Я – ваши неприятности Полякова Татьяна

– Если я правильно понимаю, Владимир Петрович, – не выдержала я, – вы советуете тетушке отдать деньги?

– Советую, – кивнул он бесстрастно.

– Вы думаете, она их украла?

– Не думаю.

– Тогда, простите, я ничего не понимаю.

– Лика, нельзя ли мне чашку кофе, лучше с бутербродом. Я не успел пообедать, – усаживаясь поудобнее в кресле, попросил Владимир Петрович.

– Свари ему пельменей, – сказала Серафима.

С моей точки зрения, он и чая без заварки не заслуживал, но я подчинилась. А вернувшись с пельменями, заявила:

– Я по-прежнему не в состоянии понять ход ваших мыслей.

– Если я правильно информирован, боюсь, ничего другого, как заплатить, не остается.

Видно, на целый час Владимир Петрович опоздал не зря и кое в чем успел разобраться. Слегка утомленным голосом, расслабленно сидя в Серафимином кресле, он прочитал пятнадцатиминутную лекцию, из которой я вынесла убеждение, что нам не поможет сам господь бог. Сдаваться не хотелось, и я гневно спросила:

– Выходит, всякие подонки могут врываться….

Владимир Петрович поднял ложку, прерывая поток моего красноречия, и прочитал еще одну лекцию, короткую, но впечатляющую. Я загрустила, а он закончил так:

– А по поводу посещений… если мы будем иметь официальное заявление… ты будешь его писать? – Серафима энергично замотала головой. – Знакомо. Так вот, в этом случае мы примем меры. Однако в течение длительного времени оберегать тетушку денно и нощно мы возможности не имеем. Конечно, я могу выступить в роли личного телохранителя, но и я должен работать, а также спать. Потому толку будет немного. Следовательно, нам необходимо подумать, где достать до вторника восемьдесят семь миллионов.

– Ушам своим не верю, – всплеснула я руками.

– Я твоей тетушке раз сто говорил, что в этом гадюшнике ей не место. Говорил я тебе?

– Ой, помолчи, – махнула рукой Серафима. – Не хватает мне только морали выслушивать.

Я посмотрела на нее, потом на Владимира Петровича и вздохнула:

– Что ж, давайте думать… Часть денег я могу занять у Павла Николаевича. Думаю, он не откажет.

– Это твой плешивый бизнесмен? – нахмурилась тетка Серафима.

– Что за выражения? Он очень приличный человек.

– А чего ты за него замуж не выходишь?

– Замуж? – вытаращила я глаза от удивления. – За Павла Николаевича? – Такая мысль никогда не приходила мне в голову.

– Конечно. Хороший человек и два года таскается за тобой как хвост.

– Да что за глупость такая? Я совершенно не хочу замуж.

– Так я тебе и поверю, замуж все хотят. Молчи лучше. Денег она займет… Чтоб я собственную племянницу, кровинушку, отдала на поругание какому-то хмырю за паршивые восемьдесят семь миллионов?

– Серафима! – гневно крикнула я.

– То-то. Серафима… Чем отдавать будешь?.. Не тревожь меня.

– Но где-то мы их должны взять.

И тут тетушка заявила:

– Не в деньгах дело…

– Что? – открыла я рот, а Владимир Петрович нахмурился.

– Даже если я отдам деньги, на этом дело не кончится. Юрик меня все равно достанет, не битьем, так катаньем.

– И чем ты ему насолила? – спросил Владимир Петрович.

Серафима с тоской посмотрела на люстру и молвила:

– Младший Катков в друзья набивался. Ну, я под горячую руку и огрела его бутылкой из-под пива. Разозлился, крысеныш, тут и начались мои неприятности.

– Ты ударила Жорку Каткова пивной бутылкой? – удивился Владимир Петрович. – И лежишь на диване в таком цветущем виде? Не могу поверить…

– Я сама с трудом верю, все в зеркало поглядываю. Восемьдесят семь миллионов – это только начало…

– Уж это точно, – покачал головой Владимир Петрович. А я попыталась внести ясность:

– Кто такой этот Жора и что все это значит?

– Братья Катковы в наших местах люди известные. Бандиты, одним словом. Старший, Юрка, многое в городе к рукам прибрал, в том числе и казино, где Серафима трудится, а младший Каток – психопат и убийца.

– Как вы интересно рассказываете, – съязвила я. – Отчего ж он не в тюрьме и не в больнице, а к тетушке пристает?

– Оттого, что все в подлунном мире не так просто. Опечалила ты меня, Серафима, – сказал Владимир Петрович. – Пожалуй, и в самом деле придется идти к тебе в телохранители.

– Ты чего на диване лежишь, дурища? – не выдержала я. – Собирай вещи и бежим отсюда без оглядки.

– Не могу. Это противоречит моему характеру, – серьезно сказала Серафима. – Оглядываясь назад, я вижу осуждающие лики предков. Бабка на Соловках сгинула, а крест с шеи не сняла.

– Так то крест, и бабка была староверкой, а ты ни в черта, ни в бога не веруешь, а вот если будешь на диване лежать, то с предками встретишься раньше времени.

– Я не лежу на диване, – обиделась Серафима. – Я думаю.

– О чем, интересно?

– О спасении живота своего. И тут ты по справедливости мне помочь должен, – повернулась она к Владимиру Петровичу. – Скажи-ка, есть в городе человек, способный посадить братанов Катковых на задницу?

– В данном конкретном случае? Наверное, есть.

– То, что мне надо!

– Серафима, – нахмурился он. – Я тебе уже говорил и опять скажу: женщина, если она не совсем дура, должна держаться от бандитов подальше, лучше всего и вовсе не знать об их существовании. Я ясно выразился? Кстати, пословицу вспомнил: из огня да в полымя. Знаешь такую?

– Ты мне друг? – спросила Серафима, опустив глаза долу. – Должен ты мне помочь? Сыщи человека, а там я уж как-нибудь сама…

– Представляю…

– Есть такой человек?

– Ну, есть… и что? Вместо одного бандюги будешь должна двум.

– Я все по-умному оформлю, на свой женский манер. Да мужику за счастье услужить женщине. Давай колись: кто, где найти?

– Циркач. Из молодых. Злой, голодный. Каток ему как кость в горле.

– Молодой? Годков ему сколько?

– Лет двадцать пять.

– Черт, – выругалась Серафима. – Я для него несколько старовата. В том смысле, чтобы являться венцом творения божьего… – Тут взгляд ее наткнулся на меня. Серафима задумалась, а Владимир Петрович насторожился.

– Ты что сейчас говорила? Не дам родную племянницу на поругание плешивому бизнесмену? А бандиту подсовываешь? – сказал он.

– Очень даже далека от этого. Нам требуется романтический образ, гений чистой красоты, при виде которого мужик продаст нательный крест и бессмертную душу.

– Белая горячка, – развеселился Владимир Петрович.

– Ты меня имеешь в виду как «гения» и «образ»? – спросила я.

– Конечно.

– Серафима, – сказала я. – Это волюнтаризм. Я этих стриженых до смерти боюсь и совершенно не знаю, как себя с ними вести.

– Постыдилась бы говорить такое, ты ж актриса.

– Смею заметить, – вмешался Владимир Петрович, – что мы не в театре. Там в худшем случае освищут, а здесь и головы лишат.

– Вот именно, – радуясь поддержке, кивнула я.

– Эх, а еще Марию Стюарт изображать хочешь. С заячьей-то душой королеву-мученицу не сыграешь.

– Это шантаж, – разозлилась я.

– Мне можно, я тетка. Ну? Давайте попробуем доказать, что мы чего-то стоим.

– Я совершенно не представляю… – жалобно начала я.

– Принципиальное согласие, – перебила меня тетка.

– Серафима, это глупо, безответственно и опасно.

– Ну?

– Считай, я в деле, – выдохнула я, опускаясь в кресло.

– Дурочки, – покачал головой Владимир Петрович, направляясь к двери. – Подумайте насчет денег, и я прикину, чем могу помочь.

– Вовка, – позвала Серафима, – знаешь, что тебе надо? Встряхнуться. Ты ж был отчаянным мужиком.

– Был, да сплыл.

– Ничто не проходит бесследно…

– Эту цитату можно трактовать двояко.

– Хорошая афера пойдет тебе на пользу.

– Я не имею права быть аферистом.

– А ты на работе отпуск возьми. Завтра у тебя выходной?

– Выходной.

– Значит, в десять ноль-ноль – производственное совещание на моей кухне. Об этом Циркаче я должна знать все, как старушка соседка.

– Думай, где деньги взять, – сказал на прощание Владимир Петрович и удалился.

Серафима, необычайно взбодрившись, направилась в ванную, откуда вернулась цветущей и сияющей, и потащила меня в ресторан, отмечать мой приезд и начало военной кампании.

– Он не придет, – убежденно сказала я, глядя на часы.

– Вовка? Придет как миленький. Я его много лет знаю. Это сейчас он серый да облезлый, а душа прежней осталась. Можешь мне поверить. Бандюги его вконец доконали, оттого и раскис. Вечером сажает, утром выпускает, обо всех их делишках осведомлен, а упрятать этих деятелей куда следует не может. Он из-за этих гадов мужиком себя чувствовать перестал. Потому не упустит шанса насолить им как следует.

– Серафима, что-то я смутно вижу, как мы им насолим.

– А тебе и не надо. Твое дело быть недосягаемо прекрасной. Отважные рыцари скрестят копья…

– Никакие не рыцари, а бандиты, и меня это очень тревожит.

– Я с тобой, не боись!

– С тобой я еще больше боюсь.

Без двух минут десять в дверь постучали. Я кинулась открывать. На пороге стоял Владимир Петрович. Подозрительно помолодевший. В преддверии дневной жары вместо серого костюма он облачился в джинсы и футболку, мало того, он подстригся. Азартный блеск в глазах я отнесла на счет выходного и хорошего настроения. В целом он выглядел очень неплохо, я бы даже сказала, «интересно».

– Где генерал? – спросил он.

Мы отправились к Серафиме. Та при виде давнего друга свистнула и сказала:

– Ты часом не влюбился?

– У меня выходной – это раз, я пришел в гости к двум красивым женщинам – это два, сегодня мой день рождения – это три.

– О господи, – простонала Серафима. – Я ж забыла совсем, прости непутевую, это все неприятности. Лика, собирай на стол, а я пойду чего-нибудь пошарю.

Пока я собирала на стол, тетка вернулась, держа в руках красиво оформленную коробку с набором для бритья. Из чего я сделала вывод, что подарок для дорогого друга был припасен заранее. Пока они поздравлялись и обнимались, я вспомнила про кружку, что привезла в виде презента своей неразумной тетушке, да так и не вручила из-за свалившихся на нашу голову неприятностей. В общем, я не ударила в грязь лицом и тоже поздравила Владимира Петровича. Как тот не прослезился, ума не приложу. Но остался очень доволен. Мы сели за стол, выпили, как полагается, за его здоровье и целых полчаса говорили только об имениннике. Через тридцать минут тетка Серафима, решив, что этикет соблюден, вернула нас к мрачной действительности.

– Что ж, пора поговорить о деле.

– О деле так о деле, – хмыкнул Володя. – Итак, Правдин Сергей Константинович, по кличке Циркач, двадцать шесть лет, не судим, женат, дочь пяти лет, жена домохозяйка.

– И что? – нахмурилась Серафима.

– А чего ты хотела? Слушай дальше. Отец и мать алкоголики, парня воспитывала парализованная бабушка. Объяснять, что это значит? Хорошо учился. От соседей и учителей отзывы только положительные. В настоящее время ни с родителями, ни с запойной сестрой отношений не поддерживает. Женился очень рано, супруга старше его на пять лет. Знают друг друга с детства, в одном дворе росли.

– Уже кое-что, – вздохнула Серафима.

– Имеет репутацию серьезного, умного, сдержанного и весьма опасного человека.

– Это в двадцать-то шесть лет? – удивилась тетка.

– Я тебя сейчас еще не так обрадую. Циркач в своем роде бандит редкий. Отличный семьянин. К женщинам равнодушен, любовницы не имеет, шлюх терпеть не может, надо полагать, сказывается суровое детство. В бане и то без баб парится.

– Это уж вовсе никуда не годится, – закручинилась Серафима.

– Чем богаты…

– А почему у него кличка такая странная? – спросила я. – Он что, в цирке работает?

– Циркачом его прозвали после того, как прошелся по карнизу девятого этажа.

– По нужде или так, для удовольствия? – спросила тетушка.

– От милиции уходил. А мог бы не суетиться, переночевать у нас, а с утра домой. Гонор, одним словом. В общем, ушел и получил кличку Циркач. Еще вопросы есть? Вопросов нет. Извините, девочки, лично я за вами хоть на край света, но на чем вы Серегу Правдина поймаете, ума не приложу.

– Какая у него, однако, фамилия для бандита, – покачала головой Серафима.

– Ага, как на заказ, – согласился Владимир Петрович.

Я хранила молчание. Задача была явно невыполнимой, и я втайне радовалась. А зря.

– Что ж, – сказала тетушка, – негусто, но и не пусто. Значит, семьянин. Хорошо.

– Чего ж хорошего? – удивился Владимир Петрович. – Я тебя сразу предупреждаю, он не клюнет. А если вы в кабаке к нему приставать начнете, он скорее всего нацелит вас шагать довольно далеко, причем в грубой форме.

– Вот-вот, – подала я голос, – к тому же я совершенно не способна приставать к мужчинам в этих… в кабаках. Говорю сразу, у меня не получится.

– За что тебе деньги в твоем театре платят? Не может она… А тебе, друг мой Вовка, я со всей ответственностью заявляю: нет такого мужика, которого нельзя взять за яйца.

Я собралась покраснеть от такой грубости, но передумала и только рукой махнула, а Серафима, глядя в потолок, продолжила:

– Кабак не годится. Дыша духами и туманами… конечно, здорово, но вдруг он это стихотворение в детстве не читал?

– Серафима, – решила вмешаться я, – наша задумка никуда не годится. Ясно – он любит жену. И человек приличный, я, конечно, имею в виду не его бандитство, а то, что парень хотел подняться из грязи, в которой оказался в момент рождения. Наверное, он не пьет? – Вопрос адресовался эксперту по Циркачу.

– Очень мало, очень редко, – ответил Володя.

– Видишь, – обрадовалась я. – Мы имеем дело с индивидуумом, желающим покончить со своей средой. А такого человека должны волновать деньги, успех…

– И женщины, – хмыкнула Серафима, – которые, выражаясь языком начала века, принадлежат к другому сословию.

– Он любит жену, – нахмурилась я.

– Еще бы, она ему вместо мамки. Помогала и поддерживала. И сейчас наверняка советы дает. Конечно, он испытывает чувство благодарности, и вполне возможно, что в ней нуждается. Только мальчик вырос. Двадцать шесть лет – время страстей и большой любви. Я проглочу свой язык, если он не клюнет.

– Хотелось бы присутствовать, – съязвила я, но остановить тетушку было уже невозможно.

– Он наверняка подумывает своих чад отправить в Гарвард. Отголоски несчастного детства: моя дочь ни в чем нуждаться не будет…

– Нам-то что с этого? – разозлилась я.

– А то… Обращаю ваше внимание на тот факт, что хорошо закончивший школу мальчик не пошел в институт, а стал бандитом. Наверняка имел на судьбу обиду. Воображает себя кем-то вроде Робина Гуда. Улавливаете? Парень – романтик. Вот мы ему и отвалим романтики по самые уши.

– Конечно, в психологии я не силен, – мудро заметил Владимир Петрович. – Только кажется мне, что чепуха все это.

– Так давайте проверим, – миролюбиво кивнула тетка. – Вернемся к главной проблеме: где нам его зацепить? Кабак, по здравом размышлении, действительно не годится. Где он еще бывает? Я имею в виду общественные места. Театр, концертный зал?

– Ты, Серафима, малость загнула, в театре и я бываю раз в год.

– А вот и напрасно, – не удержалась я. – У вас хорошая труппа и спектакли удачные…

– Ты нам потом расскажешь, – перебила Серафима. – Значит, театр отпадает. Что ж нам, его на улице ловить? Организовывать случайную встречу?

Володя за ухом почесал и неохотно сказал:

– Он ездит в церковь по воскресеньям.

– Зачем? – в два голоса удивились мы.

– Жену привозит, а сам ждет в машине.

– Ясно. Жена, значит, мужнины грехи замаливает. Что ж, разумно, сразу видно, люди обстоятельные. Какую церковь предпочитают?

– Вознесенскую.

– Это та, что на Ивановой горе? – чему-то обрадовалась Серафима. – Повезло! Натура там… одним словом, красотища. Кстати, завтра воскресенье, ежели я ничего не путаю.

– О господи, – простонал Владимир Петрович.

– Мне-то что делать? – нетерпеливо спросила я.

– Возникнуть. Войти в его жизнь уверенной походкой. Или, на худой конец, мелькнуть, оставив след в душе. Для начала и этого хватит.

– У меня сразу вопрос, – сказала я. – Он ждет жену в машине, так?

– Так, – ответил Владимир Петрович, – темно-вишневая «восьмерка».

– Вот-вот, – усмехнулась я. – Мужчины, когда кого-то ждут, очень любят копошиться в недрах своей машины. Мне сколько раз мелькать, чтоб он заметил?

– Это я беру на себя, – сказала тетя. – Ежели он под капот залезет, подойду и отвлеку интересным вопросом.

– И он будет смотреть в твои прекрасные глаза, – подсказала я.

– Шумовой эффект, – заявила Серафима.

– Что? – проявил любопытство Владимир Петрович.

– Человек поворачивается на шум. Значит, ты подъезжаешь на машине.

Тут включилось мое воображение, с этим ничего не поделаешь. Оно включается, и я начинаю мыслить сценами. Может, во мне гибнет режиссер?

– Что-то я эту церковь плохо помню, – задумчиво сказала я. – Ступени там есть?

– Есть. Высоченная лестница. А что?

– Говорят, величественная походка мне особенно удается при подъеме.

– Ага, – взвизгнула тетушка, бог знает чему радуясь.

– Если завтра день будет солнечный, значит, белое платье. В церковь простоволосой нельзя, нужен легкий шарф, тоже белый. Нет, не шарф, что-нибудь большое, наподобие древнего мафория.

– Это что? – удивился Владимир Петрович.

– Что-то вроде платка, как у богородицы на иконах.

Володя присвистнул.

– Так вы его до смерти напугаете.

– И машина, – не обращая внимания на его слова продолжила я, – тоже белая, и не мне вас учить: «Жигулями» впечатление не произведешь. Нужно что-то такое… новенькое и блестящее.

– Обязательно белую? – проявил любознательность наш эксперт. – Лично я в городе знаю только одну машину, способную вогнать в дрожь любого бандита. Ее неделю назад пригнали.

– Что значит «знаю»? – передразнила Серафима. – Я тоже много чего знаю. Организовать сможешь?

– Отчего ж не смочь. Принадлежит она моему знакомому, мужик нормальный…

– Кто такой?

– Тарханов Илья Сергеевич.

– Знаю. «Мишка на Севере».

– Это конфеты? – полюбопытствовала я.

– Нет, мороженое, – ответила тетушка. – Фирма такая, Илья Тарханов ею заправляет. Год назад его компаньона убили, месяц назад другого. Он машину на помин души пригнал?

– Сие мне неведомо. Думаю, если я попрошу у него машину на пару часов вместе с шофером, он мне не откажет.

– Какое там, рад будет услужить, – усмехнулась тетушка. – Все под богом. А ты никак завтра с нами собрался?

– Конечно. Во-первых, жутко интересно, что у вас получится, во-вторых, если Циркач клюнет, мое присутствие внесет большую путаницу. И опять же пыль в глаза пустить: актриса к нам приехала, да такая, что сопровождать ее должен по меньшей мере начальник спецподразделения.

– Головастый ты мужик, Вова, – сказала Серафима уважительно. – Давай решай вопрос с машиной.

– Илья сейчас скорее всего в офисе, позвоню…

Илья точно оказался в офисе, хотя для меня никаким Ильей он не был, да и Владимир Петрович, общаясь с ним по телефону, обращался уважительно: Илья Сергеевич.

– Кулагин беспокоит, – сообщил он. – Как здоровье?

Видно, Илья Сергеевич стал о здоровье рассказывать, а Володя кивать и улыбаться, когда ему это надоело, он сказал:

– А у меня просьба личного характера. Если не возражаешь, я сейчас к тебе подъеду… да… и не один… две красивые женщины… просто жаждут познакомиться… – В этом месте Владимир Петрович хохотнул и повесил трубку, и мы стали собираться в гости, хотя, с моей точки зрения, идти в гости в чей-то офис довольно странно.

Серафима готовилась к встрече с неведомым мне Тархановым с большим усердием, чем вызвала смутные подозрения. В конце концов мы покинули квартиру и вышли во двор, где под раскидистой липой укрывалась от зноя машина Серафимы – «Жигули» шестой модели. Владимир Петрович был «безлошаден». Как сообщила Серафима, в его задрипанной «трешке» стуканул мотор, теперь она спокойно сгниет в гараже: новый мотор он не купит, а починить старый руки не дойдут. Позлорадствовав вволю, она сказала верному другу:

– Садись за руль, терпеть не могу, когда мужики без дела сидят.

Владимир Петрович возражать не стал, и мы отправились к Тарханову. Его офис размещался в девятиэтажном здании, в котором несколько лет назад был какой-то институт и неведомые конторы. Теперь же пустующие площади расхватали «всякие шустрые», опять же заботливо сообщила тетушка. Вообще в ней чувствовалась некоторая нервозность, впрочем, вполне объяснимая в данных обстоятельствах.

Припарковав машину на специальной стоянке, мы вошли в огромный холл и поднялись в лифте на пятый этаж. Здесь нас ждала ковровая дорожка необыкновенной ширины, стоившая, надо полагать, немалых денег, а также улыбающийся молодой человек за столом стерильной белизны, навевающий мысль об операционной, язвах желудка и аппендиците. Но молодой человек вид имел цветущий. При нашем появлении он поднялся и с радостью шагнул навстречу, точно ждал нас целый год, как дети ждут елку или поездку к морю.

– Прошу вас, – сказал он, поздоровавшись, и указал рукой в сторону белоснежной двери. Все здесь выглядело белоснежным, а жест ухоженной руки с безукоризненным маникюром был так изящен, что меня тут же потянуло к зеркалу: повторить и вообще потренироваться. Я обвела взглядом холл, но зеркала не обнаружила. Дверь перед нами предусмотрительно распахнули, и мы оказались в коридоре. Ковер здесь был поуже, зато чудовищной длины. Все это впечатляло, причем не только меня и Владимира Петровича, неискушенного в коврах, но и тетку Серафиму, отчего та начала хмуриться, презрительно вздернув нос. Зная ее с пеленок, я поняла: это рвется наружу желание поскандалить. Миновав приемную, где за компьютером сидела секретарша, кстати, красивая, что всегда немного раздражает, мы под ее пристальным взглядом вошли в кабинет хозяина. Взгляд, которым она нас проводила, воодушевлял: выглядели мы, судя по сведенным бровям, весьма впечатляюще.

Кабинет тоже был белоснежным: стены, шторы, мебель и даже ковер казались девственно чистыми, как первый снег. Ума не приложу, как люди умудряются работать в такой обстановке? Пока мы пытались прийти в себя от невиданной роскоши, хозяин поднялся нам навстречу из-за своего неописуемо прекрасного стола, сделанного не иначе как из слоновой кости или бивня мамонта. Поднялся и лучисто улыбнулся, правда, до того парня в коридоре ему было все-таки далеко.

Илья Сергеевич оказался высоким, полноватым, с намечающейся лысиной блондином, одетым по случаю жары в легкий светлый костюм. Костюм не был белоснежным, и это радовало: мужчины в белом ассоциируются у меня с зубными врачами, что вряд ли способно согреть душу.

– Добрый день, – поздоровался Илья Сергееевич, едва заметно картавя. – Очень рад.

Он приложился к моей ручке, чем порадовал: приятно иметь дело с галантным мужчиной. Серафима облобызать свою не дала, что было странно: чего ж жадничать?

– Знакомься, Илья Сергеевич, – сказал Серафимин верный друг, с легким недоумением взирая на тетушку. – Это Серафима Павловна…

– А мы знакомы, – улыбнулся Тарханов. – Помните, Серафима Павловна, на презентации…

– Помню, – сурово кивнула та, а Илья Сергеевич засмеялся.