Иван Грозный. Кровавый поэт Бушков Александр
О вине наших подданных и нашем гневе на них. До сих пор русские властители ни перед кем не отчитывались, но вольны были жаловать и казнить своих подданных, а не судились с ними ни перед кем; но если и подобает поведать о винах их, об этом сказано выше. Ты же называешь христианскими предстателями смертных людей, уподобляясь эллинскому суесловию: они ведь уподобляли богу Аполлона, Дия, Зевса и многих других дурных людей, как говорит об этом в своих торжественных словах Григорий, названный Богословом: «Ни Дия рождение и сокрытие, повелителя Крита и мучителя, ни юношей крики, и вопли, и пляски с оружием, чтобы заглушить голос плачущего бога, да не услышан будет отцом чадоненавидящим, ибо горе младенцу плакать, когда как камень проглочен; не фригийские оскопления, и свирели, и рукоплескания, которым люди предаются в честь Реи. И Диониса в бедре больном, прежде времени рожденного, как прежде голова родила, и безумие фиванцев, почитающих его и поклоняющихся молнии Семелы; македонских юношей, истязающих себя, чтобы почтить богиню. Где мрачные и страшные видения Гекаты и Трофониевы игры по всей земле и предсказания, или муки Озириса, другие беды, чтимые египтянами, или бесчестие Изиды? Им всегда каждому особое жертвоприношение и торжество, а общее на всех злочестие. И не только то зло, что люди, сотворенные для добрых дел на славу и хвалу творцу и насколько возможно уподобившиеся богу, предались всяческим порокам, процветающим на горести, пожирающим душу человека, но и то, что богов признали помощниками в страстях, так что не только невинными почитаются прегрешения, но и божественными мнятся, имея прибежищем своим предмет поклонения». И иные многие сквернейшие языческие деяния, ибо за пороки свои они богами были признаны, за блуд и ярость, несдержанность и похотные желания. И если кто из них какою, страстью был одержим, то по этому пороку и бога себе избирал, в которого и веровал: Геракла как бога блуда, Крона – ненависти и вражды, Арея – ярости и убийства, Диониса – музыки и плясок, и другие по порокам своим почитались за богов. Им ты и уподобился своими стремлениями, ибо тоже посмел называть смертных людей предстателями, дерзая славы и бестрепетно хуля. Так же, как эллины почитали богов в зависимости от страстей своих, ты восхваляешь изменников, будучи изменником сам; как они вместо бога чтили свои тайные страсти, так же и ваша скрытая измена выставляется, словно правое дело. Мы же, христиане, веруем в Бога нашего Иисуса Христа, прославляемого в Троице, как говорит апостол Павел: «Почитаю я поборника Нового Завета – Христа, который восседает по правую руку от престола величия на Небесах, сняв завесу плоти, всегда проповедует нам, от кого по своей же воле пострадал, омыв кровью своей Новый Завет свой». Так же и Христос вещает в Евангелии: «Не вы называетесь наставниками, один у вас наставник – Христос». Мы называем предстателями триединого бога, которого познали через Иисуса Христа, а также заступницу христианскую, сподобившуюся стать Матерью Христа Бога, Пречистую Богородицу; имеем еще предстателями небесные силы, архангелов и ангелов, как архангел Михаил был предстателем Моисея, Иисуса Навина и всего Израиля; так же в благочестие новой благодати первому христианскому царю Константину незримо был предстателем архангел Михаил, водивший полки его и одолевавший его врагов, с тех пор и поныне он помогает всем благочестивым царям. Вот кто наши предстатели: Михаил, Гавриил и другие бесплотные силы; молят же за нас Бога пророки, апостолы, святители и мученики, сонм преподобных и исповедников, и молчальников – мужчин и женщин. Вот кого имеем мы предстателями христианскими! О смертных же людях – не знаю, как это можно их предстателями именовать: это название не только не приличествует нашим подданным, но неприлично и нам, царям, хотя мы и носим порфиру, украшенную золотом и бисером, но все же мы смертны и подвержены немощам человеческим. Ты же не стыдишься именовать предстателями изменников и смертных людей, хотя Христос говорил в святом Евангелии: «То, что для людей высоко, для Бога – мерзость». Ты же украшаешь изменников, смертных людей, не только человеческими почестями, но и похищаешь для них Божью славу! Подобно эллинам, ты в умоисступлении и неистовстве, уподобляясь бесноватому, чтишь изменников, избирая их по своей страсти, как эллины почитали своих богов! Одни резали и всячески мучили себя в честь богов; другие, уподобляясь богам, предавались всяческим страстям, как говорил божественный Григорий: они поклонялись скверне и веровали жестокости; так и тебе подобает. И как они разделили участь своих прескверных богов, так и тебе следует разделить страдания твоих друзей-изменников и вместе с ними погибнуть. Как эллины называли скверных людей богами, так и ты бесстыдно именуешь мучениками смертных людей, и поэтому и тебе следует устраивать в честь их праздники, на них плясать и гудеть, оскоплять и мучить себя. Делая то же, что эллины, – и тебе подобает пострадать, как они, на праздниках в честь своих мучеников!
А что ты писал, будто эти предстатели покорили и подчинили прегордые царства, под властью которых были ваши предки, то это справедливо, если речь идет об одном Казанском царстве; под Астраханью же вы не только не воевали, но и в мыслях не были. А насчет бранной храбрости снова могу тебя обличить в неразумии. Что ты хвалишься, надуваясь от гордости! Ведь предки ваши, отцы и дяди были так мудры, и храбры, и заботились о деле, что ваша храбрость и смекалка разве что во сне может с их достоинствами сравниться, и шли в бой эти храбрые и мудрые люди не по принуждению, а по собственной воле, охваченные бранным пылом, не так как вы, силою влекомые на бой и скорбящие об этом; и такие храбрые люди в течение тринадцати лет до нашего возмужания не смогли защитить христиан от варваров! Скажу словами апостола Павла: «Подобно вам, буду хвалиться; вы меня к этому принуждаете, ибо вы, безумные, терпите власть, когда вас объедают, когда вас в лицо бьют, когда превозносятся; я говорю это с досадой». Всем ведь известно, как жестоко пострадали православные от варваров – и от Крыма, и от Казани: почти половина земли пустовала. А когда мы воцарились и, с Божьей помощью, начали войну с варварами, когда в первый раз послали на Казанскую землю своего воеводу, князя Семена Ивановича Микулинского с товарищами, как вы все говорили, что мы посылаем его в знак немилости, желая его наказать, а не ради дела. Какая же это храбрость, если вы равняете службу с опалой? Так ли следует покорять прегордые царства? Бывали ли такие походы на Казанскую землю, когда бы вы ходили не по принуждению? Но всегда словно в тяжкий путь отправлялись! Когда же Бог проявил к нам милосердие и покорил христианству варварский народ, то и тогда вы настолько не хотели воевать с нами против варваров, что из-за вашего нежелания к нам не явилось более пятнадцати тысяч человек! Тем ли вы разрушаете прегордые царства, что внушаете народу безумные мысли и отговариваете его от битвы, подобно Янушу Венгерскому? Ведь и тогда, когда мы были там, вы все время давали вредные советы, а когда запасы утонули, предлагали вернуться, пробыв три дня! И никогда вы не соглашались потратить лишнее время, чтобы дождаться благоприятных обстоятельств, не думая ни о своих головах, ни о победе, а стремились только к одному: быстрее победить или быть побежденными, лишь бы поскорее вернуться восвояси. Ради скорейшего возвращения вы не взяли с собой самых лучших воинов, из-за чего потом было пролито много христианской крови. А разве при взятии города вы не собирались, если бы я вас не удержал, понапрасну погубить православное воинство, начав битву в неподходящее время? Когда же город по Божьему милосердию был взят, вы не занялись установлением порядка, а устремились грабить! Таково ли покорение прегордых царств, которым ты, кичась, безумно хвалишься? Никакой похвалы оно, по правде говоря, не стоит, ибо все это вы совершили не по желанию, а как рабы – по принуждению и даже с ропотом. Достойно похвалы, когда воюют по собственному побуждению. И так подчинили вы нам эти царства, что более семи лет между ними и нашим государством не утихали боевые стычки!
Когда же кончилась ваша с Алексеем собачья власть, тогда и эти царства нам во всем подчинились, и теперь оттуда приходит на помощь православию больше тридцати тысяч воинов. Так-то вы разгромили и подчинили нам прегордые царства! И вот так заботимся и печемся о христианстве мы, и таков «сопротивен разум», по твоему злобесному умышлению! Это все о Казани, а на Крымской земле и на пустых землях, где бродили звери, теперь устроены города и села. А чего стоит ваша победа на Днепре и на Дону? Сколько же злых лишений и пагубы вы причинили христианам, а врагам – никакого вреда! Об Иване же Шереметьеве что скажу? Из-за вашего злого совета, а не по нашей воле, случилась эта беда православному христианству. Такова ваша усердная служба и так вы разрушаете и подчиняете нам прегордые царства, как я уже описал выше. О германских городах говоришь, будто они достались нам по божьей воле благодаря мудрости наших изменников. Но как же ты научился от отца своего, дьявола, говорить и писать ложь! Вспомни, когда началась война с германцами и мы посылали своего слугу царя Шигалея и своего боярина и воеводу Михаила Васильевича Глинского с товарищами воевать против германцев, то сколько мы услышали тогда укоризненных слов от попа Сильвестра, от Алексея и от вас – не стоит подробно и рассказывать! Что бы плохое ни случилось с нами – все это происходило из-за германцев! Когда же мы послали вас на год против германских городов (ты был тогда в нашей вотчине, во Пскове, ради собственных нужд, а не по нашему поручению), нам пришлось более семи раз посылать гонцов к боярину нашему и воеводе, ко князю Петру Ивановичу Шуйскому, и к тебе, пока вы наконец пошли с небольшим числом людей и лишь после многих наших напоминаний взяли свыше пятнадцати городов. Это ли ваше старание, если вы берете города после наших писем и напоминаний, а не по собственному стремлению? Как не вспомнить вечные возражения попа Сильвестра, Алексея Адашева и всех вас против похода на германские города и как, из-за коварного предложения короля Датского, вы дали ливонцам возможность целый год собирать силы. Они же, напав на нас перед зимним временем, сколько христианского народа перебили! Это ли старания изменников наших да и ваше добро – губить христианский народ! Потом мы послали вас с вашим начальником Алексеем и со множеством воинов; вы же едва взяли один Вильян и при этом еще погубили много нашего народа. Как же вы тогда испугались литовских войск, словно малые дети! А под Пайду же вы пошли нехотя, по нашему приказу, измучили войска и ничего не добились! Это ли ваши старания, так-то вы старались завладеть претвердыми германскими городами? Если бы не ваше злобесное сопротивление, то, с божьей помощью, уже вся Германия была бы под православными. Тогда же вы подняли против православных литовский народ и готский и многие другие. Это ли «старания разума вашего» и так-то вы стремились укреплять православие?
А всеми родами мы вас не истребляем, но изменников повсюду ожидает расправа и немилость: в той стране, куда ты поехал, узнаешь об этом подробнее. А за ту вашу службу, о которой говорилось выше, вы достойны многих казней и опалы; но мы еще милостиво вас наказали, – если бы мы наказали тебя так, как следовало, то ты бы не смог уехать от нас к нашему врагу: если бы мы тебе не доверяли, то не был бы отправлен в наш окраинный город и убежать бы не смог. Но мы, доверяя тебе, отправили в ту свою вотчину, и ты, по собачьему обычаю, изменил нам.
Бессмертным себя я не считаю, ибо смерть – общий удел всех людей за Адамов грех; хоть я и ношу порфиру, но, однако, знаю, что по природе я так же подвержен немощам, как и все люди, а не так, как вы еретически мудрствуете и велите мне стать выше законов естества. Как уже сказал выше, благодарю я моего Господа, что сумел, сколько было сил, укрепить благочестие. Это же достойно смеха, человек, выходит, подобен скоту; если так считать, то у человека пар вместо души: это ведь саддукейская ересь! Вот до какого неистовства ты дошел, когда писал без разума! Я же верю, в Страшный суд Господень, когда будут приняты души человеческие с телами, с которыми совместно творили, и судимы будут за свои дела и все вместе и нераздельно – и цари, и последние из рабов, словно братья, будут спрошены, каждый за свои поступки. А когда ты писал, что я не хочу предстать перед этим неподкупным судом, то ты, приписывая ересь людям, сам впал в злобесную манихейскую ересь! Как они суесловят, что небом обладает Христос, землей – самовластный человек, а преисподней – дьявол, так же и ты проповедуешь будущее судилище, а Божьи кары за человеческие грехи на этом свете презираешь. Я же знаю и верю, что тем, кто живет во зле и преступает Божьи заповеди, не только там мучиться, но и здесь суждено испить чашу ярости Господней за свои злодейства и испытать многообразные наказания, а покинув этот свет, в ожидании праведного Господнего суда, претерпят они горчайшее осуждение, а после осуждения – бесконечные муки. Так я верю в Страшный суд Господень. Также и то знаю, что Христос владеет небом, и землей, и преисподней, живыми и мертвыми, и все в небе, на земле и в преисподней существует по Его воле, по наставлению Отца и благоволению Святого Духа. Те же, кто не так поступает, мучения испытают, а не то что ты суесловишь по-манихейски о неподкупном суде спаса, будто бы не хотим предстать перед Христом Богом нашим и ведующему все сокровенное и тайное дать ответ о своих грехах. Верю, что мне, как рабу, предстоит суд не только за свои грехи, вольные и невольные, но и за грехи моих подданных, совершенные из-за моей неосмотрительности; как же не достойны смеха твои рассуждения: если смертные властители постоянно привлекают на суд силою, то как же не повиноваться Царю царей и Господу господ, всеми владеющему? Если даже кто-нибудь и безумен, да и тот не найдет, где укрыться от божественного гнева, ибо божественная мудрость неудержимую высоту, ту, что в воздухе, держит, водную бездну обуздывает и в моря заключает. В руках у Него жизнь всех сущих, как говорит пророк: «Если взойду на небо – Ты там, если снизойду в ад – и Ты там. Если с утра унесусь на крыльях далеко и поселюсь на самый край моря, то и там найдет меня рука Твоя и десница Твоя удержит. Не сокроется кость моя от Тебя, сотворенная Тобой в тайне, и тело мое в преисподней земли». Так и я верую неподкупному суду Божьему. Кто – живой или мертвый – может скрыться где-либо от всемогущей десницы? Все обнажено перед ним и все открыто.
Я знаю, что истинный Бог наш Христос – противник гордых гонителей, как говорится в Писании: «Господь гордым противится, а смиренным дарует благодать». Станем рассуждать, кто из нас горд: я ли, требующий повиновения от рабов, данных мне от Бога, или вы, отвергающие мое владычество, установленное Богом, и от своего бремени рабского отказывающиеся, требующие, словно Господа, чтобы я исполнил вашу волю, поучаете и обличаете, присваивая себе учительский сан? Как говорил божественный Григорий рассчитывающим на свою молодость и постоянно дерзающим поучать: «Ты, еще не имея бороды, учишь старца, или думаешь, что право учить не зависит от возраста, ни от образа жизни». Потом вспоминаешь здесь о Данииле, – что он – юный судья, и притча на языке: всякий обидчик готов оправдаться, но не закон для церкви – исключение, так же одна ласточка не делает весны, одна проведенная черта не делает землемером, а корабль один – море», так и ты, никем не возведен в сан, присваиваешь себе сан проповеднический. Где гордость: когда господин учит раба или когда раб приказывает господину? Даже невежда может это понять. Как же ты, собака, и о том не подумал, что когда три патриарха, собравшись с множеством святителей, к нечестивому царю Феофилу длинный свиток отправили, то они все-таки не написали в нем такой хулы, как ты; а ведь царь Феофил был нечестив; а благочестивым царям тем более надо писать как можно смиреннее, если хочешь получить милость от Бога. Я же верую Христу, Богу моему, и такого греха ни одним уголком сердца своего не совершил; и если они, имея власть, все же не хулили нечестивого, то кто ты такой, чтобы, присваивая учительский сан, так неистово меня хулить? Вы хотите утвердить Божий закон насилием и своим злобесным произволом попираете апостольские заветы; ибо говорил апостол Петр: «Не как повелители пасите стадо, но будьте ему примером, пасите не с принуждением, но добровольно и не для корысти»; вы же все это презираете.
Вы обвиняете в гонениях на людей: а вы с попом и Алексеем не совершали гонений? Разве вы не приказали народу города Коломны побить каменьями нашего советника, епископа Коломенского Феодосия? Но Бог сохранил его, и тогда вы согнали его с престола. А что сказать о нашем казначее Никите Афанасьевиче? Зачем вы разграбили все его имущество, а самого его много лет держали в заточении в отдаленных землях, в голоде и нищете? Разве сможет кто полностью перечислить ваши гонения на церковных и мирских людей, так много их было! Все, кто были хоть немного покорны нам, подверглись от вас гонению. В этом ли ваша праведность, что вы, подобно бесам, сплетаете и расставляете сети? Ваши беззакония становятся еще хуже оттого, что вы ведете себя с гордостью фарисейской: как они снаружи представлялись праведными, внутри же были полны лицемерия и беззаконий; так и вы перед людьми делаете вид, что наказываете ради исправления, в действительности же даете волю неправедному гневу, и все знают, что таковы ваши гонения. На Страшном же суде будут не только разбирать наши дела «до власти», но и в самое сердце заглянут, как говорит пророк: «Не сделанное мной и то видят очи Твои, и в книге Твоей все напишется», не только ты этому судья. В деяниях святых старцев рассказывается об Иоанне Колове, который осудил своего брата, жившего в большом монастыре и предававшегося пьянству, блуду и прочим грехам и в них скончавшегося. Иоанн же восстонал о нем, и внезапно явилось ему видение: увидел он, что вознесен и стоит перед большим городом, и Господь наш Иисус Христос сидит на престоле, и вокруг Него бесчисленные сонмы ангелов. И принесли ангелы душу того умершего к Иоанну и спросили ангелы Его решения, куда Он повелит ее отправить, но Он промолчал. Когда же Иоанна привели к райским вратам, то по Иисусову слову запрещено было ему войти, и услышал он издали голос Иисуса: «Не это ли антихрист, присваивающий себе мой суд?» И после этих слов он был изгнан, и ворота закрылись, и священническую мантию с него сняли, а она – покров Божий. Когда же очнулся от видения, то и мантии не нашел, чем подтверждалось его видение. После этого он пятнадцать лет скитался по пустыням, не видя не только человека, но и зверя, и наконец после этого испытания снова удостоился видения, получив прощение и мантию. Смотри же, бедняга, – он, даже не осуждая, восстонал, а как страшно пострадал, хотя и был праведником! Тем более пострадают те, которые совершают много нечестивых дел, и присваивают себе право на Божий суд, и в гордости стращают и угрожают, а не милостиво упрекают. И если он так пострадал за упрек, насколько же сильнее пострадает осуждающий!
Ты хочешь, чтобы Христос, Бог наш, был судьей между мной и тобой, – я не отказываюсь от такого суда. Ведь он, господь Бог наш, Иисус Христос, справедливый судья, видящий внутри, и все, что кто-нибудь подумает, в мгновение ока для него открыто и известно – ничего не укроется от очей Его, знающего все тайное и сокровенное, Он знает, за что вы восстали на меня и за что ненавидите меня, за что сперва пострадали от меня, если потом, снисходя к вашему безумию, я назначил вам милостивое наказание. Наоборот – вы начало всем грехам, ибо вы, говоря словами пророка, считали меня за червя, а не за человека, толковали обо мне, сидя у ворот, и вели обо мне, распивая вино с друзьями своими, пусть же всем вашим льстивым советам и замыслам будет судьей справедливым Христос, Бог наш. Ты ведь хочешь поставить судьей Христа, а делам его не следуешь: ибо он говорил: «Солнце не зайдет в гневе вашем», ты же и на суд хочешь идти без прощения и отказываешься молиться за обидчиков.
Напрасных гонений и зла ты от меня не претерпел, бед и напастей мы на тебя не навлекали, а если какое-нибудь небольшое наказание и было, то лишь за твое преступление, ибо ты вступил в соглашение с нашими изменниками. Не возводили мы на тебя лжи и не приписывали тебе измен, которых ты не совершал; за твои же действительные проступки мы возлагали на тебя наказание, соответствующее вине. Если же ты не можешь пересказать всех наших притеснений из-за множества их, то может ли вся вселенная перечислить ваши измены и притеснения в государственных и частных делах, которые вы причинили мне по вашему злобесному умыслу? Мы же тебя ничего не лишали, от Божьей земли тебя не отлучали, но ты сам лишил себя всего и восстал на церковь, подобно скопцу Евтропию, ибо не церковь его предала, а сам он от нее отрекся, так и ты: не Божья земля тебя изгнала, а сам ты от нее отторгся и принялся губить ее. Какую же я имел к тебе злую и непримиримую ненависть? Знали мы тебя с юности твоей, при нашем дворе и в совете, и еще до нынешней твоей измены ты всячески пытался нас погубить, но мы не подвергли тебя мукам, которых заслужил своим злоумием. Это ли наше зло и неумолимая ненависть, если, зная, что ты замышляешь против нас зло, мы держали тебя подле себя, в чести, какой не удостаивался и твой отец. Всем ведь известно, в какой чести и богатстве жили твои родители и какие пожалования, богатство и честь имел твой отец, князь Михаил. Все знают, каков ты по сравнению с ним, сколько было у твоего отца управителей по селам и сколько у тебя. Отец твой был боярином князя Михаила Кубенского, ибо он был ему дядя, ты же был наш боярин: мы удостоили тебя этой чести. Разве не достаточно было тебе чести, имения и наград? Нашими милостями ты превосходил своего отца, а в храбрости уступал ему, совершив измену. Но если ты таков, чем же ты недоволен? Это ли твое добро и любовь к нам, если ты всегда тщательно расставлял против нас сети и препятствия и, подобно Иуде, готовился нас погубить?
А что, по твоим безумным словам, твоя кровь, пролитая руками иноплеменников ради нас, вопиет на нас к Богу, то, раз она не нами пролита, это достойно смеха: кровь вопиет на того, кем она пролита, а ты выполнил свой долг перед отечеством, и мы тут ни при чем; ведь если бы ты этого не сделал, то был бы не христианин, но варвар. Насколько сильнее вопиет на вас наша кровь, пролитая из-за вас: не из ран, и не потоки крови, но немалый пот, пролитый мною во многих непосильных трудах и ненужных тягостях, происшедших по вашей вине! Также взамен крови пролито немало слез из-за вашей злобы, оскорблений и притеснений, немало вздыхал, и стенал, и испытал из-за этого поношений, ибо вы не возлюбили меня и не поскорбели вместе со мной о нашей царице и детях. И это вопиет на вас к Богу моему: не сравнимо это с вашим безумием, ибо одно дело пролить кровь за православие, а другое – желая чести и богатства. Такая жертва Богу не угодна: он скорее простит удавившемуся, чем погибшему ради славы. Мои же обиды и то, что вместо пролития крови я перенес от вас всякие оскорбления и невзгоды, все, что было посеяно вашей строптивой злобой, не перестает жить и непрестанно вопиет на вас к Богу! Совесть же свою ты вопрошал не искренне, а лживо, и потому не нашел истины, думая только о военных подвигах, а о бесчестии, нанесенном нам, не пожелал вспомнить; поэтому ты и считаешь себя неповинным.
Какие же светлые победы ты совершал и когда ты со славой одолевал наших врагов? Когда мы послали тебя в нашу вотчину, в Казань, привести к повиновению непослушных, ты, вместо виноватых, привел к нам невинных, обвинив их в измене, а тем, против кого ты был послан, не причинил никакого вреда. Когда наш недруг, крымский царь, приходил к нашей вотчине Туле, мы послали вас против него, но царь устрашился и вернулся назад, и остался только его воевода Ак-Магомет-улан с немногими людьми; вы же поехали есть и пить к нашему воеводе, князю Григорию Темкину, и только после пира отправились за ними, они уже ушли от вас целы и невредимы. Если вы и получили при этом многие раны, то никакой славной победы не одержали. А как же под городом нашим Невелем с пятнадцатью тысячами человек вы не смогли победить четыре тысячи, и не только не победили, но сами от них, израненные, едва спаслись, ничего не добившись? Это ли пресветлая победа и славное одоление, достойные похвалы и чести? А иное свершалось без твоего участия – это тебе в похвалу и не ставится!
А что ты мало видел свою родительницу и мало знал жену, покидал отечество и вечно находился в походе против врагов в дальноконных городах, страдал от болезни и много ран получил от варварских рук в боях, и все тело твое изранено, – то ведь все это происходило тогда, когда господствовали вы с попом и Алексеем. Если вам это не нравилось, зачем вы так делали? А если делали, то зачем, сотворив по своей воле, возлагаете вину на нас? А если бы и мы это приказали, то в этом нет ничего удивительного, ибо вы обязаны были служить по нашему повелению. Если бы ты был воинственным мужем, то не считал бы своих бранных подвигов, а искал бы новых; потому ты и перечисляешь свои бранные деяния, что оказался беглецом, не желаешь бранных подвигов и ищешь покоя. Разве же мы не оценили твоих ничтожных ратных подвигов, если даже пренебрегли заведомыми твоими изменами и противодействиями, и ты был среди наших вернейших слуг, в славе, в чести и в богатстве? Если бы не было этих подвигов, то каких бы казней за свою злобу был бы ты достоин! Если бы не наше милосердие к тебе, если бы, как ты писал в своем злобесном письме, подвергался ты гонению, тебе не удалось бы убежать к нашему недругу. Твои бранные дела нам хорошо известны. Не думай, что я слабоумен или неразумный младенец, как нагло утверждали ваши начальники, поп Сильвестр и Алексей Адашев. И не надейтесь запугать меня, как пугают детей и как прежде обманывали меня с попом Сильвестром и Алексеем благодаря своей хитрости, и не надейтесь, что и теперь это вам удастся. Как сказано в притчах: «Чего не можешь взять, не пытайся и брать».
Ты взываешь к Богу, мзду воздающему; поистине, Он справедливо воздает за всякие дела – добрые и злые, но только следует каждому человеку поразмыслить: какого и за какие дела он заслуживает воздаяния? А лицо свое ты высоко ценишь. Но кто же захочет такое эфиопское лицо видеть? Встречал ли кто-либо честного человека, у которого бы были голубые глаза? Ведь даже облик твой выдает твой коварный нрав!
А если ты не хочешь молчать и в дальнейшем станешь обличать нас перед пребезначальной Троицей и Пречистой Владычицей Богородицей и всеми святыми, то, даже если бы были праведны молитвы твои, вспомни-ка, окаянный, что сказано об этом в послании божественного Дионисия о епископе Поликарпе: «А если хочешь божественного чуда, то вспомним о некоем святом муже, и не смейся, ибо истинное хочу тебе поведать. Когда я как-то был на Крите, принял меня святой Карп; не было подобного ему по великой чистоте его нрава, он был достойнее всех сподобиться видений, ибо никогда не начинал службы святых таинств, прежде чем ему не явится в очистительных молитвах священное и благое видение. Поведал он, что некогда жестоко оскорбил его кто-то из язычников тем, что совратил к безбожию одного из верующих, так как еще праздновались в то время иларионские дни. Надлежало ради обоих молить о помощи Бога и Спасителя, чтобы одного возвратить к церкви, а другого избавить от гибели. Не ведаю, каким образом зародилось в нем великое озлобление и горесть, и он лег спать рассерженным (вечер уже был); ночью же (ибо привык он в это время сам просыпаться и петь божественные песнопения) встал он, не получив отдохновения, ибо сны его были неспокойными и отрывочными. Стоя же на беседе с Богом, неблагочестиво скорбел он и тужил, говоря, что плохо, если останутся в живых безбожные люди, развращающие верные пути Господни. Сказав это, молил Бога огнем молнии без милосердия лишить обоих жизни. «После этих слов, – продолжал он, – увидел я нечто преславное: внезапно дом, в котором я пребывал, заколебался и сначала от самого верха разделился надвое, и спереди спустился ярчайший огонь (казалось, что не было более крыши) с неба до самого долу. Небо же само разверзлось, и в небесной высоте увидел я Иисуса, в виде огромного человека, и предстоящих ему ангелов. И это виделось в вышине, и поразился я виденному. Посмотрев вниз, – продолжал Карп, – увидел в земле разверзшуюся темную гигантскую пропасть, и те люди, которых я проклинал, стояли на ее краю, трепещущие и жалкие, едва держась на ногах. Со дна же пропасти ползли к ним во множестве змеи и обвивались вокруг их ног. То опутывали, то давили, то тащили к себе, то кусали, то били хвостами, то заманивали, пытаясь ввергнуть в пропасть. Были среди змей и мужи некие, которые надвигались на этих людей, трясли их, и толкали, и били; казалось, те уже были готовы упасть, мало-помалу склонясь или против воли, или добровольно, или по жестокому принуждению». И Карп сказал, что, глядя вниз, он радовался; а тем, что происходило в вышине, пренебрегал; он досадовал и негодовал, что те все еще не низринуты, и многократно тщетно требовал этого, скорбел и проклинал. Но когда он снова поднял взгляд на небо, то увидел, как и прежде, Иисуса, умилосердившегося, восставшего с небесного престола и даже подошедшего к тем и протянувшего им руку благую, и ангелов, которые помогали Ему поднять этих людей. И сказал Иисус Карпу: «Протяни руку и бей Меня, ибо готов я вновь пострадать ради спасения людей; и это приятно мне, лишь бы иные люди не согрешали. Но посмотри, однако, хорошо ли тебе предпочитать пребывание в пропасти со змеями общению с Богом и благими человеколюбивыми ангелами?» Вот что я слышал, и верю, что это истина». И если такого праведного и святого мужа, благочестиво молившегося о гибели грешников, не послушал ангельский владыка, то тебя, смердящего пса, злобесного изменника, неправедного, молящегося о злом, тем более не послушает. Как говорил божественный апостол Иаков: «Просите и не получаете, ибо не на добро просите». А вот видение великого священномученика Поликарпа, который молился о погибели еретиков, внесших смуту в богослужение. И увидел он словно не во сне, а наяву, стоя на молитве, ангельского владыку, сидящего на плечах херувимов, и разверзшуюся огромную пропасть, где, наводя страх, дышит громадный змей, а люди эти, словно осужденные, со связанными руками, были влекомы к той пропасти и едва не падали в нее. Святой же Поликарп от великой ярости так распалился гневом, что отвернулся от сладкого лицезрения Иисуса и с увлечением смотрел на гибель этих людей. Тогда ангельский Владыка сошел с херувимских плеч, взял тех людей за руки, подставил свои плечи Поликарпу и сказал: «Если сладко тебе это, Поликарп, бей Меня, ибо и прежде ради таких же Я отдал свои плечи на раны, чтобы всех призвать к покаянию». И если такого праведного и святого мужа, благочестиво молившегося о гибели грешников, не послушал ангельский Владыка, то тебя, смердящего пса, злобесного изменника, неправедного, молящегося о злом, тем более не послушает. Как говорил божественный апостол Иаков: «Просите и не получаете, ибо не на добро просите, а чтобы употребить для вожделений ваших». Однако верую Богу моему: «Злоба твоя да обратится на главу твою».
