Кладбище домашних животных Кинг Стивен
Они вернулись домой поздно. На церемонии погребения – ее провели в маленькой часовне «Моунт Хоп», ведь могилу Нормы не смогут вырыть до весны, Элли неожиданно расплакалась.
Луис посмотрел на нее, удивленный, но не встревоженный по-настоящему.
– Элли, что с тобой?
– Не будет больше печенья, – всхлипывала Элли. – Она делала для меня великолепное овсяное печенье. Но она больше ничего делать не будет, потому что умерла. Папочка, почему люди умирают?
– Я точно не знаю, – ответил Луис. – Освобождают место для новых людей, я так считаю. Маленьких людей, похожих на тебя и твоего брата Гаджа.
– Я никогда не выйду замуж, не буду заниматься сексом и иметь детей! – решила Элли и уверенно все выговорила. – Тогда, может быть, этого никогда не случится со мной! Это т-т-точно!
– Но Смерть приносит конец страданиям, – спокойно возразил Луис. – Я, как доктор, вижу много страданий. Одна из причин, почему я работаю в университете.., я не хочу изо дня в день видеть, как страдают люди. Молодые люди очень часто страдают от боли.., сильной боли.., но дело не только в страданиях.
Он сделал паузу.
– Хоть верь, хоть не верь, дорогая, но приходит время, когда люди становятся старыми. Смерть не всегда кажется им такой уж плохой и жуткой, как тебе. У тебя еще впереди многие и многие годы…
Элли заплакала, потом зафыркала, а потом успокоилась. Перед тем, как они отправились домой, она спросила, можно ли включить радиоприемник в машине. Луис сказал, да, и она поймала песню в исполнении Шакина Стевенса: «Этот дом окружен олеандрами» на волне ЦРЗА18. Вскоре Элли начала подпевать. Когда они приехали домой, она побежала к маме и залепетала, рассказывая о похоронах. Надо отдать должное терпению Речел, та слушала внимательно, полная сочувствия и выдержки.., хотя Луису показалось, что выглядела она бледной и задумчивой.
Потом Элли спросила ее, знает ли она, как делается овсяное печенье, и Речел сперва нахмурилась, а потом ее брови от удивления поползли вверх. Она словно ожидала какого-то вопроса в таком роде.
– Да, – ответила Речел. – Хочешь испечь печенье?
– Конечно! – воскликнула Элли. – Давай попробуем, а мам?
– Можно, если папа согласится часок посидеть с Гаджем.
– Посижу, посижу, – сказал Луис. – С радостью.
Вечер Луис провел, читая и сочиняя отзывы на длинные статьи в «Обзор медицинской литературы». Старые споры касательно того, как снимать швы, начались заново. В маленьком мирке тех, кто интересуется лечением незначительных ран, этот спор продолжался бесконечно. Старые враги ссорились из-за пустяков.
Луис решил было попозже вечером написать письмо, где выразил бы иную точку зрения, доказав, что писавший статью, главным образом довольствуется субъективными ощущениями; приведенные примеры отнюдь не удовлетворительны, а научные поиски автора статьи почти преступны. Наконец, Луис стал смотреть на статью с юмором. Если написать все, что он хотел бы сказать по этому поводу.., это равносильно тому же, что грубо «вые…ь» человека в лоб. Луис стал искать в своих бумагах копию одной статьи по этому вопросу, когда его позвала Речел, спускавшаяся по лестнице:
– Поднимешься, Луис?
– Да, – ответил он, посмотрев на жену. – Все в порядке?
– Оба крепко спят.
Луис внимательно посмотрел на жену.
– Они-то спят. А ты?
– Я в порядке. Читала.
– С тобой точно все в порядке? В самом деле?
– Да, – ответила она и улыбнулась. – Я люблю тебя, Луис.
– Я тоже люблю тебя, крошка, – он посмотрел на книжный шкаф, где лежала нужная статья. Она наверняка лежала на своем месте. Потянувшись, Луис достал как раз ее.
– Пока тебя с Элли не было, Черч притащил домой крысу, – сказала Речел и попыталась улыбнуться. – Конечно, было неприятно.
– Ах, Речел, я не знал, – Луис надеялся, что его голос не прозвучит чересчур виновато. – Это разве плохо?
Речел села на ступеньку. Она была в розовой ночной рубашке, лицо без грима, и лоб сверкал в электрическом свете; волосы были стянуты на затылке резинками в короткие хвостики. Выглядела она, словно маленькая девочка.
– Я позаботилась обо всем, – сказала она, – но ты знаешь, я вышвырнула кота за дверь с помощью вакуумного пылесоса, когда он решил остаться охранять.., труп. Эта тварь рычала на меня. Черч раньше никогда не рычал. Он, кажется, изменился. Ты не знаешь, может, у него чума или что-то похуже? А, Луис?
– Нет, – медленно ответил Луис, – но если ты хочешь, я отвезу его к ветеринару.
– Я хочу, чтобы все шло нормально, – сказала Речел и беззащитно посмотрела на мужа. – Ну, так ты идешь? Я пойду спать.., я знаю, ты работаешь, но…
– Конечно, – ответил он так, словно занимался какой-то ерундой. Но ведь на самом деле он ничем важным не занимался.., он ведь знал, что никогда не напишет этот отзыв, потому что не путь превышения престижа, а завтрашний день принесет еще какие-нибудь новости. Кот принес крысу, ведь так? Крыса, которую принес Черч, это точно, была разодрана на кровавые куски, с выпущенными кишками, а может, и без головы. Да. Черч принес крысу. Крысу для Луиса.
– Пойдем спать, – сказал Луис, выключая свет. Луис и Речел вместе поднялись по лестнице. Луис обнял ее за талию.., а потом в спальне любил ее так хорошо, как только мог. И входя в нее, жесткий, с хорошей эрекцией, он прислушивался, как жалобно, словно подвывая, стонал за разукрашенными морозом окнами зимний ветер. Луис удивился коту Черчу, раньше принадлежавшему его дочери, а теперь ему самому, удивляясь, где он сейчас, кого выслеживает или убивает. «Мужское сердце более жестокое», – подумал он. А ветер продолжал петь свою похоронную песнь. И не где-то там, в многих милях отсюда, где лежала Норма Крандолл, которая скоро воссоединится с сыном Луиса; Норма в сером, под металл, американском гробу, стоящем на каменной плите в склепе «Моунт Хопа»… Владелец похоронного бюро напихал ей за щеки много хлопка, чтобы они не ввалились…
Глава 34
Элли исполнилось шесть лет. В день рожденья она приехала из школы домой в бумажной шляпе и привезла несколько рисунков, которые подарили ей ее друзья; они специально нарисовали эти рисунки для нее (на лучших из них Элли выглядела как дружелюбно настроенное пугало). Еще она привезла захватывающую историю о том, как хлопала в ладоши на школьном дворе во время перемены. Эпидемия гриппа прошла. В университете только двух студентов отправили в больницу в Бангор; и Саррандра Гарди спас жизнь одному юноше с ужасным именем Петер Гумпертон, у которого после того, как его доставили в лазарет, начались конвульсии. Речел увлеклась и часами смотрела передачи со светловолосым мальчишкой-болтуном из «А В» из Бревера и напыщенно все ночи напролет читала Луису нотации о том, как складывать джинсы.
– ..хотя, может, это годится только на то, чтобы быть напечатанным на туалетной бумаге, – каждый раз добавляла она в конце.
– Если все это выжать, то, может, в комментариях этого паренька найдется пара дельных мыслей, – примирительно ответил Луис.
Речел смеялась аж до слез.
Синий, холодный февраль прошел и начались дожди, мартовские заморозки, оттепели, казалось, стали ярче светить оранжевые фонари вдоль дороги. Скоро большая часть горя Джада Крандолла ушла…того горя, которое, как утверждают психологи, отступает через три дня после смерти любимой, но еще сильно в течение четырех-шести недель, в большинстве случаев, как и пришедшее на смену зиме время года, которое жители Мэйна называли «глубокой зимой». Но время идет, время склеивает человеческие чувства, пока они не превращаются во что-то вроде радуги. Сильная печаль станет слабее, мягче; слабая печаль превратится в сожаление, а сожаление – в воспоминание, – процесс, который занимает от года до трех лет, если все нормально. Пришел день, когда пора стало подстригать Гаджа. Луис увидел, что волосы его сына потемнели; обрадовался этому и чуть опечалился, но только в глубине души.
Приближалась весна.
Глава 35
Луис Крид верил, что последний по-настоящему счастливый день в его жизни – 24 марта 1984 года. То, что случилось дальше, обрушилось на его семью смертоносной ношей. Им осталось всего семь недель покоя и за эти семь недель не произошло ничего выдающегося. Луис предполагал, что даже если бы не было последующих, ужасных событий, март 1984 года он запомнил бы навсегда. Дни, которые были неподдельно хорошими – хорошими в любом смысле – редко так бывает. На самом деле это длилось чуть меньше месяца – редкий дар при любых обстоятельствах. Луису даже стало казаться, что Бог, в своей безграничной мудрости, подарил им время, когда отступают все невзгоды.
Было воскресенье. Луис сидел дома с Гаджем, в то время как Речел и Элли отправились по магазинам. Они уехали в Джадом в его старом и грохочущем пикапе «1Н-159», не потому, что их большой автомобиль забарахлил, а просто потому, что старику была приятна их компания. Речел спросила Луиса, сможет ли он посидеть с Гаджем, и он ответил, что, конечно. Он был рад тому, что Речел уезжает; после зимы в Мэйне, в Ладлоу, он стал считать, что ей больше надо бывать на людях. Речел по-прежнему выглядела подтянутой и свежей, но Луису показалось, что она стала чуть безумной.
Гадж проснулся около двух часов дня, завозился и был явно не в духе. Он нашел Ужасных Двойняшек и утащил куклы к себе. Луис несколько раз, безуспешно, попытался придумать занятие ребенку, но Гадж играть не хотел. Что-то пошло не так. У ребенка бурлило в животике, и Луису это не понравилось, тем более, что он увидел синий мраморный шарик. Это был один из шариков Элли. Ребенок мог проглотить игрушку. Луис убрал шарик – надо было убрать все, что Гадж мог запихнуть в рот, но это решение, несомненно похвальное, нельзя было претворить в жизнь и одновременно развлекать ребенка.
Луис прислушался к шуму весеннего ветра, посмотрел на облака, играющие светом и тенью на соседнем поле. Поле это принадлежало миссис Винтон. Неожиданно Луис подумал о «ястребе», которого купил пять или шесть недель назад на обратной дороге из университета. А ведь мог тогда купить что-нибудь другое!
– Гадж! – позвал Луис.
Гадж нашел под кроватью зеленый фломастер и теперь тщательно раскрашивал одну из любимых книжек Элли «Еще немного дров в костер соперничества брата и сестры», – подумал Луис и усмехнулся. Если Элли не обратила внимания на то, что Гадж разукрасил бяками-закаляками ее любимую «Где обитают дикие звери» раньше, чем Луис отобрал ее у малыша, то Луису и впрямь стоит помолчать об уникальной избалованности Гаджа.
– Фто? – резко ответил Гадж. Он уже говорил почти хорошо. Луис решил, что ребенок и понимает все отлично.
– Не хочешь прекратить это варварство?
– Пфи! – возбужденно ответил Гадж. – Пфи! Где пчки, пап?
Это предложение, если точно воспроизвести его, звучало примерно так: «Пти. Где мьи чки па-ап?» и переводилось: «Где мои тапочки, папа?». Луис часто удивлялся языку Гаджа, но не потому, что тот был милым, а потому, что все маленькие дети разговаривали точно иностранцы, обучающиеся английскому неким беспорядочным, но всегда сверхъестественно правильным путем. Он знал, что дети могут воспроизводить вес звуки человеческого голоса, допуская…плавные трели, которые отличают студентов-французов, первый год изучающих английский, ворчание и щелканье австралийских дикарей, грубое звучание немцев. Научившись говорить, дети теряют такую способность. Луис удивлялся (и уже не в первый раз), ведь детство – время, которое забывается, но почему-то именно в детстве закладываются основы знаний.
«Чки» Гаджа были, наконец, найдены.., они тоже оказались под кроватью. Луис верил, что в семьях, где маленькие дети, свободное пространство под кроватью обладает сильным и таинственным электромагнетизмом, который притягивает вес виды мелочей – все, от болтов, заколок, ползунков, до цветных фломастеров и старых номеров журнала «Сезам Стрит» с кошками между страницами.
Рубашонка Гаджа, однако, оказалась не под кроватью. Она лежала на середине лестницы. Его красная шапочка, без которой Гадж отказался покидать дом, отличалась от остальных вещей, потому что оказалась на месте – в стенном шкафу. Это было, естественно, последнее место, куда они заглянули.
– Куда едем, пап? – по-компанейски спросил Гадж, протянув руку отцу.
– Пойдем на поле миссис Винтон, – ответил Луис. – Запустим бумажного змея.
– Бумея? – с сомнением спросил Гадж.
– Тебе понравится, – сказал Луис. – Подожди-ка минутку.
Они оказались в гараже. Луис нашел свое кольцо с ключами от незапертой кладовки. Включив в кладовке свет, он быстро обнаружил «ястреба», до сих пор лежавшего в полиэтиленовом пакете универсального магазина с прикрепленным ценником. Луис принес змея домой в середине февраля и с тех пор сам сгорал от нетерпения и желания запустить игрушку.
– Фто? – поинтересовался Гадж. В переводе означало: «Что же это такое, чего я не знаю?»
– Это – воздушный змей, – сказал Луис и вытащил змея из пакета. Гадж смотрел, заинтересовавшись, в то время как Луис собирал «ястреба», который должен был раскинуть прочные пластиковые крылья футов на пять. Его выпуклые, красные глаза горели на маленькой головке, сидевшей на небрежно раскрашенной розовой шее.
– Птица! – закричал Гадж. – Птица! Пап! Дай пцичку!
– Конечно, это – птица, – согласился Луис, прикрепляя палочки в пазу на задней части змея и привязывая нить длиной пять сотен футов, которую купил по случаю. Посмотрев назад, он повторил Гаджу:
– Тебе понравится это, малыш.
Гаджу понравилось.
Они запустили змея на поле миссис Винтон. Луис резко поднял змея в ветреное мартовское небо. Он не пускал воздушного змея с…сколько же лет? Ему было двенадцать. Девятнадцать лет назад? Боже, это ужасно.
Миссис Винтон – женщина того же возраста, что и Джад, но неизмеримо более хрупкая, жила в кирпичном доме в другом конце поля. Ныне она редко выходила из дома. За ее домом поле кончалось и начинался лес – лес, откуда рукой подать до Хладбища и до земли, где хоронили своих мертвых Микмаки.
– Бумей летит, пап! – закричал Гадж.
– Конечно. Смотри, как это делается! – Луис отклонился назад, смеясь и радуясь. Он стал разматывать катушку с нитью так быстро, что нить нагрелась и огнем обожгла его пальцы. – Посмотри на «ястреба», Гадж! Он хочет вырваться!
– Вырваться! – закричал Гадж и засмеялся, звонко и радостно. Солнце выплыло из-за толстого серого весеннего облака, и температура сразу же, казалось, поднялась градусов на пять. Сын и отец купались в ярких, удивительно, почти по-летнему теплых, мартовских солнечных лучах, а вокруг поднималась сухая трава поля миссис Винтон; над ними кружил «ястреб». Он рвался в синюю вышину. Его пластиковые крылья вибрировали в воздушных потоках, так же как вибрировали в те дни, когда Луис был мальчишкой. Луис всегда хотел взлететь над землей, посмотреть на мир сверху. Какой он, этот мир, на самом деле? Только картографы в детстве могли видеть такие сны. Поле миссис Винтон, такое белое и ровное, словно паутиной, перечеркнутое сугробами еще не до конца стаявшего снега, выглядело огромным параллелограммом, словно заплетенный в каменную оправу с двух сторон – с одной стороны черным потоком текла дорога, а с другой начиналась речная долина. С высоты «ястреб» видел все это своими красными глазами. Река напоминала холодную серую стальную ленту – по ней плыли обломки льда; на другой стороне реки стояли Гампден, Невбург, Винер-порт, где располагались доки. Возможно, плавая под клубящимися облаками, «ястреб», видел Шахту Святого Иова или даже край земли, где Атлантика обрушивала свои валы на голые скалы Чапслвэйта.
– Посмотри, как он летит, Гадж! – воскликнул Луис и засмеялся.
Гадж оказался далеко позади. Он то и дело готов был упасть в грязь. Его личико расплылось в широкой улыбке. Он махал змею.
Луис слегка расслабился и сказал Гаджу, чтоб тот подержался одной рукой за катушку. Гадж вцепился в нее, даже не глядя по сторонам. Он не мог отвести глаз от змея, который летал и танцевал на ветру.. Тень змея металась по полю.
Луис дважды обмотал веревку вокруг кисти Гаджа и только потом, посмотрев на нить, удивился, как сильно тянет она малыша, как она напряжена.
– Фто? – спросил малыш.
– Теперь ты сам держишь эту летающую штуку, – объяснил Луис. – Молодец. Это твой змей.
– Гадж пускает Бумея? – спросил Гадж так, словно спрашивал не отца, а себя самого, чтобы удостовериться. Экспериментируя, он потянул веревку; змей метнулся вниз. Луис и сын вместе засмеялись. Гадж вытянул вперед свободную руку, словно хотел схватить игрушку, но Луис засмеялся, а потом забрал у него нить. Так они и стояли вместе посреди поля миссис Винтон, следя за «ястребом».
Этот момент Луис не забудет никогда. Как он запустил змея, точно мальчишка, а потом обнаружил часть себя, воплотившуюся в Гаджа, его сына. Ему казалось, что он стал таким же маленьким, как Гадж, и что он смотрит на мир его глазами.., смотрит на мир, огромный и яркий; мир, где поле миссис Винтон было необъятным как Соленая равнина Бонневилля; а воздушный змей парил над ними, становясь все меньше и меньше. Нить билась в его руке, словно живое существо; ветер ерошил ему волосы.
– Бумей летит! – кричал Гадж отцу. Луис обнял Гаджа за плечи и поцеловал мальчика в щечку, которую ветер раскрасил в розовые тона.
– Я люблю тебя, Гадж, – сказал он. Это касалось только их двоих. Все было правильно.
Гадж, которому жить оставалось всего два месяца, засмеялся пронзительно и радостно.
– Бумей летит! Бумей летит, пап!
Они забавлялись со змеем, пока не приехали Речел и Элли. Луис и Гадж так высоко подняли змея, что едва не упустили нить. «Ястреб» почти растаял в небесах – превратился в маленький черный силуэт в небе.
Луис обрадовался, увидев своих дам, и зашелся от смеха, когда Элли сперва упустила нить, а потом погналась за катушкой по пожухлой, прошлогодней траве и, поймав ее, попыталась распутать нить. Но появление жены и дочери чуть изменило все вокруг, и Луис очень сожалел, что все кончилось, когда минут через двадцать Речел заявила ему, что она надеется, что несмотря на ветер, Гадж не простудится.
Змея спустили, сражаясь с ветром за каждый метр веревки. Наконец, ветер сдался. Луис сложил змея: черные крылья, выпученные, словно налитые кровью глаза и все остальное, а потом спрятал змея в кладовку. В этот вечер Гадж съел ненормально много «хотдогов». Потом Речел уложила его в кроватку, а Луис позвал Элли и серьезно с ней поговорил о мраморных шариках, разбросанных, где попало. При других обстоятельствах разговор мог бы закончиться тем, что Луис просто-напросто накричал бы на дочь, ведь Элли отнеслась к его лекции, как и к остальным, с большой долей надменности.., даже слегка оскорбительно. Ей показалось, что ее обвиняют в какой-то ерунде так, словно это серьезное преступление. Она всегда так себя вела, когда ее ругали. Но не это спасло ее от Луиса, когда она попросту отмахнулась от его слов. Просто Луис слишком устал. До конца того дня, когда он пускал змея с сыном, Луис оставался в хорошем настроении, и Элли даже не захотелось капризничать. Она согласилась быть более осторожной, а потом отправилась вниз и смотрела телевизор до 8.30, «Ладно, может, так даже лучше», – подумал Луис, не зная, что шарики на самом деле не такая уж большая проблема по сравнению с грузовиками «Оринго». Вот те-то были настоящей проблемой.., настоящей проблемой.., как Джад Крандолл и предупреждал их в тот августовский день, когда они только приехали…
Луис поднялся наверх минут через пятнадцать после того, как уснул Гадж. Сын его спокойно спал, а если иногда просыпался, то пил из бутылочки молоко, презрительно глядя в потолок.
Поправив одеяльце Гаджа, Луис поцеловал сына.
– Спи спокойно, Гадж, – сказал он.
– Бумей летал, папа? – спросил Гадж.
– Да, он на самом летал, – сказал Луис и у него на глаза навернулись слезы. – Точно, летал, мой мальчик.
– Бумей летал, – сказал Гадж. – Бумей – небо.
Малыш повернулся на бок, закрыл глаза и уснул. Только так.
Луис вышел в коридор, а потом, обернувшись, увидел желто-зеленые глаза, пристально уставившиеся на него из стенного шкафа Гаджа. Стенной шкаф был открыт.., что-то случилось… Сердце ушло в пятки, а рот Луиса искривился в гримасе отвращения.
Открыв пошире дверцы шкафа, Луис подумал… (Зельда.., это Зельда в шкафу. Сейчас она высунет свой черный язык)…
…но уверен в этом Луис не был. Конечно, это всего лишь Черч. Кот в шкафу. Увидев Луиса, Черч выгнул спину, словно кот с плаката Хеллоуина, зашипел, чуть приоткрыв рот, обнажив острые, как иглы, зубы.
– Выходи оттуда, – прошептал Луис. Черч снова зашипел, но не пошевелился.
– Убирайся, кому сказал! – Луис взял первую вещь, попавшуюся под руку – игрушку Гаджа – пластмассовый паровозик, который в сумраке казался темно– красным, словно сухая кровь. Луис махнул им в сторону Черча. Кот не пошевелился, только снова зашипел.
И неожиданно, без всякой задней мысли, Луис ударил игрушкой кота, не играя ударил, не по-доброму. Он врезал коту изо всех сил, рассердившись на то, что кот сидел тут, в стенном шкафу, в комнате его сына и не желал убираться прочь. Игрушка сбила кота смог. Черч завизжал и бросился бежать; со своей грациозностью врезался в дверь и едва удержался на ногах.
Гадж забеспокоился, забормотал что-то, повернулся и снова затих. Луис почувствовал тошноту. Пот стекал у него по лбу.
– Луис? – На первой ступени лестницы внизу стояла Речел. Ее голос звучал встревоженно. – Что случилось? Гадж выпал из колыбельки?
– Все в порядке, дорогая. Черч случайно опрокинул пару его игрушек.
– Ах, тогда все в порядке.
Луис почувствовал себя так, словно.., словно, посмотрев на сына, обнаружил свернувшуюся на нем змею или большую крысу, притаившуюся на книжной полке. Конечно – иррациональное ощущение. Но, когда кот зашипел на него из шкафа…
(Зельда, – подумал он… – Зельда – Волшебница Изумрудного Города; Оз – Веикая и Ушшасная).
Луис закрыл дверь шкафа, задвинув игрушки назад, прислушался к тихому щелчку щеколды. Мгновение поколебавшись, он запер шкаф.
Луис вернулся к колыбели Гаджа. Крутясь, ребенок скомкал, сдвинул оба одеяла. Луис распутал узел, расправил одеяла, положив их, как положено, а потом долго стоял, наблюдая за сыном.
ЧАСТЬ II.
ЗЕМЛЯ, В КОТОРОЙ ХОРОНИЛИ МИКМАКИ
Придя (в Иерусалим), Иисус узнал, что уже четыре дня Лазарь лежит в гробнице…
…Марфа же, когда услышала, что Иисус идет к ним, вышла навстречу Ему…
И сказала Марфа Иисусу: Господи, если бы ты был здесь, не умер бы брат мой, потому что я знаю: о чем бы ни просил Ты у Бога, Бог даст Тебе.
Иисус говорит ей: воскреснет брат твой.
Евангелие Иоанна (пересказ)
– Хей-хо! То ли еще будет!
Кассандра.
Глава 36
Должно быть, абсурдно верить в то, что могут существовать какие-то границы ужаса, который может вынести человеческий разум. Наоборот, кажется, что существует некий необратимый процесс падения во «тьму», все глубже и глубже, хотя не так уж глубоко, чтобы этого нельзя было представить. Кошмары встают черной стеной. Ужас плодит ужас. Одно недоброе совпадение вызывает следующее до тех пор, пока тьма не заливает весь мир… Наиболее ужасные вопросы – те вопросы, которые так же как большая часть страхов человека порождают и поддерживают постоянную настороженность, вызывают изумленные взгляды непосвященных. В таких случаях самая здравая мыль: бежать, спасаться; или ужас сломит, согнет вас. В таких случаях только единственное чувство – чувство юмора не подводит вас…
Такие мысли появились бы и у Луиса Крида, если бы он задумался о том, что последует за похоронами его сына – Гаджа Уильяма Крида, состоявшимися семнадцатого мая; но любая рациональная мысль или попытка реалистически подойти к происходящему оборвалась на похоронах, где произошла неприятная стычка с тестем (само по себе плохо), что вызвало еще более ужасные последствия – финал возмутительной мелодрамы. Страшный скандал стал лишь той последней каплей, которой не хватало Речел, чтобы затрястись и разрыдаться в Восточной Комнате морга «Брукинса-Смита», где в закрытом гробу лежал Гадж, и тогда Саррендра Харди вывел ее в фойе.
Ирония произошедшего в том, что Речел почти не участвовала в финальном эпизоде драмы Кридов… Одно можно сказать: стычка между Луисом и мистером Ирвином Голдменом произошла не во время «утренних часов посещения» (с 10 до 11.30), а во время «вечерних часов посещения» (с 14 до 15.30).
Речел утром в морге не была: она просто не могла. Она сидела дома с Джадом Крандоллом и Стивом Мастертоном, а Луис еще не знал, получится или нет у него то, что он задумал сделать через сорок восемь часов без помощи Джада и Стива.
Для Луиса и для остальных членов его семьи было хорошо то, что рядом с Луисом оказался Стив. Из-за потрясения от смерти сына Луис был не в состоянии принимать какие-либо решения; даже не мог сделать что-нибудь столь незначительное, как, например, укол жене, чтоб облегчить ее страдания. Луис даже не заметил, что Речел, явно стремившаяся в морг во время «утренних часов посещения», пыталась уехать из дома в домашнем халате, который, к тому же, неправильно застегнула. Ее волосы были немыты и непричесаны, спутались. Под глазами темнели синяки, а сами глаза запали так глубоко, что лицо казалось неживым. Тело стало вялым, что сразу отразилось на ее лице. В то утро она сидела за столом, ела недожаренный тост и говорила отдельные фразы, не имеющие отношения к происходящему. Наконец, она резко заявила:
– Насчет меха для вина, который ты хочешь купить, Луис…
Луис последний раз говорил о мехе для вина в 1981 году.
Луис только кивнул и пошел завтракать. На завтрак он съел чашку «Кокао Беарс». «Кокао Беарс» было одним из самых любимых блюд Гаджа, и в это утро Луис хотел на завтрак именно их. В то утро Луис выглядел нарядно в своем лучшем костюме – не черном (Луис не любил черных костюмов), а в темно-шоколадном. Он побрился, помылся и причесал волосы. Выглядел он хорошо, так, словно и вовсе забыл о случившемся.
Элли надела синие джинсы и желтую кофточку. С собой, садясь за стол, она прихватила фотографию. На фотографии, сделанной поляроидом, были Луис и дети. Фотографировала Речел в последний день рождения Елены. Гадж получился смешным, улыбающимся из глубин уменьшенной копии лыжной парки; он сидел на скоростных санках Элли, куда она сама его усадила. Речел, заглянув через плечо Элли на фотографию, улыбнулась Гаджу. Малыш на фотографии улыбался ей в ответ.
Фотографию Элли принесла, но много говорить не стала.
Луис не мог следить ни за женой, ни за дочерью. Он ел завтрак, мысленно снова и снова возвращаясь к случившемуся. Мысленно Луис придумывал разные окончания произошедшему. Например: Гадж пошлепал дальше, когда они закричали…
Стив, вот кто хорошо видел, что на самом деле происходит с Речел и Элли. Это он не позволил Речел выходить утром. «Прощание» было номинальным – гроб стоял закрытым. «Если бы его открыли, – подумал Луис, – все бы с криками разбежались, да и я тоже, наверное, струсил бы». Элли Стив тоже никуда не пустил. Речел протестовала, Элли просто уселась, молчаливая и угрюмая, сжимая в руках фотографию Гаджа.
Именно Стив сделал Речел укол, в котором она так нуждалась, и дал Элли выпить ложечку бесцветной жидкости. Элли, обычно скулящая и протестующая против всего, связанного с медициной – правда, медициной другого рода, – выпила лекарство молча и без гримас. В десять часов она снова уснула в своей кровати, так и не выпустив фотографию из рук, а Речел села у телевизора смотреть «Колесо Фортуны», очень медленно отвечая на вопросы Стива. Она словно окаменела. Вид у нее был какой-то потерянный, а взгляд задумчивый, как у сумасшедшего, которого побеспокоили.., напугали…
Джад, конечно, сделал все необходимое. Он подготовил похороны, как сделал это три месяца назад, когда умерла его жена. Но именно Стив Мастертон отвел Луиса в сторону, прежде чем тот уехал из дома.
– Я присмотрю за Речел до полудня. Может, к тому времени она придет в себя, – сказал он Луису.
– Ладно.
– Укол отключил ее. Твой друг, мистер Крандолл, сказал, что он останется здесь на весь день и присмотрит за Элли.
– Правильно.
– ..поиграет с ней в Монополию или что-то еще…
– Угу.
– Но…
– Правильно.
Стив замолчал. Они стояли в гараже, на территории Черча, в том помещении, куда кот приносил мертвых птиц и крыс, предназначенных Луису. Снаружи светило весеннее солнце, и малиновка пролетела мимо гаража, направляясь дальше, через дорогу, словно торопясь по неотложным делам куда-то. Может, оно и так.
– Луис, – сказал Стив, – ты должен держаться.
Луис посмотрел на Стива, словно что-то вежливо спрашивая. Не много сказал Стив (Луис почему-то думал, что если станет спешить, то спасет жизнь своему сыну), но мало что отложилось в голове Луиса.
– Ты, кажется, ничего не замечаешь, – продолжал Стив, – но Элли ни с кем не хочет разговаривать, а Речел так потрясена, что потребуется много времени, прежде чем она придет в себя.
– Правильно! – ответил Луис, вложив в это слово силу и как можно больше чувства. Он и сам не знал, почему. Стив положил руку на плечо Луиса.
– Луис, – сказал он, – ты им очень нужен. Может быть, больше, чем когда– либо… Пожалуйста.., я сделал твоей жене укол, но.., ты.., посмотри, Луис, ты уезжаешь.., о, Боже, Луис.., это же словно месса какая-то! – в конце Стив почти кричал.
Луис выглядел чем-то слегка встревоженным.
– Точно, – сказал он и снова увидел Гаджа, бегущего через лужайку с шоссе. Они кричали Гаджу, чтоб он вернулся, но не докричались.., похоже, играя, он решил убежать за дорогу от мамочки и папочки.., а когда они погнались за ним… Луис быстро обогнал Речел, но Гадж сильно вырвался вперед.
Гадж смеялся; Гадж убегал от папочки, для него это была игра. Луис догонял его так медленно. Гадж сбежал вниз с лужайки по неухоженному косогору на край 15 шоссе; а Луис на бегу молился, чтоб Гадж упал. Когда маленькие дети быстро бегут, они почти всегда падают, потому что не слишком хорошо могут управляться со своими ногами, пока им не исполнится лет семь или восемь. Луис молил Бога, чтобы Гадж упал, упал, да, упал и в кровь разбил себе носик. Кровь потом быстро остановили бы… А молился Луис потому, что услышал рев приближающегося грузовика – одного из десятиколесных гигантов, что без устали мотались взад-вперед между Бангером и заводом «Оринго». Тогда Луис закричал, зовя Гаджа; он решил, что Гадж услышит его и остановится. Гадж понял: игра кончилась. Его родители не кричали так на него, когда играли. Гадж попытался забраться назад, на паребрик, а грохот грузовика уже стал очень громким. Его грохот, как казалось, заполнил весь мир. Гром. Луис метнулся вперед. Его тень понеслась над землей, словно тень «ястреба», в марте пронесшегося над прошлогодней травой на поле миссис Винтон. Луис на мгновение поверил, что кончики его пальцев успеют схватить Гаджа. И тогда Гадж рванулся вперед, ожидая, что отец поможет ему. А грузовик гремел, грузовик сверкал на солнце хромированным железом, грузовик ревел, трубил… Все это случилось в воскресенье, три дня назад.
– Я в порядке, – сказал Стиву Луис. – Я должен идти.
– Если бы ты смог остаться и помочь им, – протянул Стив, вытирая глаза рукавом куртки. – Тебе самому было бы лучше. Вас трое, и вместе вы смогли бы с этим справиться. Только так. Это всем известно.
– Все правильно, – согласился Луис. У него в голове сцена смерти сына проигрывалась снова и снова, только иногда он успевал проскочить на два фута дальше, успевая схватить Гаджа за куртку…
Когда в Восточной Комнате случился скандал, Элли двигала вперед свою фишку по полю Монополии одной рукой, молча двигала. С ней играл Джад Крандолл. Она бросала кубик одной рукой, сжимая в другой фотографию с Гаджем, сидящим на ее санках.
Стив Мастертон решил, что будет лучше, если Речел после обеда заедет в морг.., рано или поздно ей все равно придется побывать если не там, то на похоронах уж точно. Но это решение он принял с глубоким сожалением.
В это утро в Бангор прилетели Голдмены. Они остановились в гостинице «Выходные». Отец Речел уже четырежды звонил, но Стив был непреклонен и в четвертый раз с отцом Речел разговаривал Джад. Ирвин Голдмен хотел приехать к Кридам, и все псы ада не могли остановить его, так он заявлял. Стив же говорил Ирвину Голдмену, что Речел необходимо время, чтобы прийти в себя после первоначального шока… Он ничего не знает о «всех псах ада» – так ответил Джад, но он знает одного шведо-американского психолога, который не намерен пускать евреев-психопатов в дом Кридов, пока Речел не придет в себя настолько, чтобы показываться на публике. После дневного осмотра Стив сказал, что надеется, Луис не оставит ее на попечение родственников. Стив хотел, чтоб Речел вообще побыла одна.
Отец Речел клялся ему на идише и, наконец, разбив телефонную трубку, прервал связь. Стив ждал, что Голдмен и в самом деле скоро покажется в окрестностях дома Кридов, но Голдмен, по-видимому, решил выждать. Вскоре, как казалось, Речел стало немного лучше. Она стала понимать, что происходит, вышла на кухню приготовить сэндвичи или что-нибудь еще. Ведь кто-то может заехать к ним, разве нет? По крайней мере, так она сказала Стиву.
Стив кивнул.
Ни копченой колбасы, ни холодного вареного мяса не оказалось в холодильнике, только куски вареной индейки, и Речел выложила их на кухонный стол, чтоб они оттаяли. Стив заглянул на кухню и увидел, что Речел смотрит на размораживающееся мясо и плачет.
– Речел?
Она посмотрела на Стива.
– Бутерброды с индейкой так нравились Гаджу. Особенно он любил белое мясо. Иногда он подходил ко мне и просил, чтобы я приготовила ему бутерброд с индейкой.
Стив отправил ее наверх переодеться – последний тест на ее способность справиться с действительностью. И когда она спустилась, одетая в простое черное платье, в талии перетянутое ремнем с маленькой черной сумочкой (сумочкой от вечернего туалета, если говорить точнее), Стив решил, что с ней все в порядке и Джад с ним согласился.
В город ее отвез Стив. Он остался с Саррендрой Харди в вестибюле Восточной Комнаты и оттуда смотрел, как Речел, словно призрак, подошла к увитому цветами гробу.
– Как это случилось, Стив? – тихо спросил Саррендра.
– Рассказать, так на х.., страшно, – ответил Стив громко, хриплым голосом. – А как ты думаешь, должно быть страшно?
– Думаю, да, – согласился Саррендра и вздохнул.
На самом деле неприятности начались еще утром, когда Ирвин Голдмен отказался пожать руку своему зятю.
На виду у многих друзей и родственников такое невнимание сильно потрясло Луиса: потрясло его то, что их отношения были вынесены на всеобщее обозрение. Луис достиг той стадии уступчивого горя, которое владельцы похоронного бюро использовали для своей выгоды. Луис ходил кругами по покойницкой, словно играл в какую-то свою игру.
Снаружи Восточной Комнаты было маленькое фойе, где люди могли посидеть на легких, дешевых стульях. Стулья выглядели так, словно их доставили прямо с самой дешевой распродажи, какого-нибудь самого дешевого, закрывающегося мужского клуба. За дверьми находилась покойницкая, на дверях висела металлическая пластина, гравированная золотом. Выгравированная надпись гласила: «Гадж Вильям Крид». Если бы вы обошли белое здание морга, которое выглядело загадочно, словно удобный, старый дом, а потом вошли бы в фойе, перед которым висела табличка «Альберта Бурнхэм Недеау», то оказались бы в Западной Комнате, где проходило прощание с Недеау. За домом находилась еще одна комната с видом на реку. На двери той комнаты в тот день не было никакой таблички. В тот день в ней не было надобности. В подвале дома располагалось гробохранилище, где в отдельной комнате стояли образцы всех гробов, которые вам могли предложить купить. Каждый гроб освещался лампой, свисающей с потолка. Если посмотреть вверх (Луис так и сделал, и владелец похоронной конторы, нахмурившись, проследил за его взглядом), могло показаться, что на потолке расселось множество странных животных.
Джад с Луисом приехали сюда в воскресенье, в день смерти Гаджа, чтобы купить гроб. Они спустились по лестнице и оказались на выставке гробов. Луис не мог отвести взгляда от ровной, белой, качающейся двери типа той, что бывают в ресторанах между обеденной залой и кухней. Джад и владелец похоронного бюро говорили одновременно и быстро.
– Нет, не так, – и Луис последовал за ними через качающуюся дверь. Луис знал, что скрывается позади этой двери, ведь его дядя тоже был владельцем похоронного бюро.
В Восточной Комнате рядами стояли складные стулья – изящные, с сиденьями и спинками модной формы. Впереди, там, где возвышался некий гибрид нефа и беседки, стоял гроб Гаджа. Луис выбрал гроб из розового дерева – Американская компания корзин, модель: «Вечный покой» – так назывался этот гроб. По краям он был оббит изящным розовым шелком. Владелец похоронного бюро согласился, что это – по-настоящему красивый гроб, и извинился, что у него нет гроба с голубой отделкой «Считается, что розовый – женский цвет, синий – мужской.». Луис возразил, что ни он, ни Речел никогда не придавали значения таким мелочам. Владелец похоронного бюро поинтересовался у Луиса, как он собирается оплачивать похороны Гаджа. Если платить нечем, то им надо будет вернуться в контору и оформить похороны за счет муниципалитета, остановив свой выбор на гробу попроще…
У Луиса неожиданно родилась мысль.., словно кто-то проговорил у него в голове: «Выбери для ребенка гроб получше».
Чувствуя себя как во сне, Луис ответил:
– Я заплачу за все.
– Отлично, – согласился владелец похоронного бюро. Гроб подобрали фута четыре в длину – карликовый гроб. Тем не менее его цена оказалась чуть выше шести сотен долларов. Луис предполагал установить гроб на козлах, которые закроются цветами. Он не хотел, чтоб к гробу подходили слишком близко…
В конце прохода, между рядами стульев, рядом с дверью, ведущей в фойе, на подставке лежал альбом. Рядом с ним на цепочке висела шариковая ручка. Альбом лежал тут для того, чтобы друзья или родственники, как сказал владелец похоронного бюро, могли написать приветствия и пожелания.
Друзья и родственники считали своим долгом записать в альбом свои имена и адреса. Луис никогда не относился с пренебрежением к идеям, которые могут на первый взгляд показаться безумными. Но он ничего не стал спрашивать сейчас. Он был уверен, что после похорон он и Речел станут хранить этот альбом. Такая мысль выглядела наиболее безумной. Где-то у него был альбом выпускников Высшей Школы, выпускной альбом колледжа и медицинского факультета университета. Еще хранился свадебный альбом, с «Днем моей свадьбы» – эти слова были отпечатаны фальшивым золотом на обложке из фальшивой кожи. Этот альбом начинался фотографией Речел, которая с помощью матери примеряла свадебную вуаль перед зеркалом утром в день бракосочетания, и заканчивался фотографией двух пар обуви, выставленных за дверь номера отеля. Был еще детский альбом Елены – он появился очень быстро. Начинался он с «моей первой стрижки» (там даже лежал локон детских волос) и «Уффф!» (картинка, где ребенок падает на попу). Он тоже казался очень милым.
Теперь: адреса и все остальное. Разве Луис просил об этом? Луис удивился, когда, оцепенев, замер рядом с альбомом, ожидая начало «часов посещения». Как назвать этот чудесный альбомчик? «Книга Мертвых»? «Автографы на похоронах»? «День, когда мы закопали Гаджа»? Или что-то более величественное:
«Смерть в семье».
Луис подумал об альбоме, для которого он выбрал название: «День моей свадьбы», ныне оттиснутое на имитации кожи.
Но сейчас надпись на обложке смысла не имела. Как и можно было предсказать, первой в это утро появилась Мисси Дандридж, отзывчивая Мисси, которая сидела с Элли и Гаджем дюжину раз. Луис вспомнил, что именно Мисси брала детей, когда Луис с Речел занимались любовью, сперва в ванной, потом в кровати.
Мисси зарыдала.., зарыдала и, взглянув на печальное неподвижное лице Луиса, стала растирать слезы по лицу, идя к Луису так, словно шла ощупью. Луис обнял ее, понимая, что это сработает в любом случае – обязательный ритуал, который повторялся из раза в раз, возвращал на землю, помогал излиться бели, разрушал твердую корку шока и сковавшую сердце печаль.
– Мне так жаль, – сказала Мисси, поправляя, убирая с бледного лица прядь темно-русых волос. – Такой милый малыш. Я так сильно любила его, Луис. Мне так жаль… Эта ужасная дорога. Я надеюсь, этого водителя на всю жизнь засадят в тюрягу… Малыш бегал так быстро. Он был таким шустрым, таким милым, таким симпатичным. Почему Бог забрал Гаджа? Я не знаю.., мы не можем понять.., но мне жаль.., жаль.., так жаль…
Луис утешал ее, обнимал, утешал. Он чувствовал ее слезы на своем воротничке, давление ее груди. Она хотела знать, где Речел, и Луис сказал, что Речел осталась дома. Мисси пообещала повидать ее и посидеть с Еленой.., столько, сколько понадобится. Луис поблагодарил ее.
Мисси отошла, всхлипывая, прикрывая раскрасневшиеся глаза черным носовым платком. Она направилась к гробу, но Луис окликнул ее. Владелец похоронной конторы посоветовал Луису следить, чтобы все записывались в книгу. Черт возьми, он заставит всех это сделать!
«Таинственный гость – плохой знак», – подумал Луис, пытаясь отогнать душивший его раскатистый смех.
Скорбь Мисси и ее раскрасневшиеся глаза смешили Луиса.
– Мисси, может, что-то напишешь? – спросил ее Луис и только потому, что нужно было еще что-то добавить, сказал: – Для Речел.
– Конечно, – согласилась она. – Бедный Луис, бедная Речел.
И тут Луис неожиданно понял, что она скажет дальше, и испугался этого. События приближались, неумолимо, словно черная пуля большого калибра, уже вылетевшая из пистолета убийцы. Луис знал, куда она попадет, знал, что будет мучиться следующие девяносто минут, а потом все начнется снова после полудня, когда утренние раны смогут чуток зарубцеваться.
– Слава Богу, он не страдал. В конце концов, все случилось так быстро.
«Да, все произошло быстро, правильно», – подумал Луис, ничего не сказав вслух.., ах, как бы вытянулось ее лицо! И Луис почувствовал злое желание так сказать, просто бросить эти слова ей в лицо. «Да, все случилось быстро, не сомневайтесь, именно поэтому-то гроб закрыт. От Гаджа ничего не осталось, даже несмотря на то, что я и Речел одели останки в лучшую одежду мальчика, натянули костюм, словно на манекен, сделанный небрежным мастером. Все случилось быстро, моя дорогая Мисси, он добежал до дороги, а в следующую секунду его раскатало по асфальту аж до дома Ринджеров. Грузовик сбил и убил его, а потом потащил, так что лучше поверим, что все кончилось быстро. Сотню ярдов или даже больше протащило малыша. А я бежал следом, Мисси. Я снова и снова выкрикивал его имя, словно этим мог вернуть ему жизнь. Это я-то, доктор. Я пробежал десять ярдов и встретил тапочек: модель „Звездные войны“; сорок ярдов.., там грузовик свернул с дороги и удар швырнул все, что осталось от Гаджа за сарай Ринджеров. Люди стали выскакивать из домов, а я выкрикивал его имя, Мисси, и в пятидесяти ярдах от дороги нашел его джемпер, вывернутый наизнанку; еще в семидесяти ярдах лежал второй тапочек и там же валялся Гадж».
Неожиданно в глазах его потемнело. Что-то пронеслось перед глазами Луиса. Смутно он почувствовал, что держит в руках альбом и тыкает в него пальцем.
– Луис? – позвала Мисси. Ее голос доносился словно издалека. Таинственный звон стоял в голове Луиса.
– Луис? – голос звучал немного ближе, тревожнее. Все вернулось на свои места.
– Ты в порядке?
Он улыбнулся.
– Все хорошо, – сказал он. – Я в порядке, Мисси.
Она вписала себя и своего мужа: «миссис и мистер Дэвид Дандридж» округлым палмеровским почерком, поставила свой адрес: «Руал п/я 67, Старая Бакспортская дорога»; потом она подняла глаза, посмотрела на Луиса и быстро отвела взгляд, так, словно то, что она тоже жила рядом с этим шоссе, делало ее причастной к смерти Гаджа.
– Вот и все, Луис, – прошептала она.
Дэвид Дандридж лишь пожал Луису руку и прошептал что-то неразборчивое. Его выступающий кадык, похожий на наконечник стрелы, дернулся вверх-вниз. Он торопливо последовал за женой, подойдя, как положено, к гробу, который был сделан в Сторвилле, Огайо – месте, где Гадж никогда не был и о котором ничего не знал.
За Дандриджами шаркающей вереницей последовали все остальные, и Луис отвечал на рукопожатия, объятия, слезы. Его воротник и отвороты темного костюма стали совсем мокрыми; запах цветов смещался с исходившим из покойницкой запахом смерти. Этот запах Луис помнил с детства – сладковатый, густой запах трупов и мертвых цветов. Луис твердо верил, что чудесно, раз Гадж не страдал. Раз двадцать пять повторил он про себя, что Бог идет путями тайными. «Пути Господни неисповедимы!» И еще двенадцать раз Луис повторил, что: «Гадж теперь среди ангелов».
Потом Луису это надоело. На самом деле он просто исчерпал свой запас чувствительности этими мелкими афоризмами (он даже перестал откликаться на свое имя, что бывает, когда снова и снова повторяешь какую-то ерунду). Казалось, гости его доставали все больше и больше, добираясь до жизненно важных артерий. В это время случилось неизбежное – появились тесть и теща. Луис почувствовал себя готовым к борьбе.
Читать бесплатно другие книги:
