Сталин против Троцкого Щербаков Алексей

Итак, в России на месте свергнутой монархии образовались целых две конкурировавших власти – Временное правительство под председательством князя Г. Е. Львова и Центральный исполнительный комитет Советов (ЦИК). Первая структура состояла в большинстве из либералов – кадетов и октябристов. Во второй преобладали эсеры и меньшевики.

Эти две власти конкурировали, но на первых порах не враждовали. Так, знаменитый Александр Федорович Керенский входил в обе.

Временное правительство дало только свободу. Да такую, что дальше некуда. По уровню демократии Российская республика (так стала называться страна) далеко превосходила все европейские страны, да и САСШ тоже.

Правда, очень быстро выяснилось: «временные» ничего, кроме как болтать, не умеют и ни на что не способны. К 1917 году экономическое положение в России было хуже некуда. Оказалось – может быть и еще хуже. В стране начался развал. Именно после Февраля страна встала на тот путь, который просто не мог закончиться ничем, кроме катастрофы… И большевики – это еще далеко не самое плохое, что могло произойти. Могло быть куда хуже.

Не стоит торопиться

А что же большевики? Они просто-напросто прозевали начало революции. Большевики считали, что революция случится, в лучшем случае, через 10–15 лет. Это похоже на человека, который собирался долго и упорно копить деньги на квартиру, а тут вдруг ему ее предоставляют совершенно бесплатно… Правда, квартира оказалась коммунальной. Но все же.

Ленин узнал о Февральском перевороте из швейцарских газет. На месте событий дело обстояло еще веселее.

В Петрограде находились лишь три молодых члена Русского Бюро ЦК – В. М. Молотов, А. Г. Шляпников и П. А. Залуцкий. Они явились в Таврический дворец, центр революционных событий, где первоначально располагались обе власти, – именно в качестве трех человек, а не представителей РСДРП(б). Хотели просто посмотреть, что происходит, – и их Керенский с ходу ввел в Совет. Потому что туда всех вводили.

А почему бы и не ввести? На тот момент партия большевиков была малочисленной и маловлиятельной. Вот и пускай присутствуют, создают видимость демократии. Людям, мыслящим категориями традиционной политики, сама мысль о возможной победе большевиков казалась несмешным анекдотом.

Однако дело обстояло не так просто. Почему народ в подавляющем большинстве поддержал революцию? Люди надеялись, что новая власть решит две главные проблемы. Первая – это вопрос об окончании войны. К этому времени она уже смертельно надоела, тем более что никто не мог толком объяснить – а ради чего воюем? Вторая проблема – это земельный вопрос. Крестьяне, составлявшие подавляющее большинство населения, мечтали о том, чтобы получить помещичьи земли.

Довольно быстро серьезным людям стало понятно, что этих вопросов Временное правительство решить не в состоянии. О мире речь и не шла – «временные» полностью зависели от Англии и Франции. Собственно, они и пришли к власти при деятельной помощи этих стран. Точнее – их пропихнули во власть. К земельному вопросу даже приблизиться было страшно – потому что решить его «цивилизованно» было невозможно. Что же касается Советов, то лидеры эсеров и меньшевиков, как оказалось, были вполне довольны ситуацией – и не собирались предпринимать какие-то серьезные действия.

Но это станет понятно позже. Весной 1917 года люди пока еще доверяли Временному правительству, а еще больше доверяли Советам.

И вот что тут было делать оказавшимся в Петрограде трем членам ЦК, которые не имели серьезного опыта? Молотов впоследствии вспоминал о дореволюционных временах: «Вот я „Правду“ выпускал, мне двадцать два года было, какая у меня подготовка? Ну что я понимал? Приходилось работать. А эти большевики старые – где они были? Никто не хотел особенно рисковать. Кржижановский служил, Красин – тоже, оба хорошие инженеры-электрики, Цюрупа был управляющим поместьем, Киров был журналистом в маленькой провинциальной газете…»

Оказавшись волей обстоятельств в центре событий, ребята просто-напросто не знали, какой политической линии придерживаться. Единственное, что было понятно, – требовалось выступать против Временного правительства. Но что предложить? Какую тактику выбрать? Трое большевиков не придумали ничего лучшего, чем провозгласить лозунги: «Долой войну!» и «Долой Временное правительство!» В качестве практической меры они предложили запретить выпуск всех газет, которые не поддерживали революцию. Что было полной глупостью. Таких газет просто не было – крайне правые («черносотенные») издания были запрещены чуть ли не на следующий день после падения царской власти без помощи большевиков. А так – провозглашалась полная демократия. Поэтому подобные инициативы выглядели не слишком умно.

Но тут из Туруханского края прибыли более серьезные товарищи – Матвей Константинович Муранов, бывший до ссылки депутатом Государственной Думы, Лев Борисович Каменев, достаточно авторитетный деятель (в 1914 году он возглавлял «Правду», потом его арестовали и сослали). Третьим был Сталин.

«Прямо с вокзала он отправился к Аллилуевым. Тут его ждали, понимая, что при первой же весточке о революции он сорвется с места. А в столице куда деваться? Конечно, к ним, куда же еще! И вот он на пороге: все в том же костюме, в котором четыре года назад отправился в ссылку, уже распадающемся от ветхости, с ручной корзинкой, где помещался весь его багаж. Иосиф был все такой же – и не такой. Дети запомнили его подавленным, молчаливым, а теперь он стал веселым. Смеялся, шутил, показывал в лицах захлебывающихся от высоких речей станционных ораторов и жадно расспрашивал обо всем, краем глаза разглядывая друзей».

(Елена Прудникова)

Члены «тройки» встретили новоприбывших совсем не фанфарами. Им уже понравилось руководить. В итоге в Русское Бюро приняли Муранова, Сталина взяли «наполовину» – с совещательным голосом, сославшись на «некоторые свойства личности». Каменева не взяли совсем. Припомнили его высказывания против антивоенной политики большевиков на посту редактора «Правды». Но Сталин уже тогда понимал: главное – это не формальные посты, главное – это реальное влияние. Так что он стал редактором «Правды». Все были довольны. Редактировать ежедневную газету – это чрезвычайно муторное дело. Тем более что в политической газете с небольшим штатом в обязанности редактора входило регулярно писать передовицы – то есть высказываться по поводу происходящих событий. Причем реакция должна быть немедленной. Сегодня функцию оперативного отклика на события в значительной степени взяли на себя телевидение и Интернет. Но тогда эту роль играли газеты. И общими лозунгами тут не отделаешься. Так что на Сталина эту работу с облегчением спихнули.

В итоге Сталин получил под контроль главный орган партии. Уже 14 марта вышла его первая статья. По большому счету именно он озвучивал партийную политику – и делал это так, как считал нужным. И тут проявилось еще одно качество Сталина, которое в итоге и привело его к победе. Иосиф Виссарионович никогда не был склонен к авантюризму. Даже его знаменитое ограбление банка было очень хорошо спланировано. В политике же он предпочитал действовать медленно, но верно. Без лишней суеты и внешних эффектов. Вот и в данной ситуации Сталин правильно просчитал ситуацию. Ни Временное правительство, ни Советы в том виде, в котором они существовали в марте 1917 года, ничего сделать не были способны. Значит – если Советы придут к власти, люди начнут в них разочаровываться. Но пока что в них верили. А ведь у Советов была такая особенность – своего депутата избиратели могли заменить в любой момент. Следовательно, нужно вести осторожную, но целенаправленную пропаганду, ненавязчиво внушая, что реальной альтернативой болтунам может быть партия большевиков. Тут стоит пояснить – газеты в 1917 году имели огромную власть над умами. Тот, кто помнит годы «перестройки», поймет. Только в семнадцатом это было еще сильнее. Так что, цинично говоря, тактика Сталина была: долбить, долбить и долбить.

Стоит сказать о его журналистском мастерстве. По его статьям стоит учиться любому журналисту, занимающемуся пропагандой политических идей. Сталин полностью следует сформулированному гораздо позже золотому правилу политической журналистики: «В статье должна быть одна мысль, повторяться она должна минимум три раза».

Сталин писал очень просто. Его тексты понятны всем – в отличие от творчества большинства тогдашних политических журналистов. Еще одна их особенность – статьи явно рассчитаны на чтение вслух. Сталин имел большой опыт работы «в поле» и прекрасно понимал: многие рабочие малограмотны. Газеты часто читали в кружке товарищей или коллег именно так.

Вот образцы его творчества.

Две резолюции

«Две резолюции. Первая – Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. Вторая – рабочих (400 человек) механического отделения Русско-Балтийского вагонного завода.

Первая – за поддержку так называемого „займа свободы“.

Вторая – против.

Первая без критики принимает „заем свободы“, как таковой, как заем в пользу свободы.

Вторая определяет „заем свободы“ как заем против свободы, ибо он „заключается с целью продолжения братоубийственной бойни, выгодной лишь империалистической буржуазии“.

Первая внушена сомнениями потерявших голову людей: а как быть со снабжением армии, не повредит ли делу снабжения армии отказ от поддержки займа.

Вторая не знает таких сомнений, ибо она видит выход: она „признает, что дело снабжения армии всем необходимым требует денежных средств, и указывает Совету рабочих и солдатских депутатов, что деньги эти должны быть взяты из кармана буржуазии, затеявшей и продолжающей эту бойню и наживающей в этом кровавом угаре миллионные барыши“.

Авторы первой резолюции должно быть довольны, ибо, ведь, они „исполнили свой долг“.

Авторы второй революции протестуют, считая, что первые таким отношением к делу пролетариата „изменяют Интернационалу“.

Не в бровь, а в глаз!

За и против „займа свободы“, направленного против свободы.

– Кто прав? – решайте, товарищи рабочие».

(«Правда» № 29, 11 апреля 1917 г.)

«Выход – путь давления на Временное правительство с требованием изъявления им своего согласия немедленно открыть мирные переговоры.

Рабочие, солдаты и крестьяне должны устраивать митинги и демонстрации, они должны потребовать от Временного правительства, чтобы оно открыто и во всеуслышание выступило с попыткой склонить все воюющие державы немедленно приступить к мирным переговорам на началах признания права наций на самоопределение.

Только в таком случае лозунг „долой войну!“ не рискует превратиться в бессодержательный, в ничего не говорящий пацифизм, только в этом случае может он вылиться в мощную политическую кампанию, срывающую маску с империалистов и выявляющую действительную подоплеку нынешней войны».

(«О войне», «Правда» № 10, 16 марта 1917 г.)

«Мы обращаемся поэтому к крестьянам, ко всей крестьянской бедноте всей России – взять свое дело в свои собственные руки и двинуть его вперед.

Мы призываем их организоваться в революционные крестьянские Комитеты (волостные, уездные и проч.) и, забрав через них помещичьи земли, самовольно обрабатывать их организованным порядком.

Мы призываем сделать это немедля, не дожидаясь Учредительного собрания и не обращая внимания на реакционные министерские запрещения, ставящие палки в колеса революции.

Разве рабочие, вводя 8-часовой рабочий день, не „откололи“ от революции фабрикантов и иже с ними? Кто решится утверждать, что революция проиграла, облегчив положение рабочих, сократив рабочий день?

Самовольная обработка помещичьих земель и захват их крестьянами – нет сомнения – „отколют“ от революции помещиков и иже с ними. Но кто решится сказать, что, сплачивая вокруг революции многомиллионную крестьянскую бедноту, мы ослабляем силы революции?

Люди, желающие влиять на ход революции, должны раз навсегда уяснить себе:

1) что основными силами нашей революции являются рабочие и крестьянская беднота, переодетая ввиду войны в солдатские шинели;

2) что по мере углубления и расширения революции от нее неминуемо будут „откалываться“ так называемые „прогрессивные элементы“, прогрессивные на словах, реакционные на деле.

Было бы реакционной утопией задерживать этот благодетельный процесс очищения революции от ненужных „элементов“.

Политика выжидания и откладывания до Учредительного собрания, политика „временного“ отказа от конфискации, рекомендуемая народниками, трудовиками и меньшевиками, политика лавирования между классами (как бы кого не обидеть!) и постыдного топтания на месте – не есть политика революционного пролетариата. Победоносное шествие русской революции отметет ее, как излишний хлам, угодный и выгодный лишь врагам революции».

(«Землю – крестьянам», «Правда» № 32, 14 апреля 1917 г.)

«Таким образом, длинные речи министров свелись к нескольким коротким положениям: страна переживает тяжелый кризис, причины кризиса – революционное движение, выход из кризиса – обуздание революции и продолжение войны.

Выходило так, что для спасения страны необходимо: 1) обуздать солдат (Гучков), 2) обуздать крестьян (Шингарев[22]), 3) обуздать революционных рабочих (все министры), срывающих маску с Временного правительства. Поддержите нас в этом трудном деле, помогайте вести наступательную войну (Милюков), – и тогда все будет хорошо. Иначе – уйдем.

Так говорили министры.

Крайне характерно, что эти архиимпериалистические и контрреволюционные речи министров не встретили отпора со стороны представителя большинства Исполнительного комитета, Церетели. Напуганный резкой постановкой вопроса со стороны министров, потеряв голову перед перспективой ухода министров, Церетели в своей речи стал упрашивать их пойти на возможную еще уступку, издав „разъяснение“ ноты в желательном духе, хотя бы для „внутреннего употребления“. „Демократия, – говорил он, – всей энергией будет поддерживать Временное правительство“, если оно пойдет на такую в сущности словесную уступку.

Желание замазать конфликт между Временным правительством и Исполнительным комитетом, готовность идти на уступки, лишь бы отстоять соглашение, – такова красная нить речей Церетели.

В совершенно противоположном духе говорил Каменев. Если страна стоит на краю гибели, если она переживает хозяйственный, продовольственный и пр. кризисы, то выход из положения не в продолжении войны, которое только обостряет кризис и способно пожрать плоды революции, а в скорейшей ее ликвидации. Существующее Временное правительство по всем видимостям не способно взять на себя дело ликвидации войны, ибо оно стремится к „войне до конца“. Поэтому выход – в переходе власти в руки другого класса, способного вывести страну из тупика.

После речи Каменева с мест министров раздались возгласы: „В таком случае возьмите власть“».

(«О совещании в Мариинском дворце»[23], «Правда» № 40, 25 апреля 1917 г.)

Сталин полностью забрал в свои руки газету. Он даже отказался помещать «Письма из далека» Ленина. Это были и в самом письма, написанные из эмиграции до возвращения Ильича (он приехал 3 апреля). Точнее – первое письмо было напечатано. Остальные – нет, под предлогом, что Ленин не знает реальной ситуации. И это было верно. Ленин сложившуюся в России ситуацию не понимал. Он выступал за всяческое форсирование событий. Его позиция заключалась в лозунге «Вся власть Советам!». Сталин был против, потому что не время. В самом деле, советы были пока что «чужими», в них заправляли сторонники компромисса с Временным правительством. Если бы даже взяли Советы власть? Они бы себя так же дискредитировали.

Тут я снова отвлекусь. «Письма из далека» – очень любопытный документ, демонстрирующий, что большевики-эмигранты подразумевали под понятием «взять власть». Они имели в виду совсем не собственную диктатуру. Наоборот. Они мыслили так: большевики станут идейно руководить, а пролетарские массы остальное как-то сделают сами. Очень удобно. И ведь после Октябрьского переворота так сделать и пытались. Не вышло, понятное дело.

Впрочем, после приезда Ленина и публикации «Апрельских тезисов» Сталин встал на позицию Ильича. Правда, не сразу.

«У него сомнения некоторые были, он не сразу присоединился к ленинским тезисам… Он с некоторой выдержкой думал, более тщательно. Ну, а мы были помоложе, попроще подходили к делу, поддерживали Ленина без всяких колебаний и твердо шли по этому пути… Что-то его беспокоило. У него были мысли по вопросу о мире, он размышлял над этим и искал ответы на вопросы… Ленина не так просто было иногда понять».

(В. М. Молотов)

Но в конце концов Ленин благодаря энергии и таланту политика сумел «пробить» свою линию. А зачем плевать против ветра? Тем более что все эти споры не имели реального смысла. На I съезде советов большевики оказались в полном меньшинстве. В Центральный исполнительный комитет (ЦИК) они протащили 58 депутатов из 320, то есть около 18 %. Вошел туда и Сталин. Но толку-то? ЦИК был типичным болтологическим органом. Низовые Советы не обращали на него особого внимания. Кстати, на Первом съезде Советов произошел знаменитый эпизод. На реплику меньшевика Ираклия Геогиевича Церетели «В России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть…» Ленин сказал: «Есть такая партия». Собравшиеся весело посмеялись.

Только в 1917 году Сталин проявил себя как политик. И тут проявилась одна его черта – он никогда не лез в дискуссии по вопросам, которые не требуют конкретных решений сегодня или завтра. Что впоследствии ему припоминали большевики из эмигрантов, в том числе и Троцкий. Такую позицию приписывали то ли ограниченности, то ли беспринципности. Хотя и в самом деле – а какой смысл мести языком о том, на что ты не можешь повлиять? Но эмигранты-то много лет только тем и занимались. Многие и не смогли остановиться. Иные – до конца жизни.

Интересны и теоретические изыски Сталина. Он как-то заявил: «Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего».

Это, пожалуй, лучшее теоретическое открытие Сталина. Если по-простому – это означает, что под марксизм можно подогнать что угодно. Точнее – что надо. Чем Сталин впоследствии и занимался. Благо технику составления проповедей он изучал еще в семинарии. А ведь перед проповедниками во все времена стояла примерно такая же задача – обосновать с христианской точки зрения нужды текущего момента.

Долгая дорога домой

Пока Сталин заправлял партийной печатью, Троцкий отправился из Америки к родным берегам. Перед отъездом он заявил на собрании американских социалистов: «Я хотел бы, чтобы вы все более и более укрепляли свою организацию – и в конце концов опрокинули ваше проклятое прогнившее капиталистическое правительство». Стоит отметить, что из русских эмигрантов наиболее упертыми сторонниками мировой революции были те, кто побывал в САСШ. Потому что обстановка там была душевная[24].

27 марта 1917 года он сел на норвежский пароход «Христианиафиорд». У него имелось с собой 10 тысяч долларов, происхождение которых не очень понятно. Одни авторы вспоминают «германский след», другие называют банкира Якоба Шиффа, который финансировал всех российских революционеров. По современным меркам эта сумма примерно соответствует 200 тысячам «зеленых». Для отдельного человека – приличные деньги. Для каких-то действий в России – ничтожная сумма. Троцкому не раз припоминали в 1917 году эти доллары, на что он отшучивался. Дескать, неужели кто-то думал, что революцию в России можно сделать за какие-то вшивые 10 тысяч американских рублей?

Надо сказать, что многие современные авторы однозначно зачисляют Троцкого на роль главного посредника в финансировании революции иностранцами. Хотя никаких реальных данных на этот счет нет. Хотя, как мы увидим дальше, некоторые факты вызывают вопросы…

Спокойного путешествия не получилось, оно продлилось всего шесть дней и прервалось в канадском порту Галифакс. Канада тогда являлась британским доминионом – то есть уже не колонией, но еще не самостоятельным государством. В этом качестве она принимала участие в Первой мировой войне. А британские власти отнюдь не были заинтересованы, чтобы до России доехал известный противник войны Троцкий. Льву Давидовичу, членам его семьи и еще шестерым его спутникам представители властей предложили сойти на берег. Троцкий отказался. Тогда его вынесли на руках. Это был первый подобный эпизод в биографии Троцкого. Но не последний. Заметим, что Лев Давидович эксплуатировал определенный гуманизм своих оппонентов. Его ведь не выволокли и не вытолкали прикладами, а именно вынесли.

«В Галифаксе (Канада), где пароход подвергался досмотру английских военно-морских властей, полицейские офицеры, просматривавшие бумаги американцев, норвежцев, датчан и других лишь с формальной стороны, подвергли нас, русских, прямому допросу: каковы наши убеждения, политические планы и прочее? Я отказался вступать с ними в разговоры на этот счет. Сведения, устанавливающие мою личность, извольте получить, но не более того: внутренняя русская политика не состоит пока что под контролем британской морской полиции. Это не помешало сыскным офицерам, Меккену и Вествуду, после вторичной безрезультатной попытки допроса наводить обо мне справки у других пассажиров. Сыскные офицеры настаивали на том, что я – terrible socialist (страшный социалист). Весь розыск имел настолько непристойный характер и ставил русских революционеров в столь исключительное положение по сравнению с другими пассажирами, не имевшими несчастья принадлежать к союзной Англии нации, что некоторые из допрошенных тут же отправили энергичный протест великобританским властям против поведения полицейских агентов. Я этого не сделал, чтобы не жаловаться Вельзевулу на дьявола. В тот момент мы еще не предвидели, однако, дальнейшего развития событий.

3 апреля на борт „Христианиафиорд“ явились английские офицеры в сопровождении матросов и от имени местного адмирала потребовали, чтобы я, моя семья и еще пять пассажиров покинули пароход. Что касается мотивов этого требования, то нам было обещано „выяснить“ весь инцидент в Галифаксе. Мы объявили требование незаконным и отказались подчиниться ему. Вооруженные матросы набросились на нас и, при криках „sham“ (позор) со стороны значительной части пассажиров, снесли нас на руках на военный катер, который под конвоем крейсера доставил нас в Галифакс. Когда десяток матросов держали меня на руках, мой старший мальчик подбежал ко мне на помощь и, ударив офицера маленьким кулаком, крикнул: „Ударить его еще, папа?“ Ему было 11 лет. Он получил первый урок по курсу британской демократии».

(Л. Д. Троцкий)

Семью оставили в городе под наблюдением полиции. С Троцким обошлись суровее. Его подозревали в крайней мере, англичане так обосновывали свои действия. Поэтому Льва Давидовича отправили в лагерь немецких военнопленных в городе Амхерст. Тут сидели экипажи немецких судов, а также «коллеги» Троцкого – то есть те, кого подозревали в связях с противником.

«Только на другой день утром комендант лагеря полковник Моррис в ответ на наши непрерывные домогательства и протесты официально изложил нам причины нашего ареста: „Вы опасны для нынешнего русского правительства“, – заявил он нам кратко: полковник не был красноречив, притом лицо его имело подозрительно возбужденный характер уже с утра. „Но ведь нью-йоркские агенты русского правительства выдали нам проходные свидетельства в Россию, и, наконец, заботу о русском правительстве нужно предоставить ему самому!“ Полковник Моррис подумал, пожевал челюстями и присовокупил: „Вы опасны для союзников вообще“. Никаких документов о задержании нам не предъявлялось. От себя лично полковник присовокупил, что, как политические эмигранты, которым, очевидно, недаром же пришлось покинуть собственную страну, мы не должны удивляться тому, что с нами сейчас происходит. Русская революция для этого человека не существовала. Мы попытались объяснить ему, что царские министры, превратившие нас в свое время в политических эмигрантов, сами сейчас сидят в тюрьме, поскольку не успели эмигрировать. Но это было слишком сложно для господина полковника, который сделал свою карьеру в английских колониях и на войне с бурами. Так как я разговаривал с ним без должной почтительности, то он прорычал за моей спиною: „Попался бы он мне на южноафриканском побережье…“ Это вообще была его любимая поговорка».

(Л. Д. Троцкий)

Условия, в которых очутился Троцкий, были отнюдь не комфортабельными.

«Военный лагерь „Amherst“ помещался в старом, до последней степени запущенном здании чугунолитейного завода, отнятого у собственника-немца. Нары для спанья расположены были в три ряда вверх и в два ряда вглубь с каждой стороны помещения. В этих условиях нас жило 800 человек. Нетрудно себе представить, какая атмосфера царила в этой спальне по ночам. Люди безнадежно толпились в проходах, толкали друг друга локтями, ложились, вставали, играли в карты или в шахматы. Многие мастерили, некоторые – с поразительным искусством. У меня и сейчас сохранились в Москве изделия амхерстских пленных. Среди заключенных, несмотря на героические усилия, которые они делали для своего физического и нравственного самосохранения, имелось пять помешанных. Мы спали и ели с этими помешанными в одном помещении.

Из 800 пленных, в обществе которых я провел почти месяц, было около 500 матросов с затопленных англичанами немецких военных кораблей, около 200 рабочих, которых война застигла в Канаде, и около сотни офицеров и штатских пленных из буржуазных кругов. Отношения наши с немецкими товарищами по плену стали определяться по мере того, как они уясняли себе, что мы арестованы, как революционные социалисты. Офицеры и старшие морские унтера, помещавшиеся за дощатой перегородкой, сразу зачислили нас в разряд врагов. Зато рядовая масса все более окружала нас сочувствием. Этот месяц жизни в лагере походил на сплошной митинг. Я рассказывал пленным о русской революции, о Либкнехте, о Ленине, о причинах крушения старого Интернационала, о вмешательстве Соединенных Штатов в войну. Помимо публичных докладов, у нас шли непрерывные групповые беседы. Дружба наша становилась теснее с каждым днем. По настроению рядовая масса пленных делилась на две группы. Одни говорили: „Нет, довольно, с этим надо покончить раз навсегда“. Эти мечтали об улице и площади. Другие говорили: „Какое им дело до меня? Нет, больше я им не дамся…“ „Как же ты спрячешься от них?“ – спрашивали другие. Углекоп Бабинский, высокий, голубоглазый силезец, говорил: „Я с женой и детьми поселюсь в глубоком лесу, понастрою кругом волчьих ям, не буду из дому выходить без ружья. Не смей никто приближаться…“ „И меня не пустишь, Бабинский?“ – „И тебя не пущу. Никому не верю…“ – Матросы всячески старались облегчить мне условия существования, и только путем настойчивых протестов я отвоевал свое право стоять в очереди за обедом и участвовать в общих трудовых нарядах по подметанию полов, чистке картофеля, мойке посуды и приведению в порядок общей уборной».

(Л. Д. Троцкий)

Это он сам так рассказывал. Однако верится с трудом. Не только в то, что Троцкий отказывался от каких-либо привилегий, такого за ним никогда не наблюдалось. Но и в смысле революционной пропаганды…

Троцкий отнюдь не был таким уж фанатиком-революционером. Человек он был умный и расчетливый. Да, его могло занести во время речи. Но до некоторого времени Лев Давидович не лез под танк без гранаты. А ведь такая революционная пропаганда в лагере была очень опасна – если пока против него были некие общие обвинения, то теперь они могли бы стать вполне конкретными. Во время Первой мировой войны в Англии были довольно суровые порядки. Хотя факт, что Троцкий матросов агитировал, несомненен. Только вот за что?

Скорее всего, он подбивал заключенных на протест. Потому что протестовать в одиночку скучно, в коллективе – куда веселей.

В конце концов, офицеры пожаловались полковнику Моррису. Троцкому запретили выступать. Однако оратором-то он был не из последних – так что сумел завоевать симпатии многих. В ответ заключенные подали письменный протест, на котором стояло 530 подписей. Впрочем, сидящие в тюрьмах и лагерях люди часто бузят просто со скуки. Как бы то ни было, своего Троцкий добился.

Дело в том, что Троцкий чуть ли не с первого дня своего заключения бомбардировал протестными телеграммами всех, кого только мог. Временное правительство, Петросовет, премьер-министра Великобритании и кого угодно. В защиту Троцкого выступил Ленин: «Англия арестовывает заведомых интернационалистов, противников войны, вроде Троцкого».

У Ильича было много причин обижаться на Троцкого, но имелись и очень веские основания для того, чтобы за него заступиться. Дело в том, что возвращение Ленина в Россию в пломбированном вагоне далеко не все встретили с пониманием – в том числе рабочие и солдаты. Между тем на поездку в этом вагоне он решился отнюдь не от хорошей жизни. Ленин не стал выбираться из Швейцарии через Францию и Англию именно потому, что опасался: его там тормознут власти. Теперь имелся аргумент в пользу выбранного им пути. Вот видите, что бывает с противниками войны на английской территории!

В конце концов, англичане махнули рукой. Видимо, им надоел весь этот цирк. Петросовет стал давить на Временное правительство. Ведь для этих людей Троцкий был членом руководства Петербургского Совета, предшественника их структуры, который к этому времени стал романтической легендой. Тем более что министр иностранных дел Временного правительства, лидер либеральной партии кадетов Павел Иванович Милюков не любил Троцкого еще с 1905 года. Именно он во время первой русской революции придумал термин «троцкизм», подразумевая под этим крайнюю революционность. Кроме того, Милюков был одним из самых ярых сторонников «войны до победного конца». Так вот, он высказывался в смысле: «пусть сидит». Но Милюкова все левые терпеть не могли – так что такая позиция сыграла на пользу Троцкому.

Кто не успел – тот опоздал

29 апреля Троцкого выпустили из лагеря – и поспешили выставить с английской территории. Уже 17 мая он прибыл в Петроград. К этому времени Временное правительство успело пережить первое потрясение – так называемый апрельский кризис. Он был связан с тем, что 1 мая Милюков выступил с заявлением о намерении продолжать войну. До этого правительство виляло, не говоря ни «да», ни «нет».

Вот тут рвануло… В Питере прошли массовые демонстрации. В итоге Милюков и Гучков были выпихнуты из Временного правительства[25]. Новым военным и морским министром стал Александр Федорович Керенский.

Но для Троцкого важнее было другое – он опоздал. Неприятности начались сразу же. В отличие от шумных встреч Ленина и Савинкова, на которые пришли толпы народа, его встречала только жидкая кучка друзей. Дальше пошло в том же духе. Оказалось – все ключевые места были уже заняты. Меньшевики и эсеры, осевшие в разных структурах, отнюдь не желали потесниться и пустить Троцкого. Да и то сказать – а кого он представлял? Да никого, только самого себя. Окажись он в Питере в феврале – возможно, пролез бы в Петросовет на руководящую должность. В конце-то концов, Керенский тоже никого не представлял, в партию эсеров он вступил позже. Керенский только речи говорить умел. А тут Лев Давидович был посильнее… Но вот не сложилось.

«Я, кажется, сразу отправился на заседание Исполнительного Комитета. Чхеидзе, неизменный председатель того времени, сухо приветствовал меня. Большевики внесли предложение о включении меня в Исполнительный Комитет как бывшего председателя Совета 1905 г. Наступило замешательство. Меньшевики пошушукались с народниками. Они составляли в этот период еще подавляющее большинство во всех учреждениях революции. Решено было включить меня с совещательным голосом. Я получил свой членский билет и свой стакан чаю с черным хлебом».

(Л. Д. Троцкий)

Напомним, что Исполком ЦИК насчитывал 320 человек с решающим голосом. То есть от Троцкого просто отмахнулись. И что самое главное – он не понимал, какую политическую линию выбрать? В конце концов, Троцкий затянул старую песню о главном. Он выпустил брошюру «Программа мира», в которой развил теорию перманентной революции. По его мнению, революционное движение «сможет успешно развиваться и прийти к победе только как общеевропейское. Оставаясь изолированным в национальных рамках, оно оказалось бы обречено на гибель… Спасение русской революции – в перенесении ее на всю Европу… Рассматривать перспективы социальной революции в национальных рамках значило бы становиться жертвой той самой национальной ограниченности, которая составляет сущность социал-патриотизма».

В этой брошюре Троцкий развивал идею Соединенных штатов Европы. То есть основная мысль та же – Россия должна стать спичкой, от которой вспыхнет мировой пожар. А то, что спичка сгорает первой… Какие мелочи в общемировом масштабе!

Вокруг Троцкого сформировалась группа тех социал-демократов, которые не разделяли идей большевиков, но в то же время выступали против «революционного оборончества». Их было немного – около четырех тысяч. Они получили название «Межрайонная группа». Кроме Троцкого, из этой группировки наиболее известны А. В. Луначарский, М. С. Урицкий и Л. М. Володарский. Стали выпускать и свою газету – «Вперед». Однако с газетой получилось совсем плохо. Она выходила мизерным тиражом, да и тот не расходился. Таков уж закон революционных времен – силы поляризуются. Тут вопрос простой: ты за тех или за этих? Промежуточная позиция никого не устраивает.

Троцкий быстро убедился: в новых условиях быть «кошкой, гуляющей сама по себе», не выйдет. Меньшевики его послали. Оставались большевики. Уже 10 мая межрайонцы начали переговоры с большевиками о взаимодействии. Переговоры шли долго и трудно. Однако в конце концов большевики решили привлечь к сотрудничеству членов «Межрайонной группы» в качестве пропагандистов. Благо там имелось как минимум два выдающихся оратора – Троцкий и Луначарский (будущий нарком просвещения). Такие люди были им очень нужны. Хотя бы потому, что у противников тоже имелся отличный оратор – Александр Керенский. Требовалось кого-нибудь ему противопоставить.

Подчеркну – членами РСДРП(б) межрайонцы не стали! Они работали в качестве сочувствующих. Это опровергает миф, что Троцкий предложил то ли немецкие, то ли сионистские миллионы, а потому мигом пролез в руководство большевиков. Отнюдь не мигом.

Говорить речи – это Троцкий очень даже умел. Тем более что ему эта работа нравилась.

«Жизнь кружилась в вихре митингов. Я застал в Петербурге всех ораторов революции с осипшими голосами или совсем без голоса. Революция 1905 г. научила меня осторожному обращению с собственным горлом. Благодаря этому я почти не выходил из строя. Митинги шли на заводах, в учебных заведениях, в театрах, в цирках, на улицах и на площадях. Я возвращался обессиленный за полночь, открывал в тревожном полусне самые лучшие доводы против политических противников, а часов в семь утра, иногда раньше, меня вырывал из сна ненавистный, невыносимый стук в дверь: меня вызывали на митинг в Петергоф, или кронштадтцы присылали за мной катер.

Каждый раз казалось, что этого нового митинга мне уже не поднять. Но открывался какой-то нервный резерв, я говорил час, иногда два, а во время речи меня уже окружало плотное кольцо делегаций с других заводов или районов. Оказывалось, что в трех или пяти местах ждут тысячи рабочих, ждут час, два, три. Как терпеливо ждала в те дни нового слова пробужденная масса».

(Л. Д. Троцкий)

Вскоре у Троцкого обнаружились два любимых места. Первым был Кронштадт. Еще с Февральского переворота этот островной город-крепость стал называться «Кронштадской коммуной» и являлся «вещью в себе». Он не подчинялся Временному правительству, да и вообще никому не подчинялся. Тамошние матросы придерживались, в основном, анархистских взглядов. Хотя большевики им тоже нравились. Впрочем, тогда не только матросы и рабочие, но и многие образованные люди не видели никакой разницы между большевиками и анархистами. Да и в самом деле – на «низовом уровне» эти два течения практически сливались. И Троцкий пользовался в Кронштадте огромной популярностью.

Вторым местом был цирк «Модерн», расположенный на Петроградской стороне, в Александровском парке – на том месте, где сейчас театр «Балтийский дом» и Планетарий. В цирке митинги шли каждый день. Даже стишок такой ходил в рабочей среде.

Благо «красная» Выборгская сторона находилась рядом. Там Троцкий также выступал почти ежедневно.

«Особое место занимали митинги в цирке „Модерн“. К этим митингам не только у меня, но и у противников было особое отношение. Они считали цирк моей твердыней и никогда не пытались выступать в нем. Зато, когда я атаковал в Совете соглашателей, меня нередко прерывали злобные крики: „Здесь вам не цирк Модерн!“ Это стало в своем роде припевом. Я выступал в цирке обычно по вечерам, иногда совсем ночью. Слушателями были рабочие, солдаты, труженицы-матери, подростки улицы, угнетенные низы столицы. Каждый квадратный вершок бывал занят, каждое человеческое тело уплотнено. Мальчики сидели на спине отцов. Младенцы сосали материнскую грудь. Никто не курил. Галереи каждую минуту грозили обрушиться под непосильной человеческой тяжестью. Я попадал на трибуну через узкую траншею тел, иногда на руках. Воздух, напряженный от дыхания, взрывался криками, особыми страстными воплями цирка „Модерн“. Вокруг меня и надо мною были плотно прижатые локти, груди, головы. Я говорил как бы из теплой пещеры человеческих тел. Когда я делал широкий жест, я непременно задевал кого-нибудь, и ответное благодарное движение давало мне понять, чтоб я не огорчался, не отрывался, а продолжал. Никакая усталость не могла устоять перед электрическим напряжением этого страстного человеческого скопища. Оно хотело знать, понять, найти свой путь. Моментами казалось, что ощущаешь губами требовательную пытливость этой слившейся воедино толпы. Тогда намеченные заранее доводы и слова поддавались, отступали под повелительным нажимом сочувствия, а из-под спуда выходили во всеоружии другие слова, другие доводы, неожиданные для оратора, но нужные массе. И тогда чудилось, будто сам слушаешь оратора чуть-чуть со стороны, не поспеваешь за ним мыслью и тревожишься только, чтоб он, как сомнамбула, не сорвался с карниза от голоса твоего резонерства. Таков был цирк „Модерн“. У него было свое лицо, пламенное, нежное и неистовое. Младенцы мирно сосали груди, из которых исходили крики привета или угрозы. Сама толпа еще походила на младенца, который прилип пересохшими губами к соскам революции. Но этот младенец быстро мужал. Уйти из цирка „Модерн“ было еще труднее, чем войти в него. Толпа не хотела нарушать своей слитности. Она не расходилась. В полузабытьи истощения сил приходилось плыть к выходу на бесчисленных руках над головами толпы».

(Л. Д. Троцкий)

Эта длинная цитата характеризует не только и не столько обстановку в рабочей среде – Троцкий мог и приукрасить реальность – сколько ощущение самого Троцкого. Еще в 1905 году он планировал раскручивать революцию с митингов. И вот, казалось – он был прав! Надо только выступать чаще и говорить лучше. И ведь лично для Троцкого так и вышло. С митинговых успехов начался его стремительный взлет, с провалов на митингах – столь же стремительное падение…

Поражение и новый взлет

Ситуация в России развивалась, казалось бы, так, как и рассчитывал товарищ Сталин. Временное правительство стремительно теряло доверие. На этом фоне стала расти популярность радикальных идей. Прежде всего – анархистских. Анархисты не слишком заморачивались теорией. Их принцип был прост: надо послать все «антинародные» власти куда подальше, а там поглядим. Популярность сторонников безвластия на заводах была очень велика. Точное число сторонников анархии назвать трудно, поскольку эти ребята представляли из себя россыпь группировок, которые объединялись по мере необходимости. О, их было много.

Но и влияние большевиков росло. К июлю, по сравнению с мартом, численность большевиков выросла почти в 10 раз – их было уже около 200 тысяч человек. Правда, имелись и проблемы. Опасаясь, что их социальная база уйдет к анархистам, большевистские агитаторы тоже невольно все более смещались влево. Особенно это видно по Военной организации при Петроградском комитете и ЦК РСДРП(б) (Военке). Данная структура, состоявшая из мало знакомых с теорией солдат и матросов, была откровенно левацкой. То есть эти ребята придерживались взглядов «революция сегодня!».

Итогом стал так называемый июльский кризис. Причиной был провал июльского наступления Русской армии. Ни для кого не являлось секретом, что наступление Временное правительство предприняло с единственной целью – отработать поддержку стран Антанты. Поводом же послужил разгон анархистов с дачи Дурново на Выборгской стороне. Там сторонники безвластия устроили свой центр – а вели себя к этому времени анархисты крайне нагло и плевать на всех хотели.

Анархисты провозгласили курс на восстание, рабочие их поддержали. 3 (16) июля начались многочисленные вооруженные демонстрации. Большая колонна демонстрантов пришла ко дворцу Ксешинской, где располагались большевики.

Последние очутились в очень скверном положении. Ленин понимал, что вся эта буча несвоевременна – у Временного правительства оставалось достаточно верных частей, чтобы подавить плохо организованное выступление. Но уйти в сторону – значило, как говорят японцы, потерять лицо. Ведь что бы получилось в этом случае с точки зрения рабочих и солдат – большевики кричали о революции, а как дошло до дела – так в кусты…

Ленин попытался сманеврировать, продвигая идею исключительно мирного шествия. Вышло это не очень. Временное правительство решило провести акцию черного PR – «большевики – немецкие шпионы». Акцию готовила контрразведка – и сработала, честно говоря, отвратительно. Их версия не годилась бы даже для самого убогого детектива. Некий прапорщик Ермоленко показал, что он якобы был в плену завербован немцами, а те его послали с заданием к своим людям – Ленину и остальным. При этом ему зачем-то сообщили чуть ли не все об этих «агентах», их планах и связях. Любой, кто хоть что-то знает о методах работы разведки, только посмеется. Но тогда о разведчиках знали очень немного[26]. Так что опубликование таких материалов могло принести большевикам множество неприятностей.

Массовый вброс информации в СМИ предотвратил Сталин. Считается, что он уговорил председателя Исполкома Петросовета меньшевика Николая Семеновича Чхеидзе обзвонить редакции газет и не допустить публикации компромата. В результате их напечатала лишь бульварная газета «Живое слово».

Вот на этом факте стоит остановиться. А что значит – «уговорил»? Никаких дружеских и даже приятельских отношений между Сталиным и Чхеидзе никогда не было. А ведь политики топят и близких друзей. «Ничего личного, просто бизнес». А меньшевикам разгром их оппонентов был чрезвычайно выгоден. К тому же вы представьте объем работы – Чхеидзе надо было обзвонить множество газет и каждого редактора уговорить. Ведь никаких административных средств воздействия на прессу у него не имелось по определению.

Может быть, Сталин сделал Чхеидзе предложение, от которого невозможно отказаться? Все эти демократические деятели успели замараться по самые уши. И Сталин на Николая Семеновича слегка надавил… Скорее всего деятельность Иосифа Виссарионовича не ограничивалась редактированием «Правды». Очень похоже, что он занимался партийной разведкой и контрразведкой. А что? Корреспонденты добывают информацию, газета – место, куда она стекается. Очень хорошее прикрытие. Это объясняет и то, что Сталин в 1917 году не «светился». Хотя ведь и он умел говорить речи.

«В то время как целая плеяда ярких трибунов революции, подобных которым Европа не видела со времен Дантона, Робеспьера и Сен-Жюста, красовались перед огнями рамп, Сталин продолжал вести свою работу в тени кулис».

(Исаак Дейчер)

Итак, массовой газетной кампании не состоялось. Но большевики все же крупно получили по рогам. Партии был нанесен сильный удар. Их штаб в особняке Ксешинской был разгромлен, множество большевиков арестовано. «Правда» была закрыта, хотя на самом-то деле она продолжала выходить под разными названиями («Листок „Правды“», «Рабочий и солдат», «Пролетарий», «Рабочий», «Рабочий путь»). И все прекрасно это знали. Одновременно Временное правительство обновилось – большинство в нем стали составлять левые – эсеры и меньшевики, председателем стал Керенский.

Ленин скрылся – сначала в Разлив, в знаменитый шалаш, потом в Финляндию. К Сталину у властей никаких претензий не было. 15 июля в кронштадтской газете «Пролетарское дело» он писал: «Первая заповедь – не поддаваться провокации контрреволюционеров, вооружиться выдержкой и самообладанием, беречь силы для грядущей борьбы, не допускать никаких преждевременных выступлений. Вторая заповедь – теснее сплотиться вокруг нашей партии, сомкнуть ряды против ополчившихся на нас бесчисленных врагов, высоко держать знамя, ободряя слабых, собирая отставших, просвещая несознательных».

Голая суть следующая: этот тайм мы проиграли, так что не делайте резких движений. Будем готовиться к следующему.

А вот что касается Троцкого… Напомню, членом РСДРП(б) он не являлся. Однако Троцкий отправился в «Кресты» чуть ли не добровольно. 23 июля он был арестован, а 2 сентября – выпущен под залог в три тысячи рублей.

Троцкий был и против ухода Ленина в подполье.

«Он считал, что Ленину нечего скрывать, что, напротив, важно изложить свои взгляды перед публикой. Таким образом он может лучше послужить делу, чем бегством, которое лишь усилит неблагоприятное впечатление… Каменев поддерживал Троцкого и решил подвергнуться заключению».

(Исаак Дейчер)

А вот Сталин был резко против. Возможно потому, что понимал – никакого суда не будет!

Вообще-то с сидением большевиков в «Крестах» связано очень много вопросов. Ведь что должно по логике делать Временное правительство? Дожимать ситуацию – начинать активные следственные действия по поиску «немецкого следа» – с широким освещением этого в печати. А что вышло? Следствие практически и не начиналось. С большевиков сняли первый допрос. И – все! То ли «доказательства» были настолько убогие, что предъявлять их в процессе следствия не решились. (Керенский-то был адвокатом с очень серьезным практическим опытом.) То ли – большевики (Сталин) много знали и о членах Временного правительства. А знать они могли немало. К примеру, тот же Керенский до Февраля был очень небогатым человеком. А после его бегства в ноябре 1917 года на счетах министра-председателя обнаружили полтора миллиона рублей. И это только то, что нашли. Времена были тогда демократические до полного абсурда, провести закрытый суд не имелось никакой возможности. А вот что сказали бы большевики на суде… Скорее всего, Временное правительство рассчитывало подержать арестованных какое-то время, пока влияние их партии не сойдет на нет, – а потом по-тихому выпустить.

Кстати, в борьбе с большевиками Керенский угодил в яму, которую сам себе вырыл. Еще в апреле 1917-го, будучи министром юстиции, он своей властью полностью развалил полицию, не говоря уже об Отдельном корпусе жандармов и охранке. К примеру, пользоваться данными осведомителей было запрещено. «Это недостойные методы для демократической страны», – заявил Александр Федорович. Взамен вообще ничего не было создано. Единственной оставшейся спецслужбой была армейская контрразведка. Но, во-первых, она и при царе отличалась исключительной бездарностью, а во-вторых, у этой службы все-таки иная специфика. Так что бороться с партией, имеющей громадный подпольный опыт, было просто некому.

Между тем поражение большевиков оказалось только кажущимся. Хотя их противники ликовали, полагая: большевики повержены в прах. Но это свидетельствовало лишь о том, что они ни черта не разбирались в происходивших событиях. Такое состояние умов Ленин остроумно назвал «парламентским идиотизмом». То есть люди не видели ничего дальше своих заседаний, прений и голосований.

А народ был сильно недоволен политикой правительства – да и в эсеро-меньшевистских вождях Советов стал разочаровываться. Большевики же получили статус гонимых. Тема «немецких шпионов» была популярна только среди тех, кому сторонники Ленина и так не нравились. А рабочие просто от этого отмахивались.

Что же касается Троцкого, то ему отсидка очень помогла. Она удачно подверсталась к бурной деятельности Льва Давидовича как оратора. То есть он зарекомендовал себя не просто весьма полезным человеком, но и готовым сесть за решетку. К тому же не стоит сбрасывать со счетов многочисленные связи Троцкого на Западе.

26 июля (8 августа) по 3 (16) августа 1917 года прошел полуподпольный VI съезд РСДРП(б). Это сборище может только вызывать усмешку. В самом деле – партия находилась на перепутье – либо она сойдет со сцены, либо рванет вперед. А на съезде устроили дискуссию о перспективах мировой революции. Точнее, о том, где она должна начаться – в России или в Европе. Хотя, возможно, дело не в привычке к болтовне, а в том, что кое-кому снова захотелось в эмиграцию…

«Кроме того, съезд утвердил экономическую программу большевиков, столь же авантюрную, как и их теория, и вполне с ней согласующуюся: конфискация помещичьей земли, национализация всей земли в стране, национализация банков и крупной промышленности, рабочий контроль над производством и распределением.

Программа была сверхпопулистская и сверхдемагогическая, но народу нравилась, а поскольку и в августе никто всерьез не относился к тому, что большевики могут на самом деле взять власть, то они ничем не рисковали. Зато число сторонников стало расти еще быстрее. А хорошо не участвовать в правительстве!»

(Елена Прудникова)

Но для темы книги интереснее всего то, что Троцкий, глядевший в это время на небо в клеточку, был заочно не только принят в партию, но и введен в ЦК. В этом органе оказались практически все основные фигуранты партийных разборок следующего десятилетия: Ленин, Сталин, Каменев, Зиновьев, Дзержинский, Свердлов, Бубнов и другие.

А руководил-то кто? Товарищ Сталин и руководил. Именно он выступил с отчетным докладом и докладом о политическом положении в стране. По партийным традициям это должен был делать самый главный.

В отчетном докладе Сталин заявил: «Поскольку развиваются силы революции, взрывы будут, и настанет момент, когда рабочие поднимут и сплотят вокруг себя бедные слои крестьянства, поднимут знамя рабочей революции и откроют эру социалистической революции в Европе». На этом съезде Сталин впервые высказал предположение о том, что Россия может первой в мире начать осуществление социалистических преобразований. Он говорил: «Было бы недостойным педантизмом требовать, чтобы Россия „подождала“ с социалистическими преобразованиями, пока Европа не „начнет“. „Начинает“ та страна, у которой больше возможностей».

Выступление генерала Л. Г. Корнилова и его оглушительный провал позволил большевикам не просто полностью восстановить свое влияние, но и выйти на новый уровень. И это несмотря на то, что Ленин отсиживался в Финляндии, «Правда» формально была закрыта, а многие партийные лидеры продолжали сидеть. И что с того? В разгроме Корниловской авантюры[27] большевики сыграли ключевую роль. (Вообще-то, складывается впечатление, что они об этом выступлении знали заранее и успели хорошо подготовиться.) После этого большевики, ничуть не скрываясь, стали создавать свои вооруженные формирования – Красную гвардию. Считалось, что это делается для подержания порядка в рабочих районах, тем более что правительство этот порядок обеспечить не могло. Но всем было понятно, для чего эти отряды на самом деле формируют. Однако трогать Красную гвардию не решались.

Но дело не только в военизированных формированиях.

«Да, большевики взяли власть еще и потому – во многом потому, – что в информационной войне они шли подобно танковому клину: у них были теория, метод, пресса и человек, который со всем этим умел виртуозно обращаться».

(Елена Прудникова)

Пропагандистская машина у большевиков работала неплохо. Обычно при этом ссылаются на чье-то там золото. Но! Можно подумать, что у их противников не было денег. Представители Антанты активно финансировали сторонников продолжения войны.

Бывший государственный секретарь Э. Рут писал действующему государственному секретарю Лансингу: «Я прошу Вас понять, что Германия атакует Россию своей пропагандой и тратит сотни миллионов, по меньшей мере миллион долларов ежемесячно, чтобы овладеть сознанием русского народа.

Все мы согласны, что распространение информации должно быть поставлено на более широкой основе. По меньшей мере 5 миллионов долларов может быть таким образом израсходовано с огромной выгодой. Это будет меньше, чем стоимость содержания пяти американских полков, а возможность удержать 5 миллионов русских на фронте против Германии значит во много раз больше пяти полков».

Причем деньги давали прежде всего левым «оборонцам» – меньшевикам и эсерам. Было понятно, что финансировать «буржуазную» прессу нет никакого смысла.

«Руководитель миссии американского Красного Креста директор Федерального резервного банка Нью-Йорка У. Томпсон, проникнувшийся вскоре после прибытия в Петроград пониманием опасности большевизма, предлагал бороться с ним путем „просветительной работы в русском народе“. Агитируя за план Томпсона в Вашингтоне, один из его помощников, Г. Хэтчинс излагал его суть следующим образом: „Если удастся с помощью воспитательных мер отвратить русских от большевиков, Россия будет продолжать войну, Восточный фронт будет опасен, война будет выиграна. Если же предоставить дела их естественному течению, Россия впадет в состояние хаоса, к власти придут экстремисты, а немцы победят в войне“. Чтобы этого не случилось, Томпсон создал в Петрограде Комитет гражданского просвещения, на финансирование которого для начала он хотел получить у президента США В. Вильсона 1 млн долларов, а начиная с октября 1917 г. по 3 млн долларов ежемесячно. Во главе Гражданского комитета грамотности, как окончательно стала называться эта просветительская организация, была поставлена видная деятельница партии социалистов-революционеров, „бабушка русской революции“ Е. К. Брешко-Брешковская. Томпсон, встретившись с Е. К. Брешко-Брешковской в присутствии личного секретаря Керенского Д. Соскиса, согласился выделить Гражданскому комитету грамотности 2 млн долларов, чтобы он „мог иметь собственную прессу и нанять штат лекторов, а также использовать кинематографические средства обучения“. По свидетельству Соскиса, Томпсон, передавая Брешко-Брешковской пакет с 50 тысячами рублей, сказал: „Это Вам для того, чтобы тратить, как Вам будет угодно“. Еще 2 млн. 100 тыс. руб. были внесены на текущий банковский счет Гражданского комитета грамотности».

(Геннадий Соболев, историк)

И что? Вышло как всегда. Деньги дали, они куда-то делись, никакого эффекта не было заметно. Я ни в коей мере не утверждаю, что их разворовали. Брешко-Брешковская была не тем человеком. У нее иной жизни не было, кроме революции. Просто эти деньги бездарно потратили. Ни у Временного правительства, ни у эсеров на тот момент не было Сталина.

Наступил сентябрь – ситуация в стране стала стремительно ухудшаться. На Временное правительство все уже плевать хотели.

«Между тем вступала в свои права безумная осень 1917 года. Страна стремительно катилась к полному развалу. Оказалось, что управлять государством несколько труднее, чем критиковать царское правительство. Всего через полгода после прихода к власти либералов страна уже трещала по швам. Разваливалась экономика: объем промышленного производства сократился почти на 40 %, под угрозой остановки оказался железнодорожный транспорт. Стремительно росла инфляция. Армия таяла на глазах, в городах не было хлеба, в деревнях – промышленных товаров. Народ все больше входил во вкус русского бунта».

(Елена Прудникова)

Так, в деревнях крестьяне массово захватывали помещичьи земли. (Они начали это делать еще весной, но теперь процесс пошел лавинообразно.)

Началось явление, известное как «большевизация» Советов. Особенностью этих структур было то, что делегатов можно было переизбрать в любой момент. Что и делалось – выдвигали большевиков. Началась эта тенденция «снизу», но вскоре очередь дошла и до Петросовета. 10 (25) сентября председателем Петроградского Совета был избран Троцкий. Почему именно он? Петросовет был прежде всего митинговой структурой. А Лев Давидович говорить умел.

Ленин это комментировал так: «Само собою понятно, что из числа межрайонцев, совсем мало испытанных на пролетарской работе в направлении нашей партии, никто не оспорил бы такой, например, кандидатуры, как Троцкого, ибо, во-первых, Троцкий сразу по приезде занял позицию интернационалиста; во-вторых, боролся среди межрайонцев за слияние; в-третьих, в тяжелые июльские дни оказался на высоте задачи и преданным сторонником партии революционного пролетариата. Ясно, что нельзя этого сказать про множество внесенных в список вчерашних членов партии».

«Просто рано поутру в стране произошел переворот»

Нет смысла подробно рассказывать об Октябрьском перевороте – эти события я изложил в другой книге, повторяться не интересно[28]. Я отмечу лишь основные события, важные для темы этой работы.

Большевики взяли курс на вооруженное восстание. 29 сентября (12 октября) было создано Политическое бюро. В него вошли: В. И Ленин, А. С. Бубнов, Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Я. Сокольников, И. В. Сталин, Л. Д. Троцкий. (Ленин прибыл в Петроград 10 (23) октября, но продолжал находиться в подполье – на квартире в доме № 1 по Сердобольской улице.)

О Ленине и тогдашней обстановке следует сказать особо. Еще находясь в Финляндии, он слал в Питер письмо за письмом, требуя максимально ускорить подготовку к выступлению. А вот Сталин не торопился. Причина в том, что многие из тех, кто поддерживал большевиков, да и многие члены партии считали: как-нибудь можно решить дело миром. Было понятно, что в Петрограде власть можно легко захватить. Но как отреагирует остальная страна и главное – фронт?

«Нам казалось, что дело обстоит не так просто, ибо мы знали, что Демократическое совещание состоит в половине или по крайней мере в третьей части из делегатов фронта, что арестом и разгоном мы можем только испортить дело и ухудшить отношения с фронтом. Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, практикам, виднее. Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути, он не боится опасностей и говорит: „Встань и иди прямо к цели“. Мы же, практики, считали, что невыгодно тогда было так действовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания. Ильич был уже тогда в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: „Да, вы, пожалуй, были правы“… Товарищ Ленин не боялся признать свои ошибки».

(И. В. Сталин)

За ритуальными восхвалениями Ленина видно, что Сталин и другие члены ЦК не разделяли революционного энтузиазма Ильича.

С другой стороны, Временное правительство прекрасно понимало, что восстание готовится. Не решалось применить против большевиков силу. На закрытом заседании Временного правительства 7 (30) октября министр Н. М. Кишкин заявил, что «у правительства достаточно сил, чтобы подавить в начале беспорядки, а для наступления… силы недостаточны».

Военный министр генерал А. И. Верховский высказался в том же духе: «План есть, надо ждать выступления другой стороны. Большевизм в Совете рабочих депутатов, и его разогнать нет силы».

Чтобы была понятна серьезность ситуации, можно привести один факт. Сегодня многие интернетные стратеги говорят: надо было Керенскому штурмовать Смольный. Но дело в том, что в этом здании располагался ЦИК, большевики там пристроились, говоря современным языком, на правах субаренды. То есть какие-то действия против Смольного означали «наезд» на Советы. А за Советами стояло большинство рабочих и солдат. Керенский понимал – в этом случае его сметут и не заметят.

В шахматах такое положение называется «взаимный цугцванг». То есть любой ход любой стороны ведет к ухудшению ситуации. Кто начинал, тот проигрывал. Потому что другая сторона тут же завопила бы: «Они первыми на нас напали, на таких белых и пушистых!»

Ленин этого то ли не понимал, то ли, что скорее, не хотел понимать. Он желал, чтобы власть была взята непременно до намеченного на 25 октября съезда Советов. Политическое бюро приняло решение – Ленину было запрещено появляться в Смольном под предлогом обеспечения его безопасности.

Однако позиция Ленина стала укрепляться. Дело в том, что страны Антанты, напуганные перспективой победы большевиков и выхода России из войны, стали принимать меры. В Петроград прибыл английский разведчик, а впоследствии известный писатель Сомерсет Моэм. Он стал готовить вторую серию корниловщины, в которой должен был принять участие и чехословацкий корпус. По его словам, дело пошло, но Моэм не успел.

«Время поджимало. Росли слухи о растущей активности большевиков. Керенский носился взад и вперед как перепуганная курица». Большевики явно что-то об этом прознали.

Для придания восстанию большей легитимности большевики стали производить разные политические телодвижения. По предложению Троцкого был образован Военно-революционный комитет. В его состав вошли большевики, левые эсеры и несколько анархистов, а также представители Петроградского Совета, Совета крестьянских депутатов, Центробалта, Областного исполкома армии, флота и рабочих в Финляндии, фабрично-заводских комитетов и профсоюзов.

Это был хороший ход. Получалось, что восстание организует не одна партия, а множество разных сил. Разумеется, в ВРК было создано бюро, которое и руководило. От большевиков в него вошли Подвойский, Антонов-Овсеенко, Садовский. Хотя председателем был левый эсер Павел Лазимир. Как видим, Троцкий в руководители восстания не попал.

Не попал он и в другую структуру – Военно-революционный цент, созданный ЦК большевиков для того, чтобы контролировать ВРК. Там были А. С. Бубнов, Ф. Э. Дзержинский, Я. М. Свердлов, И. В. Сталин, М. С. Урицкий.

То есть когда Троцкий впоследствии заявлял, что он был самым главным во время Октябрьского переворота, он, мягко говоря, был не совсем точен. Как мы увидим дальше, он снова оказался «звездой». Но это ведь как в театре – актер на виду у публики, а пьесу ставит режиссер…

Между тем большевики без особого шума и суеты готовили восстание. Раздали 10 тысяч винтовок рабочим, перетаскивали на свою сторону воинские части и так далее.

18 (31) октября Каменев и Зиновьев опубликовали статью в меньшевистской газете «Новая жизнь», в которой заявляли, что они против вооруженного восстания.

Вообще-то такое поведение называется предательством. Ленин очень шумел по этому поводу и требовал исключить Каменева из партии. Но… Каменева не только не исключили даже из ЦК, но и порицания не вынесли. Впрочем, это им припомнят много позже.