Парковая зона Макаров Аркадий
Натрудившись в лесу, Иван вернулся домой усталый и счастливый. Дурной сон забылся, и он снова почувствовал себя свободным и неуязвимым.
Перед ужином к нему зашёл Мишка Спицын с озабоченным видом. Спрятавшись за домом, Мишка затянулся куревом и качнул годовой:
– Во, елки, чего-то молофья у меня с конца выделяется и режет как-то…
Хотя они с Иваном были одногодками, Мишка, то ли от хорошего питания, то ли порода у него была такая, рос быстро и крепко. Он был почти на голову выше Метелкина, да и в плечах пошире. И ночные видения, от которых становилось тревожно и сладостно, у него тоже появились гораздо раньше и приходили чаще. В этом Иван ему всегда завидовал и с интересом слушал его очередные сновидения.
– Ну-ка, покажи! – заинтересовался Метелкин.
Спицын расчехлил свой ствол и надавил на его конец.
– Во, елки! Мокнет чего-то, а не щекотно, как всегда…
Иван его успокоил, сказав, что это, наверное, так и должно быть, если во сне случается, – мужская сила выходит. Мишка немного приободрился, и на время эта тема была забыта.
Но на следующее утро, покуривая под сиреневым кустом в больничном дворе, друзья сквозь железные прутья ограды увидали непривычно озабоченное лицо шагавшего к Мишкиному дому Маниды. Тот, еще не замечая ребят, остановился в раздумье у калитки.
Иван тихонько и протяжно свистнул. Манида, вздрогнув, резко повернул голову на свист, но никого не заметил и снова потянулся рукой к калитке.
Иван свистнул еще раз, высовываясь из-за куста. Манида с удрученным и хмурым видом подозвал их кивком к себе.
«Что-то случилось», – насторожился Метелкин.
Перед тем как идти к Мишке, Ивану пришлось заглянуть в сельповский магазин, чтобы купить сигарет. Деньги, хоть и малые, у приятелей были общие, и на курево всегда хватало. Возле магазина его чуть не сшибла с ног спешившая куда-то Катька Косматка. Лицо ее было, как от зубной боли, перетянуто белым в горошек платком, а под глазом чернел кровоподтек таких размеров, что его, кажется, нельзя было прикрыть даже ладонью.
– Челюсть сломала. Говорит, в погреб сорвалась, – на осторожный вопрос Ивана ответила Светка Дубовицкая – сельмаговская продавщица, безнадежными поклонниками которой были все местные кавалеры.
«Прынца ждет!» – говорили про Светку завистливые бабы.
Местные – пьянь и рвань – ей не подходили, а других не было…
Светка, погрозив Метелкину пальчиком с ярким и маленьким, как божья коровка, ноготком, незаметно сунула пачку болгарских сигарет, и он подался к своему товарищу, соображая по дороге, как можно в одно и тоже время сломать челюсть и поставить под глаз фингал?
Друзья подошли к Маниде, которому было сегодня явно не до шуток, весело поздоровались. Тот пристально посмотрел на них и повел за угол больничной прачечной, которая стояла напротив Мишкиного дома в зарослях все той же вездесущей сирени.
– Hy-ка, покажи! – непривычно сухо сказал Манида, обращаясь к Ивану, как только они завернули за угол.
– Чего показать-то? – недоуменно спросил Иван.
– Чего-чего? Секулёк покажи!
– На, смотри! – он что есть силы сжал свой «сосок».
– Не режет? – заботливо спросил Манида.
– Резать не режет, а так, иногда чешется.
– Ну, если чешется, то это нормально, – похлопал парня по плечу повеселевший Манида.
– Ну-ка, а ты достань! – обратился он к Мишке.
Мишка с готовностью расстегнул брюки.
Лицо Маниды сразу сделалось белым, и он опустился по стене на корточки, вытирая спиной побелку.
– Все. Трубочное дело! Я так и знал! – трясущимися руками наставник вытащил из пачки тугую гильзу сигареты. – Ребята, – обратился он к ним, – никому ничего не рассказывайте, иначе мне крышка будет. Триппером сука наградила! – Манида зло сплюнул в кучу битого щебня.
Отчим у Мишки Спицына был большим человеком в райкоме партии. Взглядов он был далеко не либеральных. Узнай, каким образом его пасынок в пятнадцать лет поймал эту птичью болезнь, он мог бы довести дело до логического конца, в котором место Кольке, по кличке Манида, наверняка было бы на нарах возле параши. За пособничество в совращении несовершеннолетних ему грозили бы, как поется в одной песне, «срока огромные».
После некоторого молчания Манида снова заговорил:
– Мужики, а там, где вы спирт качали, еще какие-нибудь лекарства есть?
– Да там навалом всего! – хором ответили его прилежные ученики.
– Вот что, братцы, – Манида немного приободрился, – пошарьте там пенициллина и шприцы, я эту сучью болезнь сразу вышибу. У меня кореш один на фельдшера в Талвисе учится, я видел, как он гонорею лечит: пенициллин с новокаином по два укола в день, и все шито-крыто, а то мне – вилы! – он выразительно воткнул два растопыренных пальца себе в шею, красноречиво показывая, что ему будет, если он не вылечит ребят.
Без лишних слов поняв все, как есть, друзья быстро шмыгнули к Мишке во двор. Но там, как на грех, топталась няня, и сунуться в подвал незаметно не представлялось возможным.
– Чегой-то этот ухарь к вам привязался? Чегой-то он тут шныряет? – подозрительно строго выговаривала пожилая женщина. – Какие такие вы ему товарищи?
Мишка начал нести какую-то ахинею про вечернюю школу, про помощь рабочей молодежи, про шефство над переростками…
– Смотри, Михаил, доиграешься. Все матери расскажу. Курить, стервец, начал! – она, еще что-то пробурчав, наконец зашла в дом.
Ребята знали, что няня ни при каких обстоятельствах жаловаться на Мишку не станет, и со спокойной совестью нырнули в подвал, на всякий случай закрывшись изнутри на крючок.
Пенициллин с новокаином обнаружили сразу же в плотных картонных упаковках, заклеенных полосками бумаги с соответствующими надписями, а шприцы пришлось искать долго, распарывая какие-то пакеты и пакетики. Наконец, конспираторы нашли коробку, в которой лежали стеклянные цилиндрики шприцов, и в отдельной упаковке – иглы. На всякий случай прихватили всю коробку.
Подойдя к двери, воришки услышали во дворе топтанье няни и ее глухой голос, отчитывающий кур, которые, проскакивая сквозь металлические прутья ограды, расклевывали литые, как пули, огурцы.
Друзья притаились. Только бы старухе не вздумалось запереть подвал снаружи! Тогда все – пропало дело!
Но, наконец, ворчанье прекратилось, и Мишка, приоткрыв дверь, вынырнул наружу, а Иван с коробками остался сидеть в темноте. Мишка долго не давал о себе знать, видимо, ждал, пока его няня успокоится и снова уйдет в дом. Наконец дверь открылась, и Иван прошмыгнул в щель, щурясь от ударившего по глазам света.
Колька ждал все там же, за прачечной, сидя на корточках, и, цвиркая сквозь зубы, мрачно сплевывал себе под ноги.
Иван сунул ему в руки коробки. Повеселевший Манида раскрыл одну, с пенициллином:
– Э, да тут на всю жизнь хватит от триппера лечиться! Ну, теперь все в порядке, аккумулятор на зарядке! Двигаем! – приказал он и встал.
Приятели молча потопали следом за ним.
За селом, недалеко от того места, где теперь над Большим Ломовисом летит бетонный мост, стояла старая, еще времен коллективизации, рига. После объединения мелких колхозов, рига была заброшена, и там, кроме мышей в перегнившей соломе, никто не водился. Правда, крыша была вся изрыта воробьями, которые ныряли в нее прямо с лету.
Туда-то и привёл их старший товарищ.
Встряхивая кистями рук, как бы сбрасывая с них микробов-паразитов, Манида достал из коробки стеклянный с градуировкой цилиндрик шприца, ловко ввернул в него тонкую стальную иглу и набрал новокаин. Потом достал из коробки опечатанный алюминиевой нашлепкой маленький, низкий пузырек с пенициллином и, не распечатывая его, вонзил в крышку блестящую иглу, выпустил туда жидкость, перевернул пузырек вверх дном, потряс и стал медленно вытягивать поршень. Почти все содержимое пузырька ушло в шприц.
Вытащив иглу, он большим пальцем снова нажал на шприц, и тонкая светлая струйка быстро прыгнула вверх.
– Так! Подставляй задницу, – обратился лекарь-самоучка к Мишке.
Тот, боязливо поглядывая на иглу, стал стягивать штаны.
– Раком! Раком становись! Чтоб удобнее ширять было!
Мишка с обреченным видом встал на четвереньки, подставляясь под Колькину иглу.
– Во, бля! Задницу продезинфицировать надо! Вы бы еще спиртяги принесли для протирки, – Манида остановился на полпути с изготовленной иглой.
– Может, мочой промыть? – предложил Иван, – она, как я читал, раны помогает заживлять…
Манида задумался.
– Не, не пойдет мочой. Она триппером загажена.
– Так у меня-то еще пока ничего не капает. Может, зараза не пристала?
Манида почесал концом шприца голову:
– А, чё? Может, и верно? Зараза к заразе не пристает. Ну-ка, давай, дезинфицируй!
Иван направил свою струю на посиневший Мишкин зад.
– Что же ты, гад, делаешь? Все штаны залил. Ты ватой давай! – почему-то глухим голосом заговорил друг.
Вытащив клок ваты из коробки, Иван смочил ее мочой и стал протирать Мишкину кожу.
– Ну-ка, – отстранил его локтем Манида и резко, в один прием, вогнал иглу в бледную шершавую ягодицу.
Мишка от внезапной боли изогнулся дугой, задрав по-волчьи голову, заматерился и завыл сквозь зубы.
Манида медленно давил на поршень, опорожняя шприц. «Ы-ыы-ыыы!» – только и было слышно.
Вытащив иглу, он кивком головы приказал Ивану тоже встать на четвереньки:
– Давай, давай! Для профилактики!
Тот нагнулся, упершись головой в полусгнивший обрешетник.
Манида, достав новый пузырек, проделал с ним то же, что и с первым, опорожнил его и приказал Ивану не скулить.
Через секунду тот почувствовал, что его ягодицу прошили гвоздем, и в эту пробоину стали закачивать кипяток. Было нестерпимо горячо и больно одновременно.
Иван только стискивал зубы, со стоном мотая головой.
Когда вышла игла, он не заметил, но задница была, как отшибленная! Еле удалось распрямить ноги.
Пока Иван, оглядываясь, приходил в себя, Манида со спущенными до пяток брюками, присев на какую-то колоду, обжигал спичкой конец иглы. Пузырек с пенициллином был зажат у него между коленей.
Иван, подтаскивая правую ногу, подошел было к нему со своими услугами.
– Не, я сам. Надежности больше! – Он высосал шприцем еще один пузырек и медленно, не дрогнув ни одним мускулом, загнал себе иглу во внутреннюю сторону ляжки, почти в самый пах.
Мишка раскуривал сигарету и постанывал, большими затяжками глотая дым.
Манида застегнул брюки, подхватил подмышки коробки с медикаментами и вышел из риги, сказав, чтобы оба были здесь в пять часов для вечернего сеанса терапии.
…Была ли у Ивана грязная болезнь, он не знал, но огромный, в кулак, абсцесс на месте укола он приобрёл, и абсцесс этот пришлось резать уже в больнице у Мишкиной матери. А пока они с другом, хромая, волочились по Бондарям, матерясь и проклиная эту половую жизнь.
