Часть Европы. История Российского государства. От истоков до монгольского нашествия (адаптирована под iPad) Акунин Борис
Борьбу за престол он начал совершенно таким же образом, как без малого сорок лет тому назад его отец: призвал на помощь викингов. Наемной дружиной командовал конунг Эймунд, о русских приключениях которого сложена целая сага (впрочем изобилующая неправдоподобными деталями). Но если юный Владимир сразу занял варяжских головорезов делом, то его сын медлил, не решаясь идти на Киев. От безделья норманны начали творить в городе бесчинства: «начаша варязи насилие деяти на мужатых женах» (замужних женщинах). Новгородцы этого не потерпели и однажды ночью перерезали часть буянов.
Ярослав не мог оставить этого кровопролития без последствий – викинги от него ушли бы, а он считал их главной опорой. Поэтому князь прикинулся, что прощает горожанам избиение своих дружинников. «Уже мне сих не кресити» (не воскресить), – сказал он, пригласил виновных в свою резиденцию и там предал смерти.
В самый разгар этого кровавого конфликта, готового перерасти в настоящую войну, пришло сообщение о кончине Владимира, убийстве братьев и торжестве Святополка.
Положение князя было, казалось бы, отчаянным: вся Русь за Святополка, в собственном стане раздор. И здесь Ярослав впервые проявил те качества, благодаря которым его прозвали «Мудрым». Этот человек в своей жизни не раз терпел поражения, бывало, что и падал духом, но всякий раз поднимался и умудрялся извлечь пользу из самой безнадежной ситуации.
Ярослав понял главное: как бы ни были разъярены новгородцы, у них нет выбора. Если они не окажут своему князю решительной поддержки, в Новгород придет Святополк, посадит своего наместника, и всем вольностям, всему привычному укладу новгородской жизни конец.
Поэтому Ярослав отправился в город с повинной головой. Рассказал про киевские события, покаялся в содеянном и пообещал выплатить за убитых виру, то есть денежную пеню. Расчет оказался верным. Новгородцам было некуда деваться. Они простили князя и собрали для него войско.
«И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов 40 000, и пошел на Святополка», – пишет летопись, безбожно преувеличивая размеры войска. Во всем Новгороде тогда вряд ли набралось бы столько населения. «Новгородская первая летопись» приводит более правдоподобные цифры: тысяча варягов и три тысячи славян – немалая сила для того времени. Киевская дружина наверняка была многочисленней (в одном источнике сказано, что Борис водил на печенегов восемь тысяч человек), зато викинги считались лучшими воинами своего времени.
На самом деле Ярослав «пошел» на Киев совсем не сразу, а лишь следующим летом. В течение целого года двое претендентов на великокняжеский престол, очевидно, собирали силы и пытались склонить на свою сторону нейтральных князей. В Пскове сидел тихий Судислав, в Тьмутаракани воинственный Мстислав, в Полоцке – молодой Брячислав, приходившийся Владимировичам племянником. Естественней было бы, чтобы все они встали на сторону центральной власти, но этого не произошло. Возможно, Святополк всех настроил против себя братоубийством, но вероятнее другое: судя по последующим событиям, Ярослав дал Мстиславу и Брячиславу на случай своей победы какие-то соблазнительные обещания. Так или иначе, на помощь Киеву никто из этих князей не пришел, и это уже было большой удачей для новгородского лагеря. Подкрепление Святополку прислали только печенеги.
Оба соперника в глазах современников обладали серьезными дефектами. Ярослав был «хромцом», Святополк – сыном «расстриженицы» (бывшей монахини), да еще «сыном двух отцов». Чувствовали себя и тот, и другой неуверенно. Осенью они сошлись близ Любеча, встали на противоположных берегах Днепра и, если верить «Повести», целых три месяца не решались вступить в сражение.
В конце концов атаковал Ярослав. Ему помогло то, что печенежские союзники были отделены от основных сил Святополка озером, которое покрылось тонким льдом. Нападение было неожиданным, ночным. Чтобы отличить своих, новгородцы повязали головы белыми платками. Киевская дружина не выдержала удара, побежала и была частью перебита, частью провалилась под лед.
Ярослав занял отцовскую столицу и объявил себя великим князем. Но война на этом не закончилась.
Весной следующего 1017 года Святополк вернулся, приведя с запада войско своего тестя Болеслава Польского. Титмар Мерзебургский пишет, что к полякам и русской дружине присоединились тысяча печенегов, пятьсот венгров и триста саксонцев.
В новой битве, произошедшей на берегу Буга, польский князь наголову разгромил Ярослава, который потерял всю свою армию и бежал на север всего «с четырми человекы».
Болеслав почти без сопротивления занял Киев, однако вовсе не собирался передавать власть зятю, а уселся на престоле сам и расставил по городам свои гарнизоны.
Победителю, помимо награбленного, досталась вся государственная казна. Передал ее полякам тот самый Анастас-корсунянин, который тридцать лет назад выдал Владимиру тайну Херсонесского водопровода и за это был приближен ко двору. Теперь хитрый грек снова вовремя переметнулся на сторону победителя и ловко втерся ему в доверие – «ся ему вьверил лестью».
Такое положение дел не могло устроить ни киевлян, оказавшихся во власти чужеземных захватчиков, ни, конечно, обманутого Святополка. Пользуясь тем, что Болеслав рассредоточил свои силы, князь призвал русских к мятежу, на что те охотно откликнулись. Немногочисленные польские гарнизоны были перебиты, а Болеслав ушел в свои края. Киев ему, собственно, был не нужен – хватило щедрой добычи, а вот западнорусские земли, Червеную Русь, Болеслав оставил за собой. Кроме того, в качестве трофеев он увел множество пленных, в том числе жену Ярослава, которую тот не успел вывезти из Киева. (Впрочем, как мы увидим, многоумный князь сумел извлечь выгоду и из этого досадного события).
К 1019 году расстановка сил словно вернулась на три года назад: Святополк находился в Киеве, Ярослав – в Новгороде. Нужно было всё начинать сначала.
Во время постыдного бегства с берегов Буга наголову разбитый Ярослав думал только о спасении собственной жизни. Добравшись до Новгорода, он собирался сесть на корабль и уплыть за море. Но здесь новгородцы еще раз продемонстрировали, до какой степени сильна их неприязнь к «киевским». Князя задержали насильно. Посадник Константин (летопись называет его «Коснятин»), сын того самого Добрыни, который был главным советником молодого Владимира, приказал изрубить ладьи, чтобы Ярослав не бросил город на милость Святополка. Константин Добрынич не только являлся, выражаясь по-современному, главой городской администрации, но еще и приходился Ярославу двоюродным дядей, что позволяло ему обращаться с князем как с младшим родственником. (Примечательно, что этого унижения Ярослав не забыл и не простил. Вскоре после победы он отправил Константина в ссылку, а затем велел умертвить).
Новгород не только собрал новое войско, но еще и добровольно обложил себя огромной данью (с простых людей по четыре куны, с бояр – по две тысячи), что позволило вновь нанять дружину Эймунда.
Нет никаких сомнений, что Ярослав нашел бы способ убежать, даже если бы новгородцы перепортили все свои корабли, однако, видя столь мощную поддержку, князь решил остаться. К этому времени стало ясно, что Болеслав не намерен идти походом на север, а вскоре до Новгорода должны были дойти слухи о недовольстве киевлян и раздорах между Святополком и его тестем.
Ярослав подождал, пока брат лишится своего грозного союзника, а тем временем сам приобрел сильного сторонника: женился на дочери шведского короля Олафа, который прислал еще войска. Вот почему князя наверняка совсем не расстроило то, что его первую супругу забрал с собой Болеслав Храбрый. С этого момента упоминаний о ней больше нет. То ли она умерла, то ли была помещена в монастырь.
Новое наступление на Киев произошло весной 1019 года. Святополк кинулся за помощью к орде – больше уповать было не на кого.
Новгородцы и варяги Ярослава сошлись с киевлянами и печенегами Святополка у реки Альты – на том самом месте, где четыре года назад пронзили копьями Бориса. Северяне победили. Раненый Святополк бежал прочь, теперь уже навсегда. Его дальнейшая судьба неизвестна, след теряется где-то «в пустыне меж чехи и ляхи», за западными рубежами Руси. «Окаянный» то ли умер от полученной раны, то ли просто сгинул в ничтожестве, брошенный всеми своими союзниками. Летописец мстительно фантазирует: «Есть же могила его в пустыни той и до сих дний. Исходит же от ней смрад зол».
В летописном описании гражданской войны 1016–1019 годов есть два сходных эпизода, дающих представление о том, как в ту эпоху начинались сражения. Согласно древнему обычаю, от каждого войска вперед выходили записные зычноголосные остряки, которые всячески обзывали и оскорбляли неприятеля. Остальные воины по мере сил тоже участвовали в забаве, делая непристойные жесты, обнажая срамные части тела и т. д. При небольшом расстоянии между армиями и их сравнительно скромном размере (максимум несколько тысяч человек) такие «боевые дразнилки» иногда давали требуемый эффект: побуждали разъяренного врага к необдуманным действиям.
Любопытно, что в обоих описанных случах удачная шутка в результате обернулась против оскорбителей.
Во время трехмесячного стояния под Любечем, когда ни северяне, ни южане все не могли решиться на переправу через реку, какой-то из Святополковых воевод уязвил новгородцев в самое сердце. «Вы зачем приперлись со своим хромцом? Хоромы для нас строить?» – крикнул он, намекая на то, что новгородцы никакие не воины, а всего лишь плотники. Этот каламбур, по уверению летописца, ужасно оскорбил новгородцев, и они заставили Ярослава (опять заставили – как в истории с порубленными ладьями) той же ночью предпринять атаку.
Похожая коллизия случилась во время битвы на Буге с поляками. Ярославов воевода Будый выехал вперед и стал потешаться над Болеславом: вот-де сейчас проткнем палкой твое толстое брюхо («Да что ти пропорем трескою чрево твое толстое»). Дело в том, что к пожилому возрасту польский князь ужасно разжирел, даже с трудом садился на коня.
Но Болеслава не зря прозвали «Храбрым». Разобидевшись на выпад по поводу своей комплекции, он один ринулся через брод, крикнув, что лучше погибнет в одиночку, чем стерпит такое поношение. Всё польское войско бросилось за князем и опрокинуло армию Ярослава. Победа была быстрой и сокрушительной.
«Повесть временных лет» заканчивает рассказ о войне северян с южанами торжественно: «Ярослав же, пришед, седе в Кыеве, утер пота с дружиною своею, показав победу и труд велик».
Однако пот утирать было еще рано.
Дуумвират
Едва справившись со Святополком и заняв отцовский престол, Ярослав оказался в конфликте с родственниками, которые потребовали вознаграждения за свой нейтралитет.
Псковский Судислав вел себя смирно, но князья полоцкий и тьмутараканский были настойчивы, а исполнять свои посулы Ярослав не собирался – во всяком случае, в полном объеме.
Первая проблема возникла с племянником Брячиславом, внуком того самого Изяслава, который в младенческом возрасте спас свою мать Рогнеду от гнева Владимира и после этого был отселен в полоцкий край. В течение долгого времени это небольшое, но расположенное в стратегически важном северо-западном сегменте Руси княжество оставалось независимым от Киева.
В 1020 году Брячислав напал на расположенный неподалеку от его владений Новгород, очевидно, решив наказать дядю за обман. Племянник взял город, захватил добычу и пленных, однако был настигнут войском Ярослава. В битве полоцкая дружина потерпела поражение, но не была окончательно разбита. Рассудительный Ярослав решил, что будет дешевле откупиться от такого задиристого родственника, и отдал ему во владение два города – Витебск и Усвят. Неизвестно, соответствовало ли это прежним договоренностям, но Брячислав этой компенсацией удовлетворился, и в дальнейшем у Ярослава проблем с Полоцким княжеством не возникало.
Не так быстро и не так гладко разрешился конфликт с братом Мстиславом (983?–1036), которому по разделу досталась Тьмутаракань, расположенная на Таманском полуострове, а значит отделенная от остальной Руси дикой степью. Славяне составляли меньшинство в населении этого многонационального черноморского княжества, где жили и хазары, и булгары, и греки, и евреи, и касоги (будущие адыгейцы). Править такой областью, со всех сторон открытой для ударов и окруженной буйными соседями, мог только лихой, активный вождь. Именно таков был Мстислав, недаром заслуживший прозвание «Удалой».
Воинственностью и непоседливостью он пошел в «пардуса» Святослава Игоревича, только был еще и могучим бойцом, настоящим богатырем, который, в отличие от деда, не уклонялся от единоборств.
Летопись рассказывает, как во время похода в касожские земли он согласился решить исход войны поединком с вражеским предводителем Редедей. Договорились бороться без оружия. «И нача изнемогати Мьстислав бе бо велик и силен Редедя». Тогда князь помолился богородице и, ничтоже сумняшеся, зарезал противника припрятанным ножом. Почему-то это нарушение правил никак не опорочило его в глазах зрителей и потомков: касоги согласились перейти под власть победителя.
«Был же Мстислав могуч телом, багров лицом, с большими очами, храбр на ратях, милостив, любил дружину без меры, имения для нее не щадил», – восхищается летописец.
Ярослав попробовал отделаться от претензий брата малой ценой, предложив отдать Муром, но Мстиславу этого было мало, и к тому же Муром находился на противоположном краю русских земель.
Поэтому в 1023 году тьмутараканский князь пошел на Ярослава войной. Происходило всё очень небыстро. Вероятно, братья то и дело возобновляли переговоры, пытаясь прийти к соглашению. Тем временем Мстислав покорил левобережных славян-северцев и присоединил их к своей хазарско-касожской дружине.
Компромисса достичь не удалось. Ярослав решил, что притязания Мстислава чрезмерны. Выгоднее раскошелиться на очередную варяжскую подмогу. Великий князь вызвал из Скандинавии конунга Хакона (в летописи «Акуна») Слепого. Это был знаменитый военачальник, который произвел на русских неизгладимое впечатление какой-то золотой повязкой на глазах. (Вряд ли Хакон был совсем слепым, но проблемы со зрением у него, по-видимому, имелись).
До сих пор викинги неизменно одерживали победу в сражении с южанами. Ярослав несомненно был уверен, что так произойдет вновь. Но он недооценил полководческие способности брата.
Мстислав поступил хитро. В центре – там, где наступали варяги, – он поставил многочисленное ополчение северян и дождался, пока воины Хакона увязнут в сече. Потом ударил с флангов своими лучшими отрядами. Битва происходила ночью, в страшную грозу, под проливным дождем, так что маневры Мстислава, вероятно, оставались незамеченными до самого последнего момента. Северяне полегли почти полностью, но полегли и варяги, а прославленный Хакон побежал с такой резвостью, что даже потерял свою «златую луду».
Летопись рассказывает, не без восхищения, как Мстислав обходил заваленное трупами поле и ликовал: «Кто сему не рад? Се лежить северянин, а се варяг, а своя дружина цела». Нас не должно шокировать такое пренебрежение к славянской крови. В XI столетии понятие «соотечественник» еще не существовало, и появится оно еще очень нескоро. Для князя люди делились на своих и чужих, этническое происхождение значения не имело. Поэтому касоги и хазары собственной дружины были для Мстислава безусловно дороже каких-то северян.
После столь неожиданного и тяжкого фиаско Ярослав вновь продемонстрировал мудрость: извлек из поражения пользу. Братья заключили мир, который должен был показаться Мстиславу чрезвычайно выгодным. Они поделили Русь пополам. Всё, что находилось по левую сторону Днепра, отходило к Мстиславу, учредившему свою столицу в Чернигове, Ярослав же властвовал над правобережной половиной Руси, считаясь при этом «старшим» братом, то есть великим князем.
При всей кажущейся равномерности разделения Ярослав оказался в безусловном выигрыше. Он оставил за собой самые устроенные и богатые области, включавшие и Киев, и Новгород. От опасной Степи прикрылся владениями Мстислава, которому предстояло самому защищаться от кочевников. А кроме того, великий князь еще и заполучил очень сильного союзника, который охотно участвовал во всех его походах.
Неудивительно, что Ярослав с Мстиславом «начаста жити мирно и в братолюбьи, и преста усобица и мятежь, и бысть тишина велика в земли».
Гражданская война, продолжавшаяся больше десяти лет, наконец закончилась. С 1026 года Русью правил дуумвират, в котором ведущую роль играл киевский князь.
Однако жить в Киеве Ярослав не решился – очевидно, все же предпочитал находиться на безопасном расстоянии от Мстислава, сидевшего в Чернигове. Или, может быть, не слишком доверял преданности киевлян. Так или иначе, всё следующее десятилетие Ярослав правил своими землями из Новгорода.
Теперь, когда на Руси наступил мир, силы и средства больше не тратились на междоусобную войну. Впервые за долгое время появилась возможность для внешней экспансии. Ярослав немедленно занялся укреплением международного влияния государства – главным образом, той половины, которая принадлежала ему.
Всего один раз, в 1029 году, великий князь помог брату военной силой – в походе против ясов, угрожавших Тьмутаракани. Во всех остальных случаях на подмогу приходил Мстислав, с помощью которого Ярослав сильно укрепил свое положение на северном и западном направлениях.
Во-первых, он покорил чудские племена, обеспечив Новгороду надежный выход к морю. Здесь был построен город-крепость Юрьев (современный Тарту).
Во-вторых, воспользовался смутой, воцарившейся в Польше после смерти Болеслава Храброго, и взял реванш за поражение 1017 года: разграбил города, отобрал назад Червеную Русь, взял в плен много поляков и расселил их по границе со Степью, где вечно не хватало людей.
Двоевластие завершилось весьма удачным для Ярослава образом. В 1036 году во время охоты Мстислав внезапно умер (точная причина его смерти неизвестна). Наследника великий воин не оставил, и все его владения без каких-либо осложнений перешли к киевскому князю.
Последнего из живых братьев, псковского Судислава, Ярослав на всякий случай посадил в темницу и забрал его удел себе.
Только теперь, обеспечив себе полное единовластие, Ярослав Мудрый вернул столицу в Киев.
Однако предстояло выдержать еще одно тяжелое испытание.
В том же 1036 году пришла большая орда. Мстислав умел договариваться с печенегами, или, что еще более вероятно, они опасались его ратной славы. Теперь же кочевники нагрянули в великой силе («бе же печенег бещисла»), и так стремительно, что Ярославу пришлось биться с ними прямо у киевских стен.
В центре, как обычно, встала варяжская дружина, по флангам – киевляне и новгородцы. Битва продолжалась до самого вечера и была очень упорной. Зато и победа получилась окончательной. Должно быть, печенеги собрали для удара все свои силы, потому что от этого поражения они уже не оправились. Уцелевшие вернулись в свои становья, после чего вся орда снялась и навсегда ушла из русских земель. Как пишет «Повесть», «бегают где-то и поныне» («прок их пробегоша и до сего дни»).
На самом деле основная часть печенегов перебралась в византийские земли, где эти кочевники доставили грекам множество хлопот, а на восточной границе Руси впервые за всю историю государства стало спокойно, и это феноменальное состояние длилось целую четверть века, пока Азия не исторгла из своего бездонного чрева новую угрозу – половцев. Но иметь с ними дело пришлось уже потомкам Ярослава. А он, начиная с 1036 года, был избавлен от опасности со стороны Степи и мог беспрепятственно заниматься развитием страны и европейской политикой.
Могущество
Больше двух десятилетий шел Ярослав к своей цели, достиг ее, будучи уже стариком (тогда мало кто доживал до такого возраста), и судьба отвела ему еще довольно много времени на мирное государственное строительство. «Мирное», разумеется, лишь в том смысле, что войны шли не на русской территории, а за ее пределами, и лишь тогда, когда это было выгодно великому князю.
Того международного значения, которым обладала Русь в этот восемнадцатилетний период, страна добьется вновь лишь при Петре Великом. У Ярослава Мудрого хватало ресурсов для того, чтобы распространять свое влияние – с большим или меньшим успехом – во все четыре стороны света.
Наименьшую активность он проявлял на востоке, где после ухода печенегов соперничать стало не с кем, а расширять владения незачем. Князь удовлетворился тем, что передвинул защитную линию на несколько десятков километров дальше в Степь. Это был один лишний день пути до Киева – то есть теперь при внезапном нападении какой-нибудь кочевой орды у столицы имелось целых два дня на подготовку к обороне. После прихода половцев эта дополнительная полоса безопасности окажется очень кстати.
Но гораздо больше Ярослава интересовали север, запад и юг.
В ту эпоху Русь – во всяком случае русская знать – считала себя частью норманнского мира, соединенная с ним культурными, родственными и военными связями. Если до сих пор взаимоотношения Руси со Скандинавией складывались по одному и тому же сценарию (викинги по приглашению или без оного вмешивались в русскую жизнь), то теперь вектор изменился. Ярослав сам стал активно участвовать во внутренней политике норманнских королевств. «Конунг Ярицлейв» является одним из самых популярных персонажей средневековых саг. Он оказывал покровительство одним вождям, противодействовал другим, давал прибежище третьим.
Так, он приютил у себя Олафа Норвежского и помог ему вернуть трон, а когда король пал в бою, воспитал его сына, принца Магнуса, который впоследствии стал королем не только Норвегии, но и Дании.
Другой норвежец, Харальд Суровый, тоже ставший норвежским королем, перед этим служил у Ярослава в дружине.
Нашел у великого князя пристанище и политэмигрант из далекой Британии, англосаксонский принц Эдуард Изгнанник.
Удачнее всего Ярослав действовал в Польше. Западнорусские земли он себе вернул еще во времена дуумвирата, а в сороковые годы сумел посадить на польский престол своего зятя Казимира и затем помог ему справиться с врагами. Через четверть века на родину наконец вернулись русские пленные, которых угнал на чужбину Болеслав Храбрый в ходе войны 1017–1018 годов.
В результате двух походов на литовские земли Ярослав упрочил свое положение на балтийском побережье.
В результате всех этих усилий к 1050 году русское государство стало главной державой всего северо-западного сегмента Европы.
Попытался Ярослав изменить баланс сил и в отношениях с византийской империей, но эта война сложилась неудачно. Впрочем, великий князь сумел извлечь выгоду и из поражения.
В 1043 году Русь в последний раз пошла на Константинополь – впоследствии таких возможностей у раздробленной страны уже не будет.
Летопись невнятно объясняет причину этого предприятия: греки-де умертвили в Царьграде какого-то именитого русского и Ярослав пожелал за него отомстить. Как-то это мало похоже на мудрого князя. Скорее всего, причиной конфликта, как это неоднократно случалось прежде, стало ущемление прав русской торговли, а убийство купца (или посланца?) стало предлогом. Из греческих источников известно, что базилевс был готов заплатить за это преступление разумное вено, но русские потребовали невозможную сумму: по килограмму золота на каждого воина (так рассказывает в своей хронике Иоанн Скилица). Тогда император Константин Мономах предпочел биться.
Летопись, как всегда при поражении, сваливает вину за потери русского флота на ужасную бурю. Греческие летописцы пишут о морской победе Византии. Так или иначе, большая часть войска, шесть тысяч человек, во главе с военачальником Вышатой были вынуждены высадиться на берег и попали в плен. Византийцы ослепили этих несчастных (во всяком случае, некоторых из них) и вернули на родину лишь три года спустя, после заключения мира.
Несмотря на печальный исход боевых действий, Ярослав каким-то образом сумел не только установить выгодные торговые отношения с Царьградом, но еще и женил сына Всеволода на царевне Марии, дочери Мономаха. Никакой сенсации брак не произвел – уже по этому видно, как сильно изменилось положение Руси со времен Владимира Красно Солнышко, с таким трудом добившегося руки византийской принцессы.
«Бысть тишина велика»
Этой благостной формулировкой летописец обозначает события 1046–1047 годов – но так можно было бы назвать и весь период единовластного правления Ярослава.
Войны если и происходили, то далеко, а на Руси было тихо и мирно. Великий князь в старости оружия в руки не брал – предпочитал посылать в походы сына Владимира (1020–1052) и воевод. Сам же занимался делами нешумными, но важными.
Много сил и средств он потратил на то, чтобы превратить свою столицу в политический и культурный центр, соперничающий с самим Константинополем, – и добился немалых успехов. Когда летописец говорит: «Заложи Ярослав город великый Кыев», он имеет в виду, что Ярослав постарался придать Киеву величие. Подражание Царьграду было буквальным, даже наивным. Князь тоже завел у себя Золотые ворота, храм Святой Софии, монастыри Святого Георгия и Святой Ирины – всё как у базилевсов. В Киеве активно велось каменное строительство, стены церквей расписывались фресками, купола золотились.
Город быстро разрастался. В нем были кварталы, населенные иноплеменными купцами и мастерами: поляками, латинянами, армянами, иудеями (например, епископом в Новгород был отправлен некий киевлянин Лука Жидята, вероятно, крещеный еврей). Сравниться с Константинополем Киев, конечно, не мог, но путешественникам из небогатой Западной Европы он казался великолепным. В одной из хроник с почтением написано, что в Киеве восемь рынков и четыреста церквей (должно быть, включая и маленькие часовни).
Великий князь слыл книгочеем и покровителем грамотности. В главном соборе страны он устроил первое русское книгохранилище. Чернецы в монастырях переводили и переписывали церковную литературу. Самые древние из сохранившихся русских книг – «Реймсское Евангелие» Анны Ярославны и Евангелие новгородского посадника Остромира – датируются серединой XI века.
Если Владимир учил грамоте детей, чтобы обеспечить церкви клиром, то при Ярославе стали открываться обычные, недуховные школы, вследствие чего на Руси появилась широкая прослойка грамотного и при этом – большая редкость для Средневековья – не связанного с церковью населения.
Естественным шагом для государя, желавшего равенства с Царьградом, стало стремление сделать русскую церковь организационно независимой от Византии. Прежде киевского митрополита назначал константинопольский патриарх, но в 1051 году русские епископы сами избрали себе предстоятеля, которым стал близкий к Ярославу монах Илларион.
Момент для этого смелого демарша был выбран очень умело. Западная и восточная церкви находились на грани окончательного разрыва (католичество и православие формально обособятся три года спустя), и Константинополь не мог себе позволить слишком резкой конфронтации с Киевом – русские вполне могли перейти в лагерь приверженцев Рима, к которому принадлежали польские и скандинавские свойственники Ярослава.
Это, пожалуй, было апогеем могущества древнерусского государства. Вскоре после смерти Ярослава Мудрого его наследники будут вынуждены отказаться от церковной автономии и вновь принять митрополита-грека. Звезда Киева постепенно начнет меркнуть.
Самым важным вкладом Ярослава в эволюцию государственности безусловно был первый свод законов – так называемая «Правда Ярослава», развернутая потомками князя в целый юридический кодекс, «Русскую правду».
В родо-племенном обществе письменных законов не существовало, каждый князек или местный старейшина вершил суд, руководствуясь обычаями или – если мог себе это позволить – собственной прихотью. Главным инструментом восстановления справедливости и воздаяния за преступления была кровная месть, что делало слабые семьи беззащитными, а сильные – агрессивными.
Перечень универсальных правил общежития, обнародованный Ярославом, покажется нам сегодня примитивным и очень кратким – там всего 17 статей. Кровная месть не отменена, но введена в твердые рамки: за что и как позволяется мстить (окончательно вендетту упразднят сыновья Ярослава). Но «Правда» обеспечивала два базовых условия любого законодательства – личную безопасность жителей и неприкосновенность их собственности.
Были установлены твердые, неизменяемые наказания (в основном денежные) за каждый тип преступления или правонарушения.
Подданные имели право на самооборону от разбойников, однако не должны были убивать схваченных злодеев без суда.
Давалась классификация разнотипных преступлений против собственности. Самыми тяжкими считались «коневые кражи» (лошади ценились дорого) и поджигательство – за это виновного лишали всех прав состояния; затем шли «клетные» (проникновение в дом), «житные» (похищение зерна) и всякие прочие типы воровства вплоть до «бортного» (это когда крадут мед из ульев). К воровству приравнивалось и укрывательство беглых холопов.
Порядок начисления процентов за ссуду и возврата долгов отныне тоже регламентировался.
Был установлен порядок свидетельствования в судах. «Правда» ввела распространенный по всей Европе принцип «Божьего суда». Правдивость показаний следовало испытывать водой или огнем. Считалось, что лгущий не сможет войти в реку без трепета – и тем себя выдаст. Проверка огнем была более суровой: человеку следовало коснуться раскаленного железа, и, если через три дня на коже не оставалось ожога, считалось, что испытуемый сказал правду.
Особенное значение имел закон о порядке наследования, призванный упразднить распри, которые неизбежно возникали между детьми и родственниками умершего.
Ярослав лучше, чем кто бы то ни было, понимал всю важность этого установления – ведь от него зависел мир не только семейный, но и государственный.
Насколько мудро распорядился мудрый Ярослав своим собственным наследством, мы увидим. Пока же давайте разберемся в сложной системе семейно-династических связей, образовавшихся к концу правления великого князя.
Родственники и свойственники
Когда отец Владимира взял в супруги византийскую принцессу, это было из ряда вон выходящим событием, которое поразило современников. Во времена Ярослава брак членов княжеского семейства с представителями чужеземных династий превратился в самый обычный инструмент заключения политических союзов. В ту эпоху Русь была органичной частью Европы, а раскол между православием и католичеством еще не принял окончательного вида, поэтому никаких препятствий не возникало. Более того, члены правящего русского дома, богатого и могущественного, для большинства европейских принцев считались очень выгодной партией. Бывало, что соискателям приходилось долго добиваться этой чести или даже отменять предыдущие матримониальные договоренности.
Например, свою жену Ингигерду (на Руси ее стали звать Ириной) Ярослав отбил у норвежского короля, брак с которым был уже сговорен. Сага рассказывает, что принцесса даже успела сшить для прежнего жениха плащ с золотым аграфом. Но отец Ингигерды, шведский король, предпочел отдать дочь Ярославу, в ту пору еще только боровшемуся за престол.
Этот брак был долгим и многодетным. Всем сыновьям и дочерям (или почти всем, потому что точного количества детей Ярослава мы не знаем) великий князь подыскал иностранных супругов.
Старший княжич Изяслав (р. 1025) получил в жены Гертруду, дочь польского короля Казимира, всецело зависевшего от Киева.
Следующий сын Святослав (р. 1027) вторым браком был женат на австрийской принцессе Оде.
Самая блестящая партия выпала Всеволоду (р. 1030), которому досталась рука дочери византийского императора.
Игорь (р. 1036), считавшийся одним из «младших князей», стал мужем германской принцессы Кунигунды.
Еще более впечатляющим был выбор женихов для дочерей Ярослава.
Анастасия (видимо, она была старшей) вышла замуж за венгерского герцога Андраша, который скрывался от врагов в Киеве. Через несколько лет, получив от русского тестя помощь, он вернулся на родину и захватил престол. В Венгрии Анастасию называли королевой Агмундой.
Елизавета стала женой храброго норвежского конунга Харальда Сигурдарсона, одного из военачальников Ярослава. Он очень долго добивался ее руки, даже писал в ее честь стихи, но получил согласие великого князя, лишь когда прославился боевыми подвигами (а также разбогател на военной добыче). Этому своему зятю Ярослав тоже помог завоевать трон. В норвежской истории супруг Елизаветы («королевы Эллисиф») известен как Харальд Суровый.
В 1066 году этот грозный воин пал в бою, пытаясь присоединить к своим владениям Англию. Ингигерда, дочь Елизаветы и внучка Ярослава Мудрого, впоследствии стала датской королевой.
Довольно неожиданно выглядит брак Анны Ярославны с французским королем Генрихом Первым. Здесь, впрочем, политические интересы большой роли не играли – Русь находилась слишком далеко от Франции. Король посватался к дочери Киевского правителя не от хорошей жизни: католическая церковь тогда запрещала браки с родственниками вплоть до седьмого колена, что чрезвычайно осложняло для европейских принцев поиск невест, поскольку все знатные семейства находились в той или иной степени родства. Отец Генриха король Роберт Благочестивый был отлучен от церкви за женитьбу на четвероюродной сестре и в конце концов расторг этот союз вопреки своему желанию. Беря в супруги принцессу из отдаленного царства, Генрих мог не опасаться подобных неприятностей. Чем руководствовался Ярослав, отдавая дочь монарху малоинтересной для Киева страны, сказать трудно, но французскому посольству, в котором участвовали два епископа, каким-то образом удалось заручиться согласием великого князя. Анна после долгого путешествия добралась до противоположного конца Европы, где стала супругой, а затем и матерью короля, так что в жилах всех последующих Капетингов текла кровь Ярослава Мудрого. (Примечательно, что русская принцесса поразила французов своей грамотностью – в тогдашней Европе читать и писать умели почти исключительно представители духовного сословия, а уж женщинам подобная ученость вообще была не свойственна).
Есть еще довольно туманные сведения о том, что английский принц Эдуард Изгнанник, находясь в Киеве, женился на дочери великого князя Агафье, однако на этот счет у историков согласия нет. В любом случае, Эдуарду не было суждено стать королем Англии, так что если Ярослав и выдал за него дочь, то просчитался.
Брачные союзы с чужеземными домами заключали и потомки Ярослава – эта традиция в той или иной степени сохранялась до тех пор, пока Русь после монгольского нашествия не выпала из состава европейских государств, однако эти женитьбы и замужества уже не были столь блестящими. Когда страна вошла в период раздробленности, матримониальная привлекательность рода Рюриковичей потускнела.
Затем наступит долгий перерыв. Великие князья и цари будут брать себе невест из числа подданных – за очень редкими исключениями. Междинастические родственные связи вновь станут нормой лишь в XVIII веке, когда Россия вернется на карту Европы.
Наследие Ярослава
Последние годы жизни старый князь провел в Вышгородском замке. Скончался он 20 февраля 1054 года, оставив сыновьям цветущую державу. Именно «сыновьям» – потому что Ярослав фактически ввел порядок наследования «всем родом», сделав старшего сына не полновластным властителем, а первым среди равных.
«Повесть временных лет» рассказывает об этом следующим образом:
«В год 6562. Преставился великий князь русский Ярослав. Еще при жизни дал он наставление сыновьям своим, сказав им: «Вот я покидаю мир этот, сыновья мои; имейте любовь между собой, потому что все вы братья, от одного отца и от одной матери. И если будете жить в любви между собой, Бог будет в вас и покорит вам врагов. И будете мирно жить. Если же будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, которые добыли ее трудом своим великим; но живите мирно, слушаясь брат брата. Вот я поручаю стол мой в Киеве старшему сыну моему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как слушались меня, пусть будет он вам вместо меня; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду – Переяслав, а Игорю – Владимир, а Вячеславу – Смоленск». И так разделил между ними города, запретив им переступать пределы других братьев и изгонять их».
Таким образом, Изяслав унаследовал столицу вкупе с титулом великого князя, а еще раньше ему были отданы Новгород и Туров. Чернигов и Переяслав, доставшиеся двум следующим сыновьям, считались богатыми и стратегически важными уделами. Владимир-Волынский и Смоленск, завещанные младшим братьям, не могли соперничать с этими ключевыми областями.
Совершенно очевидно, что последняя воля Ярослава была продиктована не заботой о введении на Руси твердого закона о переходе монаршей власти, а конкретной ситуацией и мнением отца о способностях своих сыновей. Вероятно, великий князь сомневался, что в случае раздора Изяславу достанет силы и ума справиться с остальным братьями в одиночку. Поэтому и возникло подобное «пятивластие».
История не знает случаев, чтобы подобные конструкции держались долго. Созданная Ярославом система худо-бедно просуществовала полтора десятка лет, но при первом серьезном испытании развалилась. И на этом история первого централизованного русского государства закончилась. Ярославу хватило мудрости на то, чтобы создать мощную державу, но не на то, чтобы обеспечить ее прочность.
Впрочем, это вряд ли вообще было возможно. Все раннефеодальные королевства и царства после периода первичной централизации были обречены пережить длительный период феодальной раздробленности, и Русь не стала исключением.
Экономические и политические связи между столицей и областями были недостаточно сильны. Для воинского сословия, опоры тогдашнего общества, личная преданность непосредственному господину значила больше, чем верность далекому монарху и тем более какой-то абстрактной «Руси». Люди, еще недавно считавшие себя вятичами, или кривичами, или полянами, теперь говорили: «мы – киевляне» либо «мы – новгородцы», но не «мы – русские». Понятие нации еще не сформировалось. Верховная власть Киева была скорее обременительна, нежели выгодна – и для жителей, и для удельного правителя. Из летописи известно, что две трети собираемой дани он должен был отсылать великому князю. Разумеется, гарантией исполнения этой тяжкой повинности могла служить только военная мощь Киева. Если же угроза кары за неповиновение ослабевала, у местного князя пропадало желание делиться доходами со старшим родственником. Так область, еще недавно являвшаяся административной единицей большой страны, превращалась в независимое государство.
В конце IX столетия Вещий Олег объединил Русь в централизованную державу. Киевское княжество просуществовало в режиме единовластия меньше двух веков, с перерывом на междоусобицы, происходившие при смене правителей. Во времена шестого монарха (если не считать регентшу Ольгу, то пятого) страна достигла пика своего могущества, но вскоре после смерти Ярослава Мудрого начала распадаться на небольшие княжества, плохо ладящие друг с другом.
Золотой век Киева закончился.
Закат Киевской Руси
Время разбрасывать камни
Первое русское государство оказалось непрочным. С определенного момента это, казалось бы, на века поставленное монументальное строение вдруг, словно заколдованное, стало быстро разваливаться на всё более мельчающие куски.
По мнению Василия Ключевского, распад был совершенно естественным, а исторической аномалией являлось затянувшееся централизованное существование Киевской Руси. Историк пишет: «Единовластие до половины XI века было политическою случайностью, а не политическим порядком». Однако у многих государств феодальной эпохи начальным этапом существования была первичная, относительно непродолжительная централизация, вслед за которой наступила раздробленность. Россия здесь следовала универсальной логике общественно-политической эволюции. Когда административное объединение той или иной страны начинало препятствовать развитию областей, там усиливались центробежные тенденции. Структура ранней монархической власти была недостаточно сильна, чтобы удержать в подчинении регионы, стремящиеся к автономии, а затем и к независимости. Политической случайностью на Руси единовластие сделалось не до, а после середины XI века.
Трижды появлялись феноменально одаренные и удачливые вожди: Владимир Мономах, Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо, которым удавалось на время остановить и даже повернуть вспять развал государства, но после смерти этих лидеров держава опять рассыплась.
Были, однако, и специфические, сугубо русские факторы, под воздействием которых процесс феодальной раздробленности, общий для всех или почти всех средневековых держав, происходил у нас в особенно острой форме.
Главной причиной распада был принцип перехода власти, закрепленный Ярославом Мудрым – как ни парадоксально – именно для того, чтобы воспрепятствовать растаскиванию страны на куски. Заботясь о единстве, великий князь своим завещанием окончательно утвердил концепцию, согласно которой Русью владел не государь, а весь род киевских Рюриковичей. Для того чтобы сыновья не превратились в самостоятельных князей, озабоченных только интересами своего удела, Ярослав придал вид закона (или во всяком случае, общепризнанного обычая) так называемому «лествичному восхождению».
Все области страны, в зависимости от величины, доходности и стратегической важности, были выстроены в «лествицу» (лестницу), состоявшую из пяти «ступеней»: главное по старшинству Киевское княжество вкупе с Новгородской землей (то есть начало и конец великого речного пути), затем – богатое Черниговское княжество, потом – Переяславское княжество, охранявшее страну от Степи и обладавшее большой военной силой; замыкали список менее значительные Владимир-Волынское и Смоленское княжества.
В соответствии с «лествицей» выстроились и сыновья Ярослава. Первому досталась первая территориально-иерархическая позиция вкупе с титулом великого князя, второму – вторая «ступень», третьему – третья и так далее.
Со смертью князя, занимавшего более высокое положение, на его место заступал не сын, а следующий по возрасту брат. Таким образом управление областью превращалось во временно занимаемую административную должность, и князь не «прирастал» к своему владению, а считал себя одним из хозяев всей русской земли, дожидаясь очереди занять великокняжеский «стол».
Теоретически эта система выглядела разумной и обоснованной, но, озабоченный сохранением мира между сыновьями, Ярослав при всей своей мудрости оказался недостаточно дальновиден.
В таком порядке наследования (оно еще называется «очередным») минусов оказалось даже больше, чем в наследовании «отчинном», когда владение закрепляется за феодалом в родовую собственность навечно, – именно таким путем пошли другие европейские страны.
Дробление страны на автономные мини-государства при «отчинном» делении все равно происходило, однако накал междоусобной борьбы не был так яростен. Владетельные принцы начинали жить интересами своей территории, вовсе необязательно стремясь захватить власть над всей страной. Русские же князья с нетерпением ждали очереди подняться на более высокую «ступеньку» и не слишком пеклись о развитии своего временного удела, торопясь лишь выжать из него побольше соков. Естественно, и область не испытывала к такому правителю особенной привязанности, он оставался для нее чужаком. Богатые города, обладавшие собственной военной силой, могли выразить недовольство властью князя, даже изгнать его и пригласить другого. В самом могущественном из провинциальных городов, Новгороде, фигура князя вскоре станет более или менее декоративной.
Еще одним сугубо русским фактором хронической нестабильности были «князья-изгои». Так назывались дети князя, который умер, не достигнув высшей площадки «лествицы», то есть не дождавшись очереди на великое княжение. Его сыновья, согласно обычаю, не получали собственного удела и выпадали из иерархии. Многие княжичи не желали мириться с подобной несправедливостью, начинали мечом завоевывать «кормление» – и нередко своего добивались.
План Ярослава сохранить власть над Русью в коллективном владении рода Рюриковичей оказался утопическим. Развитие страны замедлилось, крупные и мелкие междоусобицы почти не прекращались. Из ста семидесяти лет, которые оставалось просуществовать Руси до монгольского нашествия, половина прошла во внутренних войнах.
Через век после Ярослава страна состояла из полутора десятков княжеств; через два века – из полусотни; через три века – примерно из двухсот пятидесяти. Лишь к середине XIV столетия в русской истории закончится время политического распада и вновь наступит пора «собирать камни».
Если в предыдущей части книги удобнее было рассказывать историю России, привязывая повествование к фигуре очередного монарха, то применительно к следующей эпохе такая структура утрачивает смысл. Великие князья беспрестанно сменяются, их власть чаще всего номинальна, а масштаб личностей (за тремя вышеназванными исключениями) настолько мал, что нет резона обременять читателя запоминанием всех этих многочисленных Мстиславов, Изяславов и Ростиславов. История княжений превращается в историю отдельных регионов и сменяющихся тенденций.
Самая существенная из перемен – постепенное смещение центра политической тяжести из днепровского края во владимиро-суздальский. Именно северорусскому региону будет суждено принять эстафету государственного развития, и современная Россия является прямым потомком не киевской монархии, а ее владимирского ответвления.
Звезда Киева, «матери городов русских», закатилась по нескольким причинам.
Одна из них, самая важная – близость к Степи, где во второй половине XI века утвердилась новая могучая орда, которая е сумела завоевать Киев, но подорвала его силу. Северная Русь, до которой хищные половцы не добирались, жила безопасней и развивалась спокойней. Юг же беднел из-за разрухи и скудел людьми, которых угоняли в неволю.
Еще одним ударом по Киеву – не военным, а экономическим – стали крестовые походы, открывшие Западной Европе более короткий и удобный путь на Восток. Товарная магистраль «из варяг в греки», на которой и благодаря которой, собственно, возникло киевское государство, сделалась менее оживленной. Киев вырос и поднялся прежде всего как ключевой торговый и таможенный пункт; теперь это его значение заметно потускнело.
Момент, когда Киев утратил звание главного русского города, точно датирован: это произошло в 1169 году, ровно век спустя после первого большого нашествия половцев (1068 г.) и вызванного этой катастрофой раскола единой Руси.
Чтобы понять, как складывалась политическая история страны на протяжении бурного столетия между 1068 и 1169 г.г., нам понадобится подробнее изучить «половецкий фактор», который постоянно и активно влиял на ход внутрирусских событий, часто определяя их направление и исход.
Половцы
Через десять с лишним лет после смерти Ярослава Мудрого, рассказывает «Повесть временных лет», было явлено сразу несколько пугающих знамений.
Сначала на западе взошла большая звезда «лучи имуще акы кровавее» и изливала свое зловещее сияние семь ночей подряд. Потом рыбаки вынули из реки Сетомль, близ Киева, мертвого младенца, невиданного урода, у которого вместо лица были «срамнии удовие, а иного нельзе казати срама ради» (хотя, казалось бы, чего уж хуже). К тому же еще случилось частичное затмение солнца – «не бысть светло, но акы месяць бысть». Летописец предупреждает: «Се же бывають сия знамения не на добро», готовя читателей к рассказу о первом половецком нашествии 1068 года.
Вообще-то русские пограничные области уже были знакомы с этими новыми соседями. В феврале 1061 года хан Искал напал на владения Всеволода Ярославича, князя Переяславского, нанес ему поражение в бою, пограбил селения и ушел обратно в степи. Очевидно, это был просто набег за добычей или разведка боем. Большого впечатления на русских нападение не произвело, хроника сообщает о нем очень коротко.
Но семь лет спустя на Русь пришла не одна из сравнительно небольших половецких орд, а войско всего степного союза – на сей раз с целью основательно разграбить всю русскую землю, а то и завоевать ее.
Что это за народ и откуда он взялся, летописец понятия не имеет и высказывает следующее предположение: «Измаил родил двенадцать сыновей, от них пошли торкмены, и печенеги, и торки, и куманы, которые выходят из пустыни. И после этих восьми колен, при конце мира, выйдут заклепанные в горе Александром Македонским нечистые люди».
Мы знаем о происхождении куманов-половцев несколько больше.
Этот кочевой народ представлял собой западную группу тюркоязычного кипчакского этноса и называл себя «сары-кипчаками», то есть «желтыми кипчаками». Русское слово «половцы», по-видимому, является переводом этого самоназвания, поскольку на старославянском «половый» означает «желтый».
В начале XI века половцы двинулись из туркестанских и западносибирских равнин в сторону Европы извечным маршрутом кочевых народов. Да и мотивы были всё те же: давление могущественных врагов с востока, незащищенные и обильные травами пастбища на западе. Частично вытеснив, а частично поглотив остатки печенегов, половцы постепенно расселились отдельными ордами по всему Причерноморью и стали временными хозяевами огромного пространства от Иртыша до Дуная. С этих пор Великая Степь для русских стала Половецкой.
Размеры кипчакских владений обуславливались необходимостью кормить огромные стада. Весь народ состоял то ли из двенадцати, то ли из пятнадцати отдельных орд, каждая из которых блуждала по территории площадью примерно в 100000 квадратных километров. Средняя численность одной орды составляла несколько десятков тысяч человек. Для большого похода несколько ханов объединялись и избирали предводителя – кагана («хана ханов»). В войне 1068 года каганом был Шарукан, дед того самого Кончака, борьбе с которым посвящено «Слово о полку Игореве».
Навстречу врагу вышло объединенное войско всех троих Ярославичей: великого князя Изяслава, Всеволода и Святополка (двое младших братьев к тому времени умерли). Подробностей битвы летописец сообщать не хочет. Он скупо пишет: «Навел на нас Бог поганых за грехи наши, и побежали русские князья, и победили половцы». Можно предположить, что, помня о былых победах над степняками, русские не ожидали встретить такого сильного противника.
Впечатление от разгрома было настолько сильным, что столичные жители свергли великого князя Изяслава (об этом подробнее в следующей главе). Авторитет центральной власти был подорван, прежних высот она уже никогда не достигнет.
Таким образом, точкой, от которой следует отсчитывать начало конца Киевской Руси, стало поражение в первой большой битве с половцами.
Но покорить державу Ярославичей степному войску не удалось. Два месяца спустя князь Святослав, средний из братьев, в одиночку защищая от половцев свои черниговские земли, всего с тремя тысячами воинов разбил вчетверо превосходившую половецкую рать на реке Снов. После этого хан Шарукан возвратился в степь, удовольствовавшись богатой добычей.
Русско-половецкая война 1068 года определила баланс сил. Они были примерно равны. Так и останется: иногда будут побеждать половцы, иногда русские. Чаще нападающей стороной были кочевники, но случалось и наоборот – русские князья сами вторгались на вражескую территорию.
На протяжении 170 лет два народа жили бок о бок в тесном контакте – то врагами, то союзниками, а со временем и родственниками (что, впрочем, не препятствовало войнам). «Половецкий» период русской истории продолжался вплоть до вторжения монголов.
Второе половецкое нашествие, произошедшее через четверть века после первого, оказалось еще более губительным.
Снова, как водится, началось с нехороших предзнаменований. «В те же времена было знамение в небе – точно круг посреди неба превеликий. В тот же год засуха была, так что изгорала земля, и многие леса возгорались сами и болота; и много знамений было по местам… В те же времена многие люди умирали от различных недугов, так что говорили продающие гробы, что «продали мы гробов от Филиппова дня до мясопуста 7 тысяч». Это случилось за грехи наши, так как умножились грехи наши и неправды», – гласит летопись.
В 1093 году умер великий князь Всеволод, и над Русью нависла угроза междоусобицы: следовало ожидать, что сын покойного Владимир Мономах и сын старшего из Ярославичей князь Святополк Изяславич сцепятся в схватке за престол. Половцы к тому времени уже очень хорошо разбирались в тонкостях династических взаимоотношений Рюриковичей и рассчитывали хорошо поживиться в ходе назревавшей смуты. Составился новый союз орд во главе с ханом Тугорканом.
Но осторожный и дальновидный Владимир предпочел уступить Киев своему кузену. Половцы передумали нападать на Русь и отправили к новому великому князю послов договариваться о мире. Казалось бы, тучи рассеялись.
В бедах, которые затем обрушились на русскую землю, была повинна исключительно верховная власть. Святополк Изяславич, желая продемонстрировать величие своего нового статуса, приказал схватить половецких посланников и посадить их в темницу.
У этого слабого и непоследовательного правителя припадки кичливости чередовались с приступами паники. Когда возмущенный Тугоркан выступил в поход и осадил важную пограничную крепость Торческ, Святополк немедленно выпустил пленников и запросил мира. Но было поздно – половцы уже не могли повернуть обратно без добычи.
Тогда великий князь вновь впал в шапкозакидательство и засобирался на войну, хотя у него в дружине было всего 800 воинов. На помощь пришли другие отряды, но войска все равно было мало. Владимир Мономах уговаривал Святополка продолжить переговоры, но тот не слушал.
У реки Стугны, на противоположном берегу которой стояли половцы, Мономах опять предложил двоюродному брату не вступать в сражение, а решить дело без кровопролития. «И присоединились к совету этому разумные мужи», – сообщает летопись. Но киевское окружение Святополка жаждало славы.
Русские сами напали на врага, хоть река «сильно вздулась тогда водою». По тогдашнему обыкновению каждый из трех князей (третьим был младший брат Владимира Мономаха переяславский князь Ростислав) вел свою дружину, и бились они не под общим командованием, а поврозь. Этим и воспользовались половцы, действовавшие согласованно. Они сначала разгромили главный полк – великокняжеский, так что Святополк и его люди побежали. Потом разбили Владимира, а за ним и Ростислава, причем последний при отступлении утонул. «Случилась эта беда в день Вознесения Господа нашего Иисуса Христа, месяца мая в 26-й день», – горестно пишет летописец.
Но на этом несчастья не закончились.
Город Торческ держался, но там заканчивались припасы. Бежавший в столицу Святополк отправил обоз с продовольствием, но половцы его перехватили. Через девять недель положение осажденных стало отчаянным, они приготовились к сдаче.
Желая спасти осажденную крепость, великий князь пошел на выручку с новым войском. У городка Желань состоялась вторая битва этой несчастной для русских войны. Поражение бездарного Святополка было еще более сокрушительным. Он прибежал назад в Киев всего с двумя людьми – остальные были истреблены, пленены или рассеялись.
Торческ пал. Половцы не пошли на Киев, так как еще не научились брать большие укрепленные города, но увели в степь множество рабов, а надменному Святополку пришлось заключить с победителями унизительный мир и даже взять в жены дочь хана Тугоркана. Давно ли византийские императоры и европейские монархи считали за выгоду породниться с русским государем? Теперь же великой княгиней стала дочь степного разбойника…
Мирная передышка оказалась недолгой, и дальнейшие войны шли с переменным успехом. (Так всего два года спустя Святополк в союзе с Мономахом наголову разбили того же Тугоркана, который пал в бою и был с почетом похоронен зятем в Берестове, великокняжеской резиденции). Однако перечисление всех русско-половецких войн заняло бы слишком много места – всего их было не менее сорока, а мелких конфликтов никто и не считал. Один из таких походов, далеко не самый значительный, известен нам во всех подробностях, поскольку описан в «Слове о полку Игореве», шедевре древнерусской литературы. По этой маленькой войне (нетипично в ней лишь то, что в данном случае агрессорами оказались не степняки, а русские) можно легко реконструировать то, как происходили остальные сорок.
Поэма написана по горячим следам событий 1185 года, когда Игорь Святославич, правитель Новгород-Северского княжества, небольшого приграничного государства, пошел с войском в Половецкую степь.
Вначале, разумеется, явилось плохое предзнаменование: «Игорь възре на светлое солнце и виде от него тьмою вся своя воя прикрыты». (1 мая 1185 года действительно было солнечное затмение). И поход, который замышлялся как долгий и дальний («поискати града Тьмутороканя»), оказался кратким и незадачливым.
Вместе с новгород-северским князем шли его брат Всеволод князь Курский и племянник Олег князь Рыльский. Неожиданным натиском они опрокинули передовые заставы половцев и захватили кое-какую добычу: «Спозаранок в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и, разлетевшись стрелами по полю, помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие оксамиты. Покрывалами, и плащами, и кожухами стали мосты мостить по болотам и топким местам, и всякими узорочьями половецкими»[9]. Пока победители тратили время на все эти безобразия, ближние орды хана Кончака и хана Гзака приготовились к отпору. Эффект неожиданности и инициатива были утрачены.
У реки Каялы, притока Дона (недалеко же продвинулось русское войско от границы), половцы нанесли ответный удар. Как и сто лет назад, князья плохо умели биться единым фронтом. Дружина Всеволода, атакованная превосходящими силами «бесовых детей», заняла оборону – «перегородила поле червлеными щитами». Игорь пришел на помощь не сразу: «Игорь плъкы [полки] заворочает, жаль бо ему мила брата Всеволода». Но поздно. «Бишася день, бишася другый, третьяго дни къ полуднию падоша стязи [знамена] Игоревы».
Князья попали в плен, где их содержали с почетом и не слишком строго. Игорь вскоре сбежал, а его юный сын Владимир остался в плену и женился на дочери хана Кончака, так что, в общем, всё закончилось по-доброму. Это и неудивительно. Князь Игорь был по матери наполовину половцем, внуком хана Аепы, а с Кончаком в прежние времена им доводилось вместе биться против общих врагов.
Вся эта война вообще выглядит семейной или, во всяком случае, родственной ссорой.
С конца XI века и до начала XIII века ни одна мало-мальски заметная русская междоусобица не обходится без участия половцев. Всякий князь, которому не хватало войска, без труда находил его в Степи.
После того как с исторической сцены сошли варяжские дружины, главным поставщиком наемников в Восточной Европе стали половцы, превосходные воины.
Они поступали на службу не только к русским князьям, но и к византийским императорам, и к грузинским царям, и к венгерским королям. Можно сказать, что половецкий элемент постепенно утратил свою первоначальную деструктивность и вписался в хаотичный расклад тогдашних противоборствующих политических влияний.
Со временем ожесточенная борьба между Русью и Степью сменилась более или менее мирным сосуществованием, чему способствовали многочисленные брачные союзы. По меньшей мере дважды (Изяслав Ярославич в 1094 г. и Юрий Долгорукий в 1108 г.) великие князья женились на половчанках. В летописях нет упоминаний о выдаче княжон замуж за ханов, но это объясняется религиозными причинами: русской девушке, уходящей в орду, было бы невозможно сохранить свою веру, в то время как половчанки легко принимали христианство.
Рюриковичи довольно быстро «окипчачились» – не только переняв некоторые обычаи и военные приемы половцев, но даже и чисто внешне, что видно по антропологическим реконструкциям.
Половецкий мир распался одновременно с крахом древнерусского государства, в результате монгольского нашествия. Характерно, что поражение русских и половцев было совместным. В 1223 году, во время первого европейского рейда армии Чингис-хана, русские князья пришли на помощь половецким родственникам и вместе с ними погибли в битве на реке Калке.
После монгольского завоевания основная часть кипчаков растворилась в населении Золотой Орды, а отдельные курени разбрелись в разные стороны. Кто-то осел на Руси, кто-то в Закавказье, кто-то на Балканах, кто-то добрался даже до Северной Африки, так что некоторые египетские султаны происходили из половцев. Большой кипчакский контингент, сорок тысяч всадников, под предводительством Котяна ушел в Венгрию, где король Бела IV женил сына на ханской дочери. Но ни в одной стране половцы не сохранились как этнический анклав, они повсюду были ассимилированы.
Такой была судьба исчезнувшего кочевого народа, который сыграл столь важную роль в русской истории.
О внутренней жизни половцев мы знаем сравнительно немного, поскольку собственной письменной культуры у них не было и единого государства они не создали, но все же сохранилось достаточно сведений и свидетельств, чтобы составить некоторое представление об устройстве этого степного сообщества.
Каждая орда состояла из родовых объединений – куреней. Курень подразделялся на коши, большие семейства, во главе которых находились старейшины-кошевые. (Здесь видна очевидная связь с куренно-кошевым устройством будущих казацких общин, которые возникнут в тех же приднепровских краях несколько веков спустя).
Летом половецкие курени кочевали каждый на своей территории, а в холодное время года вся орда собиралась в определенных местах, которые в русских летописях названы «городами», хотя это были всего лишь зимовья. Один из таких станов, Шарукань, впоследствии превратился в город Харьков.
Социальная структура орды состояла из трех неравноправных сословий: знати, которой доставалась львиная часть добычи; рядовых воинов, каждый из которых владел десятком коней; наконец, «колодников», рабов-пленников, носивших деревянную колодку и выполнявших всю работу. Особенную прослойку составляли шаманы-бахсы, жрецы распространенного у многих тюркских и монгольских народов культа Неба – тенгрианства.
Главный интерес для нас представляют военная организация и боевое искусство половцев, поскольку это был прежде всего народ-воин и в русской истории он неизменно участвовал с оружием в руках.
При относительной немноголюдности каждой орды (да и все половцы вместе взятые вряд ли насчитывали больше полумиллиона человек) в момент войны у кочевников почти всегда имелось серьезное численное преимущество, потому что взрослые мужчины поголовно садились в седло. Всё половецкое войско было конным и передвигалось очень быстро, поскольку имело в изобилии сменных лошадей. Кипчаки не уклонялись от рукопашной, но особенно хорошо владели оружием, действующим на расстоянии: луками, дротиками и арканами. Чаще всего степняки атаковали, но отлично умели и обороняться. Если силы были неравны, половцы выстраивали в круг свои повозки, некоторые из которых оснащались дальнобойными арбалетами.
Когда половецкая конница, участвуя в войне с крестоносцами, столкнулась с западноевропейскими рыцарями, выяснилось, что боевые качества азиатов выше. В кровопролитной битве под Адрианополем (1205) кипчаки наголову разгромили войско Балдуина I Фландрского, а самого его захватили в плен.
Читать бесплатно другие книги:
