой ухаживания хирургов Великой Армии за ранеными — французскими и русскими. Сразу видно, какие они гуманные, эти французские врачи, — оказывают помощь и врагам.
Кисти того же художника принадлежит и знаменитая картина «Наполеон в госпитале чумных в Яффе». Вот штабной офицер с отвращением, не в силах вынести омерзительную вонь, отворачивает голову, прикрывая рот и нос платком. А Бонапарт, изображенный в центре, бесстрашно протягивает свою руку одному из больных. Эта картина заняла особое место в истории военной пропаганды, ибо должна была разоблачить английские обвинения в том, что Наполеон приказал расстрелять всех больных при отступлении из Яффы.
И ведь не было дыма без огня! Яффа — крепость в Палестине.
В предместье Яффы укрепилось около четырех тысяч турок, и французские офицеры в отсутствие Наполеона вступили с ними в переговоры. Турки сложили оружие, при условии, что им будет сохранена жизнь. Итак — обещание было дано.
А. Гро «Наполеон в госпитале чумных в Яффе» («Зачумленные в Яффе»), 1804 г.
Беседы с больными чумой солдатами требовали от Наполеона не меньшей храбрости, чем личное участие в боях в Северной Италии. Если эти беседы, конечно, были в реальности…
Когда прибывший к армии Наполеон узнал об этом, он пришел в бешенство: пообещать-то пообещали, а что ему делать с четырьмя тысячами пленных турок? Ни воды, ни пищи не хватало самим французам. Более того, у них не было возможностей даже приставить к туркам нормальную охрану. А пленные турки — это не пленные немцы, я бы сказал, это скорее пленные японцы. Смотрят искоса. Слова не держат и при первом же случае зубами вцепятся тебе в глотку. Промучившись три дня в размышлении, куда ему деть четыре тысячи нахлебников, Наполеон в конце концов приказал их всех расстрелять.
Конечно, потом он писал в мемуарах, что это было самое тяжелое решение в его жизни, сознался, что это было бесчестно, — и прочая, прочая. Но… что было, то было. Хотя нужно сказать, что это был единственный зафиксированный в истории случай, когда Бонапарт столь жестоко обошелся с пленными в нарушение всех правил ведения войны.
В общем, от обвинений англичан пришлось защищаться с помощью изобразительного искусства. Подобные картины (и их многочисленные копии) в обязательном порядке выставлялись на художественных салонах.
Свою роль в деле пропаганды играли и знаменитые т. н. миниатюры, лубочные гравюры на дереве, сюжетами которых становились победы Наполеона и его армия. Эти копеечные гравюры поступали в широкую продажу, раздавались детям в награду за школьные успехи или мелким служащим за прилежную работу.
Простолюдины охотно покупали дешевые миниатюры и украшали ими свои жилища. Так легенда о Наполеоне и Великой Армии приходила буквально в каждый дом.
Бонапарт знал толк и в монументальной пропаганде. При нем Париж серьезно перестроили. В круговерти кривых средневековых улочек прорубали новые широкие авеню, построили два моста и каналы для подачи воды в городские фонтаны. Но главное, в городе появился целый ряд пышных монументов, прославляющих боевые победы армии Наполеона. Бонапарт стремился превратить Париж в эдакий «второй Рим», столицу еще одной «вечной» империи. Приемы античного зодчества использовались в архитектуре Триумфальной арки, здания Биржи, фонтанов и мостов.
Пропаганда Наполеона внушала французам идею особой миссии Франции и непобедимости армии, ведомой императором.
О том, как сильно воздействовала пропаганда на людей, какие фантастические представления о мире она сеяла, говорит хотя бы такой факт: уже после оккупации Франции союзниками англичане были крайне удивлены. Оказалось, что французы даже не слышали о битве при Трафальгаре (!), в которой адмирал Нельсон разгромил французский флот. Им об этой битве решительно ничего не сообщили.
Особая роль в создании политических мифов отводилась Наполеоном России. Ведь русские и французы скрестили оружие задолго до 1812 года.
Русские и французы — на равных
Еще до 1812 года российская армия нанесла французам несколько тяжелых поражений. С ней волей-неволей, а приходилось считаться.
Наполеон прекрасно умел сочетать политику кнута и пряника — и грех тут не вспомнить об одном эпизоде, когда он совершенно очаровал Павла I, почти сделав его своим союзником. Как? Элементарно — Бонапарт приказал освободить всех русских пленных, захваченных при поражении армии Римского-Корсакова под Цюрихом. Того самого Корсакова, на спасение которого спешил Суворов во время своего знаменитого перехода через Альпы, спешил, продемонстрировав всему миру «чудеса мужества и героизма» русского солдата и свой полководческий гений, но, увы, не успел. Римского-Корсакова разбили.
Французы тогда взяли в плен около шести тысяч русских солдат. Наполеон, интуитивно чувствуя характер Павла I и понимая, на каких его чувствах можно сыграть (не случайно Павла называли последним рыцарем из европейских монархов), — сделал следующий жест. Он приказал за французский счет пошить всем русским пленным новую форму в соответствии со всеми регалиями, вернуть им оружие, выдать новую обувь и вернуть их всех за счет казны в Россию.
Благородный жест вызвал просто-таки восторг Павла Петровича, результатом чего вполне могло стать объединение с Наполеоном в военном союзе против Англии, — и опять вся мировая история пошла бы иначе.
В качестве ответного жеста Павел и послал тогда донских казаков атамана Платова завоевывать Индию. Но тут, как справедливо пишет Михаил Леонтьев, началась очередная серия «БОЛЬШОЙ ИГРЫ» — извечного геополитического противостояния Российской и Британской империй.
Бац-бац, и, не без участия английского посольства в Михайловском замке Петербурга, у Павла I неожиданно случается апоплексический удар — табакеркой по виску. Так русско-французский военный союз, к большому сожалению, и скончался…
Скоропостижно.
Сын Павла I Александр был слишком обязан англичанам, слишком проанглийски настроен… Соответственно, далее ни о каком союзе с Францией и речи идти не могло.
А всей этой коллизии предшествовала знаменитая «итальянская кампания» Бонапарта. В начале 1799 года Франция оккупировала Северную Италию. Официальным предлогом была объявлена «необходимость» воевать с австрийской армией на ее территории. Реально Франция насаждала везде свои порядки, а заодно грабила всё, что только мыслимо разграбить. До сих пор во многих французских музеях есть сокровища, вывезенные из разгромленной Италии.
«Верный союзническому долгу» Павел I Петрович послал наших солдат в помощь австрийцам, а также, по настоянию союзников, вызвал из ссылки Суворова и назначил его главнокомандующим русским экспедиционным корпусом.
В Северной Италии Суворов действовал ничуть не хуже, чем ранее против турок или поляков. Когда французский генерал Макдональд наивно вообразил себя в безопасности, Суворов за 48 часов прошел 85 километров и ударил столь неожиданно, что французы бежали, потеряв половину армии.
Отметим, что «стандартный» военный переход для армий того времени не более 25 км в день. И это немало, т. к. в среднем составляет 6–7 ч самым быстрым солдатским шагом по бездорожью с полной выкладкой (в русской армии, повторяю, это обычно 1–1,5 пуда на человека), плюс 1–2 ч на «перекур», 2–3 ч на обустройство (снять-развернуть) походного лагеря, а еще подтянуть артиллерию, помочь обозу, — вот и закончен световой день.
30 км в день проходила только хорошо организованная и подготовленная пехота. Поэтому стремительные «рывки» суворовских чудо-богатырей, без обоза, напрямую, минуя окружные мощеные дороги, повергали в шок всю Европу.
Читать бесплатно другие книги:
