Земля Злого Духа Прозоров Александр

– Господи, – перекрестился атаман. – Ты чего мне-то их притащила? Неси вон Маюни, за ельник.

Настя сверкнула глазами, набычилась:

– Я отнесу. Но сперва взгляни…

– Да что там смотреть-то?!

– Посмотри, говорю!

Девушка сказала столь властно, будто была не дочкой посадского человека, а какой-нибудь столбовою боярышней! Попробуй ослушайся – исполняй!

– Видишь, Иване, как эти кости разбиты и обглоданы?

– Ну, вижу.

Молодой человек повертел в руках череп, скалившийся нехорошей улыбкою, побарабанил пальцами по пробитому виску:

– Пробили, да. Враги, эти самые колдуны, верно. Видать, палицей. А потом уж зверье постаралось – мертвяки-то в лесу долго не лежат, всяко приберет кто-нибудь: лиса, медведь, росомаха, да мало ли…

Настасья хмыкнула:

– Ты внимательней посмотри, ага! Вот, хоть кость взять… видишь, разбита…

– Ну, разбита…

– Да специально ее разбили, Господи! Умело! – не выдержав, повысила голос дева. – И череп – умело, чтоб мозг достать, высосать! И не звери то сотворили – люди!

– Постой, постой! – Иван поскреб шрам. – Так ты хочешь сказать – здесь людоеды водятся?

– Именно! – всплеснула руками Настя. – Битый час тебе это твержу, а ты все ну да ну… Не мычишь, не телишься.

– Ну, извиняй, – сунув кости в корзину, атаман развел руками. – Молодец, что заметила!

– А я вообще приметлива, – усмехнулась девчонка. – Так что делать-то теперь будем? Сторожу-то надобно посильней выставлять.

– Выставим. – Иван успокаивающе кивнул и взял Настасью за руку. – А остяк-то наш про людоедов ничего не сказал…

– Так надо спросить! Вот прямо сейчас пойдем и спросим…

– Эй, эй, – поспешно придержал он девушку. – Постой. Пусть сначала дела свои справит… Вон, слышишь – бубен?

– Слышу. Так ведь кости-то еще – не все. Скажем, еще нашли. Ну, пошли же!

Небольшая полянка средь суровых елей незаметно переходила в болото, еще не замерзшее, топкое, с высокой осокою и крупными оранжевыми ягодами сладкой подмерзшей морошки. Близ болота, перед разложенными в относительном порядке костяками, на корточках сидел Маюни и, склонив голову набок, мерно колотил в бубен сухой заячьей лапкой, найденной в оскверненной деревне Курум-пауль. Колотил и негромко, нараспев приговаривал:

– Ум-ма-а, ум-м-а-а, умм! Лети, лети, небесная утка, и ты, гагара, лети… Прими в свое лоно умерших, о Калтащ-эква, мать сыра земля, и ты, солнечная Хотал-эква, в последний раз озари их животворящими своими лучами, а ты, великий Нум-Торум, и ты, Корс-Торум, не гневайтесь на этих несчастных. Пусть примут их поля вечной охоты, пусть… Ум-ма-а, ум-ма-а, умм! Лети, небесная утка, и ты, гагара, лети… Умм!

Заслышав шаги, Маюни резко обернулся:

– Чужие люди! Вы зачем здесь?!

– Мы… нашли… Вот еще кости.

– Это хорошо. Сюда не ходите, в ельнике ждите, да-а. Я сам к вам подойду. Сейчас.

Положив бубен наземь, подросток поклонился костям и быстро зашагал к ельнику. Лицо его дышало необычайной серьезностью и даже казалось суровым.

– Смешной какой, – шепотом заметила Настя. – А вообще он добрый отрок… хоть и язычник.

– Принесли кости? – Подойдя, юный остяк поклонился. – Давайте. И уходите, да-а.

– Подожди, Маюни. – Атаман придержал парня за локоть. – Мы хотели у тебя кое-что спросить. Погляди-ка на кости внимательней. Что видишь?

– Да ничего не вижу. – Юноша явно уклонялся от прямого ответа. – Кости как кости. Спасибо, что принесли.

– Их кто-то обглодал, отроче! – повысил голос Иван. – И этот кто-то – явно не дикий зверь. Только не говори, что не знаешь.

– Не скажу. – Маюни помотал головой, словно бы прогоняя вдруг налетевшее на него какое-то злое наваждение, морок. – Я слышал… значит, они опять пришли. Вернее, их наслали сир-тя, да-а!

– Да о ком ты говоришь-то?

Еремееву неожиданно захотелось взять этого внешне невозмутимого парня за шиворот да тряхнуть так, чтоб слова горохом посыпались!

– О ком? О людоедах?

– Наши звали их «менквы», – негромко пробормотал остяк. – Они нападали летом, обычно – ночью. Коренастые, очень-очень сильные и злобные, как пупых!

– Кто-кто?

– Пупых – злые духи. – Пояснив, Маюни осторожно погладил лежащий в корзине череп и тихо продолжил: – Только с пупых можно договориться, ублажить, а вот с менквами – нет. Они тупые!

– Почему тупые?

– Не знаю. Так говорят. Я-то сам их видал один раз, еще в раннем детстве. Плохо помню, да-а. Они охотятся на товлынгов, а те живут на севере, далеко. Сюда только летом забредают. Не понимаете? – Остяк вовремя спохватился, хлопнул ресницами. – Как бы вам сказать… Товлынг-лув – это огромный конь великого божества Мир-суснэ-хума, сына Нум-Торума, вестника между людьми и богами. Так вот товлынг – такой же огромный, только не конь. С бивнями, с большим длинным носом, весь покрытый шерстью. О, в нем очень много мяса, да-а. И могучие бивни! Но это большой и очень сильный зверь, менквы его добывают редко, даже если наваливаются всей кучей. Так говорили старики, да-а. Еще они рассказывали про ужасных хищных драконов – ну, про то я вам уже говорил.

– Ага, старики, – насмешливо прищурилась Настя. – А сам ты не видел?

– Нет.

Маюни вновь ушел творить погребальный обряд, молить богов за своих погибших сородичей. Из-за ельника донесся приглушенный рокот бубна, послышались слова, точнее сказать – завывания: «Умм, умм, умм-ма-а-а…»

– Думаю, про великанов – все сказки, – ухмыльнулся Иван. – В стародавние времена тут, в Обдорской земле, новгородцы были, ушкуйники. Так они про людоедов ничего не рассказывали, иначе б и до нас дошли байки.

– Но людоеды-то все-таки есть! – Возразив, Настя пригладила волосы. – Людоеды – есть, это по костям видно, а вот про больших зверей… не знаю. Может, и врет Маюни, сам-то он никого подобного не видал, ни драконов, ни этих, товлынгов.

…На следующей неделе в тайге выпал снег, и хотя особые холода еще не пришли, но все хорошо понимали: зимушка-зима дышит в затылок. Казаки вытащили на берег струги, поставили частокол, заготовили дров, поднакидали на крыши дерна и лапника – к зимовке подготовились как надо! Девушкам выделили отдельное жилище, рядом с «приказной избой», – так ватажники именовали атаманскую землянку, в которой, кроме самого Ивана, еще жили отец Амвросий, Афоня Спаси Господи, бугаинушко Михейко и мекленбургский ландскнехт Ганс Штраубе, уговоривший всех идти на болото за морошкою да ставить брагу. Поставили, а чего ж? Дрожжи были.

Ушлый немец уже давно положил глаза на девок, особенно пришлась ему по нраву светлоокая Онисья – высокая, статная, с большой грудью и волосами белыми-белыми, словно выгоревший на солнце лен. При виде ее герр Штраубе лихо подкручивал светло-рыжие усы и, снявши берет, отвешивал самый галантный поклон:

– Ах, фрейлейн Онисья, как вы маните своей несравненной красотой мое слабое сердце!

Скромница и молчунья Онисья на подобные притязания не отвечала, лишь брови хмурила, еще больше распаляя ландснехта.

– Ох, немец, немец! – приговаривал отец Амвросий. – Надо, Иване, ему порученье какое-нибудь дать. Эх, зря мы девок взяли!

В этом смысле атаман был со священником абсолютно согласен – на всю зимовку нужно было придумать какие-то дела: грандиозные охоты, ремонт и постройка стругов, годилось все! Даже бражка. Пусть уж лучше пьют, чем блудят да из ревности бьют друг другу морды. Хотя одно другому не мешает, конечно.

Еремеев, из жалости взявший с собой освобожденных пленниц, теперь все чаще корил себя за сей столь необдуманный шаг: сотня мужиков на десять девок! Да еще зимой, когда делать-то, по большому счету, нечего. Ясно было, что добром это не кончится. Чем-нибудь бы только отвлечь! Чем-нибудь… Только не так, как предлагал отец Амвросий, – постом да молитвою. А с другой стороны – почему б и нет-то? Скоро уж и Рождественский пост, а потом – и Великий, Пасхальный, ну а там и в путь, к золотому идолу! Перезимуем, ничто… А девок в тайге бросать – тоже не очень-то доброе дело, для чего б и освобождали тогда?

…Покончив с частоколом, укрепили ворота, установили пушки – почти настоящий острог получился, только что маленький, ну да ничего, перезимовать можно. Настала очередь для большой охоты, казаки давно уж просились запромыслить мяса: оленей, кабана, рябчиков. Даже целую делегацию к атаману послали с Андреевым Силантием во главе.

– Охота так охота, – выслушав, покладисто согласился Иван. – Вперед дозоры вышлите, разведайте, где тут зверье. Да! Остяка нашего, Маюни, дозорные с собой пусть возьмут.

Разведка вернулась быстро – видали и оленей, и кабаргу, и кабанов бессчетно, и это не говоря уже о более мелкой дичи, всяких там глухарях, рябчиках, зайцах.

– Ну что, братцы? – выйдя к народу, улыбнулся молодой атаман. – Охоту удачно проведем – всю зиму с мясом будем.

Все уже собрались и, возбужденно переговариваясь, ждали. Кто-то из казаков с азартом вспоминал прежние охоты, в которых им довелось участвовать, а кое-кто с беспокойством посматривал на небо: вроде разъяснилось, то и к лучшему, вот и славно. Зверь, он ведь тоже пурги да дождя не любит: схоронится в норах, в чащобах укроется – поди поищи.

С собой прихватили луки со стрелами, большинство же – рогатины, взяли и пару пищалей – на особо крупную дичь, порох-то поберечь следовало, так же, как пули. Еще за идолом золотым идти!

Оставив в селении девушек и караульных, помолясь, наконец вышли. Впереди шагали хорошо знавший здешние места Маюни, за ним – Еремеев и первый отряд, человек в двадцать с лишним. Еще был отрядец правой руки, левой руки и особый – загонный, им командовал немолодой казак по имени Василий Яросев, человек, по мнению атамана, вполне основательный, надежный. Не особо приметный, молчаливый – без нужды слова клещами не вытянешь, – Яросев пользовался у казаков большим уважением, поскольку был человеком в ратном деле опытным и так, по жизни, много чего знал.

– Там, спаси, Господи, олени! – выскочив из кустов, доложил дозорный – Афоня. – Их бы загонщикам во-он к тому овражку выгнать, я покажу.

Иван повернул голову:

– Василий! Всё слышал?

– Слышал, атамане. Исполним.

Кивнув, Яросев пригладил бороду и, деловито распоряжаясь, повел выделенных ему казаков за послушником, через заросли осин и рябины, к невидимому отсюда оврагу. Яркие красные ягоды гроздьями свисали с веток.