Янычары. «Великолепный век» продолжается! Павлищева Наталья

– Нет… я от счастья…

Султан порывисто прижал возлюбленную к себе. Лучшего она сказать не могла.

Его нежность, а потом и желание снова захлестнули ее. Стыдясь сама себя, девушка откликнулась на зов, испытала необычный восторг и воспарила к облакам.

Потом лежала тихо-тихо, боясь спугнуть что-то необычное, что возникло вокруг нее. Стоило чуть пошевелиться, рука Абдул-Хамида плотней прижала к себе, словно он боялся отпустить свое счастье.

– Повелитель, я вернусь в свою комнату?..

– Почему, тебе плохо в моей постели?

– Нет… утром многие будут… глазеть…

Он тихонько рассмеялся.

– Подожди минутку. Передай мои слова Михришах Султан, чтобы она больше не мешала тебе…

То, что услышала Эме, поразило ее. Оказалось, султан прекрасно видел все маневры Михришах Султан, понимал причины ее поступков, но не осуждал. И даже то, что она способна отравить его самого, тоже допускал.

Эме стало спокойно от его осведомленности и одновременно страшно от сознания, в каком средоточии заговоров и ловушек она оказалась.

Абдул-Хамид погладил ее по волосам, поцеловал в лоб:

– Все в воле Аллаха. Теперь иди. Тебя проводят.

Эме выбралась из-под балдахина кровати и поспешила накинуть рубашку, старательно поворачиваясь спиной и не зная, что султану все видно в щель между тканями и он улыбается.

Смущение девушки и ее откровенное неумение использовать невиданную красоту в корыстных целях восхищали Абдул-Хамида. Он понимал, что Накшидиль оказалась игрушкой в руках Михришах Султан, прекрасно видел, что она влюблена в Селима, но теперь, после обладания ею, был не в силах отказаться от девушки.

Ни одна самая красивая наложница не могла сравниться с этой совершенной красотой, которую ее обладательница к тому же не осознавала вполне. Неискушенность Накшидиль придавала ее красоте особенный шарм.

Абдул-Хамид долго лежал, закинув руки за голову и размышляя. Что он мог дать Накшидиль? Он султан, кажется, все в Османской империи в его руках, но он слишком хорошо понимал, насколько это положение наверху непрочно. Когда-то султан был всесилен. Опоясавшись мечом Османов, он становился хозяином всей империи, а его Хасеки становились хозяйками.

Положение давным-давно изменилось, прежде всего для самого Повелителя. Много лет чехарды на троне, неумные султаны, ничему не научившиеся в Клетках, казнокрадство, засилье чиновников-взяточников, амбиции давно ставших обузой янычар, по-прежнему считающих себя силой, способной свергать и назначать новых правителей… привели к тому, что Османская империя ослабла, отстала от Европы в развитии военного дела, стала проигрывать один поход за другим, одну войну за другой. И султаны все больше не Повелители, а пешки на троне, возводимые и сбрасываемые другими силами.

Положение их Хасеки и вовсе незавидное. Прежде старые гаремы мирно доживали свой век в Старом дворце, теперь денег на содержание ставших ненужными сотен наложниц и их служанок не было, Старый дворец превратился в такое же бремя, как и янычарское войско. И избавиться от него не легче.

Но сейчас не Старый дворец и даже не висевшие тяжелой гирей на ногах янычары волновали султана, а только что ушедшая девушка. Накшидиль хочет родить от него сына… Абдул-Хамид хотел бы этого еще сильней, но он пожилой, не вполне здоровый человек, который долго не проживет. Что будет с Накшидиль и их сыном, если таковой родится? У наложницы много врагов, у кадины их во стократ больше, а уж у той, что родила второго наследника, и вовсе их несметное количество. Если с ним что-то случится, Накшидиль с ребенком останутся беззащитны, даже если он назовет этого сына наследником. Особенно если назовет наследником…

Абдул-Хамид усмехнулся: разве что и правда Накшидиль родит сына, а он сам доживет и будет силен до взросления ребенка. Что ж, хороший повод прожить долго и счастливо.

Султан знал одно: отказаться от этой красавицы он уже не в силах. И дело не только в ее совершенной красоте, но и в чистоте души, которая не замутнена ни дома, во Франции, ни здесь, в гареме. Надолго ли?

Может, под его присмотром она останется такой долгое время и будет живым родником, к которому так хорошо припасть уставшему на жизненном пути путнику? Хотелось на это надеяться.

В небе начали гаснуть звезды, и первые утренние птицы подали свои еще неуверенные голоса, а Абдул-Хамид все размышлял о Накшидиль.

Накшидиль вернулась из султанских покоев на рассвете. Она держалась так, словно боялась что-то расплескать. Позволила себя вымыть, но ни на какие расспросы Далал не отвечала.

Прилегла, чтобы хоть немного поспать.

Далал смотрела на подопечную и думала о том, что сбылось желание Михришах Султан – Накшидиль стала икбал Повелителя, и что-то не похоже, чтобы это повергло красавицу в ужас. Видно, султан нашел что-то, что примирило девушку с таким выбором. Абдул-Хамид красив зрелой мужской красотой, он добр, щедр, умен… Не будь шехзаде Селима, для Накшидиль лучшего владельца, чем султан, не найти. Но девочка влюблена в сына Михришах Султан.

Далал вздохнула: разве можно говорить о любви, если ты рабыня? Самое высокое положение, которое может занять рабыня, – стать матерью султана, но для этого нужно стать кадиной прежнего султана, родив сына, потом этого сына уберечь от многих и многих опасностей, вырастить и суметь посадить на трон. И красота здесь лишь малая часть, мало быть еще и умной, нужно быть везучей. В гаремах бывали сотни умных красавиц, но лишь единицам удавалось добираться до самого верха. Остальные либо превращались в сытых, безразличных ленивиц, либо находили упокоение в водах Босфора.

Конечно, Далал очень хотелось, чтобы именно Накшидиль повезло, чтобы Аллах взял ее судьбу в свои руки, чтобы был к девочке милостив.

А сейчас Накшидиль безмятежно спала после бурной ночи любви. Далал могла не спрашивать, что произошло, состояние девушки все рассказало опытной наставнице.

Но выспаться новой икбал не удалось: немного погодя к ней пришла Эсме Султан. Узнав, что Накшидиль еще спит, рассмеялась:

– Вай! Значит, в гареме верно болтают, что Накшидиль пробыла в спальне Повелителя до самого рассвета?

– В гареме уже знают?! – притворно ахнула Далал.

– Тебе ли не ведать, что в гареме знают обо всем, что еще только случится завтра.

Услышав голос сестры Повелителя, Эме выбралась из своей комнатки полусонная.

– Султанша…

– Досыпай, я не буду тебе мешать. А вот Повелитель свеж, бодр и, кажется, очень доволен жизнью, – лукаво рассмеялась Эсме и картинно вздохнула: – Мужчины крепче женщин после ночей любви.

Она поспешила уйти, сделав вид, что заходила лишь на минуту. Но сон уже был нарушен, Эме попросила служанок помочь одеться. Вовремя, потому что за Эсме Султан последовала еще одна нежданная гостья.

Михришах Султан не могла найти себе места, проклиная за то, что наговорила Накшидиль.

Все то, что передумала Эме, пришло в голову и Михришах. Она ужаснулась своим мыслям и поступкам. Ради возведения на престол Селима она была готова убить Абдул-Хамида, который столько претерпел сам, но не отомстил сыну того, от кого претерпел. Даже раскрыв заговор, султан не казнил племянника, хотя имел на это право.

А она еще и толкала на преступление невинную девочку. Аллах этого не простит.

Михришах Султан рвалась к власти, которая, едва забрезжив на горизонте с рождением сына, со смертью мужа отодвинулась в неизвестность, а с рождением у Абдул-Хамида своего наследника и вовсе оказалась в опасности. Но Накшидиль права: разве ради призрачной власти в этом мире можно губить душу?

Что, если ее грех падет на сына и Селиму придется расплачиваться за материнское преступление?!

Султанша не спала всю ночь, утром чувствовала себя разбитой, но была полна решимости все исправить. Запретить Накшидиль и думать о травле султана, поскольку девушка так и не стала настоящей икбал, уговорить Абдул-Хамида отдать ее Селиму. А еще она решила попросить у султана разрешение уехать в имение возле Эдирны и жить там, пока Селим не выйдет из Клетки.

Невольно шевельнулась мысль, что это может произойти уже после смерти Абдул-Хамида, а тогда будет поздно, Айше постарается сократить жизнь соперника своего сына до нескольких коротких вздохов. Михришах Султан постаралась не только отогнать эту мысль, но и укорила себя, что снова усомнилась в воле Аллаха. В Его воле оставить кого-то в живых или нет, посадить в Клетку или выпустить. Прав был Абдул-Хамид, когда, оказавшись взаперти, просто склонил голову перед Всевышним, не пытаясь требовать и что-то изменять. У него был мудрый наставник Али Хикмет, сейчас этот наставник оберегает Селима, значит, все будет хорошо.

В Топкапы к Накшидиль ехала совсем новая Михришах Султан: она признала свои ошибки и грехи пред Аллахом, хотя и сделала это не в мечети. Но Аллах милостив, он услышит искренние порывы души, хотя они легки, как дуновение ветерка в безветренный день.

Тюрхан, которую Михришах в последние дни приблизила к себе, с удивлением и интересом наблюдала за хозяйкой. С султаншей что-то происходило, только вот что? Наверняка задумала очередной подвох, ведь она вчера так долго о чем-то возбужденно беседовала с Накшидиль. После чего девушка с трудом сдерживала слезы.

Немного поколебавшись, к кому – Абдул-Хамиду или Накшидиль – ехать сначала, она решила все же сначала к султану, а к Накшидиль зайти лишь попрощаться. Но Повелитель оказался занят – он собирал Совет Дивана – и принять Михришах Султан обещал только после заседания. Пришлось отправиться в гарем.

Стоило шагнуть к воротам гарема – встретила сестру султана Эсме Султан.

– Михришах Султан? Вы были у Повелителя?

Меньше всего Михришах Султан хотелось видеть Эсме. Сестра Повелителя считала себя по положению выше Михришах и нередко это подчеркивала. Ненависти не было, выказывалось холодное уважение, однако Михришах Султан тяжело переносила насмешки Эсме Султан. Но не ответить сестре султана было бы слишком невежливо.

– Повелитель занят, он примет меня позже.

– Что-то не так в Старом дворце? Скажите мне, я смогу разрешить многие вопросы.

Михришах решила разыграть смирение:

– Нет, все хорошо. Я вверила своего сына заботам Повелителя и хотела просить его пока разрешить мне уехать в Дидимотику.

Мгновение Эсме Султан смотрела на Михришах с интересом, потом кивнула:

– Думаю, Повелитель согласится. Я встречусь с ним после Совета и скажу о вашем решении.

– Благодарю, но я попрошу сама.

– Как хотите…

В гареме – какое-то волнение, словно произошло что-то, способное нарушить покой сонного царства женщин. Но Михришах Султан прекрасно знала, что этот покой только внешний, как и уважение, выказываемое одалисками друг дружке, под оболочкой вяло текущей внешне жизни скрывались бурные подводные потоки зависти, ненависти и надежд, чаще всего бесполезных.

А нарушить покой стоячего болота могло простое появление торговки тканями, когда одна из наложниц успевала схватить отрез, который очень понравился другой. Джарийе получали ткань одного цвета и качества по воле своих хозяек, никто не считался с тем, нравится ли эта ткань и подходит ли. Иногда и без того бледные щеки какой-нибудь служанки выглядели мертвенными из-за соседства со светло-зеленой тканью, а у другой, напротив, и без того рдеющий румянец превращался в багровый из-за ярко-красной накидки.

Но это джарийе, а гезде и икбал имели право выбирать. Причем первыми ткани осматривали икбал, конечно, забирая себе самые красивые. К оставшемуся жадно тянули руки гезде. Если удачно оттенить глаза, выгодно подчеркнуть цвет кожи, то можно быть не просто замеченной, а попасть на султанское ложе и стать икбал. А там уже до кадины один шаг.

Михришах Султан шла от ворот гарема к комнаткам Накшидиль и размышляла о том, что султан немолод, потому практически ни одна из тех, кто еще не попал на его ложе, не имеет шансов стать кадиной совсем.

И все-таки в гареме что-то случилось. Возбужденные одалиски перешептывались по углам, на саму Михришах Султан любопытно косились. Что это, чего она не знает, что знать должна бы?

Накшидиль была какой-то сонной.

– Ты не заболела? – встревожилась Михришах Султан. – Мне нужно поговорить с тобой наедине, как вчера.

Девушка только кивнула. По знаку султанши Далал и служанки поспешно вышли из комнаты. Михришах присела на диван, жестом пригласив девушку садиться рядом, но та устроилась на противоположном. Султанша насторожилась, былое миролюбивое настроение начало таять, как лед на солнце. И все же сказала то, ради чего шла:

– Накшидиль, забудь все, что я тебе вчера говорила, и никогда об этом не вспоминай. Это было помрачение рассудка, навеянное колдовскими чарами. Я сама шага не сделаю против Повелителя и тебе не позволю. Попрошу Повелителя подарить тебя Селиму, он ждет тебя. Надеюсь, вы будете счастливы.

Девушка в ответ покачала головой:

– Не нужно ничего. Я была у султана…

– Что ты сделала?! Ты?.. – Михришах Султан буквально задохнулась от ужаса, она решила, что Накшидиль пересказала Абдул-Хамиду вчерашний разговор.

– Я была на ложе у Повелителя. Он выпустит шехзаде Селима и назовет его первым наследником престола, но не потому, что я просила, сам так давно решил.

На мгновение установилась полная тишина. Давно Михришах Султан не чувствовала себя такой растерянной. Она не знала не только что делать, но даже что думать! Мысли метались, как мыши, застигнутые кошкой. Почему же тогда ее саму еще не схватили и не предали смерти? Султан не поверил девчонке? Или выбирает способ казни, чтобы все надолго запомнили?

Эме спокойно выдержала обжигающий взгляд глаз-угольев, губы чуть тронула улыбка:

– Я забыла о ваших словах, Михришах Султан. Шехзаде будет следующим султаном, как только будет готов к этому. Повелитель не держится за трон, просто понимает, что шехзаде еще нужно подготовиться. Османская империя в трудном положении, и взваливать сейчас все на нового султана нечестно. Повелитель болен и долго не проживет, Селим еще успеет побыть султаном…

– Ты… говорила ему что-то обо мне?

– Нет, мы вообще не разговаривали.

– Откуда же ты знаешь о его намерениях и болезни?

– Повелитель просил вам передать.

– Ты что-то все же говорила обо мне?!

– Нет, – замотала головой Эме, – не говорила. Он сам все знает. Повелитель просто сказал, что сделает шехзаде Селима наследником и уступит ему трон, когда будет знать, что шехзаде готов к этому.

Михришах Султан сидела, прижав пальцы к вискам, и пыталась осознать услышанное. Сама Эме перестала для султанши существовать, став икбал султана, она не могла принадлежать Селиму, а своими поступками показала, что пытается стать независимой от султанши. В другой ситуации Михришах Султан быстро показала бы строптивой девчонке, что побывать в постели Повелителя вовсе не значит стать хозяйкой положения, уничтожить неопытную нахалку не так трудно, но сейчас султаншу интересовала только фраза Эме о том, что султан болен.

Потому и разрывалась Михришах Султан между желанием уехать в имение подальше от опасностей Стамбула и оттуда начать новый поход за троном для сына и опасением, что если уедет, то пропустит в Стамбуле все самое главное.

Нет, Селим сам не справится, если будет нужно проявить жесткую волю и даже пойти на преступление. А если с султаном что-то случится, то будет важен не только день – каждый час.

Это означало, что она должна остаться в Стамбуле!

Теперь Михришах Султан радовалась, что Повелитель занят, нелепо было бы попросить разрешение удалиться и после этого просить разрешение остаться. Проклятое положение, когда есть кто-то выше тебя, когда ты не можешь сделать шага без согласия султана! Простые жены купцов и то свободней!

Михришах мысленно была уже далеко от Эме, она досадовала, что выдала Эсме Султан свои намерения. Вдруг сестра расскажет брату о них?

Чтобы обдумать все, следовало поторопиться в свои покои, что Михришах Султан и сделала.

Эме была удивлена такой поспешностью:

– Что это с ней, Далал?

– Своим поступком ты изменила положение сил, султанше надо придумать, как использовать нынешнее в свою пользу.

– Равновесие, – невольно поправила Эме.

– Что?

– Равновесие сил.

– А… это все равно.

– И какое же оно сейчас?

– Хочешь знать? – усмехнулась Далал. – Слушай внимательно. Ты сказала, что султан болен, а Селим может быть назван главным наследником?

Далее Эме услышала все, о чем размышляла и Михришах Султан.

– И это из-за одного слова «болен»?!

– Накшидиль, ты в гареме, ты в Топкапы, ты совсем рядом с троном. Здесь каждое слово и взгляд могут многое значить. Привыкай, здесь ничего не бывает просто так и ничего нельзя сказать, не подумав десять раз. Вот зачем ты сказала Михришах Султан, что Повелитель болен?

– Он сам велел это сделать.

Далал недоверчиво помолчала, но потом вздохнула:

– Будь осторожней, ты можешь навлечь беду на себя и своего будущего сына.

– И ты о будущем сыне.

Далал чуть помаялась, а потом шепотом сообщила:

– Была я у Каратан…

– У кого?

– Гадалка есть такая, к ней и Михришах Султан ходила тоже.

– Что ж та гадалка не предупредила султаншу, что ее сына в Клетку посадят?

– Может, и предупредила! А о тебе сказала, что ты будешь правительницей Востока, и твой сын будет правителем, и внук тоже.

Эме вспомнила гадалку с Мартиники, усмехнулась:

– Мне уже однажды это предсказывали.

– Кто?!

– Гадалка еще дома, на Мартинике. Мне сказала это же, а моей подруге сказала, что та будет правительницей Запада.

Сказала и подумала, что для исполнения этого пророчества Роз-Мари-Жозефе придется выйти замуж за какого-нибудь губернатора Западных территорий.

– Не знаю, как твои гадалки, но Каратан еще ни разу не ошиблась. Она предсказала Абдул-Хамиду, что тот станет султаном, вот Михришах Султан и помогала ему в Клетке, книги передавала, нал… Ладно, это неважно.

– Повелитель тоже обращался к гадалке?

– Не-ет… спрашивала Михришах Султан. Она ездила к Каратан, та и сказала. Что ты родишь султану сына и станешь кадиной.

– Кадина не правительница.

– Но ведь твой сын станет Повелителем, значит, ты будешь валиде Повелителя. Это уже правительница.

– Ой, Далал… разве можно загадывать так далеко? В гареме опасно, не знаешь, доживешь ли до следующей луны.

– Это хорошо, что ты понимаешь опасность. Что сказал Повелитель, когда он тебя позовет?

– Чтобы вечером пришла.

– Так что ж мы сидим?! В хамам!

Михришах Султан едва успела вернуться в свои покои во дворце, как за ней прислали от Абдул-Хамида. Явуз склонился с лицом, застывшим, словно маска:

– Султанша, Повелитель примет вас.

Разве могла она теперь отказаться? Конечно, нет, пришлось идти.

– Повелитель, пришла Михришах Султан, – склонился перед Абдул-Хамидом Махмуд-бей.

У Михришах мелькнула мысль о том, как он умудряется быть одновременно везде и рядом с султаном.

– Входи, Михришах Султан, – поднялся навстречу невестке Абдул-Хамид. – Эсме Султан сказала, что ты хочешь уехать в Дидимотику. Почему? Что-то не так в Старом дворце?

Мысленно послав тысячу проклятий султанской сестре, Михришах горестно покачала головой:

– Мой Повелитель, я очень хотела бы навестить наши любимые с Мустафой места, чтобы вспомнить нашу любовь и счастье, которое мы испытывали там после рождения сына…

Абдул-Хамиду понадобилось усилие, чтобы скрыть изумление на лице и иронию в голосе:

– Ты говоришь о счастье в Эдирне?

Он точно знал, что после рождения шехзаде Селима ни султан Мустафа, ни тем более Михришах вместе с ним ни в какой Эдирне не бывали.

Михришах поняла, что попалась, но продолжила игру:

– Это неважно. Все равно здоровье не позволит мне совершить столь дальнее путешествие…

– Ты нездорова? Выглядишь прекрасно. Цветущая женщина. Но если что-то случилось, то я пришлю лекаря.

Теперь тысячи проклятий были посланы настырному султану, даже по лицу пробежала тень.

– Нет, Повелитель, я не настолько больна, чтобы беспокоить вашего лекаря. Кроме того, поняла, что не выдержу, не видя сына. Вы можете понять мои материнские чувства, вы теперь сам отец…

– Так ты передумала?

– Я хочу просить вас о другом.

– Слушаю тебя, Михришах Султан.

– Позвольте мне вернуться в свой дворец. Там я чувствовала бы себя лучше.

Абдул-Хамид, только что выслушавший от Эсме Султан очередную порцию жалоб на своеволие султанши, присутствие которой будоражит царство отвергнутых одалисок, превращая его в осиный рой, и обходится так дорого, что впору сокращать гарем самого султана в угоду Старому дворцу, усмехнулся:

– Если дело только в этом, Михришах Султан, то я согласен.

– Благодарю вас, Повелитель.

– Но шехзаде Селим будет жить в Топкапы, ему подготовили покои рядом с моими.

Михришах Султан, снова почувствовав себя одураченной, едва не взвыла.

– Повелитель, почему бы ему не жить дома?! Вы не доверяете мне?

– Племяннику нужно еще многому научиться, многое узнать. Здесь с ним будет продолжать свои мудрые беседы Али Хикмет.

– Но беседы можно проводить и у нас во дворце.

– Михришах Султан, я так решил! – В голове султана зазвенел металл. Это было неожиданно, султанша даже вздрогнула.

– Простите меня, Повелитель, я просто боюсь, чтобы присутствие моего сына в Топкапы не обременяло вас, а мое присутствие в Старом дворце – Эсме Султан.

– Ты можешь переехать туда, где тебе удобней, а Селим останется под моим присмотром. Это все, о чем ты хотела просить?

– Да, Повелитель.

– Тебе прислать моего врача?

– Благодарю вас, но мои сами справятся.

– Можешь идти, у меня еще много дел сегодня…

Уже шагнув к двери, Михришах остановилась:

– Повелитель, я смогу навещать сына здесь?

– Шехзаде Селим будет приходить к тебе, хотя и не каждый день. Он уже достаточно взрослый, чтобы иметь гарем и решать все самому, тебе не кажется?

– Как прикажете…

Итак, он повернул все по-своему. Она теперь будет в своем дворце, что вовсе не рядом с Топкапы, а сын подле султана, хотя и не в Клетке. Быть вне дворца – значит быть вне придворной жизни, в стороне, на обочине дороги, по которой мимо несутся всадники. Один из этих всадников ее сын Селим, на которого единственная надежда, но ему невозможно ни помочь, ни даже понять, куда мчится.

Михришах Султан боялась сама себе признаться, что страшит ее еще и понимание, что сын может попросту забыть мать. Конечно, забыть образно говоря, то есть перестать слушать ее советы, принимать ее волю. Это отчасти уже произошло под влиянием Али Хикмета. Михришах Султан признавала мудрость советчика, его совестливость и богобоязненность, но пусть бы он эти лучшие качества внушал Абдул-Хамиду. Они были хороши для шехзаде Абдул-Хамида, сидевшего взаперти долгие годы, но никак не для молодого и энергичного Селима.

Султанша готова признать, что для того, кто хочет власти, совестливость слишком обременительна, а иногда и вовсе смертельно опасна. Как и кристальная честность, и даже богобоязненность. Грешно так думать, но идеальных султанов не бывает, каждый по-своему несправедлив или жесток, каждый по-своему нарушает законы человеческие и даже данные Всевышним. Без этого власти быть не может, без этого ее не только не удержать, но и не добиться.

Если справедливый и совестливый Али Хикмет научит Селима быть только таким, то век нового султана окажется слишком недолгим. Власть – дама требовательная и жестокая, она не прощает тихонь, мямлей и слишком совестливых. Даже Абдул-Хамид, которого считали ни на что не способным, вдруг оказался сильным и жестким.

Появилась надежда, что Али Хикмет сумеет и в новом подопечном воспитать эти качества. Но пока все было не ясно.

Михришах Султан не оставалось ничего, кроме как вернуться со всеми слугами и всем скарбом в свой дворец и ждать, когда же Селим придет навестить мать, чтобы попытаться внушить ему свое видение мира, и османского престола особенно.

Эме вошла в спальню и остановилась, не зная, что говорить и куда девать руки. Снова все наставления Далал вылетели из головы.

Абдул-Хамид ждал ее прихода. Он был в рубашке, тут же кивком отправил прочь евнухов и протянул к ней руки:

– Иди ко мне.

Шагнула навстречу, остановилась в нерешительности. Но султан пришел на помощь сам. Он снова развязал пояс ее халата, сбросил его с плеч на пол, взялся за завязки красивой рубашки. Эме растерянно оглянулась на горящие светильники, в комнате светло как днем. Остальное лучше бы в полутьме…

Но Абдул-Хамид покачал головой, словно догадавшись о ее мыслях:

– Я хочу видеть тебя всю и при свете. Ты ведь хочешь родить мне сына? Подчиняйся.

Эме подчинилась, позволяя разглядывать себя, постепенно внутри все заполнял жар, особенно от его прикосновений. Султан погладил грудь, обвел пальцами сначала один сосок, потом второй. Возбужденная ласками грудь легко отозвалась, поднявшись, соски набухли.

– Хорошо… Тебя учили искусству любви?

– Да.

– Пойдем, покажешь, что запомнила… А я подскажу…

Удивительно, но рядом с Абдул-Хамидом она забывала о существовании Селима. Любовные ласки султана поглощали Эме настолько, что все остальное переставало существовать. Абдул-Хамид умел доставить наложнице удовольствие, погружая ее в волны восторга одними своими прикосновениями, причем это не был многолетний опыт. Какой мог быть опыт у человека, просидевшего большую часть жизни в Клетке? Нет, Абдул-Хамиду его движения подсказывала любовь. Ему хотелось, чтобы это прекрасное тело и душа, которой тело принадлежало, откликались на любовный зов, принадлежали ему не потому, что Повелитель и иначе нельзя, а потому, что желали его как мужчину.

Султан своего добился. Эме день за днем проводила словно в угаре, думая только о предстоящей ночи и готовясь к ней.

Далал пыталась что-то советовать, но Эме только отмахивалась от нее. Какие советы, если от прикосновений пальцев Абдул-Хамида к груди внутри все загорается пламенем желания, а тело само решает, как ему откликаться на остальное. Абдул-Хамиду удалось пробудить в Накшидиль женскую силу и не давать угаснуть. И только они двое знали, что наедине султан ухаживает за своей наложницей, а не наоборот.

Султан был доволен, ведь он каждое утро присылал наложнице роскошные подарки и напоминал, что ждет вечером снова.

Гарем шипел: она уморит Повелителя своим неистовством!

– А еще прикидывается скромницей!

– Она небось училась искусству обольщения во французском доме свиданий.

– Да, они там все опытные, нам и не снилось такое…

Неделя любви принесла свои плоды: к тому времени, когда сам Абдул-Хамид решил, что юная женщина слишком измотана их любовной сиестой, Эме была уже беременна.

Когда очередные регулы не пришли в нужный день, Эме даже внимания не обратила, зато заметила Далал. Заметила, но промолчала…

Еще через два дня осторожно поинтересовалась:

– Накшидиль, а у тебя не должно быть…

– Должно, но их нет, – спокойно посмотрела на наставницу Эме. – Я беременна, и без того чувствую.

– Ну и хорошо, и прекрасно. Только никому не говори об этом, даже Повелителю и Михришах Султан. Тебя не тошнит по утрам?

– Нет.

Оставив подопечную спать, Далал отправилась к султанской сестре.

Эсме сидела в своей комнате, глядя вдаль на полоску, где на горизонте сливались в единое целое небо и вода. Служанки молча застыли возле стен, незаметные, словно тени, послушные, как тени, существующие и несуществующие одновременно, как тени. Обычай велел им находиться рядом с госпожой, сменяя друг друга, круглые сутки.

Султанша, привыкшая с раннего детства видеть и не видеть прислуживающих рабынь, попросту не замечала их. Это удобно – если желаешь что-то отдать или положить, достаточно просто протянуть руку в сторону, то, что в руке, быстро подхватят. Вовремя подадут, принесут, уберут…

Хорошие служанки раньше самой госпожи догадаются, что именно ей понадобится в следующий момент, передадут приказ на кухню, чтобы приготовили сладости или шербет, раньше, чем уста султанши начнут произносить такой приказ, распорядятся о носилках или принесут платье до того, как Эсме Султан решит куда-то отправиться. Хороших рабынь ценят…

И не замечают. Именно такие особенно хороши – которых не видно и не слышно.

Эсме Султан не задумывалась о том, что никогда не находится одна, и давно перестала чего-то желать, поскольку даже то, какое надеть платье, за нее решают рабыни. Поэтому когда вчера новая наложница султана Накшидиль сказала ей, что это несвобода – всегда быть под присмотром, даже не сразу поняла, о чем речь.