– Маль-чи-ки! – остановил их певучий голос классной руководительницы Поповой Нины Александровны. Она вела уроки русского языка и литературы. Молоденькая, краснощекая учительница была любимицей всех ребят. – Мальчики, завтра первое сентября, не забудьте придти в школу, – нараспев говорила она, когда друзья остановились прямо у ее дома, где она квартировала. – А в футбол надо поаккуратнее, поаккуратнее, я же вам говорила, вот и ноги были бы целы… Мальчики! – снова пропела она вслед. – Я жду от вас содержательных сочинений на тему: «Как я провел летние каникулы», и чтобы с прологом, с прологом было!
Пролога не было, но эпилог остался в памяти.
Много чего вспоминается в долгие вахтенные ночи…
Сидел Иван, наслаждался одиночеством, пока не почувствовал чей-то взгляд сбоку. Он повернул голову – в маленькое окно сторожки, жутковато приглядываясь к нему, смотрела глухая косматая ночь. Пора обходить владенья.
3
В свое первое дежурство, когда Метелкин только определился на охранную службу, ему пришлось проявить то, что обычно называют мужеством. Правда, во всем была виновата его неопытность и честное отношение к любому порученному делу. Иной более разумный и расчетливый сторож в таких случаях и носа бы из своего логова не высунул, заперев дверь на все крючья и засовы.
А Метелкину это и в голову не пришло.
Газовый пистолет у него имелся, но это так, пустячок, игрушка, пугач детский, если подходить серьезно, а Иван на него понадеялся в эту злосчастную ночь, которая могла бы стать при другом раскладе для него, Метелкина, последней. Ночь была, как на грех, глухая и знобкая, и час что ни на есть воровской, который честных людей с ног валит, как водка на меду, – половина третьего.
Только для самых черных дел это время…
Обошел Иван Захарович все охраняемые точки. Отстучал озябшими пальцами по контрольным кнопкам на опломбированных дверях – и полетел сигнал на контрольный диспетчерский пункт: у сторожа И. З. Метелкина все в порядке! Не спит человек. Бдит!
И в тетради у оперативного дежурного появилась галочка. Шесть таких галочек за дежурство, и в табели заполнена графа – «рабочий день». Пройдет месяц, подойдет Иван Захарович к окошку кассы в охранной конторе и получит свои кровные: хватит на два блока сигарет с фильтром, на месячный проезд в городском транспорте, да еще останется на «комсоставскую» порцию водки с прицепом из двух кружек пива и жене с дочерью на хрусткую карамельку.
Вспомнив про жену и дочь, Иван тепло улыбнулся в успевший обледенеть воротник куртки, которая стала теперь жесткой и стылой, как жесть: «Мерзкая погода, мать ее так!»
Метелкин вернулся в свою собачью будку и стал отдирать пальцами мокрую наледь на брюках.
Брюки топорщились, словно сшитые из рогожи, неприятно холодили икры ног. «Трико бы надо под брюки, – резонно подумал Иван, осыпая ледяные бляшки, – так и простыть можно. Лечись потом от ревматизма…»
За дверью, где-то в глубине парка, послышались прерывистые звуки, словно кто-то пытался и не мог завести машину.
У Метелкина все захолонуло внутри: «Вот оно, додежурился! В первую же ночь – и угон машины! Ах, сволочи!»
Он выскочил на улицу, доставая из кармана свой газовый пугач: «Стрельну вверх, может, напугаю!» Но, слепя фарами, угонщик гнал машину прямо на Ивана, отмахивая за обочину черную тряпку ночи.
Метелкин выстрелил вверх. Шумовые патроны – хорошая штука!
Остервенело рыкнув напоследок, машина пошла юзом, заскользила и остановилась в полуметре от бдительного охранника.
– Ах, сволочь ты такая! – Иван приставил к ветровому стеклу автомобиля достаточно внушительное на вид оружие. – Руки! Руки! – орал он, не помня себя от страха, когда из машины медленно выползало одетое в легкий костюмчик жиденькое тело ночного гостя.
«Холодрыга, а он как из театра только что, в костюмчик врос, падла!» – мелькнуло в голове у Метелкина.
В глубине салона испуганно жалась девица подросткового возраста, закрывая лицо руками.
– Мамочки! Мамочки! – кричала она истерически. – Не надо!
– Вперед! – уже окрепнув, четко приказал Иван грабителю, тыча в его сухую спину ствол. – Руки за голову! – вспомнив, как это делают настоящие омоновцы на экране телевизора, гаркнул он.
В дежурке все выяснилось: машина принадлежала ему, самому «угонщику», джигиту кавказской национальности. Горному орлу, одним словом…
И тут Метелкин вспомнил давнюю встречу с ним на одной занятной круговой пьянке, о которой будет время рассказать позже.
Ее организовывал этот орел по поводу какого-то большого барыша. Барыши темные, и ел-пил тогда Иван, не вникая в подробности.
Сегодняшний гость или не вспомнил, или не хотел вспоминать застольного кунака, и в сторожке, сразу оправившись от конфуза, хищно поводя носом, прохрипел:
– Твою маму имел! Хорошо пасешь добро хозяина. Маладец! Спрячь шпаллер! – указал он глазами на все еще наставленный на него ствол. – Собака спать не должен. Держи стольник за бдительность! – горный орел протянул Метелкину предварительно смятую в кулаке сотенную.
– Спасибо, коль не шутишь! Спасибо! Я бы в туалете сам помял, – зло пошутил Метелкин, разглаживая розовощекую бумагу.
Но гость, не поняв издевательского смысла реплики, нервно рванул дверь дежурного помещения, схожего, действительно, с будкой для сторожевой собаки, нырнул в машину и заскользил по уже обледеневшей дороге в своей усадистой широкозадой иномарке.
Иван выскочил было на улицу, но холодная тьма плесканула в лицо мокрым ледяным крошевом, заставив его снова спрятаться в свое убежище.
В окне мелькнули и умчались дразнящие красные кукиши задних фонарей взревевшей зверюги…
4
Конечно, работать в сторожку Иван Захарович Метелкин пришел не навсегда. Надо было какое-то время перебиться, перекантоваться, как говорили монтажники, с которыми он столько лет месил, хлебал и расхлебывал на строительных площадках наши черноземные, и не только черноземные, но и таежные грязи на отвалах, прокладывая технологические сети трубопроводов, монтируя тысячи тонн металлоконструкций и оборудования, рвал простуженную глотку «вирой» и «майной», бывало, и полоскал ее, эту глотку, неразбавленным спиртом под одобрительный гул бригады, когда приходилось обмывать досрочные пуски объектов, и растроганное начальство не жалело казенной огненной влаги.
Была жизнь! Кто бы мог подумать, что захваченное «могучей кучкой» государство станет на путь преступления, перестав соблюдать закон и трудовой кодекс.
Пользуясь политическим развратом в стране, монтажную контору, где работал Метелкин, прикупил по случаю бывший растратчик социалистической собственности, как тогда говорили, прошедший уголовную школу, с характерной фамилией – Расплюев.
Трудно было поверить Метелкину, что такая фамилия существует на самом деле. Но расплюевых на Руси-матушке оказалось столько, что Закон и Порядок, не выдержав, рухнули.
«А-а! Пошел ты на…!» – сказал Иван хозяину, когда тот, хитро подмигивая Метелкину, предложил замысловатую схему увода от налогов сметной стоимости выполненных работ, в результате которой Расплюеву сидеть под жарким солнцем на далеких Канарах, а прорабу Метелкину – на скрипучих нарах в родной и близкой «тигулевке».
Работа одна, а перспективы разные.
И вот тогда безденежье опрокинуло Метелкина на самую низкую ступень социальной лестницы. Падать, правда, было не высоко, но ощутимо больно. Зарплаты ему больше никто не гарантировал – рыночные отношения!
Свободное плаванье результативно только при попутном ветре и за отсутствием рифов, это еще при том, что есть хорошие паруса, а так – болтаешься, как некий предмет в проруби.
Вот ведь какие ассоциации приходят в голову, когда выкурена последняя сигарета, а новую пачку купить не на что.
5
Дом инвалидов и ветеранов труда не такое уж жуткое место, как рисует воображение.
Пригородный лес. Осенняя благодать природы! Лёгкий утренний заморозок, как первая сединка в твоих волосах. Темная, но совсем не угрюмая зелень вековых сосен. Стоят, покачивая мудрыми вершинами, разглядывая хлопотливых людишек возле старого двухэтажного особняка, где нашла свой последний приют бездомная старость, отдавшая некогда молодые силы и здоровье обескураженной двадцатым веком дорогой стране. Да и сама эта страна, выпотрошенная вселенскими экспериментами, теперь тоже похожа на убогую нищенку, стоящую у парадного подъезда благополучного запада.
Но все это – политика, к которой Иван Захарович Метелкин не имеет никакого отношения.
Он здесь на шабашке. Разгружает трубы, сварочное оборудование, нехитрый слесарный инструмент.
В интернате прохудились водоводы, не работает канализация, чугунные гармони отопительных батарей, смонтированные полвека назад, забиты илом и многолетней накипью…
Шабашка тем и хороша, что за свой короткий и угробистый труд можно тут же получить живые деньги, а не бросовый товар по бартеру.
Ухнув, Метелкин кидает с кузова трубу; она, ударившись о старый пень и спружинив, отскакивает от земли и стегает невысокую ограду, ломая почерневший от времени штакетник, из-за которого на высоких колесах выруливает инвалидная коляска с обезноженной пожилой женщиной.
Иван прыгает с машины, оттаскивает в сторону трубу, загородившую проезд к дому. Слава Богу, что женщина двигалась неторопко, а то бы стальной хлыст сделал непоправимое.
– Ахмед! – дергает его за рукав женщина. – Живой?
Иван Захарович ошалело смотрит на нее. На темном морщинистом лице приветливый отблеск глаз, как просвет в осеннем небе, показался и тут же исчез.
– Ахмед, помнишь, мы в Фергане с тобой в госпитале лежали? Зажила, видать, дыра в плече, вон как трубы кидаешь! А мне вот ноги доктора отчикали, культи остались, зато зимой валенок не покупать.
Метелкин подумал, что старуха его разыгрывает, видя азиатскую внешность, как теперь говорят, прикалывается, и тоже решил отшутиться:
– Не, я не Ахмед! Я Рома из детдома, цыганской повозки шплинт.
Женщина укоризненно посмотрела на него и, вздохнув, печально покатилась на лесную стежку, раскручивая руками колеса.
В любом интернате, как в солдатской казарме, самое большое удовольствие – побыть наедине с собой.
Взрыв на ферганском базаре забросил эту женщину сюда, под колючие сосны Талвиса, доживать отпущенное милосердной судьбой время. Ей повезло – другие маются и бродяжничают, попрошайничая на городских улицах, неприветливых к чужому горю, замерзают в подвалах, отравленные алкогольными суррогатами…
Метелкин оказался в доме инвалидов совершенно случайно. Никогда не думал, что рабочие навыки, полученные в юности, помогут ему на время одолеть денежную невезуху.
Идёт смурной, смотрит под ноги, чтобы найти ключ от квартиры, где лежат деньги. Вдруг толчок в бок:
– Вчерашний день ищешь?
Иван поднимает глаза – вот она, находка! Перед ним стоит старый товарищ с поднятыми парусами, и в каждом сноровистый попутный ветер.
Его товарищу свободное плаванье в масть. Знай себе рули, и веслами шевелить не надо.
Хороший инженер, изобретатель, имеющий множество патентов, забросил свое хлопотливое дело, и в удачный час организовал акционерное общество с ограниченной ответственностью. Используя первоначальную сумятицу при переходе к народному капитализму, приобретя по бросовым ценам ваучеры, сколотил хорошие «бабки», говоря «новоязом», и теперь процветает махровым цветом.
Смеется, протягивает руку, хлопает по плечу:
– Как жизнь?
– Да как в курятнике, – отвечает Иван, – Кто выше сидит, тому перья чистить не надо. Сверху никто не наваляет.
– Всё жалуешься? – спрашивает.
– Жалуюсь, – отвечает Метелкин неохотно. – Ты чего без «Опеля»? Ноги поразмять решил? – зная его пристрастие к иномаркам, подслащивает Иван разговор.
– Э-э, чего вспомнил! Я уже третью тачку с той поры поменял, у меня теперь «Мерс» на пристёжке.
– А чего же ты не на колесах?
От товарища исходит запах вина и хорошего одеколона. Лицо розовое, гладко выбритое, ухоженное. Не то, что в далёкой молодости: крутой мужик, авторитет за квартал светится…
– Гуляю, – говорит товарищ, – жену на Азорские острова.
– Отправил. Холостякую. Вчера тёлку снял в кабаке, до сих пор в ушах шумит. Вампир, а не девка! Губы, как присоски у осьминога. Пойдем, я тебя опохмелю!
– Не пью! – мотает Иван головой.
– Давай, рассказывай сказки! На халяву все пьют. Помнишь, как мы по общежитиям гудели?
– Ну, это когда было… – отнекивается Метелкин.
– Пойдем, пока я простой!
Пошли.
В ресторане молодежь пасется. Девочки соломки для коктейля губками пощипывают. Как котята пушистые ластятся: «Погладь, – говорят, – погладь»…
Еще не перебродивший хмель делает Иванова товарища сентиментальным и щедрым.
Бутылка сухого мартини и лощёный пакетик солёных орешков располагают к релаксации, к полной расслабленности и снятию нервного напряжения, которое еще полчаса назад давило череп Метелкину отчаянной безысходностью. Теперь ароматная затяжка «Мальборо» могла бы возвратить его в былые обеспечение дни.
И он наглеет:
– Толян, у тебя хрусты по всем карманам распиханы – отстегни до первой возможности, с получки отдам. За мной не заржавеет, ты же знаешь!
Товарищ хлопает Ивана по плечу. Смеется. Взгляд дружеский, обнадёживающий.
Метелкин мысленно уже благодарен ему. Вот что значит старый друг! Вместе по девкам шлялись, стеной в пьяных драках стояли. На нож шли. Выручит.
– Дать я тебе дал бы, – говорит друг, – но ведь ты мужик строптивый. Мало не возьмешь, обидишься. А много я с собой не ношу. Деньги все в деле. Помнишь, как мы с тобой учили по политэкономии: капитал должен работать. Пей, я еще бутылку возьму!
Наливает Иван полный бокал. Пьёт. Вино хорошее. Согревает. Волны тепла и света размягчают сознание. Нестерпимо хочется курить. Его товарищ лет двадцать не притрагивается к сигарете. Метелкин крутит головой в поисках знакомых – у кого бы отовариться куревом.
Но здесь компания не его. Лица все чужие, сосредоточенные на своих разговорах, увлечённые.
Вот оно «племя младое, незнакомое» – вспоминается как нельзя кстати классик.
К столу присаживается щеголеватый молодой человек – главный инженер разваливающегося строительного треста, Укачкин.
Фамилия Ивану Захаровичу знакома. Когда-то, после окончания института, он нанимался на работу к его отцу, начальнику монтажного управления. Отец его был стоящим мужиком: несмотря на неопытность Метелкина, взял его на участок мастером.
Укачкин-младший, имея тестя-депутата областной думы, быстро оказался в кресле главного инженера треста «Промстрой». Судя по заносчивому виду этого молодого человека и его щегольской одежде, с отцом – прирожденным монтажником и работягой – он имел мало общего.
Несмотря на раздетое до крайности предприятие, главный инженер выглядит вполне преуспевающим человеком. Мягкий костюм из модной ткани, демократическая майка с громкой надписью, разумеется, «на инглиш», делают его похожим на лобастых парней, тусующихся возле игральных заведений. Садится без пожатия руки, еле заметно кивнув головой, и начинает, не притрагиваясь к выпивке, какой-то деловой разговор с товарищем Метелкина. Берёт быка за рога.
Видно, что у них давние деловые отношения.
Разговор Метелкину малоинтересен, он подливает в свой бокал еще вина и выпивает. Затем, окончательно обнаглев, тянется к пачке деликатесных сигарет «Парламент», неосмотрительно положенной на стол новым знакомым, берет пару штук – одну про запас, и закуривает, наполняясь блаженством и ленью.
Укачкин бросает взгляд в его сторону и продолжает разговор о пиломатериалах, трубах, бетоне.
Из разговора Метелкин понял, что у пришедшего намечается выгодный подряд на капитальный ремонт дома-интерната для престарелых и инвалидов, и теперь ему крайне необходимо найти бригаду скорых на руку ребят для быстрого завершения сантехнических работ.
– Да чего искать? – указывая на Ивана, говорит его старый товарищ. – Вот, безденежьем мается! Он тебе за комиссионные по старым связям целое монтажное управление приведет.
– Ну, управление без надобности, а пару-тройку человек я бы взял, – говорит Укачкин.
Метелкин согласно кивает головой. Для него найти свободного сварщика и тройку слесарей не составляет никакого труда. Шабашка – есть шабашка!
Проведенный по левым бумагам подряд, освобожденный от налогов, сулит хорошие деньги, и Укачкин, уже повеселевший, жмёт Ивану руку.
Старый товарищ заказывает еще бутылку, теперь уже коньяка, и они, припозднившиеся в застолье, расходятся довольные друг другом.
Чего тянуть время?
К работам приступили быстро, под честное слово Укачкина.
– Плачу деньгами за каждый этап выполненных работ, – говорит главный инженер. – Никаких бумаг! Не люблю бюрократию. Всё отдаю наличманом. Самая лучшая бумага – это дензнаки. Сроки поджимают. Идет?
– Идёт!
Пожимают друг другу руки. Хлопают по плечам.
Метелкин нашёл знакомого сварщика – тоже сидит на мели…
Тот обрадовался:
– Какой разговор! Работа – деньги. Лучше маленький калым, чем большая Колыма! – восклицает его бывший рабочий, а теперь и напарник, Гена Нуриев.
После ознакомления с объектом работы Ивану показалось не совсем удобным брать деньги за посредничество, и он решает их честно заработать в качестве слесаря-сантехника, припомнив свою трудовую молодость.
Весь объем можно выполнить двум рабочим – главное, чтобы не подвел сварщик. И они, оговорив все условия, приступают с Геной к работе.
…В подвале сыро, смрадно и гнусно. За шиворот с потолка каплет скопившийся конденсат. Пахнет дохлятиной и гнилью. Вокруг какие-то тряпки, куски бинтов, ваты, пищевые отбросы. Из прохудившихся труб напористо бьет вода.
Меняют проржавевший водовод на новый.
– Падла! – крутясь волчком на одной ноге, кричит на Ивана.
Гена Нуриев: кусок металла белого каленья проваливается ему за широкое голенище кирзового сапога. – Сука! Держи трубу прямее! Это тебе не на участке командовать! Инженеры! Бездельники! – уже миролюбивее обобщает Гена, лучший на монтажном участке сварщик, где когда-то работал прораб Метелкин. – Стыкуй ровнее, пока я не прислюню.
Читать бесплатно другие книги:
