Сокровище антиквара Бушков Александр

Отобрать у нас клад! Пусть попробует!

Нет уж, клад такое дело: кто его нашел, тот и бери.

Марк Твен

«Приключения Тома Сойера».

Глава первая

ПРИДУРОК С НЕОБИТАЕМОГО ОСТРОВА

Если присматриваться философски, происходившее определенно носило некоторые черты семейной идиллии. Чему Смолин не собирался умиляться, он вообще не помнил, чтобы за последние лет сорок чему-то умилялся… Просто констатировал факт.

Инга, по-домашнему одетая в простенький халатик, вкалывала за компьютером вот уже почти час без передышки. Хозяин усадьбы, г-н Смолин, он же Гринберг, помещался тут же, в мансарде, на диване, под внушительным штурвалом с неизвестного судна, и рядом с ним на столике (ну антикварка, конечно, пятидесятые годы) помещался поднос с тарелками, на коих давным-давно остыл натуральнейший домашний ужин, приготовленный Ингой. Она неплохо готовила, да что там, отлично готовила девочка, но Смолин ни к чему не прикоснулся. Сидел, словно тот чукча из анекдота, и думал, как жить дальше. Причем, в отличие от анекдота, все было весьма даже серьезно.

Куруманская эпопея для него завершилась благополучнейшим образом. А как иначе? Он ведь не совершил ничего противозаконного, даже улицу на красный свет не переходил и газеты из чужих почтовых ящиков не крал. Все его свершения были законопослушны до омерзения. Это в отношении него парочкой злоумышленников были предприняты действия, подпадающие под разнообразные статьи Уголовного, а также Гражданского кодексов. Это он оказался классическим терпилой, а потому во всех казенных бумагах значился как потерпевший, — мелочь, а приятно, вспоминая прошлые дела и прошлые бумаги, где Смолина именовали совершенно иначе да вдобавок именно к нему приклеивали статью за статьей…

Как легко догадаться, главное сокровище, из-за которого полыхнули кровавые страсти (то есть яйца работы Фаберже), еще до приезда милиции с места действия исчезло, унесенное в квартиру и запрятанное под кровать. Туда же отправились браунинг (все равно менты конфисковали бы, а так, засверлив, его и продать можно в два счета), и полдюжины бриллиантов в старинной аптечной коробочке.

В качестве купеческого клада, из-за которого, понимаете ли, товарищи начальники, и разгорелись все страсти, Смолин оставил на месте все до единой золотые монетки, коих, по милицейской описи, оказалось тридцать две штуки, общим весом двести шестьдесят четыре грамма. Этот клад для того, кто ведать не ведал о Последней Пасхе, выглядел весьма даже убедительно (особенно когда Смолин разбросал монеты на чердаке в живописном беспорядке, так что их казалось еще больше). Для тех, кто в жизни ни единой такой монеткой не владел, — сокровище чертовски убедительное. Да и официальная рыночная цена приличная, четверть миллиона рубликов примерно. Нынче и не за такое на преступление идут…

В общем, никаких таких драгоценных яиц, разумеется, не было. Смолин живо описал следователю во всех подробностях, как он, обходя и исследуя свои новые владения, случайно обнаружил тайничок с золотом — а тут и нагрянули поочередно два родных братца: один, крыса музейная, в каких-то траченных мышами бумагах выкопал упоминание об этом кладе (сам признался), а второй, соответственно, был поначалу взят в долю, но обманут брательником и оттого жестоко расправился с означенным, не питая священного трепета перед кровным родством. Одним словом, Смолин ничего не придумывал и не извращал. Он просто-напросто не сказал всей правды, только и делов… Но по реакции следака видел, что того и эта версия вполне убеждает: убедительно выглядели золотые, разложенные в четыре аккуратных рядочка на газете, на обшарпанном столе в кабинетике куруманской ментовки: российские червонцы и пятерки с постно-благостной рожей незадачливого последнего императора, немецкие марки с кайзером бородатым и кайзером усатым; персидские туманы, на которых красовался Шир-о-хоршид, озаренный солнцем лев с саблей в лапе; разнообразные австро-венгерские денежки и даже один-единственный великобританский соверен с королевой Викторией и поражающим гнусного дракона всадником…

Это выглядело крайне убедительно. Особенно для Курумана с его провинциальными ценами и захолустной простотой…

Во всей этой истории Смолин абсолютно ничем не рисковал. Золотишко ему и так должны были вскоре вернуть, все до единой монетки; старый закон о кладах давным-давно отменен, теперь единоличным собственником является владелец земли или дома, и сдавать клад государству более не предписывается.

Татарин, ручаться можно, об изделиях Фаберже ни словечком не упомянет. И потому, что по свойственному человеку оптимизму до последнего будет надеяться, что каким-то чудом все же сумеет до сокровищ добраться. И потому, что прекрасно понимает: даже если правдочка о яйцах каким-то чудом всплывет на свет божий, их юридически полноправным владельцем по тому же закону будет опять-таки Смолин В. Я. Ну а если учесть, что старина Татарин действительно жутко накосячил, есть обоснованные подозрения, что за решеткой он не заживется, в самом скором времени помрет неведомо почему, если уже не помер…

Единственная заноза во всей этой истории — провинциальный интеллигент, крыса музейная, сиречь Николай Петрович Евтеев, одержимый алчностью кладоискатель… и, следует признать, человек отнюдь не провинциального интеллекта…

Крепок оказался скромный труженик музейного фронта. Кто б мог подумать. А на вид — соплей перешибешь… Короче говоря, когда примчался вызванный звонком Инги милицейский наряд, оказалось, что музейщик не холодным жмуриком лежит, а проявляет слабые признаки жизни. Как выражался кто-то из героев «Трех мушкетеров» — у вашего приятеля душа гвоздями прибита к телу. Ну, «Скорая», конечно, реанимация… В настоящий момент Евтеев в себя еще не пришел, на окружающее не реагировал, но и помирать отказывался категорически, врачи твердили, что есть надежда…

А впрочем… Колюнчик тоже не так глуп, чтобы хоть словечком заикаться о яйцах. Наверняка промолчит, обуреваемый той же бешеной надеждой. И будет молчать, пока считает, что у него есть дохленький, но шанс когда-нибудь до сокровища добраться. Вообще-то против него по заявлению Смолина с Ингой возбуждено, ясен пень, уголовное дело, но статьи безусловно не те, что у Татарина, дохленькие статьишки, если рассудить. Ну, имел огнестрельное оружие. Ну, пугал им Смолина. Чуть оклемавшись, будет ныть о «сильном душевном волнении» и прочих состояниях аффекта. Репутация законопослушного гражданина крайне интеллигентной профессии, знакомые и сослуживцы сочувствовать будут скромному научному сотруднику, у которого однажды сорвало башню, ходатайствовать пойдут… В общем, как трезво прикидывал Смолин, у Колюнчика есть все шансы отделаться мелким условным сроком, благо он в некотором роде и сам потерпевший по другому делу, жертва родного братца-уркагана, который чуть нашего Колюнчика до смерти не зарезал…

При таком раскладе, прикидывал Смолин, в будущем безусловно следует опасаться каких-то трений. Но будут они наверняка мелкими: оставшийся в одиночестве Евтеев Смолину, в общем, не опасен. Второго такого братца у него не сыщется, а та предивинская шпана шпаной и останется. Нет, не этим ему доставлять серьезные хлопоты, и не в Шантарске. Перемелется, точно…

Главное, ни ногой отныне ни в Предивинск, ни в Куруман. Да и нужды нет: домишко законным образом продан-таки крутому риэлтору Ванятке (каковой, и к бабке не ходи, уже начал шарить по особнячку с ломом наперевес, ковыряя все места, где можно подозревать тайник — вдруг да еще осталось что-то?).

Все вроде бы в ажуре. Евтеев остается занозой, но не особенно и страшной. К тому же полной определенности нет, он еще и помереть может запросто, что никак не повергнет Смолина в горькие рыдания. Золотишко отдадут не сегодня-завтра. Татарин точно не жилец. Все вроде бы благополучно утряслось.

Самое смешное, что Смолин, прислушиваясь к себе, временами чувствовал некую смутную тоску и внутреннюю опустошенность. Он словно бы достиг вершины. Звездный час остался позади. Любой антиквар согласится, что стать обладателем сразу семи подлинных яиц Фаберже — это вершина, пик карьеры. Непонятно даже, что теперь нужно найти, чтобы превзойти это достижение. Куда двигаться дальше по служебной лестнице фельдмаршалу? Да некуда, просто никаких более старших чинов в воинских уставах не предусмотрено. Что бы ни свершил, помрешь, один черт, тем же фельдмаршалом…

Правда, эти душевные терзания были не такими уж и сильными. Смолин не собирался тяготиться всерьез этакой лирикой — особенно теперь, когда перед владельцем яиц Фаберже, пусть даже и чистейшим перед законом, встают серьезнейшие жизненные проблемы, о каких прежде и не думал…

— Ты почему не ешь? — разогнал его невеселые мысли озабоченный голосок Инги.

Так заботливо это прозвучало, что и в самом деле хоть умиляйся. После возвращения из Курумана как-то само собой так получилось, что Инга к нему перебралась с изрядным количеством пожитков, начиная с компьютера и заканчивая дурацкой сиреневой лягушкой из какой-то ворсистой синтетики, размером с доброго пуделя. И началось, выражаясь шершавым языком юриспруденции, совместное ведение хозяйства. Нельзя сказать, чтобы Смолину это не нравилось. Он реагировал, в общем, положительно. Одного побаивался: как бы не нагрянула в гости гражданская теща посмотреть, к кому же ушла ее кровиночка, начавши совершенно взрослую жизнь.

Визита гражданского тестя он как раз не опасался: Инга скуповато делилась фамильными секретами, но все же давно удалось узнать, что папаша, субъект не особенно и приглядный, от них давно уже слинял, и слава богу. Зато маменька с высшим гуманитарным образованием как раз наличествовала — и, судя по тем же скупым обмолвкам, о реальном возрасте нынешнего дочкиного сожителя представления не имела. Учитывая, что она вроде бы моложе Смолина, и значительно, можно было, теоретически рассуждая, ожидать коллизий. Педофилию, вот радость-то, в данном конкретном случае ни за что не пришьешь, но неприятные беседы возможны. От гуманитариев женского пола, сформировавшихся как личности при советской власти и не вписавшихся в рыночную экономику, можно справедливо ожидать весьма даже бурной реакции на этакую дочкину личную жизнь. Ладно, авось не найдет и не выследит, а стыд не дым, глаза не выест…

— Потом поем, — сказал Смолин, все еще под воздействием тех самых невеселых мыслей.

— Есть надо регулярно, — наставительно сказала Инга. — Желудок посадишь. Тебе не двадцать, в конце-то концов.

Смолин ухмыльнулся про себя. Занудством это никак не отдавало, просто, надо полагать, включился извечный механизм хозяйки. Ладно, переживем, не напрягает…

— Сейчас поем, — сказал он. — Правда. Закончила? Дай глянуть.

Инга принесла ему несколько извлеченных из принтера листков, рядом на диван не села, устроилась в кресле, исподтишка косясь с настороженным нетерпением, свойственным всем творческим людям, жаждущим в первую очередь похвалы.

Смолин одолел восемь листочков быстро. Ничего не скажешь, изложено завлекательно и грамотно, в лучших традициях нынешней американизированной журналистики: захватывающая история про то, как один человек (даже не упоминается, что человек этот шантарский, молодец, девочка, все правильно) абсолютно законно, на трудовые сбережения, прикупил в Курумане ма-аленький такой домик, а в домике оказался спрятан клад, старые золотюшки стоимостью в четверть миллиона рублями. И все бы ничего, но про клад прознали два брата-акробата, один расписной по самые уши, другой, наоборот, патентованный интеллигент — и, обуреваемые лютой жаждой наживы, предприняли кучу насквозь уголовных деяний, причем под занавес сидевший брат прирезан сроду не сидевшего. Этакий мексиканский сериал на фоне родных провинциальных пихточек, пьющих сантехников и прохудившихся крыш. Читателя, даже привыкшего к самым убойным и заковыристым сенсациям, должно все же зацепить, в том числе и в столице, куда Инга собиралась статейку заслать параллельно с публикацией в Шантарске.

— Ну как? — настороженно спросила Инга, глядя в сторону с показным равнодушием.

— Отличная работа, — сказал Смолин. — Серьезно. Можешь романы писать. Нет, правда, все отлично. И читатель визжать будет, и никаких ненужных подробностей нет. — Он ухмыльнулся. — Ох, боюсь, в Курумане, да и не только там, настоящая эпидемия вспыхнет, начнет народишко по чердакам с ломом шастать, рыться где только можно… Но это уже не наша печаль… Что ты такая надутая?

— Да ничего подобного…

— Не ври, — сказал Смолин. — Факт имеет место быть… Иди сюда.

После короткого колебания она все же устроилась рядом со Смолиным на обширном диване. Приобняв ее левой рукой, Смолин заглянул девушке в лицо. Она чуть отвернулась с тем же печальным видом.

— Ах во-от оно что… — протянул Смолин, улыбаясь. — Сенсация сия хлипковата и слабовата… Нам бы чего позвонче? Нам бы бабахнуть репортаж о находке фаберовских чудес… Правильно я мысли читаю?

Она легонько кивнула.

— Какая ж ты еще маленькая… — сказал Смолин с той предельно допустимой долюшечкой нежности, которую мог себе позволить. — Понимаю, хочется до жути. Но нельзя, милая, нельзя. Никак нельзя. Никаких яиц нет. Вообще.

— Но ты же будешь их продавать?

— Через год. Если не через два.

— Почему? — Инга смотрела с неподдельным изумлением. — Это же миллионы долларов…

— Тебя что, алчность гложет? Хочешь много большущих брюликов, «Бентли» и трехэтажный дворец вместо этой хибары?

— Ну не так чтобы жажду… Но ты ж антиквар. Это твой бизнес. А уж такой товар…

Смолин вздохнул искренне и заунывно, словно фамильное привидение какого-нибудь английского замка.

— В том-то и беда, что я антиквар, смею думать, не из хреновых, — сказал он грустно. — И прекрасно разбираюсь в проблеме… Милая, мы с тобой оказались в положении Бена Гана…

— Кого?

— «Остров сокровищ» читала?

— Не-а, — безмятежно ответила Инга.

Смолин ничего не сказал и никаких особенных эмоций не ощутил. Он просто-напросто, далеко не в первый раз, уже привычно констатировал про себя: «Другое поколение». Другое, и ничего тут не поделаешь…

— Представь себе человека, оказавшегося на необитаемом острове, — сказал он. — Человека, который нашел там клад: золотые монеты бочками, самоцветов целая баклага… а теперь представь, с какими чувствами и мыслями он над этой ямой сидит. Один-одинешенек на острове, вдали от морских путей, корабли сюда могут зайти по чистой случайности, а самолетов нема, потому что на дворе век этак восемнадцатый. И что ему делать со своим охрененным сокровищем?

— Но сейчас совсем другой случай…

— Да нет, — сказал Смолин. — Именно потому, что я профессионал, прекрасно понимаю, как трудно будет это продать. Персонально мне. У каждого человека есть свои арки и свой профессиональный потолок. Свой уровень. Ага, вот подходящая аналогия… Если твой редактор тебя пошлет в Москву расследовать махинации какого-нибудь настоящего олигарха калибра Абрамовича, что из этого получится?

Ненадолго задумавшись, Инга сказала:

— Ничего путного. Девочка из Сибири, на чужом поле… Не моя делянка.

— Со мной в точности так же обстоит, — сказал Смолин. — Калибр, масштаб, делянка… Мне в жизни не приходилось продавать предметы, чья стоимость начинается с миллиона убитых енотов. Черт, даже стотысячных предметов не приходилось толкать… За исключением одного случая, к антиквариату, в общем, отношения не имевшего… Здесь в Шантарске попросту нет людей, способных выложить миллион зеленых за яйцо Фабера. Продавать их можно исключительно в Москве… а нужных для этого связей у меня нет. Мелочовку кой-какую удавалось там продавать-покупать, так это ж мелочовка… У меня нет подходов к тем, кто может заплатить. А если я начну искать эти подходы через столичных знакомых, включится механизм, прекрасно мне знакомый по нашему славному городу. Нет, я не говорю, что меня моментально пристукнут. Просто-напросто механизм давным-давно отработан, что в столицах, что здесь. Провинциальному валенку невероятно трудно, почти невозможно получить настоящую цену за раритет, будь он сто раз подлинным. В том-то и беда, что раритет подлинный… У всех, к кому бы я ни обратился, моментально вспыхнет жгучее желание обштопать лоха, кинуть по полной… как и у нас, откровенно говоря, оно бы вспыхнуло, появись сторонний лох, сжимающий в кармане потной ручонкой что-нибудь чертовски ценное. Я не плохой и москвичи, в общем, не монстры. Просто в любом бизнесе есть железные правила игры и неписаные, но совсем уж железобетонные традиции… В лучшем случае мне дадут… мне с таким видом, словно делают величайшее одолжение, дадут этак полмиллиончика баксов за все. За все семь. И никак иначе. Они будут вежливо улыбаться, красивыми словами объяснять, что другого выхода у меня попросту нет… и самое поганое, будут правы. У меня нет прямых выходов на таких покупателей. И не известно, будут ли вообще…

— А «Сотби»? «Кристи»? И что там еще?

— Опять-таки чужое игровое поле, — сказал Смолин. — Я не знаю, как там играют, как вообще выходят на подобные ярмарки. И наконец… Ну да, прямой криминал. Сейчас я от него не страдаю совершенно. Серьезным людям мы, в общем, неинтересны. А вот ежели кто прознает, что у меня в подвале лежит семь доподлинных яиц Фабера… В таких случаях через труп переступают, как через бревно, и вовсе не обязательно люди серьезные, но и прельщенная словом «миллионы долларов» мелкая шпана… Ты ведь своими глазами видела, что произошло меж двумя родными братцами неделю назад… — Смолин взял ее за плечи, повернул лицом к себе и произнес насколько мог убедительнее: — Милая, хорошая, ты ведь умная… Я тебя Христом-богом заклинаю: в жизни никому ни словечка! Это смерть. Натуральная. Где миллионы, там смерть… Сенсации — вещь скоропортящаяся. А потерять можно все. Я тебя прошу…

— Да все я понимаю, — сказала Инга грустно. — Не беспокойся, молчу как рыба… Обидно просто: что такой материал пропадает… Ну не смотри на меня так. Молчу.

— Молодец, — сказал Смолин, поглаживая ее по голове. — У тебя этих сенсаций еще будет столько, какие твои годы…

После долгого молчания Инга сказала, словно не вопрос задавала, а размышляла вслух:

— И что же получается? Они так до скончания веков и будут у тебя в подвале прикопаны?

Смолин широко улыбнулся:

— Ну, не надо так уж низко меня оценивать… Я похож на человека, который такой товар прикопает в подвале навсегда? Правда, похож?

— Не особенно, — вяло улыбнулась Инга.

— Вот то-то, звезда моя, — сказал Смолин, и на лице у него заиграла прежняя, хищно-веселая улыбка. — Я как-никак профессионал… Я буду их продавать. Непременно. Антиквар я, или уже где? Другое дело, что это будет медленно. Очень медленно, так, что любая черепаха бегом обгонит… Мне нужно будет, все связи напрягши, все знакомства использовав, выстроить беспроигрышную комбинацию… некие ходы… Неспешненько поискать те самые подходы и к отечественным тугим кошелькам и, на худой конец, к «Сотби». Это вполне реальная задача, с моим-то опытом… Другое дело, что пойду я шажками, аккуратненько, как сапер по минному полю. Задача на год, если не на два. Но учитывая, что я собираюсь жить еще до-олго и счастливо… Я упрямый, я потерплю. — Он притянул девушку к себе. — Ты мне еще будешь помогать тратить эти миллионы, верно тебе говорю… Даже если вздумаешь меня через месячишко бросить, тебе до скончания веков доля полагается. Если б ты в спину ему не шарахнула… Он бы, козел, меня пришил, точно.

— Да не собираюсь я тебя бросать! — возмущенно фыркнула Инга, согласно женской логике выхватив из его длинной тирады только одну-единственную житейскую фразочку. — Мне с тобой хорошо, зачем я тебя бросать буду?

— Мало ли, — сказал Смолин. — Красавцы там всякие молодые…

— Ага, — сказала Инга чуть повеселевшим голосом, вглядываясь в него с усмешечкой. — Значит, есть у тебя все же комплексы?

— Нет у меня никаких комплексов, — сказал Смолин. — Просто я реалист. Твердокаменный.

— Да ну тебя! Гонишь ерунду какую-то! Не собираюсь я тебя бросать. Ты…

— Ну-ну? — с любопытством спросил Смолин.

Она, чуть отвернувшись, сказала:

— Ты надежный. С тобой спокойно.

«Ну да, — подумал Смолин без особенных эмоций. — Следовало ожидать. Девочка-безотцовщина, подсознательное стремление спрятаться за крепкое мужское плечо, стремление в квадрате: и как обычная женщина с жаждой надежности, и безотцовщина… Ну и что, собственно говоря? Не думал же ты, что она тебя с первого взгляда полюбила, романтически и нежно? В общем, именно такое положение дел устраивает полностью: житейское дело, вполне хорошая девочка, надежная…»

— Жениться на тебе, что ли? — задумчиво произнес Смолин в пространство.

Инга прямо-таки сверкнула на него глазами:

— Вот только не нужно такими вещами шутить!

— Не буду, — сказал Смолин.

Ну да, конечно, напомнил он себе, для них-то эти темы святые…

Помолчав, он осторожно осведомился:

— А матери ты что сказала?

— Как есть. Что ухожу жить к мужчине.

— Ага, — сказал Смолин. — А сколько мне годочков, не говорила?

Инга чуть смущенно опустила глаза:

— Ну, я сказала… Он чуточку старше…

— Ага, — повторил Смолин. — И тебе, конечно, была прочитана лекция с призывами к осмотрительности…

— Конечно. Это мои проблемы. Ты ведь не будешь меня в ближайшее время выгонять?

— У меня таких мыслей вообще нет, — сказал Смолин. — Ты чудо, ты прелесть и все такое прочее… а главное, боевая подруга из тебя, как доказал жизненный опыт, получается отличная, а это много значит, потому что…

Он сбился с фразы, поднял голову. Рядом со штурвалом замигала красная круглая лампочка — нехитрая сигнализация, установленная вскоре после возвращения из Курумана. Нужно же и дома технический прогресс внедрять…

— Извини, — сказал Смолин, вставая. — Гости нагрянули, мажордом вещует…

В мансарде не было окна, выходившего на улицу, и пришлось спуститься на первый этаж. Глыба ждал его у подножия лестницы, сказал довольно равнодушно:

— Там какой-то упакованный фраер на крутой тачке. На мента похож, как я на балерину…

— Побачим, — сказал Смолин сквозь зубы. — Что ему?

— Василия Яковлевича спрашивает. Самым вежливейшим образом, интеллигентно, я б сказал…

— Побачим, — повторил Смолин. Влезши босыми ногами в уличные тапки, он направился наружу, приличия ради застегнув рубашку на все почти пуговицы. Отработанным движением поймал атаковавшую его Катьку, запихнул ее в палисадник и прошел к воротам.

Открыл калитку, вышел на улицу неспешно и где-то даже вальяжно, со спокойным достоинством исконного деревенского жителя, справного хозяина из малопьющих. У заборчика стоял черный джип, БМВ-пятерка, сверкавший как новенький полтинник, безукоризненный, как проповедник, а рядом прохаживался молодой человек, действительно упакованный по последней моде, в костюм с галстуком: круглолицый такой, розовощекий, причесанный идеально, гламурный до ужаса. На бандюка он, в общем, не походил, а походил скорее уж на секретаря райкома комсомола — полное впечатление, сейчас толкнет что-нибудь прочувствованное, идеологически выдержанное насчет великих строек коммунизма. А впрочем, нынче вам не старые времена, сейчас и бандюки на бандюков не похожи. Нет смысла гадать, но уже сейчас можно сказать, что Глыба прав: вот уж кем не может оказаться визитер, так это ментом… ну, возможна, конечно, подстава экстра-класса, но кто ж ее так ради Смолина готовить будет… Нет, сразу видно: вьюнош привык к гламурным шмоткам, ему в прикиде своем привычно и уютно…

— Василий Яковлевич? — вежливейше осведомился молодой человек.

— Он самый, — сказал Смолин, приглядываясь к машине. Там сидел за рулем второй, такой же гламурный и ухоженный.

— Очень приятно. Крупенко Максим, креатив-менеджер… Василий Яковлевич, шеф очень хочет с вами встретиться, желательно сегодня же… если вы располагаете временем… У него к вам взаимовыгодное предложение…

Смолин смотрел на него с предельно наивным выражением лица, даже помаргивая временами вовсе уж простодушно. Очень быстро до молодого человека дошло.

— Ох, простите, — сказал он с виноватой улыбочкой. — Ну да, разумеется…

Он проворно извлек из кармана визитную карточку и протянул Смолину. Тот ее забрал без церемоний. Ну, так… Багров Олег Викентьевич, генеральный директор, ессно… «Чароит-плюс», а как же…

Персону сию Смолин знал, и даже лично. Человек, в общем, в Шантарске не самый известный, но заметный все же, из бомонда. Никоим образом не олигарх, но обладатель нескольких миллиончиков американских рублей… но и не настолько крутой, чтобы выложить за одно-единственное, не говоря уж о паре, яйцо Фаберже настоящую цену… он вообще в жизни антиквариатом не интересовался, один раз только, с год назад, заходил к Смолину, чтобы купить кому-то в подарок именную икону… товар за свои деньги получил качественный, но к антиквариату ни малейшего интереса не проявил и потому мысленно тогда же из списков потенциальных клиентов вычеркнут… Интересно… Претензий у него к тому случаю не может быть никаких, икона, конечно, не старинного письма, но все же железная девятнатцатереха, вторая половина, дешевле фиг где купишь, не может у клиента быть никаких претензий…

Смолин поднял глаза от визитки и нейтральным тоном поинтересовался:

— А в чем, собственно… — и рассчитанно оборвал фразу.

Розовощекий креатив-менеджер (интересно, что этот термин обозначает) с превеликой готовностью подхватил:

— Шеф хотел бы вас пригласить для небольшой консультации.

— Что, прямо сейчас?

— Было бы крайне желательно… Василий Яковлевич, тысяча долларов за консультацию вас устроит? По факту, независимо от результатов?

Такое продолжение разговора Смолину, что греха таить, понравилось чрезвычайно. Всегда б так… Но бизнес есть бизнес, и он сделал такое лицо, словно вспоминал, насколько к нему сегодня записана ее величество королева английская, собравшаяся прикупить для одного из своих дворцов парочку самоваров. Истолковав его молчание совершенно правильно, молодой человек проворно выхватил из кармана конвертик и протянул с надлежащим шармом:

— Вот…

Конвертик был самый обычный, какие лежат в любом киоске, незаклеенный. Бегло заглянув внутрь и убедившись, что там в самом деле покоится тонюсенькая стопочка портретов президентов США в черно-зеленом исполнении, Смолин не стал извлекать оттуда дензнаки и пересчитывать — у нас собственная гордость и свое достоинство, мы не сявки… С рассчитанной небрежностью сунув конверт в нагрудный карман рубашки, он кивнул:

— Ну что же, подождите немного, я переоденусь…

— Разумеется! — просияв, с энтузиазмом воскликнул молодой человек при загадочной должности.

Смолин целеустремленно направился домой, игнорируя негодующие Катькины вопли из палисадника. Пожалуй, собираясь к человеку, который небрежно отваливает штуку баксов за консультацию, да еще предоплатой, следовало респектабельности для влезть в костюм и завязать галстук: не олигарх, как уже упоминалось, но и не мелкота, мало ли что там может быть, нужно соответствовать…

Подав Глыбе визитку, он кратко проинформировал:

— Консультация зачем-то понадобилась этому хорю… Номер тачки запомнил?

— А то.

— Ну и ладненько, — рассеянно сказал Смолин, прямым ходом направляясь в гостиную, к платяному шкафу.

Он не подозревал пока что ничего нехорошего, он просто-напросто соблюдал определенные правила, давно это въелось, привычкой стало. Времена настали смутные и непонятные, учитывая череду недавних событий, всю эту нехорошую возню, до сих пор во многом непонятную.

Подумав, стал извлекать вешалку с серым в полоску костюмом. Никакого оружия с собой, понятно, не стоит так уж бдительность проявлять…

Глава вторая

НЕСТАНДАРТНЫЙ ЗАКАЗЧИК

К офису «Чароит-плюс» Смолин был доставлен быстро, мимо охраны в вестибюле проведен молниеносно, в приемную препровожден предупредительно. В приемной тоже не случилось ни малейшей задержки: крашеная кукла Барби, настоящее произведение искусства, едва его завидев, разулыбалась так, словно лет пять уж мечтала ему отдаться. И еще секунд через пять Смолин оказался в кабинете большого босса.

Кабинет был не такой уж грандиозный, но, разумеется, вполне на уровне, в серых и светло-синих тонах. Хозяин простер гостеприимство до того, что встретил Смолина пусть и не у двери, но примерно на середине кабинета, проводил к столу, усадил, осведомился насчет кофе или чего-нибудь покрепче, а получив вежливый отказ, уселся на свое законное место. За прошедший год он, в общем, не изменился: крепенький мужичок с залысинами, напористый такой, нахрапистый, привыкший переть по жизни целеустремленным бульдозером.

Правда, сейчас обычной нахрапистости в нем что-то не наблюдалось, странновато он поглядывал, то ли виновато, то ли смущенно, это легко просматривалось. У Смолина появились кое-какие рабочие версии, но он вежливо помалкивал. Потом, когда молчание стало напряженным, он все же спросил нейтральным тоном:

— У вас какие-то проблемы с антиквариатом, Олег Викентьевич?

— Пожалуй, — ответил Багров с явным облегчением, видя, что ситуация сдвинулась с мертвой точки. — Я слышал, вы в холодном оружии хорошо разбираетесь…

— Есть немного, — сказал Смолин. — Лет двадцать занимаюсь, тут наберешься кое-какого опыта…

— Про тайну и так ясно?

— Конечно, — ответил Смолин со светской улыбкой. — У нас, знаете ли, на том все и держится…

— Я вам сейчас покажу одну вещичку, а вы мне сделаете квалифицированное заключение…

Он резко — слишком резко — отодвинул кресло, прошел к высокому, во всю стену, светло-серому шкафу, распахнул бесшумную дверцу. Извлек саблю в черных ножнах с вычурным эфесом. Вернулся к столу.

Идти ему было всего-то шага четыре. Едва он достал саблю, Смолин уже сделал в уме заключение касательно ножен. Когда Багров одолел полпути, Смолин уже сделал кое-какие предположения касательно эфеса. А приняв у хозяина кабинета саблю и бегло оглядев эфес, в предположениях утвердился.

— Вы ее выньте, что ли, посмотрите… — сказал Багров с натянутой улыбочкой.

— Успеется, — сказал Смолин. — У каждого эксперта свои методы, знаете ли… Вы это купили или только собираетесь?

— Купил.

— И как вам охарактеризовали вот это? — Смолин небрежно ткнул пальцем в новехонькие ножны, смастряченные максимум полгодика назад из черного кожзаменителя (качественного, правда, неплохой имитации натуральной кожи) и прямо-таки сверкающих бронзовых полосок.

— Как саблю, принадлежавшую кому-то из участников восстания поляков против императрицы Екатерины. Какому-то знатному шляхтичу — вот видите, на обеих сторонах гербы? На лезвии есть надпись и дата…

— Посмотрим, — сказал Смолин, привычно вытягивая саблю из ножен. — Что у нас здесь? У нас здесь раскудряво выгравирована надпись на чистейшей польской мове «Ojczyna i wolnosc! 1793». Что в переводе означает «Родина и свобода» — ну и, соответственно, год. Все правильно, в этом году ляхи в очередной раз и бунтовали… А здесь, возле самого эфеса, у нас клеймо… видели, конечно? Голова рыцаря, точнее, рыцарский шлем… — Он уже исключительно для порядка поднес клинок к самым глазам, присмотрелся к гравировке, осторожно опустил тяжелую байду на полированный стол.

— Что скажете? — быстро спросил Багров.

— А что тут можно сказать? — пожал плечами Смолин. — Вы деньги уже отдали?

Долгих пару секунд хозяин кабинета переживал некое внутреннее борение. Потом, словно одним прыжком ухая в холодную воду, сказал:

— Отдал…

— А продавец еще в пределах досягаемости?

— Да, в принципе… А что?

— Сколько вы ему заплатили — секрет, или?

— Триста тысяч. Ну, понятно, не долларов…

— Все равно, — сказал Смолин сумрачно. — Дело ваше, но лично я этой сабелькой… фуфлом этим проехался бы продавцу по хребтцу. И не раз. Можно вдоль, можно поперек… Нельзя же так… В конце концов есть некая профессиональная этика…

Он, конечно, самую чуточку лукавил душой. Не видел ничего особо скверного в том, что порой набитому бабками лоху впаривают откровенное фуфло, да и сам этим не единожды грешил — все ж таки это не пенсию у бабульки выжуливать, лохи для того и существуют, чтобы их стригли. Но сейчас он в качестве хорошо оплаченного эксперта обязан был посочувствовать облапошенному клиенту, на манер хорошего венеролога.

«Не наша работа, — подумал он. — Что-то не помню я у наших умельцев такой сабельки… да для наших и позорно было бы такое фуфло лепить, наши изящнее работают…»

— Фуфло?

— Полное и законченное, — кивнул Смолин.

— И вы это вот так, с ходу определили?

— Я профессионал, — сказал Смолин. — Хотя, разумеется… За тысячу долларов вы имеете право на подробнейшие разъяснения… Начнем с того, что ножны — натуральнейший новодел…

Багров прервал:

— Насчет ножен так и говорилось…

— Ну, хоть в чем-то вам сказали чистую правду, — пожал плечами Смолин. — А что до остального… Эфес сделан вчера-позавчера, хотя и качественно. Я не могу вам объяснить в технических терминах и гладких фразах, почему он поддельный. Я просто-напросто вижу издали, что это фуфло. Когда за двадцать лет через твои руки прошли сотни клинков, такие вещи начинаешь видеть… Я не знаю, звучит ли это для вас достаточно убедительно…

— Звучит, — с кривой улыбочкой заверил Багров. — Я понял. Вы профессионал, и вы умеете отличать фуфло от подлинника… Что еще?

— Эфес делал хороший мастер, но о правдоподобии он ничуть не заботился, — сказал Смолин. — Верно, вот тут, справа и слева, мы видим гербовые щитки. Два герба. А так не должно быть. Хотите кратенькую лекцию о польских гербах?

— Давайте.

— Практически во всех остальных странах у каждой благородной фамилии был свой герб, — сказал Смолин. — В Польше обстояло как раз наоборот. Там было примерно восемьдесят с лишним базовых, так сказать, гербов. Один и тот же герб мог принадлежать нескольким фамилиям, иногда десятку-двум. Наверное, не стоит копать слишком уж глубоко и объяснять, почему так исторически сложилось?

— Не надо. Суть я просек.

— Здесь два базовых герба, — сказал Смолин. — Два одновременно. Такого быть не могло. Нигде, никогда, ни за что. Это полностью противоречит старым польским традициям. Так никогда не делали. Один — встречается и нередко. Но два базовых герба одновременно… Чушь собачья. То ли мастер в истории и геральдике был не силен, то ли цинично ухмылялся под нос, когда блудливыми рученьками это творил… Бывали соединения гербов, конечно — в других странах и по другим причинам. Вот, посмотрите.

Он достал свой серебряный портсигар и придвинул его к Багрову. Тот взял, присмотрелся — сразу видно, ничегошеньки не понимая.

— Герб разделен продольной чертой на две половины, — сказал Смолин не особенно и менторским тоном. — Слева три сосны на горе, справа кораблик. Сверху корона о семи зубцах, то есть дворянская. В германском гербовнике тысяча семьсот третьего года издания они еще присутствуют по отдельности. Сосны на горке — герб Рейнвальдов. Кораблик — герб Вейхеров. Портсигар изготовлен в конце девятнадцатого. Самое вероятное объяснение — фамилии к тому времени успели породниться. В таких случаях гербы сплошь и рядом соединялись. И не только в Германии. Есть английский герб, где в результате браков и отдельных гербов собралось штук семьдесят — занятное зрелище, глаза разбегаются. Но в Польше ничего подобного не было… Циничным шутником был наш мастер… И наконец… — он вытащил из ножен клинок примерно с ладонь. — Вот это клеймо. Я не буду пускать вам пыль в глаза и врать, что знаю наизусть все германские оружейные клейма. Нет необходимости забивать себе голову, есть отличные, подробные справочники, их у хорошего антиквара куча. Но это клеймо, рыцарский шлем, я знаю прекрасно, потому что оно встречается очень часто. Это «Киршбаум и Бремсхей» из Золингена. Начали это клеймо ставить в восемьсот пятьдесят восьмом, а перестали уже через пятнадцать лет, в восемьдесят третьем, когда фирма слилась с другой золингеновской фирмой «Братья Вайерсберг». С тех пор рыцарский шлем хоть и присутствовал на клинках, но непременно с буквами WKS, либо в сопровождении профиля человека в короне, либо, по третьему варианту — рыцарский шлем, голова в короне и буквы WKS. А это, — он коснулся пальцем клейма, — стопроцентный «Киршбаум и Бремсхей».

— Тысяча восемьсот пятьдесят восьмой?

— Вот именно, — сказал Смолин. — А поэтому отсюда автоматически проистекает, что к полякам в семьсот девяносто третьем году никак не мог попасть клинок, изготовленный самое раннее через шестьдесят пять лет после бунта… Кстати, надпись несомненно сделана не вручную, а гравировальной машинкой… каких в восемнадцатом веке просто-напросто не существовало. Короче говоря, перед нами — стандартный армейский германский клинок, изготовленный в промежутке меж восемьсот пятьдесят восьмым и восемьсот восемьдесят третьим… украшенный современной надписью и современной работы эфесом. Такое вот заключение. Разумеется, если вам нужно, я могу вам привезти каталоги оружейных клейм, другие источники, иллюстрации подобрать…

— Не нужно, — хмуро сказал Багров. «Ну и ладушки, — подумал Смолин. — Думается, штуку баксов я и так отработал по полной…

Как дети малые, честное слово, — размышлял он с легким злорадством и несомненным превосходством. — Серьезный бизнес у человека — инвестиции в высокие технологии. И на этой делянке он шагу не ступит без экспертов, адвокатов, консультантов и прочих консильери. А вот в антиквариат они, все эти крутые, лезут наобум, полагая, что там все просто и собственным умом справятся…»

— У меня и экспертное заключение есть… — сказал Багров.

— Интересно было бы взглянуть, — сказал Смолин.

Собеседник проворно извлек из ящика стола лист бумаги в прозрачном файлике: печатный гриф некоего учреждения, подпись, печать…

Уже в следующую секунду Смолин опознал подпись и, должно быть, не удержался от брезгливой усмешки. Багров быстро спросил:

— Так это что, одна шайка?

— Нет, что вы, — сказал Смолин, бегло пробежав очередное, бог весть которое по счету, словоблудие Перепела. — Автор этого опуса, скажу вам по секрету, чересчур невежествен для того, чтобы быть принятым в любую мало-мальски серьезную шайку… Господин Перепелкин просто-напросто классический невежа. Полагающий, что если он тридцать лет назад получил ученую степень кандидата искусствоведения, то в антиквариате разбирается круто. На деле, признаюсь, шантарская антикварка мнение господина Перепелкина никогда не берет в расчет… Ну конечно, его любимый оборот… «Предмет представляет значительную историческую и культурную ценность»… Самое печальное, что он всегда сам верит в то, что пишет — и эти бумажки ляпает за смешные копейки… Поверьте, все обстоит именно так, как я вам излагаю. Мы над ним подшучивали в свое время, приносили откровенное фуфло и получали такие вот ксивы… но это уже давно приелось, его оставили в покое…

Пожалуй, сказано было все. Смолин поднял голову, послал финансовому воротиле крайне выразительный, красноречивый, недвусмысленный взгляд: мол, какого тебе еще рожна надобно, старче? Все обговорили…

Багров, похоже, понял правильно.

— Ну что же, с этим все, — он неприязненно покосился на клинок и творение Перепела. — Это все очень убедительно, у вас репутация профессионала, я навел справки… раньше бы их навести… да что теперь… Но деловой разговор у нас с вами, Василий Яковлевич, только начинается.

«Интересно, — подумал Смолин, решительно не представлявший, в каком же направлении разговор теперь двинется. — То-то гонорар за консультацию оказался таким крутым. Не швыряется попусту деньгами долларовый миллионер, тут что-то посерьезнее и посложнее…»

— Итак? — произнес он вопросительно.

— Василий Яковлевич… — без паузы отозвался Багров. — Меня крупно кинули. Не в деньгах дело, сумма, в конце концов, где-то даже и смешная… Меня чуть не подставили серьезнейшим образом. Не стоит напоминать, что разговор у нас насквозь приватный? — Он уперся колючим взглядом так, что Смолин чуть ли не физически ощутил прикосновение холодного металла. И ответил:

— Конечно. Мы, как врачи…

— В общем, я это покупал не для себя. Я этими вещами как-то не увлекаюсь, если помните. Есть в Москве один человечек… очень нужный мне человечек, до зарезу. Вы ведь сталкивались с ситуациями, когда даже деньги не все решают? Независимо от суммы?

— Ну разумеется, — кивнул Смолин. — Он что, коллекционер?

— Заядлый. Холодное оружие собирает… с упором на Польшу. У него оттуда корни тянутся, вроде бы всерьез… Человек занимает такое положение и достиг такого уровня благосостояния, что деньги его частенько и не интересуют. Деньги ему принесут всегда, мимо него не пройдешь в некоторых случаях. А вот качественный старый клинок…

— Понятно, — сказал Смолин. — Дальше можно не объяснять. Я прекрасно понимаю, что такое настоящий коллекционер, они меня всю сознательную жизнь кормят, и я их изучил, как хороший токарь свой станок… И он, конечно, знаток!

— Серьезный. Если бы я ему припер это… фуфло…

Он вздохнул и сделал многозначительную гримасу.

— Да, конечно, — сказал Смолин. — Случалось похожее и в Шантарске, ничего сложного… Что ж, если вам нужны качественные, подлинные клинки, это не проблема…

Багров энергично вскинул ладонь.

— Нет-нет! То есть… Мы к этому обязательно вернемся, но не сейчас. Сейчас дело в другом… Я, господи прости, не по Христовым заповедям живу. Получив по левой, правую не подставляю. Давайте не будем тянуть кота за хвост. Этот тип меня едва не подставил серьезнейшим образом… И я хочу той же монетой рассчитаться. Что вы так смотрите?

Мило улыбаясь, Смолин сказал как можно нейтральнее:

— Но ведь всегда можно наказать поганца без особых комбинаций…

Понимающе улыбаясь, Багров звучно постучал кулаком в левую ладонь.

— Ага?

— Ну, примерно… — тонко улыбаясь, кивнул Смолин.

Багров погрустнел:

Страницы: 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Татьяна Вирта – переводчица, автор книги «Родом из Переделкино», дочь знаменитого советского писател...
Сонный, странный, почти ирреальный городок 1950-х, затерянный где-то среди болот и вересковых пустош...
Данная книга занимает центральное положение в структуре «Основ психологической антропологии».Здесь и...
В монографии Е. Н. Аникеевой проведено компаративное рассмотрение основ индийского теизма, главным о...
Настоящий сборник статей составлен по итогам работы секции по истории русской мысли XXII Ежегодной Б...
Жизнь заурядного парижского клерка Батиста Бордава течет размеренно и однообразно. Собственное сущес...