Фладд Мантел Хилари

Глава четвертая

В тот вечер отец Фладд решил прогуляться по приходу. Отец Ангуин проводил его до двери.

— Если вас пригласят в дом, — напутствовал он помощника, — ради всего святого, ничего не ешьте. И постарайтесь вернуться до темноты. — Священник замялся. — И вот еще что, наверное, вам не стоит ходить одному.

— Не суетитесь, приятель, — сказал отец Фладд.

На плечи отца Ангуина давил груз ответственности. Ему нравился новый младший священник. Вопрос участия епископа в его назначении по-прежнему оставался открытым, но поскольку Фладд ни разу о нем не упомянул, священник решил, что тот не пользуется доверием патрона. Должно быть, епископа смущает ученость молодого священника и привычка докапываться до сути вещей. Нет сомнений, что приход отца Ангуина стал свалкой, прибежищем для неугодных, таких как он сам.

— Хотя бы зонтик возьмите, — сказал он, — барометр падает, вокруг луны вчера был ореол. К вечеру пойдет дождь.

Фладд принял зонтик, священники церемонно пожали друг другу руки, и молодой человек заспешил вниз с холма.

На проезжей дороге ему встретилась ватага ребятишек весьма запущенного вида. Голые коленки были в засохших царапинах, волосы не мешало бы сбрить, чтобы вывести вшей. Малыши держались руками за горловины потрепанных свитеров.

— Мы видели машину «скорой помощи», отче, — объяснили дети. — «Плечо, коленка, Боже мой, пусть случится не со мной». Теперь надо держаться рукой за воротник, пока не встретим белую собаку.

— Но у вас нет воротников!

— Мы держим руки там, где они должны быть, — ответили дети.

— Обходимся тем, что есть, — добавила маленькая девочка.

— Понятно, — сказал отец Фладд. — Надеюсь, что вам недолго ждать встречи с белой собакой. Так все в округе делают?

— Только не в Недерхотоне, — после некоторого раздумья ответили дети.

— «Скорая помощь» туда не ездит, — пояснила девочка.

— Кто вас этому научил?

Дети переглядывались. Никто не учил, они всегда это знали.

— Мать Питура, — раздалось несколько голосов.

— Бог, — добавила девочка.

Отец Фладд миновал ворота школы, и скоро проселочная дорога уперлась в Чёрч-стрит. Под ногами появилась булыжная мостовая, сквозь просветы в поникшей живой изгороди, серой от пыли, проглядывали заросшие бурьяном поля. Он остановился, лизнул палец и провел им по листу, покрытому скользким жирным налетом с примесью песка. Попробовал на язык — привкус земли и гари. Внизу, словно колонны столпников или башни, на вершинах которых язычники оставляли своих мертвецов, дымили фабричные трубы.

На главной торговой улице тетки с кошелками при появлении священника прервали беседу и проводили его взглядами. Отец Фладд поднял руку, то ли приветствуя, то ли благословляя. Затем свернул на Чепл-стрит, круто забиравшую на холм, представляя, как стучится в каждую дверь и знакомится с местными жителями. В дверях тридцатого номера женщина натирала порог «ослиным камнем»[20]. Отец Фладд остановился и посмотрел на нее, гадая, должен ли представиться, но решив, что это неприлично, прошел мимо. Впереди распахнулась еще одна дверь, и женщина, широко размахнувшись, выплеснула на мостовую ведро мыльной воды.

Головой вперед, они возникали в поле его зрения, словно собаки, выползающие из конуры, и принимались драить пороги. Завязки цветастых фартуков дважды туго опоясывали талии. Все до одной сжимали в руке «ослиные камни»: бледно-желтые, оттенка шампиньона, насыщенного темно-коричневого или желтого, как деревенское масло, цвета. Локти торчали в стороны, рукава кофт были закатаны выше локтей. Фладд рассматривал тонкую синеватую кожу, обвислые животы, ходившие ходуном в трудовом порыве, редеющие волосы на макушках. Он жалел этих женщин. Отец Ангуин рассказывал, что у некоторых в прошлогодних жилищных беспорядках погибли мужья. Казалось, что место волнений до сих пор дымится в вечернем воздухе, а там, где полегли те, кто отстаивал свое право на тук земли[21], из щебня торчали импровизированные кресты.

— Надо было строить муниципальное жилье либо всем, либо никому, — вздыхал отец Ангуин.

Вчера вечером священник жаловался, что пережил худшие времена в Федерхотоне как раз во время тех беспорядков. Шайки мятежных женщин, таскающие в сумках кухонные ножи и бутылки с парафином, безграмотные листовки на церковной двери, тот последний летний вечер и известие, что в Федерхотон выдвигается полиция, что есть жертвы и что пожарные команды уже в пути.

Напротив того места, где случились волнения, стояла методистская церковь, низкое строение из красного кирпича. Именно из ее дверей вывалилась первая толпа смутьянов с антипапистскими призывами на устах. Хмуро оглядев церковь, отец Фладд перевел взгляд на кладбище, где упокоились восставшие протестанты.

Перепрыгнув через низкую стену, младший священник очутился на Бэклейн, затем свернул направо, к холму, на котором стоял Недерхотон. Нельзя сказать, что при его появлении улица ожила. Две женщины все так же бесстрастно подпирали косяки, одна предложила ему зайти и выпить чаю. Памятуя о предостережении отца Ангуина, он вежливо приподнял шляпу и жестами показал, что спешит.

— Заходите на обратном пути, — хмыкнула женщина и с грохотом захлопнула дверь.

Вскоре дома исчезли, улица сузилась, обратившись тропкой. Тут добрых три мили, предупреждал отец Ангуин, придется поплутать по захолустью, пока дорога не выведет к вересковым пустошам и верхнему поселку. Ни приюта, деревца, ни дома, лишь торфяники по правую руку и неогороженные поля, бывшие огороды, по левую.

Некогда землю под огороды арендовали железнодорожные рабочие — отсюда было рукой подать до станции. Некоторые не только выращивали овощи, но и держали кур и даже свиней. Теперь курятники и свинарники догнивали под открытым небом. Диверсионные отряды недерхотонцев совершали набеги на огороды, пока владельцам не надоело латать изгороди и заново высаживать рассаду. Железнодорожники забросили землю, велев женам покупать овощи в магазине, и скоро местность вернулась к привычному запустению. Единственным напоминанием о бывших хозяевах была привязанная к кривому столбику ограды красная, в белый горох косынка, дерзко трепетавшая на ветру.

Отец Фладд остановился и посмотрел на пустую дорогу. Он продрог и устал. Выудив из кармана схему, которой снабдил его отец Ангуин, младший священник увидел, что, если повернет вспять, некрутой подъем приведет его к железнодорожным путям, а оттуда по тропинке через пустошь можно попасть на главную улицу Недерхотона. Сунув схему в карман, Фладд повернулся на каблуках и зашагал обратно. Когда он проходил мимо дома, где его приглашали на чай, занавески на первом этаже вроде бы шевельнулись.

Торговая улица уже опустела — покончив с покупками, местные разошлись по домам, больше тут было нечего делать. Фладд посмотрел на часы — около пяти. В воздухе повис неприветливый холодок осеннего вечера, смешанные испарения опавших листьев, каминов, топящихся углем, мокрой шерсти и сиропа от кашля.

Рядом со станцией он наткнулся еще на одну группу подростков, постарше прежних, и более сплоченную. Эти юные федерхотонцы учились в школе соседнего городка. Несмотря на малочисленность, выглядели они внушительно. Их красно-коричневые школьные пиджаки, купленные на вырост, топорщились, словно черные плащи крестоносцев. Восемнадцатилетние оболтусы держались настороже, стреляли глазами по сторонам, носили кепочки, а с их мосластых, костлявых плеч свисали квадратные ранцы. Некоторые девочки, словно щиты, прижимали к себе жестянки из-под печенья, другие несли мешочки с вязаньем, откуда торчали металлические спицы. Юноши сжимали в руках пилы и молотки. Завершающие процессию девочки двенадцати-тринадцати лет с хмурыми лицами грозно держали наперевес хоккейные клюшки.

— Добрый вечер, — поздоровался Фладд. — Мое имя Фладд, я новый помощник священника. Как учеба?

Ответом ему были удивленные дерзкие взгляды. Фладд загораживал им дорогу, и, чтобы не потерять строй, подросткам пришлось остановиться.

— Мы можем пройти? — спросила одна из девочек с клюшкой.

— Мне просто хотелось узнать, — продолжил Фладд, — чем вы, юное поколение, тут занимаетесь?

— Уроки учим, — раздался голос из центра колонны.

— Не отдыхаете даже в выходной?

— Мы сидим дома, — твердо ответила девочка. — Не хотим драться с хулиганами.

— Мы не высовываемся, — добавил другой голос. — Готовимся поступать в Манчестерский университет.

— Вы ходите к мессе? — спросил Фладд. — После мессы мы могли бы собраться, поиграли бы в настольный теннис.

Подростки переглянулись, их лица разгладились.

— Мы атеисты, — сказал маленький мальчик со смутным сожалением.

— Это не для нас, — сказала девочка. — Понимаете, святой отец, родители не выпускают нас гулять без формы, от этого все беды.

— А те, из Фомы Аквинского, нас бьют, — объяснил мальчик.

— Они догонят нас и поколотят, — сказала девочка, — если вы нас не пропустите.

Сзади три ее подружки подняли свои жестянки и забренчали в унисон: odi, odas, odat.

— Я ненавижу, — грозно перевела девочка. — Ты ненавидишь. Он, она ненавидит.

— Можете не продолжать, — пробормотал Фладд. — Я знаю, что дальше.

— Не принимайте на свой счет, — сказал юноша постарше, а девочки, потрясая жестянками, объявили:

— Если что, мы закидаем их нашим домоводством.

Фладду пришлось отступить в сторону. Проходя мимо магазинов, подростки с опаской поглядывали на дверные проемы — не подкарауливает ли там кто.

Он по лестнице перебрался через изгородь на тропку и двинулся через пустошь, молотя зонтиком отца Ангуина по жесткой траве. Склон, поначалу пологий, становился все круче, и перед следующей изгородью Фладд остановился, чтобы перевести дыхание. За ней лежала главная улица Недерхотона: беспорядочно разбросанные дома, пабы «Старый дуб» и «Ягненок», которые переживали не лучшие времена, табачная лавка с закрытыми ставнями — вероятно, та самая, о которой говорил отец Ангуин, бакалейная с пирамидками из пачек чая на витрине и булочная, витрину которой вместо хлеба украшал спящий черный кот. Деревенские дома не отличались единством стиля, некоторые состояли из одной длинной комнаты, низкие просевшие крыши свидетельствовали о преклонном возрасте, а еще Фладду бросилось в глаза обыкновение недерхотонцев замуровывать окна, которые они считали лишними.

Вокруг он наблюдал живые алхимические символы: черные куры клевали на заднем дворе, у стены стояла приставная лестница о девяти ступенях, scala philosophorum[22]. Вскоре дома поредели, и Фладд оказался у ржавых железных ворот, за которыми начиналась тропинка через пустоши. Он постоял, всматриваясь в мрачный пейзаж и бурное небо, а отвернувшись от ворот, почувствовал на лице капли дождя. Раскрыв ниспосланный провидением зонтик, отец Фладд зашагал обратно. Плотный вязкий туман, не дожидаясь, пока он поднимет воротник, заклубился вокруг. В меркнущем дневном свете грязные оконные стекла казались непрозрачными, словно их покрывал тонкий слой свинца. Дрожа от холода, священник прислонился к стене и снова вытащил карту. От главной тропинки, которая привела его сюда, ответвлялась боковая. Она шла прямиком через огороды и, по его подсчетам, минут через десять должна была вывести на задворки монастыря. Он все равно собирался нанести монахиням визит вежливости как раз сегодня, иначе они обидятся. Наверняка монахини из христианского милосердия предложат ему чашку горячего шоколада, а возможно, и булочки с маслом или даже вареньем. Разумеется, они обрадуются гостю. Взбираясь на очередную лестницу через изгородь, отец Фладд улыбнулся про себя и с веселым сердцем вытащил ногу из чавкающей грязи.

В гостиной монастыря было и душно, и холодно, а еще таинственно пахло застывшей подливкой. Гостиной пользовались нечасто. Фладд сидел в жестком кресле у мертвого камина и ждал мать Питуру. Под его ногами сиял темный линолеум с рисунком в виде паркетных дощечек, оживляемый красным ковриком у камина. Над каминной полкой висел Христос в тяжелой позолоченной раме, тонкие язычки света поднимались из его головы. Грудная клетка была аккуратно вскрыта римским копьем, и распятый тонким мертвенно-бледным пальцем указывал на свое беззащитное сердце идеальной формы. У дальней стены стоял массивный сундук с прочным на вид замком. Вероятно, дубовый, но за долгие годы поверхность сундука так захватали руками, что теперь она казалась липкой и не отражала света. Знать бы, что там внутри, подумал Фладд. Вещи монахинь, интересно какие.

Устав ждать, он заерзал в кресле. Сундук манил его, глаза снова и снова возвращались к дубовой крышке. Фладд встал, кресло скрипнуло — он застыл на месте, затем, набравшись смелости, на цыпочках подкрался к сундуку. Потрогал крышку — не поддается, попытался приподнять, оценить тяжесть — и впрямь тяжелая. Сзади раздались шаги. Фладд выпрямился и непринужденно улыбнулся.

Мать Перпетуя прочистила горло — слишком поздно, чтобы гость счел это вежливым предупреждением, в самый раз, чтобы показать, кто здесь главный. Затем монахиня подошла к высокому узкому окну и задернула шторы.

— Скоро стемнеет, — заметила она.

— Э, — замялся священник.

— Одежда монахинь. — Она показала на сундук. — Одежда, которую мы оставляем, удаляясь от мира. Ключ хранится у меня.

— И вы носите его при себе?

Питура пропустила вопрос мимо ушей.

— Большая ответственность — заботиться о благополучии стольких душ.

— Выходит, вы не только директриса, но и настоятельница?

Питура закинула покрывало за плечо, словно говоря: больше-то некому.

Отец Фладд продолжал разглядывать сундук.

— Можно заглянуть внутрь?

— Думаю, что нет.

— Это запрещено?

— Думаю, что да.

— Это вы так решили?

— Я исполняю свой долг. Вдруг узнает епископ?

Мать Перпетуя зашла к нему за спину и с хозяйским видом склонилась над сундуком. Затем покосилась на гостя из-под выступающего края черного головного убора. Словно лошадь в шорах подмигнула.

— Впрочем, отче, для вас я могла бы сделать исключение. Допустим, вы меня убедили.

— Нет ничего предосудительного в разглядывании старой одежды, — подхватил отец Фладд. — Наверняка внутри есть любопытные фасоны.

Перпетуя похлопала ладонью по крышке сундука; суставы у нее были крупные и узловатые.

— Я могла бы вам разрешить. Вы так любопытны, в конце концов…

Она выпрямилась, взгляд скользнул по фигуре священника.

— Только вряд ли это понравится епископу. Однако если вы промолчите, я тоже никому не скажу.

Повозившись в складках рясы ниже пояса, монахиня вытащила огромный старинный ключ.

— Тяжело, должно быть, таскать на себе такую тяжесть, — заметил Фладд.

— Уверяю вас, святой отец, это самая легкая из моих нош.

Мать Перпетуя вставила ключ в замок.

— Позвольте мне, — попросил Фладд.

Какое-то время младший священник безуспешно сражался с замком.

— Сундук редко открывают, — сказала Перпетуя. — Не чаще чем раз в десять лет. Нынче мало призванных.

Фладду пришлось встать на колени и поднажать. Раздался скрип, скрежет, щелчок, и крышка наконец поддалась. Священник благоговейно приподнял ее, словно внутри лежали человеческие останки. Что недалеко от истины, подумал он, сундук хранил останки мирского тщеславия. Разве Игнатий Лойола не сравнивал посвятивших себя Церкви с мертвецами, когда говорил о беспрекословном подчинении? Каждому своей матери Перпетуе? «Вам надлежит отдать себя в руки тех, кто над вами, подобно тому, как мертвое тело позволяет проделывать с собой все, что угодно».

Сильно запахло нафталином.

— Не знаю, зачем мы их храним, — сказала Перпетуя. — Все равно никто не собирается в них выходить.

Фладд расправил верхнюю вещь, позволяя складкам упасть свободно. Маленькое белое платье-матроска из муслина. Должно быть, широкая юбка слегка прикрывала щиколотку.

— Интересно, чье оно?

— Наверное, сестры Поликарпы. Она всегда говорит, что обожала военных моряков.

Монахиня вытащила из сундука пару темно-синих туфель с двойной перепонкой и узким каблучком. За ними последовал такой же древний темно-синий саржевый костюм: приталенный жакет, юбка колоколом.

— Знать бы, чье это. Трое пришли примерно в одно время. Примерно одного возраста. А что вы скажете об этой шляпке?

Отец Фладд взял шляпку, пригладил фетр, потрогал колючие серые перышки.

— Я представляю в ней сестру Кириллу. Или сестру Игнатию Лойолу. Боже мой, глазам не верю! — Питура прыснула. — Их корсеты!

Три грации лежали скатанные в рулон: одна «Твилайт», две «Эксцельсиор». Фладд развернул их, словно карту мира, и позволил с треском свернуться.

— Ах, святой отец, — хихикнула Питура, — это не для ваших глаз. — Она пошарила на дне сундука. — Надо же, юбка-дудочка! Ну вот, с этими тремя разобрались.

Отец Фладд взял соломенное канотье и перевернул. У канотье была синяя лента.

— Это точно сестры Антонии. Она старше всех. Ее твидовый костюм, летний. — Питура вытащила пиджак. — Взгляните, какой размер. У нее и сейчас такой.

Фладд представил, как крепкая и розовощекая сестра Антония спрыгивает с подножки повозки, запряженной пони, году в тысяча девятисотом.

Мать Перпетуя встряхнула шелковый корсет-грацию с кружевными панталончиками и мелкими пуговками спереди.

— Представляю, какой модницей она себя воображала.

— Скажите, если вас переведут в другой монастырь, вы заберете с собой ваши пожитки? — спросил Фладд.

— Сами едва ли. Допустим, нас переедет автомобиль и мы угодим в больницу. Заглянув в сундук, никто не поверит, что мы монахини. Решат, будто мы выступаем на сцене.

— Значит, их отошлют вслед за вами.

— Переправят с курьером. Однако я не вижу вещей Филомены, — заметила мать Перпетуя, роясь на дне сундука. — Невелика потеря, можете представить, в какой рванине являются в монастырь такие девицы. Как это по-ирландски! Прислать монахиню в чем мать родила. — Перпетуя задумалась, ее челюсть отвисла, глаза остекленели. — А там хоть трава не расти. Видели бы вы ее! Старый саквояж, перетянутый веревкой, да и тот почти пустой. Я слышала о честной бедности, но есть же предел! Одна пара чулок, и те в дырках, драные башмаки, а ее носовой платок отродясь не крахмалили.

— Она не похожа на беженку, — заметил Фладд.

— Будь моя воля, святой отец, я бы отправила ее обратно. К сожалению, это не в моей власти. Решение принимала епархиальная аббатиса.

Возмущение переполняло мать Перпетую, забывшую, что отец Фладд не знает, о ком она говорит.

— А ведь я ей говорила, я предупреждала! Девице с такими наклонностями следовало бы избрать созерцательный орден. Мы, сестры святых невинных младенцев Вифлеемских, должны иметь ясную голову. Нам есть чем заняться. Тяжелой каждодневной работой. Так я ей и сказала, не думайте, что я позволю превратить мой монастырь в прибежище для тех, кто позорит наш орден. Я буду жаловаться епископу!

— Боже мой, — сказал Фладд, — что такого сделала сестра Филомена?

— Объявила себя подвижницей.

— Подвижницей?

— Она утверждала, что у нее на теле появились стигматы. Говорила, что каждую пятницу ее ладони кровоточат.

— Их кто-нибудь видел?

— Их видели ирландцы, — фыркнула Перпетуя. — Выживший из ума приходский священник — простите, святой отец, но я всегда говорю то, что думаю, — у которого хватило глупости ей поверить. Ее ложь вызвала брожение в умах, подумать только, целый приход взбаламутила! Правда, должна признать, когда старый осел принялся раздувать эту историю, их обоих вовремя приструнили. На уровне епархии. Я всегда говорила, что епископы у нас люди здравомыслящие.

— И ее отослали в Англию?

— Хотели убрать из этого нездорового места. Вам приходилось слышать о таком, святой отец? Стигматы, как же! Сейчас, в наше время! Какая безвкусица!

— Ее осматривал врач?

— Разумеется, но он был ирландцем. Видели бы вы, как эта девица задирала нос, пока я не догадалась найти толкового специалиста. — Монахиня снова фыркнула. — И знаете, что он сказал? Что у нее обыкновенный дерматит!

— Болезнь прошла?

— Как рукой сняло, уверяю вас, уж об этом-то я позаботилась. — Монахиня запнулась. — Да что это я все о ней, даже чаю вам не предложила!

Перпетуя рванулась с места. Какой звук издавала ее ряса! Треск, скрежет! Как грохотали по линолеуму ее каблуки! Она несла в себе раздор. Откуда здесь взяться молитвенному уединению, подумал Фладд.

Священник снова занял место у камина. Спустя некоторое время он услышал, что она возвращается — теперь он был настороже. Позади Перпетуи топала веселая круглая старушка с подносом.

— Сестра Антония, — представила ее Перпетуя.

— Как поживаете, сестра Антония?

— Хвала Господу. Как я рада нашему знакомству, отче. Такой молоденький, будет опора бедному старому Ангуину.

— Сестра, хватит нести чушь, — сказала Питура. — Избавьте меня от ваших глупостей.

Антония вздохнула и поставила поднос на столик.

— Я бы вас угостила бутербродом с рыбной пастой, но мне не разрешили. Сказали, она испортилась. Поликарпа говорит, мой паштет провел в пустыне сорок дней и ночей. Не знаю, я съела, и хоть бы что.

— У сестры отличное пищеварение, — заметила Перпетуя.

— Молодо-зелено, — сказала сестра Антония. — Нынешним монашкам подавай разносолы. Все ковыряются.

— Вам нравятся разносолы, отец Фладд? — весело, без злобы спросила Перпетуя.

Священник поднял взгляд. Ее веселость пугала.

— Не волнуйтесь, сестра Антония, — сказал он. — Мисс Демпси меня накормит. Одного чаю вполне достаточно.

— И попробуйте печенье. Я испекла его всего две недели назад.

Сестра Антония вышла. Несмотря на дородность, двигалась она на удивление легко. Мать Перпетуя занялась чаем. Отец Фладд уловил за дверью слабое сопение.

— Кто там? — спросил он.

— Сестра Поликарпа, сестра Кирилла и сестра Игнатия Лойола. Они хотят вам представиться.

Фладд привстал с кресла.

— Разве мы их не впустим?

Перпетуя улыбнулась, наливая молоко тонкой высокой струйкой.

— Всему свое время.

Она протянула гостю чашку и спросила почти жеманно:

— Вы так любите?

Отец Фладд опустил глаза.

— Даже не знаю, я просто пью, что дают.

— Ах, мне следовало догадаться. Не от мира сего. Эти юные священники такие аскеты.

Перпетуя вздохнула и щедро насыпала сахару себе в чашку.

— Наверняка епископ вами гордится.

Фладд с опаской отпил чай.

— Вы думаете?

— Разве послал бы он вас сюда разбираться с этим безобразием, если бы полностью вам не доверял? Разумеется, вы слишком молоды, чтобы тягаться с коварным старым лисом отцом Ангуином, — кстати, чтоб вы знали, он регулярно закладывает за воротник, а еще его видели в Недерхотоне возле табачной лавки, — однако никто не сомневается, что вы справитесь.

Давай же, подумал Фладд, посмотри на меня. Его глаза скользили по грубой пористой коже на щеках монахини, по ее мясистому носу. Она вскинула голову и снова опустила, словно черный головной убор вдруг стал ей тяжел. Монахиня потянулась за чайником и долила себе чаю.

— С каким безобразием? О чем вы?

Перпетуя потрясенно поставила чайник на стол.

— Только не говорите мне, что его преосвященство не ввел вас в курс дела! Ангуина следует осовременить, ему придется изменить свои подходы, я думала, вы знаете. Впрочем, возможно, епископ хочет, чтобы вы составили непредвзятое суждение?

Какой справедливый, какой объективный человек его преосвященство, я всегда это говорила! Хотя, на мой взгляд, тут и без того все ясно.

На мгновение Перпетуя задумалась, внезапно выпрямилась в кресле и приосанилась.

— Разумеется, он знал, что может положиться на меня. Что я введу вас в курс дела.

Отец Фладд взял печенье, укусил, вскрикнул от боли, уронил печенье на колено, откуда оно свалилось на пол и закатилось под стол.

— Пресвятая Дева, — пробормотал он, — я чуть зуб не сломал!

— О Господи, мне следовало вас предупредить! Мы тут привычные, раскалываем их молотком для карамели.

Фладд все еще зажимал рот ладонью.

— Хотите, я взгляну? — с нежностью спросила Перпетуя. — Я сразу увижу, если что не так.

— Не стоит, спасибо, мать Перпетуя, продолжайте ваш рассказ.

— Этот человек живет в выдуманном мире. Еще чаю? Все знают, что он тверд в вере, слишком тверд, как считает епископ, вечно цитирует отцов церкви и говорит умными словами, но его проповеди — настоящая тарабарщина. На прошлой неделе он с кафедры назвал Папу нацистом и крестным отцом мафии.

— А прихожане? — Фладд вытащил платок и приложил к губе. — Как они восприняли его слова?

— Спокойно, — отмахнулась Перпетуя. — Как всегда. Их образованность оставляет желать лучшего.