Тихая жена Харрисон А.

7. Она

Ее бесовская выходка, маленькое бытовое безобразие не попадает в анналы истории, а остается случайной несущественной мелочью, о которой никто, кроме них, и не знает, так что Джоди считает себя отмщенной. Скорость, с которой Тодд приходит в себя – через сутки уже свеж, как огурчик, – подтверждает, что она не ошиблась. Она не думала, что он умрет от одиннадцати таблеток, и он не умер.

Избежав беды, Джоди снова оказывается в зоне комфорта и может со смехом взглянуть на свои страхи. На версию, преподнесенную Дином, полагаться почти наверняка нельзя: она так решила. Джоди пришла к заключению, что не стоит ему доверять. По крайней мере в данный момент Дин не в себе, ему пришлось резко пересмотреть свои взгляды на окружающую реальность. Его старейший друг повел себя как животное; дочка тоже оказалась не той разумной девочкой, за которую он ее принимал. Вследствие чего он временно утратил рассудок. К тому же, Дин вообще часто ошибается. И склонен драматизировать. Как примадонна. Она, Джоди, знает Тодда лучше, чем кто бы то ни было, в том числе насколько для него важен дом. Да и вообще не только для него, для большинства мужчин дом является контрапунктом, благодаря которому роман на стороне кажется столь пленительным. Измена – это по определению тайна, временное явление без обязательств, без последствий, характерных для долгосрочных отношений – именно поэтому она так привлекает. Тодд не намеревается жениться на этой девушке.

В детстве Наташа ничего интересного из себя не представляла, а после того, как умерла мать, вышла из-под контроля. Джоди помнит ее с черной помадой и короткими нагеленными волосами, пузиком и покусанными ногтями. Сложно представить, чтобы она теперь стала хоть сколько-нибудь привлекательной. Тодда пленила ее молодость, ведь им заинтересовалась девчонка вдвое моложе. Мужики таковы, им нужно самоутверждаться. Наташа Ковакс, разумеется, не значимая фигура, не тот человек, с которым стоило бы считаться. У Тодда это увлечение ненадолго. У него так всегда, а всем известно, что поведение человека в будущем точнее всего можно предсказать по поведению в прошлом.

Хорошо, по крайней мере, что она сама устойчивая, зрелая, верная, может сохранять семью. Больных в этом мире полно, без здоровых, способных взять удар на себя, распадались бы вообще все пары. И она делает это охотно, с радостью, ей приятно быть полнофункциональным элементом союза, психически уравновешенным, со счастливым детством, без каких-либо душевных травм. Джоди ясно понимает, что она здоровая и нормальная. Во время учебы она ходила к терапевту и познала себя.

На терапию она пошла благодаря одному из профессоров в Школе Адлера, который сказал, что ей будет полезно пройти через этот опыт – посидеть в кресле пациента. Исследовав собственную психику, говорил он, она поймет, как помогать в этом и другим. Он рекомендовал это не всем студентам, поэтому Джоди было любопытно, почему он выделил именно ее, но так и не спросила. Но она знала, что в некоторых учебных заведениях личная терапия является обязательным условием для получения диплома. Например, те, кто учится работать по Юнгу, и сами проходят добротный курс анализа.

Выбирая дополнительный курс после университета, прежде, чем остановиться на Школе Адлера, Джоди рассматривала и Институт Юнга. Ей нравилась его идея индивидуации, процесс осознания себя вне расового и культурного наследия – «обретение целостности» в терминологии Юнга. Человек должен выработать собственный взгляд на жизнь, найти в ней свой личный смысл, отдельно от того, чему его могли учить старшие. Но в целом юнгианский подход казался Джоди тайной, похожей на запертую на замочек шкатулку, ведь Юнг придавал огромное значение мистицизму и символизму. Один из последователей этой школы сказал ей однажды, что полная жизнь требует опыта участия в символической драме – для чего Джоди всегда была настроена слишком скептически. А Адлер привлек ее более прагматичными взглядами на социальный интерес и целеполагание.

Джерард Хартман, к которому она пошла, тоже придерживался Школы Адлера, и, как и сама Джоди, работал консультантом-психологом, но имел больше опыта и титулов. Ей тогда было за двадцать, ему – за сорок. По вторникам она приходила к нему в винтажную многоэтажку на Уошингтон-стрит возле парка, к десяти утра, не опаздывая. В кабинете было то невпопад натоплено, то слишком холодно из-за кондиционера, так что она завела привычку носить с собой пару свитеров независимо от стоявшей на улице погоды, чтобы по необходимости можно было одеться или раздеться. Джоди вполне понимала базовую подоплеку любой терапии, по большому счету, не зависящую от направления: кем и откуда бы ты ни был, именно таким ты сформировался и вырос в саду своего детства. Другими словами, жизненные установки и взгляд на окружающий мир – то есть психогенный базис – были заложены задолго от того, как тебе стало можно выходить из дома без родителей. Все твои мнения и предпочтения, способности и трудные места, где ты лишаешь себя счастья и где страдаешь, все это перекочевывает из детства во взрослую жизнь, поскольку в раннем возрасте, когда ты был наивным и впечатлительным человеком в развитии, ты оценивал свой опыт и делал соответствующие решения, вытекающие из твоего видения своего места в этом мире, решения эти пускали корни, крепли, формируя твою жизненную позицию, способ мышления, манеру выражения – того тебя, с которым ты стал сам у себя стабильно и неуклонно отождествляться. Джоди усвоила это во время обучения на теоретическом уровне и была готова столкнуться с этим на практике во время терапии. Легкость и самообладание, с которыми Джоди смотрела на эту перспективу, основывались на вере, что в ее случае все пройдет безболезненно с учетом того, что стартовала она из удобной точки и позитивно смотрела на жизнь.

Джерард, одни габариты которого – огромная голова, ноги, широкие плечи и грудь, внушительный рост – излучали изрядную мужественность, понравился ей сразу. К тому же, у него была шикарная темная шевелюра и очень волосатые запястья, пахло от него сигаретами и обивкой автомобильного салона, запахи эти благодаря отцу и дяде у нее тоже отождествляются с мужчинами и мужским началом. А еще Джерард немного косил. С такой внешностью он мог бы быть ковбоем, но этот образ он сам для себя считал неподходящим и носил только костюмы с галстуками, даже никогда не позволял себе снять пиджак, словно не замечая перепадов температуры воздуха в кабинете.

Сев в день их первой встречи напротив него, Джоди обратила внимание на лежащие на подлокотнике кресла блокнот и ручку, которыми, тем не менее, Джерард пользовался очень редко, на то, что он никогда не торопится, давая ей достаточно времени для ответа на каждый вопрос; ей показалось, что выглядит он уставшим, даже измотанным многочисленными тяжелыми спорами с клиентами. Но его лицо, как правило, полное сожаления, как бы говорило о том, что Джерард горюет вместе с ними, в том числе и с ней, что он тебе сочувствует, будет к тебе внимателен и что он человек надежный.

– Расскажи о своем первом сознательном воспоминании, – начал он, и Джоди поведала о том, что первым пришло в голову.

– Дело было в больнице, мне вырезали гланды, хотя это мне потом мама рассказала. Но я помню, как стояла в этой детской кроватке, крутила головой, смотрела на других малышей и как мне стало не по себе, когда кто-то из них заплакал.

Он ждал, так что Джоди продолжила.

– Я не понимала, почему тот малыш плачет. Мне захотелось это выяснить.

Джерард все молчал, так что она, наконец, добавила.

– Наверное, я рано поняла, что психотерапия – это мое призвание.

Это его рассмешило. Джоди порадовалась, что у ее терапевта есть чувство юмора.

Джерард спрашивал, что еще она помнит из детства, Джоди рассказала еще около пяти-шести эпизодов, а он все не унимался. Адлеровский подход к ранним воспоминаниям, естественно, был ей знаком, и Джоди понимала, что терапевту все равно, насколько точно она пересказывает события, да и вообще было ли все это на самом деле. Эта школа психологии считает, что в воспоминаниях человека важно то, как он о них рассказывает; их ценность в том, что в рассказе отражается его жизненная позиция. Для терапевта это непаханое поле, но к самой себе Джоди этот фильтр никогда не применяла. Она вообще не из сентиментальных, не хранит ничего на память, у нее нет даже альбома с фотографиями, и она редко думает о прошлом. Теперь же, к ее удивлению, каждое воспоминание вздымает сильные чувства. То, что осталось от давно ушедших времен, оказалось не старьем, как она предполагала, не допотопными останками, а чем-то живым, свежим и бурным.

Джоди вспомнила праздничное клетчатое платье с бархатной окантовкой, как мама подкручивала ей волосы щипцами, как у нее прилип язык к ледяным перилам, как она упала с дерева и вывихнула запястье, как они с бабушкой пекли печенье, как папа читал ей сказки, как старший брат толкнул ее на качели, как она играла в дочки-матери, классики, ладошки с другими детьми, как дала подружке поносить любимый браслет, а та его потеряла, и как она сожалела о своей щедрости. Из школьных времен Джоди вспомнилась красивая девочка Дарлен, которой она старалась подражать, и девочка Пенни, которая неправильно ответила на вопрос «сколько человек в трио». Пенни сказала, что двое. И каждое событие сопровождалось оценкой, выводом: Джоди была рада тому, что она, девочка, поняла, что в хвастовстве и безрассудстве смысла нет, что мужчины относятся к ней хорошо, что играть весело, что при необходимости можно проявить эгоизм, что она может перенимать у других то, что ей нравится (например, хорошую осанку Дарлен), что она умнее Пенни и что у нее есть потенциал.

Так продолжалось и в течение двух последующих сессий, она рассказала Джерарду о том, как пришла в психологию, что считала это своим призванием – но, возможно, заблуждалась. С возраста семи-восьми лет дома ее считали семейным терапевтом, поскольку она могла утихомирить младшего брата, Райена, которого мучали кошмары по ночам, вспышки раздражения, иногда он кусал сам себя. «Зовите Джоди», – говорили родители, когда у него шла кровь или когда он начинал метаться в кровати.

Райена она обожала. Прижимала к себе покрепче и укачивала, пока он не уснет, либо же отвлекала шутками и играми. В итоге родители хвалили ее, и Джоди очень радовалась этой похвале. Но утешать братика и работать с клиентами с их белыми пятнами, удушающей злобой, ревностью, одиночеством и жадностью – это разные вещи.

– Ну, мы стараемся как можем, – сказал ей на это Джерард.

– А если этого будет мало?

– Когда клиент знает, что тебе на него не плевать, битва уже наполовину выиграна. Эмоциональная поддержка сама по себе в состоянии творить чудеса. А уж потом полагаешься на образование и мозги.

– А способности? Тоже наверняка что-то значит.

– Как и в любой другой работе. Их надо развивать. С опытом будет получаться лучше.

Джоди проникалась к своему терапевту все большим почтением, и он стал для нее якорем, придававшим стабильности в неизведанных морях, а также в некоторой мере даже музой. Кивок, слово или жест Джерарда могли стать для нее маркером или подсказкой. Его привычное косоглазие и звучные гласные заговорщически помогали ему ее раскручивать. Даже сама атмосфера кабинета, его нейтральные цвета, ровное освещение, тишина, лишь иногда нарушаемая взрывом голосов в коридоре или открывающейся и закрывающейся вдалеке дверью – хотя эти звуки были все равно что приглушенные, словно под водой, – могла запустить проектор ее памяти, перенести Джоди в детские годы, воскрешая их.

Но, несмотря на все это, она ничего особенного не ждала, не думала, что в ходе ее работы с Джерардом раскроется что-то такое. Джоди не придавала терапии повышенного значения, считая ее лишь частью своего обучения, элементом профессиональной подготовки. В конце концов, ведь она не проблемы решать пришла. По сути, на том жизненном этапе у нее все было хорошо. Клиент, чье самоубийство пошатнуло ее веру в себя, юный Себастьян, медленно, но верно отходил на задний план, с расстояния стали видны и другие решающие факторы, а не только ее халатность. Также шел уже третий год счастливой совместной жизни с Тоддом, когда они еще настойчиво и демонстративно ходили всюду вместе, показывались в обществе лишь для того, чтобы похвастаться своим сладострастным блаженством. Это была самая большая ее влюбленность, в тот период она как никогда всецело отдавалась плотским утехам, даже больше, чем в первый год учебы в университете, который Джоди уже тогда могла охарактеризовать исключительно как полнейший промискуитет.

Они с Джерардом неизбежно дошли до родителей, в особенности до их игры в молчанку, ему эта тема показалась достойной всестороннего обсуждения, судя по тому, как часто он к ней возвращался. Но Джоди уже все об этом знала и ничего нового не выяснила.

Джерард: Каково тебе было, когда они друг с другом не разговаривали?

Джоди: Думаю, нас, детей, это напрягало.

Джерард: Ты напрягалась?

Джоди: Иногда мне было смешно. Например, когда к нам кто-нибудь приходил на ужин, и родители суетились вокруг них – ну, вроде как все внимание на гостей, чтобы не пришлось разговаривать с собственным супругом… Я смотрела на Райена, он начинал сводить глаза к носу и хвататься за горло, я смеялась, он тоже смеялся, и мы сидели, тряслись от хохота, изо всех сил стараясь держаться, чтобы еда изо рта не вывалилась. Вообще-то, и такое несколько раз бывало. Вот так вот.

Джерард: Смех – хороший способ избавиться от напряжения.

Джоди: Не знаю, по-моему, ничего такого тут не было, в том, что они не разговаривали. Ну, то есть для них-то – да. Но я поняла это только когда повзрослела.

Джерард: Что именно ты поняла?

Джоди: Как он с ней обращался. С чем ей приходилось мириться. Мы жили в маленьком городке, все знали, что происходит. Я думаю, тяжелее всего для нее было именно это унижение. Мысль о том, что люди ее жалеют. Это ее деморализовало.

Джерард: Значит, отец был неверным, а мать – деморализована. А на тебе это как сказывалось?

Джоди: Забавно, я вот только что вспомнила. Однажды я пошла за ним, к ней домой.

Джерард: Расскажи поподробнее.

Джоди: Это была посетительница. Она приходила в аптеку. Я всегда обращала внимание на то, как она одета, как себя ведет, что покупает. Обычно это были леденцы от кашля. И валиум. Она всегда выглядела нарядно – помада, юбка, каблуки – все так очевидно. И она совершенно не стыдилась, меня это в некоторой мере шокировало.

Джерард: Продолжай.

Джоди: Однажды эта женщина зашла в субботу, а я была там, помогала, и как только она что-то купила и вышла, отец снял халат и попросил меня постоять за прилавком, но я закрыла аптеку и пошла за ним. Думаю, до того момента у меня оставались хоть какие-то сомнения. Но все оказалось крайне выразительно и безапелляционно – он взошел по ее ступенькам, позвонил, она открыла дверь и впустила его.

Джерард: А матери ты что-нибудь сказала?

Джоди: А какой смысл?

Джерард: А с ним поговорила?

Джоди: Нет. Я думаю, что уже тогда я понимала. Эта женщина, она была вдовой. Стандартная история про жертву войны во Вьетнаме: муж возвращается домой в инвалидном кресле, а через несколько месяцев умирает от передозировки. Отец ввязался в историю, о которой мог впоследствии пожалеть, но бросить ее просто так он не мог.

Джерард: И твоя мать от него не уходила.

Джоди: Тогда семья бы развалилась.

Джерард: А как бы ты поступила на ее месте?

Джоди: Если бы у меня было трое детей? Наверное, точно так же. Терпела бы. Но ведь мы учимся на ошибках родителей, да? Я на ее место не попаду.

Джерард: В смысле?

Джоди: Не пойду замуж. Не буду рожать детей.

Джерард: Ты так решительно заявляешь.

Джоди: Я так настроена.

Джерард: Получается, что в некоторой мере ты как будто расплачиваешься за их ошибки.

Джоди: Я хочу управлять своей жизнью. Хочу быть счастлива.

Джерард: Счастье не выпишешь по рецепту.

Джоди: Если я в итоге окажусь в таком же положении, как мать, мне будет некого винить, кроме себя.

Но проблемы родителей были трудностями взрослых и на ее детскую жизнь особо не повлияли. На самом деле, жилось Джоди лучше некуда: процветающая семья среднего класса с хорошими базовыми ценностями – трудолюбие, достойный заработок, патриотизм, образование. И детство, отличающееся сбалансированностью и устойчивостью, летний отдых, уроки фортепьяно, плаванье, воскресные походы в церковь, семейные ужины за одним столом. Ее любили, хвалили, воспитывали, поддерживали. Училась она хорошо, умела заводить друзей и поддерживать эти отношения, ходила на свидания с мальчиками, никакого трудного возраста у нее не наблюдалось. Джоди была единственной девочкой среди троих детей, родившейся между братьями, и в беседах с Джерардом стало ясно, что и это обернулось для нее преимуществом. Ее баловали, но не больше и не меньше чем самого младшенького, любимца Райена. А разница в возрасте с Даррелом, старшим братом, была достаточно большой, чтобы она воспринимала его скорее как наставника, чем как конкурента.

Иногда в ходе разговоров с Джерардом она начинала несколько смущаться этих своих явных жизненных преимуществ, чуть не извиняясь. То, как он на нее смотрел (вопросительно, с надеждой), как выдерживал паузу, чтобы она могла сказать больше, что-нибудь добавить, все это могло заставить ее усомниться в себе. Бывало, что Джоди считала себя фальшивкой – ну, или что терапевт должен бы считать ее таковой. Она начала беспокоиться, что он может думать, будто она лицемерит, скрывая в глубине какую-то страшную правду, не рассказывая о более мрачных моментах своей жизни, что сопротивляется ему и терапии в целом. Но Джерард, вообще-то, никогда ничего подобного не говорил, так что Джоди оставалось лишь заключить, что она все это выдумала, что это лишь легкая паранойя, некоторый дискомфорт, связанный со психотерапевтическим процессом.

8. Он

На ближайшее время Тодда прибирает к рукам Наташа, настаивая, чтобы он всюду ее сопровождал, и по делам, и на экскурсии. Ежедневно он то и дело уходит с работы. Они посещают гинеколога, ищут квартиру для съема, покупают что-нибудь для малыша – игрушки, коляску, колыбельку, стол для пеленания в тон, и Тодду приходится хранить все это в сыром подвале офисного здания, поскольку больше негде. По словам Наташи – еще одна причина поторопиться и снять отдельное жилье.

Во второй половине сентября он подписывает договор аренды, сняв квартиру с двумя спальнями в Ривер-норт. Наташе она пришлась по душе, потому что там новый ремонт, кухня из тика и гранита, джакузи. Не меньше она радуется тому, что въехать они смогут первого октября, а это уже скоро.

После подписания договора, что происходит поздним утром рабочего дня, Наташа объявляет, что это дело необходимо отпраздновать в постели, и они отправляются в свой привычный номер в «Краун Плаза», где Тодд изо всех сил старается ее удовлетворить, несмотря на плохие новости, полученные буквально только что от Клиффа – в подвале жилого дома в Джефферсон-парк образовалась течь. Они и раньше видели, что там сыро, но теперь Клифф говорит, что все хуже, чем предполагалось изначально, и что случившееся вчера – это дурной предвестник. И как только Тодду удается сбежать, он едет туда и сам осматривает мокнущую западную стену (где он собирается ставить стиральные машины), понимая, что положение дел будет только ухудшаться. Следовательно, уменьшается потенциальный размер прибыли, настроение портится, а хватило бы и этого подписанного с утра договора. Оплачивать две квартиры в одном городе – глупость, но разве у него есть выбор? Наташа клещами держит его за яйца, а с Джоди еще ничего не прояснилось. Наташа, конечно, уверяет, что Джоди уже знает правду, но он в этом несколько сомневается. Тодд думал о том, чтобы поговорить с Джоди, но, репетируя вероятный диалог в голове, он заходит в тупик, с учетом того, что сам он окончательного решения насчет собственного будущего еще не принял и что твердого намерения оставлять Джоди у него нет. Пусть Наташа его пилит, пусть давит, но он сам все решит, когда придет время.

Не меньше его напрягает и тот факт, что Наташа стала ревновать к Джоди. Она хочет, чтобы Тодд уже сейчас ушел из дома и поселился в отеле. Ей не нравится, что он возвращается каждый день туда, в то время как она, Наташа, вынашивает его ребенка. И что еще хуже, она стала отвратительно любопытной до их жизни с Джоди. Ей нужно знать, о чем они разговаривают, что ели на ужин, в чем легли в кровать. Он говорит, что они с Джоди просто друзья, что секса у них не было уже несколько лет. Однажды даже сказал, что Джоди пожелала им всего хорошего. Но Наташа все никак не унимается. Только бы она уже успокоилась. Тодд уже давно живет с Джоди. А Наташа молодая; она не понимает, что все эти годы значат. Она суетится, не видит вещей в перспективе, она вспыльчива, бывает даже упряма и своенравна, как отец.

Но помимо всего этого Наташа рождена быть матерью, ей нравится заботиться о ком-то, хочется иметь большую семью, и ему это по душе, Тодд воображает себя главой рода, великодушным предводителем толпы разновозрастных мальчишек и девчонок. Он буквально видит, как они выстроились в рядок, словно для семейного фото, чистенькие, аккуратненькие, тихие и послушные. Самое главное, чтобы дети хорошо себя вели; их надо воспитывать, не давая выйти из-под контроля. Когда сыновья вырастут, он обучит их секретам своей профессии, покажет им город, расскажет, как вырастали его районы, как менялись цены на недвижимость, как распознать потенциально выгодную сделку, Тодд хочет передать все накопленные им знания, чтобы они не прогорели. У них будет другая жизнь, не такая, как у него самого, и это во многом радует, но пока все это лишь на уровне идеи, проекта, возможности. Наташе надо бы набраться спокойствия и ориентироваться по ходу событий, поскольку ничего еще не решено наверняка. Тодд не сделает шага вперед, пока не увидит подходящего пути. Он не может бездумно уйти из дома, построенного совместно с Джоди, оставив все нажитое совместно за такие долгие годы. Джоди для него эталон, это его мир, его земля обетованная. Когда она вошла в его жизнь – на том вставшем под проливным дождем перекрестке, – это было как бальзам на душу, а потом, поверив в него, она словно освятила особняк в Бактауне, даже пришла помогать его красить, ловко и грациозно балансируя на стремянке. Тогда он в любой момент был готов буквально поселиться в ней – на ее безупречной коже, в ее гибком теле, в открытом сердце. А потом, по мере развития отношений, когда их близость обрела глубину, что-то в нем изменилось, словно почва под ногами стала тверже, и у него пропала боязнь, что он не сможет сделать верный шаг, что любое его движение окажется ошибкой.

Пока Тодд жил с родителями, равновесия он не ощущал никогда; все его союзы были сомнительными: мать защищала его от отца, отец настраивал против матери, он сам путался и не понимал, кому больше предан. Тодд много времени проводил в доме Коваксов, ужинал с семьей Дина, иногда и ночевал у них, и его удивляло, что мистер Ковакс всегда сидит за столом с остальными, хвалит то, что приготовила жена, редко выпивает. Миссис Ковакс приглашала Тодда к ним праздновать День благодарения, а однажды позвала вместе с ними и на летний отдых, как она сама сказала – чтобы Дину не было скучно. Обставила все так, будто это он сделает им одолжение, а не наоборот, настолько доброй она была.

И когда Тодд познакомился с родителями Джоди, они напомнили ему семью Коваксов. В их доме также царила непринужденная добродушная атмосфера с таким же ощущением надежности комфорта среднего класса, и, сидя за столом перед тарелкой тушеного мяса и стаканом яблочного сока, он испытал нечто вроде дежавю. Его поразила легкость общения между Джоди и ее матерью, когда они накрывали на стол, ее теплый диалог с отцом, который подшучивал над тем, как быстро дочь набирает ученые степени, называя ее «Фрау Доктор Джоди», а она краснела, и ей это очень шло. Тодд чувствовал себя посягателем из более низшего класса, женихом, который добровольно отказался от образования и вступил на опасный и, возможно, обреченный на провал путь нуждающегося будущего предпринимателя. Он был беден и ненадежен, и не сомневался, что родители Джоди его не одобрят.

Но мистер Бретт – коренастый мужчина в очках с черной оправой, который вообще не улыбался, даже когда шутил сам, и, по словам Джоди, был очень строг с собственными детьми, оказался весьма благосклонным и внимательным, да и миссис Бретт, тоже крайне приятная, красивая и утонченная, приняла Тодда очень тепло.

Когда все сели за стол и положили на колени салфетки, Джоди стала рассказывать.

– Тодд реставрирует огромный старый особняк в Бактауне. У предыдущего владельца там была гостиница, в общем, беспорядок. А Тодд делает городу серьезное одолжение, жаль, они этого не понимают.

– Это правда, Тодд? – спросил мистер Бретт.

– Похоже, непростой проект, – добавила миссис Бретт.

– Тодд все делает сам, – продолжила Джоди. – Он все хорошо знает и умеет.

– А график какой? – поинтересовался мистер Бретт.

– Сэр, я, пожалуй, просто стараюсь сделать все как можно быстрее, – ответил Тодд.

– В деловых вопросах он тоже гений, – сказала Джоди.

Он не то чтобы соврал ей, но и правды не говорил – на самом деле тот особняк был болотом долгов, готовым засосать его в любую минуту, так что Тодд мог оказаться вынужден снова идти на стройку, на такую же работу, которую делал на летних каникулах в школе и еще несколько лет после этого… и в такой важный момент, когда надо было немного прихвастнуть перед родителями Джоди, уверенность в себе покинула его совершенно.

– На это надо много смелости, – сказал мистер Бретт. – Но сейчас как раз подходящее для этого время, пока ты юн и полон сил.

– Ты тоже купил аптеку, когда был молодым, – напомнила Джоди отцу.

– Да, мы с твоей матерью были тогда примерно вашего возраста.

– Страшнее всего – это упустить свою мечту, не поборовшись за нее, – сказала миссис Бретт.

– Мама мечтала стать певицей, – объяснила Джоди, – у нее прекрасный голос.

– Был когда-то, – уточнила миссис Бретт.

– Свой бизнес – это правильно, – продолжил мистер Бретт. – И не важно, что именно ты делаешь, главное, что ты сам себе хозяин.

– Для кого-то надежность важнее, – Тодд с сомнением воспринял эту поддержку.

– Она придет со временем, – заверил мистер Бретт.

– Надо с чего-то начинать, – добавила его супруга.

– А что это за дом? – поинтересовался мистер Бретт.

Тодд любезно объяснил, что он был построен в 1880 году, но – как и большая часть чикагских особняков того времени – скорее в неоготическом, чем викторианском стиле, то есть, вообще-то, несколько уродливый.

– Как стереотипный дом с привидениями, – сказал он. – Ну и почти полностью разрушенный. Даже на участке полный бардак, мусор да сорняки. Придется культиватор брать в аренду, чтобы перекопать землю.

– Тогда лучше поскорее сеять траву, – посоветовал мистер Бретт. – Пусть даст корни до наступления холодов. Или дерн разложить, что ты там хотел, но для долгосрочной перспективы лучше засевать, дешевле обходится.

– Можешь ему верить, – вставила Джоди, – он в траве разбирается.

– Я обратил внимание на ваш газон, – отметил Тодд.

– Да, им он гордится, – сказала миссис Бретт.

– Травы вообще пугаться не стоит, – продолжил мистер Бретт. – Растить ее просто вопрос химии.

Позже, когда они вышли на прогулку, Тодд сказал Джоди:

– Мне понравились твои родители, такие приятные.

Лето уже близилось к концу, заканчивалось время пышного цветения, солнце садилось медленно, с каким-то первобытным величием. Вечерний свет еще долго окрашивал небо на западе, и они бродили по тихим улочкам, мимо бывшей школы Джоди, мимо Единой методистской церкви, куда она когда-то ходила с родителями, мимо домов друзей детства, которые, как и она, тоже выросли и разъехались. К тому времени их отношения с Джоди были уже довольно прочными, но в ней еще оставалась какая-то таинственность, некие чары, природы которых Тодд все никак не мог разгадать. Но ни на одну другую девушку ему настолько не хотелось производить впечатление. Он очень старался оправдывать ее веру в него, быть таким мужчиной, который был ей нужен и которого она заслуживала. Тодд шагал рядом с ней в этих лучезарных сумерках по тихой деревенской улочке почти без машин, как из другого мира, его ласкал ароматный бриз, сам воздух успокаивал нервы, словно горячая ванна, и он почувствовал, что может наконец начать жить, что она богиня, которой он будет поклоняться, талисман, благодаря которому все будет как надо.

К концу прогулки небо уже совсем потемнело, зажглись фонари. Они собирались здесь переночевать и на следующий день после обеда выехать обратно. Тодд знал, что в этом доме придется хранить целомудрие, поскольку Джоди предупредила его, что ее родители придерживаются старомодных взглядов, и действительно, миссис Бретт проводила его в комнату, некогда принадлежавшую Райену, младшему сыну, а Джоди, насколько он понял, предстояло лечь в собственной комнате, располагавшейся в конце коридора. Желание родителей защищать дочь, по крайней мере, пока она находится в их доме, показалось ему очень милым, даже похвальным. Естественно, они, как и многие другие родители, считали повзрослевшую Джоди еще малышкой, и в каком-то смысле наверняка должны видеть в нем чужого и опасного человека, которому каким-то образом удалось пробраться на их территорию. Но Тодд предпочел принять их гостеприимство за чистую монету и не переживать из-за того, что может прятаться под семейным ковром. Например, он знал, что у Джоди были некоторые сложности с братьями – со старшим она не разговаривала, а за младшего переживала – тот в некотором роде оказался в их семье отщепенцем, но в беседе братья не фигурировали, и никаких признаков конфликта между родителями Тодд тоже не заметил.

Несколько месяцев спустя, в самый разгар осенних красок, когда верхушки деревьев пестрели яркими цветами, а город в лучах низкого солнца сверкал золотом – осенью Тодду всегда кажется, что должны греметь трубы или трубить охотничьи рожки, – когда он продал тот особняк в Бактауне, обеспечив себе будущее, по крайней мере, в собственных мыслях, они с Джоди нашли маленькую квартирку в Лупе, объединив свое имущество и судьбы.

Он хотел, намеревался на ней жениться и размышлял о том, как сделать предложение, чтобы Джоди не смогла противиться. Она говорила, что у них и так идеальная совместная жизнь, и не соглашалась что-либо менять, но Тодду казалось, что ему удастся ее уговорить, он льстил себе, что сможет усыпить ее бдительность. Ему хотелось взять на себя соответствующие обязательства, скрепить их единство узами, которые станут залогом будущего. Если не строить крепость достаточно прочной, как можно ждать, что она устоит в бурю? Он хотел скрепить их любовь, чтобы их союз был больше, чем они двое по отдельности.

В итоге Тодд решил, что лучшая тактика – взять ее наскоком, в надежде на то, что Джоди в порыве спонтанности уступит, и делал несколько попыток, но она не воспринимала их всерьез. «Давай поженимся», – говорил он, а она отвечала: «Только сначала в супермаркет зайдем, ладно?» Тодда это немного уязвляло, но в то же время ее решимость вызывала восхищение. И все же это не мальчики с детства мечтают о свадьбе. Для него было бы важно, если бы она дала это обещание – сказала слова, которые связали бы их брачными узами, но в ее любви и преданности он и без того не сомневался. Джоди была его; они принадлежали друг другу. И были счастливы. Она порой просто удивительно о нем заботилась, доводя домашние дела до уровня искусства, делая бремя быта очень легким, а для Тодда подобное довольство домашней жизнью было внове – когда он приходил, Джоди его встречала, сама красивая, ужин вкусный, его одежда всегда выстирана и поглажена, и она делала это для него с удовольствием. Ему такая забота казалась столь нежной и изысканной, что он сомневался, навсегда ли это, но их пара оказалась на удивление стабильной. Секс в отношениях с Джоди играл не особо важную роль – ну, не первостепенную. Точнее, скажем так, в них Тодд находил намного больше, чем просто секс. У нее были свои ценности, она знала, чего хочет. С ней получалось жить расслабленно. Мотивы ее поступков казались понятными, ничего внезапного она не выкидывала. Но и это не все. Помимо прочего Джоди обладала какой-то невообразимой глубиной, где-то внутри ее горел огонь, тепло которого его не достигало, в какие-то уголки ее души ему проникнуть не удавалось. Она была основательной личностью, воплощая все то, о чем мечтает каждый мужчина, и куда больше.

9. Она

– Миссис Джилберт?

– Да.

– Это Наташа Ковакс.

Возникает пауза – Джоди думает, не сбросить ли звонок. Вряд ли этот разговор ее порадует.

– Пожалуйста, не кладите трубку.

Интересно, чего она хочет, гадает Джоди.

– Я вовсе не такая, как вы подумали, – продолжает Наташа. – Прошу вас, поверьте, мне очень не по себе из-за того, что произошло. И мне, и Тодду. Я, наверное, звоню отчасти извиниться. За нас обоих.

Как это невероятное событие случилось в ее жизни, ведь Джоди столько лет изо всех сил старалась все улаживать, угождала, приспосабливалась, была хорошей женой и подругой, и все это зачастую в далеко неидеальной, а то и враждебной обстановке? С Тоддом вообще непросто жить, но у нее, тем не менее, получалось, она удерживала их союз, делая совместную жизнь мирной и приятной.

– Еще я хотела сказать, что очень ценю все, что вы для нас сделали, для папы и для меня, когда умерла мама, – продолжает Наташа. – Не думайте, что я обо всем забыла. И подарки на день рождения. И как мы с вами ходили в магазин покупать мне школьную форму. Вы от нас не отвернулись. Одна вы постарались восполнить эту пустоту, и это мне очень помогло. Я всегда вспоминаю о вас с любовью, и я совсем не хотела…

Надо положить конец этому бреду. О чем эта девчонка вообще думает?

– Наташа, – начинает Джоди, – ты же понимаешь, что это для тебя плохо кончится. И можешь уже перестать видеть во мне наставницу. Больше я тебе добра не желаю, и говорить нам не о чем.

Но она не сдается.

– Я понимаю, что вы переживаете, может, даже ненавидите меня, если так, я вас не виню. Но прошу заметить, что я хоть попыталась. Мне нелегко было вам позвонить. Я даже не знала, станете ли вы со мной разговаривать, что бы там Тодд ни говорил. По его словам, вы за нас обрадовались, хотя, может, ему просто хочется в это верить. Вы с ним долго прожили. Я знаю, что вы будете по нему скучать. По крайней мере первое время, пока не отвыкнете. Он ведь сказал, что мы сняли квартиру в Ривер-норт?

Наташа смолкает, ожидая ответа. Услышав лишь тишину, настойчиво продолжает гнуть свою линию.

– Извините, если шокировала вас этим. Но нам надо обустроить дом для ребенка. Квартира красивая. Может быть, зайдете посмотреть, когда переедем? Мы были бы вам рады. Вы в какой-то мере станете тетей.

Джоди все это время ходила по кривой восьмерке. По часовой стрелке мимо дивана и стоящих перед камином стульев, вдоль окна во всю стену, против часовой стрелки вокруг обеденного стола, потом обратно. Теперь она останавливается как вкопанная. Это Тодд виноват. Из-за него ей приходится все это терпеть. Позор, связался с ребенком, злым и наивным, жутко неуверенным в себе. Тодд бывает немного черствым, но неужели можно так бессердечно обманывать девчонку, к тому же, дочь своего лучшего друга. Бедолага ведь не видит, каков Тодд на самом деле, что им движет.

– Наташа, я понимаю, что ты оказалась в беспомощном положении и не особо знаешь, что делать. Сколько тебе, двадцать, двадцать один? Твой отец говорит, что ты еще не доучилась. И что ты очень умная, но, скажу я тебе, мне так не кажется, судя по твоему поведению. По тому, что за курс ты выбрала в жизни. Хотя, на самом деле, меня это не беспокоит, ты мне не нравишься, мне не настолько важно, что с тобой будет, чтобы тебе помогать, к тому же, я занята, мне пора идти, и очень тебя прошу больше мне не звонить.

Временами, как, например, сейчас, Джоди задумывается о том, не зря ли она отказалась выходить за Тодда замуж. Ей даже не всегда удается вспомнить, почему она настолько яро возражала против этой идеи. Это было скорее на уровне реакции, чем продуманное решение. Какая-то неприязнь и отвращение на рефлекторном уровне. Он хотел жениться, даже делал предложение. И, кажется, не раз, но лучше всего ей запомнился один случай, самый впечатляющий, дело было в августе, когда солнце сияло и пекло во всю мощь.

Тодд и Джоди стояли в озере по пояс в воде, наблюдая за плывущей вдалеке парусной лодкой. Они смотрели довольно долго, она потихоньку удалялась, уменьшаясь в размерах, и совершенно заворожила их, хотя к тому времени уже превратилась в крошечную бесформенную точку, ползущую по дуге горизонта.

– Теперь и не скажешь, что это парусник, – заметил Тодд. – Может оказаться чем угодно.

– Да, он такой маленький, – согласилась Джоди, – может, это просто крупинка соли.

– Крупинка соли. Да, размер как раз тот.

– И висит на самом краю света.

– Видишь, она как будто подрагивает?

– Она пульсирует. Словно гудит.

– И вот-вот совсем исчезнет.

– Растворится в вечности.

– Красиво будет.

– Как нечто нереальное.

– Как заглянуть в космос.

Они стояли, прижавшись друг к другу, в глазах плыло от предвкушения и напряжения, ведь они старались не моргать, поскольку боялись упустить тот самый миг, когда законы физики прогнутся, и произойдет невозможное – прямо на их глазах исчезнет в небытии целый парусник. Они еще не успели обсохнуть, молодые, влюбленные, под защитой небесного свода, полностью захваченные переживанием происходящего, как чего-то важного, величественного, они ждали момента прорыва и объединения, праздника. И когда чудо произошло, парусник исчез, они перестали видеть его одновременно, без даже крошечного разрыва, как она, так и он, и они закричали в унисон в спонтанном порыве радости. И тогда Тодд это сказал. «Давай поженимся». Это была восхитительная идея, родившаяся в восхитительный момент. Джоди хотела бы вернуть его и обдумать свой ответ получше.

10. Он

Первого октября Тодд просыпается рано. Он лежит на спине с членом в руке, отчаянно стараясь ухватить еще не разлетевшиеся обрывки эротического сна. Когда он рассеивается окончательно, Тодд поворачивается на бок и начинает елозить руками по безграничному пространству кровати, отделяющему его от Джоди. Она лежит к нему спиной, подтянув колени. Обняв ее за талию, он прижимается к ней, повторяя изгиб ее позвоночника. Она издает низкий звук, но ритм дыхания не нарушается. Опьяненный ее ароматом, состоящим из смеси запаха чистых волос и теплой кожи, он закрывает глаза и снова погружается в дремоту и оцепенение. И только проснувшись во второй раз, Тодд вспоминает о своих проблемах, точнее, они прорываются в его мысли подобно удару грома.

Сегодня переезд.

Он как будто видит эти слова огромной мерцающей вывеской, печатными буквами облаков в ясном небе, надписью, сделанной палкой на мокром песке. Хотя Тодд, вообще-то, решения не принимал, даже сейчас он не мог бы сказать, что определился окончательно. Но он ощущает некий импульс, желание сделать рывок, выйти из собственной зоны комфорта, встряхнуться. Это как будто выдернуть что-нибудь с корнем, переехать в другую страну, желание, наверняка свойственное людям, делающим это, – изведать неизведанное, возродиться. Он понимает, что его беспокойство отчасти обусловлено биологическими причинами, но все же отдает предпочтение версии про обновление. Помимо прочего, Тодд понимает, что поступок, на который он решился, сделает его ходячим стереотипом, но он из тех, кто может простить самому себе многое.

Наташа настояла на том, чтобы на работу он в этот день не ходил. Они договорились, что он подъедет к ней к десяти часам, поскольку на это же время наняты грузчики. У нее есть какая-то дряхлая мебель и посуда – хоть с чего-то же начинать надо. Тодд точно не намерен лишать Джоди предметов домашнего обихода. Как бы все ни обернулось, войну из-за мелочей он устраивать не будет. Он понимает, что разрыв ему дорого обойдется, но опасение за финансовое благополучие еще не оформилось четко, пока оно находится на уровне бесформенного призрака. Тодд отказывается придавать ему значение точно так же, как избегает и многих других вещей. Например, звонить юристу. Объявить Джоди, что он уходит.

Ему кажется, что на данном этапе это вообще будет смотреться глупо. Откладывать подобные вопросы до самого последнего момента – не лучшая идея. В вопросах всяких перемен и разрывов женщинам очень важно время. Но, кто знает, может, Джоди и поймет. Она добрая, у нее нет инстинкта слишком уж защищать свою собственность и территорию, и она умеет преодолевать трудности с ходу.

Тодд встает и одевается, не разбудив ее. Ему трудно поверить в происходящее, в то, что вечером он сюда не вернется, что больше никогда не ляжет спать рядом с ней в этой хорошо знакомой ему комнате, что их совместная жизнь, которую он всегда сравнивал с бесконечной дорогой, бегущей вдаль по плавным холмам, на самом деле оказалась поездом, который вот-вот достигнет конечного пункта. Он пытается представить себе квартиру в Ривер-норт, но не выходит. Он провел там пока не больше пятнадцати минут, и десять из них был занят обсуждением всяких подробностей с ее хозяином.

Когда появляется Джоди, он сидит за столом, листая утреннюю газету, уже с третьей чашкой кофе.

– Ты еще не ушел, – говорит она.

Надо как-то объясниться, но хотя Тодд бездельничает уже почти час, о том, что сказать, он не думал.

– Собаку пойдешь выгуливать? – спрашивает он.

– Да, а что? – у нее в одной руке поводок, в другой – ключи.

– Я с тобой.

Джоди хмурится.

– Что происходит?

– Ничего. Просто… нам надо поговорить.

– Говори.

– На улице.

В лифте они все втроем стоят рядком лицом к двери: он, Джоди, собака. Жалко, никто не ждет их в холле с фотоаппаратом, чтобы щелкнуть, как только откроются двери. А этот момент стоило бы запечатлеть – семейное фото прямо перед распадом, тектонические плиты, некогда прижатые друг к другу, начинают разъезжаться. Все изменилось. Пути обратно нет. Псу, вероятно, придется тяжелее всех, он же не поймет, что случилось, и будет спать с приоткрытым глазом, ожидая, что хозяин может вернуться домой в любой момент. Они идут в сторону озера, и по лицу Тодда начинают течь слезы. Джоди молчит. Может, она и не заметила. Когда они вышли на улицу, увидев, какое там яркое солнце, она надела очки и с тех пор не сказала ни слова. Джоди наверняка понимает, что сейчас будет, в особенности если говорила с Дином, как заверяла Наташа. Тодду кажется, что она молчит нарочно, словно воздвигая между ними широкую преграду.

Они переходят через велосипедную дорожку и на тянущейся вдоль берега полосе травы отпускают собаку. Для утра рабочего дня народу на озере довольно много. Люди вышли насладиться осенним солнцем, словно чтобы запастись им на предстоящую зиму. Джоди становится лицом к городу, за спиной у нее сверкающий фон из воды и неба. Тодд замечает собственное отражение в стеклах ее очков, ссутулившегося, с блестящими ручейками на щеках. Он не видит ее глаз, но чувствует, что настроение у Джоди изменилось, что она каким-то образом все поняла.

– Прости, – говорит он.

Прижав Джоди к себе, Тодд утыкается в ее макушку и начинает рыдать. Она не сопротивляется, наоборот, расслабляется в его объятиях. Они делят вместе этот момент убийственного горя, тепло прижимаясь друг к другу грудью, сердца бьются в унисон, слившись в единое целое в лучах утреннего солнца. И только когда объятия размыкаются, у нее меняется поза, Джоди поворачивается в четверть оборота и снимает очки, и Тодд понимает, что ошибся. Глаза у нее сухие, она нахмурилась, смотрит недовольно и с подозрением.

– В чем дело? – спрашивает она. – Что ты хотел мне сказать?

Тодд уже жалеет, что ввязался во все это. Лучше было бы оставить ей записку, коротенькую и с открытой концовкой, чтобы Джоди было проще смириться с новым порядком вещей. К чему конфронтация, если избежать ее было бы гуманнее по отношению к ним обоим? Объяснения лицом к лицу – это слишком жестоко, это как окончательная точка. Разговаривать, воздвигая из слов стену, вовсе не обязательно. Слова – это все равно что инструменты, их легко превратить в оружие, обрубив все концы, тогда как в этом, может, и нет необходимости. А жизнь – не слова. Люди постоянно испытывают двойственные чувства, их несет переменчивый и капризный ветер.

– Я думал, ты знаешь, – говорит Тодд. – Думал, что ты говорила с Дином.

Лицо у нее не меняется. Взгляд пристальный и суровый. И Тодд как будто бы съеживается, ссыхается.

– Не надо, – продолжает он. – Не усложняй еще больше. Я этого не планировал. Судьба так повернулась. Не все, что происходит в жизни, зависит от нас. Тебе-то это известно, – он чувствует себя полным уродом. Джоди ни слова не сказала, а он уже места себе не находит. Тодд отворачивается и смотрит на пару мужчин, играющих на траве в летающую тарелку.

– Так что именно ты хотел сказать? – спрашивает она.

– Слушай. Прости. Я сегодня вечером домой не вернусь.

– В каком смысле? А куда ты пойдешь?

– Я переезжаю, – говорит он. – Ты что, правда не знала?

– Переезжаешь? Куда?

– Ты наверняка помнишь Наташу Ковакс, – это скорее утверждение, чем вопрос. – Но дело не в том, что я тебя не люблю.

За этим, к удивлению их обоих, следует громкая публичная ссора. А ведь им столько лет удавалось удерживать свои различия в рамках. Но хуже всего то, что ссора разворачивается вокруг незначительных моментов. Как и предчувствовал Тодд, Джоди зацикливается на том, когда именно он это ей преподнес.

– Ну хорошо, что сказал, – язвит она. – Просто здорово, что не еще позже. Мне было бы неприятно поздравлять вас в числе последних.