Плененная королева Уэйр Элисон

Глава 1

Париж, август 1151 года

Господи Боже, не дай мне выдать себя, безмолвно молилась королева Алиенора, с изяществом восседая на резном деревянном троне рядом со своим мужем, королем Людовиком. Королевский двор Франции собрался в мрачном гулком зале Дворца Сите, который занимал половину острова Сите на реке Сене и выходил на громаду собора Нотр-Дам.

Алиенора всегда ненавидела этот дворец с его мрачной, крошащейся каменной башней и темными, холодными комнатами. Она пыталась украсить гнетущий зал дворца дорогими гобеленами из Буржа, но тот все равно оставался суровым и угрюмым, несмотря на лучи летнего солнца, проникавшие сюда сквозь узкие окна. Ах, как тосковала она по изящным замкам своей родной Аквитании, построенным из светлого податливого камня на вершинах поросших сочной зеленью холмов! Как ей самой не хватало Аквитании и того мира на избалованном солнцем юге, который она вынуждена была покинуть столько лет назад. Но Алиенора давно научилась управлять своими мыслями и не пускать их в опасную сторону. А если это все же случалось, то она боялась сойти с ума. Нет, сейчас надо сосредоточиться на церемонии, которая вот-вот начнется и на которой она должна наилучшим образом сыграть свою королевскую роль. Алиенора столько раз обманывала надежды Людовика и Франции – чаще, чем они об этом догадывались, – что теперь-то уж постарается выглядеть как можно лучше.

Перед королем и королевой толпилась высшая знать и вассалы Франции, пестрая шайка в мехах и в алых и коричневатых одеяниях, а также знатные представители Церкви, все, кроме одного, облаченные в сверкающие, шуршащие одежды. Собравшиеся ожидали извещения о конце войны.

Людовик казался изможденным и усталым, на щеках его все еще играл нездоровый румянец – последствия лихорадки, на несколько недель уложившей короля в постель. Но теперь он, подумала Алиенора, хотя бы на ногах. Конечно, королю о том, что он должен подняться с постели, сказал Бернар Клервоский, этот всюду сующий нос аббат, который стоит в стороне, в одеянии из суровой ткани, а когда говорил Бернар, Людовик и весь остальной христианский мир неизменно подпрыгивали.

Алиенора не любила Людовика, но была готова на многое, чтобы избавить его от лишних забот, в особенности теперь, когда король сдал духом и телом, а сама она чуть не тряслась от стыда и страха перед возможными последствиями ее разоблачения. Алиенора считала себя в безопасности, думала, что унесет тяжкий грех с собой в могилу. Но вот теперь тот единственный человек, что мог невзначай, жестом или взглядом, выдать ее, поставить под угрозу ее жизнь, должен был через несколько мгновений войти через огромную дверь в конце зала: Жоффруа, граф Анжуйский, которого все называли Плантагенетом[2] по цветочной метелке, что он обычно носил на шляпе.

Но вообще-то, горько подумала Алиенора, вряд ли Людовик может порицать ее за то, что она сделала. Ведь именно он, а вернее, церковники, главенствовавшие в его жизни, обрекли ее на несчастное существование ссыльной в этом неприветливом северном королевстве с серыми небесами и мрачными людьми, вынудили вести этот невыносимый, почти монашеский образ жизни в изоляции от мира, в обществе ее дам. Алиенору на четырнадцать лет лишили всяких развлечений и удовольствий, и только несколько раз украдкой смогла она на короткие мгновения познать другую жизнь. С Маркабрюном[3], с Жоффруа и позднее – с Раймундом. Сладкие грешки, о которых можно говорить лишь в исповедальне, но не дай бог узнать о них ее мужу Людовику. Она была его королевой, а Жоффруа – его вассалом, и оба они нарушили свои клятвы верности.

Все эти беспорядочные мысли мелькали в голове Алиеноры, сидевшей рядом с королем на высоком троне в ожидании Жоффруа и его сына Генриха, чтобы Людовик мог обменяться с ними поцелуем мира и получить формальный оммаж[4] Генриха. Таким образом, война красиво завершалась, вот только тщательно скрываемое волнение Алиеноры не находило красивого завершения. Ведь с той блаженной грешной осени в Пуату прошло уже пять лет, в течение которых она ни разу его не видела.

Это не было любовью и длилось недолго. Но Алиенора так и не смогла стереть из памяти эротические воспоминания о том, как они с Жоффруа на шелковых простынях предаются утехам любви, как сплетаются их тела в золотистом мерцании свечей. Они одновременно достигли вершины, и это было для нее откровением после неуклюжих любовных потуг в брачной постели и того жестокого пробуждения, которым стала для нее встреча с Маркабрюном. Алиенора и не представляла, что мужчина может доставить такое долгое наслаждение, волна которого обдавала ее снова и снова, пока она не зашлась криками радости. Тогда-то с недоступной прежде ясностью она и поняла, чего не хватает ее союзу с Людовиком. Но Алиенора заставила себя забыть об этом, потому что Людовик никогда не должен узнать о случившемся. Уже одного подозрения в измене было достаточно, и это подозрение так глубоко оскорбило Людовика, что рана на королевском сердце грозила никогда не затянуться. С тех пор отношения между ними изменились, и сейчас Алиенора молилась лишь об одном: без потерь выбраться из-под руин их брака.

И вот теперь Жоффруа в Париже, в этом самом дворце! Сердце Алиеноры замирало при мысли, как бы кто-нибудь из них, сам того не желая, не дал повода Людовику или кому-нибудь другому, в особенности аббату Бернару, повода для подозрений в их греховной связи. Во Франции королеву, уличенную в супружеской измене, ждало страшное наказание. Всем известна ужасная старинная история о Брунгильде, жене короля Хлотаря. Брунгильда была ложно обвинена в супружеской измене, и ее казнили: привязали за волосы, руки и ноги к лошадям и разорвали на части. Проявит ли Людовик такую же жестокость, если узнает, что она изменила ему? Нет, Алиенора так не думала, но проверять, что случится на самом деле, не имела ни малейшего желания. Людовик никогда, ни в коем случае не должен узнать о ее связи с Жоффруа.

Но, несмотря на все свои страхи, Алиенора не могла забыть о том, что было между ними, о том чуде пробуждения к радостям любви…

«Нет, не смей думать об этом!» – остерегла она себя. Это слишком опасно. Алиенора даже начала сомневаться: стоят ли те чудесные наслаждения такого риска…

Раздался звук труб. Они приближались. Теперь в любое мгновение Жоффруа мог появиться в огромной двери. А вот и он – высокий, рыжеволосый, сосредоточенный, точеные черты говорили о силе и целеустремленности, широкие шаги свидетельствовали о бьющей через край энергии. Жоффруа не изменился. Он приближался к возвышению, устремив взгляд на Людовика, а в сторону королевы даже не глянул. Алиенора заставила себя поднять подбородок и смотреть прямо перед собой. Добродетельные дамы, говорила ей когда-то бабушка Данжеросса, скромно опускают глаза. Но и Данжеросса тоже не была святой и в свое время с помощью глаз многого добилась: заманила в сети дедушку Алиеноры – похотливого трубадура, герцога Аквитанского. Алиенора очень рано узнала, что женщины имеют странную власть над мужчинами – взять хотя бы ее и Людовика. Впрочем, да поможет Господь им обоим, ее власть никогда не была достаточной для того, чтобы побудить его вялый член к более частым действиям.

Алиенора старалась не думать о своем разочаровании, но, к несчастью, мужчина, который показал ей, что все может быть совсем по-другому, находился сейчас в нескольких футах от нее в сопровождении своего восемнадцатилетнего сына. Его сына! Глаза Алиеноры вдруг перестали ей повиноваться, словно обезумели. Генрих Анжуйский был чуть ниже отца, но его внешность с лихвой искупала этот недостаток. Он был великолепен: молодой, рыжеволосый лев с лицом, на которое можно глядеть хоть всю жизнь и не наглядеться, наслаждаясь серыми глазами, более пронзительными, чем глаза отца. У Генриха были откровенно чувственные губы, широкая грудь, а тело мощное и гибкое благодаря годам, проведенным в седле и на поле боя. Несмотря на грубую мужественность, Генрих двигался с кошачьей грацией и скрытой энергией, которые говорили о мощной сексуальности. Невозможно было противиться его молодой, восхитительной притягательности. Алиенора кинула лишь один взгляд на него, но больше уже не смотрела на Жоффруа.

Сомнений в том, что интерес этот не односторонний, у Алиеноры не возникло, потому что, когда Людовик поднялся и обнял Жоффруа, Генрих не сводил с нее оценивающего взгляда: его распутные глаза, словно раздевавшие ее, потемнели от желания. Вожделение обуяло Алиенору. Она едва контролировала себя. Никогда еще с такой страстью не жаждала она ни одного мужчину.

Королева не без труда отвела глаза – эти блудливые глаза – от Генриха и сосредоточилась на процессе принесения оммажа, потом увидела, как Генрих следом за отцом опустился на колени и вложил свои ладони в руки короля.

– Именем Господа клянусь, – произнес он низким, сипловатым голосом, – что буду верен и предан вам, что буду любить все, что любите вы, и чураться всего, чего чураетесь вы. Никогда желанием или действием, словом или делом не совершу ничего, что неприятно вам, при условии, что вы будете обращаться со мной так, как я того заслуживаю. Да поможет мне Бог.

Алиенора была пленена. Она хотела его. Королева не могла сказать, откуда в ней эта уверенность, но, глядя на Генриха, она знала: он предназначен для нее. И получить его не составит труда, стоит только пальцем поманить. Решимость Алиеноры добиться развода укрепилась.

Она перехватила взгляд Жоффруа, но обнаружила, что смотрит мимо, почти не замечая, что тот, глядя на нее, слегка нахмурился. А она думала о том, что невидимыми нитями связана с тремя мужчинами, находящимися рядом с ней, но ни один из них не знает об этом, а две из этих нитей должны быть порваны. Забыть о Жоффруа будет легко. Алиенора наконец поняла, что слишком долго подкармливала свою фантазию за неимением лучшего. Эта связь была лишь вспышкой страсти, приукрашенной ее воображением, корни которого уходили в разочарование. Долгие годы хотела она освободиться от бедняги Людовика. И теперь вопрос только в одном: как это сделать?

– Именем Господа я официально объявляю тебя герцогом Нормандии, – нараспев проговорил Людовик, обращаясь к Генриху, потом наклонился и поцеловал молодого человека в обе щеки.

Молодой герцог поднялся на ноги и, отступив, встал рядом с отцом, потом оба поклонились.

– Мы все должны быть благодарны аббату Бернару, – пробормотал король Алиеноре, его красивое лицо осветилось приятной улыбкой, которой он не улыбался никому, кроме красавицы-жены. – Этот мир с графом Жоффруа и его сыном был заключен стараниями аббата.

Вероятнее всего, этот мир стал следствием какой-нибудь коварной стратегии, изобретенной Жоффруа, подумала Алиенора, но от комментариев воздержалась. Даже наивному Людовику показалось странным, что лукавый граф Анжуйский полностью изменил свою позицию, хотя перед тем в лицо поносил праведного Бернара, который осмелился обрушиться на Жоффруа за то, что тот поддерживает своего сына Генриха, прозванного Сыном Императрицы[5]. Но в течение ряда лет Генрих упрямо не соглашался принести оммаж своему сюзерену королю Людовику на герцогство Нормандское. Даже Алиенору это коробило.

«Этот мальчишка наглец! – в свое время кипел Людовик. – Говорят, характер у него такой, что святого из себя выведет. Кто-то должен его обуздать, прежде чем он окончательно распоясается. Да и отцу его нельзя доверять, какие бы льстивые слова он ни произносил в мой адрес».

– Не могу поверить, что Жоффруа настолько глуп, чтобы уступить герцогство этому нахальному щенку, – пробормотал Людовик с застывшей улыбкой на лице. Алиенора, охваченная страстью к Генриху, не нашла что ответить. – Даже теперь я не доверяю ни тому ни другому. И аббат Бернар тоже. Что бы там кто ни говорил, но я был прав, когда изначально отказывался признать Генриха герцогом. Ума не приложу, почему Господь в мудрости Своей поразил меня болезнью, когда я совсем было уже собрался идти на них войной.

Людовик сам накручивал себя, что должно было неминуемо привести к одной из его редких, но убийственных вспышек ярости, и Алиенора поняла, что должна успокоить его, хотя все ее существо и протестовало против этого. На них смотрели…

Людовик сжал раскрашенные подлокотники трона так, что костяшки пальцев побелели, и королева положила свою прохладную ладонь на его руку.

– Мы должны благодарить Бога за участие аббата Бернара, – успокаивающе прошептала она, вспомнив, как, невзирая на обычные ругательства и вспышки гнева Жоффруа – ну и характером наделил Господь этого человека! – аббат Бернар вмешался и совершил настоящее чудо, предотвратив войну.

– Да, сделка была справедливой, – согласился Людовик, умерив раздражение. – Никому другому не удалось бы уговорить Плантагенетов на такие условия.

Алиенора не могла не признать, что уступка Вексена – спорной земли на границе Нормандии, – на которую пошел Генрих в обмен на признание его герцогом Нормандским, была красивейшим решением спора.

– Мой господин, – сказала она, – все ждут. Давайте же начнем развлекать наших гостей.

Принесли вино со сладостями, и король, королева и их важные гости смешались с толпой придворных. Алиенора бродила среди них в огромном мрачном зале в поисках герцога Нормандского, с трепетом предвкушая возможность перекинуться с ним несколькими словами, еще раз услышать его голос, но неожиданно лицом к лицу столкнулась с праведным аббатом Бернаром, которого, кажется, эта встреча смутила не меньше, чем ее. Было широко известно, что он не любит женщин. Алиенора не сомневалась, что аббат просто боялся того воздействия, какое женщины могут произвести на него. Господи милостивый, он даже выразил неудовольствие, узнав, что его сестра с радостью выходит замуж за богача. Алиенора всегда ненавидела Бернара, этого вечно недовольного, убогого старика, и антипатия, конечно, была взаимной, но теперь правила вежливости требовали, чтобы она поприветствовала его. Душок непорочности не очень располагал к светским беседам. «Вот уж воистину – душок!» – подумала она.

Бернар уставился на нее своим суровым, аскетическим взглядом. Выглядел он изнуренным, кожа была натянута на череп. Весь мир знал, как истово аббат постился из любви к Господу. От него почти ничего не осталось.

– Моя госпожа… – сказал он, чуть поклонившись и уже собираясь улизнуть.

Но тут Алиеноре пришло в голову, что сейчас аббат может быть полезен для нее.

– Святой отец, – остановила она его с самым умоляющим выражением лица, на какое была способна, – мне необходим ваш совет.

Аббат молча уставился на нее. Он был не из тех людей, что готовы тратить слова впустую. Алиенора чувствовала его антипатию и недоверие. Бернар сразу ее невзлюбил и не делал тайны из своего мнения о ней, поскольку считал, что королева всюду сует свой нос и слишком заносчива.

– Я уже говорила с вами об этом, – сказала вполголоса Алиенора. – Я имею в виду мой брак с королем. Вы знаете, какой пустой и горькой была моя жизнь. Знаете, что за четырнадцать лет совместной жизни я родила ему всего двух дочерей. Я отчаялась принести королю сына и наследника, хотя много раз молила об этом Деву Марию. Но боюсь, Господь отвернулся от меня. – В ее голосе послышался своевременный всхлип. – Вы сами оспаривали законность нашего брака, и я тоже не раз задумывалась об этом. Мы с Людовиком слишком близкие родственники. Мы не получили разрешения Церкви на брак. Скажите мне, святой отец, что я могу сделать, чтобы заслужить милость Господа?

– Многие разделяют вашу озабоченность, дочь моя, – ответил Бернар с мукой в голосе, словно ему было больно хоть в чем-то соглашаться с ней. – Сами бароны побуждали короля искать способа расторжения брака, но он не хочет терять ваши громадные земли. И, помоги ему Господь, король вас любит. – Аббат скривил губы.

– Любит? – эхом отозвалась Алиенора. – Людовик – он как ребенок! Невинный, и боится любви. И он редко приходит ко мне в спальню. Откровенно говоря, я вышла замуж за монаха, а не за короля!

– Это меньшая беда, чем ваше незаконное супружество, – вспыхнул Бернар. – Почему вы всегда думаете о плотских вещах?

– Потому что без плотских вещей не родится наследник! – отрезала Алиенора. – Мои дочери в силу их пола не могут наследовать корону, а если король умрет, не оставив наследника, Франция погрузится в пучину войны. Людовик должен получить свободу, чтобы снова жениться и родить наследника.

– Я поговорю с ним еще раз, – сказал Бернар, с трудом скрывая раздражение. – Существуют весьма основательные причины, по которым этот брак должен быть расторгнут.

Алиенора прикусила губу, исполненная решимости не признавать подразумеваемое словами аббата оскорбление. Потом она увидела в толпе Генриха Анжуйского, который попивал вино, разговаривая со своим отцом Жоффруа, и ее сердце екнуло.

Бернар тоже увидел его и фыркнул.

– Не верю я этим Плантагенетам, – мрачно сказал он. – Они семя дьяволово – к дьяволу и вернутся. Это проклятая ветвь. Граф Жоффруа скользкий как угорь, и он никогда не нравился мне. Богохульствуя прямо мне в лицо, он раскрыл свое истинное «я». Но Господь воздаст ему должное. Попомните мои слова, моя госпожа, граф Жоффруа не проживет и месяца!

Мурашки пробежали по телу Алиеноры при этих словах аббата, но она сказала себе, что они лишь следствие ненависти. Потом она поняла, что аббат смотрит на Генриха и хмурится.

– Когда я впервые увидел его сына, меня посетило страшное предчувствие.

– Позвольте узнать почему? – вздрогнув, спросила Алиенора.

– Он пошел в свою мать, в эту дьяволицу Мелузину[6], жену первого графа Анжуйского. Я вам расскажу эту историю. Глупый граф женился на ней, соблазненный ее красотой, и она родила ему детей. Но она никогда не ходила на мессу. И однажды он заставил ее, приказав своим рыцарям крепко держать ее за плащ. Но когда дело дошло до поднесения Святых Даров, она, продемонстрировав сверхъестественную силу, с воплем бросилась в окно, и с тех пор ее никто не видел. Не может быть сомнений, что она истинная дочь дьявола, которой был невыносим вид Тела Христова.

Алиенора иронически ухмыльнулась. Она уже слышала эту историю.

– Это старая легенда, святой отец. Вы ведь на самом деле не верите в нее?

– В нее верят граф Жоффруа и его сын, – ответил Бернар. – Они часто ее вспоминают. Кажется, даже гордятся ею. – Он с отвращением сморщился.

– Я думаю, они просто пошутили над вами, – сказала Алиенора, вспомнив о язвительном чувстве юмора Жоффруа.

Один Господь знает, как ему был необходим этот юмор, ведь его женой была эта старая карга императрица Матильда, которая каждый день напоминала Жоффруа, что ее отец был королем Англии, а мужем – сам император Священной Римской империи! А теперь она опустилась до какого-то жалкого графа!

Алиенора пожала плечами. Пусть короли и принцы пасуют перед ним, но для нее Бернар Клервоский был всего лишь глупым, всюду сующим свой нос стариком. И с какой это стати занимать голову мыслями о нем, когда к ней целеустремленно направляется Генрих Сын Императрицы?

Почему определенные черты лица вызывают в одном человеке непреодолимую тягу к другому, спрашивала она себя, не в силах оторвать глаз от молодого герцога.

– Мадам королева, теперь я вижу, что многочисленные сообщения о вашей красоте не лгут, – коротко поклонившись, обратился к ней Генрих.

Алиенора снова почувствовала, как волна страсти накатывает на нее. Господи, до чего же она хотела его! Все бы отдала за то, чтобы переплестись с ним телами!

– Добро пожаловать в Париж, господин герцог, – беззаботно ответила она. – Я рада, что вы достигли согласия с королем.

– Это сохранит много жизней, – сказал Генрих.

Алиеноре еще предстояло узнать, что в беседе он искренен и всегда говорит по делу. Но его глаза обшаривали ее тело, отмечая каждый соблазнительный изгиб под облегающим шелковым платьем с точно подогнанным корсажем и двойным поясом, который подчеркивал осиную талию и бедра королевы.

– Надеюсь, ваше путешествие было приятным? – спросила Алиенора, от желания у нее кружилась голова.

– Почему бы нам не оставить пустой обмен любезностями? – резко прервал ее Генрих. С его стороны такой поворот был грубостью, но это лишь сильнее возбудило ее. Он вперил в нее взгляд. – Зачем попусту тратить время, если мы можем познакомиться поближе.

Алиенора чуть было не спросила у него, что он имеет в виду, и уже хотела сделать ему выговор за недопустимую фамильярность с королевой, но потом передумала. Она хотела его так же страстно, как он, похоже, хотел ее. К чему это отрицать?

– Я тоже не прочь узнать вас поближе, – пробормотала Алиенора, откровенно улыбаясь и забыв все эти глупости про скромно опущенные глаза. – Вы должны простить меня, если я не нахожу нужных слов.

– Насколько мне известно, у вас не было возможности научиться этому, – сказал Генрих. – Король Людовик известен своей, как бы сказать… праведностью. Это, конечно, не относится к тем случаям, когда он возглавляет армии или сжигает города. Удивительно, как такой благочестивый человек может быть способен на подобную жестокость.

Алиенору пробрала дрожь. Столько лет прошло, но ей все еще невыносимо думать о том, что случилось в Витри[7]. А то, что случилось, навсегда изменило Людовика.

– Мое супружество никогда не было легким, – признала она, радуясь тому, что может это сделать. Пусть Генрих не думает, будто она любит мужа. Когда-то она и в самом деле его любила – на девичий, романтический манер, но с тех пор прошло столько лет.

– Вам в постели нужен настоящий мужчина, – откровенно сказал Генрих, продолжая сверлить королеву взглядом, губы его искривились в двусмысленной улыбке.

– Именно это я и пыталась объяснить аббату Бернару, – шаловливо ответила Алиенора.

– Ему? Цепному псу христианского мира? Он этого никогда не поймет! – рассмеялся Генрих. – Вы знаете, что в юности, когда у Бернара при виде хорошенькой девушки случилось первое восстание плоти, он нырнул в пруд с ледяной водой, чтобы излечиться.

Алиенора почувствовала, что вся зарделась от слов Генриха. Они обменялись всего несколькими фразами, а уже заговорили о таких интимных вещах. Это невероятно и чрезвычайно возбуждало.

– Вы слишком самоуверенны для своих лет, – предупредила она. – Неужели вам и вправду всего восемнадцать?

– Я мужчина во всех смыслах этого слова, – заявил Генрих, слегка обиженный ее словами.

– И вы собираетесь доказать мне это?

– Когда? – сосредоточенно спросил он.

– Я сообщу вам через одну из моих женщин, – не колеблясь, ответила Алиенора. – Я дам вам знать, когда и где мы сможем встретиться.

– Людовик – ревнивый муж? – спросил Генрих.

– Нет, в последнее время он не заходит в мою спальню, – разоткровенничалась Алиенора. – Да и в прошлом делал это нечасто, – с горечью добавила она. – Ему нужно было постричься в монахи. Женщины его не интересуют.

– Мне говорили, что Людовик искренне вас любит, – запустил пробный шар Генрих.

– О да, в этом я не сомневаюсь. Но он любит платонически, не испытывая потребности в физическом обладании.

– Значит, он глупец, – пробормотал Генрих. – А вот я ждать не могу.

– Боюсь, это неизбежно, – беззаботно сказала Алиенора. – У меня при дворе немало врагов. Французы всегда ненавидели меня. Что бы я ни делала, им это не нравится. Я чувствую себя как в тюрьме. На меня наложено столько ограничений, с меня не спускают глаз. Так что я должна быть осторожна, иначе мою репутацию еще глубже втопчут в грязь.

Брови Генриха взметнулись.

– Еще глубже?

– Вы, вероятно, слышали истории, что рассказывают про меня, – беспечно бросила Алиенора.

– Слышал одну-две – и тут же присел от удивления, а потом намотал на ус, – усмехнулся Генрих. – Вернее сказать, встал торчком и намотал на ус, если уж говорить по правде! Но я и сам не ангел. Мы с вами одной крови, моя королева.

– Я знаю только, что ничего подобного еще не чувствовала, – прошептала Алиенора, у нее перехватило дыхание.

– Тише, мадам, – остерег ее Генрих. – На нас смотрят. Мы с вами слишком долго говорим. Буду ждать от вас весточки. – Он взял ее руку и поцеловал. Прикосновение его губ, его плоти, было для нее как удар молнии.

Позднее тем же вечером Алиенора сидела перед зеркалом, вглядываясь в полированную серебряную поверхность. Ее отражение смотрело на нее, а она смотрела на свое овальное лицо с гипсово-белой кожей, пухлыми вишневого цвета губами, чувственными глазами под томными веками, четко очерченными скулами, водопадом распущенных рыжих волос, обрамлявших все это. Алиенора удивлялась, что у нее пока нет морщин, но даже если они еще долго не появятся, будет ли Генрих, спрашивала она себя, желать ее с такой же страстью, когда поймет, что в свои двадцать девять она на одиннадцать лет старше его. Но он, несомненно, осведомлен об этом. Всему миру было известно о ее пышной свадьбе с Людовиком, так что возраст королевы тайной не являлся.

Отбросив страхи, Алиенора встала и принялась разглядывать в зеркале свое обнаженное тело. Генрих будет доволен, увидев ее упругие, высокие груди, узкую талию, широкие бедра. От одной только мысли о том, что его пронзительные, опытные глаза увидят ее наготу, Алиенора таяла. Пальцы требовательно опустились к тому сокровенному местечку между ног, что люди вроде Бернара считали запретным для истинно верующих, к местечку, которое пять лет назад дало ей знание о невыразимом наслаждении, поглотившем тогда все ее существо.

Открыл для нее это знание трубадур Маркабрюн, несравненный Маркабрюн, которого она пригласила из своей родной Аквитании к парижскому двору, где его таланты так и не оценили по достоинству. В его облике было что-то сатанинское: смуглый, черноволосый, он возбуждал Алиенору двусмысленными – и очень плохими – стихами, воспевавшими ее красоту, а потом сделал то, чего никогда не делал Людовик: вознес ее на самую вершину блаженства. Случилось это в один великолепный июльский день в уединенной беседке дворцового сада. Но чрезмерная фамильярность стихов Маркабрюна, посвященных королеве, разбудила подозрительность и ревность Людовика, и король отлучил трубадура от двора, отправив назад на юг, даже не догадываясь о том, что Маркабрюн злоупотребил его гостеприимством. Жажда Алиеноры снова подняться на эту вершину блаженства привела ее следующей осенью в объятия Жоффруа.

После этого она научилась сама удовлетворять свой голод, чем и занималась теперь с самозабвением, все ее тело предвкушало то наслаждение, которое она испытает, когда соединится с Генрихом Анжуйским. И, постанывая в судорогах сладострастия, утолявшего ее взыскующую плоть, Алиенора пообещала себе, что произойдет это скоро. Ведь Генрих и Жоффруа не собирались надолго задерживаться в Париже.

– Я видел, что ты разговаривал с королевой, – сказал Жоффруа.

– Мы обменялись любезностями, – настороженно ответил Генрих, наполняя кубок. Он никогда не обсуждал свои амурные дела с отцом.

– Выглядело это как нечто большее, – пригвоздил его Жоффруа. – Я знаю тебя, Генри. Не забывай, мальчик, она королева Франции, а не одна из тех девок, которых ты имеешь в стогу сена. К тому же мы только что заключили мир с королем – ее мужем.

– Мне все это известно, – упрямо ответил Генрих. – Я не идиот.

– Убеди меня в том, – возразил отец. – Я видел, с какой похотью ты разглядывал ее. И как она рассматривала тебя своими распутными глазами. Генри, тебе же известна ее репутация.

– Это всего лишь слухи, – возразил Генрих. – А где доказательства? Ее муж не отрекся от нее, не обвинил в неверности. Думаю, слухи чернят ее безвинно.

– Людовику, – осторожно заметил Жоффруа, – неизвестна и малая доля этих слухов.

– Вы унижаете себя, задевая честь королевы, отец! – рявкнул Генрих.

– Ага, так, значит, ты положил на нее глаз! – сухо заметил Жоффруа. – Послушай меня, сын. – Его голос стал жестче. – У меня есть основания так говорить. Я категорически запрещаю тебе прикасаться к Алиеноре. Не только потому, что она замужем за твоим сюзереном, а значит, вдвойне запретна для тебя, но еще и… – граф сделал паузу и отвел взгляд, – потому, что я сам познал ее.

– Я вам не верю, отец, – ответил Генрих. – Вы так говорите, чтобы отвадить меня.

– Господь свидетель, это истина! – гнул свое Жоффруа, голос его приобрел какое-то мечтательное звучание. – Пять лет назад, когда я был сенешалем в Пуату, я имел тайную связь с Алиенорой. Она тогда собирала деньги на Крестовый поход. Ничего серьезного между нами не было, все закончилось одним свиданием, и продолжения не последовало. Никто об этом не узнал.

– Ну и что теперь? – фыркнул Генрих. – Какая мне разница от того, что между вами что-то было. Вы ведь больше не горите к ней желанием.

– Ты не понимаешь, мальчик! – прошипел Жоффруа, крепко ухватив сына за плечи. – Если ты уложишь ее в постель, то совершишь кровосмешение. Такие отношения запрещены Церковью.

Генрих посмотрел на отца и вывернулся из его хватки.

– Клянусь гробом Господним, мне плевать, что там запрещает Церковь! – прорычал он. – Она много чего запрещает, да толку мало – все идет, как и шло. Ни вы, отец, ни кто-либо другой не остановит меня в моем желании обладать ею. И дело тут не только в моем желании. Не забывайте, что Алиенора – самая богатая наследница христианского мира.

Оторопь взяла Жоффруа, его красивое лицо помрачнело. Он вскочил на ноги, пустой кубок свалился на пол.

– Она замужем за королем Франции! – прошипел он.

– Может и развестись, – ответил Генрих. – Я смотрел и слушал. Вы разве не знаете, о чем болтают при дворе? Что их брак незаконен и должен быть расторгнут. Говорят, на том настаивает сама королева, даже наш друг Бернар, черт бы его побрал, придерживается того же мнения. Только король упрямится.

– Он не хочет потерять Аквитанию, – сказал Жоффруа. – Слишком богатая земля, чтобы от нее отказаться. Так что можешь забыть об этом.

– Нет, – не отступал Генрих, – Людовик не сможет удержать Аквитанию. С ним там почти не считаются. Они самовольные ребята, эти вассалы Алиеноры. Даже ее отец не мог управлять ими.

– А ты думаешь, что сможешь? – язвительно спросил Жоффруа.

– У меня будет больше возможностей, – заверил его Генрих. – У Людовика нет ресурсов. Но когда мне будут принадлежать Англия и Нормандия, я смогу силой заставить их подчиняться.

– Ты бежишь впереди самого себя, сын мой, – устало произнес Жоффруа. – Нет никаких гарантий того, что Англия будет принадлежать тебе. Господь знает: твоя мать и король Стефан много лет жестоко сражались за корону, но Стефан все еще сидит на английском троне, хотя люди и говорят, что Господь и все святые уснули на страшное время его правления. И у него есть наследник – Эсташ. И как бы ни были справедливы претензии на трон твоей матери, они ничем не подкреплены. Она потеряла шансы на успех еще много лет назад, когда своими капризами настроила против себя англичан. – По тону Жоффруа было ясно, что он и сам не одобряет поведения жены.

– Это несправедливо! – напустился на него Генрих. – Вы никогда не любили мою мать.

– Мы всегда от всего сердца ненавидели друг друга, и ты это знаешь, – жизнерадостно ответил Жоффруа. – Но речь не об этом. Те, кого соединил Господь, должны притираться друг к другу или жить раздельно, как мы. А что касается тебя, сын мой, то забудь об идиотском плане похитить французскую королеву у ее мужа. Если не забудешь, то горько пожалеешь. Уж поверь мне.

– Никакого похищения не будет. Для меня ясно как божий день, что Алиенора по доброй воле придет ко мне.

– Тогда ты еще глупее, чем я думал! – выпалил Жоффруа. Он поднял кубок и, налив в него вина из стоявшего на столе кувшина в форме льва, осушил залпом. – Ты ее вовсе не знаешь.

– Я знаю достаточно, чтобы хотеть ее и не только за ее земли. – Лихорадочные мысли молодого герцога несли его вперед. – Вы только подумайте, отец: если я женюсь на Алиеноре, то стану хозяином всех земель от Луары до Пиренеев – громадное наследство, возможно, большего не было за всю историю. Я смогу основать империю – империю Плантагенетов. Я прославлю наш дом, и вы будете мною гордиться. Да Людовик обделается от такой перспективы!

– Именно поэтому он никогда не откажется от Алиеноры, – напомнил Жоффруа. – С какой стати он собственными руками отдаст эти земли своему вассалу? Если Людовик разведется с королевой, на ее руку сразу же объявится целая толпа претендентов. Поэтому-то он и не торопится с разводом. До чего же ты упрям, Генри! Говорю тебе: оставь ее в покое. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Да я буду владеть половиной Франции! Разве это «ничего хорошего»?

– Тогда подумай о своей бессмертной душе, молодой глупец.

– Я постоянно о ней думаю, можете не сомневаться, отец, – солгал молодой герцог.

Генрих закрыл дверь и, остановившись, принялся разглядывать Алиенору в мерцании свечей. На нем был все тот же простой охотничий костюм, что и на принесении оммажа. Она же, словно для контраста, надела легкое свободное платье из тончайшей белой ткани, сережки с драгоценными камнями, попросила своих дам расчесать ей волосы, сияющие теперь как яркое пламя. Алиенора вдруг поняла, что упивается той властью, которую ее красота и тело имеют над Генрихом. Она до головокружения ощущала прозрачность платья, свои торчащие соски, то наслаждение, что он получает, пожирая ее глазами.

Сбрасывая на ходу пояс и стаскивая одежду, Генрих быстро подошел к Алиеноре. У него была широкая грудь с легкой порослью каштановых волос, более темных, чем на голове, на плечах и руках – мощные мышцы. Алиенора не смогла удержаться и с приглушенным стоном бросилась навстречу, стянула с Генриха штаны, обнажив его восставшую плоть, которую принялась ласкать обеими руками. И тут он крепко обнял ее, рывком притянул к себе, прижался нетерпеливыми губами к ее лбу, потом нашел рот. Мозолистыми от верховой езды руками Генрих рывком стянул платье Алиеноры, богато украшенное вышивкой, до бедер, схватил ее за локти и чуть отодвинул от себя, чтобы полюбоваться на ее груди. Потом присел и стащил платье до конца, оно легло на пол вокруг ее ног, и теперь Алиенора стояла перед ним полностью обнаженная.

Он поднял ее и отнес на расстеленную кровать, потом лег рядом на шелковые простыни. Ласкающие руки Генриха были повсюду, и Алиеноре казалось, что она сейчас умрет от наслаждения. Она отвечала ему такими же ласками, дразня и возбуждая пальцами и языком. Наконец страсть одолела молодого мужчину, и он оседлал королеву, вошел так глубоко, как ни один любовник прежде, и, издав победный клич, затопил своим желанием. Чуть позже Алиенора требовательно взяла руку Генриха и направила его пальцы на свой клитор. Он сам знал, что ему делать дальше. Наступивший вскоре оргазм потряс ее, потому что Генрих, когда она достигла высшей точки наслаждения, снова затвердел и вошел в нее. Алиенора и представить не могла, что подобный восторг возможен.

Уснули они только несколько часов спустя. У Алиеноры не было еще такого истового, полного жизненных сил любовника, и она вдруг открыла в себе невообразимую способность к наслаждению – в тех местах, о существовании которых и не догадывалась. Потом наступил сон, тихий, глубокий, а на рассвете, когда Алиенора проснулась, Генрих снова обнял ее, и она своим бедром почувствовала настоятельную упругость его мужского естества.

Потом она лежала, прижавшись к нему, приходя в себя после восторгов любви. Они все лучше узнавали друг друга, и Алиенора понимала, что теперь ни за что не откажется от Генриха.

Его серые, горящие желанием глаза смотрели в ее глаза, губы расплылись в улыбке.

– Я думаю, – начал Генрих, – что никогда еще не чувствовал такого с женщиной. – Он на удивление нежно провел пальцами по ее щеке. Энергия, казалось уже растраченная, не иссякала, и это возбуждало Алиенору.

– Меня переполняет невыразимый восторг, – сказала она, не отрывая от него взгляда. – Скажи мне, что это не одно лишь вожделение.

– Не могу с тобой не согласиться, – усмехнулся Генрих. – Ты просто великолепна. – Он провел вытянутой рукой по всему ее телу. – Но ты мне нужна не только для постели. Я хочу узнать тебя – всю, какая ты есть. И мне нужен твой разум, не только тело. Мне нужна твоя душа.

– Едва увидев тебя, я почувствовала – нет, я уже тогда знала наверняка, – что мы предназначены друг для друга, – отважилась сказать Алиенора. – Тебе это не кажется сумасбродством?

– Нет, – ответил Генрих. – Я чувствую то же самое, и меня радует, что мы равны по силе страсти.

Да, это судьба. У Алиеноры не осталось сомнений. Восторг переполнял королеву. Господь свел их двоих. Генрих может удовлетворить не только потребности ее тела, но и ее амбиции. С того мгновения, когда они соединились, Алиенора знала, что их встреча будет иметь далеко идущие последствия, и вдруг будущее ясно открылось перед ней. Она оставит Людовика, их брак будет разорван, она вернется в Аквитанию, чтобы подтвердить свои права владения. А потом подарит Генриху и эти земли, и себя саму. Соединив ее земли с теми землями, что он получит в наследство, они построят империю, какой еще не знал христианский мир! Аквитания станет великой мировой державой. С помощью Генриха она приведет в повиновение своих непокорных вассалов и будет хорошо и мудро править страной.

– Генрих Сын Императрицы, я хочу быть твоей женой, – сказала Алиенора, глядя в его бездонные глаза.

– А я, моя госпожа, хочу быть твоим мужем! – страстно воскликнул Генрих, снова поцеловав ее. – Многие об этом говорят, и я знаю, что ты сама сомневаешься в законности твоего брака, и даже благочестивый Бернар разделяет эти сомнения. Но что Людовик? Он отпустит тебя?

– Я поговорю с ним, – прошептала Алиенора, щекоча губами его ухо. – На сей раз ему придется меня выслушать.

– Ты собираешься сказать ему про нас? – с тревогой спросил Генрих.

– Нет, конечно, – ответила она. – Я не настолько глупа, любовь моя. Ты думаешь, он отпустит меня, зная, что я хочу выйти за тебя?

– Нет, глупец – это я! Мой отец часто говорит мне об этом.

– Наш брак просто необходим, – произнесла Алиенора. – Я давно хотела свободы, но как я смогла бы ее сохранить? Вокруг меня сразу же соберутся искатели состояний. Я не могу выйти замуж за кого попало. А ты будешь моим мощным защитником и, я не сомневаюсь, станешь охранять мое наследство и поможешь мне хорошо им управлять.

Генрих долго и внимательно смотрел в ее глаза:

– Мне приходило в голову, что ты решишь, будто меня интересуешь не ты, а твое наследство. Но теперь ты, вероятно, понимаешь, что на самом деле все не так. – Он принялся играть ее сосками. – Да будь ты хоть бесприданницей, я взял бы тебя в жены. Я не лукавлю, Алиенора. Клянусь Господом!

– Я тебе верю, – с некоторым сомнением в голосе произнесла Алиенора. – Будем надеяться, что Господь на этот миг отвел взгляд Свой в сторону. Несомненно, однако, что люди, деньги и ресурсы моих земель могут оказать тебе неоценимую помощь в борьбе за английский трон.

– Значит, тебе известны мои амбиции касательно Англии! – рассмеялся Генрих. – Конечно, это никакая не тайна.

– Я вполне осознаю, – продолжала Алиенора, – что, женившись на мне, ты становишься самым значительным и богатым принцем Европы.

– И почему только мне самому это не пришло в голову? – слукавил Генрих. – Ты вдруг стала для меня бесконечно более желанной! – Он начал целовать ее – поначалу игриво, а потом все с большей страстью.

– Постой, – отстранилась Алиенора. – Мы принесем клятву стать мужем и женой?

Он замер, торжественно глядя на нее:

– Принесем. Я, Генрих Сын Императрицы, беру тебя, Алиенору Аквитанскую в мои будущие законные жены.

Алиенора села в постели, длинные волосы упали на груди.

– И я, Алиенора Аквитанская, навечно обещаю себя в твои жены, Генри. Аминь. – Она излучала такое счастье, что у него перехватило дыхание. – Теперь решено. Мы непременно сделаем все, чтобы так и случилось. Людовика предоставь моим заботам.

– Придется. Завтра мы уезжаем в Анжу. Я знаю, моя Алиенора, ты меня не обманешь. – Генрих взял ее руку и поцеловал.

Она интуитивно догадалась, что он, будучи человеком, не искушенным в придворных любезностях, довольно редко прибегал к таким куртуазным жестам. Тем более ценным было для нее такое отношение.

– Я приняла решение, – произнесла Алиенора. – Ничто не сможет нам помешать. Но мы должны строжайшим образом блюсти нашу тайну. Людовик не должен догадываться о том, что мы собираемся стать мужем и женой, пока этого не случится.

– Вполне разумно. Ведь он сделает все, чтобы нам помешать, если узнает. Людовик мне и так не доверяет. Мои владения чуть не со всех сторон окружают подвластные ему земли. Я, вероятно, самый серьезный его враг. Узнай он, что под мою руку перейдет и богатая Аквитания – да его удар хватит! – Он помолчал, нахмурился. – Но ты понимаешь, что наш брак, если мы не получим разрешения Людовика как сюзерена, может привести к войне?

– Понимаю, – спокойно ответила Алиенора. – Но у какой стороны выше шансы на победу? Борьба будет неравной. Французское королевство слишком мало и слабо по сравнению с Аквитанией, Пуату и Нормандией.

– Военная мощь – это одно, а право – другое, – напомнил ей Генрих. – Многие поддержат Людовика из чувства морального долга. Они будут обвинять нас в том, что мы своими действиями провоцировали его, не говоря уже о нарушении приличий. Но если ты готова рискнуть, моя госпожа, разве я могу тебе возражать? – В глазах молодого герцога засверкали искорки – он уже предвкушал схватку с Людовиком.

– Есть вещи, за которые стоит сражаться, – заявила Алиенора. – Я не боюсь.

– Боже, как я тебя люблю! – выдохнул Генрих и снова сжал ее в своих объятиях.

– Ступай с Богом! – сказала Алиенора, стоя в дверях и прикрывая наготу плащом. Она поцеловала Генриха на прощание в сумраке занимающегося рассвета. – Я пошлю за тобой, как только стану свободна и отправлюсь в мою столицу – Пуатье. Приезжай ко мне туда как можно скорее, если хочешь жениться на мне.

– Я не подведу тебя, – пообещал Генрих. – Можешь на меня положиться. Я жду не дождусь этого дня. – И опять он поднес ее руку к губам.

– Не представляю, как перенесу разлуку с тобой! – воскликнула Алиенора.

– Это ненадолго. Вспоминай наши три ночи любви и знай, что я тоже буду думать о них и ждать новых.

Генрих исчез в тумане едва забрезжившего утра, отправившись на поиски своего стреноженного коня, а Алиенора осталась в дверях и, еще плотнее закутавшись в плащ, принялась истово молиться о счастливом исходе их замысла.

– Домой, – прошептала она. – Я хочу домой. Хочу, чтобы эта ссылка закончилась, хочу быть среди своих, среди людей, которые меня любят. И чтобы рядом был Генрих Сын Императрицы и звался герцогом Аквитании. Мы с ним положим начало новому золотому веку. Это будет такое счастье, о каком я и не мечтала. Милостивый Господи, услышь мою молитву! Прошу Тебя, услышь мою молитву!

Глава 2

Долина Луары, сентябрь 1151 года

– Я собираюсь предпринять решительную атаку на Англию, отец, – заявил Генрих, когда они с Жоффруа возвращались домой по берегу величественной Луары. Следом скакал вооруженный отряд. День стоял жаркий, одежда прилипала к телу, пот покрывал крупы коней. – На следующей неделе я призываю моих добрых нормандских баронов на военный совет в Анжере[8], – радостно сообщил он.

– Разумное решение, сын мой, – одобрительно сказал Жоффруа. – Твоя мать будет гордиться тобой.

Они неторопливо проскакали около мили, обсуждая предстоящую наступательную операцию, потом Жоффруа с внезапно помрачневшим лицом обратился к сыну:

– Надеюсь, ты внял моему совету относительно королевы Алиеноры.

– Да, – коротко ответил Генрих. Было ясно, что он лжет.

Жоффруа помолчал некоторое время, потом сказал:

– Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Ты это уже говорил, отец! – выпалил Генрих.

Жоффруа ответил молчанием. Он обильно потел под шляпой, украшенной, как обычно, метелкой дрока – цветка, по которому со временем станут называть его потомков.

– Господи, какая жара, – сказал он, отирая лоб.

Генрих, который тоже потел, смотрел вперед – перед ними расстилалась широкая долина Луары.

– Не хочешь искупаться? – спросил он. – Это немного остудит нас. Река у Шато-дю-Луар неглубока – здесь, рядом.

– Я не прочь, – устало ответил Жоффруа. – Думаю, наши люди тоже не станут возражать.