Завороженные Бушков Александр
— Что?!
Поручик неотрывно смотрел вниз. Такого он здесь еще не видел. Над широким ущельем поднимались ввысь исполинские столбы бледно-голубого сияния, пронизанные мерцающими, колыхавшимися поперечными лентами золотистого света. Их было немало, несколько десятков, они выходили из земли в правильном порядке, словно колонны диковинного здания, поднимались в небо, насколько хватало взгляда. Полное впечатление, будто где-то там, на головокружительной высоте, они не обрываются, а простираются все дальше и дальше, в неведомые космические бездны. Так отчего-то ему казалось, и он не мог от этого ощущения отделаться.
— Что такое? — столь же удивленно повторила Элвиг.
— Ну как же! — чуть обиженно воскликнул Савельев. — Вы разве не видите? Вон там! — он старательно показал рукой.
Элвиг посмотрела в ту сторону:
— Да ничего там нет. Совершенно, — пожала плечами. — Что там может быть?
— Ты что, не видишь?
— Ничего я там не вижу, — сделала гримаску Элвиг. — Горы, лес, ущелье… Все.
— Кирилл Петрович?
Маевский нехотя оторвался от лицезрения драгоценной добычи, вгляделся:
— Все в точности так и обстоит. Лес, ущелье, небо… И только.
Поручик в полной растерянности смотрел на ущелье — и по-прежнему видел грандиозные полосы света, ритмическое колыханье золотистых полос. Грандиозное, поразительное зрелище… Неужели галлюцинация?
Он добросовестно, подробно попытался объяснить, что видит в ущелье, показывал пальцем, объяснял… Его спутники лишь недоуменно переглядывались.
— Ничего там нет, — произнесла Элвиг так, будто хотела успокоить глупенького ребенка.
— Ничего, — подтвердил Маевский. — Ущелье как ущелье… — его взгляд стал озабоченным: — Благородная Элвиг… А не мог наш друг там подхватить какую-нибудь заразу, вызывающую…
— В жизни о таком не слышала. Будь там зараза, мы бы ее все подхватили, я думаю. Ну что, летим дальше?
— Летим, — со вздохом сказал поручик.
Оглянулся. Там, над ущельем, по-прежнему уходили в поднебесную высь исполинские полосы голубого сияния и золотистого мерцания. На видение это никак не походило, но отчего-то видел эту поразительную картину только он. Возможно…
Зубы лязгнули, он едва не прикусил язык — лодка внезапно провалилась кормой, так, что на миг собственное тело показалось совершенно лишенным веса, а сердце, казалось, оторвалось. Выровнялась, резко клюнула носом… А потом ее стало бросать и швырять во все стороны, как шлюпку в бурных волнах, едва ли не переворачивая вверх дном.
Поручик отчаянно цеплялся за кресло, заботясь об одном — не полететь вверх тормашками неизвестно куда. Вокруг было лишь неистовое мельтешение разноцветных полос, в которых не узнавались ни земля, ни небо. Что-то глухо стучало вокруг, твердый угловатый предмет так саданул его под ребра, что дыхание отшибло, — ага, «книги» разлетелись…
На краткие промежутки возвращалось устойчивое положение, тогда вверху оказывалось голубое небо, а по бокам — зеленые леса на склонах гор. Он разглядел, как Элвиг, одной рукой цепляясь за кресло, выгибаясь в нечеловеческом усилии, отчаянно манипулирует рычагами. Лодку накренило, «книга» с рокотом прокатилась по полу, саданула его в щиколотку так метко и больно, что искры из глаз полетели и слезы навернулись.
Справа стремительно надвинулось, налетело на них нечто серо-коричневое. Душераздирающий треск, звон разбитых стекол… Отвесное падение… Удар…
Кажется, сознания он ни на миг не терял. Едва ощутив, что жуткая коловерть прекратилась, открыл глаза, приподнялся. С радостью увидел, что совсем рядом, цепляясь на перекосившиеся кресла и самозабвенно ругаясь, на чем свет стоит, поднимается Маевский, а в другой стороне уже выпрямилась Элвиг — растрепанная, с полуоторванным левым рукавом камзола, но, похоже, невредимая.
Штабс-капитан, судя по изрыгаемым им проклятьям, тоже вышел из передряги без особых повреждений — есть изрядная разница в том, как и каким тоном ругаются здоровые и покалеченные…
Окружающую обстановку он оценил быстро. Лодка, вернее, то, что от нее осталось, лежала на зеленой равнине, и ее бренные останки, наблюдаемые изнутри, являли собою жалкое зрелище. Большая часть остекления вылетела напрочь, металлические рамы покривились, корпус расселся, а корма и вовсе представляла груду обломков, смятая страшным ударом.
Он выбрался сквозь покореженную дверь, встал на траве, пошатываясь, с невероятной радостью ощущая надежную твердь под ногами. Справа, не так уж и далеко, вздымался голый, серо-коричневый скалистый обрыв — ага, это об него лодку хряпнуло так, что только обшивка брызнула… Меж разошедшимися, переломанными досками виднелось нечто вроде серебристой сети, порванной, свисавшей клочьями, вокруг валялись большие красные кристаллы величиной с кулак, частью целые, но большинство разбитые в куски. Не оставалось сомнений, что неведомый двигатель лодки в результате крушения пришел в полную негодность. «Тут просто нечему ломаться», — вспомнил он то, что ему говорили о лодке, и, не будучи инженером, тем не менее догадался без труда, что к чему. Возможно, ломаться и нечему, пока лодка невредимо порхает в воздушном просторе. Но если она со всего размаха грянется о скалу, то получится именно то, что он сейчас наблюдает…
Элвиг, присев на корточки, разглядывала повреждения с несказанным удивлением.
— Но так не бывает… — жалобно, с какой-то детской обидой протянула она. — Так просто не может быть… Пока существует магнитное поле…
— А его не могло на минутку выключить? — спросил поручик оторопело. — Как выключается электрическое освещение?
