2012. Почему Апокалипсис? Доказательства, сценарии, причины Сергеев А.
Именно таким обйазом мы йешим гйавную йогопедическую пйобйему, мешающую пйоцветанию нашего гйажданского общества, и добьемся пйетвойения высоких пйинципов тойейантно-сти и тейпимости.
Мы запйещаем употйебйение уменьшитейно-йаскатейных суффиксов, как обидное, не пойиткойектное, оскойбйающее честь и достоинство, а также чувства наших гйаждан…
Вдруг на столе зазвонил телефон. Звонок резкий, чтобы любой, даже мертвецки пьяный, услышав его, стал человеком. Капитан стал. Снял трубку и приложил к уху.
— Трубку положь! — скомандовал малец. И капитан положил. Потому что разговаривать он сейчас ни с кем не желал. Его сейчас на службе нет.
— Идиот! — заверещал малец. — На стол надо было класть. Это, быть может, меня!
И капитан Елецкий снова оказался трезвее трезвого на краю консервной банки перед огромным лицом маленького мальчика.
— К сожалению, все закончилось на стадии крупнолабораторного синтеза. Грянула война. Эвакуация секретной лаборатории, бомбежка, документы сгорели, колбы разбились. Оставшихся в живых ученых расстреляли повторно, уже серебряными пулями. Причем стреляли попы. Настоящие, в рясах и с кадилами. Пригодилась божья братия.
— Свистишь! Откуда ты знаешь? — искренне не верил капитан. Потому что откуда мог знать малец, что случилось с тайной лабораторией, ведь он сам всего лишь продукт этой лаборатории.
— Склад готовой продукции никто не нашел. Сгинули эти консервы. А кто знал про них, те тоже сгинули. Война ведь.
— Свистишь, как Троцкий, — сказал капитан Елецкий.
— Кстати Троцкого тоже мы…
— Вы? Ледорубом?
— Ледорубом-ледорубом. И Петлюру тоже мы. И Рейсса Игнатия Станиславовича тоже мы. Федьку Раскольникова. И Люшкова не Такэока-сан застрелил. Ну и так еще по мелочи.
Удивительно, но все эти имена не показались капитану Елецкому незнакомыми. Будто он самолично дарил именной маузер Петлюре и пил водку с Федькой Раскольниковым. И с Такэокой-сан на одном татами чаевничал.
Капитан на мгновение снова вернулся в состояние алкогольного опьянения. Но лишь на мгновение, которого хватило, чтобы налить-выпить и осознать, что черти — они не только в сказках. И снова на насест — на край консервной банки.
— А Литвиненко тоже вы? — спросил.
— Литвиненко? Кто это?
— Один красный кхм… Стоп, неувязочка. Если склад сгинул, то как вы…
Снова затрезвонил телефон. Трезвый капитан Елецкий опять перенесся на другую сторону стола, став пьяным капитаном Елецким. Поднял трубку, но тут же положил ее на стол. Малец спрыгнул с края банки и подбежал к трубке.
— У аппарата! — прокричал он в микрофон, потом засеменил к другому концу трубки.
— Ну как у вас дейа? — как показалось, услышал капитан Елецкий. — Пойиция с нами?
— Полиция в процессе погружения в суть, — малец уже орал в микрофон. Потом снова метнулся к динамику.
— Банк и почта уже наши, — где-то на заднем плане послышался звонкий девчоночий смех. — Нужно потойопиться, товайищ!
— Не доверяют. Интересуются, откуда мы знаем про то, что склад сгинул…
— Скажи ему, один дуйик нашёй. Взяй и банку подкинуй каким-то айкашам. Те по пьяни сожйали, ничего не заметив. Йю-доеды, мать их за ногу. Ну тогда тот дуйик накйеий на банки свежие этикетки и в пйодажу пустий. Так и скажи. Поняй?!
— Понял! А Литвиненко тоже мы?
— Товайищ Йитвиненко погиб от йуки Пойония. Он «Гамйе-та» читай?
— Ты «Гамлета» читал? — переспросил мальчик.
— В шкойе читай… Тьфу ты… В школе читал, — поправился капитан Елецкий.
— Читал, — сказал мальчик в трубку.
— Значит, можем добиться йазумного подчинения, товайищ. Действуйте. Быть или не быть! Кийка ийи смейть!
— Свистишь! Консервы столько не хранятся, — сказал капитан Елецкий после того, как положил трубку и, налив-выпив, вернулся на краешек консервной банки.
— С годами мы только выдержанней становимся, сильнее, крепче нервами, мышцами и мыслями.
Едва капитан снова попытался уйти в спасительное для разума пьяное и бездумное состояние души, как что-то выдрало его обратно. И трезвая мысль в его измученной службой голове становилась кристально ясной: нужно сгонять в универсам и взять еще, иначе…
— Чего взять на закусь? — спросил он.
— Кильки, — услышал он в ответ.
Тело капитана Елецкого обнаружили в народном универсаме. До прибытия наряда полиции он успел распугать всех покупателей и сотрудников магазина, сумел вывести из строя двух охранников. Приехавший наряд застал капитана в отделе консервов. Он лежал, уткнувшись лицом в груду вскрытых банок.
Весь отдел в рыбьих ошметках, а сам он — в пятнах томатного соуса.
— Двенадцать стульев, не иначе, — произнес опер Васька Иваськин. — Жемчуга, что ли, он там искал. Говорил же, допьешься до ручки.
Лариса Сапыгина, консультант отдела детских товаров, рассказала полицейским, что наблюдала за сумасшедшим капитаном из отдела мягких игрушек и видела, как он консервным ножом вскрывал банки, одну за другой. Вскрывал и отбрасывал в сторону. Рыскал по стеллажу, вытаскивал новые банки…
В рапорте с места происшествия было указано точное количество вскрытых банок — сорок четыре. Все банки были консервами килька в томате: адрес производителя, телефон, ГОСТ, масса нетто — 230 г.
Потом Лариса Сапыгина видела, как капитан повалился на пол, угодив лицом в самую груду вскрытых консервов. И ей даже показалось, что из его тела бросились врассыпную, словно тараканы, маленькие человечки. Но таких в ее отделе не продавалось. В этом она была уверена, потому что о своем товаре знала все — ведь недаром в прошлом месяце она стала лучшим продавцом. Впрочем, Лариса Сапыгина была так напугана происходящим, что не уверена вовсе, что что-то видела.
Отмеченный в полицейском рапорте факт: дырка величиной с бутылочное горлышко в затылке у капитана Елецкого.
Президент, закончив речь, достал из-под стола белую панамку и напялил ее на голову. Выглядело это весьма элегантно, но еще элегантнее это стало выглядеть после того, как он заломил панамку немного на затылок и набок. Позади президента развевалось полотнище флага, в центре которого изогнутая, словно сабля, плавала килька.
Видимо, в телестудии не успели выключить камеру или нажать на пульте кнопку переключения, и зрители увидели, как в одно мгновение чьи-то огромные руки сняли стоящий перед президентом стол, президент спрыгнул с золоченого стульчика на поверхность другого стола, приземлился возле большой, в его рост, кружки, на боковине которой красовался логотип телевизионного канала: килька, закольцованная уроборосом.
— А все-таки президент-то у нас лапочка, — с нежностью в голосе сказала воздушная гимнастка Алла Леонидовна Цапкай — Ну просто рыбонька, — добавила она и положила голову на плечо гиревику Ивану Терентьичу Фокину.
Иван Терентьич согнул в локте руку и, сжав кулак, слегка потряс им. Потом погладил по плечу Аллу Леонидовну.
— Жаль, что на мне не платье из рыбьей чешуи, — сказал Алла Леонидовна.
— Ну ты же знаешь, у меня на рыбу аллергия.
— Вот я и говорю: жаль. В наше время аллергия на рыбу совсем уж моветон.
Она перевела взгляд в свободный угол комнаты, где возле пудовой гири стояла стопка консервных банок.
— А ты зря не ешь, — кивнув на стопку, сказала Алла Леонидовна, — сил не будет.
— Будет, — по-стариковски заупрямился Иван Терентьич. — Уменя-то не будет…
Он встал, взялся за пудовую гирю. И дернул ее на плечо. Глянул на Аллу Леонидовну: смотри, родная, у меня-то не будет! А потом попытался выжать гирю от плеча. Но пуд металла к земле тянула неземная сила тяжести. Рука старика выпустила ее, и гиря грохнулась на пол, расплющив всмятку пару банок с килькой.
Алла Леонидовна покачала головой: мальчишка, как есть мальчишка. Она встала, тяжело вздохнула и подобрала с пола изуродованные банки. Посмотрела на Ивана Терентьича — тот, морщась от боли, растирал запястье. Потом посмотрела на покрытую вышитой салфеточкой полочку, где стояла иконка с образом кильки, перекрестилась и выбросила банки в пакет с мусором.
— А все-таки президент у нас рыбонька, — громко сказала
она.
— Не рыбонька, а йыбонька! — поправил ее Иван Терентьич.
— Йапочка!
Андрей Саломатов
ПАРАМОНИАНА
Наташа провела гостей в кабинет профессора и попросила подождать. Дроф появился через минуту.
— Добрый день, профессор, — поздоровался Парамонов. — Знакомьтесь, это Владимир Покровский. Тот самый.
— Здравствуйте, — Дроф пожал Покровскому руку. — Я читал вашу повесть «Георгес или…» э…
— Одевятнадцативековивание, — без запинки подсказал писатель.
— Да, кажется, так. Интересное сочинение. Да вы присаживайтесь. Чай? Кофе?
— Если можно, водки, — ответил Покровский.
— Конечно, можно, — улыбнулся профессор. — Наташа, принесите-ка нам водочки.
— А мне, пожалуйста, чаю, — попросил Парамонов. Покровский удивленно посмотрел на него, и Парамонов развел руками. — Ну, водку-то я тоже буду, — сказал он и обратился к хозяину дома: — Мы к вам за помощью, профессор. Дело в том, что у Владимира Валерьевича дома живет фея. В прошлом году он нашел ее в сугробе, она едва дышала. Он принес ее домой, отогрел, и она осталась у него.
— Очень интересно, — разглядывая Покровского, сказал Дроф. — За пределами нашего мира мне приходилось наблюдать фей. Но чтобы здесь. Невероятно! А какой, простите, вид?
— Судя по всему, Fata robustus. Она крупная, — ответил Покровский.
— Зелененькая? — поинтересовался профессор.
— Нет, беленькая, — наблюдая, как горничная ставит на стол графин и рюмки, сказал писатель.
— А глазки красненькие?
— Нет, синенькие.
— В таком случае, Владимир Валерьевич, это не robustus, — торжественно произнес Дроф. — Это Fata malitiosus.
— Возможно. Я в них не разбираюсь, — берясь за графин, ответил Покровский и добавил: — То-то она из меня столько крови выпила.
— И какая же вам нужна помощь? — поинтересовался профессор.
— Владимир Валерьевич хотел бы вернуть фею туда, — ткнув пальцем в потолок, — ответил Парамонов. Дроф задумался. Он рассеянно поблагодарил Наташу за чай и после этого произнес:
— Это не так просто, господа. Она же прожила здесь целый год.
— И что? — держа рюмку на весу, спросил Покровский.
— А то, что, используя вашу, а может, не только вашу, эктоплазму, фея частично материализовалась. Из этого следует, что переход из физического плана в тонкий скорее всего уже невозможен.
— Она почти прозрачная, — сказал Покровский.
— Вот именно, почти, — ответил профессор. — Это для нашего мира она имеет недостаточную плотность, но для своего, боюсь, потеряна навсегда.
Некоторое время все сидели молча. Наконец Покровский мрачно предложил:
— Профессор, давайте наконец выпьем, — и, не дожидаясь ответа, опрокинул в себя рюмку.
— И ничего нельзя сделать? — спросил Парамонов.
— Не знаю, — пожал плечами Дроф. — Подарите ее кому-нибудь.
— Да кому она нужна?! — воскликнул Покровский. — Она же не женщина. По дому ничего не делает. Только стервит… Курить научилась.
— Подарите фольклористам, — посоветовал профессор. — Будет жить в каком-нибудь краеведческом музее. Она же еще не ест?
— Нет, только пьет, — с ненавистью ответил Покровский и тихо добавил: — Ее даже убить нельзя.
— Пробовали? — заинтересовался Дроф.
— Нет, — смутился писатель.
Хозяин дома поднялся с кресла и подошел к книжному шкафу.
— Даже не знаю, чем вам помочь, — он открыл шкаф, пальцами пробежался по корешкам книг и одну из них вытащил. — А если попробовать древнее заклинание? — Он раскрыл книгу и принялся листать страницы.
— Думаете, подействует? — наливая себе водку, оживился Покровский.
— Не знаю. Вы попробуйте, — ответил профессор и позвал горничную: — Наташа. Пожалуйста, наберите и распечатайте вот этот абзац. Я думаю, это то, что нужно.
Где-то через час Парамонов с Покровским уже были в квартире писателя. Они вошли в кабинет и огляделись. Словно что-то почувствовав, фея забилась в дальний угол и, злобно сверкая глазами, молча наблюдала за ними. Ничего не объясняя, Покровский достал листок с заклинанием, развернул и принялся читать:
— Паритраная садхунам винашая ча душкритам дхарма-самстхапанартхая…
— Можешь не стараться, я из другой мифологии, — угрюмо произнесла фея. Не ответив ей, Покровский продолжал:
— …самбхавами юге юге.
— Едва он закончил, как воздух вокруг пришел в движение. Он сгустился, приобрел мертвенно-фиолетовый цвет, и посреди кабинета образовалось огромное восьмирукое существо голубого цвета. Вид пришельца был настолько ужасен, что, не сговариваясь, Парамонов с Покровским бросились из квартиры.
Три дня Покровский прожил у Парамонова. Выяснилось, что Наташа перепутала абзац и набрала не то заклинание. Дроф извинился и отсоветовал писателю звонить в милицию, объяснив это тем, что служители закона могут принять его рассказ за горячечный бред. А через три дня Покровский с Парамоновым решили навестить квартиру и узнать, что там творится. Вначале они осторожно заглянули в окна. Затем тихонько постучали по стеклу, но никто не отозвался. После этого Покровский решился войти в свой дом.
В кабинете на письменном столе они нашли записку феи. В ней сообщалось: «Володя, оставляю тебе квартиру. Кришенька пригласил меня жить к себе, и я согласилась. Большое спасибо тебе, что ты вызвал Кришу, — он душка! Удачи тебе! Фея».
Дочитав, Покровский протянул записку Парамонову и спросил:
— Чай? Водка?
— Да, и закусить, — пробежав глазами записку, ответил Парамонов.
Парамонов вошел в кабинет Дрофа, поздоровался, и хозяин дома сразу предложил ему кофе.
— Только теперь я готовлю себе его сам, — сказал профессор.
— А где же Наташа? — поинтересовался Парамонов.
— Уволилась. Сняла все свои сбережения, собрала вещички и укатила в девятнадцатый век. Говорит, здесь невозможно выйти замуж, одни жлобы и пропойцы.
— Она думает, в Европе с этим проще? — пропустив упоминание о XIX веке, спросил Парамонов.
— Не знаю, — уже в дверях ответил Дроф. — Если кофе не получится, не обессудьте.
Дожидаясь хозяина, Парамонов взял со стола книгу. Автором значился некий В. Чаплин. Называлась она «Молоток ведьм». Парамонов успел прочитать несколько страниц, когда Дроф вернулся с подносом.
— Забавное сочинение, — возвращая книгу на место, сказал Парамонов. — Что, опять костры?
— Скорее, тюрьмы, — ответил профессор.
— Ну, это еще по-божески.
— Да, нравы мягчают, — согласился Дроф. — Но как-то уж очень медленно. Так что у вас за дело, коллега? — Профессор принялся разливать кофе по чашкам.
— Понимаете, профессор, ко мне обратилась жена известного пушкиниста. Две недели назад он ушел на работу и пропал. Она обзвонила все больницы, морги, но безрезультатно. Нельзя ли поискать его там? Я бы сделал это сам, но давно не выходил из тела и… в общем, у меня не получилось.
— Я же вам говорил, коллега, ни в коем случае нельзя бросать занятия. Вот вам и результат. А пушкинист ваш скорее всего отправился в прошлое к своему кумиру.
— Что вы имеете в виду? — удивился Парамонов.
— То и имею: в прошлое, с помощью машины времени, — помешивая ложечкой в чашке, пояснил Дроф. — Я вижу, вы совсем одичали, коллега. Не следите за новостями. Совсем недавно некий Петрик изобрел машину времени.
— Петрик? — переспросил Парамонов. — Ах да, бозон Петрика. Кажется, это он автор большого адронного морозильника для сохранения льдов Арктики и Антарктиды.
— Совершенно верно, — ответил Дроф.
— Так, значит, Наташа действительно отправилась в девятнадцатый век?
— Да, мой друг, — с грустью проговорил хозяин дома. — С появлением машины времени нас ждет исход человечества в иные времена. Начало и конец мира сомкнулись. Времена начали заполняться людьми и вещами. Не исключено, что кто-то уже строит в мезозойскую эру кирпичный завод и с гранатометом охотится на тираннозавров.
Ошеломленный новостью Парамонов поставил пустую чашку на блюдце и спросил:
— И что же будет, когда времена заполнятся?
— Ничего особенного, — ответил профессор. — Не будет ни прошлого, ни будущего. Сотрутся грани между эпохами, мир сделается единообразным.
— Это же конец истории человечества, — задумчиво проговорил Парамонов, и Дроф ответил:
— Если быть точнее, то начало конца. Я вижу, вы расстроились. Хотите коньячку?
— Нет, спасибо, профессор, очень жарко.
— Согласен. Пока туда отправляются в основном торговцы — ножи, спички, стеклянные бусы. Но мне вчера рассказали забавную историю. Некий писатель средней руки поссорился с женой и уехал в Липецкую область. Поселился на станции Астапово. Там собрал вокруг себя местных бомжей, выпивох и стал им проповедовать непротивление злу насилием. Его, как водится, забрали в милицию, избили, хотя он не сопротивлялся, потом отпустили. Вконец разобиженный писатель вернулся домой, продал дачу и укатил в шестнадцатый век, поднимать русскую литературу. Представляете, какой соблазн появился?
— Глупо, — проговорил Парамонов. — Первым захотел стать.
— Видимо, да, — ответил профессор. — Чудак, не понимает, если у тебя билет на последний ряд, бесполезно занимать место в первом. Первыми назначают не здесь.
— Да, но, наверное, уже кто-то отправился в доньютонов-ское время доказывать, что сила равна произведению массы на ускорение.
— Все это у нас впереди, — ответил Дроф.
— Скажите, профессор, а связаться с ними как-то можно, с теми, кто переместился?
— Конечно, нет. Ни связаться, ни вернуться назад пока нельзя. Для возвращения нужна такая же машина, а ее запретили перемещать. Разграбят прошлое в один момент. Но вы же знаете людей. Контрабандисты, торговцы все равно по частям машину перевезут и там соберут. А там, глядишь, и портативные изобретут. Так что вернуться оттуда можно будет только лет через десять, не раньше. В общем, как говорил один наш знакомый, процесс пошел.
Парамонов поднялся и протянул руку для прощания.
— Может, поужинаем вместе? — предложил Дроф. — Здесь рядом неплохой ресторанчик.
— Спасибо. У меня еще дела, — ответил Парамонов. — Кстати, что мне передать жене пушкиниста?
Профессор пожал плечами.
— Скажите, что ее муж общается с самим Александром Сергеевичем и счастлив. Может, это ее утешит.
— Вряд ли, — сказал Парамонов.
— А где-то через полгода пусть заглянет в список друзей Пушкина. Возможно, он там появится.
Парамонов поблагодарил Дрофа и пошел к двери, но вдруг остановился.
— Скажите, профессор, сколько стоит такое перемещение?
— Вы для жены пушкиниста спрашиваете или для себя? — поинтересовался Дроф.
— Для себя.
— Не советую, коллега. Да, люди куда-то перемещаются, но никто не знает куда. Известно только, что большой адронный морозильник Петрика так и не заработал.
С улицы в очередной раз донеслись выстрелы и крики. Парамонов осторожно выглянул в окно. У ресторана десятка три пьяных мужиков самозабвенно лупили друг друга. Несколько бедолаг уже лежали на забрызганной кровью площади. Мимо прошествовала длинная поющая процессия с хоругвями и иконами.
Зазвонил телефон. Это оказался профессор Дроф.
— Здравствуйте, коллега, — сказал он. — Как там у вас?
— Неспокойно, — ответил Парамонов.
— Берите такси и приезжайте ко мне. У меня безопаснее, дом хорошо охраняется. Только не садитесь в первое попавшееся. Водитель может оказаться сатанистом.
— Спасибо, профессор. Соберу самое необходимое и приеду.
Собрав чемоданчик, Парамонов вышел из квартиры. У лифта он встретил соседа Николая. На руке у него была белая повязка: «Атеист». От соседа попахивало вчерашней водкой и перегоревшим салатом оливье. Николай поздоровался, пропустил вперед себя трех китайцев и сообщил:
— Квартиру продал.
— Зачем? — удивился Парамонов.
— Так завтра же конец света. Напоследок погулять надо. Чего добру пропадать?
— Если завтра конец света, зачем им квартира? — спросил Парамонов.
— Так они же буддисты, им все по фигу, — ответил Николай.
На улице Парамонов едва не попал под перестрелку. Несколько
человек с красными повязками «Воины Христовы» из автоматов палили по кустам, где засели сатанисты. Пригибаясь, Парамонов побежал к Мичуринскому проспекту, но его остановили.
— Это свой, свой! — пришел ему на помощь сосед с первого этажа. Иван Павлович подошел к Парамонову и протянул красную повязку.
— Надень, а то свои же подстрелят. — На голове у соседа была пожарная каска, а на груди висело католическое чугунное распятье, явно снятое с могильного креста.
Парамонов быстро нацепил повязку и попросил:
— Иван Павлович, помогите поймать такси. Чтоб из ваших был, из верующих. А то попадется какой-нибудь.
— Что значит «из ваших»? — напрягся сосед.
— Из наших, конечно. Из верующих, — поправился Парамонов.
— То-то же, — проговорил сосед и позвал одного из воинов:
— Брат Алексей, поможешь ему поймать машину.
— Брат Иван, мы идем атеистов разгонять, — ответил Алексей.
— Посадишь, потом пойдешь разгонять.
Такси поймали быстро. На руке у водителя была такая же красная повязка. Парамонов сел на переднее сиденье, и водитель рванул с места.
Они проехали мимо горящего здания МГУ и выехали к проспекту Вернадского. На перекрестке дорогу им попытались перегородить несколько человек в кожаных куртках с маузерами в руках.
— Из гробов они, что ли, повыскакивали?! — резко свернув на газон, проговорил водитель. Вслед им раздались несколько выстрелов. Одна из пуль пробила и заднее, и лобовое стекла. Парамонов пригнулся и испуганно спросил:
— Кто это?
— Кто, кто, сатанисты, — повернув на проспект, ответил водитель. — Ты что, телевизор не смотришь?
— Редко, — ответил Парамонов.
— Прощения-то им там не будет, вот они и крошат всех почем зря, очки у Сатаны набирают, — пояснил водитель.
Внезапно на дорогу высыпала толпа пьяных людей. Водитель едва успел увернуться от них.
— Атеисты? — спросил Парамонов.
— Кто же еще? В последний раз гуляют. Я вот тоже до вчерашнего дня быш атеистом. А как началось, многое передумал, — водитель сделал паузу, беспокойно глянул на пассажира и стянул с руки красную повязку. — На Комсомольском сплошные сатанисты. Достань-ка из бардачка повязки.
Парамонов открыл бардачок. Там лежала пара черных повязок с черепом и надписью: «Воины Сатаны».
— У вас что, любые есть? — удивился Парамонов.
— Надевай, не спрашивай. Могут остановить, убьют сразу, — зло ответил водитель.
Почти до самого дома профессора Дрофа они доехали без приключений. Лишь один раз впереди показалось несколько человек в полицейской форме и с автоматами. Заметив их, водитель тут же свернул в переулок, с облегчением выдохнул воздух и проговорил:
— Ф-фу, проскочили.
— Это же полицейские, — ничего не понимая, сказал Парамонов.
— В том-то и дело, — проворчал водитель. — Сатанисты по сравнению с ними — голуби мира.
Дроф встретил Парамонова у ворот. Он провел гостя в дом.
— Как доехали? — спросил профессор.
— Нормально, — ответил Парамонов. — Немножко стреляли.
— Ничего, завтра все это прекратится. Присаживайтесь. У меня есть бутылочка хорошего портвейна.
Они сели за столик, и Дроф налил обоим вина. В это время дом сильно тряхнуло. Зазвенела люстра, из глубины дома послышался звон посуды.
— Кажется, началось, — спокойно сказал профессор. — На всякий случай давайте выйдем из дома.
Они вышли на крыльцо, и в это время тряхнуло еще раз. Ухоженный газон перед домом Дрофа разрезала глубокая трещина шириной в два метра. Она прошла совсем рядом со ступеньками. Профессор заглянул в нее, взял с крыльца два пакета с мусором и бросил их в бездну.
— Как удачно, — улыбнулся Дроф. — А то у нас давно не вывозили мусор. — Земля снова задрожала, и края трещины сомкнулись. — Главное, чтобы не пострадала консерватория, — сказал профессор. — У меня на завтра два билета на Гайдна. Не составите компанию?