Гений пустого места Устинова Татьяна

– Галя – человек тоже… своеобразный. Но тем не менее никто из нас не кричит, что ты должен с ней расстаться, потому что мы не понимаем, что такой… своеобразный человек делает рядом с нашим лучшим другом!

– Хорошо, – согласился Хохлов мрачно. – Уела.

– У Димона тоже какие-то постоянные проблемы с Кузей, – продолжала Ольга. – И чем дальше, тем хуже.

– Надеюсь, на Димоне Кузя не собирается жениться?

Ольга улыбнулась:

– Жениться не собирается, а работать он ему не дает.

– Как Кузя может помешать Димону работать?

– Кузя – его зам по науке, – печально сказала Ольга. – Помнишь, давно, лет пять назад, его выдвинули на руководящий пост и с тех пор все никак не задвигают? Ну, тогда у него, единственного в отделении, была научная степень! В то время вообще в институте никакой работы не было, и людей тоже, и выбирать было не из кого, вот Кузю и назначили!

Хохлов подумал. Он совершенно забыл о том, что Кузя занимает этот самый «руководящий пост» в научном институте, где они все когда-то проходили практику.

Пилюгин вернулся туда на работу после нескольких лет мытарств по всякого рода сомнительным конторам, которые продавали никому неведомые акции, компьютеры, лыжные ботинки и немецкие тренажеры. Димон тоже какое-то время продавал все это – нужно же было кормить семью! – и при первой возможности вернулся в родной институт, но уже не просто научным сотрудником, а начальником. Все сложилось более или менее удачно – у него было подходящее образование и некоторый управленческий опыт, пусть и накопленный в «Рогах и копытах», но вполне реальный. Формулы он больше не писал – на Кузином языке это называлось не «писать», а «гонять», – зато занимался поиском проектов, под которые можно получить деньги, выбиванием правительственных грантов, распределением должностей, то есть выполнял «грязную работу», по мнению все того же Кузи.

– И что там у них с Димоном? Диалектические противоречия?

– Ну да! – сказала Ольга с досадой. – Кузя три часа назад приехал, и они все три часа до твоего появления ругались! Без остановки. Кузя возражает против контракта с автомобилистами. Он говорит, что это не чистая наука, а какая-то прикладная хрень, не достойная внимания. Еще он возражает против контракта с тобой, потому что у тебя мелкие и дурацкие идеи. Он возражает против китайцев, потому что…

– Стоп, – сказал Хохлов устало. – Я ничего этого не знал.

– Димон тебе специально не говорил, потому что он считает, что это исключительно их дело, то есть его и Кузи, и они должны в нем сами разобраться.

– Да пусть разбираются! – перебил Хохлов. Злость на Кузю наконец-то преобразовалась в нечто конкретное, как будто вода перелилась в форму и застыла на морозе.

Ну вот, теперь все понятно! И главное, объяснимо! Сейчас он пойдет и всласть поцапается с Кузей именно из-за работы, а вовсе не из-за Арины! Кузя считает, что отделение не должно заниматься его, хохловскими, заказами?! Заказами, за которые уже давно заплачены деньги?! Которые нужны Хохлову как воздух?! Эти заказы недостаточно хороши для Кузи, как для большого русского ученого?! Ну, погоди же, сейчас я с тобой разберусь!..

– Митя, Митя, – тревожно позвала Ольга. – Перестань рыть копытом землю и пускать из ноздрей пар! Димон просил тебе не говорить, а я сказала…

– А что, виден пар? – вопросил Хохлов.

– Еще как видно! Прямо валит!

– Ну, тогда в самый раз! Я пошел!..

– Митя!

Хохлов распахнул дверь, ввалился в гостиную, пару раз пыхнул ноздрями, пару раз поскреб копытом паркет, приготавливаясь атаковать. Пилюгин и Кузя посмотрели на него с одинаковым удивлением.

– Что я слышу? – спросил Хохлов с любезной улыбкой. – Господа научные работники еще не брались за расчеты, которые были им заказаны летом, правильно я понимаю?! И не брались они потому, что до сих пор не могут договориться, как мои расчеты совместимы с их научным подходом и всеобщей гениальностью?!

– Ольга, – простонал Димон. – Я же просил!..

– Твои расчеты – говно, – заявил Кузя, положил ногу на ногу и той, что сверху, стал качать. Зеленый бумазейный носок у него протерся, и палец, тоже немного позеленевший от носка, выглядывал из дырки.

– Мам, я, наверное, спать пойду, – сообщил Степка. – Вы только громко не орите, а то Растрепку разбудите, и тогда мама будет с ним сидеть, а ко мне не подойдет.

Степка вылез из-за стола, немного повисел на вделанном в дверной проем турнике – оголился худосочный живот с ребрами наперечет, – после чего ушел в глубину ярко освещенного коридора. У Пилюгиных была большая квартира, и коридор в ней большой, и света всегда много.

Потом сын вернулся. Родители закатили глаза и спросили, почему ребенок никогда не может уйти спать с первого раза, и тот им объяснил, что пришел спросить у Хохлова, придет ли тот на его выступление. Степка занимался какими-то очень сложными спортивными танцами, и, по словам родителей, делал это виртуозно.

Хохлов обещал, что придет. Он понятия не имел, когда состоится выступление и где, но спрашивать не стал. Видимо, он должен был знать и забыл, а обижать Степку ему не хотелось.

Степка опять скрылся в коридоре, и только было разъяренные быки повернулись друг к другу и нагнули головы, чтобы вонзить рога, как Степка появился снова и объявил, что Растрепка уже давно орет из своей комнаты, просится на горшок, а его никто не слышит.

Ольга ринулась высаживать Растрепку на горшок, и Степка двинулся следом.

Впрочем, через некоторое время он вернулся, подошел к Димону, важно чмокнул его в щеку и сказал:

– Пока, пап!

Разъяренные быки следили за ним налитыми кровью глазами.

Димон почесал его за ухом, повернул и слегка поддал коленом под зад, но Степка опять вернулся и сказал, что всем остальным он тоже желает спокойной ночи.

Быки вразнобой попрощались.

Степка хотел еще что-то добавить, но Димон как-то очень ловко перекинул его через плечо, хотя тот был довольно длинный, и понес по коридору в сторону спальни.

– Значит, мои расчеты – говно?! – начал Хохлов. – И как это понимать?! Тебе чего, деньги не нужны, ученый хренов?! Я к вам и обратился только потому, что Димон мой друг! Да я мог эти расчеты где угодно заказать!

– Ну и валяй, заказывай! – ответил Кузя, встал и подтянул брюки. – Валяй, валяй! Нашему отделению это дерьмо не нужно! У нас ученые работают, ученые с большой буквы!

– Пошел ты!..

– И я не позволю своим сотрудникам тратить рабочее время на обсчет аэродинамики твоих идиотских труб!

– А твои сотрудники зарплату какую получают?!

– Ну и что, блин! Неужели самое главное в жизни – это зарплата?!

– Нет, ты мне ответь!.. Какую зарплату получает средний сотрудник вашего отделения?!

– При чем тут зарплата?! Вам, капиталистам, только деньги и важны, а нам…

– Кузя! – уже окончательно взъярился Хохлов. – Ты мне можешь ответить, сколько получают твои научные работники?!

– Ну, четыре восемьсот, и что?!

– А сколько бензин стоит, ты знаешь?! Один литр бензина?!

– На х… мне сдался твой бензин?!

– Если девяносто пятый, то восемнадцать рублей литр! Ты где живешь, черт тебя возьми?! На Луне, твою мать?! Там, может, бензин до сих пор по восемнадцать копеек?!

В комнату быстро вошла встревоженная Ольга и плотно прикрыла за собой двустворчатые двери:

– Тише! – сказала она укоризненно. – Вы в приличном доме, где есть дети!

– Дети тоже должны знать, что интересы науки…

– А я тебе, кретину, за исследование этих самых труб пятьдесят тысяч долларов заплатил! Пятьдесят! Если даже их поровну поделить на всех сотрудников вашего, блин, отделения, все равно получится больше, чем четыре восемьсот!

– А мне плевать на деньги! И кто не может за зарплату работать, пусть выкатывается к чертовой матери в коммерческую палатку, пиво продавать! Или в армии служить!

– Да чем тебе обсчет моих труб не угодил?! Тем, что трубы от газопровода, а не от космического аппарата?!

– Тем, что твои трубы ничего не добавляют к научному пониманию процесса!

– Какого процесса, Кузя?! – спросил Хохлов, которому вдруг как-то моментально осточертел весь этот спор, и он словно увидел себя со стороны. Увидел и не понял, чего ради он так-то уж старается!..

Кузя подумал секунду, а потом выдал:

– К процессу турбулентного течения газа в турбине! Именно этой проблемой занято наше отделение!

– Ваше отделение было занято этой проблемой еще в девяносто первом году, когда мы институт окончили! И с тех пор ни хрена не продвинулось! Турбулентное течение газа в турбине по-прежнему остается загадкой для всего прогрессивного человечества! Так, может, вы пока на досуге обсчитаете мои дурацкие, дешевые и ненаучные трубы для газопровода?!

Так как Хохлов спрашивал – именно спрашивал, а не орал просто так, – Кузя решил, что победил в дискуссии, а потому ответил очень твердо и очень солидно:

– Нет.

Хохлов опешил:

– Что – нет?

– Наше отделение, – веско сказал Кузя, – не станет заниматься твоими трубами. Я Димону уже говорил. Если он взял у тебя деньги, значит, он должен их тебе вернуть. Мои сотрудники…

– Они такие же твои, как и мои, – тихо сказал Пилюгин.

Оказалось, что он давно уже отнес Степку, вернулся в комнату и слушает их со странной, болезненной улыбкой на лице. Ольги, наоборот, не было видно.

– Наши с тобой сотрудники, – продолжал Пилюгин, – хотят зарабатывать, Кузя. Ну, хоть что-нибудь. Им всем по памятнику нужно поставить на Аллее звезд, что они не бросают работу и не уходят, как ты говоришь, пиво продавать. Они из последних сил держатся, ты понимаешь или нет? Мне… – Он замолчал на секунду, и Хохлову показалось, что замолчал для того, чтобы удержать себя в руках, не сорваться в крик и битье посуды. – Мне очень трудно достаются заказы, Кузя. И то, что они у нас есть, и отделение все еще не пошло по миру, это только моя заслуга. Я тебе точно говорю.

– Засунь свои заказы себе в задницу, – сказал Кузя. Ему было весело. – Поду-умаешь, какой финансист! Зачем ученым, теоретикам, заметь, обсчет какого-то пошлого заводского оборудования? Может, мы тогда в колхоз всем отделением двинем, как при советской власти, а? Картошку убирать, вместо того чтобы наукой заниматься.

– Обсчет труб – это ближе к науке, чем картошка, Кузя!

– Да я даже говорить об этом не хочу. Не будем мы заниматься всякой лажей, и точка, все! Я твой зам по науке!

– Да, ты мой зам по науке, – все так же тихо и грозно подтвердил Пилюгин. – И я имею полное право…

– Никаких прав ты не имеешь, – радостно заявил Кузя и опять залихватски подтянул брюки. – Не ты меня назначил, и убрать меня ты не можешь! А без моей подписи не будет никаких обсчетов!

Хохлов переводил взгляд с одного на другого. Открывая дискуссию, он не был готов к глубине диалектических противоречий, которые вырисовывались между Пилюгиным и Кузминым. Он собирался просто всласть поцапаться с Кузей из-за того, что тот вздумал жениться на Родионовне, что, по мнению Хохлова, не лезло ни в какие ворота. Всерьез обсуждать интересы своей работы, а также работы научного отделения он не был готов.

– Съел? – спросил Кузя у Пилюгина. – Не подавился? И пусть Митяй завтра же забирает свое бабло и тащит его в какой-нибудь НИИ, где все в носу ковыряют, и пусть ему там трубы и обсчитывают! А мы не будем!

– Да это несерьезный разговор! – сказал Хохлов с досадой. – Ты чего, бредишь, Кузя?! Ну, ладно, побазарили про интересы науки, и хватит уже! Я же не просто так денег дал, я за работу заплатил! И мне нужно, чтобы она была сделана.

– Так пусть ее сделают в какой-нибудь научной помойке, а не в самом лучшем авиационном институте страны!

– Так самый лучший институт как раз и занимается аэродинамикой!

– Но не такой примитивной, не примитивной, – пропел Кузя.

Он был счастлив, ему казалось, что он победил, а ему было так важно победить этих двоих хоть раз в жизни!

Они всегда его считали чудаком, почти кретином, и прощали ему странности только «за гениальность», а вот сейчас он им и без всякой гениальности покажет, где раки зимуют! Не даст он проворачивать всякие сомнительные аферы! Именно он, Дмитрий Кузмин, кандидат технических наук, заместитель начальника отделения, призван соблюдать интересы науки, и он их соблюдет, чего бы ему это ни стоило!

Вон как растерялись голубчики, смотрят друг на друга, как будто чего-то не понимают! А что тут понимать?! Ясно сказано – не будет теоретическое отделение ковыряться в каких-то ерундовых производственных обсчетах! Он, Дмитрий Кузмин, не позволит!..

Он всегда был умнее их в той науке, гранит которой они грызли вместе столько лет! Он раньше всех защитился, он писал самые забойные научные статьи, он почти сделал гениальное открытие! Не повезло – оказалось, что лет за десять до него такое же открытие сделал какой-то американец, хотя Кузя шел другим путем! Другим, совершенно другим!.. Он был умнее их, и все равно они постоянно оказывались впереди, им доставались самые красивые девушки, самые модные джинсы и самый дорогой портвейн! Вот теперь посмотрим, чья возьмет, – покрутитесь-ка, поюлите, поуговаривайте меня! А я не дамся! Мне-то что? Мне от ваших пятидесяти тысяч хорошо если штуку отстегнут, а я и без вашей штуки нынче полный кум королю и сват министру!

– Нам все равно нужны деньги, – произнес Пилюгин, и Кузе показалось, что он слышит умоляющие нотки в его голосе. – У нас дом не достроен, пол-отделения в общаге живет! Дом же паевой, нам нужно деньги вносить! А откуда я их возьму, если ты все мои заказы…

– А вот это мне по барабану, – перебил его Кузя, – где ты их возьмешь! Я сам в общаге пятнадцать лет живу, и ничего, все у меня нормально! И остальные пусть поживут! Ты-то чего переживаешь, Димон? Ты же сам в полном шоколаде!

– Стоп, – приказал Хохлов. – Димон, это что значит? Неужели мой заказ не будет выполнен?! Осталось три недели до моей поездки на завод!

– Подожди, – попросил Пилюгин, – подожди, Мить, мы же еще ни о чем не договорились!

– Считай, что договорились! – сказал Кузя, сел и опять стал листать журнал. – В моем отделении коммерции никогда не будет!

Он пролистал несколько страничек и добавил громко:

– О! Опять бабы голые! Слушай, Митяй, а ты интернетскую порнуху смотришь?..

– Я тебя убью, – вдруг отчетливо выговорил Пилюгин, быстро подошел и неловким движением стукнул Кузю по уху. Тот – от изумления, наверное, – ойкнул, завалился на бок и взялся за голову.

– Э! Э! – предостерегающе начал Хохлов, когда Пилюгин полез за завалившимся Кузей на диван с явным намерением еще раз ему двинуть. – Димон, ты что?! Ты чего?! Кончай, Димон! Хорош, тебе говорят! Вот ё-моё!

На диване продолжалась потасовка, совсем не мужская, а какая-то кошачья – там что-то возилось, двигалось, пищало и перекатывалось с боку на бок!..

Хохлов глупо бегал вокруг и пытался оторвать закадычных друзей и коллег друг от друга, и все ему не удавалось, но потом он вдруг сообразил, как нужно действовать, тоже залез на диван и моментально разбросал их в разные стороны.

Они тяжело дышали и косили бешеными глазами. У Кузи ухо было красным, и воротник коричневого свитера с одной стороны оторван. У Пилюгина красной была щека и весь вид помятый.

– Оборзели?! – спросил Хохлов. – Совсем?!

В это время Кузя приподнялся и потянулся, потом ухватил Пилюгина за рубаху и рванул так, что сильно затрещало, и Хохлов съездил ему по руке. Рука убралась.

– А чего он лезет?! – через некоторое время спросил Кузя. – Это он первый начал!

– Убью, – тяжело дыша, пообещал Пилюгин еще раз. – Ты мне жить не даешь, скотина! Нормально работать не даешь!

– Да что ты знаешь про работу!..

– А ты что знаешь!..

– Молчать! – гаркнул Хохлов. – Молчать и слушать сюда!

Заглянула Ольга, быстро окинула взглядом поле недавней битвы и нынешнюю диспозицию и опять убралась, дверь за ней плотно затворилась.

– Значит, так, – объявил Хохлов. – Плевать я хотел на ваши… внутренние противоречия. Мне заказали трубы для газопровода. Заказчик у меня серьезный. Завод должен эти трубы сделать, и простаивать он не может. Если я не получу обсчеты, особенно по прочности, ровно через три недели, я сам лично утоплю в Москве-реке вас обоих. Кому не понятно, поднимите руки!

– Пошел ты!.. – выругался Кузя, дернул шеей и двинул локтем в пространство.

– Все обсчеты будут, – сказал Пилюгин одновременно с ним и ничем двигать не стал. – Не волнуйся, Митяй.

– Не волнуйся, черт возьми! Как мне не волноваться, когда вы тут такие коленца выкидываете! И вообще, я сюда ночевать приехал. Я спать хочу, а не демагогию вашу слушать!

– А тебя чего, Галчонок выгнала? – заинтересованно спросил Кузя и перестал тереть пострадавшее в бою ухо.

– Тебе, Кузмин, как будущему молодожену, это, конечно, покажется странным, но никто меня ниоткуда не выгонял, – злобно сказал Хохлов. – Димон, я иду спать!

– Ольга тебе постелит.

– Я давно постелила, – раздался из-за двери приглушенный голос. – Вы перестали драться или еще будете?

– А я домой пойду! Чего мне по чужим хоромам ночевать? – заявил Кузя.

– Да тебя и не приглашает никто, – пробормотал Хохлов.

– Я тебя провожу, – предложил Димон Кузе. – Еще два слова скажу!

– Какие еще два слова, все равно ничего… – голосом ломаки и строптивца начал Кузя, но Пилюгин уволок его в коридор, и бормотание стало неразборчивым.

– Всем пока! – неизвестно зачем объявил Хохлов и потащился по широкому и светлому коридору в сторону гостевой спальни, где он тысячу раз ночевал, трезвый, пьяный, счастливый, несчастный, озлобленный на весь мир, любящий все человечество, раздавленный в прах, готовый к свершениям, унылый, веселый, какой угодно.

В спальне он стянул с себя одежду, пошвырял ее в кресло, решил, что душ принимать не станет – все равно ведь спать одному! Стоя в одних трусах, изучил себя в зеркале, очень от этого расстроился, упал на кровать и стал думать о том, что Кузя кретин, а у Димона, пожалуй, сложное положение.

Еще он подумал о том, что у него самого тоже положение не так чтобы суперлюкс, потому что пролететь с таким заказом, как фанера над Парижем, он не может себе позволить, значит, должен или прибить Кузю насмерть, или найти другую контору для обсчета его драгоценных труб, а времени на это оставалось маловато. Да еще и не всякой конторе такие сложные расчеты можно доверить.

Еще Хохлов подумал о том, что Родионовна тоже влипла, потому что жить с Кузей невозможно, он лампочку и ту не умеет вкрутить, и даже думать об их совместной жизни противно, и Хохлов решил не думать, но все-таки думал, а потом пришел Кузя и стал вкручивать в люстру лампочку с противным продолжительным звуком – вж-жик, вж-жик…

– Пошел ты!.. – сказал ему Хохлов и проснулся.

В комнате не было никакого Кузи, и лампочек, как это ни странно, никто не вкручивал. Из кучи одежды, валявшейся на кресле, звонил мобильный телефон, заходился длинным жужжанием.

Хохлов посмотрел на часы. Третий час – самое глухое и мрачное ночное время.

Кого разбирает звонить в третьем часу ночи ему на мобильный?!. Или номером ошиблись?!

Сделав над собой все необходимые усилия, он выбрался из теплой постели, увяз ногой в одеяле – в этом доме любили толстые, теплые, безразмерные одеяла – и взял трубку в ту секунду, когда телефон перестал звонить.

«Непринятый вызов» было написано на экранчике, и Хохлов собрался было послать телефон куда подальше, но тут снова зажужжало – вж-ж, вж-ж!..

– Але! – сказал он в трубку. – Але, чего вам надо среди ночи?!

– Хохлов? – спросили из трубки очень по-деловому и как-то буднично, словно не было ничего странного в том, что у человека в третьем часу из мобильного телефона спрашивают фамилию.

С Хохлова мигом слетел весь сон:

– Да.

– Дмитрий Петрович?

Он помедлил.

Мать или отец, пронеслось в голове стремительно и закрутилось водоворотом. Кто из них?..

– Але, это Хохлов Дмитрий Петрович?

– Да.

– Так приезжайте. Контору вашу ограбили.

Хохлов ничего не понял.

– Вы чего, не проснетесь никак, что ли? Из милиции с вами говорят! Приезжайте, ограбили вашу контору! Сигнализация сработала! Без вас мы не обойдемся. А вы где? Далеко?

От облегчения, оттого что – господи, спасибо тебе! – всего-навсего ограбили его контору, Хохлов сел в кресло, прямо на кучу одежды, и вытер совершенно сухой лоб.

– Але, вы меня не слышите? Или слышите?!

– Слышу.

– Вы где? Долго вам ехать?

– Пять минут, – ответил Хохлов. – Сейчас приеду. А вы ничего не путаете? Точно мою контору ограбили?

– Послушайте, мужчина, – сказал голос в трубке, – мы ничего не путаем. Офис научно-производственного объединения «Технологии-21» по адресу: улица академика Иоффе, один. Это ваш?

– Мой, – признался Хохлов. – А правда, «Технологии-21» глупейшее название?

Он еще не отошел от испуга, но голос в трубке не мог этого знать.

– Чего?

– Ничего, извините, – быстро сказал Хохлов. – Я буду минут через пятнадцать, я тут недалеко.

– Да уж постарайтесь.

Он быстро одевался и ни о чем не думал.

Ну, ограбили и ограбили, мало ли что!.. А может, ложная тревога. Впрочем, у него в конторе и красть особенно нечего! Офис – несколько комнат, где сидят секретарша, несколько инженеров, парочка юристов, Лавровский, работа которого заключается в том, что он должен обновлять и корректировать сайт компании, и престарелая бухгалтерша в шали и пластмассовых очках. Бухгалтершей Хохлов особенно гордился, потому что она была коршуном. Орлом она была. Вернее, орлицей.

Вальмира Александровна – так ее звали, и, видит бог, она решительно не могла бы быть Марией Ивановной или Настасьей Петровной. Она являлась виртуозом бухгалтерских отчетов, и нынешние профурсетки в подметки ей не годились! Она знала наизусть все нормативные акты, все формы отчетности и все время с энтузиазмом познавала новые, как поэму читала. Она вела дела Хохлова с филигранной четкостью, как турецкий лоцман ведет по Босфору американский авианосец, и ни разу не напоролась на мель. Хохлов знал по крайней мере два случая, когда нечистые на руку конкуренты, акулы капитализма, так сказать, пытались подкупами и посулами переманить могущественную Вальмиру на свою сторону, но она осталась ему верна, и эта ее вера щедро оплачивалась шефом. На Восьмое марта Хохлов первым делом покупал подарок ей, а уж потом всем остальным женщинам его жизни.

Он улыбнулся, натягивая штаны. А если и в самом деле украли что-то нужное?.. Компьютер, к примеру, или ее драгоценную бухгалтерскую базу? Вот тогда будет шум на весь мир, вот тогда она себя покажет, его любимая и незаменимая! Придется ментам на самом деле жуликов поискать, иначе орлица Вальмира их живьем склюет!

Он натянул свитер, на ощупь умылся в ближайшей ванной, вытерся полотенцем для рук, выдавил на указательный палец немного пасты и потер зубы – почистил вроде. Чище они, конечно, не стали, но во рту посвежело, и на том спасибо!

Он вышел в коридор, постоял, прислушиваясь, и, крадучись, стал пробираться к двери.

Где у них свет зажигается, слева или справа? Забыл! Станет искать, еще свалит чего-нибудь, всех перебудит! Вроде слева. Или нет, справа! Это когда заходишь в квартиру, то слева, а если с этой стороны…

– Митяй?! – Шепот был громкий, театральный такой шепот.

– Не ори.

– Я не ору! А ты гулять, что ли, собрался?!

– Свет слева или справа? – спросил Хохлов, и Пилюгин подошел и зажег свет.

– Ты чего, лунатик, Хохлов?!

– Мне сейчас менты позвонили. – Он быстро обувался и на Пилюгина не смотрел, а зря. При слове «менты» генеральный менеджер научного отделения как-то странно и театрально подался назад, налетел на вазу, та зашаталась, загремела, и они оба с двух сторон кинулись и подхватили ее, чтобы не упала.

– Ты чего, Димон?

– А что… случилось?

– Говорят, контору мою… того… Грабанули.

– Как?!

– Да откуда я знаю – как?! Короче, я поехал.

Пилюгин смотрел растерянно, словно ждал известий о начале третьей мировой войны, а оказалось, что разведка ошиблась и грядет не третья мировая, а митинг пенсионеров в защиту коммунистов Монголии.

– Подожди, – сказал он после некоторой паузы и помотал головой, будто стряхивая наваждение, – я с тобой. Мне только одеться нужно.

– Ничего тебе не нужно. Иди, ложись.

– Митяй, я с тобой.

– Да не надо мне твоих геройств! – сказал Хохлов сердитым шепотом. – Ехать две минуты, машина под окном, ничего со мной не случится! Давай, все, пока, Димон!

Он одернул курточку «суперагента», тщательно обмотал шею клетчатым шарфом, натянул перчатки, заправил их под манжеты и только после этого вышел за дверь.

В подъезде было непривычно холодно, и чувствовалось, что за кирпичными стенами – Великая Стужа. Хохлов заранее поежился и натянул на голову капюшон, и все равно мороз, вломившийся с улицы в дверной проем, дохнул в лицо, пробрал до костей.

– У-ух! – проревел Хохлов и щелкнул зубами.

Кожа на лице затвердела, и скальп, кажется, затвердел тоже. Курточка зашуршала, как бумажная, – промерзла моментально и насквозь. То, что было ниже курточки, привычно и болезненно задеревенело. Хохлов сначала быстро шел, а потом побежал к своей машине, но бежать было тяжело – мороз не давал дышать, Хохлов закрыл перчаткой рот и нос и вновь перешел на шаг.

Грядет второй Ледниковый период. Динозавры и прочие, кто не сумеет приспособиться, вымрут, и им на смену придут более совершенные существа. Про себя Хохлов знал, что точно вымрет, особенно если в ближайшее время не сменит курточку на бараний тулуп или медвежью доху. Что там у нас думают защитники природы относительно тулупов и шуб? Каким таким синтетическим мехом можно прикрыть замерзающее тело, когда мороз тридцать градусов держится уже полтора месяца, и вечная мерзлота воцарилась вокруг – промерзли асфальт, земля, стены домов?! Когда изобретут искусственный мех, который будет греть, как настоящий, и сколько на его изобретение пойдет так называемых «технологических усилий»?! То есть сколько нужно будет света, тепла, электричества – суть нефти, газа и воды?! И как именно станет работать химический завод, производящий этот самый греющий искусственный полимер, и как именно этот завод станет загрязнять окружающую среду, какую воду он начнет сливать в очередное озеро Байкал и какой дым выпускать в атмосферу?!

Профессор Авербах Виктор Ильич, когда-то преподававший у них в аспирантуре газодинамику, любил повторять, что величие человеческого разума подчас заключается вовсе не в том, чтобы сделать сумасшедшее научное открытие, а в том, чтобы вовремя остановиться и никакого открытия вовсе не делать, если последствия его туманны и непонятно, как оно повлияет на дальнейшую жизнь всего прогрессивного человечества.

Правда, добавлял Виктор Ильич, справедливости ради нужно заметить, что история не знает таких примеров. Любопытство всегда оказывается сильнее здравого смысла, и осознание того, что ответ на вопрос вот-вот будет найден, полностью затмевает осознание чудовищности самого вопроса.

Кое-как, не с первой попытки, Хохлов вставил ключ в замок и потянул дверь на себя, и конечно, она не открылась, потому что примерзла, и он стал дергать ее и потряхивать, очень осторожно, чтобы не оторвать ручку. С ним уже была такая история, и пока на сервисе ручку не приделали обратно, он влезал в джип через багажную дверь. Наверное, с неделю так лазал. У дома на него никто не обращал внимания, а вот у конторы, когда он появлялся из багажника, сдавая задом и нащупывая ботинком землю, все сотрудники радовались и даже специально выходили посмотреть, как начальник «дает гастроли», и приводили своих знакомых.

А что он станет делать, если машина не заведется?.. Вот что делать? Пешком не дойти – замерзнешь, как Скотт во льдах Антарктики, в четырехстах метрах от человеческого жилья!

А ничего я тогда не стану делать, решил Хохлов и повернул в зажигании ключ. Не поеду, и все. Вернусь к Пилюгиным досыпать. Там тепло, одеяло громадное, как парашют, и уютное, как плюшевый мишка, и наплевать мне на все, красть в конторе особо нечего!..

Машина завелась – умница, хоть и старушка! И в тот момент, когда двигатель вдруг закашлялся, а потом все-таки заурчал, утробно, устойчиво, он вспомнил.

Вспомнил, и пот прошиб его, несмотря на мороз.

В сейфе лежат деньги, целая куча. Как он мог про них позабыть?!

Третьего дня он оставил в сейфе сто тысяч североамериканских долларов в толстеньких, упитанных пачках, перетянутых банковскими резинками. Он оставил их в офисе, потому что банк, в котором обслуживались Хохлов и его контора, был в Москве, а в столицу, хоть до нее всего двадцать три километра, он наведывался не каждый день.

Целый пакет денег, господи Иисусе!.. На пакете нарисованы синие розы и лиловые ромашки, а внутри – сто тысяч долларов!

Хохлов нажал на газ и, поминутно оглядываясь, стал подавать назад, ничего не видя сквозь замерзшее стекло.

«Если украли деньги…» – начал было думать Хохлов и до конца недодумал. У него наступал короткий мозговой паралич, как только он представлял себе, что денег в сейфе нет. Украли.

Он выехал на пустую улицу с желтым пятном света единственного фонаря и нажал на газ. Снег под фонарем лежал белой плотной неживой массой, не искрился и не играл, должно быть, от мороза.

Городок спал – в столичных пригородах спать ложатся рано и спят крепко, потому что нет в них ночных клубов, казино и открытых до утра дансингов. Только залы игровых автоматов, призывно сияющие солнцами, молниями и «зигзагами удачи», но у жителей денежек, как правило, не слишком много, и они спускают их менее охотно, чем в столице.

Памятник Циолковскому в серой морозной пленке казался не таким громадным и чуть более человечным, как будто каменное изваяние съежилось от холода на своем пьедестале. Сквер был совершенно темен и от того похож на Шервудский лес – непроходимая чаща посреди спящих домов. На его освещение средств всегда не хватало, и почему-то иллюминированным оказалось только одно дерево на самом углу. Голые, обмороженные ветки были кое-как опутаны гирляндой. Гирлянда горела синим больничным огнем, и Хохлову казалось, что весь городок – это огромная больничная палата, а на углу, где дерево, медсестринский пост.

Он свернул направо, на центральную улицу имени Жуковского. Улица была длинная и прямая и упиралась прямо в небо, подсвеченное снизу лихорадочным желтым заревом. Там была Москва, вечно не спящая, громадная, ледяная, взбудораженная, прорезанная автомобильными фарами и закованная в транспортные кольца, ночью гораздо более опасная, чем днем, и гораздо более притягательная – ибо «ложишься спать с красавицей, а встаешь с трактирщицей»!

Хохлов думал обо всем этом, только чтобы не думать о деньгах, оставленных в конторском сейфе, а потом, свернув налево, увидел милицейский «газик» и…

… и проснулась от того, что сильно хлопнула входная дверь и с улицы ворвался морозный воздух и заклубился, как в черно-белом кино про сибирские стройки.

Комендантша общежития баба Вера страсть как любила черно-белые фильмы про стройки.

Она зевнула, проворно спустила ноги с топчана, поправила коричневый пуховой платок, завязанный крест-накрест, и выглянула из-за фанерной перегородки.

– Хто там?

Человек, вошедший с улицы, сразу не ответил, и баба Вера, не признавшая его, переспросила еще строже:

– Вы куды?!