— Не могло, — отрезала Элвиг. — Оно всегда существует. Ни одна буря не способна…
— Ага! — сказал присоединившийся к ним Маевский. — Значит, все же бывают бури? Может, мы в какой-нибудь шторм и попали?
Элвиг выпрямилась, фыркнула:
— Господа мои, вы ученые? Вы разбираетесь в электричестве и земном магнетизме лучше всех на свете?
— Если откровенно, совсем наоборот, — признался Маевский.
— Я тоже не разбираюсь, — сказала Элвиг сердито. — Но накрепко усвоила, что с лодкой ничего подобного случиться не может. Так говорили инженеры, когда учили меня летать, и я им верю. Потому что они знают лучше.
— Однако же… — сказал Маевский, выразительным жестом показывая на жалкие останки гордого воздушного судна. — Не все они знают, рискну предположить? Ну ладно, не будем ломать голову над столь высокими материями. Поскольку вы командуете, объясните, что делать дальше. А мы уж будем исправно подчиняться.
— Книги… — сказал вдруг поручик. — Побились, наверно, в черепки…
— Да не должны бы, — сказал Маевский. — Прочная штука, с ней, что только ни вытворяй… — он заглянул внутрь лодки. — Ну конечно, целехоньки, так что одной головной болью меньше… Итак, госпожа моя?
Судя по ее лицу, Элвиг отчаянно пыталась вернуть себе прежнее присутствие духа и напористость.
— Собственно, ничего страшного не произошло, — сказала она, словно бы размышляя вслух. — Я попробую связаться с дворцом, аппарат вроде бы не пострадал, с ним ничего и никогда не может… — она перехватила взгляд Маевского, оскорбленно полыхнула глазами: — С ним вроде бы никогда ничего не случается. В общем, попробую связаться. Если и со связью что-то непонятное… ну, в конце концов, пойдем в столицу пешком. Карту я помню. В той стороне, — она указала рукой, — Большой Тракт, мы в него просто-напросто упремся, никак не промахнемся мимо. До Тракта часов шесть ходу… ну, может, семь-восемь, если учитывать, что путь в горах поневоле получится длинный и извилистый. Места глухие, но не столь уж и опасные, оружие у нас есть, воду найдем, без еды как-нибудь продержимся… Книг не так уж много, донесем… но даже будь их груда, я бы ни одной не бросила, волокла, пока сил хватит.
— Я тоже, знаете ли, — усмехнулся Маевский. — Давайте, вы все же сначала испробуете, исправен ли аппарат… Это еще что за черт?
Он тревожно озирался, посмотрел себе под ноги. Поручику тоже показалось, что земля под ногами словно бы легонько содрогается, слышится отдаленный гул. Элвиг тоже что-то такое почувствовала. Никак нельзя заявить, как только что со странным сиянием, бьющим из земли в небо, что это ему одному мерещится, все трое…
Элвиг вскрикнула, протянула руку. Дрожь земли усилилась, гул приближался.
И они увидели.
Пространство ущелья во всю ширину словно заливала коричневая высокая волна, двигавшаяся совсем не так, как морские волны, странноватая какая-то, не имевшая ничего общего с могучим потоком воды, как бы распадавшаяся на отдельные части… Трубные звуки заполонили все вокруг, земля дрожала, размеренный топот приближался с устрашающей быстротой.
Неисчислимый табун мамонтов подходил, накатывался со скоростью идущей рысью лошади. Высоченные мохнатые звери заполнили широкое ущелье сплошь, так что крайние, казалось, царапают косматыми боками скалы. Их там вроде бы были тысячи.
Звучно трубя, не умеряя аллюра, они приближались, приближались, плотным, сомкнутым строем, и меж ними не видно было ни вершка свободного пространства…
Поручик в панике огляделся. Насколько достигал взгляд, с обеих сторон вздымались отвесные скалы, по которым не вскарабкаться и обезьяне. Револьвер оттягивал карман, но представлялся сейчас игрушкой, песчинкой, не способной остановить могучую лавину. Укрыться в полуразбитой лодке? Исполины ее снесут, как ребенок сносит ромашку деревянной сабелькой… О том же самом явно подумал и Маевский — схватился было за скорострел, но тут же поставил его к ноге, безнадежно покачав головой. Да и Элвиг стояла, уронив руки, даже не пытаясь расстегнуть свои кобуры, накатывавшаяся на них дикая мощь заранее представала тем, против чего их жалкие игрушки бессильны…
Поручик вяло удивился, что не чувствует страха. Нисколечко. Ни малейшего. Его странное спокойствие не имело, он знал, ничего общего с тупой апатией, по слухам, охватывающей приговоренного к смерти.
Элвиг бросилась к нему, он обнял ее одной рукой и прижал к себе, завороженный несущимся на них потоком нерассуждающей мощи.
— Господи, твоя воля… — прошептал Маевский. И заорал, выбросив вверх руки: — А вот пошли! Пошли!
Невероятно, но приближавшаяся под неисчислимые трубные звуки лавина разомкнулась. Трое людей стояли, прижавшись друг к другу, оглушенные, подавленные, потерявшиеся в топоте, сотрясении земли, гуле — и мчавшиеся, казалось, прямо на них исполинские звери в последний миг брали кто вправо, кто влево, обтекая троицу и их разбитую вдребезги летающую лодку, вновь смыкаясь потом в единый поток. Рядышком, стоит только руку протянуть, проносились косматые горы, мелькали достигавшие земли космы коричневой шерсти, тумбообразные ноги, сотрясавшие землю, изогнутые бивни, воздетые хоботы. Трубные звуки и топот оглушали, от беспрестанного мелькания косматых громад кружилась голова. Самцы с лохматыми горбами, совсем невысоконькие детеныши, жавшиеся к самкам, старательно поспешавшие за взрослыми…
Неизвестно, сколько времени прошло, пока они стояли посреди неудержимой лавины косматых зверей. Все кончилось так же неожиданно, как и наступило, — далеко за спиной потихоньку затухали протяжные трубные звуки, угасал тяжелый топот, земля под ногами более не содрогалась.
Плоское дно ущелья уже не казалось сплошным зеленым ковром — трава полегла, растоптанная, земля изрыта. Одуряюще, очень знакомо пахло свежей взрыхленной землей и перемятой травой.
— Хорошие слоники, — еле выговорил Маевский, крутя головой, старательно подавив нервный смешок. — Вежливые. Воспитанные. А могли бы и в лепешку…
Поручик чувствовал, что прижавшуюся к нему девушку прямо-таки дрожь пробирает, ее форменным образом колотит. Наклонился и, не стесняясь Маевского, поцеловал ее в щеку. Она пошевелилась, глянула почти осмысленно, помотала головой, приходя в себя. Высвободилась резким движением, встала в горделивой позе, словно пытаясь всему свету доказать, что никакой минутной слабости не было. Хоть статую амазонки с нее ваяй…
— Ну вот, обошлось, — отчеканила девушка почти не дрогнувшим голосом. — Пойдемте попробуем…
Первой забралась в лодку, выдвинула ящичек справа. Там оказался прибор — похоже, миниатюрное подобие того, что был установлен на заброшенной вилле, выбранной полковником в качестве уединенной резиденции. Элвиг принялась что-то поворачивать, нажимать, вертеть постукивать по блестящему рычажку…
Все вроде бы работало исправно — над аппаратиком, как и давеча у полковника, принялись один за другим вспыхивать полупрозрачные загадочные знаки, сотканные из алого сияния. Однако Элвиг нахмурилась, сердито сдвинула брови, при появлении новых светящихся иероглифов все больше мрачнела. Положительно, что-то пошло не так. Поручик не разбирался в таких вещах, но все равно ему показалось, что вспыхивающие знаки какие-то насквозь неправильные. Даже у совершенно не понятных иероглифов есть некая внутренняя завершенность, пусть непонятный, но смысл, как у всякого творения человеческих рук. А то, что высвечивалось над блестящим аппаратом, выглядело каким-то бессмысленным, лишенным рукотворности. Словно на чистый лист бумаги стряхнули кисть, и получились беспорядочные разводы, кляксы, потеки. Такое уж впечатление от них оставалось.
Когда Элвиг откинулась на спинку, тихонечко выругалась сквозь зубы и в крайнем раздражении стукнула ладонью по доске управления, поручик окончательно уверился, что интуиция его не подвела.
— Что-то не ладится? — осторожно спросил он.
— Все не ладится, — сердито ответила Элвиг. — Галиматья какая-то, бред… В жизни о таком не слышала.
Маевский, деликатно подбирая слова, поинтересовался:
— А нельзя ли как-нибудь… починить?
Элвиг бросила на него рассерженный взгляд, отозвалась вовсе уж накаленным голосом:
— Может, и можно… А вы умеете? Вы у себя умеете чинить такие вещи?
Поручик честно замотал головой — он и в самом деле не взялся бы за починку не только телеграфного аппарата, но и керосиновой лампы. Судя по унылому лицу Маевского, он тоже не обольщался насчет своих инженерных талантов.
— На вид вроде бы целый… — сказала Элвиг с таким видом, словно собиралась шарахнуть по безвинному аппаратику чем-нибудь увесистым. — Но эта абракадабра…
Она зажмурилась, глубоко втянула воздух сквозь зубы, посидела, уставясь в потолок, явно усердно отгоняя раздражение. Вновь коснулась рычага. И снова замигала светящаяся галиматья.
Девушка вздохнула:
— Боюсь, господа мои, придется собираться в путь…
Она вылезла из разбитой лодки, достала из кармана карту — тот самый лист, что бесцеремонно выдрала из атласа Красавчика, — положила на ладонь компас, узнанный обоими офицерами с первого взгляда. Обозначения, разумеется, были здешние, но сам прибор загадок не таил: красно черная стрелка, дрожащая над градуированной круглой шкалой…
— Мы примерно вот здесь… — заключила Элвиг. — Значит нужно повернуть влево, в ту сторону, куда бежали мамонты, обойти эти вот скалы, а там…
Она вдруг как-то странно передернулась, разжала пальцы, карта выпорхнула из руки и плавно спланировала на истоптанную землю, компас полетел туда же, но, кажется, не разбился, мягко шлепнувшись на кучку травы. Девушка стояла прямая, как струнка, ее лицо менялось на глазах, превращаясь в застывшую маску. Глаза стали пустыми, стеклянными, бессмысленными, как у новорожденного или безумца — и она вдруг, подламываясь в коленках, стала клониться к земле. Поручик едва успел ее подхватить, но удержать на ногах не смог, безвольное тело напоминало сейчас марионетку, которой перерезали ниточки. Поддерживая, старался хотя бы сделать так, чтобы она не ушиблась, села, а там и легла…
Краем глаза он видел, что и с Маевским происходит нечто странное: штабс-капитан остался на ногах, но его лицо переменилось до неузнаваемости — стало таким же пустым и безвольным, Маевский улыбался во весь рот бессмысленной улыбкой идиота, поднял руки, плавно проделывая ими непонятные движения, то ли касался чего-то (весьма даже приятного, похоже), то ли чертил в воздухе некие плавные контуры…
Сам поручик чувствовал себя, как обычно. Ничего не пытаясь понять, он бережно опустил Элвиг на землю, присел над ней на корточки — она размеренно дышала, но лицо поражало отсутствием всяких мыслей и чувств.
Оглянулся, заметив какое-то движение справа.
На фоне серо-коричневого вертикального откоса неспешно опускалась к земле напоминавшая человеческую фигура — ноги вытянуты и чуть расставлены, руки раскинуты, за плечами трепещет нечто вроде золотистых полупрозрачных крыльев. Фигура словно бы не имела четких контуров, ее окутывала некая дымка, и сквозь нее пронзительно светились два колюче-синих огонька, в том месте, где у человека располагаются глаза.
Эта бесшумно опускавшаяся тварь мало походила на Золотого Демона, но поручик испытал странное чувство сродни тому, как случается, когда в толпе незнакомцев вдруг видишь кого-то, кого прекрасно знаешь. Он знал, хотя и не мог бы выразить это ощущение словами.
Маевский сделал шаг назад и опустился на взрыхленную сотнями ног землю, лег, вольно и непринужденно опершись на локоть, все так же блаженно, идиотски улыбаясь. Положительно, он напоминал сейчас этакого бахчисарайского пашу, развалившегося на ковре с кальяном поблизости и разнеженно созерцавшего своих одалисок (похожую картинку поручик где-то видел).
Фигура коснулась земли. Опустила руки. Крылья за ее плечами тоже опустились, колыхались сзади диковинным туманным плащом, трепыхавшемся при каждом движении. Вокруг нее по-прежнему стояла дымка, скрадывавшая четкие контуры. С хищной грацией, совершенно бесшумно фигура двинулась к ним.
Поручик на миг почувствовал всей кожей странные касания, словно упал в бочку с легчайшим пухом. Тут же это прошло. Фигура приближалась, посверкивая огненными глазами.
Руководимый не разумом, а неким смутным инстинктом, поручик согнул колени посильнее, накренился вбок, старательно прикидываясь столь же расслабленным и безвольным, как его спутники, плюхнулся наземь, полулежал, опираясь левой рукой. Совсем рядом с его правой рукой была висевшая на поясе Элвиг коричневая кобура из тончайшей выделанной кожи…
Тварь остановилась шагах в трех, словно бы присмотрелась. Послышался довольный, совершенно человеческий смешок. Дымка не рассеялась вовсе, но поредела, можно было теперь рассмотреть смутные очертания лица с большим крючковатым носом и голым черепом, не по-человечески длинные пальцы рук, фигуру с бочкообразной грудью и тонкой, прямо-таки муравьиной талией. Было это создание одетым или голым, разглядеть не удавалось.
Он взмахнул руками — крылья послушно взмыли и опустились. Лица Элвиг и Маевского вновь стали осмысленными, но пошевелиться они явно не могли. Поручик тоже старательно изображал истукана. Синие огоньки прямо-таки кололи…
— Ну, как вы себя чувствуете, госпожа моя? — голос твари был ровным, вкрадчивым, обволакивающим. — Не все же вам охотиться, пора и побывать в роли добычи… Позвольте вам чуточку попенять: вы так неосторожно вовлекли этих симпатичных молодых людей в жуткую авантюру. Ах, как неосторожно и опрометчиво. Следовало бы повзрослеть…
— Мерзавец… — выговорила Элвиг таким тоном, словно сожалела, что слова не способны убивать.
Монстр рассмеялся, абсолютно человеческим смехом:
— Мы горды и несгибаемы, да? Ничего, это ненадолго… И что же здесь? — он оттолкнулся от земли, одним плавным прыжком оказался возле лодки, заглянул внутрь. — Как печально… Вы еще и воришки… Гребете жалкими лапками высшую мудрость, на которую и смотреть-то недостойны… Как вам только удалось оттуда вернуться? Оставь без присмотра ненадолго — и обязательно устроите новый сюрприз, неугомонные…
— Что тебе нужно, цверг? — спросила Элвиг отрывисто.
— Мне? — показалось, что существо приподняло брови. — Самое забавное, самочка, что мне ничего от вас не нужно. Ну чем вы можете мне быть полезны, воришки, дрянь, ничтожества? Вы просто-напросто оказались у меня в руках, я к этому не прилагал никаких усилий, вы сами вздумали здесь болтаться…
— Это… — голос Элвиг сорвался. — Это неправильно… Таких не бывает… Теперь не бывает…
— И кто же я по-твоему, видение? — расхохотался монстр. — Неужели похож? Ну куда тебе с твоим убогим умишком знать, что бывает, а чего не бывает…
— Слушайте… — произнес Маевский.
Не оборачиваясь к нему, цверг небрежно бросил через плечо тоном безграничного презрения:
— Вы оба меня вообще не интересуете и разговаривать с вами я не намерен, постарайтесь это уяснить…
— Что тебе нужно? — повторила Элвиг.
— Я же сказал, ничего. Коли уж вы оказались рядом и попались, можно потешиться, только и всего. Твои секреты меня не интересуют, я их знаю и так. А ты сама… — он трескуче рассмеялся. — Ну что ж, пожалуй, можно с тобой немного побаловать. Ты ведь наверняка слышала, как мы умеем доставлять вашим женщинам удовольствие? Ты будешь орать и визжать совершенно искренне, я тебя превращу в животное… а потом кликну этих забавных созданий, наполовину людей, наполовину лошадок. Тут поблизости, не так уж и далеко, бродит табун… Они обожают играть с вашими женщинами, ты должна знать… Интересное будет зрелище. Ну, а для твоих спутников мы тоже что-нибудь придумаем, такое, чтобы они сдохли как можно позже… Редко выпадает такое удовольствие, нужно пользоваться вовсю… — в его голосе слышались шипящие нотки, он был исполнен столь лютой злобы, что волосы на голове шевелились. — Жаль, что нельзя разделаться со всей вашей поганой породой, но, — по крайней мере, я на вас отыграюсь, слизняки…
Он присел на корточки над девушкой, словно сотканный из колышущегося тумана, темного дыма, оскалившийся в нечеловеческой улыбке. Поручик вдохнул странный запах — не омерзительный и не приятный, просто-напросто настолько чужой, что слов не подыскать. Растопыренная пятерня с длинными, словно бы когтистыми пальцами медленно прошлась по щеке Элвиг, по шее, по груди. На лице у девушки был ужас.
Лапа, оказавшаяся вполне материальной, рванула ее рубашку так, что верхние пуговицы брызнули в стороны.
— Я тебя сделаю животным, вот увидишь, — пообещал цверг. — Спешить некуда, ты сама виновата, что никто не будет вас искать… Я там видел какую-то странную штуку, — он выпрямился, плавно переместился к лодке и снова заглянул внутрь: — Что-то новенькое на нашу голову? У нас достаточно времени, и мы можем об этом поговорить…
Поручик решился. Он одним рывком справился с застежкой, с клапаном кобуры, вырвал оттуда это странное оружие с покрытым симметричными прорезями металлическим стволом. Револьверная рукоять удобно легла в руку, указательный палец привычно коснулся непривычного спускового крючка. Если что-то не сладится… Но другого выхода нет…
Цверг оборачивался — лениво, медленно, абсолютно уверенный в себе. Поручик потянул спусковой крючок. Мгновение тянулось невероятно долго, он успел подумать, что все пропало, что в его руке оружие не сработает, что там может отыскаться какой-то секрет, успел облиться холодным потом и мысленно распрощаться с жизнью…
В сторону цверга бесшумно, молниеносно полетел конус золотистого сияния, крайне напоминавший свернутую рыбачью сеть, она в мгновение ока развернулась, накрыла темную фигуру, в уши ударил скрежещущий, тонкий, нестерпимо мерзкий визг… На месте цверга возникло нечто наподобие золотистого свертка, длинного кокона, этот кокон начал падать вбок, словно невысокое подрубленное деревце, грянулся оземь…
Теперь там лежало нечто, напоминавшее древнюю египетскую мумию, запеленатую в золотистую ткань. Смутно угадывались контуры плеч, головы, вытянутых ног…
Поручик поднялся на ноги, ощущая нешуточную слабость в коленках, опустив руку с оружием, прекрасно сработавшим. Тишина казалась оглушительной. Он сделал один-единственный шаг вперед, присмотрелся. Золотистый покров теперь выглядел, как натуральная ткань. Плененный цверг не шевелился.
Рядом остановился Маевский, шумно отдуваясь, встряхивая головой. Его лицо выражало целую гамму разнообразнейших чувств.
— Мои поздравления, поручик… — проговорил он ошалело. — Я-то, грешным делом, подумал, что нам конец пришел… А вы, значит… Лихо… — он присмотрелся. — Вот как тут с ними, а мы-то, убогие, черт знает как обходимся, прадедовскими средствами. Даже завидки берут… Позвольте полюбопытствовать?
Он осторожно забрал у поручика оружие и принялся его разглядывать, уважительно качая головой. Сказал тихонько:
— Аркадий Петрович, ну что вы стоите, как половецкая каменная баба? Идите, успокойте девушку, на бедняжке лица нет… Я тут деликатно погуляю в сторонке…
Спохватившись, Савельев бросился к Элвиг, так и сидевшей на куче перемешанной с рыхлой землей мятой травы. Ее форменным образом колотило, в глазах стояли слезы, губы дрожали. Ни в малейшей степени она сейчас не напоминала хваткого и решительного агента тайной полиции. Бросившись рядом на колени, поручик обнял девушку за плечи, притянул к себе, и она уткнулась ему в грудь, ее плечи тряслись, послышался тихий всхлип. Свободной рукой поручик погладил ее по голове, бормоча какую-то успокоительную ерунду касаемо того, что все кончилось и кончилось победой, так что…
Кажется, это продолжалось совсем недолго, Элвиг вдруг напряглась, вырвалась из его объятий, поднялась на ноги, запахивая разорванную рубашку, старательно смахивая слезы. Гордо выпрямившись, вскинув голову, чуточку сварливо произнесла:
— Надеюсь, ты его надежно запеленал?
Изо всех сил пыталась побыстрее вернуть себе ту самую гордую несгибаемость, которой на некоторое время определенно лишилась. Нельзя было ею не восхищаться.
— Кажется, — сказал поручик.
Рядом протарахтели выстрелы, и они обернулись туда. Маевский опустил скорострел, небрежно держа его одной рукой, усмехнулся:
— Там из-за скалы вывернула пара-тройка человеко-коняшек… Парочки выстрелов хватило, чтобы драпанули… Благородная Элвиг, я в этом совершенно не разбираюсь, но там, над вашим аппаратом, вроде бы теперь совсем другие знаки мелькают, очень даже похожие на некие письмена. Парочку я вроде бы узнал, мне доводилось видеть похожую штуку в действии…
Элвиг поспешила туда, мимоходом бросив злорадный взгляд на запеленатую «мумию», сделав движение, словно собиралась пнуть ее сапогом, но в последний момент передумала. Вскоре послышался ее ликующий крик:
— Работает!!!
Глава XI
Триумфы и загадки
Человек за резным столом из черного дерева с позолоченными завитушками по углам неспешно перебирал бумаги в одной из многочисленных стопок, лежавших перед ним в обилии. Поручику показалось, что в этом есть некая нарочитость, но он, разумеется, оставил свои догадки при себе: с какой стороны ни посмотри, ему не полагалось вылезать со своими соображениями перед здешним титулованным вельможей, начальником тайной полиции. Он сидел смирнехонько, как и Маевский с Элвиг, украдкой разглядывал хозяина кабинета — не особенно и большого, обставленного без всякой роскоши.
Человек этот производил незаурядное впечатление: пожилой, но крепкий, плечистый, с совершенно лысой лобастой головой и тяжелыми веками, из-под которых порой посматривали колючие, умные глаза. Ничего удивительного: многолетние начальники тайной полиции, в каких бы мирах должность ни отправляли, недостатком ума и сообразительности отнюдь не страдают…
— Ну что ж, блестяще, — поднял глаза хозяин кабинета, отложил последнюю бумагу из бегло просмотренной груды. — Благородная госпожа Элвиг, у меня не найдется подходящих слов, чтобы выразить восхищение… да что там, восторг! Ликование! Вам блестяще удалось не только захватить столько книг, сколько никто до вас не добывал единым разом, но и пленить очень сильного цверга… Вы теперь будете живой легендой тайной полиции, на вашем примере долгие годы будут учиться новички, вам, чего доброго, золоченый монумент возведут…
Поручик не знал его обычной манеры изъясняться, но начал подозревать, что вельможа не столь уж и тонко издевается, насмешничает — вроде бы бесстрастным, ровным, благожелательным голосом. Судя по тому, как насторожилась Элвиг, его догадки были недалеки от истины.
— Вот только я собираюсь говорить не о вашем ослепительном триумфе, а о ваших потрясающих промахах, о вашем небывалом разгильдяйстве, — продолжал человек за столом столь же бесстрастно. — За несказанно меньшие проступки людей с треском вышибали со службы, ссылали в южную глушь, а то и поступали еще суровее… Вы не представляете, как мне хочется стереть вас в пыль…
Элвиг вспыхнула, но оскорбленно молчала — ее начальник не походил на тех, с кем можно впустую препираться. Она лишь произнесла, величайшими усилиями сдерживая себя:
— Высокий Шорна, так ли уж необходимо вести подобный разговор в присутствии…
Шорна бесцеремонно ее перебил:
— Именно в присутствии наших гостей, которых вы едва не погубили своей безответственностью вместе с собой. Пусть знают истинное положение дел… Итак… Вам прекрасно известны строжайшие инструкции для подобных случаев, Элвиг. Вы обязаны были лететь в Черный Город с отрядом. С охраной, с учеными, с нужными приборами и достаточно мощным оружием. Одним словом, с отрядом, готовым достойно встретить любые неожиданности. Вы этого не сделали. Вы отправились к начальнику этих господ и солгали ему, что уполномочены действовать именно таким образом…
— Я не лгала…
— Ну, значит, не сказали всей правды, что, в общем, одно и то же… В результате вы трое едва не погибли. Спасло вас только дикое, фантастическое везение. Среди вас оказался карн, — он мельком бросил на поручика взгляд. — Окажись иначе, вы все исчезли бы бесследно, и я даже не знал бы, где вас искать… Интересно, у вас найдется что-нибудь, хотя бы отдаленно способное сойти за оправдания? Я хочу послушать.
Элвиг осторожно произнесла:
— До сих пор никто и представления не имел о механизмах вроде того, который встретил нас в городе. Столь сильные цверги, способные подавить волю, нам не попадались уже пару столетий… Кто мог предполагать…
— Достаточно, — поморщился Шорна. — Это не похоже на оправдания даже отдаленно. Это не дополнительные отягчающие обстоятельства… Никто ничего не предполагал. Прекрасно. Но именно на такой вот счет и пишутся подробные, строжайшие инструкции: чтобы достойно противостоять неожиданностям, насколько удастся… Или до вас никто не сталкивался с неприятными сюрпризами, с чем-то раньше не встречавшимся? Напомните мне.
— Сталкивались. И неоднократно.
— О чем вы прекрасно знаете… То есть ни тени оправданий у вас нет. Вы просто-напросто проявили совершенно ненужное, мало того, прямо запрещенное удальство. И попали в нешуточный переплет. Собственно, ваш вклад в победу ничтожен. Его просто нет. Этого металлического змея, умевшего превращать живых людей в камни, уничтожили не вы. Вы-то перед ним оказались абсолютно бессильны. Как и перед цвергом, которого пленили отнюдь не вы… За подобное люди познатнее, опытнее и заслуженнее вас прямо отсюда отправлялись под конвоем на юг, а то и в другом направлении, гораздо ближе… — он уперся в девушку тяжелым, неприязненным взглядом: — Вы себе не представляете, как мне хочется самолично взять вас за шиворот и затолкнуть в возок, запряженный отнюдь не лошадьми…
На Элвиг жалко было смотреть, на ней лица не было, какое-то время казалось даже, что она заревет в три ручья. Поручик чувствовал себя ужасно неловко, как наверняка и Маевский — но от них сейчас ничего не зависело, наоборот…
Шорна долго — и с несомненным удовольствием — держал зловещую паузу. Потом вкрадчиво осведомился:
— Милая Элвиг, вы не собираетесь каяться? Просить прощения? Пощады? Многие на вашем месте…
Элвиг уставилась на него с бледным, отчаянным лицом. Ее губы подергивались, но слез на глазах не было. Она сказала с некоторым вызовом:
— Бесполезно. С вами все равно бесполезно. Вас не разжалобишь, высокий Шорна.
— Рад, что вы обо мне столь высокого мнения, — сказал Шорна без улыбки. — Ну что же… — он снова затянул паузу, так что все присутствующие, казалось, затаили дыхание. — Если бы все зависело только от меня, вы бы, драгоценная, уже ехали бы под конвоем на Южный Тракт… Или, в виде величайшей милости, попросту оказались бы вышвырнуты за ворота без всякой надежды вернуться на императорскую службу в каком бы то ни было качестве. К моему несказанному сожалению, события обернулись так, что я в своих желаниях не волен. Вам снова несказанно повезло. Но это, вбейте себе в вашу очаровательную головку, был последний раз. Самый последний. Уясните это хорошенько. Я с вас более глаз не спущу. За любой, самый ничтожный проступок, который другому обойдется в пару резких слов, вы ответите по полной. Клянусь чем угодно. Либо вы станете дисциплинированным работником, либо сгинете в ссылке в глуши. Понятно вам? Я спрашиваю, понятно?
— Да, — сказала Элвиг.
Она выглядела тихой и покорной, но мысленно наверняка плясала от радости. У поручика отлегло от сердца.
— Хочется верить… — протянул Шорна и вышел из-за стола. — Поднимайтесь, благородные господа и дама. Его величество удостоил вас аудиенции. Сейчас и отправимся, — он обстоятельно, неторопливо осмотрел всех троих, словно строгий фельдфебель, перед армейским смотром способный придраться к любой мелочи. — Ну что же, для малой аудиенции годится… Пойдемте.
Они шли по роскошным коридорам — позолота, статуи, мозаика, батальные полотна в вычурных рамах, причудливые хрустальные люстры… Чем дальше, тем больше встречалось неподвижно застывших усачей в золоченых панцирях — несомненно, здешние лейб-гвардейцы. Поручик покосился на Элвиг — она шла, как ни в чем не бывало, и на губах играла прежняя улыбочка, строптивая, дерзкая. Даже если выволочка и произвела на нее должное впечатление, девушка не собиралась долго этим терзаться…
Пошли другие коридоры, гораздо уже и ниже — должно быть, они попали из парадных залов на личную императорскую половину. Гвардейцы стояли еще гуще, чуть ли не через каждые десять шагов. И вдобавок там и сям обнаруживались странные вещи, категорически не сочетавшиеся с роскошью дворца: какие-то овальные, то ли стеклянные, то ли каменные пластины, вставленные в простые рамы прямо посреди мозаичных картин или золоченых ламбрекенов, ряды черных металлических кружков, пересекавшие паркетные полы, решетчатые полушария, торчавшие в самых неожиданных местах, черные штыри в половину человеческого роста, увенчанные стеклянными шарами…
Коридор упирался в невысокую сводчатую дверь — по обе ее стороны застыли раззолоченные лакеи. Поручик видел, что Элвиг посерьезнела, и принялся лихорадочно гадать, какое выражение лица уместно для таких вот случаев. Он и живого князя видел-то лишь единожды, издали, что говорить о коронованной особе. Пусть эта цивилизация отчего-то бесследно сгинула во мраке времен, но сейчас-то она существует наяву, могучая и необозримая, значит, и властитель соответствующий…
Шорна остановился, не доходя нескольких шагов до двери и они послушно замерли за его спиной. Послышалось тихое тарахтение, механический стрекот, овальная пластина над дверью налилась ровным голубым сиянием, оно продержалось несколько секунд и погасло. Словно получив некий сигнал, лакеи слаженно сделали шаг, один вправо, другой влево, взялись за причудливые ручки — может, не золоченые, а из чистого золота — и распахнули створки.
Внутри не оказалось особенной уж роскоши, наоборот, не слишком и большая комната со сводчатым потолком была обставлена довольно скромно, темной мебелью, стены обиты тисненой кожей, на них во множестве развешано разнообразнейшее оружие (такое впечатление, древнее, антикварное, давным-давно вышедшее из военного употребления). На противоположной от входа стене висит огромная прямоугольная картина, какой-то странный пейзаж — желтая песчаная равнина, небо над ней не голубое, а красноватое, оттенка крепко разбавленного водой хорошего вина, слева — причудливый серый замок, справа — целая флотилия кораблей под белоснежными и синими парусами, удивительным образом словно бы плывших низко над песком.
Прямо под картиной в черном кресле с невысокой спинкой сидел пожилой человек в довольно скромном платье, и на шее у него тускло посверкивал вместо традиционного для благородных драгоценного ожерелья толстый золотой обруч наподобие шейной гривны. Одесную, застыв в молчании, располагалась кучка мужчин (в основном пожилых, а то и преклонного возраста), разодетых не в пример более роскошно, залитых бриллиантовым блеском. У поручика встал перед глазами наиболее подходящий пример — Бонапарт, щеголявший в простом сером сюртуке с единственной орденской звездой во главе блестящей свиты маршалов.
Он смятенно подумал, что не имеет никакого представления о здешнем дворцовом этикете и никаких разъяснений на сей счет не получал. Впрочем, Шорна с Элвиг никаких сложных движений и церемониальных жестов не производили, просто стояли смирнехонько, чуть склонив головы, так что нетрудно было следовать их примеру. «Однако, — подумал поручик весело. — Залетела ворона в высокие хоромы…»
Император внушал невольное почтение — властной осанкой, лицом, исполненным спокойного величия. Именно так, в представлении поручика, и должен был выглядеть властитель империи, чьи предки занимали трон столетиями. «Этак и голову велит снести, глазом не моргнув», — подумал он не без почтения.
Шорна, отступив на шаг и стоя вполоборота, негромко произнес:
— Ваше величество, это и есть тройка молодых храбрецов…
Император разглядывал их неторопливо, без особого любопытства. Сановники стояли тихонечко. Поручику вдруг нестерпимо захотелось почесать раззудевшееся правое ухо, и он едва превозмог это неуместное желание.
— Благоволение, юная дама, — сказал император совсем негромко, голосом человека, знающего, что любое его слово будет услышано. — Благоволение, господа мои. Надеюсь, вы и в дальнейшем себя проявите. Вы верны, честны и храбры…
Последняя фраза прозвучала как заученная. Не меняя положения головы, император бросил небрежный взгляд куда-то за спины троицы — и справа послышались тихие шаги, что-то мелодично звякнуло. Кто-то, так и оставшийся невидимым, с большим проворством надел на шею поручику что-то тяжелое, с подвешенным на нем увесистым предметом, чуть-чуть стукнувшим по груди. Он хотел скосить туда глаза, но, поскольку Шорна, будто исправный солдат унтера, ел глазами венценосную особу, последовал его примеру, вытянув руки по швам, старательно выкатывая глаза, свято блюдя известный принцип военной службы: оказавшись перед не маленьким начальством, тянись в струночку и таращи глаза с самым ревностным видом…
Шорна, встав перед ними, низко склонился и стал спиной вперед надвигаться на них, так что поневоле пришлось последовать его примеру и в этом. Старательно пятясь, поручик думал об одном: как бы не споткнуться, не шлепнуться, вот конфуз выйдет… Обошлось. Главное было — следить за геометрическим узором на ковровой дорожке, постеленной так, что они без особого труда спиной вперед просеменили к выходу, оказались в коридоре, и лакеи проворно, бесшумно захлопнули створки.
Только теперь, не удержавшись от шумного вздоха — черт с ним, с неведомым этикетом, не лакеев же стесняться, — поручик посмотрел себе на грудь. На вычурной золотой цепи висел медальон в ладонь размером, с каким-то эмалевым изображением, усеянном самоцветами. Крайне походило на орден. Судя по радостному личику Элвиг, именно так и обстояло.
— Мои поздравления, господа, — негромко сказал Шорна бесстрастно, даже не пытаясь изобразить на лице несуществующие эмоции. — Неплохо для ваших молодых лет и невысоких чинов, должен заметить. Благородная Элвиг, я понимаю, что именно это обстоятельство вы и имели в виду, рассчитывая, что победителей не судят. Вам прекрасно известно, какая награда причитается за книги цвергов… Но, повторяю, не бывает бесконечного везения, так что хорошенько запомните мои наставления…
— Непременно, — сказала Элвиг, откровенно сиявшая.
— Пойдемте.
Они возвращались прежней дорогой — но в какой-то момент Шорна свернул в незнакомый коридор. Остановился у полукруглой ниши с повторявшим ее очертания мягчайшим диваном, кивнул:
— Я бы попросил вас подождать здесь некоторое время. А с вами, благородный Аркади, мне хотелось бы поговорить наедине, если вы, конечно, не против…
— Конечно, — чуть растерянно кивнул поручик. Как говорится, чужой генерал — тот же генерал…
— Прекрасно. Прошу.
Шорна распахнул перед ним невысокую дверь. За ней оказалась комната того же неуловимо канцелярского вида, что и кабинет начальника тайной полиции: простая мебель, открытые шкафы с кипами бумаг и непонятных мешков, опечатанных сургучными печатями, пузатый шкафчик. Именно к нему Шорна и направился, кивнув поручику на стул. Обернулся, взявшись за резную дверцу:
— Вина?
— Благодарствуйте, — светски отозвался поручик.
С генералами ему за бутылочкой сиживать еще не приходилось, да и вряд ли придется в ближайшем будущем — а уж начальник тайной полиции такой империи если не по званию, то по положению безусловный генерал…
Шорна вернулся с темной бутылкой и двумя чеканными серебряными бокалами. В них полилась розовая струя.
— Терпеть не могу стеклянных, — сказал Шорна. — То и дело бьются, нет в них основательности… Ну что же, за ваш орден?
Он даже не старался изображать какое-то особенное дружеское расположение, говорил обычным своим тоном, ровным, бесстрастным голосом — но это и лучше, чем наигранное дружелюбие, располагает к собеседнику…
— Я вам несказанно благодарен, — сказал Шорна, когда бокалы опустели. — Поверьте, так оно и есть. Если бы не вы… — в его глазах появилось нечто человеческое, живой интерес. — Настоящий карн — персона крайне редко встречающаяся…
— Простите?
— Ах да, мне следовало пояснить… Карн — это человек, на которого бессилен воздействовать даже самый сильный цверг. Вы знаете за собой эту способность?
— Да, — сказал поручик.
— Еще лучше… Позвольте задать вам парочку вопросов, которые могут оказаться бестактными? Если они вас заденут, выскажите мне неудовольствие…
— Извольте, — ответил поручик.
— У меня создалось впечатление, что вы, простите великодушно, не принадлежите к высокой знати и не можете похвастать высоким чином. Простите, если…
— Ну что вы, — сказал Савельев, — именно так и обстоит. И титулов нет, и чин невелик. Ничего, многие с этого начинали…
— Вы честолюбивы? Хотите сделать карьеру?
— Пожалуй, — сказал поручик. — У вас, я слышал, тоже есть армия, так что вы должны себе представлять мысли и побуждения офицера. Конечно же, вступая в службу, никто не рассчитывает до седых волос оставаться в малых чинах. Уж коли есть лесенка, по которой поднимаются… отчего бы и нет?
— Вам понравилось у нас? — спросил вдруг Шорна.
— Необычно, — сказал поручик. — Но интересно. В общем, нравится. — Он тщательно взвешивал каждое слово — вполне уместная тактика в беседе с начальником тайной полиции. Очень своеобразный народец, надо полагать, поди догадайся, что ему от тебя надо…
— Вы, я слышал, подружились с прекрасной Элвиг? — Шорна впервые с тех пор, как поручик его увидел, улыбнулся. — Не сердитесь на мою бестактность, положение у меня такое, что я обязан все про всех знать… Не смущайтесь, я только рад. Очень надеюсь, вы на нее будете влиять благотворно. Умная девушка, смелая, но полнейшее пренебрежение дисциплиной… Ей необходим толковый наставник.
Поручик кивнул, он с этим тезисом был совершенно согласен.
— Позвольте без обиняков, — продолжал Шорна. — Как вы посмотрите на то, что я предложу вам… перейти к нам на службу? Да, вот именно. Под мое начало. Благородный Аркади, еще раз простите за бестактность, но мне отчего-то упорно представляется, что у себя вы занимаете, в общем, самое что ни на есть рядовое положение. Я не ошибся?
— Предположим, — осторожно сказал поручик.
— Меж тем у меня для вас откроются гораздо более приятные перспективы. Мы живем в разных мирах, но многое, как мне представляется, очень схоже… А потому думается мне, что и у вас, и у нас молодой офицер в скромных чинах, не особенно и знатный дворянин и место в обществе занимает столь же скромное…
— Пожалуй.
— Вот видите… У нас ваша карьера… и ваше благосостояние будут, позвольте заверить, несравнимы с прежними. Вы и не представляете, как мне нужен еще один карн. Как мне их не хватает… Очень уж редки у нас такие, как вы… в противоположность вашему миру, я полагаю. У вас карнов должно быть гораздо больше, иначе вас не держали бы на невысокой должности. — он смотрел пытливо, с надеждой. — Я не буду прельщать вас разнообразными благами. Сами скажите, чего бы вам хотелось. В разумных пределах, понятно. Деньги, дворец, земли… Все это нетрудно предоставить. Или у вас какие-то особенные пожелания?
Поручик с трудом сохранил серьезность. Ситуация в первую очередь показалась ему именно что невероятно забавной: поступить на службу в тайную полицию этой империи… Жить во дворце и разъезжать шестеркой по улицам городов, погрузившихся в небытие за тридцать тысячелетий до его рождения… Положительно, чертовски забавно!
— Быть может, вам требуется время на раздумье? — спросил Шорна. — Быть может, вам подробнее обрисовать все, что вы сможете здесь получить?
— Нет, — сказал поручик. — Предложение ваше интересное, но я, простите, сразу откажусь.
— Почему?
Он не видел у себя дипломатических способностей и потому решил резать правду-матку. Ну не украдет же, в конце концов, не закует в цепи, не заставит работать на себя силком? Хотя кто его знает… Жутковатый дяденька.
— Я — офицер и приносил присягу своему императору, — сказал он решительно. — Простите великодушно, но ничего тут не поделаешь… Вы должны понимать такие вещи…
Читать бесплатно другие книги:
