«Крыша» для Насти Незнанский Фридрих

Глава вторая

По следу генеральского досье

Искать причину в той поре, когда генерал был молодым, показалось неразумным. Типичная биография человека, родившегося в последний год войны в семье сотрудника органов безопасности. Родитель служил в Смерше, был награжден, затем уволен на пенсию и скончался более двух десятков лет назад. В скором времени умерла и мать Виктора Порубова. Сам же он закончил военное училище, затем служил на Дальнем Востоке, там же был переведен в систему госбезопасности, учился в Высшей школе КГБ и стал медленно подниматься по служебной лестнице. В середине восьмидесятых переведен в Москву, в центральный аппарат Комитета государственной безопасности. Перестройку встретил в звании полковника. В девяносто первом – девяносто третьем годах выступил на стороне молодых демократических сил России. Во время известного «стояния» у Белого дома – даже тут не могли обойтись без «американской помощи» – находился рядом с первым российским президентом, что определенно зачлось ему при дальнейшем служебном повышении. Возглавлял УФСБ по Москве и области, а в девяносто шестом году вместе с группой бывших ближайших «соратников» этого президента был с треском отправлен в отставку. После чего начался совершенно новый этап его жизни. И об этом этапе шел отдельный разговор.

Еще, как следовало из досье, в семьдесят пятом году Порубов женился на бывшей сотруднице своего же ведомства, от которой имел двоих детей. В настоящее время им исполнилось двадцать девять лет – старшему и девятнадцать – младшей. Сын Юрий занимался бизнесом, владел небольшой, но известной фирмой «Радамес» по продаже импортных изделий из кожи и металла. Не ширпотреба из Турции, а действительно дорогих вещей от крупнейших европейских домов моделей. Дочь Светлана была студенткой Института международных отношений. Ясно, что и тут не обошлось без помощи родителя.

Связь с Копыловой была обозначена фактически одной строчкой. Но весьма красноречивой и многозначительной. Суть же заключалась в том, что, оказывается, Настя Копылова чуть более десятка лет назад поступила в закрытую академию ФСБ – как и почему, об этом досье умалчивало, – где тогда читал лекции уже к тому времени генерал-лейтенант Порубов. Вероятно, там они и познакомились, преподаватель со студенткой. Но только четыре или пять лет спустя Порубов оставил свою семью и стал жить с Копыловой гражданским браком. А еще через год у них родилась дочь.

Может быть, в этом факте следовало искать разгадку? Во всяком случае, Турецкий с Грязновым особо акцентировали это место в документе. А ну как и здесь всплывет нечто, напоминающее пресловутый треугольник?

Дальнейшие материалы касались исключительно служебной деятельности Виктора Альбертовича Порубова после его так называемого выхода на пенсию, а точнее, громкого, как это ни странно, увольнения в отставку.

То, что первый президент России отличался строптивым и, мягко говоря, часто непредсказуемым характером, уже давно ни для кого не секрет. Однако был момент, он пришелся на девяносто шестой год, когда «трон», что называется, качнулся, и довольно основательно, вызвав в определенных рядах сущий переполох. И как также известно, в самый ответственный момент для удержания власти действующему президенту, добивающемуся своего переизбрания на новый срок, пришлось пойти на некоторые жертвы. Лишился своего поста директор ФСБ Роман Воронов, начальник Службы безопасности президента Николай Коротков – большой шутник и любитель мемуарной литературы, а также начальник УФСБ по Москве и области Виктор Порубов.

Но что любопытно: это только казалось, что все трое уволены одновременно, на самом деле все было далеко не так.

Порубов оставил свой пост в самом начале года. И причину этого составитель справки видел в том, что годом раньше был, как известно, убит – застрелен в своем подъезде – один из крупнейших российских журналистов, ведущий многих телепрограмм и он же – генеральный директор одного из телевизионных каналов Владлен Кедров. Президент, по следам первоначального расследования, дал личное обещание раскрыть преступление. Это обещание затем многократно повторялось во всех средствах массовой информации и в России, и за рубежом. Однако данное слово выполнено не было. Фактически год прошел, а следствие топталось на том же самом месте, с которого и началось. И вот это «топтание», судя по всему, и стало причиной «царского гнева».

Но «боевые друзья», которым и самим уже оставались считаные недели пребывания у власти, не бросили товарища. Порубова назначили консультантом финансовой фирмы «Анализ», которая скоро превратилась в финансовую группу, в акционерную компанию под тем же названием, где Порубов был назначен уже на более высокую должность – начальник службы безопасности. Еще высказывалось предположение, что в этой компании имели свой интерес и директор ФСБ, и начальник Службы безопасности президента.

Странное дело – генерал КГБ-ФСБ и консультант. Но что он может, вообще, консультировать? В чем должна состоять деятельность консультанта в финансовой фирме? Вот служба безопасности – понятно, это ее прямое дело, но экономика? Тут потребуются специальные знания, какими обладают опытные узкопрофильные юристы, финансисты, экономисты и прочие «узкие» специалисты. На этот конкретный вопрос могли бы ответить разве что сотрудники того самого «Анализа». Как, впрочем, и на следующий вопрос, который касался фирмы «Московский транспорт».

Оказалось, что «Анализ» тесно сотрудничал, точнее, контролировал эту фирму, специализировавшуюся на перевозках такси. Больше того, фирма «Новое синее такси», совершавшая свои перевозки исключительно на иномарках фирмы «Рено», входила в холдинг финансовой группы «Анализ» – настолько тесными были контакты. Оказалось также, что Порубов особенно пришелся здесь ко двору еще и по той причине, что за ним тянулся след еще из времен его прямой деятельности в ФСБ. Это именно он в самом начале девяностых годов помог становлению другой компании – «Дорожные перевозки», в которой имел в ту пору и свои собственные интересы. А значит, и опыт такого рода деятельности у него уже имелся. Вот и здесь придется крепко порыться, покопать. Не исключено, что конфликты могут потянуться и отсюда.

Одновременно в справке указывалось, что между фирмами «Московский транспорт» и «Дорожные перевозки» шла затянувшаяся междоусобная война с переменным успехом. Причина – освоение новых рынков и передел уже имеющихся. Кстати, именно с этой длительной войной, в которой, не исключено, с обеих сторон были задействованы даже организованные преступные группировки – для преодоления конфликтов, – связывают убийство исполнительного директора дочерней фирмы «Дорожных перевозок» – «Комфорт-такси» Арнольда Фиштейна. Эта фирма заключила соглашение с администрацией аэропорта Шереметьево о своем монопольном праве на обслуживание пассажиров обоих аэропортов. По некоторым непроверенным данным, к этому убийству якобы имел отношение Порубов, ибо «Дорожные перевозки» контролировали бывшие его коллеги из ФСБ, а нынешний его интерес был связан уже с «Московским транспортом».

Так это что значит? Он против своих же пошел? Но все это было на уровне предположений, потому что у следствия на этот счет не имелось ровным счетом никаких доказательств.

Словом, намеков всякого рода было высказано в справке, как говорится, выше крыши. Оставалось только разгрести эту гору в поисках того самого жемчужного зернышка. Совсем, надо понимать, немного, просто начать и… кончить.

Было уже поздно, да и коньяк выпит, и основные темы обсуждены. И даже прикинут, пока в общих чертах, на словах, план дальнейших следственных действий.

Грязнов уже откровенно зевал. И Турецкий, раз проку от товарища в ближайшей перспективе никакой, предложил ему отправляться спать, а сам еще хотел посидеть с карандашом и листом бумаги, чтобы, пока слишком свежи в мыслях факты этого дела, попытаться изложить свой план расследования на бумаге. Тот же Грязнов всегда ведь утверждал, что даже самые слабые чернила все-таки лучше и крепче самой твердой и изощренной памяти. Вот и следовал завету друга. И пить больше не хотел.

Домой Александр уже успел позвонить, и Славка подтвердил Ирине, что они вдвоем с Саней усиленно работают над планом расследования, который завтра рано поутру необходимо представить самому генеральному прокурору.

Ирина, прекрасно знавшая, зачем нередко собираются ее Саня со Славкой в огромной и пустой генеральской квартире, где и сама нередко бывала в гостях, на этот раз поверила, что «мальчики» действительно работают. Уж слишком озабоченными и, главное, трезвыми были их голоса. И не стала возражать, когда Саня заявил, что, наверное, останется ночевать у Славки, чтобы к началу рабочего дня им уже докладывать в Генеральной прокуратуре. Дело ведь под контролем на самом верху! В первый раз в России прямо так, в упор, расстрелян генерал-полковник ФСБ, хоть и бывший.

Ирина, естественно, прониклась значительностью этого события и ругаться и возражать не стала. Что друзьям и требовалось. Так что с этим вопросом была полная ясность.

Ясность! Вместе с этим словом по странной, естественно, ассоциации у Грязнова возник в памяти Небылицын. Нет, не Володька, опер, с которым они теперь будут работать рука об руку, а тот ученый-психолог, который давно погиб, лет двадцать или поболее назад. Это у того Небылицына на лекции в университете и услышал Вячеслав ставшую потом крылатой фразу о ясности. По словам ученого, который и сам недалеко ушел по возрасту от своих слушателей-студентов, его старший товарищ академик Горбов однажды произнес фразу, ставшую, как сказано, ключевой во многих и житейских, и научных, и производственных, и даже общественных вопросах. «Не вноси, – сказал тот другому своему приятелю, – в дело преждевременную ясность – финансы срежут». При плановой экономике, когда буквально все регулировалось государством, эта фраза могла стать и предостережением, и своеобразным лозунгом. Но теперь-то? При диком капитализме? Оказывается, и здесь жив курилка! Нельзя говорить всю правду до конца, не поверят или – того хуже – сочтут болтуном, а то просто отмахнутся, что будет аналогично потере изрядной доли финансов. Так что все возвращается на круги своя, ох как прав Екклесиаст…

Вот все это и рассказал Турецкому Грязнов, забыв, видно, что речь о фразе академика заходила у них уже не раз.

– Иди, иди, – отмахнулся и теперь Турецкий, увидев, как Грязнов издалека показывает ему бутылку водки – с явным намерением раскупорить и ее, чтобы принять еще по рюмочке на сон грядущий. – Ну разве что по одной, – смилостивился, увидев, как обиженно скривилось лицо друга. – Тогда дай хоть кусок колбасы, а то от твоих вечных шпрот меня уже тошнит! Слушай, я думаю, что в нашем плане мы предложим для расследования следующие версии. Во-первых, все-таки семейную. Во-вторых, связанную с прежней его деятельностью – на высоком государственном посту. Далее – нынешней, так сказать, коммерческой деятельностью…

Грязнов тем временем, согласно кивая, то бишь соглашаясь с Саней, достал из холодильника нетронутый батон колбасы, какое-то время с удивлением рассматривал его, а затем ножом отхватил изрядный кус, содрал натуральную шкуру и засунул розовое мясо в рот. Жуя, продолжал слушать. Наконец, частично проглотив, но все еще с полным ртом, заговорил. Причем буквы «с» и «з» у него не получались, и фраза прозвучала так:

– Шмотри-ка ведь шовшем про нее жабыл… Хорошая, докторшкая, то, что нам ш тобой пропишали, Шаня.

Турецкий захохотал.

– Дай и мне, не жадничай!

– И как ты ее только углядел? Я правда шовшем про нее жабыл.

– Ничего, я ж напомнил. На чем ты меня перебил?

– Четвертая вершия будет политичешкой, Шаня… У нас очень любят политику. Как же без политики? – закончил он, проглотив окончательно. – На. – И он щедро отхватил от толстого батона ровно его половину. – Нет, я понимаю, конечно, что все они тут же станут делать вид, будто отмахиваются от нее, от нашей версии, как черт от ладана, но в данном случае без нее в самом деле не обойтись. И когда всю эту братию вдруг отправили на пенсию, президент, как бы я к нему, в конце концов, сегодня ни относился, наверняка прекрасно знал, зачем он это делает. А то, что следы наверняка тянутся издалека, из прошлых времен, мне, Саня, почему-то подсказывает моя проклятая интуиция. И они будут тщательно заметать эти следы. Просто так генералов у нас не убивают, да еще таких.

– Ну что ж, поверим твоей интуиции и включим четвертую версию. Только ее придется хорошенько обосновать.

– Не внося при этом, как сказано, преждевременную ясность! – назидательно поднял указательный палец Грязнов. – Ты теперь понял, зачем я тебе так долго об этом рассказывал?

– Ну как же, философ ты наш… доморощенный! Слушай, поел – иди спать.

– А по рюмочке? Под колбаску? Ты ж обещал.

– Наливай, где наша не пропадала!..

Они не врали Ирине насчет того, что с утра собирались отправляться к генеральному прокурору. Просто необходимости пока в этом не было, и друзья ограничились визитом к заместителю генерального – к Константину Дмитриевичу Меркулову. Он и ознакомился бегло с составленным таки Турецким планом расследования. И принял его за основу. Попросил только подработать отдельные пункты – это на тот случай, если генеральный действительно захочет взглянуть на план, хотя вряд ли. Но в нашей жизни суматошной все может случиться.

Ну, например, позвонит ему кто-нибудь сверху, скажем, из Кремля, и поинтересуется, как продвигается расследование. Должен ведь генеральный прокурор быть постоянно в курсе того, чем занимаются его следователи, тем более собственный старший помощник, которому и поручено это дело? Вот он взглянет на листок бумаги, где все красиво и четко расписано, и ответит, что дело движется, что расследуются сразу несколько рабочих версий, и уж одна из них, несомненно, приведет к удаче. Вопрос лишь во времени.

А потом, нельзя забывать, что мастерски составленный план расследования, в котором перечислены и обоснованы различные версии, в обязательном порядке дисциплинирует сам процесс следственных мероприятий. Недаром же Александра Борисовича в свое время, это когда он бегал еще в следователях, нередко именовали мастером версий. Уж что-что, а на составление версий он был действительно способен в высшей степени. И этот момент тоже фактически всем известен, а значит, и не подлежит сомнению.

Косте «полоскать мозги» не было нужды, но план и для него являлся основой основ, иначе как же защищать некоторые, иной раз даже слегка сомнительные, действия своих подчиненных? А так все проводится в соответствии, ну, может, где-то допустили легкий перегиб, но это дело всегда поправимо. В конце концов, это была их общая большая и серьезная, высокопрофессиональная игра, если угодно, у которой были свои правила, и их требовалось соблюдать, иначе игра без правил могла бы завести бог знает куда. Сейчас правила соблюдались четко, и Меркулов был доволен.

– Исправь, перепечатай и один экземпляр мне на стол, – сказал он, возвращая исписанный и исчерканный лист Турецкому. В принципе Меркулов мало что исправил в тексте, он просто уточнил и сделал менее жесткими и категоричными некоторые обоснования тезисов. А так, в сущности, все было куда как ясно и понятно. И не зря встречался Турецкий с «общим другом», который обещал при расставании, что, если откроется еще что-то новенькое, немедленно дать об этом знать Александру Борисовичу.

– Ну собирай свою команду, – посоветовал Меркулов, – ставь конкретные задачи каждому, а я тебя учить не собираюсь. Только еще раз предупреди, что дело на контроле там. – Он поднял глаза к потолку. – Вячеслав, ты все-таки по-товарищески сдерживай его. Вы тут расписали так, что, по прикидкам, целому полку следователей бегать…

– Это только кажется, Костя, – заметил Турецкий. – Несколько версий. Если понадобится еще человечек, я скажу, а так думаю, что сами справимся. Этот Климов мне понравился, нормальный мужик, сработаемся, а за Небылицына Славка мазу держит. Так что пока все тип-топ.

– Фу! – Меркулов поморщился. – Когда ты отучишься от своей треклятой «фени»? Взрослый ведь уже мальчик-то!

Грязнов довольно расхохотался – уел Саню шеф, но Турецкий посмотрел с недоумением:

– Что, вам уже «тип-топ» не нравится? Это что-то в нашем доме новенькое! Если так пойдет и дальше, я напишу прошение об отставке, и пусть Кудрявцев, – он имел в виду генерального прокурора, – посмеет не наложить резолюции «освободить» – я такое газетчикам расскажу, что вы все за голову схватитесь, радетели чистой речи!

– Фантомас, понимаешь, разбушевался! – улыбнулся Меркулов. – Раннее утро, а они спектакль тут разыгрывают! Работать надо! Между прочим, к вашему сведению, с одним из учредителей известной вам компании «Анализ», неким Сергеем Анисимовичем Баркановым, который изволит заседать в Совете Федерации в роли представителя одного маленького, но гордого кавказского народа, я договорился вчера, когда был там, у них. Он либо сегодня, либо, самое позднее, завтра готов встретиться с кем-нибудь из вас, чтобы посвятить в историю этого «Анализа». Потому что другими путями вы все равно правды не добьетесь. А я, кажется, сумел объяснить ему, что от его искренности зависит во многом и судьба самой компании, где он по-прежнему числится учредителем. Вот тут он мне вручил свою визитную карточку, на которой есть все необходимые телефоны. Кто поедет? – Меркулов поочередно взглянул на Грязнова и Турецкого.

– Саня, – сказал Вячеслав Иванович. – Представительствовать – это больше по его части, а у меня и свои дела найдутся.

– На, созвонись сегодня обязательно, а то этот скользкий, по-моему, тип что-то говорил о какой-то своей поездке к избирателям. – Меркулов протянул визитку Сане. – Мне показалось, что он как будто чего-то испугался, когда я заговорил об «Анализе» и истории создания этой компании. А может, просто показалось. Второй-то учредитель – Эдуард Джичоев, который сменил на этом посту бывшего теперь уже хозяина фирмы, давно отбывшего в Израиль, некоего Льва Латвина, – вообще не появляется в Москве, а «руководит» компанией из своего дома на Кавказе.

– Фирма, значит, кавказского происхождения? – удивился Турецкий, вспомнивший, что в досье об этом тоже ничего сказано не было, хотя фамилии учредителей, и прежних и настоящих, там названы.

– Обо всем этом Барканов тебе расскажет сам, только не упусти его. А что я думаю? – Меркулов усмехнулся и поворошил пятерней свои седые волосы. – Она возникла-то в начале девяностых. А тогда многие появившиеся, будто грибы после дождя, московские фирмы являлись прежде всего удобным способом для отмывания ранее накопленных средств. Ну, добытых к тому времени разными путями, в том числе и нечистыми, преступными – тут никакой тайны нет. И большинство из них поначалу было именно кавказского происхождения. Да чего теперь вспоминать? Одни чеченские банки чего всем нам стоили, вспомните! Мне ли вам рассказывать? Видимо, и «Анализ» из тех же закромов выплыл. Хотя Латвин, кажется, был коренным москвичом. Но Барканов, как первый учредитель, знает, конечно, больше. Вот и воспользуйся, Саня, его знаниями. Все, ребятки, свободны. У меня дела…

Они покинули кабинет заместителя генерального прокурора. В приемной на них с самой благожелательной улыбкой смотрела меркуловская секретарша Клавдия Сергеевна. Давно уже она не видела двоих друзей вместе.

Они задержались возле ее стола, чтобы улыбнуться и сказать женщине, не растерявшей, несмотря на возраст – все-таки к полтиннику дело подходило! – своих дамских прелестей, что она держится молодцом и по-прежнему вызывает у них, постаревших бонвиванов, неизменно теплые чувства.

Уж Грязнов-то знал, какие ответные чувства испытывает эта незамужняя женщина к Сашеньке Турецкому. Он вообще много знал, хотя о своих «приключениях» Саня ему не рассказывал, но иной раз какое слово сорвется или взгляд выдаст, вот и информация. И о том, что было между Саней и Клавдией, когда она была помоложе, более собранной, статной, упругой и завлекательной в своем желании обязательно обаять Турецкого, Грязнов тоже догадывался. Все было, и даже не вчера, а бог весть когда, так что ж теперь и вспоминать? Поэтому, поговорив немного и высказав женщине массу приятных комплиментов, друзья покинули приемную.

– Смотри-ка, Саня, а Клавдия до сих пор так вся и светится при виде тебя. К чему бы это? – закинул удочку Грязнов.

– Чудак, да это ж она на тебя смотрела! А как на мой вкус, рыхловатой, кажется, становится девушка.

– Ты неправ, старик. Я тебе готов напомнить твой же анекдот о том, что именно женщина, которая думает, что это, – Грязнов изобразил руками нечто крупное и объемное, – у нее в последний раз, такое вытворяет, что можно с ума сойти.

– Может быть, все может быть, – быстро и как о постороннем ответил Турецкий. – Ты мне вот что скажи, когда это Костя успел переговорить с этим Баркановым, да? Мы ж вчера еще фактически мало что знали. Вот артист!

– Но ты действительно не упусти его, – становясь серьезным, ответил Грязнов. – А лучше поезжай-ка туда сам, без звонка, так будет вернее. На контроле тебя никто останавливать не будет. А я соберу наших ребят и пройду с ними по плану, чтоб не терять зря времени, ладно?

Это был хороший вариант. Турецкий отдал Грязнову ключ от своего кабинета, а сам пошел по лестнице вниз. Транспортом он пользоваться не собирался, поскольку от здания Генеральной прокуратуры на Большой Дмитровке до здания Совета Федерации на той же улице было пять минут ходьбы, причем ленивым шагом.

…Сергей Анисимович Барканов сидел в своем небольшом кабинете и был чрезвычайно удивлен, когда узнал, что к нему прибыл сам помощник генерального прокурора и вежливо, через секретаршу, просит аудиенции.

Барканов вспомнил, что вчера уже разговаривал с заместителем генерального прокурора по поводу дел, касавшихся учреждения фирмы «Анализ», и, честно говоря, решил, что на этом дело и закончилось. А свое обещание встретиться и поговорить с этим Турецким – кажется, так Полина назвала фамилию гостя – счел скорее знаком вежливости, не более. И вот он здесь…

Нет, у Барканова были кое-какие дела, конечно, как у всякого представителя региона в Совете Федерации, но сегодня, на вечернем заседании, будут рассматриваться вопросы, к которым лично он имеет второстепенное отношение, и специально готовиться, или читать с карандашом материалы не было особой нужды. Но это внезапное вторжение как бы в чем-то нарушало его планы, которых тоже, в сущности, не было. Черт его знает, как быть? Отказать, сославшись на занятость? Ведь он уже говорил, кажется, Меркулову, что собирается срочно отбыть на родину, к своим избирателям, чтобы там решать некоторые неотложные вопросы, но именно это обстоятельство и стало причиной особой настойчивости этого Меркулова.

Нехорошо получилось. Надо же, прибыл без звонка! Так деловые люди, между прочим, не поступают! Вот! Вот где кроется причина для вежливого отказа!..

«Маленький, но гордый народ…» – размышлял тем временем Турецкий, ожидая в приемной ответа «парламентария». Он, видите ли, просил немного подождать, чтобы иметь возможность привести на столе дела в порядок, неудобно при ответственном госте. А сам наверняка сидит и размышляет, как бы половчее смыться. Но это у него теперь не получится, раньше надо было думать. Турецкий уже имел в голове аргумент, который мог бы заставить этого Барканова стать приветливым и ласковым, хоть он и член Совета Федерации. Но тут этих членов сидит столько, что на всех слуг не напасешься, и кормятся они, между прочим, на деньги избирателей, а не на свои собственные. Нет, есть аргументы – и мягкие, и пожестче, если потребуется.

Наконец раздался писк интеркома. Секретарша сняла трубку, посмотрела на Турецкого и изысканно-вежливо, улыбаясь, предложила ему пройти в кабинет господина Барканова. И здесь уже сплошные господа! Ну ничего, от того, как он желает называть себя, зависит исключительно его собственное настроение, не больше. На дело это не повлияет. А надо будет, так и члена Совета Федерации можно прижать к ногтю. Закон – он для всех закон, даже для маленьких, но гордых представителей отдельных регионов.

Турецкий усмехнулся: чего это он себя заранее заводит? Ведь шел сюда без всяких задних мыслей. И вовсе не злился, а, напротив, расположил себя мысленно к откровенной и последовательной беседе. А может, это «наведение порядка на рабочем столе» стало таким неожиданным раздражителем?

Странно, но, видимо, собственное раздражение уже сыграло свою роль – Барканов ему не понравился сразу. Невысокий – это было видно, когда тот привстал, протянув руку для приветствия, – с круглой безволосой головой и плоским лицом, но при этом нос у него был с явной горбинкой, а невыразительный взгляд чуть раскосых маленьких глаз сверлил буравчиками. Он не нес на себе определенных черт какой-то конкретной национальности, здесь, похоже, было столько намешано, что Барканов и сам вряд ли смог бы объяснить, откуда родом его предки.

Предупреждая вопрос, он с ходу сказал:

– Да, я помню, что дал обещание господину Меркулову, так? Что встречусь с вами. Но вы пришли без звонка, а у меня не все готово к вечернему заседанию, поэтому прошу меня извинить, много времени я вам подарить не могу. Если это вас устроит, господин Турецкий, так?

«Ишь ты, подарить! А нужны ли мне его подарки?» – опять стала почему-то закипать злость, но Александр Борисович наступил на горло «собственной песне».

– Я не думаю, что отниму у вас много времени, хотя это будет зависеть в какой-то степени, – тут Турецкий широко и приветливо, как он это умел даже тогда, когда все кипело внутри, улыбнулся, – от вашего желания помочь делу. А если вам в этом вопросе понадобится моя помощь, то я готов прямо сейчас вместе с вами пройти к спикеру Совфеда и объяснить ему, с какой целью мне пришлось вас побеспокоить. Я почти уверен, что господин спикер, узнав, что расследуется громкое дело об убийстве генерал-полковника ФСБ в отставке Порубова, ответственного сотрудника фирмы «Анализ», учредителем и, стало быть, одним из хозяев которой вы являетесь, и следствие по делу которого нам поручено в Кремле, охотно разрешит вам использовать ваше дорогое служебное время для дачи показаний первому помощнику генерального прокурора, то бишь мне, как вы понимаете. Думаю, что таким образом помогу вам в этом вопросе освободить для меня столько времени, сколько потребуется для дела. У вас иное мнение, простите? – Турецкий снова ослепительно улыбнулся.

Барканов был мрачен – такого поворота он, вероятно, никак не ожидал.

– Ну так как вы решили, господин сенатор? – Турецкий специально не назвал его по имени-отчеству, подчеркнув этим неумолимую официальность своей позиции.

– Я думаю, нет нужды беспокоить спикера… А вы, – он натянуто улыбнулся, – можете начать задавать свои вопросы, время, как сегодня говорят, пошло. Чай или кофе желаете?

– Лучше минеральная вода.

Барканов нажал клавишу интеркома:

– Полина, бутылочку минеральной, похолодней, и парочку стаканчиков, – подумал и добавил: – Пожалуйста.

«Да, – подумал Турецкий, – вежливости вас еще учить и учить…»

Он сразу предупредил Сергея Анисимовича – теперь, когда акценты расставлены, можно было называть его и так – о том, что, поскольку разговор не является обычной дружеской беседой, а должен выглядеть как официальные показания, правда, пока без протокола, он хотел бы воспользоваться помощью диктофона. Затем запись будет расшифрована и передана для прочтения господину Барканову, после чего станет уже официальным документом.

Барканов же, несмотря на свою простецкую этакую невзрачность, оказался, однако, докой по части всякого рода протоколов и немедленно потребовал чуть ли не официального подтверждения того, что без его личной подписи записи беседы не будут считаться его показаниями. Турецкий пообещал, что предваряющей их разговор фразой будет именно эта – о предварительном прочтении и соответствующих подписях, что немедленно и сделал, включив диктофон и внятно продиктовав в микрофон, где в настоящее время находится и по какому поводу. Ну а затем и все остальное касательно законности этих записей. Барканов был удовлетворен, словно первой собственной победой в нелегком состязании. А ведь Александр Борисович и не собирался его провоцировать, ему нужны были просто факты, обыкновенные факты, которые прозвучали бы, как говорится, из первых уст….

Разговор, точнее, монолог Барканова длился что-то около получаса. За это время Турецкий постарался ни разу не перебить его, чтобы тот не потерял нить своего рассказа. А слушать было что, тем более что с кое– какими фактами Александр Борисович был уже знаком из справки, предоставленной ему Генрихом.

История становления фирмы «Анализ» начиналась непросто. Хотя в какой-то степени и типично для своего времени. В общих чертах, если отбросить в сторону отступления и оправдания Сергея Анисимовича, старавшегося сейчас показать свою роль в этой фирме как не главную, а скорее второстепенную, будто он стеснялся в этом смысле публичности, не желал для себя рекламы, пальму первенства в этом деле он безусловно отдавал Льву Борисовичу Латвину. Это был его приятель и коллега в те годы, когда они оба были молодыми и работали в горкоме комсомола крупнейшего подмосковного города Подольска, известного своей мощной промышленностью.

В начале перестройки, то есть где-то со второй половины восьмидесятых годов, они, настойчиво учившиеся в ту пору с умом и выгодой пользоваться даже той небольшой властью, которой обладали, а также наработанными связями и контактами с людьми, занимающими крупные посты в органах власти и на производстве, провели в жизнь ряд незначительных проектов, на которых сумели заработать свои первые «приличные» деньги. Это была поначалу в основном посредническая деятельность. Заключали договоры с предприятиями, благо их в городе и его окрестностях хватало предостаточно, находили нужных людей, брали кредиты в коммерческих банках, расплодившихся, словно тараканы, отыскивали выгодных покупателей, которым затем и перепродавали продукцию, заполнявшую заводские склады. Разница в цене шла в карман, а также на дальнейшее укрепление связей – как в одну, так и в другую сторону. Тут объяснять не надо, и без того понятно, что если ты, к примеру, не подмажешь заводское руководство, то не получишь продукцию, а не отстегнешь своему дилеру, не продашь с выгодой. Кроме того, нежелательно было и ссориться с банками, щедро выдающими кредиты своим, «проверенным» людям.

Ничего постыдного или тем более незаконного теперь Сергей Анисимович в своих тогдашних действиях не видел. В стране безудержными шагами двигалась перестройка, создавались бесчисленные мелкие и крупные кооперативы, фирмы, страховые компании, некоторые не выдерживали конкуренции, другие находили свои пути, создавали собственные ниши, – короче, молодежь с активной жизненной позицией училась подлинной рыночной экономике, что называется, на ходу, на бегу, в самой гуще ожесточенной конкурентной борьбы. Это именно о ней, кстати, советские экономисты писали как о раковой опухоли загнивающего капитализма. А тогда приходилось срочно переучиваться и осваивать новые знания в ежедневной практике. И эта самая практика, естественно, соприкасалась, входила в противоречие либо, наоборот, искала пути сближения ради собственной защиты с правоохранительными, налоговыми, финансовыми службами, с одной стороны, а также – чего греха таить? – и с криминалом, стремившимся подмять под себя еще незрелый и совершающий множество тактических и стратегических ошибок бизнес. Другими словами, приходилось крутиться, словно ужам на горячей сковороде. И платить, платить, платить…

Но через несколько лет совместной коммерческой деятельности, когда у молодых и решительных людей уже накопились и средства, и определенный опыт существования в жестком мире бизнеса, где новые опасности, неведомые прежде, поджидали их на каждом шагу, они подошли к идее создания финансовой фирмы «Анализ», которая должна была специализироваться на инвестировании и управлении крупными предприятиями и фирмами.

Это была уже первая половина девяностых годов, когда безудержная, дикая, как ее позже назовут, приватизация шла полным ходом, порождая всевозможных монстров, скупавших за бесценок недавно еще действующие предприятия и превращая их – по праву нового собственника – в развлекательные центры с бесчисленными ресторанами, казино, помещениями для игровых автоматов, саунами и всем прочим, что не имело ничего общего с теми духовными ценностями, которые так долго и настойчиво проповедовал рухнувший в одночасье социализм.

И снова показалось Турецкому, что в словах Барканова прозвучала как бы нотка сожаления и самооправдания: мол, мы, молодые, тогда не были ни в чем виноваты, так сложились обстоятельства, судьба, значит, такая, уготованная нам старшими поколениями.

Что мог бы ответить на это Турецкий? Да, он тоже отчетливо помнил то время, потому что уже работал в прокуратуре, и свой выбор определял не количеством «приличных» карманных денег, а четкой идеей того, что преступник не должен разгуливать на свободе и наказание за совершенное преступление должно стать неминуемым. А все эти оправдания, типа того, что старшие сами поставили молодежь в такую ситуацию, вранье чистой воды. Александр Борисович лично видел этих молодых хищников, в том числе и из окружения президента, яростно терзавших неповоротливую тушу Страны Советов, и никогда не завидовал им, не стремился подражать…

Итак, возник «Анализ». Сперва небольшая фирма, которая занималась тем, что, пользуясь уже давно наработанными, крепкими связями и в финансовых структурах, и в экономическом мире, находила выгодные варианты для сделок и проводила их в жизнь. То, чем они когда-то занимались на уровне одного предприятия или даже небольшого сравнительно города, теперь осуществлялось на уровне всей страны, с привлечением западных инвесторов, крупнейших банков и опытнейших юридических фирм. Финансовая группа «Анализ», как она теперь стала именовать себя, в настоящее время занимала одно из ведущих мест на российском рынке. И всего этого добились, по существу, несколько человек, объединенных умом и волей Льва Латвина, а также – скромность тут ни при чем – деловой хваткой Сергея Барканова.

Но, к сожалению, Лев Борисович – исключительно по семейным, то есть сугубо личным, обстоятельствам – пожелал расстаться с собственным детищем и выгодно продал свои акции известному предпринимателю с Северного Кавказа. Этот Эдуард Алиевич Джичоев обычно проживает у себя на родине, в Дагестане, но иногда приезжает и в Москву, где у него есть особняк в районе Успенского шоссе. Сам Барканов против этой акции не возражал, он понимал, что у Левы могли быть серьезные личные мотивы, в то время как Джичоев обещал в конкретные дела «Анализа» не вмешиваться.

За годы работы в фирме сложился крепкий и способный коллектив, которому по плечу задачи высокой юридической и экономической сложности.

Естественно, когда фирмы подобного рода выходят на рынок, у них возникает множество самых различных конкурентов. Не избежал этой конкурентной борьбы за годы своего существования и «Анализ». Всякое случалось за последние восемь – десять лет. Но и в этом вопросе фирме, можно сказать, повезло.

В свое время Латвин, которого в качестве эксперта стали приглашать на ответственные экономические совещания, включая и те, которые проходили в Кремле, познакомился с окружением первого российского президента. Оказывал некоторые услуги, сам пользовался советами и рекомендациями людей, близких к первому лицу государства. С их же помощью ему удалось решить и один из важнейших вопросов, связанных с безопасностью своего детища.

Как раз в начале девяносто шестого года вышел на пенсию один из ответственных работников Федеральной службы безопасности, генерал-полковник Порубов, и Николай Алексеевич Коротков, бывший тогда начальником Службы безопасности президента, посоветовал Латвину взять молодого пенсионера к себе на работу. Просьба это была, дружеский совет или прямое указание, даже сам Барканов не знал. Просто однажды Лева представил нового работника – моложавого и подтянутого генерала – и сказал, какие функции он будет в их холдинге отныне исполнять.

Поначалу должность Порубова называлась просто – консультант. Но спустя несколько лет Виктор Альбертович занял кабинет начальника службы безопасности компании «Анализ». И на этом посту оставался до последнего своего часа, то есть до его недавней, такой нелепой и огорчительной гибели.

Турецкий поинтересовался, какую зарплату получал Порубов. На это Барканов как-то неохотно ответил, что Виктор Альбертович хорошо работал, следовательно, и получал также хорошо.

Вот, собственно, и все, что можно ответить на вопрос, заданный помощником генерального прокурора.

А чем конкретно занимался Порубов? Вероятно, для людей, знакомых с формами и методами действий подобных компаний, тайн тут никаких особых нет. Основной задачей как консультаций, так и обеспечения безопасности проводимых фирмами мероприятий является прежде всего, говоря современным языком, «разруливание» сложных ситуаций.

Не секрет, что каждая крупная компания, группа фирм, куда входят и юридические конторы, и коммерческие банки, объединенные в холдинг, как в данном случае «Анализ», нуждаются в так называемой «крыше». Ну, условно говоря, тому же генералу Порубову пришлось взвалить на свои плечи роль защитника холдинга не только от «наезжающих» бандитов, рэкетиров, прочих криминальных деятелей, но и в немалой, если не в большей, степени от своих прежних коллег – из различных структур налоговой полиции и налоговой инспекции, от «силовиков», от органов МВД и ФСБ, от различных структур прокуратуры. Ведь желающих «завалить» крупную, «жирную» компанию, приписать ей всевозможные злодеяния, вроде неуплаты налогов, найдется немало. И со всеми такими «представителями» надо уметь грамотно разговаривать.

Вероятно, в качестве консультанта Виктор Альбертович умел находить с ними со всеми – от преступников до «силовиков» – общий язык. Во всяком случае, ни крупных наездов, ни иных неприятностей за последние годы у фирмы не было. Кажется, Порубов в некоторых кругах даже проходил под оригинальной кличкой – Консультант. Но это, скорее, из области сплетен либо домыслов.

О каких-либо конкретных делах, а точнее, «разруливаниях» бывшего генерала Барканов сообщить отказался, поскольку, по его словам, был не в курсе дела. Разве что о двух последних событиях он мог поведать. Но абсолютно не касаясь в настоящее время дел компании: работая в Совете Федерации, парламентарий Барканов, естественно, не мог, да и не имел права, заниматься еще и делами собственной фирмы, но он слышал о том, что на фирме недавно приключились две неприятности. И связаны они были, как ни странно, именно с вопросами, за которые отвечал сам Порубов.

Буквально за месяц до нелепой гибели генерала компания попала-таки в криминальную хронику. В подвале здания на Рогожском Валу, в котором расположен главный ее офис, было найдено мощное взрывное устройство. Но паники, к счастью и в немалой степени благодаря личному мужеству и ответственности Виктора Альбертовича, удалось избежать и взрыв благополучно предотвратить. Прибывшие специалисты-взрывотехники из Федеральной службы безопасности провели определенную работу, и взрывное устройство, которое, по мнению экспертов, установила здесь опытная профессиональная рука, было благополучно обезврежено. Подробности, кстати, можно посмотреть в молодежной прессе, которой до всего есть дело, особенно до событий подобного рода.

А совсем недавно, рассказывали, в джип, на котором обычно ездил Виктор Альбертович, кто-то запустил кирпичом и разбил вдребезги лобовое стекло. К счастью, ни водитель, ни пассажир не пострадали. При этом Виктор Альбертович заявил сотрудникам, что примерно догадывается, чьих это могло быть рук дело. К сожалению, его подозрение так и осталось всего лишь подозрением, не больше, а фамилий подозреваемых он тогда не назвал.

Если у следствия возникнут еще вопросы, касающиеся конкретных вопросов деятельности компании, Сергей Анисимович посоветовал обратиться к исполнительному директору Алексею Владимировичу Олейнику, которому, как говорится, и карты в руки.

Барканов выразил откровенное облегчение, когда Турецкий наконец остановил запись и повторил, что расшифровка будет не позднее завтрашнего дня представлена для прочтения и подписи.

А на вопрос, как найти Джичоева, Барканов ответил, что этот вопрос труден даже для него, соучредителя, ибо поступки Эдуарда Алиевича для него часто бывают непредсказуемыми. Однако телефоны – и подмосковный, и в Махачкале – он тем не менее продиктовал.

Еще он добавил, что в одной из «желтых» газет, охотно смакующих подробности всяких преступлений, к его, Барканова, личному огорчению, промелькнула фраза о том, что гибель бывшего генерала госбезопасности вполне могла явиться следствием обострения отношений в руководстве компании. К сожалению, сказана она была сыном Порубова – Юрием, но на каких фактах тот основывался, никому неизвестно, сам Барканов с молодым человеком не разговаривал, однако, по его сведениям, Эдуарду это публичное заявление очень не понравилось. Нет в компании конфликтов! Тем более такого рода. А что ему самому мешало поговорить с Юрием, Сергей Анисимович так и не объяснил – видимо, занятость. Тяжек труд парламентария…

Он встал из-за стола, чтобы проводить Турецкого до двери, и растекся в такой безнадежно-усталой улыбке, словно был уверен, что они видятся в первый и обязательно в последний раз. «Исповедь», похоже, забрала у этого послушного сенатора последние силы.

Владимир Небылицын рассказал Грязнову о том, в каком тоне и вообще о чем велся телефонный разговор с мадам Порубовой. Иными словами, информации практически никакой, а гонору столько, будто дамочку оторвали как минимум от важнейших государственных дел. Хотя и от Татьяны, сестры Копыловой, было уже известно, что ее тезка Татьяна Григорьевна как вышла замуж в свое время, то есть, считай, тридцать пять лет назад, за офицера из Комитета госбезопасности, так нигде и никогда больше не работала. С чего ему быть, гонору-то? Или слишком рано генеральшей стала?

Да, майору милиции Небылицыну трудно или почти невозможно было разговаривать с такими «клиентками», но, поскольку «семейная версия» все же имелась в утвержденном Меркуловым плане, ее надо было тщательно отрабатывать. Вот и отправил Вячеслав Иванович Владимира по знакомым и соседям новой семьи Порубова – те сведения, что они со следователем Климовым успели накопать по горячим следам, никуда не годились, несмотря на все грязновское к ним уважение. А сам он поехал по адресу первой супруги генерала.

Он рассчитывал на свое умение находить общий язык с женщинами старше среднего возраста, с определенными амбициями, продиктованными им условиями их жизни, и вообще обиженными отдельными неурядицами. Побег генерала из семьи вполне можно было отнести к разряду именно неурядиц – такая постановка вопроса наверняка устроила бы новоиспеченную вдову.

И Грязнов не ошибся.

Для особой представительности он даже обрядился в свой парадный генеральский мундир, который сидел на его плотной и сильной фигуре словно влитой. А бывшие когда-то огненно-рыжими, ныне же редкие пегие уже пряди кудрей Вячеслав Иванович аккуратно уложил, прикрыв лысину и закрепив их в этом положении с помощью геля для волос. Что ж, иногда приходилось поступать и против собственных привычек – достижение истины тоже ведь порой не обходится без моральных жертв. Увидев его в таком «шикарном» виде, Саня наверняка бы схватился за живот, да Вячеслав и сам бы в охотку посмеялся над собой вместе с ним. Но сейчас внешнее впечатление было для него важнее всего – одним из условий успешного выполнения задания.

И он угадал. Представившись, он изысканно-вежливо осведомился у поднявшей трубку женщины с низким и властным голосом, не смог бы он нарушить ее печальное уединение для короткой, но важной беседы? Такой пассаж был, видимо, неожиданным для генеральши. Она, подумав, милостиво разрешила… надо полагать, нарушить. А что же еще?

Изысканный и пахнущий дорогим и действительно французским одеколоном, Вячеслав Иванович состроил на физиономии скорбное выражение и с ним вошел в подъезд. Лифт, не исписанный похабщиной, доставил его на девятый этаж этого считавшегося элитным в свое время дома, где проживали вершители судеб государства, правда, не высшего, а среднего и выше среднего рангов. Фили считались одно время «райским», недоступным простым смертным районом, ничего не скажешь.

Дверь открыла крупная и рослая – пожалуй, на полголовы выше Грязнова – женщина с крашеными черными волосами, уложенными в несколько старомодную, но идущую ей прическу, с большими голубыми глазами и узкой полоской плотно сжатых губ. Она готовилась к встрече и потому была не в домашней одежде, а одета так, будто собиралась выйти на улицу. Средней длины юбка в обтяжку выгодно подчеркивала ее телесные достоинства, коих, если приглядеться, было немало. Полные ноги, открытые чуть выше колен, в тугих и явно дорогих чулках, на высоких каблучках выглядели, можно сказать, очень аппетитно. Кофта с короткими рукавами, обтягивающая грудь, оставляла открытыми пухлые руки, казавшиеся неестественными матово-белыми. Таким же, впрочем, было и лицо, лишь на упругих щеках покрытое тонким слоем искусственного загара, как успел заметить Грязнов, когда его пригласили, не снимая обуви, пройти в гостиную, к столу.

Вероятно, мадам увидела промелькнувшее в глазах гостя восхищение, и это ее, кажется, немного смягчило. Или смутило? А оно так и было – женщина, как в иной ситуации с юмором заметил бы Вячеслав Иванович, была практически стопроцентно в его вкусе, а главное, его любимого размера. И потому, сама того не подозревая, Татьяна Григорьевна сдалась прежде, чем успела даже подумать о каких-либо перспективах, когда увидела этот мимолетный восторг во взгляде крепкого, «матерого» мужика, который с большим достоинством выражал ей свое глубокое соболезнование, а глаза его в это же время стремительно «ощупывали» ее вмиг напрягшееся тело. И этот момент тоже отметил про себя Грязнов, полагая теперь, что разговор обязательно состоится, а уж будет ли он душевным и продолжительным или просто обыкновенной дружеской беседой случайно познакомившихся людей, это – не самое главное. Всегда можно перевести стрелку общения из одной категории в другую, если к тому появится определенная потенция. В смысле обоюдное желание.

Но это все – сопутствующее, он же не забывал того, ради чего явился. А пришел он, чтобы подтвердить либо опровергнуть версию о том, что Порубов мог стать жертвой «убийственной ревности» оставленной им супруги. И здесь Вячеславу Ивановичу было бы недостаточно аргументов, полученных тем или иным путем от самой женщины, конечно же пострадавшей от неверности ее мужа. Да наверняка и не стала бы она в данный момент рассказывать, в общем-то, постороннему человеку о своей поруганной любви. Но зато это вместо нее могли бы поведать ее дети. Они – люди достаточно взрослые, история, видимо, разворачивалась на их глазах. И, возможно, от их искренности – а уж ее-то мог бы отличить Вячеслав Иванович от любых подделок подобного рода – зависел правдивый ответ: было или не было.

И еще он подумал, что разговоры на эту, не самую приятную, тему лучше вести, когда вся семья соберется вместе. В компании, как это ни странно, врать труднее. Сложнее создать из себя самого образ правдолюбца. И это тоже понимал Грязнов. Один на один это сделать гораздо легче, конечно, если не нарвешься на профессионала. А Вячеслав Иванович в таких вопросах дилетантом точно не был.

Но сейчас перед ним сидела откровенно обеспокоенная женщина, вся властная твердость которой куда-то испарилась, пока она шла впереди Грязнова, приглашая его в гостиную. Татьяна Григорьевна как-то нервно теребила ухоженными пальцами с длинными сиреневыми, в блестках, ногтями – вот ведь, хоть и беда в доме, а маникюр свежий! – скатерть на столе. Грудь ее неравномерно вздымалась. Взгляд словно шарил по столу в поисках чего-то. Словом, беспокойство определенно овладело ею. И она, сильная, видно, женщина, отчасти даже и с командирским характером, как будто немного растерялась.

Грязнов задал вопрос: почему? Она что, как та кошка, которая чует, чье мясо съела? Возможно и то, что она, уже переговорив с какими-то там следователями-мальчишками, по ее мнению, решила, что все подозрения, которые могли бы возникнуть в отношении ее, уже развеялись? А теперь вдруг явился генерал, и с ним не поиграешь, как с теми, не накричишь, не нагрубишь, – вот отсюда и некоторая растерянность? Вполне, к сожалению, может быть. Вячеслав Иванович даже на миг пожалел ее – такую всю крепкую, сильную, симпатичную, с которой, даже в ее возрасте, совсем еще не поздно заниматься любовью, наслаждаться и дарить ей наслаждение, а не приставать с допросами – жесткими и, вероятно, оскорбительными. Но… такова жизнь: один убегает, другой догоняет, и с совершенно определенной целью.

Грязнов продолжительно вздохнул по поводу своих тайных мыслей и услышал в ответ точно такой же продолжительный вздох. Он едва не вздрогнул, уставился женщине в глаза и вдруг увидел, как ее встречный взгляд словно замылился, расплылся, потерял четкость, а по щекам ее быстро пробежали несколько слезинок, оставив в искусственном румянце заметные дорожки.

Вячеслав Иванович осторожно протянул руку и положил ладонь на ее вздрогнувшие пальцы. И этого ласкового, словно успокаивающего, жеста хватило для того, чтобы Татьяна Григорьевна уронила голову на его руку и зарыдала, громко и по-детски всхлипывая носом.

Наконец Татьяна Григорьевна подняла голову, смущенно посмотрела на гостя и сказала:

– Простите меня… пожалуйста. Я сама от себя не ожидала. Все время – одна, понимаете, Вячеслав Иванович? Одна… Дети взрослые, они так не переживают, они вообще восприняли его смерть как неизбежный факт… Долго не был, давно не виделись… Словно бы уехал в другой город, в другую страну… и пропал.

– Мне бы хотелось и с ними поговорить… если вы позволите, – негромко сказал Грязнов.

– Это ваше право, как я могу возражать? Но они будут только вечером. Юра – на работе, а Света – в институте. Вам придется долго ждать… Может, я сама могу вам как-то помочь?

Голос был тихий и жалобный. Таким тоном гостя не выпроваживают, а, наоборот, как бы сообщают, что ему сочувствуют и желают видеть.

Грязнов, правда, не удивился и как ни в чем не бывало поинтересовался:

– А вы его очень любили?

– Теперь уже не знаю, – помолчав, ответила она. – Раньше готова была убить. Даже планы мести строила. Но он не давал повода, понимаете? Он продолжал присылать с порученцем деньги. Большие деньги. В коротких записках передавал советы по тому или иному вопросу. Но не приезжал, не звонил. Словно исчез из жизни. Однако я все время как-то интуитивно, посторонне, чувствовала его присутствие где-то поблизости. И – чего греха таить? – ждала. Думала, опомнится. Я ведь могу его понять – куда мне против его молодой жены? Старая вешалка! – горько усмехнулась она.

– Вы неправы, – негромко прервал ее монолог Грязнов. – Не надо унижать себя. Возможно, в какой-то момент вы оба почувствовали, что просто надоели друг другу, и ваши отношения потеряли новизну. А отсюда и его выходки. Недаром же говорят: седина в голову – бес в ребро. Не нами придумано. Но вы ведь все время продолжали ждать его?

– Поначалу да. А потом и сама остыла. И ненависть за измену прошла. Осталась… как бы сказать поточнее? Неприязнь, пожалуй, да. Я подумала, что надо жить, потому что есть дети, которым я еще, кажется, нужна. И он им нужен. А если я ужесточу свои позиции в отношении его самого и новой его семьи, мои дети могут его окончательно потерять.

– Но ведь вы же, насколько мне известно, – опять извините, я пользуюсь, вероятно, не самыми надежными источниками, – вы же не согласились дать ему развод? Значит, на что-то надеялись?

– Бог с вами, Вячеслав Иванович! Кто вам сказал такую чушь?! Да я первая и предложила ему развод, как только узнала, что эта его… мадам, ну бывшая студентка его, бросив каких-то там своих обожателей, пустилась с ним во все тяжкие и у них будет ребенок. Это он сам отказался, мотивируя свой отказ тем, что хотел бы еще пожить так, в свободном браке, и проверить свои и ее чувства. Странно, потому что буквально во всех делах он казался мне мужчиной решительным и не терпевшим проволочек. А тут – такое… Ну я и промолчала.

– Странная постановка вопроса, правда? – спросил Грязнов.

– Знаете, Вячеслав Иванович, – немедленно возразила она, – я потом подумала и пришла к выводу, что, возможно, он по-своему прав. Скорее всего, он хотел проверить не свои чувства к ней, а ее – к себе. Насколько ее хватит ждать и терпеть, вот, видимо, в чем дело… Вам это может показаться странным, но я даже зауважала его за такую постановку вопроса. И поняла наконец, что это у него действительно очень серьезно. Не мальчишеская сумбурная страсть и не старческая похоть. Он, в общем-то, был всегда цельный мужик, если это вам что-то скажет о нем.

– Наверное, более умной и точной характеристики еще ни одна жена на свете не давала своему мужу…

– Вы таким тоном это произнесли… А сами, простите, женаты?

– Был. Очень давно. Детей нет. Сперва воспитывал племянника, сына сестры, а потом он перерос дядьку и стал всерьез воспитывать меня. Так и живем, я – там, а он – там. – Грязнов кивнул головой в разные стороны. – Но это не мешает мне ворчать на него, а ему покорно сносить мое ворчание.

– Но вы, надеюсь, не перестали из-за этого уважать женщин? – В ее вопросе почудилась Вячеславу Ивановичу определенная лукавость.

– Я?! – сказал он таким голосом, будто его глубоко оскорбили. – Да при виде красивой женщины!.. – со страстью воскликнул он, оборвав себя, что называется, на полуфразе и с укоризной покачал головой. – Да как вам такое могло прийти в голову!

– Это я уже заметила, – весело парировала она, но тут же снова стала серьезной. – Боюсь, что ждать вам придется долго, а на ваше согласие, Вячеслав Иванович, я как-то не могу рассчитывать, мне неудобно просить вас скрасить мое одиночество. Но, может быть, я могу предложить вам выпить хотя бы чашку чая? Или кофе, что вам больше нравится? Или рюмочку? А потом вы мне расскажете, что же на самом деле там произошло. Я ведь только слухами питаюсь, да и то лишь теми, которые приносят дети.

– С удовольствием, Татьяна Григорьевна.

– Мне не хотелось бы тащить все сюда, вы не обидитесь, если я приглашу вас на кухню? Там мне уютнее. Кстати, вы можете снять свой блестящий мундир, и вообще чувствуйте себя, как дома… Ой, простите мою случайную оговорку! – смутилась она.

«Ну оговорка-то, пожалуй, точно по Фрейду», – с удовольствием подумал Грязнов и без возражений снял и повесил свой мундир на спинку стула. И вопросительно уставился на хозяйку в ожидании указания, куда идти.

– Хотите, я вам нашу квартиру покажу? – В ее вопросе не прозвучало никакой двусмысленности.

– С удовольствием, – снова, но уже чуть хриплым голосом ответил Грязнов и стыдливо откашлялся.

– Пойдемте. – Она взяла его под локоть и потянула за собой.

Они осмотрели комнаты ее дочери и сына, потом небольшую диванную – бывший рабочий кабинет хозяина, переделанный под комнату для гостей, как определила ее Татьяна Григорьевна. Наконец, она привела его и в свою спальню. Видимо, приберегла напоследок.

Вроде бы тоже ничего особенного, но здесь чувствовался какой-то необъяснимый уют. Спокойные тона обоев и мебели, немного женской бижутерии на подзеркальнике. Цветы в вазе на подоконнике. Легкие занавески, а за ними – чистое голубое небо, и никаких стен и окон соседних домов напротив. Очень удачно.

Грязнов подошел к окну, посмотрел, восхищенно покачал головой и обернулся к Татьяне Григорьевне. Та стояла у кровати и, подняв обе руки к шее, пыталась что-то сделать у себя на шее, сзади. Пуговицу, что ли, расстегнуть?

– Вам помочь? – шутливо осведомился он.

– Я пытаюсь, – чуть покраснев, объяснила она, – помассировать себе шейные позвонки… Но что-то не совсем получается.

– Нет проблем! – с чувством ответил Грязнов. – Я вам помогу.

Она странно посмотрела на него:

– Вы уверены, что сможете?

Непонятно прозвучала фраза.

Но Грязнова, как известного Остапа Бендера, уже «понесло»!

– Давайте, давайте, не стесняйтесь! Я вам сейчас такой массаж сделаю, что вы на всю жизнь запомните. Не удивляйтесь… Я и это умею тоже…

Стало вечереть. К приходу детей они оба сидели за столиком на кухне и пили кофе.

Татьяна представила им Грязнова, объяснила, какие важные причины привели его в их дом, и попросила Светлану и Юрия помочь Вячеславу Ивановичу – честно и откровенно ответить на все его вопросы.

Грязнов, естественно, уже успел рассказать ей о том, что было самому известно, исключая лишь те факты, над выяснением которых в настоящий момент работала следственно-оперативная группа.

Дети не добавили фактически ничего нового к тому, что уже рассказала ему сама Татьяна. Видно, эта тема уже обсуждалась в семье, и все пришли к единому решению, отступать от которого не хотели. Так что в данном случае была просто соблюдена обычная юридическая формальность.

Юрий заметил, что от совершенно посторонних людей слышал, будто бы в руководстве компании возникали в последнее время какие-то конфликты, но в существо их он не вдавался, а с отцом на эти темы, по естественным причинам, никогда с глазу на глаз не разговаривал. Все беседы велись по телефону, как если бы отец стеснялся смотреть своему сыну в глаза. Просто иногда Виктор Альбертович давал ему некоторые советы, касавшиеся тактики общения с партнерами, ну и еще пару раз помог уже конкретно, когда Юрию предложили свою «крышу» сперва солнцевские ребята, а затем местная милиция. В обоих случаях конфликт словно погас сам, на корню, не успев как следует разгореться.

Мать об этих обстоятельствах до сих пор, оказывается, ничего не слышала – Юрий не делился с нею собственными заботами – и была просто поражена. И заметно, что искренне.

Короче говоря, Грязнов был теперь убежден, что «семейная версия» в расследовании может благополучно почить в бозе. И уже больше не возникать. И вовсе не надо было становиться великим психологом, чтобы задумываться о «преждевременной ясности».

Покидал Грязнов оказавшийся неожиданно гостеприимным дом, полагая, что ненадолго. Татьяна, естественно, уже успела поведать ему с печальной шутливой интонацией, как нелегко бывает ей в те долгие часы, когда дети заняты – кто в институте, кто на работе – и она в доме остается совершенно одна – ни друзей, ни подруг – так вот обернулась судьба. Вячеслав Иванович с благодарностью принял этот намек как предложение ему разделить это женское одиночество. Но единственное, о чем она попросила его серьезно, – это не приходить, а если это не удастся, то хотя бы не смотреть на нее во время похорон Порубова, где ей придется наверняка присутствовать в одной из главных, к сожалению, ролей – безутешной вдовы. Формально ж они не были разведены.

И Вячеслав Иванович понял ее осторожность – она могла ненароком выдать себя.

Грязнов пообещал, да он и сам не собирался ехать на похороны. Пусть теперь там поработают ребятки, пусть понаблюдают.

А садясь за руль, уже с хитрой улыбкой подумал о том, что если бы очень сильно захотел, то наверняка смог бы даже и украсть эту женщину на сегодняшнюю ночь – умаслить, придумать тысячи веских причин, наговорить с три короба, и она бы здорово украсила его просторное жилище, широкое и жесткое ложе в котором показалось бы им обоим мягчайшей из перин. Но… не следовало усложнять ей и без того нелегкую жизнь, не надо было даже малым намеком унижать перед детьми. А то они, отвечая на вопросы генерала, как он заметил, все же с легким недоумением поглядывали на мать, видимо, не в силах понять причины разительной перемены в ее настроении. Поэтому надо ей дать время опомниться, покончить со всеми траурными церемониями, вернуться к нормальному состоянию духа, а затем заново оценить и себя, и свои новые возможности. И вот тогда придет пора и ночных ее «побегов», и вообще любых поводов и способов «оторваться по полной программе», ибо потенциально – тоже интуитивно ощутил Грязнов – она, физически здоровая и телесно совершенная женщина, давно уже изголодалась по этому неведомому ей или, возможно, позабытому образу жизни.

Джичоева Турецкому удалось найти в Махачкале.

Густой мужской голос спросил по телефону, кто интересуется Эдуардом Алиевичем. Александр Борисович представился «по полной программе». В Махачкале повисла озабоченная тишина, но потом тот же голос сообщил – уже мягче, – что Эдуард Алиевич сейчас отдыхает, но его разбудят, и он подойдет к трубке.

Это хорошо, подумал Турецкий, что он звонил по нормальному телефону, а не с мобильного. Никакой зарплаты не хватит. А ему всего и надо было лишь узнать, когда может быть в Москве господин Джичоев, чтобы встретиться со следователем из Генеральной прокуратуры. Потому что в противном случае в Дагестан придется специально отряжать человека, который мог бы допросить на месте владельца компании «Анализ» в качестве свидетеля. А заодно выяснить, какого рода конфликт в руководстве компании мог бы стать поводом для убийства ее начальника службы безопасности.

Все это, но в мягкой и почти доверительной форме и изложил Турецкий самому Эдуарду Алиевичу, когда тот взял наконец трубку. Александр Борисович понимал, что «кавказскому человеку», да еще со сна, решительный и независимый тон может сразу не понравиться. Одно дело, если бы разговор происходил в Москве, но, когда он у себя дома, на Кавказе, лучше поначалу повести себя с ним предупредительно, для жесткости всегда найдется время и повод.

И – как в воду глядел. Джичоев заговорил так, будто делает одолжение Генеральной прокуратуре.

Да, он что-то слышал по поводу смерти генерала. Но так как в последние недели совершенно отошел от дел фирмы – интересно, когда он подходил к ним вообще? – то, естественно, и переключил свое внимание на другие, более важные для него в данный момент дела. И вместо того чтобы отвечать на вопросы, он начал расспрашивать, что ж произошло на самом деле? Действительно ли застрелили? Какие версии имеются на этот счет у следствия? Кто конкретно занимается расследованием? Ну и так далее.

Турецкий проявлял фантастическое терпение, надеясь, что в речах Джичоева хоть нечаянно прорвется нечто, что позволит сделать хоть какие-то выводы относительно конфликтов в компании, результатом чего и явилась эта разборка. Но ничего интересного не было. Джичоев уверял, что он сам, владея контрольным пакетом акций компании, фактически только числится ее хозяином, в то время как ею управляет второй соучредитель, господин Барканов. Он же и ставит в известность истинного владельца о планах и делах фирмы – информирует, одним словом, не больше.

Возникал вопрос: как же мог сенатор, которому по закону-то фирма могла принадлежать, но заниматься делами которой он просто не имел права, тем не менее руководил ею?

– Слушай, дорогой, – попросту, как соседу в застолье, сказал Джичоев, – кто тебе там, в Москве, сказал, что нельзя? Это когда денег нет – тогда действительно, наверное, нельзя. А когда есть, и много, все можно, уважаемый! Там у нас, – он в первый раз назвал компанию, говоря о ней «у нас», – один умный человек есть, Олейник фамилия. Если что надо узнать, у него спроси, он про все в курсе. А про генерала что тебе скажу? У него, я слышал, баба молодая была. Очень может быть, что в ней причина.