Ты писал о святом князе Федоре Ростиславиче – с охотой принимаю его в судьи, хотя он вам и родственник, ибо святые знают, как и после смерти творить добро, и видят, что было между вами и нами от начала и доныне, и поэтому рассудят справедливо. А как, вопреки вашим злым немилосердным замыслам и желаниям, святой преподобный князь Федор Ростиславич действием Святого Духа поднял бывшую уже у врат смертных нашу царицу Анастасию, которую вы уподобляли Евдокии? И из этого особенно явствует, что он не вам помогает, а нам, недостойным, оказывает свою милость. Вот и теперь мы надеемся, что он будет помогать больше нам, чем вам, ибо «если бы вы были детьми Авраама, то творили бы дела Авраама, а Бог может и из камней сделать детей Аврааму; ведь не все, произошедшие от Авраама, считаются его потомством, но только те, кто живет в вере Авраама».
По суетным же замыслам мы ничего не решаем и не делаем и на зыбкое основание не становимся ногами своими, но насколько у нас хватает сил, стремимся к твердым решениям и, опершись ногами на прочное основание, стоим непоколебимо.
Никого мы из своей земли не изгоняли, кроме тех, кто изменил православию. Убитые же и заточенные, как я сказал выше, получили наказание по своей вине. А если вы называете себя невиновными, то совершаете еще худший грех, ибо, сотворив зло, хотите остаться с непрощенным грехом. Грех ведь не тогда опасен, когда его совершают, а когда, совершив, не осознают его и не раскаиваются; но всего хуже, когда выдают нарушение закона за праведный поступок. Радоваться же о победе над вами мне незачем; не радостно узнавать об измене своих подданных и казнить их за эту измену. Скорее надлежит скорбеть, что у них мог возникнуть такой злобесный замысел – сопротивляться во всем своему владыке, данному Богом. Возможно ли, чтобы убиенные за свою измену предстали перед господним престолом, – такое и людям неведомо.
Вы же, изменники, вопиете без правды и не получаете просимого, ибо, как сказано выше, просите мирских радостей.
Ничем я не горжусь и не хвастаюсь, и нечем мне гордиться, ибо я исполняю свой царский долг и не делаю того, что выше моих сил. Скорее это вы надуваетесь от гордости, ибо, будучи рабами, присваиваете себе святительский и царский сан и учите, запрещая и повелевая. Никаких козней для истязания христиан мы не придумываем, а напротив, сами готовы пострадать ради них в борьбе с врагами не только до крови, но и до смерти. Подданным своим воздаем добром за добро и наказываем злом за зло, не желая этого, но по необходимости, из-за злодейских преступлений их и наказание следует, ибо сказано в Евангелии: «Когда состаришься, то прострешь руки свои, и другой тебя препояшет и поведет, куда и не хочешь». Видишь ли, что часто и против воли приходится наказывать преступников. Надругались мы над монашеством и притеснили его, потакая ласкателям? Не знаю каким, не остаткам ли вашего злодейского совета? Среди бояр наших несогласных с нами нет, кроме одних ваших друзей и союзников, которые и теперь, подобно бесам, не оставляют своих коварных замыслов; как говорит пророк: «Горе тем, кто еще до рассвета вынашивает злой замысел и гонит свет, чтобы, сговорившись, подстеречь праведного», или же – как сказал Иисус пришедшим схватить его: «Словно на разбойника вышли вы с оружием и дубинами схватить меня. Во все дни был перед вами, учил в церкви, и не подняли руки на Меня, а этот ваш час – власть тьмы». Губителей нашей души и тела среди нас нет. Ты опять помышляешь помыкать мною, как младенцем, – ведь вы называете гонением то, что я не хочу, подобно ребенку, поступать по вашей воле. Вы же всегда хотите стать моими властителями и учителями; словно я младенец. Мы же уповаем на Божью милость, ибо достигли возраста Христова и, помимо Божьей милости, милости Богородицы и всех святых, не нуждаемся ни в каких наставлениях от людей, ибо не годится, властвуя над многими людьми, спрашивать у них совета.
Насчет Кроновых жрецов ты писал нелепости, лая, подобно псу, или изрыгая яд, подобно ехидне: родители не станут причинять своим детям таких страданий – как же мы, цари, имеющие разум, можем впасть в такое нечестие? Все это ты писал по своему злобесному собачьему умыслу.
А если ты свое писание хочешь с собою в гроб положить, значит, ты уже окончательно отпал от христианства. Господь повелел не противиться злу, ты же и перед смертью не хочешь простить врагам, как обычно поступают даже невежды; поэтому над тобой не должно будет совершать и последнего отпевания.
Город Владимир, находящийся в нашей вотчине, Ливонской земле, ты называешь владением нашего недруга, короля Сигизмунда, чем окончательно обнаруживаешь свою собачью измену. А если ты надеешься получить от него многие пожалования, то это так и должно, ибо вы не захотели жить под властью Бога и данных Богом государей, а захотели самовольства. Поэтому ты и нашел себе такого государя, который – как и следует по твоему злобесному собачьему желанию – ничем сам не управляет, но хуже последнего раба – от всех получает приказания, а сам же никем не повелевает. Но ты не найдешь себе там утешения, ибо там каждый о себе заботится. Кто оградит тебя от насилий или защитит от обидчиков, если даже сиротам и вдовицам не внемлет суд, который созываете вы – враги христианства.
Об антихристе мы знаем: это вы, замышляющие зло против божьей церкви, поступаете подобно ему. О «сильных во Израиле» и о пролитии крови я уже писал выше, а что мы якобы потакаем кому-либо – неправда, это вы не переносите возражений, а любите, чтобы вам потакали. Никакого советника, рожденного от блуда, не знаю – наверное, это кто-нибудь из вас, а моавитянин и аммонитянин – ты сам. Так же, как они, происходя от Лота, племянника Авраамова, всегда воевали с Израилем, так и ты, происходя из знатного рода, постоянно стремишься нас погубить.
Так что же ты писал? Кто поставил тебя судьей или наставником? Ты же не имеешь на это прав, ибо повелеваешь с угрозами, как это следует по бесовскому злохитрию! Он же то заманивает и ласкает, то заносится и страшит, так и ты: то, впав в безмерную гордость, воображаешь себя правителем и пишешь обвинения против нас, то прикидываешься беднейшим и скудоумнейшим рабом. Как и другие, бежавшие от нас, и как псы, лающие без смысла, так же и ты писал по своему злобесному собачьему желанию и умыслу, в исступлении ума, в неистовстве, подобно бесноватому.
Здесь следует вспомнить пророческое слово: «Вот владыка, Господь Саваоф, отнимет от Иудеи и Иерусалима всякую опору – крепость хлеба и крепость воды, храброго вождя и воина, и судью, и пророка, и прозорливца, и старца, и пятидесятника, и дивного советника, и искусного мастера, и разумного послушника. И поставлю им юнца в начальники, и грубые гордецы будут господствовать над ними. И будут угнетены люди – человек человеком, и человек – ближним своим, юноша будет кичиться перед старцем, и простолюдин перед знатным. Тогда ухватится человек за брата своего или родича отца своего и скажет: у тебя есть одежда, будь вождем нашим, пусть будет имущество мое под твоей властью. А он в тот же день ответит: не буду старшим, ибо нет в моем доме ни хлеба, ни одежды, не буду старшим над этими людьми. Так оставят Иерусалим, Иудея разорится, потому что народы их беззаконно не покорились Господу. Ибо померкла слава их, и облик лиц их свидетельствует против них, и о грехе своем они возвещают открыто, как содомляне. Горе душам их, ибо замыслили в душе своей коварство, сказав: свяжем праведника, так как он не нужен нам. Те и вкусят плоды дел своих. Горе беззаконнику, зло случилось с ним по делам рук его. Люди мои, управители ваши, губят вас, мучая, и владеют вами. Люди мои, ублажающие вас, вводят вас в искушение и запутали пути ног ваших. Восстал Господь на суд, и представит на суд своих людей; сам Господь вступает в суд со старейшинами народа своего и князьями своими».
И как писал Ареопагит иноку Димофилу: «Димофил же, и всякий иной, который ненавидит добрых, подвергается справедливому осуждению и должен быть научен добру, дабы он исправился. Ибо как можно, – говорит Писание, – доброму не радоваться о спасении погибших и оживлении умерших? Ибо Господь на плечи подымает тех, кто только отвратился от заблуждения, и благих ангелов побуждает к веселию, и благотворит неблагодарным, солнце сияет на добрых и злых, и самую душу полагает за отбегающих от него. Ты же, как видно из твоих писем, уже обратившегося к священнику нечестивца и грешника, как ты его называешь, не знаю, по какому праву, прогнал; потом, когда он молил тебя и сообщил, что пришел для уврачевания своих зол, ты не смутился, но дерзнул жестоко оскорбить благого священника, который помиловал кающегося и оправдал грешника, и, наконец, сказал священнику «вон» и с подобными тебе вторгся в святилище и осквернил святая святых, и пишешь еще и нам, что своим старанием сохранил святыню от осквернения и все еще хранишь в целости. Ныне же послушай наши слова: ни твоим служителям, ни равным тебе по чину рабам не следует осуждать священника, хотя бы казалось, что он недостойно приступает к божественным тайнам, или даже если станет очевидно, что он делает что-либо запрещенное. Ибо если вообще нарушение устройства и порядка есть преступление божественных законов и установлений, то не следует нарушать порядок, установленный божьим словом. Ибо Бог сам в себе не разделяется: иначе как устоит царство его? И если Бог есть, как говорит Писание, судия, а священники – вестники и пророки и, после священноначальников, истолкователи божественных судеб, то от них ты, посредством служителей, в подобающее время должен принимать наставления, так как через них ты сподобился стать праведником. Не это ли провозглашают священные образцы? Ибо не ко всем, а лишь к лучшим приближено святое святых; особенно близок к нему сан первосвященников, потом же сан священников, потом следуют служители; находящимся же в чине угодников, то есть инокам, назначены места вне врат алтаря, где они посвящаются и стоят не для охраны их, но для уразумения того, что они ближе к обычным людям, нежели к священникам. Поэтому церковное чиноначалие повелевает, чтобы они не сами причащались божественных тайн, но получали их от иных, тех, которые стоят внутри святилища; ибо те, окружая божественный престол, видят жертвенники и слышат открываемые им божественные тайны и, с благоговением выходя из священных завес, достойно показывают их послушным угодникам, посвященным людям и проходящим степени очищения, – таинства, которые сохранялись в благоговении, пока ты насильственно не устремился на них и принудил открыть тебе святая святых; и еще смеешь считать себя блюстителем святыни, когда не видел и не слышал и не имеешь ничего подобающего священникам, ибо не знаешь даже истинного смысла Писания, ежедневно толкуя о нем во искушение слушателям. Если кто-нибудь примет начальство над народом, не имея повеления от царя, тот по справедливости будет казнен. Что было бы, если бы князя, оправдывающего кого-нибудь или осуждающего, какой-либо из стоящих перед ним людей стал осуждать, а уж тем более оскорблять и прогонять? А ты, человек, позволил себе надсмеяться над кротким и благим господом и священноначальническим его уставом. И так должно сказать: даже если не имеющий сана человек делает доброе дело – все равно это не дозволено ни единому. Что преступного сделал Озия, когда воскурил фимиам перед Богом? Что Саул, принося жертву? Что лютые бесы, признавая Иисуса истинным Богом? Но отвергнут богословием всякий, кто не подчинится епископу, и каждый да поступает по своему чину, и один только первосвященник входит в святая святых однажды в год и во всей священноначальнической чистоте, предписанной законом. И священники покрывают святилище, а левиты не прикоснутся к святыне, да не умрут. И разгневался Господь с яростью на дерзость Озии, и Мария наказана проказой за то, что предлагала законы законодателю, и на сынов Скевы наскочили бесы, и сказано: «Не посылал их, а они сами побежали» и «не говорил им, а они пророчествовали», и нечестивый, «приносящий тельца в жертву, то же, что убивающий пса». И, говоря проще, всесовершенная правда Божия не терпит нарушителей закона; когда же они говорят: «Не от твоего ли имени мы пророчествовали?», отвечает: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие». Поэтому не следует, как говорит Писание, даже праведное творить недостойно. Каждый должен внимать самому себе, не должен высокомудрствовать, а рассуждать только о том, что ему подобает. Но разве не подобает, скажешь ты, осуждать священников, обличенных в нечестии и беззаконии, хвалящихся и бесчестящих Бога преступлением закона? И какие же священники посредники божии? И как могут возвещать людям божественные добродетели те, кто не ведает их силу? И как темные могут просвещать? Как могут преподавать божественный дух те, кто не уверен, что Дух Святой существует? Я тебе отвечаю на это, ибо Димофил – не враг, я не потерплю, чтобы тобой овладел сатана. Ибо каждый из окружающих бога чинов богоподобнее того, кто отстоит далее, и тем более приемлет и может передать света, чем ближе к истинному свету. Близость разумей не по месту, но по способности к богообщению. Если дело священников – просветительное назидание, то, конечно, отпадает от священнического чина тот, кто не может просвещать и, тем более, сам не просвещен. Дерзким мне кажется тот, кто вступает в священнические права, не боясь и не стыдясь исполнять божественную службу, думая, что Бог не видит этого, что он лживо его называет отцом, и смеет свою скверную хулу (не назову ее молитвами) говорить под видом таинств по образу Христа. Это не священник, а злой лжец и хулитель, волк в божественном стаде, одетый в овечью шкуру. Но не Димофилу исправлять это зло. Ибо если богословие повелевает праведное совершать праведно (совершать же праведное значит воздавать каждому по его достоинству), то все должны совершать это праведно, и ангелом должно быть воздаваемо справедливо по достоинству, но не нами, о Димофил, а нам через них от Бога, а им через высших ангелов. И проще говоря, во всех существах воздается от высших к низшим, как подобает, от благочинного и праведнейшего промысла; те, которые поставлены от Бога начальствовать над другими, воздают низшим и подчиненным по их достоинству. Димофил же пусть и в разуме и в ярости и в желаниях соответствует своему достоянию и да не обидит своего чина и пусть начальствует над низшим высший разум.
Если мы увидим на торжище, что раб оскорбляет господина, юноша – старца или сын – отца, нападает на него и увечит, мы сочтем нечестием, если не придем на помощь старшим, даже если они первые нанесли обиду; как же не стыдимся с пренебрежением смотреть, как ярость и желание обижают разум и отнимают у него данное богом господство, и сами в себе производят нечестие, беспорядок и бесчиние, возмущение и неустройство? Блаженный и дарованный нам богом законодатель справедливо почитает того недостойным управлять церковью, кто не умел хорошо управлять своим домом, ибо тот, кто врачует себя, и иных врачует, а если иных – то и дом и город, а если город – то и народ и, проще говоря, как говорит Писание: «Кто в малом верен, тот и в большом верен, а кто в малом неверен, тот и в большом неверен». Итак, сам управляй, как должно, своими желаниями, яростью и разумом, а тобою – церковнослужители, а ими – священники, а священниками – священноначальники, а священноначальниками – апостолы и преемники апостолов. И если кто согрешит, нарушив свои обязанности, то направлять должны святые того же чина, и чин с чином не смешается. Пусть каждый останется в своем чине и в своем служении. Это тебе от нас, чтобы ты знал и поступал, как тебе следует. А что до твоего бесчеловечия по отношению к мужу, которого ты называешь нечестивым и мерзким, не знаю, как оплакать такое падение моего любимца. Кому, ты думаешь, мы поставили тебя служителем? Если всякое благое и мы тебе не нужны и если наше служение тебе чуждо, то время тебе искать другого Бога и других священников, и ввериться им, вместо того, чтобы совершенствоваться, и быть жестоким служителем любезного тебе бесчеловечия. Разве мы сами достигли совершенной святости, не нуждаемся в божественном человеколюбии; разве не совершаем, как говорит Писание, сугубый грех, подобно нечестивым, не зная, в чем грешим, но оправдывая себя и думая, что все видим, а в самом деле не ведая? Ужаснулось небо об этом, и я вострепетал, не веря себе. И если бы я не общался с тобою (о, если бы я не общался!) письмами, то никто не уверил бы меня, даже если бы кто-нибудь пытался это сделать, что Димофил считает благого ко всем Бога нечеловеколюбивым и не только не хочет милости и спасения, но и лишает сана священников, которые за свое благочестие сподобились носить грехи неведения народного и хорошо знают, что и сами подвержены слабости. Но божественно-верховный первосвященник шествовал иным путем, тот, который, как говорит Писание, был отделен от грешников, который повелевает любить и кротко пасти овец своих. Называет лукавым того, кто не простил долга товарищу своему и не уделил ему ничего из дарованной его великой благодати, осуждает его получить то, чего нужно бояться и мне и Димофилу. Тем, кто его бесчестит, дарует прощение от отца, осуждает и учеников, которые прочили немилостиво осудить изгнавших его самаритян. Итак, ты многогласно твердишь в свирепом послании, там и сям объявляешь, что не за себя, а за Бога мстил; злобою ли, скажи мне, защищать благого? Отступи, мы не имеем архиерея, не могущего простить нашу немощь, он незлобив и милостив, не воспрекословит, не возопиет, он кроток, он есть умилостивление за грехи наши. Поэтому мы не приемлем твое чрезмерное рвение, хотя бы тысячекратно ссылался на Финееса и Илию, ибо неприятно было это слышать Иисусу от учеников, которые были тогда непричастны кроткого и благого духа. Ибо божественный наш наставник с кротостью учит противящихся учению божию; учить, а не мучить надлежит невежд, так же как слепых мы не мучим, но наставляем. Ты же начинающего смотреть на свет, по лицу бия, оттолкнул и пришедшего с великим смирением свирепо отогнал – это достойно великого ужаса! – того, кого Христос Бог ищет блуждающего по горам и отбегающего призывает и, найдя, подымает на плечи. Умоляю тебя, не будем так плохо заботиться о самих себе, ибо те, которые другим причиняют обиды, или те, которые благодетельствуют, вопреки тому, что хотят, вселяют в себя или злобу или благость, и наполняются божественных добродетелей или свирепых страстей, и одни будут последователями и спутниками ангелов и здесь и там, в совершенном мире, в смирении и в свободе от всех зол, унаследуют блаженную участь и вечно будут с Богом, что выше всех благ, другие же лишатся вместе и божественного и своего мира, и здесь и после смерти будут вместе со свирепыми бесами. Поэтому нам надо стремиться быть всегда с благим богом и господом, а не быть отлученными божественным правосудием вместе со злыми и терпеть заслуженное наказание, чего я больше всего боюсь и молюсь быть непричастным ко всякому злу».
Это применимо и к тебе, ибо ты присваиваешь себе учительский сан, как пишет божественный апостол Павел: «Вот ты называешься иудеем, и успокаиваешь себя законом, и хвалишься Богом, и знаешь волю Его, и разумеешь лучшее, научась от закона, и уверен в том, что ты поводырь слепых, свет для находящихся во тьме, наставник невежд, учитель младенцов, имеющий в законе образец разума; уча другого, не учась ли себя самого? Проповедуя не красть, крадешь, говоря «не прелюбодействуй», прелюбодействуешь, гнушаясь идолов, святотатствуешь. Хвалишься законом, а преступлением закона досаждаешь Богу. Ибо ради вас имя Божие хулится у язычников». Как говорит божественный Григорий: «Признаю, что человек есть существо переменчивое и смертное естеством, и принимаю это как благое и поклоняюсь давшему, передаю иным и милостию искупаю милость; ибо знаю, что сам обложен немощью и какою мерой буду мерить, такой и мне возмерится. Ты же что говоришь, какой даешь закон? О новый фарисей, чистый именем, а не волей, и внушающий нам Наватово учение при той же немощи! Ты не принимаешь покаяния, не даешь места плачу, не проливаешь слез? Да не подвергнешься и ты такому же суду! Не стыдишься ли Иисуса-человеколюбца, который взял на себя наши немощи и понес недуги, пришел призвать не праведников, но грешников на покаяние, желая скорее милости, чем жертвы, прощая грехи седмижды семьдесят раз. Как блаженна была бы твоя высота, если бы была чистотой, а не гордостью законом, который выше человека, и исправлением, ведущим к отчаянию; ибо одинаково плохо и отпущение грехов без исправления и осуждение без прощения: одно оставляет пустую борозду, другое ее уничтожает. Докажи мне свою чистоту, и я приемлю твою жестокость. Ныне же боясь, что, доказывая неисцелимость, ты сам вносишь гной. Неужели ты не приемлешь кающегося Давида, в котором покаяние сохранило пророческий дар, ни великого Петра, по-человечески пострадавшего и спасенного? Но Иисус его принимает, троекратным вопрошением исцелив троекратное отречение. Ужели не приемлешь и крестившегося кровию (таково твое неразумие), ни коринфского беззаконника? Но Павел ведь утвердил любовь, увидев исправление, указав причину – дабы не был поглощен чрезмерною печалью, отяготившись бесчисленностью запретов. Ты не разрешаешь юным вдовицам выходить замуж, несмотря на возраст, открытый искушениям? Но Павел на это дерзнул, а ты, верно, его учитель, дошедший до четвертого неба, вошедший в иной рай; слышавший еще более неизреченное и объявший проповедью еще больший мир? «Но Павел позволял это некрещеным!» Сказав это, докажи или не осуждай. Если же это сомнительно, пусть решит человеколюбие. И что мне за закон человеконенавистничество Навата, который не наказывал лихоимства – этого нового идолопоклонства, блуд же так жестоко осудил, как будто у бестелесных и бесплотных».
А пророк Давид сказал: «Грешнику же говорит Бог: что ты проповедуешь уставы Мои и принимаешь завет Мой устами своими? Ты ненавидишь наставление Мое и бросаешь слова Мои прочь. Когда видишь вора, убегаешь с ним и с прелюбодеями общаешься». Прелюбодей не плотью; ибо прелюбодей изменой то же, что прелюбодей плотью. Так ведь и ты сообщался с изменниками. «Уста твои умножают злословие, и язык твой сплетает ложь. Сидишь и клевещешь на брата своего, и уста твои возлагают хулу на сына матери твоей». Брат же и сын матери твоей – всякий христианин, ибо в единой купели и крещены и порождены свыше. «Ты это сделал, и я молчал, и ты бесстыдно решил, что я тебе подобен; я изобличу тебя и представлю перед глазами твоими твои грехи. Уразумейте это, забывающие Бога, дабы я не восхитил – и не будет избавителя».
Дано это крепкое наставление в Москве, царствующем православном граде всей России, в 7072-м году от создания мира, июля в 5-й день [5 июля 1564 г.].
Второе послание Курбского Ивану Грозному
Широковещательное и многошумное послание твое получил и понял и уразумел, что оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами изрыгнуто, таковое бы не только царю, столь великому и во вселенной прославленному, но и простому бедному воину не подобает, а особенно потому, что из многих священных книг нахватано, как видно, со многой яростью и злобой, не строчками и не стихами, как это в обычае людей искусных и ученых, когда случается им кому-либо писать, в кратких словах излагая важные мысли, а сверх меры многословно и пустозвонно, целыми книгами, паремиями, целыми посланиями! Тут же и о постелях, и о телогрейках, и иное многое – поистине словно вздорных баб россказни, и так все невежественно, что не только ученым и знающим мужам, но и простым и детям на удивление и на осмеяние, а тем более посылать в чужую землю, где встречаются и люди, знающие не только грамматику и риторику, но и диалектику и философию.
И еще к тому же меня, человека, уже совсем смирившегося, в странствиях много перенесшего и несправедливо изгнанного, к тому же и многогрешного, но имеющего чуткое сердце и в письме искусного, так осудительно и так шумливо, не дожидаясь суда божьего, порицать и так мне грозить! И вместо того, чтобы утешить меня, пребывающего во многих печалях, словно забыл ты и презрел пророка, говорящего: «Не оскорбляй мужа в беде его, и так достаточно ему», твое величество ко мне, неповинному изгнаннику, с такими словами, вместо утешения, обратилось. Да будет за это Бог тебе судьей. И так жестоко грызть за глаза невинного мужа, с юных лет бывшего верным слугой твоим! Не поверю, что это было бы угодно Богу.
И уже не знаю, чего ты от меня хочешь. Уже не только единоплеменных княжат, восходящих к роду великого Владимира, различными смертями погубил, и богатство их, движимое и недвижимое, чего не разграбили еще дед твой и отец твой, до последних рубах отнял, и могу сказать с дерзостью, евангельскими словами, твоему прегордому царскому величеству ни в чем не воспрепятствовали. А хотел, царь, ответить на каждое твое слово и мог бы написать не хуже тебя, ибо по благодати Христа моего овладел по мере способностей своих слогом древних, уже на старости здесь обучился ему; но удержал руку свою с пером, потому что, как и в прежнем своем послании писал тебе, возлагаю все на божий суд: и размыслил я и решил, что лучше здесь промолчать, а там дерзнуть возгласить перед престолом Христа моего вместе со всеми замученными тобою и изгнанными, как и Соломон говорит: «Тогда предстанут праведники перед лицом мучителей своих», тогда, когда Христос придет судить, и станут смело обличать мучивших и оскорблявших их, и, как и сам знаешь, не будет лицеприятия на суде том, но каждому человеку прямодушие его или коварство предъявлены будут, а вместо свидетелей собственная совесть каждого провозгласит и засвидетельствует истину. А кроме того скажу, что не подобает мужам благородным браниться, как простолюдинам, а тем более стыдно нам, христианам, извергать из уст грубые и гневные слова, о чем я тебе не раз говорил и раньше. Лучше, подумал я, возложить надежду свою на всемогущего Бога, в трех лицах прославляемого, ибо ему открыта моя душа и видит он, что чувствую я себя ни в чем перед тобой не виновным. А посему подождем немного, так как верую, что мы с тобой близко, у самого порога ожидаем пришествия надежды нашей христианской – Господа Бога, Спаса нашего, Иисуса Христа. Аминь.
Второе послание Ивана Грозного Курбскому
Всемогущей и вседержительной десницей Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, держащего в своей длани все концы земли, которому поклоняемся и кого славим вместе с Отцом и Святым Духом, милостью своей позволил нам, смиренным и недостойным рабам своим, удержать скипетр Российского царства, от его вседержительной десницы христоносной хоругви так пишем мы, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский и царь Астраханский, государь Псковский и великий князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Нижнего Новгорода, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский и отчинный государь и обладатель земли Лифляндской Немецкого чина, Удорский, Обдорский, Кондинский и всей Сибирской земли и Северной страны повелитель – бывшему нашему боярину и воеводе князю Андрею Михайловичу Курбскому.
Со смирением напоминаю тебе, о князь: посмотри, как к нашим согрешениям и особенно к моему беззаконию, превзошедшему беззакония Манассии, хотя я не отступил от веры, снисходительно Божье величество, в ожидании моего покаяния. И не сомневаюсь в милосердии Создателя, которое принесет мне спасение, ибо говорит Бог в святом Евангелии, что больше радуется об одном раскаявшемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках; то же говорится и в притче об овцах и драхмах. Ибо если и многочисленнее песка морского беззакония мои, все же надеюсь на милость благоутробия Божьего – может Господь в море своей милости потопить беззакония мои. Вот и теперь Господь помиловал меня, грешника, блудника и мучителя, и животворящим своим крестом низложил Амалика и Максентия. А наступающей крестоносной хоругви никакая военная хитрость не нужна, что знает не только Русь, но и немцы, и литовцы, и татары, и многие народы. Сам спроси у них и узнаешь, я же не хочу перечислять себе эти победы, ибо не мои они, а божьи. Тебе же напомню лишь кое-что из многого, ибо на укоризны, которые ты писал ко мне, я уже со всей истиной ответил; теперь же напомню немногое из многого. Вспомни сказанное в книге Иова: «Обошел землю и иду по вселенной»; так и вы с попом Сильвестром и Алексеем Адашевым и со всеми своими родичами хотели видеть под ногами своими всю Русскую землю, но Бог дает власть тому, кому захочет.
Писал ты, что я растлен разумом, как не встретишь и у неверных. Я же ставлю тебя самого судьею между мной и тобой: вы ли растленны разумом или я, который хотел над вами господствовать, а вы не хотели быть под моею властью, и я за то разгневался на вас? Или растленны вы, которые не только не захотели повиноваться мне и слушаться меня, но сами мною владели, захватили мою власть и правили, как хотели, а меня устранили от власти: на словах я был государь, а на деле ничем не владел. Сколько напастей я от вас перенес, сколько оскорблений, сколько обид и упреков! И за что? В чем была моя вина перед вами с самого начала? Кого и чем я оскорбил? Это ли моя вина, что полтораста четей Прозоровского вам были дороже моего сына Федора? Вспомни и рассуди: как оскорбительно для меня вы разбирали дело Сицкого с Прозоровским и допрашивали, словно злодея! Неужели эта земля вам была дороже наших жизней? И что такое сами Прозоровские рядом с нами?.. Божиим милосердием, милостью Пречистой Богородицы, и молитвой великих чудотворцев, и милостью святого Сергия у моего батюшки и с батюшкиного благословения у меня была не одна сотня таких, как Прозоровский. А чем лучше меня был Курлятев? Его дочерям покупают всякие украшения, это благословенно и хорошо, а моим дочерям – проклято и за упокой. Много такого было. Сколько мне было от вас бед – не исписать.
А с женою моей зачем вы меня разлучили? Не отняли бы вы у меня моей юной жены, не было бы и Кроновых жертв. А если скажешь, что я после этого не стерпел и не соблюл чистоты – так ведь все мы люди. А ты для чего взял стрелецкую жену? А если бы вы с попом не восстали на меня, ничего бы этого не случилось: все это случилось из-за вашего самовольства. А зачем вы захотели князя Владимира посадить на престол, а меня с детьми погубить? Разве я похитил престол или захватил его через войну и кровопролитие? По Божьему изволению с рождения был я предназначен к царству: и уже не вспомню, как меня отец благословил на государство; на царском престоле и вырос. А князю Владимиру с какой стати следовало быть государем? Он – сын четвертого удельного князя. Какие у него достоинства, какие наследственные права бысть государем, кроме вашей измены и его глупости? В чем моя вина перед ним? Что ваши же дяди и господа уморили отца его в тюрьме, а его с матерью также в тюрьме держали? А я и его и его мать освободил и держал их в чести и в благоденствии; а он уже был всего этого лишен. И я такие оскорбления стерпеть не смог – и стал за самого себя. И вы тогда начали против меня еще больше выступать и изменять, и я потому еще жестче начал выступать против вас. Я хотел вас подчинить своей воле, и как же вы из-за этого надругались над святыней Господней и осквернили ее! Рассердившись на человека, восстали на Бога. Сколько церквей, монастырей и святых мест вами поругано и осквернено! Сами за это Богу ответ дадите. Но опять-таки умолчу об этом; пишу здесь тебе о нынешних делах. Смотри, княже, на Божий суд: как Бог дает власть, кому хочет. Вы ведь с попом Сильвестром и с Алексеем Адашевым хвастались, как дьявол в книге Иова: «Обошел землю и прошел вселенную и вся земля под ногами моими» (и сказал ему Господь: «А знаешь ли ты раба моего Иова?»). Так и вы мнили, что вся Русская земля у вас под ногами, но по божьей воле мудрость ваша оказалась тщетной. Вот ради этого я и поострил свое перо, чтобы тебе написать. Вы ведь говорили: «Нет людей на Руси, некому обороняться», – а нынче вас нет; кто же нынче завоевывает претвердые германские крепости? Это сила животворящего креста, победившая Амалика и Максентия, завоевывает крепости. Не дожидаются бранного боя германские города, но склоняют головы свои перед силой животворящего Креста! А где случайно за грехи наши явления животворящего креста не было, там бой был. Много всяких людей отпущено: спроси их, узнаешь.
Писал ты нам, вспоминая свои обиды, что мы тебя в дальноконные города как бы в наказание посылали, – так теперь мы, не пожалев своих седин, и дальше твоих дальноконных городов, слава Богу, прошли и ногами коней наших прошли по всем вашим дорогам – из Литвы и в Литву, и пешими ходили, и воду во всех тех местах пили, – теперь уж Литва не посмеет говорить, что не везде ноги наших коней были. И туда, где ты надеялся от всех своих трудов успокоиться, в Вольмер, на покой твой привел нас Бог: настигли тебя, и ты еще дальноконнее поехал.
Итак, мы написали тебе лишь немногое из многого. Рассуди сам, как и что ты наделал, за что великое Божье Провидение обратило на нас свою милость, рассуди, что ты натворил. Взгляни внутрь себя и сам перед собой раскройся! Видит бог, что написали это мы тебе не из гордости или надменности, но чтобы напомнить тебе о необходимости исправления, чтобы ты о спасении души своей подумал.
Писано в нашей отчине Ливонской земле, в городе Вольмере, в 7086 году [1577 г.], на 43-м году нашего правления, на 31-м году нашего Российского царства, 25-м – Казанского, 24-м – Астраханского.
Третье послание Курбского Ивану Грозному
В скитаниях пребывая и в бедности, тобой изгнанный, титул твой великий и пространный не привожу, так как не подобает ничтожным делать этого тебе, великому царю, а лишь в обращении царей к царям приличествует употреблять такие именования с пространнейшими продолжениями. А то, что исповедуешься мне столь подробно, словно перед каким-либо священником, так этого я не достоин, будучи простым человеком и чина воинского, даже краем уха услышать, а всего более потому, что и сам обременен многими и бесчисленными грехами. А вообще-то поистине хорошо было бы радоваться и веселиться не только мне,
некогда рабу твоему верному, но и всем царям и народам христианским, если бы было твое истинное покаяние, как в Ветхом Завете Манассиино, ибо говорится, как он, покаявшись в кровопийстве своем и в нечестии, в законе Господнем прожил до самой смерти кротко и праведно и никого и ни в чем не обидел, а в Новом Завете – о достойном хвалы Закхеином покаянии и о том, как в четырехкратном размере возвращено было все обиженным им.
И если бы последовал ты в своем покаянии тем священным примерам, которые ты приводишь из Священного Писания, из Ветхого Завета и из Нового! А что далее следует в послании твоем, не только с этим не согласно, но изумления и удивления достойно, ибо представляет тебя изнутри как человека, на обе ноги хромающего и ходящего неблагочинно, особенно же в землях твоих противников, где немало мужей найдется, которые не только в мирской философии искусны, но и в Священном Писании сильны: то ты чрезмерно уничижаешься, то беспредельно и сверх меры превозносишься! Господь вещает к своим апостолам: «Если и все заповеди исполните, все равно говорите: мы рабы недостойные», а дьявол подстрекает нас, грешных, на словах только каяться, а в сердце себя превозносить и равнять со святыми преславными мужами. Господь повелевает никого не осуждать до Страшного суда и сначала вынуть бревно из своего ока, а потом уже вытаскивать сучок из ока брата своего, а дьявол подстрекает только пробормотать какие-то слова, будто бы каешься, а на деле же не только возноситься и гордиться бесчисленными беззакониями и кровопролитиями, но и почитаемых святых мужей учит проклинать и даже дьяволами называть, как и Христа в древности евреи называли обманщиком и бесноватым, который с помощью Вельзевула, князя бесовского, изгоняет бесов, а все это видно из послания твоего величества, где ты правоверных и святых мужей дьяволами называешь и тех, кого Дух Божий наставляет, не стыдишься порицать за дух бесовский, словно отступился ты от великого апостола: «Никто же, – говорит он, – не называет Иисуса господином, только Духом Святым». А кто на христианина правоверного клевещет, не на него клевещет, а на самого Духа Святого, в нем пребывающего, и неотмолимый грех сам на свою голову навлечет, ибо говорит Господь: «Если кто поносит Дух Святой, то не простится ему ни на этом свете, ни на том».
А к тому же что может быть гнуснее и что пресквернее, чем исповедника своего поправлять и мукам его подвергать, того, кто душу царскую к покаянию привел, грехи твои на своей шее носил и, подняв тебя из явной скверны, чистым поставил перед наичистейшим Царем Христом, Богом нашим, омыв покаянием! Так ли ты воздаешь ему после смерти его? О чудо! Как клевета, презлыми и коварнейшими маньяками твоими измышленная на святых и преславных мужей, и после смерти их еще жива! Не ужасаешься ли, царь, вспоминая притчу о Хаме, посмеявшемся над наготой отцовской? Какова была кара за это потомству его! А если таковое свершилось из-за отца по плоти, то насколько заботливей следует снисходить к проступку духовного отца, если даже что и случилось с ним по человеческой его природе, как об этом и нашептывали тебе льстецы твои про того священника, если даже он тебя и устрашал не истинными, но придуманными знамениями. О, по правде и я скажу: хитрец он был, коварен и хитроумен, ибо обманом овладел тобой, извлек из сетей дьявольских и словно бы из пасти льва и привел тебя к Христу, богу нашему. Так же, действительно, и врачи мудрые поступают: дикое мясо и неизлечимую гангрену бритвой вырезают в живом теле и потом излечивают мало-помалу и исцеляют больных. Так же и он поступал, священник блаженный Сильвестр, видя недуги твои душевные, за многие годы застаревшие и трудно излечимые. Как некие мудрецы говорят: «Застаревшие дурные привычки в душах человеческих через многие годы становятся самим естеством людей, и трудно от них избавиться», – вот так же и тот, преподобный, ради трудноизлечимого недуга твоего, прибегал к пластырям: то язвительными словами осыпал тебя и порицал, и суровыми наставлениями словно бритвой вырезал твои дурные обычаи, ибо помнил он пророческое слово: «Да лучше перетерпишь раны от друга, чем ласковый поцелуй врага». Ты же не вспомнил о том или забыл, будучи совращен злыми и лукавыми, отогнал и его от себя и Христа нашего вместе с ним. А порой он словно уздой крепкой и поводьями удерживал невоздержанность твою и непомерную похоть и ярость. Но на его примере сбылись слова Соломоновы: «Укажи праведнику, и с благодарностью примет», и еще: «Обличай праведного, и полюбит тебя». Другие же, следующие далее стихи не привожу: надеюсь на царскую совесть твою и знаю, что искусен ты в Священном Писании. А потому и не слишком бичую своими резкими словами твое царское величие я, ничтожный, а делаю, что могу, и воздержусь от брани, ибо совсем не подобает нам, воинам, словно слугам, браниться.
А мог бы ты и о том вспомнить, как во времена благочестивой жизни твоей все дела у тебя шли хорошо по молитвам святых и по наставлениям Избранной рады, достойнейших советников твоих, и как потом, когда прельстили тебя жестокие и лукавые льстецы, губители и твои и отечества своего, как и что случилось: и какие язвы были богом посланы – говорю я о голоде и стрелах, летящих по ветру, а напоследок и о мече варварском, отомстителе за поругание закона божьего, и внезапное сожжение славного града Москвы и опустошение всей земли Русской и что всего горше и позорнее – царской души падение, и позорное бегство войск царских, прежде бывших храбрыми; как некие здесь нам говорят – будто бы тогда, хоронясь от татар по лесам, с кромешниками своими, едва и ты от голода не погиб! А прежде тот измаильский пес, когда ты богоугодно царствовал, от нас, ничтожнейших твоих, в поле диком бегая, места не находил и вместо нынешних великих и тяжелых даней твоих, которыми ты наводишь его на христианскую кровь, выплачивая дань ему, саблями нашими – воинов твоих, была дань басурманским головам заплачена.
А то, что ты пишешь, именуя нас изменниками, ибо мы были принуждены тобой поневоле крест целовать, так как там есть у вас обычай, если кто не присягнет – то умрет страшной смертью, на это все тебе ответ мой: все мудрые с тем согласны, что если кто-либо по принуждению присягает или клянется, то не тому зачтется грех, кто крест целует, но всего более тому, кто принуждает. Разве и гонений не было? Если же кто не спасается от жестокого преследования, тот сам себе убийца, идущий против слова Господня: «Если преследуют вас в городе, идите в другой». А пример этому показал господь Христос, Бог наш, нам, верным своим, ибо спасался не только от смерти, но и от преследования богоборцев евреев.
А то, что ты сказал, будто бы я, разгневавшись на человека, поднял руку на Бога, а именно церкви Божьи разорил и пожег, на это отвечаю: или на нас понапрасну не клевещи, или выскобли, царь, эти слова, ибо и Давид принужден был из-за преследований Саула идти войной на землю Израилеву вместе с царем язычников. Я же исполнял волю не языческих, а христианских царей, по их воле и ходил. Но каюсь в грехе своем, что принужден был по твоему повелению сжечь большой город Витебск и в нем двадцать четыре церкви христианские. Так же и по воле короля Сигизмунда Августа должен был разорить Луцкую волость. И там мы строго следили вместе с Корецким князем, чтобы неверные церквей божьих не жгли и не разоряли. И воистину не смог из-за множества воинов уследить, ибо пятнадцать тысяч было тогда с нами воинов, среди которых было немало и варваров: измаильтян и других еретиков, обновителей древних ересей, врагов Креста Христова; и без нашего ведома и в наше отсутствие нечестивые сожгли одну церковь с монастырем. И подтверждают это монахи, которые вызволены были нами из плена!
А потом, около года спустя, главный враг твой – царь перекопский, присылал к королю, упрашивая его, а также и меня, чтобы пошли с ним на ту часть земли Русской, что под властью твоей. Я же, несмотря на повеление королевское, отказался; не захотел и подумать о таком безумии, чтобы пойти под басурманскими хоругвями на землю христианскую вместе с чужим царем безбожным. Потом и сам король тому удивился и похвалил меня, что я не уподобился безумным, до меня решавшимся на подобное.
А то, что ты пишешь, будто бы царицу твою околдовали и тебя с ней разлучили те прежденазванные мужи и я с ними, то я тебе за тех святых не отвечаю, ибо дела их вопиют, словно трубы, возглашая о святости их и о добродетели. О себе же вкратце скажу тебе: хотя и весьма многогрешен и недостоин, но, однако, рожден от благородных родителей, из рода я великого князя Смоленского Федора Ростиславича, как и ты, великий царь, прекрасно знаешь из летописей русских, что князья того рода не привыкли тело собственное терзать и кровь братии своей пить, как у некоторых издавна вошло в обычай: ибо первый дерзнул так сделать Юрий Московский, будучи в Орде, выступив против святого великого князя Михаила Тверского, а потом и прочие, чьи дела еще свежи в памяти и были на наших глазах. Что с Углицким сделано и что с Ярославичами и другими той же крови? И как весь их род уничтожен и истреблен? Это и слышать тяжело и ужасно! От сосцов материнских оторван, в мрачных темницах затворен и долгие годы находился в заточении и тот внук вечно блаженный и боговенчанный!
А та твоя царица мне, несчастному, близкая родственница, и убедишься в родстве нашем из написанного на той же странице.
А о Владимире, брате своем, вспоминаешь, как будто бы его хотели возвести на престол, воистину об этом и не думал, ибо и не достоин был этого. А тогда я предугадал, что подумаешь ты обо мне, еще когда сестру мою силой от меня взял и отдал за того брата своего, или же, могу откровенно сказать со всей дерзостью, – в тот ваш издавна кровопийственный род.
А еще хвалишься повсеместно и гордишься, что будто бы силою животворящего Креста лифляндцев окаянных поработил. Не знаю и не думаю, чтобы в это можно было поверить: скорее – под сенью разбойничьих крестов. Еще когда король наш с престола своего не двинулся, и вся шляхта еще в домах своих пребывала, и все воинство королевское находилось подле короля, а уже кресты те во многих городах были повергнуты некиим Жабкой, а в Кеси – стольном городе – латышами. И поэтому ясно, что не Христовы это кресты, а крест распятого разбойника, который несли перед ним. Гетманы польские и литовские еще и не начинали готовиться к походу на тебя, а твои окаянные воеводишки, а правильнее сказать – калики, из-под сени этих крестов твоих выволакивались связанные, а здесь, на великом сейме, на котором бывает множество народа, подверглись всеобщим насмешкам и надругательствам, окаянные, к вечному и немалому позору твоему и всей святорусской земли, и на поношение народу – сынам русским.
А то, что ты пишешь о Курлятеве, о Прозоровских и о Сяцких, и не пойму, о каких узорочьях, о каком проклятии, и тут же припоминая деяния Крона и Афродиты, и стрелецких жен, – то все это достойно осмеяния и подобно россказням пьяных баб, и на все это отвечать не требуется, как говорит премудрый Соломон: «Глупцу отвечать не подобает», – поскольку уже всех тех вышеназванных не только Прозоровских и Курлятевых, но и других многочисленных благородных мужей поглотила лютость мучителей их, а вместо них остались калики, которых силишься ставить воеводами, и упрямо выступаешь против разума и Бога, а поэтому они вскоре вместе с городами исчезают, не только трепеща при виде единственного воина, но и пугаясь листка, носимого ветром, пропадают вместе с городами, как во Второзаконии пишет святой пророк Моисей: «Один из-за беззаконий ваших обратит в бегство тысячу, а два – десятки тысяч».
А в том же послании напоминаешь, что на мое письмо уже отвечено, но и я давно уже на широковещательный лист твой написал ответ, но не смог послать из-за постыдного обычая тех земель, ибо затворил ты царство Русское, свободное естество человеческое, словно в адовой твердыне, и если кто из твоей земли поехал, следуя пророку, в чужие земли, как говорит Иисус Сирахов, ты такого называешь изменником, а если схватят его на границе, то казнишь страшной смертью. Так же и здесь, уподобившись тебе, жестоко поступают. И поэтому так долго не посылал тебе письма. А теперь как этот ответ на теперешнее твое послание, так и тот – на многословное послание твое предыдущее посылаю к высокому твоему величеству. И если окажешься мудрым, да прочти их в тишине душевной и без гнева! И к тому же прошу тебя: не пытайся более писать чужим слугам, ибо и здесь умеют ответить, как сказал некий мудрец: «Захотел сказать, да не хочешь услышать», то есть ответ на твои слова.
А то, что пишешь ты, будто бы тебе не покорялся и хотел завладеть твоим государством, и называешь меня изменником и изгнанником, то все эти наветы оставляю без внимания из-за явного на меня твоего наговора или клеветы. Также и другие ответы оставляю, потому что можно было писать в ответ на твое послание, либо сократив то, что уже тебе написано, чтобы не явилось письмо мое варварским из-за многих лишних слов, либо отдавшись на суд неподкупного судьи Христа, Господа Бога нашего, о чем я уже не раз напоминал тебе в прежних моих посланиях; поэтому же не хочу я, несчастный, перебраниваться с твоим царским величеством.
А еще посылаю тебе две главы, выписанные из книги премудрого Цицерона, известнейшего римского советника, жившего еще в те времена, когда римляне владели всей вселенной. А писал он, отвечая недругам своим, которые укоряли его как изгнанника и изменника, подобно тому, как твое величество, не в силах сдержать ярости своего преследования, стреляет в нас, убогих, издалека огненными стрелами угроз своих и понапрасну и попусту.
Андрей Курбский, князь Ковельский.
Кому присуще благочестие, тому ничего не мешает вести блаженную жизнь. Из премудрой книги Цицероновой, называемой Парадоксы, ответ Антонию.
«А я никогда не мог подумать о том, что Марк Регул будет в немилости, в несчастии и печали, ибо знал, что не была карфагенянами сломлена мудрость его, его сан, его благочестие и твердость, и всякие доблести и сам ум его, который силен помощью великих добродетелей и огражден множеством достоинств, и когда тело его истерзано было, сам он поистине не мог быть уничтожен. Я и Мария видел, который казался мне в дни благоденствия одним из счастливцев, а в дни испытаний видел я в нем одного из достойнейших мужей: поистине ничего не может быть почетней для смертного. Не знаешь, неистовый, не знаешь, какой силой добродетель обладает. Ты только личину добродетели на себя натягиваешь, а что она собой представляет, и не знаешь! Не может быть благословенным среди людей тот, кто сам о себе думает, что он совершенен, и все достоинства в одном себе видит. А кому, как он надеется, суждены разум и счастье, тому не может ничего быть известно, ничего для него не твердо, в чем бы был он уверен, ни в одном дне поистине. Тому человеку ты грози смертью, либо страши его изгнанием, ибо каким ты его ищешь, таким и найдешь. А мне пусть достанется в этом неблагодарном отечестве то, что суждено, и пусть то же достанется страдающему, а не только угрожающему. А во имя чего трудился, или делал что-либо, или на что были направлены труды и мысли мои, поистине ничего этого не достиг и не сподобился взойти на такой престол, который не поколебали бы ни превратности счастья, ни клевета недругов. Смерть ли мне угрожает? Ее и вправду получу от людей. Или изгнание? Да это значит лишь, что я от злодеев избавлюсь! Смерть тем страшна, для которых все потеряно вместе с жизнью, а не тем, слава которых бессмертна. А изгнание страшно тем, для кого узки границы, в которых он может жить, а не тем, для кого дом – все просторы вселенной. Тебе, окаянному, угрожает исчезновение всего того, что почитаешь за блаженство и расцвет. Твои страсти тебя терзают! Ты страдаешь днем и ночью! Такому, как ты, мало того, что есть, а что имеет он – боится утратить. Тебя мучает совесть из-за злых дел твоих! Тебя страшат видения суда и закона: куда ни взглянешь, словно звери, окружают тебя твои злодеяния, так что не дают тебе и покоя. И поэтому злому, глупому и гнусному – никому из них не может быть блага. А достойный муж, мудрый и храбрый, не может быть несчастен. И не бывает, чтобы не удостоилась похвал жизнь того, чьи добродетели и обычай похвальны. Поистине не следует бояться того, чтобы жизнь твоя заслуживала похвалы. А следует остерегаться прослыть порочным. То же, что достойно похвалы, благословенно, расцветает и всем желанно».
Против Клавдия, который незаслуженно изгнал Цицерона из города. Глава 7.
«Все глупцы неистовствуют, а я тебя истинными словами представлю не глупым, как часто бывает, и не злым, как постоянно, но невоздержанным безумцем. Разум мудрого словно стеною огражден величием мысли, терпимостью ко всему человеческому, презрением к счастью и всякими добродетелями. Может ли быть побежден и низложен тот, кого нельзя изгнать из града? Ибо что такое город? Всякий ли сонм злых и человеконенавистников? Всякая ли толпа воров и бродяг, собравшаяся в одно место? Вероятно, спорить будешь. Ибо не существует город в то время, когда законы в нем бессильны, когда суды бесправны, когда обычаи отцов забыты, когда – после того как вельможи изгнаны мечом – в республике не существует имени сената. Это сборище разбойников; благодаря тебе, своему вождю, разбойники бесчинствуют на площадях, и остатки участников мятежа Катилины дошли теперь до зверообразия твоей жестокости. Город ли это? Поэтому и не из города был я изгнан. Тогда я был приглашен в город, когда был в той республике бурмистр [консул], ибо в то время не только был сенат, который в нынешнее время разогнан, а было и волеизъявление свободных людей, были законы управления, которые суть опоры города и его записанная память. Но взгляни, как презираю я стрелы твоей жестокости. О насланных и направленных тобой на меня злых напастях я всегда знал, а меня тронуть никогда ты не мыслил, разве только, когда рушил стены или когда злой огонь разложил под кровлей, рассчитывая, что мы погибнем или сгорим. Ничье это, а не мое и не чье-либо, что может быть утрачено, отнято или погублено. Если бы ты уничтожил постоянство и твердость моего ума, мои труды, мою бодрость, мои советы, благодаря которым государство стояло неколебимо, если бы ты уничтожил бессмертную память о тех вечных добрых делах и еще лучше и сам тот ум, которому обязан всеми этими советами, из меня бы вынул, тогда бы я поведал о своей обиде. Но ты этого не сделал и не мог сделать, славное мое возвращение подготовили твои оскорбления, а не бедственное изгнание. Поэтому я всегда оставался гражданином, и всего более тогда, когда за мои мудрые советы чтил окрестный народ меня как лучшего из граждан. Ты же ныне поистине не гражданин, ибо никто не может быть и врагом и гражданином. Или ты гражданина от врага отличаешь по их природе и месту, а не по смыслу их дел? Убийство на форуме совершил, вооруженными злодеями заняты храмы, дома и церкви святые поджег. Так почему же врагом считается Спартак, если ты – гражданином? Можешь ли быть гражданином, если из-за тебя перестал существовать город? А меня ты называешь изменником, тогда как вместе со мной изгнана и республика? Не перестанешь ли безумствовать, не взглянешь ли на самого себя? Никогда не посмотришь на то, что ты сделал, а не на слова свои? Не ведаешь ли, что изгнание более злодейство, чем казнь? Свой же путь я выбрал ради величайших дел, которыми я прежде управлял, всех злодеев и безбожников, которые смотрят на тебя как на вождя, законы требуют предать изгнанию, ибо они уже вне общества, хотя и не переменили своей земли. Или пока все законы не объявят тебя изгнанником, не будешь считаться ты изменником? Разве не именуют того врагом, кто идет с оружием? Перед сенатом нашли твой меч. Разве человека не убил? Погубил. Разве не совершил поджог? Дом Девиц сгорел от твоих рук. Разве не захватил храмы богов? На форуме расставил свои полки. Что же я говорю об общеизвестных законах, которым всем ты изменил. Корни-тициус, друг твой, издал постановление о тебе: если войдешь в храм Благой богини, то станешь изменником. Но ты, совершив все это, привык себя превозносить! Как же ты, столькими законами отторгнутый от общества, не гнушаешься изменника? «В Риме я», – говоришь? А по правде говоря, ты в чужом пристанище, потому что не там, где кто будет, станет он устанавливать законы, а подобает ему повиноваться местным законам».
Посмотри же, царь, со вниманием: если языческие философы по естественным законам дошли до таких истин и до такого разума и великой мудрости между собой, как говорил апостол: «Помыслам осуждающим и оправдывающим», и того ради допустил Бог, что владеют они всей вселенной, то почему же мы называемся христианами, а не можем уподобиться не только книжникам и фарисеям, но и людям, живущим по естественным законам! О горе нам! Что ответим Христу нашему на суде и чем оправдаемся? Год спустя или два после первого послания моего к тебе увидел я, как воздал тебе Бог по делам твоим и по совершенному руками твоими, постыдное и сверх всякой меры позорное поражение твое и войска твоего, погубил ты славу блаженной памяти великих князей русских, предков твоих и наших, благочестиво и славно царствовавших в великой Руси. И мало того, что не устыдили и не посрамили тебя божественные кары и обличения, о которых я напомнил тебе в прежних письмах, казни различные за твое беззаконие, подобных каким на Руси никогда не бывало, и сожжение безбожными измаильтянами преславной столицы отечества твоего Москвы, и остался по своему прескверному произволу в своей фараонской непокорности и в своем ожесточении против Бога и совести, всячески поправ чистую совесть, вложенную Богом во всякого человека, которая, словно недреманное око и неусыпный страж, бережет и хранит душу и ум бессмертный в каждом человеке. И что еще более безумное творишь и на что дерзаешь? Не постыдился написать нам, словно бы тебе, воевавшему с врагами своими, помогала сила животворящего Креста! Так ты полагаешь и думаешь? О, безумие человеческое, а особо – души, развращенные нахлебниками твоими или любимцами-маньяками! Очень и я тому удивился, и все прочие мудрые люди, особенно же те, которые прежде знали тебя, когда ты еще жил по заповедям господним и был окружен избранными и достойными мужами, и не только был храбрым и мужественным подвижником, страшным врагам своим, но и наполнен был духом Священного Писания и осиян чистотой и святостью. А ныне в какую бездну глупости и безумия развращения низвергнут ты из-за своих мерзких маньяков и лишился здравого смысла!
Как не вспомнишь ты, заглянув во священные книги, писанные для наставления нашего, что скверным и коварным Бог всемогущий и святость его не помогают? Как сказано в Ветхом Завете: перед лицом Бога Иаковлева Иордан в половодье пересох, перед киотом завета Господня и других подобных предметов, изготовленных во славу божью, которые именуются «святая святых», Иерихонские стены рухнули; необоримые и непобедимые цари с многочисленными народами и великаны перед лицом их исчезли; из-за одного только греха Ахарова, когда прогневался господь на всех израильтян, пятьдесят мужей язычников выступило на горе против стражей израилевых, и хотя было тогда войска израилева шестьсот тысяч могучих мужей в возрасте от двадцати лет и до шестидесяти, – все разбежались, и весь Израиль, словно вода, растекся. Это было при Моисее и при Иисусе. А что скажу о случившемся при других пророках, при Самуиле и Давиде, и как повергнут был весь Израиль врагами из-за пороков и хитрости сыновей Ильи пресвитера, и как была предана язычникам святыня Господня? Все это по порядку не стану описывать в этом послании из-за чрезмерной длинноты, к тому же знаю, что ты сведущ в Священном Писании.
Обо всем этом в Ветхом Завете кратко напоминается, что святыни Господни помогают добрым и угождающим Богу и противоборствуют порочным и злым кровопийцам, а в Новом Завете вместо всего этого крестная сила дана нам, христианам, в помощь, как Константину Великому, еще бывшему язычником и не просвещенному, явилось знамение животворящего креста, начертанное на небосводе звездами, направляющее его и наставляющее в благочестии и указующее на светлую победу над гордецом Максенцием. А тот же Великий Константин, уже давно просвещенный правой верой и утвердившийся в ней, когда прислушался к совету нахлебников и скверных льстецов, то велел без вины заключить в оковы трех послов, которые были посланы им в Верхнюю Фригию для усмирения ее, но оклеветаны были епархом, которого прельстили золотом. Когда в ту же ночь приказал казнить их, находившихся в темнице в оковах, тогда, говорю тебе, скорый помощник в беде, еще живший тогда святой Николай, призываемый ими, чтобы молил Бога о помощи им, в тот же час явился в спальне царской, пройдя сквозь запертые двери, как Христос наш к ученикам и апостолам своим, и сказал императору с укором: «О, цесарь! Прикажи тотчас освободить Непотиана, Урса и Ерпилиона, без вины тобой осужденных и окованных. Если же этого не сделаешь, то неустанно буду бороться с тобой, да к тому же еще будет суждено позорное поражение и позорная гибель тебе и дому твоему!» Как об этом, подробнее пишет святой Симеон Метафраст в истории своей, описывая его житие, которое, думаю, на Руси у вас еще не переведено, – то истинное житие этого светоча всей вселенной.
А лютость твоей власти погубила не одного Непотиана и двух других невинных, а многочисленных воевод и полководцев, благородных и знатных, и прославленных делами и мудростью, а в деле военном искушенных с самой юности своей и в руководстве войсками, и всех названных мужей – все, что есть лучшее и надежное в битвах для победы над врагами, – ты предал различным казням и целыми семьями погубил без суда и без повода, приклонив слух свой к одной лишь стороне, а именно к злым своим льстецам, губителям отечества. И погрязнув в подобных злодеяниях и кровопролитиях, посылаешь на чужие земли великую армию христианскую и под стены чужих крепостей без опытных и знающих полководцев, к тому же лишенных мудрого и храброго предводителя или гетмана великого, что бывает для войска особенно губительно и подобно мору, иначе же и короче говоря – без людей идешь, с овцами и с зайцами, не имеющими хорошего предводителя и пугающимися даже шороха летящего листка, как и в прежнем своем послании писал я тебе о каликах твоих, которых ты бесстыдно пытаешься превратить в воеводишек взамен тех храбрых и достойных мужей, которые истреблены или изгнаны тобой.
А недавно ко всему этому принес ты еще один позор предкам своим, невиданный по сраму и в тысячу раз более огорчительный: город великий Полоцк сдал ты со всей церковью, иными словами – с епископом и клириками, и с воинами и со всем народом, в своем же присутствии, а город тот ты прежде добыл грудью своей (чтобы потешить твое самолюбие, уже не говорю, что нашей верной службой и многим трудом!), ибо тогда ты еще не всех до конца погубил и поразогнал, когда добыл себе Полоцк. Ныне же, собравшись со всем своим воинством, за лесами прячешься, как хоронится одинокий беглец, трепещешь и скрываешься, хотя никто и не преследует тебя, только совесть твоя в душе твоей вопиет, обличая прескверные дела и бесчисленные кровопролития. Тебе только и остается, что браниться, как пьяной рабыне, а что поистине подобает и что достойно царского сана, а именно справедливый суд и защита, то уже давно исчезло по молитвам и советам Вассиана Топоркова, из среды лукавейших иосифлян, который тебе советовал и нашептывал, чтобы ты не держал при себе советников мудрее себя, и по советам других, подобных ему, из числа монахов и мирских. Вот какую славу от них приобрел. И светлую победу даровали они тебе, как пророчествовал Константину Великому святой Николай за трех мужей и тебе многократно говорил блаженный Сильвестр, исповедник твой, порицая тебя и осуждая за непотребные твои дела и коварный нрав, на него же ты и после смерти его продолжаешь негодовать! Или не читал ты написанного у Исайи пророка: «Лучши розга или палка в руках друга, чем нежные поцелуи врага»?
Вспомни прошедшие дни и возвратись к ним. Зачем ты, безумный, все еще бесчинствуешь против Господа своего? Разве не настал час образумиться и покаяться и возвратиться к Христу? Пока еще не отторгнута душа от тела, ибо после смерти не опомнишься, а в аду поздно исповедоваться и каяться. Ты же был мудрым и, думаю, знаешь о трех частях души и о том, как подчиняются смертные части бессмертной. Если же ты не ведаешь, то поучись у мудрейших и покори и подчини в себе «звериную» часть божественному образу и подобию: все ведь издавна тем и спасают душу, что худшее в себе подчиняют лучшему.
А если же в непомерной гордости и зазнайстве думаешь про себя, что мудр и что всю вселенную можешь поучать, пишешь в чужие земли чужим слугам, как бы воспитывая их и наставляя, то здесь над этим смеются и поносят тебя за это. Разве не слышал ты великого апостола Павла: «Кто ты есть, вершащий суд и повелевающий чужим слугой?» и прочее? Уже пора усмириться и укротиться твоему величеству и прийти в разум: уже настало время! Уже приближаешься телом к гробу, а душой бессмертною и умом к ответу перед Богом, и не время предаваться суетной сей жизни. Аминь.
Написано во преславном городе Полоцке, владении государя нашего пресветлого короля Стефана, особенно прославленного в богатырских деяниях, в третий день после взятия города. Андрей Курбский, князь Ковельский.
Если пророки плакали и рыдали о Иерусалиме и о церкви, возведенной из камня, разукрашенной и прекрасной, и о всех жителях, в нем погибающих, то как не возрыдать нам о разорении града живого Бога и о церкви твоей телесной, которую создал Господь, а не человек. В ней некогда Святой Дух пребывал, она была похвальным покаянием очищена и чистыми слезами омыта, из нее чистая молитва, словно благоуханное миро или фимиам, восходила к престолу Господню, в ней же, как на твердом основании православной веры, созидались благочестивые дела, и царская душа в той церкви, словно голубка крыльями серебристыми, сверкала в груди чище и светлее самого золота, благодатью Духа Святого украшена и делами для защиты и освящения тела Христова и драгоценнейшей Его крови, которой Он нас откупил от рабства дьявола. Вот какова была прежде твоя церковь телесная! А за тобой и ради тебя все благочестивые следовали за хоругвями и крестами христианскими. Народы разные варварские не только с городами своими, но и целыми царствами покорялись тебе, и перед полками христианскими шел архангел-хранитель с воинством своим, «осеняя и защищая вокруг себя всех богобоязненных» «для установления пределов земли нашей», как сказал святой пророк Моисей, «врагов же устрашая и противников низлагая». Тогда это было, тогда, говорю тебе, когда «с избранными мужами и сам был избраннейшим, с преподобными – преподобен, с неповинными – неповинен», как говорит блаженный Давид, и сила животворящего Креста помогала тебе и воинству твоему.
Когда же развращенные и коварные совратили тебя, и супротивником стал ты, и после такого покаяния снова вернулся к прежним грехам по советам и наставлениям любимых своих льстецов, которые церковь твою телесную осквернили различными нечистотами, а особенно бездной пятоградной гнусности и другими бесчисленными и невыразимыми злодействами отличились, которыми вечно губящий нас дьявол издавна совращает род человеческий, и делает его мерзким перед лицом Бога и толкает к краю гибели, как ныне и с твоим величеством по воле его случилось: вместо избранных и достойных мужей, которые не стыдясь говорили тебе всю правду, окружил себя сквернейшими прихлебателями и маньяками, вместо крепких воевод и полководцев – гнуснейшими и богу ненавистными Бельскими с товарищами их, и вместо храброго воинства – кромешниками, или опричниками, кровоядными, которые несравнимо отвратительней палачей, вместо божественных книг и священных молитв, которыми наслаждалась твоя бессмертная душа и освящался твой царский слух, – скоморохами с различными дудами и с ненавистными богу бесовскими песнями, для осквернения и отвращения твоего слуха от теологии, вместо того блаженного священника, который бы тебя смирил с богом через чистое твое покаяние, и других советников духовных, часто с тобой беседующих, ты, как здесь нам говорят, – не знаю, правда ли это, – собираешь чародеев и волхвов из дальних стран, вопрошаешь их о счастье, подобно как скверный и богомерзкий Саул, который приходил, презрев пророков Божиих к матроне или к фотунисе, женщине-чародейке, выспрашивая ее о будущих сражениях, она же в ответ на его желания по дьявольскому наваждению показала Самуила пророка, словно бы восставшего из мертвых, показала в видении, как разъясняет святой Августин в своих книгах. А что далее с ним случилось? Это сам хорошо знаешь. Гибель его и дома его царского, как и блаженный Давид говорил: «Не долго проживут перед Богом те, которые созидают престол беззакония», то есть жестокие повеления или суровые законы.
И если погибают цари и властелины, которые составляют жестокие законы и невыполнимые предписания, то уж тем более должны погибнуть со всем своим домом не только составляющие невыполнимые законы или уставы, но и те, которые опустошают свою землю и губят подданных целыми родами, не щадя и грудных младенцев, а должны были бы властелины каждый за подданных своих кровь свою проливать в борьбе с врагами; а они, говорят, девушек собрав невинных, за собой их в подводах возят и бесстыдно чистоту их растлевают, не удовлетворяясь уже своими пятью или шестью женами! Еще к тому же чистоту их отдавая на растление, которое невозможно описать и страшно о нем слышать. О беда! О горе! В какую пропасть глубочайшую самовластней волю нашу низвергает и влечет враг наш дьявол!
Еще и новые и новые злодеяния, как рассказывают нам здесь приходящие из твоей земли, в сотни раз более гнусные и богомерзкие, не стану описывать и для сокращения письмишки моего и потому, что жду суда Христова и, рукою закрыв уста, дивлюсь я и оплакиваю все это.
А ты еще думаешь, что ради того, о чем даже слышать тяжело и нестерпимо, тебе и воинству твоему будет помогать сила животворящего Креста? О, споспешник древнего зверя и самого великого дракона, который искони противится Богу и ангелам его, желая погубить все творение божие и все человеческое естество! Что же так долго не можешь насытиться кровью христианской, попирая собственную совесть? И почему так долго от лежания своего и сна не воспрянешь и не станешь подле Бога и человеколюбивых ангелов его?
Вспомни же дни своей молодости, когда блаженно царствовал!
He губи себя и вместе с собой и дома своего!
Как говорит Давид: «Любящий неправду, ненавидит свою душу», и тем более залитые кровью христианской исчезнут вскоре со всем своим домом! Почему так долго лежишь распростерт и храпишь на одре болезни своей, словно объятый летаргическим сном?
Очнись и встань! Никогда не поздно, ибо самовластие наше и воля, до того как расстанется с телом душа, данная на покаяние нам богом, не отъемлется от нас ради перемены к лучшему.
Прими же божественное лекарство, которым, говорят, исцеляются и от самых смертоносных ядов, которыми тебя опоили нахлебники твои и сам отец их – прелютый дракон. Когда же кто-либо этого лекарства для души человеческой вкусит, то, как говорит Златоуст, в первом слове своем на страстную неделю, о покаянии Петра апостола: «После вкушения того посылаются умиленные молитвы к Богу слезами-посланниками». Мудрому достаточно. Аминь.
Написано в городе государя нашего короля Стефана Полоцке после победы, бывшей под Соколом, на 4 день.
Андрей Курбский, князь Ковельский.
Послание английской королеве Елизавете (1570)
Некоторое время тому назад брат твой, король Эдуард, послал нескольких своих людей, Ричарда и других, для каких-то надобностей по всем странам мира и писал ко всем королям, и царям, и властителям, и управителям. А на наше имя ни одного слова послано не было. Неизвестно, каким образом, волею или неволею, эти люди твоего брата, Ричард с товарищами, пристали к морской пристани у нашей крепости на Двине. Тогда мы, как подобает государям христианским, милостиво оказали им честь, приняли и угостили их за государевыми парадными столами, пожаловали и отпустили к твоему брату. А затем приехал к нам от твоего брата тот же Ричард Ричардов [Ченслер] и Ричард Грей. Мы их также пожаловали и отпустили с честью. И после того как к нам приехал от твоего брата Ричард Ричардов, мы послали к твоему брату своего посланника Осипа Григорьевича Непею. А купцам твоего брата и всем англичанам мы дали такую свободную жалованную грамоту, какую даже из наших купцов никто не получал, а надеялись за это на великую дружбу со стороны вашего брата и вас и на верную службу всех англичан. В то время, когда мы послали своего посланника, брат твой Эдуард скончался и на королевство вступила твоя сестра Мария; спустя некоторое время она вышла замуж за испанского короля Филиппа. И испанский король Филипп и сестра твоя Мария приняли нашего посланника с честью и к нам отпустили, но поручения с ним никакого не передали. В то же время ваши английские купцы начали совершать над нашими купцами многие беззакония и свои товары начали продавать по столь дорогой цене, какой они не стоят. А после этого стало нам известно, что сестра твоя, королевна Мария, скончалась, а испанского короля Филиппа англичане выслали из королевства, а на престол посадили тебя. Но мы и в этом случае не учинили твоим купцам никаких притеснений и предложили им торговать по-прежнему.
А до сих пор, сколько ни приходило грамот, хотя бы у одной была одинаковая печать! У всех грамот печати разные. Это не соответствует обычаю, принятому у государей, – таким грамотам ни в каких государствах не верят; у каждого государя в государстве должна быть единая печать. Но мы и тут всем вашим грамотам доверяли и действовали в соответствии с этими грамотами.
После этого ты прислала к нам по торговый делам своего посланника Антона Янкина [Дженкинсона]. И мы, рассчитывая, что он пользуется твоей милостью, привели его к присяге и вместе с ним другого твоего купца Ральфа Иванова [Рюттера], как переводчика, потому что некому было быть переводчиком в таком великом деле, и передали с ним устно тайные дела великого значения, желая с тобой дружбы. Тебе же следовало к нам прислать доверенного человека, а с ним Антона или одного Антона. Нам неизвестно, передал ли это поручение тебе Антон или нет; а в течение полутора лет про Антона не было известий. А от тебя никакой ни посол, ни посланник не прибывал. Мы же ради этого дела дали твоим купцам свою новую жалованную грамоту; рассчитывая, что эти гости пользуются твоей милостью, мы даровали им свою милость свыше прежнего.
После этого нам стало известно, что в Ругодив [Нарву] приехал твой подданный, англичанин Эдуард Гудыван [Гудмен], с которым было много грамот, и мы велели спросить его об Антоне, но он ничего нам об Антоне не сообщил, а нашим посланникам, которые были к нему приставлены, сказал много невежливых слов. Тогда мы велели расследовать, нет ли с ним грамот, и захватили у него многие грамоты, в которых для унижения вашего государева достоинства и нашего государства написаны ложные вести, будто в вашем царстве якобы творятся недостойные дела. Но мы и здесь отнеслись к нему милостиво – велели держать его с честью до тех пор, пока не станет известен ответ от тебя на поручения, переданные с Антоном.
После этого приехал от тебя к нам посланник в Ругодив [Нарву] Юрий Милдентов [Мидлтон] по торговым делам. Мы его велели спросить про Антона Янкина [Дженкинсона], был ли он у тебя и когда он должен прибыть от тебя к нам. Но посланник твой Юрий ничего нам об этом не сказал и наших посланников и Антона облаял. Тогда мы также велели его задержать, пока не получим от тебя вестей о делах, порученных Антону.
И наконец нам стало известно, что к Двинской пристани прибыл от тебя посол Томас Рандольф, и мы послали к нему с жалованьем своего сына боярского и приказали ему быть приставом при после, а послу оказали великую честь. А приказали спросить его, нет ли с ним Антона; он же нашему сыну боярскому ничего не сказал и начал говорить о мужицких и торговых делах; а Антон с ним не пришел. С того времени, как он пришел в наше государство, мы много раз ему указывали, чтобы он вступил в переговоры с нашими боярами и сказал, есть ли у него приказ от тебя о тех делах, о которых мы передали тебе с Антоном. Но он нелепым образом уклонился. А писал жалобы на Томаса [Гловера] и на Ральфа [Рюттера] и занимался другими торговыми делами, а нашими государственными делами пренебрегал. Из-за этого-то твой посол и запоздал явиться к нам; а затем пришло Божье послание – моровое поветрие, и он не мог быть принят. Когда же Божье послание – поветрие – кончилось, мы его допустили перед свои очи. Но он опять говорил нам о торговых делах. Мы выслали к нему своего боярина и наместника вологодского князя Афанасия Ивановича Вяземского, печатника своего Ивана Михайлова и дьяка Андрея Васильева и велели его спросить, есть ли у него поручение по тем делам, о которых мы передавали тебе с Антоном. Он ответил, что такое поручение с ним также имеется. А мы поэтому оказали ему великую почесть, и он был принят нами наедине. Но он говорил о тех же мужицких и торговых делах и лишь изредка касался того дела. В то время нам случилось отправиться в нашу вотчину Вологду, и мы велели твоему послу Томасу ехать с собой. А там, на Вологде, мы выслали к нему нашего боярина князя А. И. Вяземского и дьяка Петра Григорьева и велели с ним переговорить, как лучше всего устроить между нами это дело. Но посол твой Томас Рандольф все время говорил о торговом деле, и едва его убедили и поговорили о тех делах. Наконец договорились об этих делах, как следует их устроить, написали грамоты и привесили к ним печати. Тебе же, если тебе это было угодно, следовало таким же образом написать грамоты и прислать к нам в качестве послов достойных людей и с ними вместе прислать Антона Янкина [Дженкинсона]. Прислать Антона мы просили потому, что хотели его расспросить, передал ли он тебе те слова, которые мы ему говорили, согласна ли ты на наше предложение и каковы твои намерения. Вместе с твоим послом послали своего посла Андрея Григорьевича Совина.
Ныне ты к нам отпустила нашего посла, а своего посла с ним ты к нам не послала. А наше дело ты сделала не таким образом, как договорился твой посол. Грамоту же ты послала обычную, вроде как проезжую. Но такие дела не делаются без клятвы и без обмена послами. Ты совсем устранилась от этого дела, а твои бояре вели переговоры с нашим послом только о торговых делах, управляли же всем делом твои купцы сэр Ульян Гарит [Уильям Гаррард] да сэр Ульян Честер. Мы думали, что ты в своем государстве государыня и сама владеешь и заботишься о своей государевой чести и выгодах для государства, – поэтому мы и затеяли с тобой эти переговоры. Но, видно, у тебя, помимо тебя, другие люди владеют, и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести и о выгодах для страны, а ищут своей торговой прибыли. Ты же пребываешь в своем девическом звании, как всякая простая девица. А тому, кто хотя бы и участвовал в нашем деле, да нам изменил, верить не следовало.
И раз так, то мы те дела отставим в сторону. Пусть те мужики, которые пренебрегли нашими государскими головами и государской честью и выгодами для страны, а заботятся о торговых делах, посмотрят, как они будут торговать! А Московское государство пока и без английских товаров не бедно было. А торговую грамоту, которую мы к тебе послали, ты прислала бы к нам. Даже если ты и не пришлешь эту грамоту, мы все равно по ней ничего делать не будем. Да и все наши грамоты, которые до сего дня мы давали о торговых делах, мы отныне за грамоты не считаем.
Писана в нашем Московском государстве, в году от создания мира 7079-м, 24 октября [24 октября 1570 г.].
Послание в Кирилло-Белозерский монастырь (1573)
Послание царя и великого князя Иоанна Васильевича всея Руси в Кириллов монастырь, игумену Козьме с братиею во Христе
В пречестную обитель Успения пречистой Богородицы и нашего преподобного отца Кирилла-чудотворца, священного Христова полка наставнику, вождю и руководителю в небесные селения, игумену Козьме с братиею во Христе, царь и великий князь Иоанн Васильевич челом бьет.
Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох мне, скверному! Кто я такой, чтобы покушаться на такую дерзость? Молю вас, господа и отцы, ради Бога, откажитесь от этого замысла. Я и братом вашим называться не достоин, считайте меня, по евангельскому завету, одним из ваших наемников. И поэтому, припадая к вашим святым ногам, умоляю, ради Бога, откажитесь от этого замысла. Сказано ведь в писании: «Свет инокам – ангелы, свет мирянам – иноки». Так подобает вам, нашим государям, нас, заблудившихся во тьме гордости и погрязших среди греховного тщеславия, чревоугодия и невоздержания, просвещать. А я, пес смердящий, кого могу учить, и чему наставлять, и чем просветить? Сам вечно среди пьянства, блуда, прелюбодеяния, скверны, убийств, грабежей, хищений и ненависти, среди всякого злодейства, как говорит великий апостол Павел: «Ты уверен, что ты путеводитель слепым, свет для находящихся во тьме, наставник невеждам, учитель младенцам, имеющий в законе образец знания и истины; как же, уча другого, не учишь себя самого? проповедуя не красть, крадешь? говоря «не прелюбодействуй», прелюбодействуешь; гнушаясь идолов, святотатствуешь; хвалишься законом, а нарушением его досаждаешь Богу». И опять тот же великий апостол говорит: «Как, проповедуя другим, сам останусь недостойным?»
Ради Бога, святые и преблаженные отцы, не принуждайте меня, грешного и скверного, плакаться вам о своих грехах среди лютых треволнений этого обманчивого и преходящего мира. Как могу я, нечистый и скверный душегубец, быть учителем, да еще в столь многомятежное и жестокое время? Пусть лучше Господь Бог, ради ваших святых молитв, примет мое писание как покаяние. А если вы хотите найти учителя – есть он среди вас, великий источник света, Кирилл. Почаще взирайте на его гроб и просвещайтесь. Ибо его учениками были великие подвижники, ваши наставники и отцы, передавшие и вам духовное наследство. Да будет вам наставлением святой устав великого чудотворца Кирилла, который принят у вас. Вот ваш учитель и наставник! У него учитесь, у него наставляйтесь, у него просвещайтесь, будьте тверды в его заветах, передавайте эту благодать и нам, нищим и убогим духом, а за дерзость простите, Бога ради. Вы ведь помните, святые отцы, как некогда случилось мне прийти в вашу пречестную обитель пречистой Богородицы и чудотворца Кирилла и как я, по милости Божьей, Пречистой Богородицы и по молитвам чудотворца Кирилла, обрел среди темных и мрачных мыслей небольшой просвет – зарю света Божия – и повелел тогдашнему игумену Кириллу с некоторыми из вас, братия (был тогда с игуменом Иоасаф, архимандрит Каменский, Сергий Колычев, ты, Никодим, ты, Антоний, а иных не упомню), тайно собраться в одной из келий, куда и сам я явился, уйдя от мирского мятежа и смятения; и в долгой беседе я открыл вам свое желание постричься в монахи и искушал, окаянный, вашу святость своими слабосильными словами. Вы же мне описали суровую монашескую жизнь. И когда я услышал об этой божественной жизни, сразу же возрадовалась моя окаянная душа и скверное сердце, ибо я нашел Божью узду для своего невоздержания и спасительное прибежище. С радостью я сообщил вам свое решение: если Бог даст мне постричься при жизни, совершу это только в этой пречестной обители пречистой Богородицы и чудотворца Кирилла; вы же тогда молились. Я же, окаянный, склонил свою скверную голову и припал к честным стопам тогдашнего вашего и моего игумена, прося на то благословения. Он же возложил на меня руку и благословил меня на это, как и всякого человека, пришедшего постричься.
И кажется мне, окаянному, что наполовину я уже чернец: хоть и не совсем еще отказался от мирской суеты, но уже ношу на себе благословение монашеского образа. И видел я уже, как многие корабли души моей, волнуемые лютыми бурями, находят спасительное пристанище. И поэтому, считая себя уже как бы вашим, беспокоясь о своей душе и боясь, как бы не испортилось пристанище моего спасения, я не мог вытерпеть и решился вам писать.
И вы, мои господа и отцы, ради Бога, простите меня, грешного, за высказанные вам суетные слова [следует цитата из византийского церковного деятеля и писателя III–IV вв. Илариона Великого, в которой Иларион «ужасается» из-за того, что его принуждают присваивать себе «учительский сан»].
И если такое светило так говорит о себе, что же делать мне, вместилищу всяких грехов и игралищу бесов? Хотел было я отказаться от этого, но раз вы меня принуждаете, то я, как говорит апостол Павел, буду вести себя как безумец и в своем безумии буду говорить с вами не как учитель, имеющий власть, но как раб, и подчинюсь вашему повелению, хоть и безмерно мое невежество.
И опять, как говорит то же великое светило Иларион, добавляя к предыдущему [следует другая цитата из Илариона, в которой Иларион, несмотря на свои сомнения, все же выражает согласие написать просимое «писание»].
Прочитав это, и я, окаянный, дерзнул написать, ибо кажется мне, окаянному, что такова Божья воля.
Поверьте мне, господа мои и отцы, свидетель Бог, пречистая Богородица и чудотворец Кирилл, что и того великого Илариона я до сих пор не читал и не видел и даже не слышал о нем, но когда я захотел к вам писать, то хотел выписать вам из послания Василия Амасийского, и, раскрыв книгу, нашел это послание великого Илариона, и, вникнув в него, увидел, что оно очень подходит к нынешнему случаю, и решил, что здесь заключается для нашей пользы некое Божье повеление, и поэтому дерзнул написать. Обратимся же, с Божьей помощью, к беседе. Вы принуждаете меня, святые отцы, и я, повинуясь, пишу вам ответ.
Прежде всего, господа мои и отцы, вы, по Божьей милости и молитвами Его Пречистой Матери и великого чудотворца Кирилла, имеете у себя устав этого великого отца, действующий у вас до сих пор. Имея такой устав, мужайтесь и держитесь его, но не как рабского ярма. Крепко держитесь заветов чудотворца и не позволяйте их разрушать [следует цитата из апостола Павла, призывающая крепко стоять за правду].
И вы, господа и отцы, стойте мужественно за заветы чудотворца и не уступайте в том, в чем вас просветили Бог, Пречистая Богородица и чудотворец, ибо сказано, что «свет инокам – ангелы и свет мирянам – иноки». И если уж свет станет тьмой, то в какой же мрак впадем мы – темные и окаянные! Помните, господа мои и святые отцы, что маккавеи только ради того, чтобы не есть свиного мяса, приняли мученический венец и почитаются наравне с мучениками за Христа; вспомните, как Елеазару сказал мучитель, чтобы он даже не ел свиное мясо, а только взял его в руку, чтобы можно было сказать людям, что Елеазар ест мясо. Доблестный же так на это ответил: «Восемьдесят лет Елеазару, а ни разу он не соблазнил людей Божьих. Как же ныне, будучи стариком, буду я совращать народ Израиля?» И так погиб. И божественный Златоуст пострадал от обидчиков, предостерегая царицу от лихоимства. Ибо не виноградник и не вдова были причиной этого зла, изгнания чудотворца, мук его и его тяжкой смерти во время принудительного путешествия. Это невежды рассказывают, что он пострадал за виноградник, а тот, кто прочтет его житие, узнает, что Златоуст пострадал за многих, а не только за виноградник. И с виноградником этим дело было не так просто, как рассказывают. Но был в Царьграде некий муж в боярском сане, и про него наклеветали царице, что он поносит ее за лихоимство. Она же, объятая гневом, заточила его вместе с детьми в Селунь [Салоники]. Тогда он попросил великого Златоуста помочь ему, но тот не упросил царицу, и все осталось как было. Там этот человек и скончался в заточении, но царица, неутомимая в своем гневе, захотела хитростью отнять убогий виноградник, который он оставил своей семье для прокормления. И если святые из-за столь малых вещей принимали такие страдания, сколь же сильнее, мои господа и отцы, следует вам пострадать ради заветов чудотворца. Так же как апостолы Христовы шли за ним на распятие и умерщвление и вместе с ним воскреснут, так и вам подобает следовать великому чудотворцу Кириллу, крепко держаться его заветов и бороться за истину, а не быть бегунами, бросающими щит и другие доспехи, – наоборот, возьмитесь за оружие Божье, да не предаст никто из вас заветов чудотворца за серебро, подобно Иуде или, как сейчас, ради удовлетворения своих страстей. Есть и у вас Анна и Кайафа – Шереметев и Хабаров, и есть Пилат – Варлаам Собакин, ибо он послан от царской власти, и есть Христос распинаемый – поруганные заветы чудотворца, ради Бога, святые отцы, ведь если вы в чем-нибудь малом допустите послабление, оно обратится в великое.
Вспомните, святые отцы, что писал к некоему иноку великий святитель и епископ Василий Амасийский и прочтите там, какого плача и огорчения достойны проступки ваших иноков и послабления им, какую радость и веселье они доставляют врагам и какой плач и скорбь верным! То, что там написано некоему монаху, относится и к вам и ко всем, которые ушли от бездны мирских страстей и богатства в иноческую жизнь, и ко всем, которые воспитались в иночестве [следуют обширные тексты из византийской церковной литературы, восхваляющие монашескую жизнь и порицающие нарушение монашеского устава].
Разве же вы не видите, что послабление в иноческой жизни достойно плача и скорби? Вы же ради Шереметева и Хабарова преступили заветы чудотворца и совершили такое послабление. А если мы по Божьему изволению решим у вас постричься, тогда к вам весь царский двор перейдет, а монастыря уже и не будет! Зачем тогда и монашество, зачем говорить: «Отрекаюсь от мира и всего, что в нем есть», если мир весь в очах? Как тогда терпеть скорби и великие напасти со всей братией в этом святом месте и быть в повиновении у игумена и в любви и послушании у всей братии, как говорится в иноческом обете? А Шереметеву как назвать вас братиею? Да у него и десятый холоп, который с ним в келье живет, ест лучше братии, которая обедает в трапезной. Великие светильники православия Сергий, Кирилл, Варлаам, Дмитрий и Пафнутий и многие преподобные Русской земли установили крепкие уставы иноческой жизни, необходимые для спасения души. А бояре, придя к вам, ввели свои распутные уставы: выходит, что не они у вас постриглись, а вы у них; не вы им учителя и законодатели, а они вам. И если вам устав Шереметева хорош – держите его, а устав Кирилла плох – оставьте его. Сегодня тот боярин один порок введет, завтра другой иное послабление введет, мало-помалу и весь крепкий монастырский уклад потеряет силу и пойдут мирские обычаи. Ведь во всех монастырях основатели сперва установили крепкие обычаи, а затем их уничтожили распутники. Чудотворец Кирилл был когда-то ив Симонове монастыре, а после него был там Сергий. Какие там были правила при чудотворце, узнаете, если прочтете его житие; но Сергий ввел уже некоторые послабления, а другие после него – еще больше; мало-помалу и дошло до того, что сейчас, как вы сами видите, в Симонове монастыре все, кроме тайных рабов Господних, только по одеянию иноки, а делается у них все, как у мирских, так же как в Чудовом монастыре, стоящем среди столицы перед нашими глазами, – и нам и вам это известно. Были там архимандриты: Иона, Исак Собака, Михайло, Вассиан Глазатый, Авраамий, – при всех них был этот монастырь одним из самых убогих. А при Лев-кии он сравнялся по благочинию с лучшими обителями, мало в чем уступая им в чистоте монашеской жизни. Смотрите сами, что дает силу: послабление или твердость? А вы над гробом Воротынского поставили церковь! Над Воротынским-то церковь, а над чудотворцем нет! Воротынский в церкви, а чудотворец за церковью! Видно и на Страшном суде Воротынский да Шереметев станут выше чудотворца: потому что Воротынский со своей церковью, а Шереметев со своим уставом, который для вас крепче, чем Кириллов. Я слышал, как один брат из ваших говорил, что хорошо сделала княгиня Воротынская. А я скажу: нехорошо, во-первых, потому что это образец гордости и высокомерия, ибо лишь царской власти следует воздавать честь церковью, гробницей и покровом. Это не только не спасение души, но и пагуба: спасение души бывает от всяческого смирения. А во-вторых, очень зазорно и то, что над Воротынским церковь, а над чудотворцем нету, и служит над ним всегда только один священник, а это меньше, чем собор. А если не всегда служит, то это совсем скверно; а остальное вы сами знаете лучше нас. А если бы у вас было церковное украшение общее, вам было бы прибыльнее, и лишнего расхода не было бы – все было бы вместе и молитва общая. Думаю, и Богу это было бы приятнее. Вот ведь на наших глазах только в монастырях преподобного Дионисия в Глушицах и великого чудотворца Александра на Свири бояре не постригаются, и эти монастыри по Божьей благодати славятся Монашескими подвигами. А у вас дали сперва Иоасафу Умному оловянную посуду в келью, потом дали Серапиону Сицкому и Ионе Ручкину, а Шереметеву – отдельный стол, да и кухня у него своя. Дашь ведь волю царю – надо и псарю; дашь послабление вельможе – надо и простому. Не рассказывайте мне о том римлянине, который славился своими добродетелями и все-таки жил такой жизнью: то ведь не установлено было, а было случайностью, и в пустыне было, недолго и без суеты, никого не соблазнило, ибо сказано в Евангелии: «Не надобно прийти соблазнам; горе тому человеку, через которого приходит соблазн!» Одно дело – жить одному, а другое дело – вместе с другими.
Господа мои, отцы преподобные! Вспомните вельможу, описанного в «Лестнице», – Исидора, прозванного Железным, который был князем Александрийским, а какого смирения достиг? Вспомните также и вельможу царя индийского Авенира: в какой одежде он явился на испытание – не в куньей, не в собольей. А Иоасаф, сын этого царя: как он, оставив царство, пешком пошел в Синаридскую пустынь, сменил царские одежды на власяницу и претерпел много бедствий, о которых раньше и не знал, как он достиг божественного Варлаама и какой жизнью стал жить вместе с ним – царской или постнической? Кто же был более велик – царский сын или неведомый пустынник? Принес ли царский сын с собой свои обычаи, или стал жить по обычаям пустынника даже и после его смерти? Вы сами знаете это гораздо лучше нас. А ведь у него много было своих Шереметевых. А Елизвой [Элесбоа], царь эфиопский, какой суровой жизнью жил? А как Савва Сербский отца, мать, братьев, родных и друзей вместе со всем царством и вельможами оставил и принял крест Христов и какие монашеские подвиги совершил? А как отец его Неманя, он же Симеон, с матерью его Марией ради его поучения оставили царство и сменили багряные одежды на монашеские и какое при этом они обрели земное утешение и небесную радость? А как великий князь Святоша, владевший великим княжением Киевским, постригся в Печерском монастыре и пятнадцать лет был там привратником и работал на всех, кто знал его и над кем он прежде сам властвовал? И не устыдился ради Христа такого унижения, что даже его братья вознегодовали на него. Они видели в этом унижение для своей державы, но ни сами, ни через других людей не могли отвратить его от этого замысла до дня его кончины, и даже после его кончины от его деревянного стула, на котором он сидел у ворот, бесы бывали отгоняемы. Вот какие подвиги совершали эти святые во имя Христа, а ведь у всех них были свои Шереметевы и Хабаровы. А как похоронен праведный цареградский патриарх, блаженный Игнатий, который был сыном царя и был, подобно Иоанну Крестителю, замучен кесарем Вардой за обличение его преступлений, ибо Варда жил с женой своего сына?
А если в монахах жить тяжело, надо было жить в боярах, а не постригаться. На этом, святые отцы, я могу и закончить мое нелепое пустословие. Я мог отвечать вам немногое, ибо вы все это в Божественном Писании знаете гораздо лучше нас, окаянных. Да и это немногое я сказал вам только потому, что вы меня к этому принудили. Вот уже год, как игумен Никодим был в Москве, а отдыха все нет: все Собакин и Шереметев! Что я им, отец духовный или начальник? Пусть как хотят, так и живут, если им спасение своей души не дорого! Долго ли будут длиться эти разговоры и смуты, суета и мятеж, распри и нашептывания и празднословие? И из-за чего? Из-за злобесного пса Василия Собакина, который не только не знает правил иноческой жизни, но не понимает даже, что такое чернец, а тем более – инок, что еще выше, чем чернец, Он даже в одежде монашеской не разбирается, не только в жизни. Или из-за бесова сына Иоанна Шереметева? Или из-за дурака и упыря Хабарова? Поистине, святые отцы, это не чернецы, а поругатели монашеского образа. Разве же вы не знаете отца Шереметева – Василия? Ведь его бесом звали! А как он постригся да пришел в Троице-Сергиев монастырь, так сошелся с Курцевыми. А Иоасаф, который был митрополитом, – с Коровиными, и начали они между собой ссориться, тут все и началось. И в какое убожество впала эта святая обитель, известно всем, имеющим разум.
А до этого времени в Троице были крепкие порядки; мы сами это видели: когда мы приезжали к ним, они потчевали множество людей, а сами блюли благочестие. Однажды мы в этом убедились собственными глазами во время нашего приезда. Дворецким тогда у нас был князь Иоанн Кубенский. Когда мы приехали, благовестили ко всенощной; у нас же кончилась еда, взятая в дорогу. Он и захотел поесть и попить – из жажды, а не для удовольствия. А старец Симон Шубин и другие, которые были с ним, не из самых главных (главные давно разошлись по кельям), сказали ему как бы шутя: «Поздно, князь Иван, уже благовестят». Сел он за еду – с одного конца стола ест, а они с другого конца отсылают. Захотел он попить, хватился хлебнуть, а там уже ни капельки не осталось: все отнесено в погреб. Такие были крепкие порядки в Троице – и ведь для мирянина, не только для чернецов! А слышал я от многих, что были в этом святом месте и такие старцы, которые, когда приезжали наши бояре и вельможи, их потчевали, а сами ни к чему не прикасались, если вельможи их заставляли в неподобающее время, и даже в подобающее время – и тогда едва прикасались. А: про порядки, которые были в этом святом месте в древние времена, я слышал еще более удивительные вещи: было это, когда к монастырю Живоначальной Троицы приезжал помолиться к гробу Сергия-чудотворца преподобный чудотворец Пафнутий и жившая там братия вела с ним духовную беседу. И когда он захотел уйти, они из духовной любви к нему проводили его за ворота. И тогда, вспомнив завет преподобного Сергия – не выходить за ворота, – они стали на молитву и преподобного Пафнутия побудили молиться вместе с ними. И об этом молились и затем разошлись. И даже ради такой духовной любви не пренебрегали отеческими заповедями, а не то что ради чувственных удовольствий! Вот какие были в этом святом месте крепкие порядки в эти древние времена. Ныне же, за наши грехи, монастырь этот хуже Песношского, как в те времена была Песношь.
А все это послабление начало твориться из-за Василия Шереметева, подобно тому как в Царьграде все зло началось от царей Льва Исавра и его сына Константина На-возоименного [Копронима]. Ведь Лев только посеял семена злочестия, Константин же обратил царствующий град от благочестия к мраку: так и Вассиан Шереметев своими кознями разрушил отшельническую жизнь в Троице-Сергиевом монастыре вблизи столицы. Так же и сын его Иона стремится погубить последнее светило, сияющее, как солнце, и уничтожить спасительное пристанище для душ: отшельническую жизнь в Кирилловом монастыре, в самом пустынном месте. Ведь этот Шереметев, когда он еще был в миру, первый вместе с Висковатым перестал ходить крестным ходом. А глядя на это, и все перестали ходить. А до этого времени все православные христиане, с женами и с младенцами, участвовали в крестном ходе и в те дни не торговали ничем, кроме съестного. А кто попробует торговать, с тех взимали пеню. И такой благочестивый обычай погиб из-за Шереметевых. Вот каковы Шереметевы! Кажется нам, что они таким же образом хотят истребить благочестие и в Кирилловом монастыре. А если кто заподозрит нас в ненависти к Шереметевым или в пристрастии к Собакиным, то свидетель Бог, Пречистая Богородица и чудотворец Кирилл, что я говорю это ради монастырского порядка и искоренения послаблений. Слышали мы, что на праздник у вас в Кириллове монастыре были розданы братии свечи не по правилам, а некоторые при этом и служебника обижали. А прежде даже Иоасаф-митрополит не мог уговорить Алексия Айгустова, чтобы тот прибавил нескольких поваров к тому небольшому числу, которое было при чудотворце. Немало и других было в монастыре строгостей, и прежние старцы твердо стояли и настаивали даже на мелочах. А когда мы в юности впервые были в Кирилловом монастыре, мы как-то однажды опоздали ужинать из-за того, что у вас в Кириллове в летнюю пору не отличить дня от ночи, а также по юношеским привычкам. А в то время помощником келаря [монаха, ведающего хозяйством монастыря] был у вас тогда Исайя Немой. И вот кто-то из тех, кто был приставлен к нашему столу, попросил стерлядей, а Исайи в то время не было – был он у себя в келье, и они с трудом едва его привели, и тот, кто был приставлен к нашему столу, спросил его о стерлядях или иной рыбе. А он так ответил: «Не было мне об этом приказа; что мне приказали, то я вам и приготовил, а сейчас ночь – взять негде. Государя боюсь, а Бога надо больше бояться». Вот какие у вас тогда были крепкие порядки: «правду говорить и перед царями не стыдился», как сказал пророк. Ради истины праведно и возражать царям, но не ради чего-либо иного. А ныне у вас Шереметев сидит в келье словно царь, а Хабаров и другие чернецы к нему приходят и едят и пьют словно в миру. А Шереметев, не то со свадьбы, не то с родин, рассылает по кельям пастилу, коврижки и иные пряные искусные яства, а за монастырем у него двор, а в нем на год всяких запасов. Вы же ему ни слова не скажете против такого великого и пагубного нарушения монастырских порядков. Больше и говорить не буду: поверю вашим душам! А то ведь некоторые говорят, будто и вино горячее потихоньку приносили Шереметеву в келью, – так ведь в монастырях зазорно и фряжские [итальянские] вина пить, а не только что горячие. Это ли путь спасения, это ли монашеская жизнь? Неужели вам нечем было кормить Шереметева, что ему пришлось завести особые годовые запасы? Милые мои! До сих пор Кириллов монастырь прокармливал целые области в голодные времена, а теперь, в самое урожайное время, если бы вас Шереметев не прокормил, вы бы все с голоду перемерли. Хорошо ли, чтобы в Кирилловом монастыре завелись такие порядки, которые заводил митрополит Иоасаф, пировавший в Троицком монастыре с клирошанами, или Мисаил Сукин, живший в Никитском и других монастырях как вельможа, или Иона Мотякин и другие люди, не желающие соблюдать монастырские порядки? А Иона Шереметев хочет жить, не подчиняясь правилам, так же как отец его жил. Про отца его хоть можно было сказать, что он неволей, с горя в монахи постригся. Да и о таких Лествичник писал: «Видел я насильственно постриженных, которые стали праведнее вольных». Так те ведь невольные! А ведь Иону Шереметева никто взашей не толкал: чего же он бесчинствует?
Но если, может быть, такие поступки у вас считаются приличными, то дело ваше: Бог свидетель, я пишу это, только беспокоясь о нарушении монастырских порядков. Гнев на Шереметевых тут ни при чем: у него ведь имеются братья в миру, и мне есть на кого положить опалу. Кто же будет надругаться над монахом и возлагать на него опалу! А если кто скажет, что я ради Собакиных, так мне из-за Собакиных нечего беспокоиться. Варлаамовы племянники хотели меня с детьми чародейством извести, а Бог меня от них спас: их злодейство раскрылось, и из-за этого все и произошло. Мне за своих душегубцев мстить незачем. Одно только было мне досадно, что вы моего слова не послушались. Собакин приехал с моим поручением, а вы его не уважили, да еще и поносили его моим именем, что и рассудилось судом Божиим. А следовало бы ради моего слова и ради нас пренебречь его дуростью и поступить с ним кротко. Шереметев же приехал сам по себе, и вы потому его чтите и бережете. Это – не то что Собакин; Шереметев дороже моего слова; Собакин приехал с моим словом и погиб, а Шереметев – сам по себе и воскрес. Но стоит ли ради Шереметева целый год устраивать мятеж и волновать такую великую обитель? Новый Сильвестр на вас наскочил: видно, вы одной с ним породы. Но если я гневался на Шереметевых за Собаки-на и за пренебрежение к моему слову, то за все это я воздал им еще в миру. Ныне же, поистине, я писал, беспокоясь о нарушении монастырских порядков. Не было бы у вас в обители тех пороков, не пришлось бы и Собаки-ну с Шереметевым браниться. Слышал я, как кто-то из братьев вашей обители говорил нелепые слова, что у Шереметева с Собакиным давняя мирская вражда. Так какой же это путь спасения и чего стоит ваше учительство, если и после пострижения прежняя вражда не разрушается? Так вы отрекаетесь от мира и от всего мирского и, отрезая волоса, отрезаете и унижающие суетные мысли, так вы следуете повелению апостола: «жить обновленной жизнью»? Сказал ведь Господь: «Оставьте порочным мертвецам погребать свои пороки, как и своих мертвецов. Вы же, шествуя, возвещайте царство Божие». И если уж пострижение не разрушает мирской вражды, тогда, видно, и царство, и боярство, и любая мирская слава сохранится в монашестве, и кто был велик в бельцах, будет велик и в чернецах? Тогда уж и в Царствии Небесном так же будет: кто здесь богат и могуществен, будет и там богат и могуществен? Так ведь это подобно лживому учению Магомета, который говорил: у кого здесь богатства много, тот и там будет богат, кто здесь в силе и славе, тот и там будет. Он и другое многое лгал. Это ли путь спасения, если и в монастыре боярин не сострижет боярства, а холоп не освободится от холопства? Как же будет с апостольским словом: «Нет ни эллина, ни скифа, ни раба, ни свободного, все едины во Христе»? Как же они едины, если боярин – по-старому боярин, а холоп – по-старому холоп? А разве апостол Павел не называл Анисима, бывшего раба Филимона, его братом? А вы и чужих холопов к боярам не приравниваете. А в здешних монастырях до последнего времени держалось равенство между холопами, боярами и торговыми мужиками. В Троице при нашем отце келарем был Нифонт, холоп Ряполовского, а с Вельским с одного блюда ел. На правом клиросе стояли Лопотало и Варлаам, неизвестно какого происхождения, а на левом – Варлаам, сын Александра Васильевича Оболенского. Видите: когда был настоящий путь спасения, холоп был равен Вельскому, а сын знатного князя делал одно дело с мужиками. Да и при нас на правом клиросе был Игнатий Курачев, белозерец, а на левом – Федорит Ступищин, и он ничем не отличался от других клирошан, да и много других таких случаев было до сих пор. А в Правилах святого Василия написано: «Если чернец хвалится при других благородством происхождения, то пусть за это постится 8 дней в совершает 80 поклонов в день». А ныне то и слово: тот знатен, а тот еще выше, – так тут и братства нет. Ведь когда люди равны, тут и братство, а коли не равны, какому тут быть братству? А так и иноческая жизнь невозможна. Теперь же бояре своими пороками разрушили порядок во всех монастырях. Скажу еще более страшную вещь: как рыбак Петр и поселянин Иоанн Богослов будут судить царя Давида, о котором Бог сказал, что он пришелся ему по сердцу, и славного царя
Соломона, о котором Господь сказал, что «нет под солнцем человека, украшенного такими царственными достоинствами и славой», и великого царя Константина и своих мучителей и всех сильных царей, господствовавших над вселенной? Двенадцать скромных людей будут их судить. Да еще того страшнее: родившая без греха Господа нашего Христа и первый среди людей человек, креститель Христов, будут стоять, а рыболовы будут сидеть на 12 престолах и судить всю вселенную. А вам как своего Кирилла поставить рядом с Шереметевым – кто из них выше? Шереметев постригся из бояр, а Кирилл даже приказным дьяком не был! Видите, куда завели вас послабления? Как сказал апостол Павел: «Не впадайте во зло, ибо злые слова растлевают благие обычаи». И пусть никто не говорит мне этих постыдных слов: если вам с боярами не знаться, монастырь без даяний оскудеет. Сергей, Кирилл, Варлаам, Димитрий и другие многие святые не гонялись за боярами, но бояре за ними гонялись, и обители их росли: монастыри поддерживаются благочестием и не оскудевают. Иссякло в Троице-Сергиевом монастыре благочестие – и монастырь оскудел: никто у них не постригается и никто им ничего не дает. А в Сторожевском монастыре до чего допились? Некому и затворить монастырь, на трапезе трава растет. А мы видели, как у них было больше восьмидесяти человек братии и по одиннадцать человек на клиросе: монастыри разрастаются благодаря благочестивой жизни, а не из-за послаблений [следуют обширные выписки из Илариона Великого, предостерегающие иноков против «мирских» соблазнов].
Это – лишь малое из многого. Вы сами знаете всё лучше нас; если же хотите еще больше узнать, можете многое найти в божественных писаниях. А если вы напомните, что я забрал Варлаама из монастыря, обнаружив этим милость к нему и враждебность к вам, то Бог свидетель, что мы сделали это только потому, что, когда возникло это волнение и вы сообщили об этом нам, мы захотели наказать Варлаама за его бесчинство по монастырским правилам. Племянники же его нам говорили, что вы его притесняли ради Шереметева. А Собакины тогда еще не совершили измены против нас. И мы из милости к ним велели Варлааму явиться к нам и хотели его расспросить, из-за чего у них возникала вражда, и приказать ему, чтобы он сохранял терпение, если вы будете его притеснять, ибо притеснения и обиды помогают душевному спасению иноков. Но в ту зиму мы за ним потому не послали, что мы были заняты походом в Немецкую [Ливонскую] землю. Когда же мы вернулись из похода, то послали за ним, расспрашивали его, и он стал говорить вздор – доносить на вас, что будто вы говорите о нас неподобающие и оскорбительные слова. А я на это плюнул и выругал его. Но он продолжал говорить нелепости, настаивая, что говорит правду. Затем я расспрашивал его о жизни в монастыре, и он стал говорить невесть что, и оказалось, что он не только не знает иноческой жизни и одежды, но вообще не понимает, что чернецы, и хочет такой же жизни и чести, в миру. И видя его сатанинское стремление к мирской суете, мы его и отпустили жить суетной жизнью. Пусть сам отвечает за свою душу, если не ищет душевного спасения. А к вам его, поистине, потому не послали, что не хотели огорчать себя и волновать вас. Он же очень хотел к вам. А он – настоящий мужик, врет, сам не зная что. Вы тоже нехорошо поступили, что прислали его как бы из тюрьмы, а старец соборный при нем, словно пристав. А он явился как государь какой-то. И вы еще прислали с ним к нам подарки, да к тому же ножи, как будто вы хотите нам вреда. Как же можно посылать подарки с такой сатанинской враждебностью? Вам следовало его отпустить и отправить с ним молодых монахов. А посылать подарки при таком нехорошем деле неприлично. Все равно соборный старец ничего не мог ни прибавить, ни убавить, унять его он не сумел; все, что он захотел врать, – он соврал, что мы захотели слушать – выслушали: соборный старец ничего не ухудшил и не улучшил. Все равно мы Варлааму ни в чем не поверили. Свидетель Бог, Пречистая Богородица и чудотворец, что я беспокоюсь о нарушении монастырских порядков, а не на Шереметева гневаюсь. Если же кто скажет, что это жестоко и что Шереметев вправду болен, то, если ему нужно послабление, пусть ест один в келье с келейником. А сходиться к нему зачем, да пировать, да яства в келье на что? До сих пор в Кириллове лишней иголки с ниткой не держали, а не только других вещей. А двор за монастырем и запасы на что? Все это беззаконие, а не нужда. Если нужда, пусть он ест в келье, как нищий: кус хлеба, звено рыбы да чашку квасу. Если же вы хотите дать ему еще какие-нибудь послабления, то вы давайте сколько хотите, но пусть хотя бы ест один, а сходок и пиров не было бы, как прежде у вас водилось. А если кто хочет прийти к нему ради беседы духовной, пускай приходит не в трапезное время, чтобы в это время еды и питья не было, – так это будет действительно духовная беседа. Подарки же, которые ему присылают братья, пусть отдает в монастырское хозяйство, а у себя в келье таких вещей не держит. Пусть то, что к нему пришлют, будет разделено на всю братию, а не дано двум или трем монахам по дружбе и пристрастию. Если ему чего-нибудь не хватает, пусть временно держит. И иное что можно – тем его услаждайте. Но давайте ему из монастырских запасов, и пусть пользуется один в келье, чтобы не возбуждать соблазна. А люди его пусть при монастыре не живут. Если же приедет кто-нибудь от его братьев с письмом, едой или подарками, пусть поживет дня два-три, возьмет ответ и едет прочь, – и ему будет хорошо, и монастырю безмятежно. Мы еще в детстве слышали, что таковы были правила и в вашем монастыре, да и в других монастырях, где по-божественному жили. Мы и написали вам все лучшее, что нам известно. А вы теперь прислали нам грамоту, и нет нам отдыха от вас из-за Шереметева. Вы пишете, что я передавал вам через старца Антония, чтобы Шереметев и Хабаров ели в общей трапезной с братией. Я передавал это только ради соблюдения монастырских порядков, а Шереметев увидел в этом опалу на него. Я писал только то, что я знал из обычаев вашего и других крепких монастырей, и для того, чтобы он мог спокойно жить в келье, не волнуя монастырь, – хорошо, если и вы его предоставите тихой жизни. А не потому ли вам так жаль Шереметева, что его братья до сих пор не перестают посылать в Крым и навлекать бусурман [мусульман] на христиан? Хабаров велит мне перевести его в другой монастырь, но я не стану содействовать его скверной жизни. Видно, уж очень надоело! Иноческое житье – не игрушка. Три дня в чернецах, а седьмой монастырь меняет! Пока он был в миру, только и знал, что образа складывать, переплетать книги в бархат с серебряными застежками и жуками, аналои убирать, жить в затворничестве, кельи ставить, вечно четки в руках носить. А ныне ему с братией вместе есть тяжело! Надо молиться на четках не по скрижалям каменным, а по скрижалям сердец человеческих! Я видел, как по четкам матерно бранятся! Что в тех четках? Нечего мне писать о Хабарове – пусть как хочет, так и дурачится. А что Шереметев говорит, что его болезнь мне известна, – так ведь не для всякого же лежебоки нарушать святые правила.
Написал я вам малое из многого из любви к вам и для укрепления иноческой жизни, вы же это знаете лучше нас. Если же хотите, найдете многое в Божественном Писании. А мы к вам больше писать не можем, да и нечего писать. Это – конец моего к вам письма. А вперед бы вы нам о Шереметеве и других нелепицах не докучали: мы отвечать не будем. Если вам благочестие не нужно, а желательно нечестие, то это дело ваше! Скуйте Шереметеву хоть золотые сосуды и воздайте ему царские почести – ваше дело. Установите вместе с Шереметевым свои правила, а правила чудотворца отставьте – так хорошо будет. Как лучше, так и делайте! Вы сами знаете; делайте как хотите, а мне ни до чего дела нет! Больше не докучайте: поистине, ничего не отвечу. А злокозненную грамоту, которую вам весной прислали Собакины от моего имени, сравните повнимательней с моим нынешним письмом, а затем уже решайте, верить ли дальше нелепицам.
Да пребудут с вами и с нами милость Бога мира и Богородицы и молитвы чудотворца Кирилла. Аминь. А мы вам, мои господа и отцы, челом бьем до земли.
Послание польскому королю Стефану Баторию (1581)
А это – грамота от государя к королю, пересланная с его гонцом Криштофом Держком
Божьей [следует перечисление атрибутов] милостью мы, смиренный Иван Васильевич, удостоились быть носителем крестоносной хоругви и креста Христова, Российского царства и иных многих государств и царств скипетродержате-лем, царь и великий князь всея Руси [следует полный титул], по Божьему изволению, а не по многомятежному желанию человечества, – Стефану, Божьей милостью королю Польскому [следует титул], князю Семиградскому и иных.
Прислал ты к нам гонца своего Криштофа Держка с грамотой; а в грамоте своей писал нам, что наши полномочные послы – дворянин и наместник муромский Остафий Михайлович Пушкин и дворянин наш и наместник шацкий Федор Писемский и дьяк Иван Андреев сын Трифонов – прибыли к тебе с нашей верительной грамотой, в которой мы просили тебя доверять их словам, сказанным от нашего имени. Ты пишешь, что они объявили тебе, что пришли со всеми необходимыми полномочиями, чтобы заключить христианский мир; но когда ты им позволил вести переговоры с панами твоей рады, они потребовали сохранения за нами четырех замков в Ливонской земле: Новгородка Ливонского [Нейгаузен], Сыренска [Нейшлос],
Адежа [Неймюль] и Ругодива [Нарва], да еще прибавили к этому города, которые в прошлом году с помощью Божьей перешли в твои руки; за это они, по твоим словам, должны были быть отправлены назад, не окончив переговоров. А затем они попросили, чтобы ты дозволил им послать к нам за полномочиями о всех объявленных тобою условиях мира и дружбы, и ты разрешил им это. Ты хочешь теперь, чтобы, ознакомившись с посланием наших послов, мы дали им достаточные указания об этом и прислали грамоту со всеми полномочиями для заключения христианского мира и установления дружбы и братства между нами; удостоверившись в этом, ты согласишься заключить мир. А указания и полномочия своим послам ты просишь послать не мешкая, ибо для тебя убыточно держать внутри своего государства набранные войска, а если подвинуть их ближе к границе, тогда, по твоим словам, и нашему государству не избежать убытков. Ты пишешь также, что велел нашим послам упомянуть город Себеж, построенный на земле Полоцкой, не ради какой-нибудь корысти, а только для того, чтобы установленная дружба не была нарушена своевольными людьми, ибо возле Себежа всюду расположены села и люди полоцкие; нам же, пишешь ты, следует мириться так, чтобы доброе дело нерушимо укрепилось на благо христиан, а дружба между нами все более усиливалась. Но ты предлагаешь это только на наше усмотрение и решение, а сам ты ради блага христиан не собираешься этим малым делом разрушать больших. Тех же твоих купцов, которые без всякой вины задержаны в нашей земле, ты просишь добровольно выпустить со всем их имуществом и тем самым дать тебе доказательство нашей склонности и готовности к дружбе. С этой своей грамотой ты послал к нам своего дворянина Криштофа Держка, и ты просишь без всякой задержки отпустить его к тебе, чтобы он не опоздал к сроку, указанному нашим послам.
Твои же паны, как сообщают наши послы, дворянин и наместник муромский Остафий Михайлович Пушкин с товарищами, говорили им от твоего имени, что ты с нами помиришься, только если мы уступим тебе всю Ливонскую землю до последней пяди, что Велиж, Усвят и Озерище – все это уже у тебя, а Луки Великие, Заволочье и Холм беспрекословно оставлены нами при отступлении и что мы должны разрушить город Себеж да еще уплатить тебе четыреста тысяч золотых червонцев за твой убыток, что ты снаряжался, отправляясь воевать наши земли. Мы никогда еще не встречали такой самоуверенности и недоумеваем: ведь нынче ты собираешься мириться, а твоя рада предъявляет такие безмерные требования – чего же они потребуют, прервав мирные переговоры? Твои паны попрекали наших послов, что они приехали торговать Ливонской землей. Так что же: если наши послы торгуют Ливонской землей, то это плохо, а если твои паны нами и нашими владениями играют и из гордости предлагают невозможное – это хорошо? Да это не торговля была, а переговоры.
А когда в вашем государстве были благочестивые христианские государи – от Казимира до нынешнего Сигизмунда Августа, они жалели проливать христианскую кровь и посылали к нам своих послов, и наши послы к ним ездили, и наши бояре вели с их послами предварительные переговоры и неоднократно принимали решения, выгодные для обеих сторон, чтобы христианская кровь не лилась напрасно и между государствами царили мир и спокойствие, – вот к чему стремились паны в прежние времена. Ездят, бывало, туда и обратно, побранятся с послами и снова помирятся, и делают дело долго, а не в один час обернутся. А ныне мы видим и слышим, что в твоей земле христианство умаляется; поэтому-то твоя рада, не беспокоясь о кровопролитии среди христиан, действует наскоро. И ты бы, король Стефан, припомнил все это и рассудил: по христианскому ли это обычаю делается?
Когда послал ты к нам своих полномочных послов – воеводу мазовецкого Стефана Крыйского с товарищами, то они без всякого принуждения договорились с нашими боярами, написали от твоего имени грамоту, привесили к этой грамоте свои печати и присягнули, целуя крест, что, когда приедут наши послы, ты напишешь такую же свою грамоту, какую они написали в Москве, привесишь к ней свою печать и присягнешь, что будешь соблюдать эту грамоту в течение указанных лет, а наших послов отпустишь с той своей грамотой, не задерживая.
Мы же, согласно решению твоих послов и наших бояр, послали к тебе своих послов – дворецкого Тверского и наместника муромского Михаила Долматовича Карпова, своего казначея и наместника тульского Петра Ивановича Головина и дьяка Тарасия-Курбата Григорьева сына Грамотина – довести до конца то дело, о котором договорились твои послы, взять у тебя грамоту о перемирии и привести тебя на той грамоте к присяге. Но наш полномочный посол Михаил Долматович Карпов скончался неизвестно от чего, а когда его товарищи, наш казначей и наместник тульский Петр Иванович Головин и наш дьяк Тарасий-Курбат Григорьев сын Грамотин, пришли к тебе, то ты пренебрег договором, отказался следовать присяге твоих послов, предал наших послов бесчестию и насильно посадил их под стражу как узников. А отказались вести с тобою переговоры наши послы потому, что они, увидя твою надменность, когда ты не встал при произнесении нашего имени и не спросил о нашем здоровье, не решались без нашего ведома стерпеть это. Отныне же, как бы надменно ты ни поступал, мы ни на что не будем отвечать. А вести переговоры с твоими управителями у себя в доме нашим послам не подобало: при предках твоих никогда так не бывало. Но много говорить об этом здесь нет надобности. Ты же прислал к нам своего гонца Петра Гарабурду с непристойной грамотой, а сам начал собирать против нас войска из многих земель. А в грамоте, присланной с Петром Гарабурдой, было написано, чтобы мы отказались от условий, принятых твоими послами, и составили новый наказ своим послам и велели им снова договариваться о Ливонской земле. Где же это ведется, чтобы нарушать скрепленное присягой? Даже если послы совершают что-нибудь дурное, то и тут не нарушают соглашения, а ждут истечения срока, установленного договором; послов за их вину наказывают, а что сделано, не переделывают, нигде не переделывают и присяги на кресте не нарушают. Не только в христианских государствах не принято нарушать присягу, как ты захотел сделать (называясь христианским государем, ты захотел действовать не по-христиански, надругаясь над нашей присягой и вопреки присяге твоих послов, сделанной за тебя, захотел делать все сызнова – это нигде не ведется!), но и в бусурманских [мусульманских] государствах не принято нарушать клятву; даже бусурмане, если они государи почтенные и разумные, держат клятву крепко и не навлекают на себя хулы, а тех, кто нарушит обещание, укоряют и хулят и нигде не нарушают обещанного. Да и у предков твоих этого не бывало, чтобы нарушить то, о чем послы договорились: ты установил новый обычай! Прикажи поискать во всех своих книгах – ни при Ольгерде, ни при Ягайле, ни при Витовте, ни при Казимире, ни при Альбрехте, ни при Александре, ни при Сигизмунде Первом, ни в наше время при Сигизмунде Августе никогда не поступали по твоему новому обычаю. И если уж ты этих прежних государей называешь своими предками – чего же ты по их установлениям не действуешь, а заводишь свои новые обычаи, которые приводят к пролитию невинной христианской крови? Те прежние государи, предки твои, не нарушали обещаний своих послов. Узнав о таком неподобающем деле, мы задержали твоего гонца Петра Гарабурду, ожидая, что ты согласишься на достойное соглашение и доведешь дело с нашими послами до конца.
И тут мы узнали, что ты готовишься к войне. Тогда мы отправили к тебе твоего гонца Петра Гарабурду, а с ним своего гонца Андрея Михалкова с грамотой, в которой написали, что нельзя так поступать: отменить присягу и все делать заново; тебе следовало довести до конца то соглашение, которое заключили твои послы с нашими боярами; а о Ливонской земле ты должен прислать к нам других своих послов, и мы поручим боярам договориться с ними как должно. И ты, не послушав этого, впал в еще большую ярость и, нарушив присягу своих послов, выгнал наших послов из своей земли, как каких-то злодеев, не допустив их до свидания с тобой. С ними ты наспех прислал к нам своего гонца Венцдава Лопатинского с грамотой, а в ней написал о нашем государском величестве многие несправедливые слова и укоры, которых не стоит подробно повторять, а после этого отпустил к нам нашего гонца Андрея, прислав с ним грамоту, также наполненную яростью. Сам же ты пошел войной со многими людьми из разных земель и с нашими изменниками – Курбским, Заболоцким, Тетериным и другими. И нашу вотчину, город Полоцк, взял изменой: наши воеводы и люди плохо дрались против тебя и изменнически сдали тебе город Полоцк. Ты же, идя на Полоцк, сам писал нашим людям грамоту, чтобы они нам изменяли и переходили к тебе с крепостями и городами, и хвалился, что отомстишь нам за наших изменников. Не на войско надеешься – на изменников! А мы, не ожидая, что ты так поступишь, и надеясь на присягу твоих послов (ведь ты поступил так, как от веку не бывало!), пошли было очищать свою вотчину, Ливонскую землю. Но когда мы пришли в свою вотчину, в Псков, до нас дошла весть о тебе, что ты пришел с войной к нашей вотчине, к Полоцку, и мы, не желая, вопреки присяге, начинать с тобой кровопролитие, сами против тебя не пошли и большого числа людей не послали, а послали лишь немногих людей к Соколу разведать о тебе. Тем временем твой воевода Виленский, придя со многими людьми к Соколу, необыкновенным способом зажег город Сокол и перебил наших людей, а над мертвыми надругался беззаконным образом, как не слыхано и у неверных; убить кого-нибудь в бою и оставить – это военный обычай, а твои люди поступили собачьим обычаем: выбирали трупы лучших воевод и детей боярских, разрезали у них животы и вынимали у них сало и желчь как бы для колдовства. Ты пишешь и называешь себя государем христианским, а дела у тебя делаются недостойные христианских обычаев: христианам не подобает радоваться крови и убийствам и действовать подобно варварам. И мы, всё еще сохраняя терпение и надеясь, что ты умеришь свои притязания, разрешили своим боярам снестись с твоими панами, да и сами неоднократно с тобой сносились. Но ты возгордился безмерно и не захотел делать так, как велось при твоих предках, и не пожелал послать к нам послов по прежним обычаям, а начал снаряжать войско против нашей земли. В грамоте же, которую ты прислал нам со своим гонцом Венцлавом Лопатинским, написано, что наши послы «призваны перед твой маестат» – как будто это какие-то безвестные сироты, а не послы, и поставили их, этих сирот, у порога дверей, и оттуда они беседуют с тобой как с Богом на небесах: так выглядит это «призвание послов перед твой маестат» и твоя безмерная гордость! Ни в каких землях такого не слыхано: когда к великому государю приходят послы не только от равного, но даже и не от великого государя, то держат их по посольским обычаям, а не как простых людей, не как данников, не ставят их «перед маестатом». Также, когда ты прислал нам со слугой наших бояр Левой Стремоуховым свою охранную грамоту для наших послов (а твои паны написали нашим боярам, чтобы мы по этой охранной грамоте послали своих послов), то эта грамота оказалась написана не таким образом, как пишутся охранные грамоты для послов: твоя грамота написана как бы для мелких купцов, проезжающих через твое государство. На что похоже такое высокомерие? Ты бы даже своему воеводе Виленскому не написал таких укоров, какие заключены в этой грамоте. Таких укоров мы не слышали ни от турецкого, ни от иных бусурманских государей. Но мы, всё еще сохраняя терпение, чтобы не допустить пролития христианской крови, послали к тебе своего дворянина Григория Афанасьевича Нащокина, а в грамоте писали тебе, чтобы ты послал к нам своих послов по прежнему обычаю. Устно же мы передали тебе с этим дворянином, чтобы ты, если не захочешь послать к нам послов по прежнему обычаю, прислал нам подобающую охранную грамоту для наших послов, а не такую, какую ты послал с Левой Стремоуховым, и тогда мы к тебе тотчас же пошлем своих послов, хотя это и противоречит прежним обычаям, а ты бы дожидался наших послов в своем государстве. Ты отпустил к нам нашего дворянина Григория с грамотой к нам, но послать по прежнему обычаю послов не пожелал. А в своей грамоте ты писал, чтобы мы прислали к тебе своих послов, и прислал на наших послов охранную грамоту, но указал такой срок для прибытия послов, что невозможно было поспеть не только послам, но и гонцу. А сам, желая пролития христианской крови, как только отпустил нашего дворянина Григория, тотчас же, не дожидаясь наших послов, сел на коня и пошел войной на нашу землю. А при предках твоих не принято было воевать, пока послы едут; только когда послы чего-нибудь натворят, тогда начинали войну, да и то не сразу. А мириться с мечом в руках, как теперь при тебе, – какой же это мир?
И мы, видя, что ты не щадишь христианства, спешно послали к тебе своих послов – своего стольника и наместника нижегородского князя Ивана Васильевича Сицкого-Ярославского, своего думного дворянина и наместника елатмовского Романа Михайловича Пивова и дьяка своего Фому-Дружину Пантелеева сына Петелина. А перед ними послали к тебе своего слугу Федьку Шишмарева с грамотой, прося, чтобы ты подождал наших послов в своей земле. Этот наш гонец встретил тебя на дороге вблизи Витебска, но ты даже не взглянул на нашу грамоту, а сам пошел на нашу землю военным походом, никого не пропуская и не щадя христианской крови. И мы велели своим послам идти к тебе в военный стан, хотя еще никогда не бывало, чтобы послы находились в войске. Мы и тут хотели тебя ублаготворить, да не ублаготворили – ты и в Витебске не подождал наших послов и пошел на нашу землю войной, а наших послов велел вести за собою не спеша. А тем временем наши изменники по твоим жалованным грамотам уступили твоим людям Велиж, Усвят и Озерище, а сам ты пошел к Лукам, а наших послов велел вести за собой. И, придя к Лукам, ты начал приступ, а нашим послам велел вести переговоры, но какие же тут могут быть переговоры? Сколько льется неповинной христианской крови, а послам вести переговоры! А твои паны, приходя к нашим послам, говорили, отрубая одним словом: либо сделай так, тогда будет мир, а не сделают так, как говорят паны, тогда миру не будет. Что же это за мир? Паны с послами в шатре говорят о мире, а в то же время по городу бьют непрерывно, – что ж тут послам с панами твоими делать? А когда ты занял город, тут послам уже и посольствовать нечего – тут уже всему их посольству конец! А к нам прислал ты своего гонца Григория Лазовицкого с грамотой и с ним отпустил нашего сына боярского Никифора Сущова, а предлагал при этом неподобающее дело, которое не может осуществиться, а другого своего гонца Гавриила Любощинского прислал к нам с сообщением, что взял Луки, как бы грозя нам и хвастаясь. А сроки ты устанавливаешь невозможные, так что не только наши гонцы к тебе, но и твои гонцы к нам за такие сроки не могут приехать; ездят же они по дорогам лениво, а из-за этого льется невинная христианская кровь. И такого нечестия даже в бусурманских государствах не слыхано, чтобы войска сражались, а послы тут же вели переговоры. Если послы – то они и ведут переговоры, а если хотят воевать, то выставляют какую-нибудь причину, прерывают переговоры и шлют войска. Всю осень таскал ты за собой наших послов, да и всю зиму продержал их у себя, а отпустил их ни с чем, за все это укоряя и ругая нас. А когда послы наши были у тебя в Варшаве, твои паны отказались от тех условий, о которых они же сами говорили нашим послам под Невелем. Когда же паны твоей рады приходили к нашим послам с ответом, вместе с ними пришло человек с сорок твоих людей, а твои паны сказали послам, что это твоя младшая рада. Ни при каких твоих предках не бывало, чтобы при переговорах были иные люди, кроме радных панов. Видно, твоя рада, желая лить христианскую кровь, всю твою землю склоняет к пролитию христианской крови. Побеспокоились ли твои паны о христианской крови, когда они говорили нашим послам в Варшаве: «На тех условиях, о которых мы с вами, а вы с нами сговорились под Невелем и о которых вы просили и получили ответ, христианский мир заключен быть не может, – ведь после этого прошло долгое время и наш государь понес большие расходы на войско: взял наш государь у вашего государя Заволочье, а теперь начал снова собирать войско, тут уж без расходов не обойтись»? По-христиански ли твои паны говорят: проливать христианскую кровь не жалеют, а о расходах жалеют? А если тебе убыток, так ты бы Заволочья не занимал, кто тебе об этом бил челом? А это ли не жажда кровопролития – послов у себя держать, дела с ними не делать, от брата своего послов не ждать, а войско снова собирать, да все это еще нам в убыток поставить? Кто тебя заставляет так расходоваться?
Отпуская к нам наших послов, ты передавал с ними, что если мы захотим с тобой соглашения, то можем послать к тебе еще послов. И мы, всё еще сохраняя терпение и надеясь, что ты придешь в себя и откажешься от безмерных требований, послали к тебе других послов – дворянина своего и своего наместника муромского Остафия Михайловича Пушкина с товарищами. Но ты, охваченный высокомерием, и тут не пошел на приемлемые условия и передал нашим послам через радных панов, что ты с нами не помиришься, пока мы не уступим всю Ливонскую землю со всеми крепостями и снаряжением; кроме того, мы должны уступить тебе Себеж, Велиж и Невель уже у тебя, а Луки и Заволочье и Холм оставлены при отступлении, как и Озерище и Усвят. Да к тому же мы должны еще уплатить тебе за твои сборы, когда ты снаряжался на нашу землю, – всего четыреста тысяч золотых червонцев и заключить вечный мир. А ты будто присягал, что будешь добывать у нас Ливонские земли и разрешишь другие давние споры времени великого государя блаженной памяти Ивана, деда нашего, и короля Александра.
И если это так будет, то что же это будет за мир? Взять теперь у нас казну, нанести нам убыток да на наши же деньги нанять людей и взять нашу Ливонскую землю, а немного погодя, наполнив ее своими людьми, собрать еще большие силы да на нас же напасть и остальное отнять! Можно ведь и не мирясь все это делать и невинную христианскую кровь проливать! Видно, ты хочешь беспрестанно воевать, а не мира ищешь; хотя бы мы тебе и всю Ливонскую землю уступили, да ведь тебя и этим не успокоишь, и после этого все равно ты будешь лить христианскую кровь! Вот и теперь – чего только ты у прежних наших послов ни просил, а нынешним нашим послам ты еще прибавил Себеж, а дай тебе его – возгордишься безмерно и еще чего-нибудь попросишь, ничем не удовлетворишься и не помиришься. Мы добиваемся, как бы унять кровопролитие, а ты добиваешься, как бы воевать и лить невинную христианскую кровь. Так чем нам с тобой мириться, можно и не мирясь то же делать. Не по христианскому обычаю все это у тебя делается! Мы писали к тебе неоднократно, что если бы ты прислал к нам своих послов по прежнему обычаю, то пролитие неповинной христианской крови прекратилось бы скорее. Послы же наши не могут добиться мира потому, что, когда мы посылаем к тебе наших послов с каким-нибудь предложением, ты на него не соглашаешься, выставляешь новое требование и, прервав переговоры, снова принимаешься воевать; просишь прислать еще послов, а сам все время сидишь на коне наготове, а сроки указываешь по бусурманскому обычаю такие, чтобы послать было нельзя. Вот ведь и теперь – мы уже надеялись, что тебя ублаготворили, послали своих послов, согласившись на все, что ты хотел, а тебе и это не полюбилось, и ты, выставив неприемлемые требования и не сделав дела, сел на коня и пошел на нашу землю войной. Потому-то так и получилось, как мы к тебе писали, что нашим послам никогда не добиться от тебя соглашения.
А что наша вотчина, Ливонская земля, – твоя, это написано несправедливо; никогда ты не сможешь доказать, чтобы она при каких-либо твоих предках со времен Казимира входила в королевство Польское и великое княжество Литовское. Если же у тебя есть об этом грамота или какое-нибудь доказательство, пришли к нам, и мы их рассмотрим и в соответствии с этим будем поступать как подобает. Не доказать тебе этого! Только когда появилось в твоей земле лютеранство, воевода виленский Николай Янович Радзивил и иные паны начали спор о Ливонской земле ради пролития христианской крови. В семь тысяч шестьдесят седьмом году [1558/59 гг.], когда король Сигизмунд Август присылал послов своих – пана подляшского Василия Тышкевича с товарищами, они говорили с нами по его поручению о ливонцах как о чужой земле: что государь их им поручил заключить договор не только между нами и собою, но что он рад и все христианство видеть в мире, что, как он узнал, мы ведем войну с Ливонией – орденом Немецкой империи, а этого не допустит император и Немецкая империя, что, кроме того, архиепископ Рижский Вильгельм князь бранденбургский – его родственник, и из-за нанесенной Вильгельму обиды он в прошлом году выступал против этой земли и воевал до тех пор, пока ливонцы не осознали своего преступления и не попросили прощения, и тогда он, вернув князю-архиепископу его прежний сан, принял их просьбу, не разрушая их земли, ибо они – христиане; поэтому он и нас просил остерегаться кровопролития и сохранять мир с его родственником, князем-архиепископом Рижским. Сам посмотри: если бы Ливонская земля входила в королевство Польское и великое княжество Литовское, он бы об этом упомянул, а он вовсе не упомянул и не называл эту землю своею, а говорил о ней как о чужой; войной же он ходил на нее не для того, чтобы ее покорить себе, а ради своего родственника, архиепископа Рижского Вильгельма, потому что его обидели ливонцы; ходил за его обиду, а не для того, чтобы их подчинить. Сам же написал: «не разрушая их землю», – заметь, что «их землю», а не свою. А после этого в семь тысяч шестьдесят восьмом году [1560 г.] прислал к нам король Сигизмунд Август своего посланника Мартына Володкова и с ним передавал о Ливонской земле, что она издавна христианскими императорами передана его предкам и присоединена к их наследственному владению – великому княжеству Литовскому для укрепления и обороны. Рассуди сам, король Стефан, хорошо ли государям говорить противоречивые вещи: через своих послов передавал как о чужой земле, а тут заявляет, что она ему передана от императора, и называет ее своею! В своей грамоте он писал также, что князья, магистр Кетлер и другие, обратились с мольбой о покровительстве к его маестату. И, сделав такое неправое дело, паны короны Польской и великого княжества Литовского стали называть Ливонскую землю своей и послали туда своих смутьянов-ротмистров. И если бы они говорили правду, то в одно слово говорили бы, а то говорят и пишут разными словами, ухищряясь как-нибудь прибрать к рукам Ливонскую землю и проливать неповинную христианскую кровь. После этого твои паны стали говорить, что мы вопреки присяге вступили в Ливонскую землю, но до сих пор не могут указать, в какой же это грамоте мы присягали. И после этого принялись говорить, что мы нарушили охранные грамоты и вторглись в Ливонскую землю, а мы ничего этого не нарушали, ибо Ливонская земля не упоминается в мирных грамотах ни с какой стороны и в охранных грамотах не говорится, что мы не должны очищать свою вотчину, Ливонскую землю, от врагов. Опять-таки, если у тебя имеются какие-нибудь грамоты твоих предков, наших прародителей и наши о Ливонской земле, пришли их к нам, и мы тогда не будем больше говорить о Ливонской земле, а то, кроме кровопролития, оправдания у тебя никакого нет. А как можно нарушать то, чего ни в каких грамотах нет и никогда не бывало? А у панов твоих вечно одни и те же слова: напал на ливонцев, нарушил присягу, нарушил охранную грамоту. Но если эта земля существовала отдельно, а жители ее были нашими данщиками, и были в ней магистр и архиепископ и епископы, а в городах – князья, а ни одного литовца там не было, то была ли тогда нарушена присяга и охранная грамота с Литвой? И кто ими владел, неужели литовские ротмистры? Этого тебе никак не доказать! Когда они еще не были разорены, они обращались к нам с челобитными, а поссорившись, заключали мир с такими же нашими вотчинами, как они сами, с Великим Новгородом и Псковом. А в челобитных они писали, что они испросили у нас прощения за то, что они присоединялись к королю польскому и великому князю литовскому, и что отныне они никогда не будут присоединяться к нему и ничем не будут ему помогать. Если хочешь – можешь в этом убедиться: мы послали тебе списки с тех грамот при этой своей грамоте. А если, может быть, ты захочешь посмотреть самые эти грамоты, то пошли посмотреть своих полномочных послов, и мы им покажем грамоты с печатями, в которых ливонцы били челом о своих винах нашим прародителям, деду нашему, блаженной памяти великому государю Ивану, и отцу нашему, блаженной памяти великому государю и царю всея Руси Василию, и в которых они отреклись от подчинения королевству Польскому и великому княжеству Литовскому. Но ведь если бы Ливонская земля принадлежала Польше и Литве, то ливонцы не писали бы так в своих челобитных грамотах. Почему твои предки не удержали их, когда они в шесть тысяч девятьсот шестьдесят восьмом году [1460 г.] присылали бить челом прадеду нашему, блаженной памяти великому государю Василию Васильевичу, о котором ты пишешь, будто он заключил соглашение с Казимиром о Великом Новгороде? А если бы это утверждение было справедливо, то ливонцы не посылали бы бить челом нашему прадеду через Новгород. А они многократно посылали бить челом также и деду нашему, блаженной памяти великому государю Ивану, и отцу нашему, блаженной памяти великому государю и царю всея Руси Василию, и к нам, и эти приходы и челобитья их послов, не тайные, но явные, были известны в Москве представителям всяких вероисповеданий и чужеземцам. А предки твои ни нашим прародителям, ни нам, когда мы еще были в юношеском возрасте, никогда не писали, чтобы мы не принимали челобитья ливонцев и не вступали в их области и не называли их своими подданными; а если бы это была их земля, то твои предки бы об этом не молчали, а раз молчали – значит, это была не их земля! А что твои паны возражают: если это была наша земля, то зачем нам было с нею заключать перемирие? Так ведь эта земля была особая, наша вотчина, отданная в держание [управление], жили в ней немцы, а заключали соглашения о перемириях с нашими вотчинами – Великим Новгородом и Псковом – с нашего разрешения и по нашему приказу, подобно тому как мужики в волостях заключают между собой соглашения, как им торговать, а не так, как заключаются перемирия между государями. Ты вот называешься прусским, а в Пруссии свой князь, и ты принимаешь от него присягу – стало быть, Пруссия не твоя? Вот Ливония и была такой же нашей вотчиной, отданной в держание, как Пруссия у тебя. Твои паны говорят на это, что если это была наша вотчина, то мы должны были бы назначить им держателей [управителей], – но ведь эта наша вотчина, Ливонская земля, была не нашей веры, а жили в ней немцы, и наши прародители и мы оказали им милость, позволили им выбирать магистров и держателей согласно их вере и обычаю, а у них зато были устроены христианские церкви, дворы и слободы для русских купцов, которые торговали, приезжая к ним. А хотя держателей они получали, но ведь они получали их от Папы, – епископов ведь всех ставит Папа, а не король, и твои предки епископов не ставили. Вы вспоминаете еще, что архиепископ Вильгельм был родственник короля Сигизмунда-старшего, – так ведь для него нигде местечка не было, и по просьбе короля ливонцы дали ему архиепископство Рижское; а ставил его в архиепископы опять-таки Папа, а не король: короли ведают мирскими делами, а церковными делами ведают Папа и архиепископы и епископы; так дает ли это основание считать Ливонскую землю вашей? А что паны твои говорят, что ливонцы вели войну с блаженной памяти великим государем и царем всея Руси Василием, отцом нашим, так тут дивиться нечему! Часто бывает, что подданный, желая выйти из подданства, противится своему государю – за это его и наказывают. Воевали же Ягайло и Витовт с пруссами, а предки твои с Кондратом, князем Мазовецким. А к нашему отцу, блаженной памяти великому государю и царю всея Руси Василию, присылал с челобитьем князь Прусский Альбрехт, магистр немецкого ордена в Пруссии, маркграф Бранденбургский, Штетинский, Померанский, Кашубский и герцог Вендский, бургграф и герцог Ноурмерский [Неймаркский] и князь Ругенский о помощи против короля Сигизмунда-старшего. Да ты сам зачем к Гданску ходил войной? Ведь он твой, а к своему зачем ходить войной? Вот так и Ливонская земля затеяла войну против отца нашего. Говорят твои паны, что ливонцы обратились за покровительством к вам, королям Польским
и великим князьям Литовским, так почему же они не обращались к вам, пока в своей воле были? А вот когда они нам изменили и мы на них возложили свой гнев и разбили их, тут они к вам и обратились. Во всей вселенной ведь так принято: кто беглеца принимает, тот вместе с ним виновен; не значит ли это, что и ты покушаешься на чужую собственность? Почему же вы не сумели овладеть ими, пока они не были разбиты? А когда Витовт вел борьбу с Ягайло из-за убийства отца, к каким именно немцам он обращался и с какими немцами ходил к Вильне войной и чуть не взял Вильно?! Ни единым словом не сможешь ты доказать, что Ливонская земля, пока она не была разбита, подчинялась королевству Польскому и великому княжеству Литовскому; сколько ни разбирай это дело – всегда обнаруживается, что Ливонская земля в большей степени подчинялась нашему государству, чем вашему.
Да что об этом много говорить! Известно, что вы называете Ливонскую землю своей попусту, желая пролития неповинной христианской крови. Говорили еще твои паны нашим послам, что ты присягал, что добудешь Ливонскую землю, – христианское ли это дело: присягать, что будешь вздорно и несправедливо, желая славы, богатства и расширения государства, лить неповинную христианскую кровь? Вот ты писал, что предки наши несправедливыми поступками свое государство расширили, а ты очень справедливо добываешь потерянное, проливая кровь вопреки присяге? Говорили еще твои паны нашим послам, что они за ливонцев вступились всей землей потому, что Ливонская земля римской [католической] веры, одной веры с ними, поляками, и поэтому всей этой земле следует быть в твоей власти, ибо нехорошо, чтобы в одной земле были два государя: «А у нас государь – по нашей воле: выбираем себе государем кого захотим; какой бы ни был у нас государь, а без нас ничего не делает; а если и захочет что-нибудь делать, так мы не дадим; а когда мы выбирали теперь нашего государя, то указывали ему, что многие места нашей земли несправедливо отобраны вашим государем и его предками; и государь наш присягал нам, что он будет добывать наши давние владения и очистит Ливонскую землю. Христианское ли это дело? Называетесь христианами, а ведь Папа и все римляне и латиняне [католики] вечно твердят, что вера греческая и латинская едина; а когда был в Риме в шесть тысяч девятьсот сорок седьмом году от сотворения мира [1439 г.] при Папе Римском Евгении собор и присутствовал на нем греческий царь [император] Иван Мануйлович, а с ним патриарх Царьградский [Константинопольский] Иосиф (на этом соборе он и скончался), а из Руси был митрополит Исидор, то на этом соборе постановили, что греческая вера и римская должны быть едины. Как же паны твои придерживаются христианства, если они не допускают, чтобы Ливонская земля была под греческой верой? Они и Папе своему не следуют: Папа их установил, что греческая и латинская веры едины, а они это отвергают и обращают людей из греческой веры в латинскую! Христианское ли это дело? А в нашей земле, если кто держится латинской веры, то мы их силой из латинской веры не обращаем, а жалуем их наравне со своими людьми, кто какой чести достоин, по их происхождению и заслугам, а веры держатся какой хотят. Говорят еще твои паны, что если в одной земле два государя, то добру не бывать; так мы же к тебе затем и посылали, чтобы ты заключил с нами соглашение о Ливонской земле, а ты с нами подобающего соглашения не заключаешь. А что ты присягал о тех, что будешь добывать отошедшие области и очищать Ливонскую землю, и паны твои также присягали, что будут тебя в этом поддерживать, так ведь это сделано по бусурманскому обычаю, ради пролития неповинной христианской крови. Вот, значит, каков твой мир: ничего не хочешь, кроме истребления христиан; помиришься ли ты и твои паны с нами или будешь воевать – тебе и твоим панам нужно только удовлетворить свое желание – губить христиан. Так что же это за мир? Это обман! А если мы тебе уступим всю Ливонскую землю, то нам от этого большой убыток будет, что же это за мир, если убыток?
Тебе же ничего другого не нужно, только бы тебе быть сильнее нас. И зачем нам давать тебе силу против самих нас? А если ты силен и жаждешь крови христианской, так ты приди, пролей неповинную христианскую кровь и возьми. Ведь и под Невелем твои паны, тоже желая христианской крови, говорили нашим послам, стольнику и наместнику нижегородскому князю Ивану Васильевичу Сицкому-Ярославскому с товарищами, что если мы тебе не уступим всей Ливонской земли, то ты будешь беспрестанно отвоевывать все те области, которые отделены от великого княжества Литовского к Московскому государству, а если теперь чего-нибудь и не успеешь отвоевать, так оно и потом не уйдет. Если таково твое и твоей рады непрестанное стремление и желание кровопролития – какого ж тут ждать мира и доброго дела! Ведь уже сначала, когда тебя посадили на престол, паны привели тебя к присяге, что ты добудешь все давно отошедшие области, – чего же было и послов посылать? Одною душой, а дважды ты присягал: ты присягал панам и земле, что будешь добывать земли, а послы твои присягали, что ты заключишь с нами мир. И ты тогда присягни-ка еще уступить нам какие-нибудь места получше! Присягнешь еще раз – и совсем будет непонятно, какая присяга крепче, и держаться ли тебе той присяги, которую давал земле, или той, которую дали твои послы, или той, о которой договорятся наши послы? Видно, одной какой-нибудь присяге придется быть нарушенной, – нельзя и две присяги вместе соблюсти; какое же тут может быть соглашение? И поэтому между обеими нашими землями никогда не будет конца кровопролитию. Когда же ты разрешил нашим послам отправить к нам нашего сына боярского Никифора Сущова, а твои паны велели ту грамоту, которую они к нам посылали, принести к себе, прочли ее и велели им написать только то, что ты пишешь, и ничего иного – разве же это по христианскому обычаю было сделано? Неизвестно, послы ли они, пленники ли, твои ли люди, мои ли, если ни единого слова без твоего ведома не смеют написать. Это – прямое притеснение, а ведь твои послы, наоборот, поступали по своей воле, и ты их присягу нарушил. Так зачем же и послов посылать, если вы всей землей стремитесь к кровопролитию? Сколько послов ни посылай, что ни делай – ничем вас не удовлетворишь и миру не добьешься. Ведь твои паны писали, и ты сам неоднократно передавал с послами и посланниками, что ты для того и приглашен на престол, чтобы разрешить давние споры. Это к добру не приведет: взыскиваешь более чем за сто лет, а за это время с обеих сторон не один государь умер и предстал на Божий суд. Видно, все те государи не знали, как за свое стоять, а бояре и паны у них глупы были, что не взыскивали это никаким образом, а не только кровью? А ты, видно, всех своих предков лучше, а паны твои умнее своих отцов: чего отцы их не умели добыть, они с кровопролитием добывают! Скоро начнешь взыскивать и то, что при Адаме потеряно! Если давно прошедшие споры разбирать, так тут, кроме кровопролития, ждать нечего, а если ты пришел кровь проливать и паны посадили тебя на престол для этого, то зачем было и послов приглашать? Их ничем не удовлетворишь, пока кровью христианской не насытятся. Оно и видно, что ты действуешь, предавая христианство бусурманам! А когда обессилишь обе земли – Русскую и Литовскую, все бусурманам и достанется. Называешь себя христианином, Христово имя поминаешь, а хочешь ниспровергнуть христианство.
Ты предлагаешь нам заключить вечный мир, но ведь прежде, при твоих предках, перемирие было крепче мира: перемирий никто не нарушал, а вечный мир всегда нарушался, а ныне и подавно верить нечему – присяга тебе нипочем, ты, играя, нарушаешь ее: нарушил то, в чем послы твои присягали, и начал кровь проливать. Но если ты присяги не соблюдаешь – нечему верить, а раз нечему верить, невозможно заключить вечный мир. А город Себеж, поставленный от нашего имени в годы нашего детства, король Сигизмунд-старший, как набожный христианский государь, не желая кровопролития и стремясь к миру, нам уступил и благодаря этому избежал пролития христианской крови между нами. И ты, пришелец, просишь теперь от нас невозможного: самим сжечь или разобрать этот город, а землю уступить тебе вместе с Полоцком; какое может быть соглашение, если твое предложение ни с чем несообразно? Ты пишешь, что в верительной грамоте наших полномочных послов – нашего дворянина и наместника муромского Остафия Михайловича Пушкина, нашего дворянина и наместника шацкого Федора Андреевича Писемского и дьяка Ивана Андреева сына Трифонова – указано, чтобы ты доверял их словам, сказанным от нашего имени; так ведь такие слова пишутся во всяком охранном листе; если же тебе неизвестно, что делалось в этой земле до тебя, спроси старых панов и узнаешь. Говорили они тебе также, что имеют достаточные полномочия, но на тех условиях, о которых говорится в твоей грамоте, в речах твоих панов нашим послам и в письмах наших послов, соглашение заключено быть не может. Ты пишешь, что нам следует дать им еще более подробные указания, – но подробнее этого как можно указать! И так наши послы уступили тебе более семидесяти городов – Полоцк с пригородами и города из нашей вотчины, Ливонской земли, не считая Курляндской земли, а Курляндская земля тебе в придаток, а в ней городов с тридцать. Ни в каких государствах это не принято – уступать города; а мы тебе столько городов уступили и все-таки не смогли побудить тебя к соглашению! Просили они тебя оставить нам из нашей вотчины, Ливонской земли, Новгородок, Сыренск, Адеж и Ругодив [Нарву], но ты и этого не хочешь уступить! Просили они тебя также оставить нам наши извечные вотчины, которые ты захватил: как же мы можем уступить тебе эти извечные вотчины, доставшиеся нам от наших прародителей? И ты обо всем этом договориться не пожелал и решил отослать их, не договорившись; а когда они попросили разрешения снестить с нами, ты сообщил им твои условия мира, чтобы мы, ознакомившись с их сообщением, дали им указания и полномочия.
Мы внимательно прочли послание своих послов и уразумели все твои предложения, но эти предложения не только не могут привести нас к соглашению, но подрывают христианский мир, ведут к кровопролитию и делают невозможной долгую дружбу между нашими потомками – им остается только вечно продолжать беспрестанное кровопролитие. А сверх тех подробных указаний и полномочий, которые мы уже дали, что мы можем еще дать? Ты пишешь, что если твое войско будет близко к нашим границам, то от этого будет убыток, – так ведь давно известно, что ты всегда жаждешь пролития христианской крови! А разрушить город Себеж и землю его уступить – на это согласиться невозможно; а если ты хотел христианского мира, так ты бы к Полоцку не ходил и его не забирал – все бы это и была одна земля, не из-за чего было бы и воевать. Если же ты стремишься поступать по закону, то по перемирию, которое было при короле Сигизмунде-старшем и при короле Сигизмунде Августе новом, Себеж и был вместе с Полоцком, а войны ни из-за чего не было; а ты нынче пишешь, чтобы только ссору затеять. Твои паны говорили еще, что в обмен за Себеж ты велишь сжечь Дриссу, – таким способом только младенцев надувают; а нам от этого что за прибыль? Мы Себеж велим сжечь, ты велишь Дриссу сжечь, а обе земли у тебя будут! И ты сожжешь, а потом снова велишь поставить. Это ведь ухищрения твоих панов, а не дело! Ты пишешь еще в своей грамоте, что нам нужно мириться так, чтобы на благо христиан доброе дело укрепилось нерушимо, а дружба усиливалась, и что ты не хочешь малым делом разрушать большое, – пишешь о нерушимости доброго дела, а сам его всячески разрушаешь, опасаешься малым делом разрушить большое, а сам ни большого ни малого не укрепляешь – только бы воевать! А купцы, о которых ты писал, были задержаны из-за войны, а содержат их со всеми удобствами, не как узников, товары у них не отняты и находятся в тех же домах, где они сами, а не отпускаем мы их ради того, чтобы они, придя к тебе, не сообщили вестей о нашем государстве, так же как и ты, вопреки нашим просьбам, не выдаешь наших узников ни за выкуп, ни на обмен, опасаясь, что мы узнаем вести о тебе и твоем государстве. Но если между нами, Бог даст, будет заключено соглашение, то мы их отпустим со всем имуществом без всякого ущерба; а подробнее мы пишем тебе об этом в особой грамоте. Что же касается того, чтобы отослать твоего дворянина Криштофа Держка без задержки к объявленному тобой сроку, то мы отпустили его, как только смогли. Но этот твой дворянин, Криштоф Держка, приехал к нам за тринадцать дней до истечения этого срока, и поспеть к этому сроку он не мог, но даже если бы мы его и скорее отпустили и если бы он даже поспел к этому сроку, то все равно мы бы тебя этим не ублаготворили и не отвлекли от кровопролития: поспеет гонец или не поспеет, мир или война, а кровопролитие все равно будет! А предки твои в таких случаях ожидали у себя в столице, а не в военном стане, не на границе. Мы же отпустили его к тебе, как только стало возможно. А что просишь оплатить военные сборы – это ты придумал по бусурманскому обычаю: такие требования выставляют татары, а в христианских государствах не ведется, чтобы государь государю платил дань, – нигде этого не сыщешь; да и бусурмане друг у друга дань не берут, только с христиан берут дань. Ты ведь называешься христианским государем – чего же ты просишь с христиан дань по бусурманскому обычаю? И за что нам тебе дань давать? С нами же ты воевал, столько народу в плен забрал – и с нас же убытки взимаешь. Кто тебя заставлял воевать? Мы тебе о том не били челом, чтобы ты сделал милость, воевал с нами! Взыскивай с того, кто тебя заставил с нами воевать; а нам за что тебе платить? Следовало бы скорее тебе оплатить нам убытки за то, что ты, беспричинно напав, завоевывал нашу землю, да и людей следовало бы вернуть без выкупа. А это разве по-христиански у тебя делается, что, когда наши послы, посланники и гонцы, на основании твоих охранных грамот отсылают к нам людей и подводы, то твои пограничные жители, оршане и дубровляне и из других городов, этих наших людей и их проводников, которых отсылают наши послы и гонцы, грабят и обыскивают по военному обычаю, а лошадей у них отнимают? И если ты, забыв христианское благочестие, так стремишься к кровопролитию и настолько охвачен гордостью, что словно хочешь все вокруг проглотить и хвалишься, как Амалик и Сенахерим или воевода Сарвар при Хозрое: «Не надейтесь на Бога, завтра город ваш, как птицу, возьму моей рукой!» – то к чему и писать много! Мы же надеемся на Всевышнего и уповаем на силу животворящего креста, и ты вспомни-ка Максентия в Риме, погибшего силою благочестивого и животворящего креста; также и все гордящиеся и возвышающиеся не избегнут гибели [следуют цитаты из Псалтыря о всемогуществе Бога и о ничтожестве человеческих сил в сравнении с силой Бога]. И если ты силен, то плени: «Господь мне в помощь, убоюсь ли человека?» [следует дальнейший текст цитаты из Псалтыря об «имени Господнем», побеждающем всех врагов]. И если уж мира не будет, а только кровопролитие, то ты бы наших послов к нам отпустил, а за пролитие православной христианской крови нас с тобой Бог рассудит.
Если же захочешь воздержаться от пролития неповинной христианской крови, то и мы с тобой хотим заключить перемирие и вечный мир. А на тех условиях, которые мы предлагали со своими послами, со своим дворянином и наместником муромским Остафием Михайловичем Пушкиным с товарищами, ты заключить с нами вечный мир и перемирие не захотел, а теперь и мы не хотим заключать с тобою перемирие и вечный мир на тех условиях, которые передавали со своими послами, стольником и наместником нижегородским князем Иваном Васильевичем Сицким-Ярославским с товарищами, и со своими нынешними послами, с дворянином и наместником муромским Остафием Михайловичем Пушкиным с товарищами. А хотим заключить перемирие и вечный мир на условиях, о которых теперь сообщили своим послам, послав к ним грамоту с окончательными указаниями, как можно заключить соглашение между нами. Ты писал, чтобы мы послали своим послам грамоту с полномочиями, как нам заключить между собой соглашение, чтобы, удостоверившись в этом, ты мог согласиться на мир и чтобы на основании этой грамоты мог быть заключен христианский мир, – мы и послали своим послам эту полномочную грамоту со своей печатью.
Больше ни на какие условия перемирия не согласны; мы готовы заключить с тобою перемирие только на тех условиях, о которых теперь написали и передаем устно через своих послов, послав им наказ. И если ты хочешь с нами соглашения, договора или перемирия, то согласись на условия, переданные нашим послам – дворянину и наместнику муромскому Остафию Михайловичу Пушкину с товарищами. Если же не хочешь соглашения, а желаешь кровопролития, то отпусти к нам наших послов, и пусть с этого времени между нами в течение сорока – пятидесяти лет не будет ни послов, ни гонцов. А когда ты послов наших отпустишь, то прикажи проводить их до границы, чтобы их твои пограничные негодяи не убили и не ограбили; а если им будет причинен какой-нибудь ущерб, то вина ляжет на тебя. Мы ведь предлагаем добро и для нас и для тебя, ты же несговорчив, как онагр-конь [осел], и стремишься к битве; Бог в помощь! Уповая на его силу и вооружившись крестоносным оружием, ополчаемся на своих врагов.
Грамоту эту мы запечатали своей большой печатью, чтобы ты знал, какое государство поручил нам Бог. Писана в Москве, в нашем царском дворце, в семь тысяч восемьдесят девятом году, двадцать девятого июня [29 июня 1581 года], на 46-й год нашего правления, на 34-й год нашего Российского царства, 28-й – Казанского, 27-й – Астраханского.
Первое послание шведскому королю Юхану III (1572)
Божьей [следует перечисление атрибутов] милостью, властью и хотением скипетродержателя Российского царства, великого государя, царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси [следует полный титул], от нашего высочайшего царского порога грозное повеление и наставление.
Когда ты получишь это наше государево послание, тебе, Юхану, королю Шведскому, Готскому и Вендийскому, будет уже известно и другое наставление, данное нами прежде, в январе месяце. В этом наставлении было подробно описано, как ты присылал к стопам нашего владычества бить челом Павла, епископа Абовского, когда наше высокое величество было в своей вотчине, в Великом Новгороде, как о приезде твоих послов было донесено нам в Великий Новгород, как мы по прежнему обычаю дали твоим послам наставление, как твои послы раздражили наше величество своим нелепым поведением и мы на них разгневались, как мы, находясь в Великом Новгороде, хотели за твое малоумие обратить свой гнев на твою Шведскую землю, и по какой причине наше величество, надеясь, что ты образумишься, отложило свой гнев, снисходя к челобитию твоих послов нашей государевой думе – Михаилу Кайбуловичу Астраханскому с товарищами, к ходатайству наших детей и к челобитью нашей думы, и как мы, отпустив твоих послов, послали с ними к тебе наставление и повеление, как тебе заслужить прощение нашего высокого величества. Об этом тебе неоднократно было писано подробное наставление и установлен срок для прибытия твоих послов к нам в нашу вотчину, Великий Новгород, в Троицын день этого года. Мы же, как истинный христианский государь, умилосердились над твоей Шведской землей, удержали свой гнев и остановили бранную лютость. Но даже немногие наши люди из передовых частей, оторвавшись от остальных, сумели причинить твоей земле достаточно вреда, – ты сам знаешь, чего они достигли и сколько людей пленили и куда ты дел своих людей. Мы надеялись, что ты и Шведская земля уже осознали свою глупость. Поэтому мы и оказали милость твоим послам, отпустив их домой. Мы дали тебе наставление, как тебе бить челом, и назначили срок – Троицын день. Мы же обещали быть к этому времени в своей вотчине, в Великом Новгороде, и выслушать твое челобитье от твоих послов.
К указанному тебе сроку, в Троицын день, наше величество прибыло в нашу вотчину, в Великий Новгород, со своими думными людьми. Но ты словно обезумел, и по восьмой день августа от тебя никакого ответа нет. А мы до сих пор ожидали от тебя ответа, милостиво и кротко пребывая здесь со всей своей царской роскошью и со всей своей думой, с ближними людьми и без рати, но до сих пор про твоих послов слуху нет, прибудут они или нет. А выборгский твой приказчик Андрус Нилишев [Андрос Нильсен] писал к ореховскому наместнику князю Григорию Путятину, будто наше высокое величество само просило мира у ваших послов.
Нет нужды много писать об этом: этой зимой ты сам увидишь, как мы просим мира, – то будет уже не то, что было прошлой зимой! А после этого нам сказали, что твои послы будут к Петрову дню. Не надеешься ли ты, что Шведская земля может по-прежнему плутовать, как делал твой отец Густав, нападавший вопреки перемирию на Орешек? Как тогда досталось Шведской земле! А как брат твой
Эрик обманом хотел нам дать жену твою Катерину, а его свергли с престола и тебя посадили! А потом осенью нам говорили, что ты умер, а весной сказали, что тебя согнали с государства брат твой Карл да зять твой герцог Магнус. А после этого пришла весть про послов твоих, будто они идут и будто ты на своем государстве. Ныне же про послов твоих слуху нет; говорят, что ты сидишь в Стокгольме, в осаде, а брат твой Эрик на тебя наступает. И тут-то ваше плутовство и обнаруживается: оборачиваетесь, как гад, разными видами. И раз уж год прошел, а ты бить челом не прислал, а земли своей и людей тебе не жаль (богат и надеешься на деньги!), то мы тогда много писать не хотим: возложили упование на Бога. А как крымскому хану без нас от наших воевод досталось, о том, спросив, узнаешь!
Ныне же мы поехали на свое царство в Москву, а в декабре опять будем в своей вотчине, Великом Новгороде, и тогда ты посмотришь, как мы и наши люди станем у тебя мира просить! Если же ты захочешь бранную лютость утолить и пришлешь послов, согласно нашему наставлению, то мы тебя за твою покорность пожалуем.
Дано это величественное наставление в нашей вотчине, в Великом Новгороде, в 7080 году, 11 августа [11 августа 1572 г.], на 39-й год нашего правления, 26-й год принятия Российского царства, 20-й год Казанского царства, 18-й год Астраханского царства.
Второе послание шведскому королю Юхану III (1573)
Божьей [следует перечисление атрибутов] милостью, властью и хотением скипетродержателя Российского царства, великого государя, царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси [следует полный титул] наставление и слово Юхану, королю шведскому [следует титул].
Ты прислал к нам через пленника свою грамоту, наполненную собачьим лаем, – мы дадим тебе на нее отповедь позже. А сейчас, по своему государскому обычаю, достойному нашего высокого величества, посылаем тебе пространное наставление со смирением.
Первое: ты пишешь свое имя впереди нашего – это неприлично, ибо нам брат – цесарь Римский и другие великие государи, а тебе невозможно называться им братом, ибо Шведская земля честью ниже этих государств, как будет доказано впереди. Ты говоришь, что Шведская земля – вотчина отца твоего; так ты бы нас известил, чей сын отец твой Густав и как деда твоего звали, был ли твой дед на престоле и с какими государями он был в братстве и в дружбе, укажи нам всех их поименно и грамоты пришли, и мы тогда уразумеем.
Когда ты прислал гонца, своего переводчика Петрушу [Сиффридсона], просить охранной грамоты для своих послов, то мы думали – ты хочешь заключить мир по прежнему обычаю: с наместниками новгородскими (так ведь велось исстари в течение нескольких сот лет, еще при князе Юрии да при посадниках новгородских, а у вас – при князе Магнусе, который ходил войной к Орешку), и потому мы послали охранную грамоту по прежним обычаям и хотели даровать тебе по прежним обычаям мир с нашими вотчинами – Великим Новгородом и Ливонской землей. Но ты епископа Павла прислал без настоящих полномочий и с надменностью, и поэтому из этого ничего не вышло. С архиепископом Павлом была послана охранная грамота, – так почему же ты к нам в течение всего лета не прислал послов? А мы были в своей вотчине, в Великом Новгороде, и ждали, что ты смиришься, а военных действий не вели нигде, разве что какие-нибудь мужики столкнулись между собой на границе. А если некоторые люди, оторвавшись от наших передовых частей, и повоевали в Финской земле, то это случилось потому, что, когда мы отправили с епископом Павлом охранные грамоты на послов, эти люди уже далеко зашли – мы приказали их вернуть, но не успели, поэтому они и повоевали.
А Ливонскую землю мы не перестанем завоевывать, пока нам ее Бог даст. Злое же дело начал ты, как только сел на государство и наших великих послов, боярина нашего и наместника смоленского Ивана Михайловича Воронцова, дворецкого нашего можайского Василия Ивановича Наумова и дьяка нашего Ивана Васильева сына Лапина, неповинно и с глумлением велел ограбить и обесчестить – в одних сорочках их оставили! А ведь это такие великие люди: отец того Ивана, Михаил Семенович Воронцов, был нашим наместником в нашей вотчине, в Великом Новгороде; а прежде никогда не бывало, чтобы от нас, государей, ходили послы в Шведскую землю: послы всегда ходили от новгородских наместников! А наказание на послов возложено напрасно, якобы за то, что они за твоей женой приехали, а они не сами приехали: прислали их, а послали их из-за вашего же вранья: сказали, что тебя в живых нет. Если бы сказали, что ты жив, как же было твою жену просить? Каждый знает, что жену у мужа взять нельзя. И тебе надо было пенять на своего брата Эрика да на его советников, которые с ним делали это дело обманом. А послы наши, боярин и наместник смоленский Иван Михайлович Воронцов с товарищами, приняли страдания и глумления из-за твоего недомыслия.
Произошло это все таким образом: прежде всего, вскоре после твоей свадьбы стало известно, что твой брат Эрик подверг тебя заточению, а после этого стало известно, что ты скончался. И мы, прождав года с полтора, послали к твоему брату, королю Эрику, гонца своего, Третьяка Андреевича Пушечникова, узнать, жив ты или нет, чтоб брат твой Эрик, если тебя нет в живых и детей у тебя также нет, прислал к нам, ради наших милостей, Катерину, сестру брата нашего короля польского и великого князя литовского Сигизмунда Августа, а мы его за то пожалуем – освободим от сношений с наместниками нашей вотчины, Великого Новгорода, и начнем с ним сноситься сами. А просили мы Катерину, сестру брата своего, для того только, чтобы, взяв ее, отдать ее своему брату Сигизмунду Августу, Божьей милостью королю польскому и великому князю литовскому, а у него взять за сестру его Катерину свою вотчину, Ливонскую землю, без кровопролития, а не по той причине, которую измыслили лгуны и бездельники; в этом деле нет никаких причин, кроме тех, о которых мы писали выше.
Тебя же от нас спрятали; ведь если бы мы знали, что ты жив, разве мы стали бы просить твою жену? И посланника нашего Третьяка, заведя в пустынное место, уморили, предав насильственной смерти, а к нам прислал твой брат своего посланника Ивана Лаврентьева [Ганса Ларссона] с уверением, что наш гонец Третьяк умер случайно, и с просьбой сообщить, что именно мы хотели передать через Третьяка. И мы Ивану Лаврентьеву велели сказать о нашей милости твоему брату: если он пришлет сестру польского короля Катерину, то мы его пожалуем – освободим от сношений с наместниками. После этого твой брат Эрик послал к нам своих послов, князя Нильса [Гюлленшерна] с товарищами, и они посулили отдать нам сестру польского короля Катерину, а мы пожаловали твоего брата Эрика, освободили его от сношений с наместниками, дали клятву и послали своих полномочных послов. Наши полномочные послы жили у вас года с полтора, а про тебя слуху никакого не было – жив ты или нет, и у Нильса с товарищами не могли они ничего про тебя выпытать, поэтому-то о тебе и не думали, поэтому и была высказана такая просьба. Когда же ты пришел к власти, ты беспричинно предал наших послов грабежу, бесчестью и оскорблениям из-за лживого сообщения твоего брата и всех шведских людей. Заманили обманом наших послов, да и мучат, и грабят, да год просидели в Або в заточении, да еще отпустил ты их, как каких-нибудь пленников! Но ведь наши послы не виноваты ни в чем – не солгали бы ваши люди, нашим людям и ходить незачем было; а мы думали, что они говорят правду. Тебе следовало пенять на своих людей, которые сообщают неправду, а наши послы у тебя напрасно мучились из-за твоего недомыслия. А после всего этого ты с надменностью послал к нам своих послов – Павла, епископа Абовского, и других. Итак, это ты начал делать злое дело, нападая на честных людей вместо лживых, – если бы мы вашей лжи не поверили, этого бы не было.
Все это мы тебе обстоятельно объяснили, а много говорить об этом нет нужды: жена твоя у тебя, никто ее не хватает, а вот много крови ради одного слова своей жены пролил ты напрасно. Вперед об этом вздоре много говорить не стоит, а станешь говорить, мы тебя и слушать не будем: делай что хочешь со своей женой, никто на нее не покушается!
А что ты писал о своем брате, короле Эрике, будто мы из-за него собирались начать с тобой войну, то это смехотворно. Ради этого нам нечего было с тобой войну начинать: нам брат твой Эрик не нужен. А что мы ему свою жалованную грамоту послали, то это произошло таким образом: в то время, когда ты присылал к нам своего гонца Антона Ольса, между нашей вотчиной, Великим Новгородом, и тобой началась война, и к нам через некоторых людей дошло челобитье от твоего брата короля Эрика, чтобы нам ему оказать помощь или, если он прибежит к нам, принять его к себе. И мы потому оказали ему милость, что ты – враг нашей вотчине и нам нужно было что-нибудь сделать, чтобы ты осознал свою гордость и присмирел; а если бы нам пришлось начать войну, это также пригодилось бы. А ради этого нам войну начинать не стоило, да и не собирались мы войну начинать: а беглого нам как не принять? Тебе же мы писали, чтобы ты пришел в сознание и прислал послов, тогда и решение было бы обо всем по-хорошему. Но ты из гордости не прислал послов, из-за этого и кровь льется. Об Эрике же мы тебе ни с кем ничего не передавали и за него не хлопотали, а раз такого дела не было, то что и говорить? А что значит, что была грамота? Было написано, да прошло.
Если бы ты хотел жить по правде, так ты бы прислал ко мне послов – все бы и без крови разрешилось. А ты крови желаешь, поэтому ты бессмыслицу говоришь и пишешь. Никто на тебя не покушается, делай с женой и с братом что хочешь; об этом много говорить не стоит. А много крови проливается из-за нашей вотчины, Ливонской земли, да из-за твоей гордости, что не хочешь по прежним обычаям сноситься с новгородскими наместниками: и пока ты этого не осознаешь, и дальше будет литься много невинной крови из-за твоей гордости и из-за того, что незаконно вступил в нашу вотчину, Ливонскую землю. Ты писал, что мы не сдержим обязательств, данных в грамоте и скрепленных печатью, но ведь на свете есть много великих государств, и во всех этих государствах наше слово неизменно ценится (ты спроси там – узнаешь!), почему же в одной Шведской земле будет по-иному? А что послы твои вопреки обычаю и охранной грамоте были обесчещены и отправлены в заключение, то ты этому не дивись: нельзя же было не ответить на твой недостойный поступок с нашими послами, да и то мы еще не поквитались за наших послов: ведь наши послы – великие люди, а те – холопы, а наши послы у тебя в Або сидели взаперти долго (это ли не заточение?), да и отпустил ты их, как пленников, а всех их опоили отравой, и они, приехав сюда, померли. Спеси же с нашей стороны никакой нет, а писали мы тебе так, как подобает писать нашей самодержавной власти к твоей королевской, – ибо раньше того не бывало, чтобы великим государям всея Руси сноситься со шведскими правителями; сносились шведские правители с Новгородом. Неужели же достоинство нашей вотчины, Великого Новгорода, заключалось в том, что она от нас отделялась, а теперешнее бесчестие – в том, что она признает нас, великих государей, как ты нелепо пишешь? А войску нашему правитель – Бог, а не человек: как Бог даст, так и будет.
А это истинная правда, а не ложь – что вы мужичий род, а не государский. Пишешь ты нам, что отец твой – венчанный король, а мать твоя – также венчанная королева; но хоть отец твой и мать – венчанные, но предки-то их на престоле не бывали! А если уж ты называешь свой род государским, то скажи нам, чей сын отец твой Густав, и как деда твоего звали, и где на государстве сидел, и с какими государями был в братстве, и из какого ты государского рода? Пришли нам запись о твоих родичах, и мы по ней рассудим. А нам хорошо известно, что отец твой Густав происходил из Смоланда, и еще потому нам известно, что вы мужичий род, а не государский, что, когда при отце твоем Густаве приезжали наши торговые люди с салом и с воском, то твой отец сам, надев рукавицы, как простой человек, пробовал сало и воск и на судах осматривал и ездил для этого в Выборг; а слыхал я это от своих торговых людей. Разве это государское дело? Не будь твой отец мужичий сын, он бы так не делал. Ты пишешь, что в течение нескольких сот лет в Швеции были короли, но мы таких не слыхали за исключением Магнуса, который ходил под Орешек, да и тот был князь, а не король. А давно ли в Шведской земле сидел правитель – Стен Стуре? Об этом у тебя многие помнят: спроси – узнаешь. А отец твой обменивался грамотами с новгородскими наместниками, и грамоты эти писались следующим образом: сперва написан титул нашего царского величества, а затем написано: «Густав Эрикович, Божьей милостью Шведский и Готский король, и советники королевства Шведского и вся земля Шведская присылали своих послов к великому государю Ивану, Божьей милостью царю и государю всея Руси и великому князю бить челом, чтобы великий государь Иван [следует титул] Густава, короля Шведского и Готского, и советников королевства Шведского и всю землю Шведскую пожаловал, велел своим боярам и наместникам Великого Новгорода и своей вотчине, Великому Новгороду, заключить перемирие, а также велел людям своей вотчины, Великого Новгорода, торговать со Шведской землей по-прежнему. И великий государь Иван [следует титул] по их челобитью Густава Эриковича, шведского короля, и всю Шведскую землю пожаловал, велел своему боярину и наместнику Борису Ивановичу Горбатому и дворецкому Семену Никитичу Бутурлину и своей вотчине, Великому Новгороду, заключить перемирие, а также велел людям своей вотчины торговать со Шведской землей по-прежнему». И довели до конца это челобитье новгородскому наместнику великого государя царя русского князю Б. И. Горбатому и дворецкому С. Н. Бутурлину шведские послы господин Кнут Андреевич [Кнут Андерсен] и Бернардин Николаевич [Биорн Классон] и от имени всей Шведской земли заключили перемирие на шестьдесят лет – от Благовещенья 7045 [1537] г. до Благовещенья 7105 [1597] г. – с наместником великого государя царя русского Б. И. Горбатым и дворецким С. Н. Бутурлиным, которые выступали от имени вотчины великого государя, Новгородской земли; и по условиям этого мира должен быть устроен съезд в Соболине, на реке Вуоксе, через десять лет после заключения мира, в Ильин день 7055 [1547] года, а на этом съезде должны присутствовать с обеих сторон достойные люди из вотчины великого государя царя русского, Великого Новгорода, а также из Шведского королевства, которые должны размерить границы по земле и воде согласно грамотам князя Юрия и князя Магнуса. Во исполнение всех этих условий, по повелению великого государя Ивана [следует титул] боярин и наместник Великого Новгорода Б. И. Горбатый и дворецкий С. Н. Бутурлин привесили к этой мирной грамоте свои печати и принесли клятву, целуя крест за вотчину великого государя, Великий Новгород, и за Новгородскую державу. А от имени Шведской державы короля Густава и от Выборгской державы и от города Выборга, за город Выборг и за Выборгскую державу и за всю Шведскую землю по поручению короля Густава и советников королевства Шведского целовали крест послы Шведского королевства Кнут Андреевич и Бернардин Николаевич. Когда же новгородские наместники великого государя царя русского пошлют своего посла к королю Густаву, то Густав, король Шведский и Готский, должен будет за всю Шведскую державу перед этим послом целовать крест, обязуясь исполнить то, что написано в этой мирной грамоте, и должен будет Густав, король Шведский, привесить к этой грамоте свою печать. А архиепископ Упсальский должен будет поручиться за всю Шведскую державу, и должны будут они исполнять то, что написано в этих грамотах. Заключен этот мир в Великом Новгороде в 7045 году, а от воплощения Господня в 1537 году.
Все это мы тебе выписали точно из грамоты о перемирии, которую отец твой Густав заключил с новгородскими наместниками. И если бы у вас было настоящее королевство, то отцу твоему архиепископ и советники и вся земля не считались бы за товарищей, а землю к именам великих государей не приписывают. Всего же достовернее будет, если ты пришлешь запись о своем государском роде, о котором ты писал, что ему четыреста лет, кто после кого сидел на престоле, с какими государями были в братстве, и мы оттуда уразумеем величие твоего государства. Какие ваши предки жили в городах и столицах, а не в мужицких деревнях, и кто входил в ваш род, кроме твоего отца (сообщи все это обстоятельно!), и какие у вас в Швеции были еще короли и из какого рода. А что ты писал о короле Арцымагнусе [Магнусе], так мы и помимо него знаем, что вы – мужичий род и попали на престол не по своему достоинству, а благодаря родству. Те же, которые сидели в городах и больших местах, были не из вашего рода и также не короли. А королей мы в Шведской земле не слыхали до твоего отца Густава; первый король – твой отец, а ссылался он в своих грамотах на грамоты князя Магнуса, а не короля. Ведь и твой отец мог бы сыскать прежних королей, да не ссылался на королей, а ссылался на князя Магнуса, а ты, неведомо каким образом, сыскал у себя прежних королей! И потому еще ваш род – мужичий и государство – не великое, что написано в тех же грамотах, что отец твой должен целовать крест за всю Шведскую державу, и за город Выборг, и за Выборгскую державу, а архиепископ Упсальский должен поручиться; а от имени Шведской державы короля Густава, и от Выборгской державы, и от города Выборга, от всей Шведской земли за город Выборг и за Выборгскую державу и за всю Шведскую землю по поручению короля Густава и советников Шведского королевства целовали крест послы Шведского королевства, обещая, что король Густав будет целовать крест, а архиепископ Упсальский даст поручительство и все сказанное должны будут исполнить. И ты бы сам рассудил, ведется ли так в великих государствах, как в вашем? Отец твой целовал за Шведскую державу и за Выборгскую державу, – выходит, что Выборг как бы особое место, а сидит там как будто бы товарищ отца твоего. Если бы ваше государство было великое, то и архиепископ Упсальский не был бы записан в товарищах отца твоего, а то записан архиепископ как товарищ твоего отца. Почему советники Шведского королевства товарищи твоему отцу? А послы не от одного отца твоего, а от всего Шведского королевства, а отец твой во главе их, как староста в волости. И если бы отец твой был великим государем, то и архиепископ у него в товарищах не был бы, и советники, и вся земля Шведская, и Выборгская держава приписаны не были бы, и послы были бы от одного твоего отца, а не от королевства Шведского, а здесь послы от королевства Шведского, а не от одного отца твоего, и архиепископ приписан. «Должны будут исполнить то, что написано в той грамоте», – видишь ведь, как отцу твоему исполнить, так и архиепископу! И тебе поэтому нельзя равняться с великими государями: у великих государей таких обычаев не бывает. Если же кто-нибудь не бережет своего государского достоинства и называет тебя своим братом, то это его дело; нас это не касается, мы соблюдаем свою честь, как подобает нашему царскому величеству. Если же ты не доверяешь той грамоте своего отца, то пришли своих послов, верных людей, и они посмотрят эту грамоту и печать твоего отца на ней. И с этими послами ты сообщи нам, был ли кто-нибудь королем в Шведской земле до отца твоего, кто именно был и из какого рода и с кем он был в братстве; а мы об этом не слыхали, – уж не нашел ли ты этих королей у себя в чулане?
А король Магнус нам этого не рассказывал, и он сам столько не знает про ваш мужицкий род, сколько мы узнали от людей, приходящих из разных земель. А что мы короля Арцымагнуса [Магнуса] пожаловали городом Полчевым и иными городами, то мы, слава Богу, в своей вотчине вольны: кого хотим, того и жалуем. А что было написано о деде Арцымагнуса [Магнуса] Фридрихе, то тут, как видно, переводчики сделали какую-то описку. Сам же ты написал вполне верно, что некоторое время тому назад Христиерн, благородный король Дании, взял под свою благородную власть Шведское королевство, а затем, оставив там своих бояр, поехал на свое государство в Датскую землю; и отец твой Густав, сговорясь с прежними правителями Шведской земли, примчался из Смоланда с коровами и перебил бояр короля Христиерна Датского, а сам стал королем: после этого он сговорился с Христианом, отцом Магнуса, и они захватили Христиерна, а датским королем посадили Христиана. Так оно и было, правду ты нам написал, больше и писать нечего. Сам ведь ты написал, что ваше королевство выделилось из Датского королевства, а если ты еще нам пришлешь грамоту с печатью о том, как бессовестно поступил отец твой Густав, захватив королевство, то и того лучше будет, нам и писать будет нечего об этом: сам ты свое холопство признал!
Ты писал насчет нашего царского письма о великом государе самодержце Георгии-Ярославе, – это мы потому писали, что с великим государем самодержцем Георгием-Ярославом во многих битвах участвовали варяги, а варяги – немцы; и раз они его слушали, значит, были его подданными: но мы об этом только известили, а нам это не нужно. А о твоей печати мы писали потому, что, если ты хочешь с нами сноситься, минуя наместников новгородских, то ты должен за это нас чем-нибудь отблагодарить. Вот почему мы тебе об этом писали; а без такой благодарности тебе нельзя позволить сноситься с нами помимо наместников. Что же касается печати Римского царства, о которой ты писал, то у нас есть своя печать от наших прародителей; а римская печать нам также не чужда: мы ведем род от Августа-кесаря, а ты судишь о нас вопреки воле Бога, – что нам Бог дал, то ты отнимаешь у нас; мало тебе нас укорять, ты и на Бога покушаешься. Напрасно ты думаешь, что мы хотим присвоить твои титулы и печать для возвеличения, – нам твоей мужичьей чести добиваться нечего и величия твоего не нужно. Мы тебе потому писали, что тебе нужно было сноситься с нами помимо наместников, но без достойного выкупа тебе этого не видать. Если же ты захочешь из-за этого кровь проливать – дело твое; а мы положились на Божью волю, что нам милосердный Бог даст. А твоего титула и печати мы просто так не хотим: если тебе хочется с нами сноситься помимо наместников, то ты нам уступи и подчинись и отблагодари нас как следует, и тогда мы тебя пожалуем и освободим от сношений с наместниками, а сноситься тебе с нами даром не дает права ни твое государство, ни твой род; а без твоего подчинения мы и сами не хотим твоего титула и печати. А если ты хочешь присвоить титулы и печати нашего царского величества, так ты, обезумев, можешь, пожалуй, и государем вселенной назваться, – да кто тебя послушает? Если же тебе неугодно по нашему указанию поступить, то сносись по-старому с наместниками. Напрасно ты пишешь, что мы из честолюбия хотим присвоить твою печать и землю; мы писали об этом потому, что если ты хочешь с нами сноситься помимо наместников, то ты должен нам подчиниться, а если ты подчинишься, то и земля твоя, и владения, и печать будут нашими, и тогда мы тебя пожалуем и будем сноситься с тобою как со своим; а с чужим и столь незначительным государем, как ты, сноситься нам не подобает.
А к наместникам я тебя не приравниваю – так исстари ведется, так Бог твое место определил, а ты Богу противишься и не хочешь по его повелению поступить. Да какому тебе Богу молиться – ты ведь безбожник: не только истинной веры не познал ты, но даже скромное прибежище латинского богослужения разрушено у вас, и иконы уничтожили, и священников сравняли с мирянами; ты сам ведь писал, что принял власть от отца своего, короля Шведской земли. А себя мы не хвалим и не прославляем, а только указываем на достоинство, данное нам от Бога; и тебя мы не хулим, а пишем это лишь для того, чтобы ты пришел в сознание и не требовал неподобающих вещей.
А что ты писал, будто мы просим у тебя твою королеву, так ты, неразумный человек, не понял. Мы писали тебе, что так же возможно, чтобы ты нам свою жену отдал, как и то, чтобы мы сами тебе крест целовали; но ведь это невозможно, чтобы у мужа жену взять, всякий это знает (да мы и не хотим этого!), также невозможно и то, чтобы мы с тобой сами сносились помимо наместников, – настолько это недостижимо! А ты, не рассудив, написал. Мы тебе писали не затем, чтобы жену твою. просить; нам твоя жена не нужна, – мы для твоего вразумления писали: насколько невозможно у тебя взять жену, настолько же невозможно тебе не сноситься через наместников. Мы писали тебе, осуждая твою гордыню, а не просили твою жену: нам твоя жена вовсе не нужна, делай с ней что хочешь. И крови неповинной мы не желаем – это ты из-за своей гордости проливаешь кровь христианскую и стремишься и далее проливать. Ты пишешь, будто это ложь, что польская королевна была замужем за конюхом, так ты спроси тех, кто знает, кто такой был Войдило при Ягайле, короле польском, и из-за чего была борьба между Ягайло и его дядей Кейстутом, и как Кейстут повесил Войдила, и как Ягайло Кейстута захватил и велел удавить, тогда и узнаешь правду.
А что наш дьяк передавал твоему подданному Антону Ольсу [Тоне Ольсону], чтобы ты нам уступил все те земли, которые ты захватил в нашей вотчине Ливонской земле, незаконно туда вступив, и насчет серебряной руды и мастеров, которые добывают руду, и насчет десяти тысяч ефимков за оскорбление наших послов, и насчет воинских людей, так это мы передавали тебе потому, что раз тебе надобно с нами сноситься, то ты должен это сделать; а если за такое великое дело с нашей стороны вы не отплатите великим же делом, то ничего не выйдет. Мы несообразностей не признаем – это ты признаешь несообразности. Что тут сообразного, чтобы ты с нами сносился? Это совсем несообразно, чтобы мы сносились с тобой, сами с тобой заключали мир, целовали крест, минуя наместников, и своих послов к тебе посылали.
Ты не хочешь послать нам послов бить челом, – мы удивлены, откуда у тебя такая гордость и сила взялась, что ты не хочешь согласиться на то, на что соглашался твои отец: отец твой весь свой век прожил, сносясь с наместниками, только разок под старость не захотел, – и как ему удалось это, ты знаешь! Отец твой с этим век прожил, а ты не хочешь, – видно, ты лучше отца, что места его не хочешь! Если не пришлешь послов – миру не бывать; нам же к тебе послов посылать не подобает. Мы из снисхождения к тебе пишем: если хочешь, чтобы мы тебя пожаловали и от сношения с наместниками освободили, то пришли к нам своих великих послов бить челом и отблагодари нас за это великим делом, насколько сможешь; тогда мы тебя пожалуем и от наместников освободим; а, не дав выкупа, ты у нас этого не добьешься.
А что ты писал к нам лай и дальше хочешь лаем отвечать на наше письмо, так нам, великим государям, к тебе, кроме лая, и писать ничего не стоит, да писать лай не подобает великим государям; мы же писали к тебе не лай, а правду, а иногда потому так пространно писали, что если тебе не разъяснить, то от тебя и ответа не получишь. А если ты, взяв собачий рот, захочешь лаять для забавы – так то твой холопский обычай: тебе это честь, а нам, великим государям, и сноситься с тобой – бесчестие, а лай тебе писать – и того хуже, а перелаиваться с тобой – горше того не бывает на этом свете, а если хочешь перелаиваться, так ты найди себе такого же холопа, какой ты сам холоп, да с ним и перелаивайся. Отныне, сколько ты не напишешь лая, мы тебе никакого ответа давать не будем.
Если хочешь выступить, так наши люди твои пушки видели: а захочешь еще попытаться – увидишь, какая тебе будет прибыль. Если же захочешь мира своей земле – пришли к нам своих послов, и мы узнаем от них твои намерения и решим, что следует сделать.
Писана в нашей вотчине, в Ливонской земле, в городе Пайде [Вейссенштейн], в 7081 году, 6 января [6 января 1573 г.], на 40-й год нашего правления, на 26-й год нашего Российского царства, 21-й – Казанского, 18-й – Астраханского.
Ответ царя Ивана Васильевича Грозного Яну Роките
Не хотел тебе отвечать, поскольку ты заявлял, что прения эти лишь ради спора, а не веры. Но мы научены Христом не давать святое псам и не метать бисер перед свиньями, не давать святого слова псам неверным <…> Немногое скажу, но ты не возомни, что не понимаю, какой яд ты излил, и чтобы вы не подумали, что не могу я против вас и слова составить и не знаю Писания, или испугался тьмы ваших обманов и в уныние впал, или сладость вашего учения принял, или не знаю ничего об истинном христианстве. Чтобы разрушить ваши сомнения скажу немногое.
О вашем учителе Лютере. <…> Поистине Лютер лютым называется, люто это, люто, если к краеугольному камню – Христу прижаться, и его божественные уставы разорять, и божественное его учение и апостольские проповеди рассекать, и святых отцов уставы извращать. И всяческие козни строить, неистинное писание исповедуя. Подобно тому как Сатанаил отвержен был Небесами и вместо ангела света – тьмой и обманом нарекся, а ангелы его – бесами. Так и вы, подобно тому как начальник бесов зовется Сатана, так и вашему начальнику имя Лютер, как его же ангелы именуются бесами, так и вы – кознодеями.
Писал ты, что из-за преступления, совершенного Адамом, мы все рождаемся под завесою плоти и осуждены умирать. Но ведь ради этого Бог Слово и вселился в нас, захотел Бог помиловать заблудшего человека. Воплотился в человека от Пречистой Девы Марии. До того царствовала смерть от Адама и до Авраама, а от Авраама до Моисея, от Моисея до воплощения Христова и на несогрешивших. <…> Царство же это смертное, где и праведники до Христова воплощения были осуждены на смерть и сходили во ад. Но после воплощения Христа этого дерзновения смерть не имеет, ведь Господь наш Иисус Христос обновил новый удобный путь делающим благо и верующим в правду спасения. Сейчас смерть утратила всякую власть, и все праведники, будто сном засыпая, к вечному царствию приходят. <…> Они последовали по стопам Христа, и князь мира сего не имеет над ними никакой власти. Поэтому и смерти среди них места нет. А если кто самовольно предаст себя князю мира сего и соблазнам его последует, те по собственной воле попадут в царство смерти. И здесь горестные души их страшно с телом расстанутся и бесконечные муки примут. Ведь Господь наш Иисус Христос сотворил человека самовластного, каким и был Адам до грехопадения. Поэтому тем, кто идет по стопам Христовым, грехопадение прощается, и смерть на них никакой власти не имеет. Согрешившим или отступникам приходится отвечать не только за преступление Адама, но и за все свои злые дела, и вдвойне они от своих грехов мучаются. На них царствует смерть как и прежде. <…>
Слава в вышних Богу, и на земле мир, и в человецех благоволение. Что же значит: «в человецех благоволение»? Прежде гнев Божий и гнев Его пребывали на роде человеческом, от Адама до воплощения Христова, Христовым же божественным телесным состраданием всё это было разрушено, и смерть, и грех, и власть дьявола. И самовластны люди благодатью Христа, и научены, как побеждать князя тьмы века сего и миродержителя. <…> Самовольно же не принимающие заповедей Христовых и самовластно дьяволу покоряющиеся обречены на муки вечные.
Божественный апостол Павел говорит: «Каждому дается проявление Духа на пользу; одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество; иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя по власти, как ему угодно. Ибо как тело одно, но имеет много членов, все же члены одного тела, хотя их и много, суть одно тело; так и Христос. Ибо единым Духом мы все в единое тело крестимся, иудеи, эллины, рабы, свободные, и все единым пивом напоены» [цитата из Библии].
Писал ты о поклонении иконам, и это твое безумие кратко обличу. Если хочешь узнать истину, то прочти о царствовании Льва Исавра Иконоборца, и сына его Константина Гноетезного, и Льва Армянина, и Феофила Богомерзкого, святым досадителя, и там найдешь все объяснения божественному иконопоклонению и богомерзкому сопротивлению этих царей, нечестию которых вы самовольно предались. А что к Второзаконию прибегаешь, о том я уже тебе писал. Если к закону Моисееву прибегаешь, то подобает тебе все по закону делать. Если только обрезание сделаешь, не только все законы, но и Иисус Христос на пользу тебе не пойдет, вот и апостол Павел пишет в послании к галатам: «Если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа. Еще свидетельствую всякому человеку обрезывающемуся, что он должен исполнить весь закон. Вы, оправдывающие себя законом, остались без Христа, отпали от благодати». А если еще приводить от Десятисловия: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в водах ниже земли», что подтверждают и все пророки, и я из этого пользу для себя извлекаю, поскольку все это об идолах сказано. Как в Исходе Моисеевом говорится, что когда Моисей получил скрижали, тогда народ «собрался к Аарону и сказал ему: встань и сделай нам бога, который бы шел перед нами; ибо с этим человеком, с Моисеем, который вывел нас из земли Египетской, не знаем, что сделалось». И собрали они золото, перстни и серьги у жен своих, и бросили их в огонь, и отлили тельца, и поклонились ему, говоря: «Вот бог твой, Израиль, который вывел тебя из земли Египетской» [цитата из Библии]. Из-за женской красоты Ваальфегору послужили, и ели жертвы бездушных идолов… смешались с язычниками, и научились делам их, и служили истуканам их, которые стали для них сетью. И пожрали сыновей своих и дочерей своих, и пролили невинную кровь, кровь сынов своих и дочерей, пожранных истуканами хананеянскими [обширные цитаты из Библии об идолопоклонении]. И много об идолопоклонстве пророки и апостолы говорили, и ты, между святым и мирским не различая, о Христовой иконе судил как об идолопоклонстве, скверно и мерзко. Христовы же образы и Пречистыя Матери его и всех святых, хотя и видимы, но одновременно и бестелесны и подобно первообразу спасению способствуют. Где ты найдешь жертвоприношение и кровопролитие перед иконами [цитаты из Библии о принесении жертв идолам]. Этого перед иконами не совершается. Идолам – капища и дым жертвенный, и не только жертвы, но и кровавые возлияния, иконам же в церквах – духовные молитвы и сердечные жертвы. Иконам честь воздавая, поклонимся. Но образам Христа и Богородицы, а не краскам и доскам поклонимся. И на первое место ставим поклонение не материи иконы, а образу, запечатленному в ней. А если на закон Моисеев ссылаешься, то приведу тебе самого Моисея. Как Моисей двух золотых херувимов создал в святая святых, как и завесу соткал, на которой были вышиты образы небесного, а также кивот завета, окованный золотом, в котором хранились манна, жезл Ааронов и скрижали завета, все, чему поклонялись иудеи. <…> Так же было воплощено и Слово Божие. Эдесский князь Авгарь принял образ Господа на убрусе. И он поднял его от недуга расслабления. И на том самом одре болезнь прекратилась, когда наш Господь Иисус Христос послал ему свой образ на убрусе с апостолом. <…> И сколько от того божественного образа было различных чудес. Больным исцеление и изгнание бесов, поражение воинствам нечестивых, благочестивым – победа. Вплоть до гибели Греческого царства много было чудес от этого благочестивого образа. Если хочешь истину познать, прочти о царстве Греческом и все узнаешь. О том, как кровоточивая жена, исцеленная от раны, божественный образ Христов в меру возраста Господня из меди отлила. Много исцелений было от него вплоть до лета сатанинского, когда пришел отступник, злочестивый царь Юлиан. Что о Лиддской церкви, то в ней появилось изображение Пречистой Богоматери с предвечным младенцем на столбе у западных врат. Эту церковь создали апостолы, в ней и явилось это изображение. <… > Божьим повелением нерукотворный образ на столбе возник. Не рукописан был, но богописан, как сама Богоматерь во плоти. Апостолы просили ее прийти на освящение храма. Она же сказала: «Придете, чада, и я с вами там буду». И когда они пришли, то увидели преславный этот образ и, радости бесчисленной исполнившись, со слезами молились Творцу. Потом и Богоматерь пришла, увидела свой образ и сказала: «Благодать моя и сила да будет с тобою». И это божественное изображение злосмрадный Юлиан (отступник) хотел уничтожить. Но сколько его воины рубили камень, пытаясь образ на землю низвергнуть, настолько божественным повелением оно силу взяло, в камень войдя, и до той поры совершались чудеса, пока посланные (воины) не отошли, не сумев сбросить образ. <… > И об Энее. Исцеленный от Петра и Иоанна, он воздвиг прекрасную церковь, где появился образ Богоматери. Этой иконой совершились многие чудеса. Вот и божественный Лука образ Богоматери написал и к ней принес. Она же сказала: «Благодать моя и сила будет с тобою». Божьим повелением эта икона здесь, в царствующем граде Москве, сохраняя христианство, пребывает. <…> И что еще скажу? Не хватит мне времени, чтобы рассказать обо всем, как апостол Павел в «Послании к евреям» пишет. И если хочешь истину познать, все в божественном Писании найдешь… Божественное воплощение – это воплощение Спаса и Господа нашего Иисуса Христа, изволившего воплотиться и спасти нас. Пречистая его Богоматерь сподобилась такому божественному таинству послужить и огонь божественный в утробу приняла. Потому что ходатайствует она о спасении рода нашего, через нее с Богом сочетаемся. И во имя этого ее образу поклоняемся. <…> Отличается поклонение иконам от идольского бесования. Скажи мне, могут ли такие чудеса быть от идолов? И такие же исцеления, как и от икон? Если ты иконному поклонению, как пес, не веруешь, по заповеди Господа не подобает с тобой о святом говорить. Что ты писал об Иоанновом послании? В этом послании сказано: «Дети! Храните себя от идолов». А об иконах там ничего не сказано. И здесь ты ложь написал. А что писал о тех, которых Бог карал за то, что образы ставят, и мы того в божественном Писании нигде не нашли. А что писал о вознесении Господнем, и той строки там нет. <… > И еще в «Откровении Иоанна Богослова» об ангеле (Откр. 22, 8–9). Все это смирения ради. Поэтому и сам Господь наш Иисус Христос, когда преобразился на горе и сошел с нее, заповедал ученикам своим никому не рассказывать о виденном, покуда сын человеческий не воскреснет из мертвых. Это Господь показал во имя смирения и уча смиряться, чтобы никто себя сам не превозносил. Ради этого и ангел у Иоанна Богослова смиряется. Так и Петр поднял Корнилия ради смирения <…> А еще ты писал, что не подобает, кроме Бога, никаких святых на помощь призывать, но в Евангелии написано иное: «Иисус, вышед, увидел множество народа и сжалился над ними, потому что они были как овцы, не имеющие пастыря». Тогда обратился он к ученикам своим: «Жатвы много, а делателей мало; итак, молите господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву свою». И призвал учеников своих, дав им власть на духов нечистых, чтобы их изгонять и исцелять всякий недуг и всякую болезнь. И ты видишь, какая власть была дана Господом ученикам своим и святителям, не потому, что он сам не мог спасти людей, но сходя к их немощам и неразумию… А если ссылаешься на псалом Давида, так там все об идолах писано, а не об иконах. А еще писал, что несколько сот лет образов не было. И это писал ложно, от Христова воплощения начались образы и доныне появляются. А что писал о святом Епифании Кипрском, будто он образ терзал какого-то святого, и то писано ложно. Это написание еретическое и истинными христианами не приемлется. <…> А что в вашей стране делается с образами, о том и говорить не хочу, поскольку подались вы бесовскому обольщению и сами о том знаете.
<…> Вот мое слово. За то, что ты писал по нашему велению вольно и говорил смело, мы на тебя не гневаемся, и сейчас свое слово помним, и на тебя опалы никакой не кладем. Почему мне тебя нельзя не считать еретиком, так это потому, что учение твое полностью противоположно Христову учению и все рассуждения твои против Христовой Церкви направлены. И ты не только еретик, но и слуга антихристова дьявольского совета. Едва ли не больший, чем Лютер. Впредь своего учения в нашей стране не объявляй. Господа нашего Иисуса Христа, всех Спасителя, прилежно молим, чтобы наш российский род сохранил от тьмы неверия вашего. Отцу слава с присносущим его Сыном и Святым Духом и во веки веков. Аминь.
Послание Полубенскому (1577)
Такая грамота послана от государя из Пскова с князем Тимофеем Романовичем Трубецким во Владимир [Вольмар, Валмиеру] к князю Александру Полубенскому
Божьей [следует перечисление атрибутов, библейская цитата] волей, и желанием, и властью, и силой творения, когда сказал Бог «да будет свет» – стал свет, и совершилось иное творение тварей как наверху, на небесах, так и внизу, на земле и в преисподней. И затем создал Бог человека, мужчину и женщину, сотворил их, поселил в раю и дал им наставление; когда же они послушали врага [дьявола] и наставление преступили, Бог за это прогневался на них, и изгнал их из рая нищими, и осудил их на смерть и болезни, и обрек их на труд, и отлучил их Бог от лица своего. И увидел враг, что первые его козни пошли ему на пользу и что Бог прогневался на человека, и, увидя это, решил окончательно уничтожить людей и побудил Каина убить Авеля. Бог же, не оставляя свое создание, из милосердия к роду человеческому сотворил ради Адама родоначальника правды – Спасителя [Иисуса Христа]. И затем Енох угодил Богу, ради чего Бог прославил его взятием на небо и сохранил его как прорицателя своего второго пришествия. И когда умножились люди, и враг окончательно усилился, и люди стали повиноваться врагу во всем и восприняли все его злые дела, то Бог еще более разгневался, и истребил всех людей на земле потопом, и, обнаружив, что только праведник Ной действует по его заповедям, сохранил его за это как родоначальника вселенной. Затем, когда люди вновь умножились и враг еще более прельстил их и люди усердно предались вражьему прельщению и уклонились в богоборство, они начали создавать столп, говоря себе: если снова захочет Бог навести потоп, то мы, взойдя на столп, вступим в борьбу с Богом. И создали столп этот выше облаков, и Бог гневом, дыханием уст своих, дыханием бурным и сильным, сокрушил столп и одних побил, а других разделил на семьдесят два языка. Один только Евер не присоединился к их делу и замыслу, за что Бог и помиловал его: не отнял у него языка Адамова. От его имени и называются евреи. А других он разделил, чтобы, разделившись, восставали друг на друга и мучались за это преступление. Когда я говорю о Боге, то, как и выше, я говорю об Отце и Сыне и Святом Духе в едином существе; ибо здесь были произнесены такие слова: «Вот люди говорят одним языком и едиными устами и могут сделать всё, что захотят, спустимся и разделим их». Кто бы это мог говорить, как не Троица? И затем, когда люди вновь умножились и подчинились врагу и Бог еще более на них прогневался и отступил от них, дьявол поработил их и по своей воле стал вести все человечество. И отсюда пошли мучители, и властители, и цари, как первый Неврод, который начал строить столп, когда и произошло разделение языков. Неврод начал царствовать в Вавилоне, затем Мисрем в Египте, и в Ассирии Вил крепкорукий, он же Крон, и Бел, и Белус, и Белье, и Вабал, и Вельефегор, и Вельсавух, и Вельсавав, и Астарта, затем Ниние и Фор, он же Арес, и повсюду возникли многоразличные царства, и каждое царство отдельно. Так возникло среди людей неблагочестивое царствование, то, о котором Господь наш Иисус Христос говорит в Евангелии: высокое для людей – мерзость для Бога. И так увидел Бог, что погибает род человеческий, и умилосердился над ним и создал праведника Авраама, того Авраама, который познал истинного Бога и которого
Бог возлюбил. И ради этого Бог склонился на милосердие к человечеству, и благословил Авраама, и указал ему его обязанности, и даровал ему наследника – Исаака и Исааку Иакова, он же Израиль. И обещал Бог Аврааму: «Сделаю тебя прародителем многих народов, и цари от тебя произойдут». И те, которые произошли от Авраама, Исаака и Иакова, стали называться людьми, а прочие – язычниками, ибо говорит великий пророк Моисей: «Всевышний поставил пределы народов по числу ангелов Божиих; и стал Иаков уделом Господним, Израиль – достоянием его». И в то время, когда Бог пас народ израильский, и извел его из Египта двумя своими крепкими и величественными руками – праведником Моисеем и Иисусом Навином, и поместил их в обетованной земле (было в то время много государств, и некоторые из них израильтяне истребили), и когда он так сохранял еврейский народ и давал ему судей и правителей и сам руководил ими до самого времени пророка Самуила, израильтяне, из-за того что после преступления Адама все человечество было охвачено прельщением и порабощено врагу, часто преступали Божьи заповеди, прельщаясь делами беззаконных язычников. Бог же на них иногда гневался и отдавал их в рабство иноплеменникам, иногда же миловал и освобождал: когда они отступали от Бога и поклонялись идолам, тогда предавал их, когда же обращались к Господу, тогда освобождал их. Поэтому он, снисходя к их слабости, разрешал им даже приносить жертвы – не потому, что он хотел от них жертв, а уступая их слабости: «Пусть приносят жертвы, лишь бы истинному Богу приносили, а не бесам». Так было до пророка Самуила. Но человеку родственна всякая нечисть: не захотели израильтяне жить под Божьим именем и под руководством его праведных слуг и попросили себе царя, и Бог весьма за это прогневался на них и дал им царя Саула. И много напастей претерпели, и Бог умилосердился над ними и дал им царя – праведника Давида и распространил царство его. Это было первое благословение царству: Бог снизошел к слабости человеческой и благословил царство. И затем, когда умножились люди, и царства, и власти и разрослось беззаконие, Бог не презрел рода человеческого, мучимого дьяволом. Прежде всего послал пророков, провозвестивших пришествие Божьего слова и обличающих грехи и беззакония; были же люди неразумны, и враг ими владел, и избили они пророков и еще более впали в нечестие. И затем во имя человеколюбия сам Бог Сын, слово Божие, соизволил воплотиться от Пречистой Матери, чтобы спасти людей на земле. И сперва он отверг царство, ибо говорит Господь в Евангелии, что высокое для людей – мерзость для Бога, а затем и благословил его, ибо божественным своим рождением прославил Августа-кесаря, соизволив родиться в его царствование; и этим прославил его, и расширил его царство, и даровал ему не только Римскую державу, но и всю вселенную – и готов, и сарматов, и Италию, и всю Далмацию, и Анатолию, и Македонию и иные страны – Азию, и Сирию, и Междуречье, и Египет, и Иерусалим – вплоть до границ Персии. И когда Август владел таким образом всей вселенной, он посадил брата своего Пруса в город, называемый Мальборг, и в Торунь, и в Хвойницу, и в преславный Гданьск на реке, называемой Неман, которая течет в море Варяжское [Балтийское]. Когда же Господь наш Иисус Христос осуществил предназначенное ему провидением, послал он божественных своих учеников по всему миру просветить вселенную. Они же, точно на крыльях, облетев всю вселенную, проповедовали слово Божие. И так как в то время всюду царствовал грех и господствовало нечестие, а цари и князья и управители служили дьяволу и противодействовали ученикам Божьим, то они были избиты, и многие ученики Божьи – как священники, так и простые люди – приняли мученичество. И со времени царствования Августа вплоть до Максентия и Максимина Галерия было в Риме гонение на христиан. Господь же наш Иисус Христос не презрел моления рабов своих, но, внимая мольбам своей матери и исполняя свой обет: «Я с вами до скончания мира сего, аминь», создал опору благочестия – великого, сияющего благочестием Константина Флавия, царя правды христианской, соединившего священство и царство воедино, и с этого времени повсюду умножились христианские царства. И затем по благоволению в Троице славимого Бога в Российской земле создалось царство, когда, как я уже говорил, Август, кесарь римский, обладающий всей вселенной, поставил сюда своего брата, упомянутого выше Пруса. И силою и милостью Троицы так создалось это царство: потомок Пруса в четырнадцатом колене, Рюрик, пришел и начал княжить на Руси и в Новгороде, назвался сам великим князем и нарек этот город Великим Новгородом. Сын же его Игорь переселился в Киев и там установил скипетр российского царствования и брал дань с греков и жил в Переяславле Дунайском, где находятся Бен и Бедна [Вена]. Что же после них? Умилосердился Бог над нашей Российской землей и привел сына этого Святослава, Владимира, к познанию истины и просветил светом благочестия, чтобы он славил его, истинного Бога, Отца и Сына и Святого Духа, во единстве почитаемого, избрал его, как второго Павла, в царственных сединах, обратил его к крещению и сделал царем правды христианской, как великого Константина. Как говорит божественный апостол Павел: нет власти не от Бога, пусть всякая душа повинуется власти; поэтому тот, кто противится власти, противится Божьему повелению, и никому не следует вступать в чужие пределы. Мы же хвалим, прославляем и почитаем Господа, вечно поем и превозносим его, давшего нам средство к спасению, как в дому раба своего Давида, так и в дому блаженного великого Владимира, во святом крещении Василия. Его же Божьей милостью, благоволением и волею утвердился и скипетр Российской державы и был передан нам – от этого великого Владимира, во святом крещении Василия, который рисуется на иконах с царским венцом, и от сына его великого государя Ярослава, названного в святом крещении
Георгием, который завоевал эту Чудскую землю, то есть Ливонию, и поставил город, названный по его имени Юрьевом, а теперь называемый Дерптом, и от великого царя и великого князя Владимира Мономаха, который воевал в византийской Фракии и приобрел царский венец и имя (получил он их от царя Константина, царствовавшего в то время в Царьграде), и от преславного великого князя Александра, одержавшего на Неве победу над немцами римской веры, и от достойного хвалы великого государя, великого князя Димитрия, одержавшего за Доном великую победу над безбожными агарянами [татарами], и от деда нашего, блаженной памяти великого государя Ивана Васильевича, собирателя Русской земли и многих земель обладателя, и от отца нашего, великого государя, царя всея Руси блаженной памяти Василия, приобретателя исконных прародительских земель, перешел, наконец, по наследству и к нам скипетр Российского царства. Мы же хвалим Бога за премногую его милость к нам.
Этого тричисленного божества, Отца, Сына и Святого Духа милостию, властью и волей покровительствуемые, а иногда охраняемые, защищаемые и укрепляемые, мы и удержали скипетр Российского царства; мы, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси [следует полный титул], оповещаем думного дворянина княжества Литовского, князя Александра Ивановича Полубенского, дудку, пищалку, самару, разладу, нефиря (все это – дудкино племя!), о нашем царском повелении.
А наставление наше царское таково. Ливонская земля с незапамятных времен – наша вотчина: от великого князя Ярослава, сына великого Владимира, а во святом крещении Георгия, который завоевал Чудскую землю и поставил в ней город, названный по его имени Юрьевом, а по-немецки Дерптом, а затем от великого государя Александра Невского; Ливонская земля давно уже обязалась платить дань, и они неоднократно присылали бить челом прадеду нашему, великому государю и царю Василию, и деду нашему, великому государю Ивану, и отцу нашему, блаженней памяти государю и царю всея Руси Василию, о своих винах и нуждах и о мире с их вотчинами – с Великим Новгородом и Псковом – и обязались не присоединяться к Литовскому государю. И к нашему царскому величеству также неоднократно присылали бить челом своих послов и обязались платить дань по-старому, но потом всего этого не исполнили, и за это на них наш меч, гнев и огонь ходит. И как-то раз дошло до слуха нашего, что люди безвластного государства Литовского, преступив Божье повеление, не позволяющее никому вступать в чужие владения, вступили в нашу вотчину, в Ливонскую землю, и тебя сделали там гетманом. И ты совершил многие недостойные дела: не имея воинской доблести, обманом взял Изборск, пригород нашей вотчины Пскова, где, будучи отступником от христианства, надругался над Божьими церквами и иконами. Но милость Бога и Пречистой Богородицы и молитвы всех его святых и сила икон посрамили вас, иконоборцев, а нашу древнюю вотчину нам возвратили, а ваша надежда – Крон и Зевс и другие, о которых мы говорили выше, – оказалась напрасной.
А пишешь, что ты – Палемонова рода, так ведь ты – полоумова рода, потому что завладел государством, а удержать его под своей властью не сумел, сам попал в холопы к чужому роду. А что ты называешься вице-регентом земли Ливонской, правителем рыцарства вольного, так это рыцарство бродячее, разбрелось оно по многим землям, а не вольное. А ты вице-регент и правитель над висельниками: те, кто из Литвы от виселицы сбежал, – вот кто твои рыцари! А гетманство твое над кем? С тобой ни одного доброго человека из Литвы нет, а всё – мятежники, воры и разбойники. А владений у тебя – нет и десяти городков, где бы тебя слушали. А Колывань [Таллин, Ревель] у шведского короля, а Рига – отдельно, а Задвинье у Кетлера. А кем тебе править? Где магистр, где маршал, где командоры, где советники и все воинство Ливонской земли? Всего у тебя – ничего!
А сейчас наше царское величество пришло обозревать свои вотчины – Великий Новгород, Псков и Ливонскую землю, и мы шлем тебе с милостивым покровительством наше царское повеление и достойные наставления: мы хотим на угодных нам условиях заключить мир, о котором ваш избранный государь Стефан Обатур [Баторий] пишет к нам и присылает своих послов, а ты бы не мешал заключению мира между нами и Стефаном Обатуром, не стремился к пролитию христианской крови и уехал бы со всеми людьми из нашей вотчины, Ливонской земли, а мы всему своему воинству приказали литовских людей не трогать. А если ты так не сделаешь и из Ливонской земли не уйдешь, тогда на тебя падет вина за кровопролитие и за судьбу литовских людей, которые окажутся в Ливонии. А мы не будем вести никаких военных действий с Литовской землей, пока послы от Обатура находятся у нас. А с этой грамотой мы послали к тебе своего воеводу князя Тимофея Трубецкого, сына Романа, сына Семена, сына Ивана, сына Юрия, сына Михаила, сына князя Димитрия, сына великого князя Ольгерда, у которого твои предки Палемонова рода служили.
Писано в нашей вотчине, в доме св. Троицы и великого государя Всеволода-Гавриила из двора нашего боярской державы в городе Пскове в 7085 году, 9 июля [9 июля 1577 г.], на 43-й год нашего государства, на 31-й год нашего Российского царства, 35-й год – Казанского, 24-й год – Астраханского.
А на подписи к грамоте написано: почтенному дворянину великого княжества Литовского, князю Александру Ивановичу Полубенскому, дудке, вице-регенту бродячей Литовской земли и разогнанного Ливонского рыцарства, старосте Вольмерскому, шуту.
Послание Яну Ходкевичу (1577)
Такая грамота послана от государя из Владимирца [Вольмера] к пану Яну Еронимовичу с князем Александром Полубенским
Божьей [следует перечисление атрибутов] милостью, мы, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси [следует полный титул], шлем наше слово пану государя Стефана [следует титул] Яну Еронимовичу Ходкевичу, графу на Шклове и Мыши, пану Виленскому, старосте Жмудскому, маршалку земскому великого княжества Литовского, старосте Ковенскому и правителю Плотельскому и Телыповскому.
Муж храбрый, высокомудрый и почтенный, достоин ты быть первым среди своего рода и начальствовать! Издавна ведь я слышал о доблести твоей, и дивился ей, и хвалил тебя, и стремился показать тебе мою любовь и милость во многих и различных случаях. Мне не пришлось сделать это, когда ты во время отсутствия короля писал к нам через Ливонскую землю, ныне же по благоволению Божьему пришло то время, о котором говорил апостол Павел: «Во время благоприятное послушал тебя, в день спасения помог тебе; вот ныне время благоприятное, ныне день спасения, и никакого нигде нет препятствия»; поэтому и пишу тебе.
Божьей милостью с крестоносной хоругвию ходили мы очищать и оберегать свою вотчину и ныне с помощью всемогущей Божьей десницы и силою животворящего креста вся вотчина, Ливонская земля, оказалась под нашей властью. А ты назывался администратором и гетманом Ливонской земли, а теперь ты этого лишился; так ты бы, муж благоразумный и храбрый, этому не удивлялся, ибо Бог дает власть тому, кому хочет. А это ведь было звание, достойное государя, и тебе то не подобало (ты из рода великих панов, и поэтому мы, чтобы доставить тебе удовольствие, называем тебя графом, хотя это также тебе не подобает). А убытка ты здесь никакого не понес, потому что было у тебя только название, и огорчаться тебе из-за этого не стоит, ибо название – вещь мимолетная, а не постоянная. Слышал я о твоем благоразумии и храбрости во время сражения под Улой и восхищался, как ты доблестно там действовал; а вот в Ливонскую землю вступил ты напрасно. И поэтому обращаюсь к твоему благоразумию; ибо сказано: «Покажи премудрому его вину и мудрее станет, объясни праведному и сумеет постигнуть». Вот почему тебе, премудрому человеку, не должно из-за этого смущаться и, отказавшись от смущения, следует озаботиться об установлении мира между христианами. И указали бы вы государю вашему Стефану, королю польскому, чтобы он не воевал с нашей вотчиной, Ливонской землей, и ничем ее не задевал. Также и ты не проявлял бы досады. А нехороша пословица: «отними у того, у кого уже отнято», – из-за нее-то и происходит зло. Будь и ты в добром здоровии, а вотчине нашей, Ливонской земле, никакого вреда не причиняй.
А больше вам не следует говорить те слова, которые вы говорили в Полоцке: что там не наша земля, где ноги нашего коня не стояли; ведь теперь в нашей вотчине, Ливонской земле, во многих областях нет такого места, где бы не только ноги нашего коня, но и наши ноги не были, нет и такой воды в водах и озерах, которой бы мы не пили, но все это по Божьей воле оказалось под ногами наших коней и под нашим господством. Также вам не следует говорить, что мы вопреки перемирию вступили в Ливонскую землю, ибо слова эти лживы. Никогда мы не говорили о мире с Ливонской землей, а Литовской земли мы в нынешнем своем походе ничем не задели и не оскорбили. И ты бы сам говорил своему государю, а также братии своей, панам вашей рады и совместно со своей братьей, с панами рады говорил бы своему государю королю Стефану, чтобы ваш государь незамедлительно слал к нам своих послов, а мы хотим достойным образом заключить с ним мир и установить дружеские отношения. А он бы нас за это отблагодарил, ибо без такой благодарности братство между нами установиться не может.
Писано в нашей вотчине, в Ливонской земле, в городе Вольмере, в 7086 году, 12 сентября [12 сентября 1577 г.], на 43-й год нашего государства, на 31-й год нашего Российского царства, 25-й год – Казанского, 24-й год – Астраханского.
Читать бесплатно другие книги:
