Там, где нас нет Успенский Михаил

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Чудовище – жилец вершин

С ужасным задом,

Схватило несшую кувшин

С прелестньгм взглядом.

Велимир Хлебников

Среди волхвов, друидов и прочих ученых людей попадаются еще такие недалекие умы, которые возводят родословную варкалапов к троллям и волотам. Ошибка непростительная, хотя вполне понятная, ведь троллей-то чаще всего встречают в окаменевшем состоянии, а видавших живого и подвижного тролля на свете не так уж много. Тролли свидетелей не оставляют.

Варкалапу же нет никакой нужды каменеть, поскольку он и без того каменный.

А волот – это, считай, тот же самый человек, только очень большой да дурной.

Некоторые, впрочем, связывают варкалапов с гримтурсами – это уж совершенная глупость. Ведь гримтурсы ледяные и пуще всего опасаются расколоться при падении либо при пристрастном дознании.

Варкалап не боится вовсе ничего, просто ему нелегко спускаться с гор, да нет и нужды. Из камня он рождается, камнем кормится, среди камней, должно быть, и помирает, только дождаться его смерти трудненько. Варкалапы бродят по горам от начала времен и редко уходят на покой.

Людей они не едят, а вот поиграть с ними любят – как кошка с мышью. В горах ведь скучно. Только варкалап не понимает, что человек против него хрупкий, и скоро заигрывает его до смерти. Любит отрывать руки и ноги.

В запретной для обычного человека «Книге о вымышленных существах»

высокоученейшего Коркиса-Боркиса даже буквы одна страшнее другой, а уж складываются они в такие ужасные слова, что и не придумаешь. Книга эта советует капнуть варкалапу на самое темечко вытяжкой из желчи молодого одноглазого, однорукого и одноногого арапа, только что осквернившего восьмидесятитрехлетнюю девственницу. Варкалап обязан при этом мелко затрястись и в муках погибнуть. Но проверить в деле такой надежный способ никому не удавалось: то арап убежит на одной ноге, то девственница не соблюдет себя до срока.

Книги сей Жихарь, понятно, не читал, просто всплыли в памяти наставления старого волхва. Вот он и посоветовал побратиму:

– Ты от края-то далеко не отползай. Когда он нас примется ловить, так мы сразу прыгнем назад, в бездну, чтобы уж не мучаться…

Принц гордо фыркнул. Жихарь снял с головы петуха.

– Уходи, брат Будимир, ты нам довольно послужил. И камнееда уноси, не оставляй.

У входа в пещеру затлели два синих огонечка – твердокаменный ленивец открыл глаза.

– Только бы не вздумал загадки загадывать, – сказал богатырь. – У меня на холоде голова не работает.

– Не может достойный сэр Шамир проточить ему утробу?

– Да уж как-нибудь они, видно, отплатят за нас, – решил Жихарь.

Во время подъема он так часто повторял про себя Медленное Слово, что оно, видать, все поистрепалось об острые края памяти и выскользнуло в пустоту.

Да и не успел бы он ничего сказать, потому что каменные лапы метнулись вперед с неожиданной быстротой, схватили друзей и потащили на каменную грудь.

Ребра богатыря трещали, и треск этот далеко разносился в морозном воздухе.

Наконец страшные пальцы разжались, варкалап посадил побратимов на ладонь и стал осторожно трогать пальцем. Каменные губы при этом вытянулись дудкой, каменный язык заходил туда-сюда, издавая гулькающие звуки.

Принц, выбиваясь из сил, колотил пленителя бесполезной дубинкой. Она попросту отскакивала.

– Ы, ы, ы, – сказал варкалап.

Жихарь поглядел вниз. Верный Будимир не улетел далеко, он даже подпустил жару в перья, чтобы друзья видели его в темноте и надеялись.

– Подпеки ты его сзади, что ли! – крикнул ему Жихарь, но у петуха, видно, другое было на уме. – Отпусти нас, дурила каменная! – заорал Жихарь на варкалапа. – На что мы тебе сдались?

Шершавый холодный палец с необычайной нежностью и осторожностью коснулся его щеки.

– Тю-у, тю-у! – сказал варкалап и добавил что-то совсем непонятное. Яр-Тур тихонько вскрикнул.

– Все дело в наших лицах, сэр Джихар! Я разобрал кое-какие слова. Он не сделает нам дурного…

Тут Принц заметил, что сам-то все еще лупит варкалапа дубинкой, и прекратил это дело.

– В каких таких лицах?

– Мы с ног до головы покрыты каменной пылью, – зашептал Принц (боялся, видно, что варкадап тоже его поймет). – Он принимает нас за детенышей, за маленьких варкалапчиков…

– А-а, – сообразил Жихарь, опрокинулся на спину, стал сучить ногами и руками, агукать самым гнусным образом. Великан этому чрезвычайно обрадовался и стал легонько подбрасывать пленников на ладони, баюкать, чтобы не плакали. Да ведь не в колыбельке дело было, чуть кости не переломали. Жихарь прикусил язык. Наконец каменный пестун угомонился и стал просто раскачивать ладонь туда-сюда. И загудел каменную же колыбельную.

– Кажется, он не собирается нас убивать, – определил Принц.

– Зато мороз нас убьет. Но замерзать, говорят, даже приятно и незаметно…

Яр-Тур вскочил, стал прыгать на месте и обнимать себя, чтобы согреться.

Варкалап бережно, но неодолимо положил его пальцем обратно и даже вроде прицыкнул.

– А вот сейчас, – сказал богатырь, – как достанет он каменную титьку да как начнет нас кормить…

– Но, сэр Джихар, – возмутился Принц, – разве варкалап не мужского рода?

– Они двуснастные. Китоврас таких гермафродитами зовет.

Видно, варкалап, и точно, разумел человеческую речь. Полез свободной рукой за пазуху, покопался и добыл из себя нечто вроде каменной груди, только сосок был с человечью голову.

– Благодарим вас, сэр Варкалап, но мы пока не голодны…

– Да ты только вид сделай, – зашипел Жихарь. – А то станет у него молоко в грудях гореть, он и осерчает.

В воздухе разносился резкий незнакомый запах.

– Вы правы, сэр брат. Эта жидкость действительно должна гореть, ведь на ее основе готовится ужасный греческий огонь. У нас ее зовут каменным маслом.

Скоро натекла целая лужица. Жихарь нарочито громко причмокивал, хвалил варкалапово молочко, потом додумался.

– Будимир! – закричал он. – Лети к нам, может, выручишь! А убежать потом всегда успеешь…

Будимир подчинился и вспорхнул наверх. Жихарь ухватил его за ноги и стал трясти из стороны в сторону, а языком изображал, как будто перекатывается сухой горох, – пробовал выдать Красного Петуха за младенческую погремушку.

Варкалап умилился такому сообразительному детенышу.

– Запали каменное масло, – попросил Жихарь. – А то ведь заколеем вконец…

Он поднес, играючи, петуха к лужице. Будимир небрежно чиркнул крылом, и на ладони варкалапа засверкали красные языки.

– Теперь держись, – сказал Жихарь всему отряду. – Неведомо, как это ему поглянется. Может, прихлопнет нас другой ладошкой…

Но варкалап, казалось, ничего не чуял – камень разогрелся, стало повеселее.

Наконец побратимы совсем согрелись. Варкалап сидел не шевелясь, уставился на огонь.

– А теперь, – не разжимая губ, сказал Жихарь, – теперь мы попробуем спуститься вниз и добраться до пещеры. Ему туда не пролезть – я прикинул.

Да и все равно бежать больше некуда.

Будимир понимающе унял все искорки на перьях и занял свое место на шляпе.

Спускались осторожно, благословляя бесшумную обувку. Завороженный пламенем варкалап даже не дрогнул. Достигнув площадки, они не рванули с ходу – все равно ведь успеет перехватить, если захочет, – а пятились не торопясь, достигли входа и продолжали отступать в темноту все так же медленно, пока Жихарь не сказал:

– Ну, теперь ему не дотянуться. Сначала они подумали, что начался горный обвал. Потом сообразили – это ревет пораженный в родительских правах варкалап. А может быть, его припекло как следует или молоко в грудях загорелось, как предсказывал Жихарь, только забушевал гранитный гермафродит, заплакал, забился башкой об скалу.

– Смотри ты, чувствительный какой! Завалит он нас тут, тварюга…

– Это не беда, – заявил Принц. – Здесь такой ужасный сквозняк, что наверняка есть другой выход. Нам остается только бежать вперед, а сэр Будимир со свойственной ему любезностью осветит нам путь.

И недолгим оказался этот путь сквозь каменную толщу, никто по дороге не приставал, не завывал и не пугал, прячась за поворотами. Будимир сиял ровно и надежно. Но на свет выходили все равно с опаской, хотя там ничего страшного не было.

Впереди расстилалась зеленая равнина, кое-где потревоженная невысокими холмами. Солнце светило как надо, никакой туман глазу не препятствовал, высоко над головами трепетал не окаянный Демон, а просто жаворонок.

«Проскочили», – подумал Жихарь, но через плечо все-таки плюнул.

– А где же горы?

Но никаких гор не было. На том месте, где они, как им казалось, вышли из пещеры, стоял Пропп, вроде бы недавно вытесанный со всем возможным тщанием, и так-то ласково улыбался.

– Привал, – объявил Жихарь. – Поклонимся дедушке сказкою. Так и быть, пожертвую самую заветную – берег для большого застолья, для почетного пира, да уж ладно…

На самом же деле новеллу Жихарь же и сочинил.

– Было это давно и неправда. Жил на свете богатырь. На мечах не из первых, на коне других не лучше, силы заурядной. Одно только и отличало его от прочих – лютость и ярость до женского рода.

Его так и прозвали за это – Хотен Блудович. Никому не было от него проходу – ни пресветлой княгине, ни деревенской дурочке. Ходил промеж дворов, промеж городов, собирал сладкую свою дань. Его уж и учили, и били, и в темницу сажали, а все напрасно. Один раз даже связали, охолостили поганым ножом, так веришь ли – выросло новое хозяйство, лучше прежнего. У него ведь все ведьмы и ворожеи в подругах были. Ходил, ходил Хотен Блудович во всей земле, из края в край. В Неспании, к примеру, его, не чинясь, именовали – дон Хуан.

Путешествовал он, значит, метался и вдруг прослышал, что в некоторой земле в хрустальном гробу спит невиданная красавица. Это его и уязвило – всех не спящих-то красавиц он уже на десять рядов перебрал. Зажглось у него ретивое, белый свет не мил, не ест, не пьет, глядеть ни на кого не хочет.

Дай да подай ему зазнобу с хрустального гробу.

Едет он, едет, то у ясного солнышка дорогу пытает, то светлый месяц вызывает по этому же делу, а то и к вольному ветру привяжется: укажи, покажи. Они бы и рады от зануды избавиться, а сказать-то нечего. Так, для порядку соврут что-нибудь. Едет. Борода уже по грудь выросла, добрый конь на ходу пал. Пешком ползет, все равно как мы!

На какой-то день входит в темный лес. В лесу, сам хорошо знаешь, избушка на столбах, на собачьих пятках, в избушке старая старуха, да такая противная:

нос в потолок врос, титьки на клюку намотаны, сопли через порог текут…

Ну вот, видишь, даже побратиму моему вчуже худо сделалось, а каково же Хотену Блудовичу? Но перемогся, поклонился вежливо: пособи, бабушка, моему горю. Пособлю, говорит старая карга, только полезай за это ко мне на полати, в кольцо со свайкой играти!

Не стерпел Хотен Блудович, стянул ее за волосы редкие на пол и давай охаживать ножнами: вот тебе кольцо, вот тебе свайка, вот тебе ступа, вот тебе толкач! Взмолилась старая о пощаде. Помиловал ее любострастный богатырь, и указала она ему дорогу. Иди, говорит, прямо в лес, а в лесу ругай во весь голос лешего. Леший обидится, заведет тебя неведомо куда, а тебе того и надо! Там и лежит твоя любушка, словно маков цвет.

Не соврала старая – это мы тебе с побратимом можем подтвердить, сами в тех страшных краях побывали. Только мы при этом лишились всего, а Хотен Блудович как-то выкрутился, пришел в те места честь честью.

Смотрит – площадь, да такая красная, пригожая! Каменные дома, стена из красного кирпича! Люди одеты по-чудному, вот как мы, говорят еще того хуже, а вдоль стены народ один за одним в череду стоит: мужики, бабы, малые дети.

И заходят по одному в склеп, а у дверей стоят стражники с короткими копьями, вроде живые, а вроде и неживые. Стерегут, чтобы народ валом не валил.

Ну, Хотен Блудович не стал себя невежей выказывать, встал в хвост, стоит, терпит, не знает, куда по нужде пойти. Смотрит на соседей и думает:

"Стойте, стойте, дурачье! Зря ведь стоите! Не знаете того, что следует хрусталь богатырским кулаком разбить да красавицу поцеловать!

Нецелованная-то она у вас весь век беспробудно пролежит!"

Ну, кое-как дождался своей очереди. Тут у него меч отбирают, с мечами, говорят, нельзя. Ладно. Входит в склеп. Кругом темно, один только гроб хрустальный светится. И лежит в этом гробу не красная девица, а малый мужичок. Желтый такой, все на него молчком любуются. «Опять дураки! – думает Хотен Блудович. – Не понимают того, что красавица заколдованная, потому и кажется мужичонкой! Ничего, я чары-то живо с нее сниму!»

Растолкал всех, бросился на гроб. «Ты вставай, вставай, моя суженая!» – приговаривает. Налетели на него стражники, скрутили, связали, ну да и он кое-кого здорово помял. Отвели его сперва в темную темницу, потом к немилостивому судье. В том царстве строго было! И послал его немилостивый судья в дремучий лес деревья валить… Ну, там он как-то с лешим договорился, ублажил его, помог ему лесной хозяин домой воротиться…

Только с тех пор переменился наш Хотен Блудович: уж не глядит он ни на княжеских дочерей, ни на сенных девок, а чуть заметит кого маленького да лысоватого, вроде того, что в гробу видал, – догоняет, обнимает, целует.

Все надеется чары развеять. Вот ведь как бывает!

После этого Жихарь поглядел на Проппа: не, вздумай, мол, хоть и каменный, сам туда соваться!

Яр-Тур уже оклемался от ужасного образа старухи и заметил:

– Мне кажется, сэр Джихар, что ваш приятель сэр Хотен Блудович попал в страну Кем или Миср. Именно там в гигантской каменной гробнице покоится царь Фараон. Пограбить эту гробницу было немало охотников, а вот целовать…

– Это же новелла! – обиделся Жихарь. – Вечно ты испортишь… Ну да пошли, авось даст Пропп гладкую дорожку.

Дорожку Пропп дал скоро – она вилась в траве и пропадала за холмами.

Будимир соскочил со шляпы и побежал промять лапки.

Жихарю все не удавалось завести песню, не удалось и на этот раз.

– Смотрите, сэр брат, кажется, ваш Пропп и впрямь шлет нам удачу! Да, он не слабее нашего Фрэзера! – сказал Яр-Тур. И указал рукой.

Жихарь присмотрелся. Далеко впереди виднелись три фигурки: по краям большие, а в середке поменьше. Прибавили ходу.

– Мужик ведет в поводу двух коней! – обрадовался Жихарь.

– Но нам, увы, нечем заплатить…

– Какой щепетильный! Только неужели ты своего Гнедого не признал? А ведет их не просто мужик – цыган Мара нахально ведет наших коней прямо на конскую ярмарку. Надо успеть перехватить. А то вдруг он их уже отпежил?

– Как? – вскричал Яр-Тур. – Неужели злой конокрад столь далеко зашел в своих пороках?

– Да ты не хуже Хотена Блудовича, тоже только об одном и думаешь! – осклабился Жихарь. – Отпежил – значит, пятен на бока наставил особыми припарками, чтобы стали кони пегими… Теперь тихо! Только бы его не спугнуть!

Побежали бесшумно, пригибаясь в высокой траве. Вскоре красная рубашка цыгана явственно нарисовалась впереди. У Мары на душе было легко, как у Жихаря, но Жихарь не успел затянуть песню, а Мара успел и, кроме звонкого своего голоса, ничего не слышал. Ни Гнедой, ни Ржавый тоже на погоню внимания не обратили либо сообразили, что не чужие люди настигают, а родные хозяева.

– Брат, – выдохнул Принц, когда цель оказалась близко, – настал, видно, мой черед показать толику чародейного искусства. Наши друиды преуспели в борьбе с конокрадами…

И забормотал по-своему. Потом выпрямился во весь рост и гаркнул:

– Остановитесь, сэр Мара, презренный вор, и дайте нам подробный отчет о своих действиях!

– Болван! – заругался шепотом Жихарь, но Мара уже услышал, дернул рукой, чтобы стряхнуть с нее один из поводьев, но повод не отстал от руки, а кони шарахнулись в разные стороны, чуть не разорвав похитителя. – А, Липкое Слово знаешь! – зауважал побратима Жихарь.

Они не спеша подошли к метавшемуся, распятому на поводьях цыгану и занялись конями. Кони, узнав хозяев, ржали и ласкались. Мара только сверкал огромными черными глазищами и белыми зубами да шипел: то ли слов не знал, то ли от страха отшибло ум. Его ведь еще ни разу не поймали!

Жихарь подтянул подпругу, проверил седельные мешки.

– Ничего не понимаю, – сказал он. – Еда в мешках не тронута, словно он только сегодня лошадок из-под нас свел…

– Да, сэр Джихар, и этот чудесный цветок, сорванный мной на поляне, где мы впервые столкнулись с Демоном, не завял… Но что же мы будем делать с этим разбойником?

Жихарь легко – без доспехов-то – вскочил в седло.

– Вот что, братка, – сказал он и яростно стал подмигивать Принцу. – Однако дорожки наши расходятся. Мне вон туда, а тебе совсем в другую сторону…

– Неужели я чем-то оскорбил вас или оставил в трудную и злую минуту?

Жихарь мигал, делал страшные рожи, стучал себя по голове и тыкал в цыгана пальцем, покуда Принц не сообразил:

– А-а, вы совершенно правы, сэр Джихар. Конечно, поврозь мы вернее достигнем цели. Да и общество ваше, признаться, стало меня тяготить…

– А уж как ты-то мне надоел… – сказал Жихарь и тронул Ржавого пяткой.

Ржавый пошел в одну сторону, а Гнедой в другую. Цыган заорал. Руки у него были длинные, но не шире же степи! Мара попытался напрячься и не дать себя разорвать, да где же ему с конями тягаться!

– Не спорю, это жестоко, – сказал Принц. – Но как еще отвадить охотников до чужих лошадей!

Цыган визжал и ругался.

– Ведь мы первые его поймали, – рассуждал Яр-Тур. – Во всех градах и весях за голову сэра Мары назначена щедрая награда. Вы представите свою половину цыгана, я свою, и мы еще окажемся в двойном барыше!

– Смотри-ка, не так ты и прост, братка! – удивился Жихарь. – Хотя ты, Мара, конечно, можешь откупиться…

– Никаких поблажек! – воскликнул Принц.

– Можешь откупиться, коли поведаешь нам Главную Цыганскую Тайну!

– Ах, я и забыл, – сказал Принц. – Благородные адамычи и в самом деле советовали…

Ржавый и Гнедой съехались. Мара, почуяв слабину, начал торговаться, предложил вместо Главной Цыганской Тайны открыть разные другие свои секреты: как пежить коней негашеной известью, как подмолаживать им долотом зубы, как надувать сзади через полую трубку, чтобы казались покупателю сытыми и пузатыми.

– Ничего ты, Мара, не понял, – сказал Жихарь. – Поехали, брат, розно!

– Эй, эй! – тревожно зашумел Мара.

– Вот тебе и «эй». Умел воровать – умей и ответ держать. – Жихарь говорил так, словно сам сроду ничего чужого не брал. – Давай послушаем.

Цыган скрипнул зубами и согласился.

– Знайте же, лживый сэр Мара, – сказал Принц, – что мое заклятие спадет лишь в том случае, если вы скажете нам верные слова. Вы сами понаторели в чародейных делах, и вам ведомо, что человека обмануть можно, заклятие же – никогда…

– Просим покорно, наступив на горло, – добавил Жихарь.

Мара вздохнул. Он долго кряхтел, тужился, собирался с духом, но в последний миг осекался и боязливо оглядывался по сторонам – опасался, видно, своего цыганского бога. Побратимам уже и ждать надоело.

– Не договорились, словом, – подытожил Жихарь и хотел тронуть коня, но тут Мара что-то прошептал.

– Чего-чего? – склонились к нему побратимы.

– КРАДЕНАЯ КОБЫЛА ДЕШЕВЛЕ КУПЛЕННОЙ! – повторил Мара, и тотчас же его руки стали свободными – правда, растянулись они так, что достигли земли.

– Не соврал, – растерянно сказал Принц.

– Вот так тайна, – сказал Жихарь. – Да это любой дурак знает!

– Дурак не дурак, – сказал Мара, махая вольными руками, как птица, – знает не знает, а только вот вам вся наша страшная священная тайна. Уж какая есть.

Побратимы поглядели друг на друга, как малые дети, у которых злой парнище отобрал пряник. Они даже забыли хотя бы поучить конокрада дубинками для порядку.

А вольный цыган уже толковал им про дальнюю дорогу – через какие города она идет да куда еще ведет:

– Впереди Сафат-река, невелика, да глубока. Бродов нет, есть три перевоза.

На первом в уплату отрубают левую руку, на втором – правую, на третьем просят голову. Еще есть мост. Так и называется: Мост Двух Товарищей.

Но по нему не всякий может проехать, а только если свято и нерушимо блюдет правила дружества…

– Это нам подходит, – весело сказал Жихарь. – Ну, кажи дорогу, лиходей.

Мара бодренько побежал вперед, время от времени помогая себе руками.

– Не прогадал, окаянный, – кивнул Жихарь. – Вон мы какие хапалки ему вытянули. Теперь все кони его будут!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Будем мы сражаться в поле,

На поляне будем биться!

На дворе ведь кровь краснее,

На открытом месте лучше,

На снегу еще прекрасней!

Калевала

Мост был сложен из таких больших каменных глыб и так основательно, что текущая под ним речушка Сафат была почти и не видна и не было, кажется, нужды городить тут такое строительство, не по чину был мост реке. Жихарь знал, что на таких вот древних мостах можно было встретиться со множеством заклятий, наложенных каменщиками для тогдашних нужд, а нынче никчемных и даже вредных.

Поспевая за проклятым цыганом, чуть не загнали коней, и надо было им дать остыть перед водопоем. Обидно ведь будет – обрести да тут же загубить.

Мара услужливо вытирал конские бока пучками травы, пока спешившиеся побратимы важно обсуждали, к чему в глухом месте такой мост да кем построен. Под мостами, говорил Принц, живут зеленые гоблины, у них щелястые головы и ненасытные пуза. Ладно гоблины, отвечал Жихарь, а ну как поселилась там Мокрая Мокрида или Девчачий Пастух?

– Будимир, – позвал Жихарь. – Выручи еще разок, погляди, не водится ли там кто лихой. Ты ведь горазд нечисть гонять! А мы тебе червячков накопаем.

Накопать, правда, не успели – петух вылетел из-под моста, заходясь в крике.

Побратимы взялись за дубинки.

– Побереги коней! – крикнул Жихарь цыгану.

С одной стороны из-под моста вперевалку вышел гусь, с другой свинья.

Казалось бы, чего жаловаться: вот идут завтрак, обед и ужин. Только вот свинья была с доброго быка, да и гусь мало в чем ей уступал.

– Вот почему – Мост Двух Товарищей… – прошептал Жихарь.

– Почему, сэр брат?

– Потом объясню, как живы останемся. Бей ты лапчатого, а я с кабаном разберусь. Берегись только, видишь, у него полон клюв зубов!

Гусь вытянул шею длиной с конское тулово и зашипел. Яр-Тур с дубинкой и ножом кинулся на него, а свинья – свинья и есть, не стала дожидаться, сама налетела на Жихаря, норовя подмять. Жихарь уворачивался как мог, лупил дубинкой по глазкам, тыкал ножом, но шкура была толстая и в колючей щетине.

– Вот так тебя! Это не в помоях рыться! Свинья отбегала и снова неустанно с визгом налетала, прикончить ее враз не было никакой возможности, ладно хоть рогов у нее не было. Жихарь уже притомился и обиделся, что придется погибнуть в схватке не с Мировым Змеем, а с поганой свиньей, даром что большой. Тупое рыло моталось перед ним, блестели красные глазки. Пот заливал лицо.

– Скоро я покончу с ним и приду на помощь, сэр брат! – время от времени обещал Принц, да все не приходил – видно, и гусь был не прост.

За спиной хохотал, заливался цыган Мара, приставленный к лошадям. «Зря мы его не располовинили», – подумал Жихарь и вдруг понял, что сражается он вовсе не с колдовской свиньей, а с побратимом. Жихарь успел удержать руку с ножом, но Принц, казалось, ничего не видел, и дубинка его летела богатырю повыше уха. Летела, летела и прилетела.

…У живых свое солнце, у мертвых свое – называется месяц. Он, белый-белый, приглядывает сверху для порядку: ладно ли лежат господа умруны в сырой земле, не шевелится ли какой. А хоть бы и зашевелился, все равно ничего месяц поделать с ним не сможет, потому что лучи у него слабые, бледные, холодные. Вот и сейчас у моста через Сафат-реку смотрел он на побитую ратную силу. Но воины полегли здесь давно, уже и кости успели побелеть, уже и воронам это место было ни к чему – все, что можно было, вороны получили.

Один, правда, прилетел, дурак, поверив слухам, что у Сафат-реки валяются двое богатырей. Одни говорили, что свежеубитые, другие – что еще даже живые. Ворон прилетел, обрадовался, разогнался поклевать молодецких очей, да не тут-то было.

Закричал, забрызгал искрами страшный Огненный Кур, налетел на черного поганца, опалил взмахами золотых крыльев и прогнал далеко в степь.

Шум и крики разбудили Жихаря, но богатырь не сразу поверил, что живой.

– Знаем мы таких живых, – сказал он вслух. – Пока лежишь – все ничего, а как встанешь – отвалится рука либо нога, а то и брюхо все распластано.

– Я тоже не могу подняться, сэр Джихар, – отозвался Яр-Тур. – Из меня, кажется, вытекла вся кровь – вы сумели задеть ножом главную жилу. Правда, наш хранитель петух успел вовремя прижечь рану и примерно с кружку все-таки осталось. Но при малейшем движении кружится голова.

– Я не виноват, братка. Оба мы не виноваты, это мост такой. Вот если бы махались мы не детскими ножичками, то надежно бы друг друга поубивали…

– Я понял, – сказал Принц. – Чары этого моста пробуждают в человеке все злые чувства и обращают мимолетную неприязнь в лютую ненависть… Лошадей наших, разумеется, нет.