Нить неизбежности Юрьев Сергей
— Давай.
Миры Свена Самборга.
Маруся была из Гардарики, поэтому она всё время любила пить водку. Вот и теперь она держала в руке бутылку и пила из горлышка большими глотками. Свен попытался обнять её за талию, но рука прошла сквозь плоское глянцевое изображение на фоне неподвижных ядовито-зелёных кустов.
— Какая ты недотрога, — возмутился Свен, ткнув пальцем ей под рёбра, но тоже ничего не нащупал.
— А ты в неё стрельни, — посоветовал Бой Гробер, человек без лица и с расплывчатой фигурой цвета хаки.
Свен схватил пулемёт, лежавший у красивых ног Маруси. Оружие было настоящим, пахнущим пороховой гарью от недавней стрельбы. Он упёр ствол в её красивый пупок и положил палец на спусковой крючок.
— Верни пушку на место, придурок, — потребовала Маруся, сделав очередной глоток. — Шутить в морге будешь, — сказали её красивые губы.
— Ребята, давайте жить дружно, — предложил человек без лица, и Свен нажал на курок, потому что Маруся его достала.
Пули прошили её насквозь, и неподвижные ядовито-зелёные кусты начали виднеться сквозь брешь в красивом животе.
— Сволочь ты всё-таки, — заметила Маруся, в упор глядя на Свена. — С тех пор, как ты припёрся, жить стало хреново. И пулемёт заедать начал.
Рваная рана на её красивом теле затянулась, но остался некрасивый рубец.
— Кажется, у нас проблемы, — сообщил Бой Гробер, глядя сквозь Свена на просеку — там со страшным рёвом двигался танк, на броне которого сидело семнадцать черномазых партизан.
— Это у них проблемы, — привычно сказала Маруся, и бутылка в её руке превратилась в противотанковую гранату, которую она тут же небрежно метнула в наступающего противника.
Граната, пролетев полтораста метров, поразила цель, от танка отлетела башня, и двое уцелевших партизан, отстреливаясь, исчезли в кустах, которые при этом не шелохнулись.
Бой Гробер бросился в погоню и растворился в воздухе.
— Ну давай, только быстро, — потребовала Маруся, разрывая на себе футболку цвета хаки, грудь её стала выпуклой и трепетно задрожала.
Свен метнулся к ней, на ходу расстёгивая брючный ремень, но когда он навалился на неё всем телом, красочный плакат, на котором, расставив красивые ноги, сидела красивая Маруся, прорвался насквозь, и там, где он оказался, всё пространство было заполнено фарфоровыми вазами, которые покрывались трещинами и осыпались звенящим дождём.
— Помоги! — рявкнул на него неизвестно откуда взявшийся Харитон, несущий на фарфоровом подносе столовый сервиз на тридцать шесть персон. — Помоги. Хоть что-то отсюда вынести надо.
— Позорный волк тебе помогать! — огрызнулся Свен и ударом ноги разнёс вдребезги поднос со всем содержимым. Его давно уже не покидало смутное чувство, что Харитон его подставил, но теперь, после нескольких дней общения с Марусей и безликим Гробером, он почему-то был рад видеть эту небритую, слегка обрюзгшую рожу. И поднос он разбил вовсе не со зла, а лишь потому, что видел — лишний груз только мешает старому приятелю добраться до безопасного места.
Над их головами треснуло фарфоровое небо, расписанное причудливым орнаментом, и несколько девиц с фарфоровыми телами, чем-то неуловимо напоминающих Марусю, рассыпались в мелкую пыль.
— Давай-ка — дёру отсюда! — крикнул Харитон и первым помчался вниз по склону, огибая наросты застывшей лавы, от которых ещё тянуло жаром.
Свен бросился за ним, и они бежали долго — до тех пор, пока не вломились в низкорослые кусты, из-за которых доносился шум набегающих на берег волн. Харитон, с опаской оглянувшись на вершину Скво-Куксо, окутанную дымом, без сил повалился на землю, и Свен, ещё не вполне понимая, что происходит, присел рядом.
— Ты мне сказать, что здесь было случиться? — спросил он, слегка отдышавшись.
— Что случиться, что случиться, — передразнил его Харитон. — Ничего не случиться. Старуха, наверное, сдохла — вот что! Как я раньше не врубился! Давай-ка по быстрому к Чаше, а то чего доброго опоздаем, и всё наследство без нас поделят.
14 октября, 10 ч. 45 мин., о. Сето-Мегеро, восточное побережье.
Он не удивился тому, что сон о солнечном береге вернулся так внезапно — не потому, что утратил способность удивляться, а потому, что ему было всё равно. К тому же здесь, в этом сне, не надо было бороться с холодом, который по ночам заползал под мост Герцога де Лакри, когда угасал чахлый костерок. И ещё одна радость заставила его забыть о том, что старьёвщик Жур обещал ему сотню сестерций — нашёлся башмак, без которого он чувствовал себя как-то неуютно.
Лилль так увлёкся распутыванием шнурков, что не сразу заметил, как на него упала чья-то тень. А когда заметил, не сразу оглянулся — беспокоиться было не о чем, в таком хорошем сне не могло случиться ничего плохого, ничего такого, из-за чего стоило тревожиться.
Симпатичная дамочка в длинном, почти до пят, иссиня-чёрном вечернем платье с глубоким вырезом и изящной широкополой шляпе, слегка сбившейся набок, смотрела на него с едва заметной печальной улыбкой.
— Твоё? — спросила она, протягивая Лиллю бесполезную вещицу, которую он так удачно загнал старьёвщику Журу.
— Нет, — честно ответил он, не желая себе лишних неприятностей. — Простите, мадам, но мне надо идти. — Он поднялся и двинулся туда, где сквозь заросли виднелось начало тропы.
— Ты чего-нибудь хочешь? — донёсся до него вопрос незнакомки.
— Нет-нет, ничего, — ответил он, не оглядываясь и не сбавляя шага. Почему-то ему хотелось уйти подальше от этой дамы, которая пыталась всучить ему чужую вещь. К тому же она стояла на песке босиком, и ему, обладателю двух вполне приличных башмаков, было не о чем с ней разговаривать.
По этой тропе иногда уходила хорошая девочка Лида, а когда она возвращалась, в её заплечном мешке была еда, много вкусной еды, которая была хороша даже во сне. Лиды поблизости не было видно, а значит, следовало самому о себе позаботиться — кушать почему-то хотелось даже во сне.
Документ 1
Галлы называли это «таро», йоксы и тунгуры — «тати», анты и венты — «тайна», древние фасаки — просто «та». Предметы, наделённые магической силой, были в обиходе у многих народов, но практически везде в их названии присутствует звукосочетание «та». Удивительно то, что в самом древнем из живых языков, хуннском, слово «та» означает «нет», а в современном вентоантском, на котором говорит большинство населения Гардарики, созвучно противоположному «да».
Возможно, это сочетание звуков пришло к нам из тех времён, когда вселенная являла собой первозданный хаос, и между «да» и «нет» не было никакой разницы. «Да» и «нет» — это единица и ноль, символы, с помощью которых возможно создать виртуальную модель всего сущего. Но если предположить, что именно из них когда-то было соткано реальное мироздание, начинаешь верить в то, что начало миру положило именно Слово.
Гай Претто, статья «Философия, данная нам в ощущении», альманах «Любомудрие», Равенни — 2966 г.
Документ 2
Художник не стремится к познанию истины и отражению реальности — он творит то, к познанию чего должны, по его мнению, стремиться другие — те, кто не способен к творчеству. Реальность, затерявшаяся в бездне его воображения, представляется ему лишь слабой тенью того, что рождено неукротимым стремлением его бунтующего духа.
Пит Биде, статья «Патрик Бру — иное измерение» в журнале «Меценат», № 5 за 2984 год.
Документ 3
В мире нет и не может быть абсолютного совершенства. Абсолютно лишь стремление к нему. Господь тоже несовершенен, но совершенно его стремление к совершенству, и наш удел — смиренно идти по его следам. Гордыня порой уводит в сторону и людей, и даже ангелов, однажды отвернувшихся от Света. Но гордыня падших ангелов совершенна, а люди чаще прикрывают ею собственные слабости — страх, лень, сладострастие, немочь.
Из Восточных Земель пришло учение, утверждающее, что мир, который стал для нас домом, — всего лишь мираж, и, сбросив наваждение, мы придём к совершенству. Что ж, первозданный Хаос тоже был по-своему совершенен — точно так же, как совершенна абсолютная пустота.
Огиес-Пустынник «Двенадцатый апокриф».
Документ 4
Легату 12-й когорты при штабе Серого Легиона полковнику Юнию Северу.
Мессир! К моему глубочайшему сожалению, операция по изъятию Печати закончилась полным провалом. Но самое прискорбное состоит не в том, что эта весьма полезная вещица нам так и не досталась, а в том, что ею овладели те, в чьих руках она может представлять значительную угрозу для безопасности Ромейского Союза.
Проанализировав записи видеокамер слежения, мы установили личность той, которая исчезла вместе с Печатью, — это полковник Спецкорпуса Соборной Гардарики Дина Кедрач, присутствие которой в данное время в данном месте не могло быть случайным. Так что одно из немногих уцелевших таро, подлинность которых доказана, находится в руках потенциального противника, и теперь они могут наводнить нашу страну агентами-нелегалами и контрабандным товаром. Единственное, на что остаётся надеяться, — у них хватит ума не пользоваться этим магическим предметом так же нагло и бездумно, как это в своё время делал Олав Безусый.
К сожалению, мы не можем предъявить официальных претензий к властям Гардарики, поскольку присутствие вверенного мне подразделения на месте проведения операции не было санкционировано Верховным Префектом и производилось в соответствии с пунктом 16 «Внутреннего кодекса Серого Легиона».
Задержанный нами Альбер Верньё, помощник младшего хранителя запасников Национального Музея, который и вынес Печать в вестибюль, утверждает, что им двигало лишь желание сохранить экспонат для музея, поскольку безусловно нелепое и незаконное судебное решение в пользу прежнего владельца таро было бы всё равно неизбежно отменено, но за это время вещь могла оказаться неизвестно где. Единственное, что может ему предъявить Уголовное Дознание, это нарушение служебных инструкций и преступную халатность, поэтому я предлагаю оставить его у нас и надавить на него как следует. При грамотном подходе к ведению дознания (в соответствии с пунктом 57 «Внутреннего кодекса Серого Легиона») он неизбежно даст правдивые показания.
Начальник оперативного отдела 12-й когорты Серого Легиона майор Леон Кортес.
Документ 5
Нет ничего медлительнее времени. И чем меньше в этой жизни остаётся осознанного смысла, тем медленней она ползёт к завершению. Временами я малодушно помышляю о том, как бы приблизить собственную смерть, но наперекор этому тёмному желанию поднимается естественный человеческий страх добавить ко всем моим грехам ещё один — самый страшный.
Тлаа уже почти год не беспокоит меня, и я стараюсь не приближаться к Чаше. Иногда мне кажется, что он снова уснул, но это едва ли возможно — теперь он будет бодрствовать вечно и когда-нибудь обретёт вечного хозяина.
Из тахха-урду моё появление на острове помнят лишь немногочисленные оставшиеся в живых старики — война, которая грохочет вокруг, и болезни делают своё дело. Но там, где многие умирают, многие и рождаются. Для молодых воинов я — если не божество, то по меньшей мере живая легенда, и я не удивлюсь, если когда-нибудь они воздвигнут капище в мою честь и начнут приносить жертвы. Да, мне ничего не стоит простым взмахом руки обратить в бегство «железноголовых», достать любую пищу, любые лекарства и любые безделушки — от бисера до оружия, но я стараюсь делать это лишь при крайней нужде — и не только потому, что не хочу беспокоить Тлаа. Мне подвластна великая и страшная сила, но она совершенно неспособна творить — только разрушать и перемещать предметы, не считаясь ни с весом, ни с расстоянием, и пользоваться ею — значит вводить себя во искушение, потакать всему звериному и низменному, что, несомненно, есть в любом из нас, отбывающих срок жизни на этой земле.
Однажды, примерно год назад, я попытался заставить Тлаа уничтожить самого себя, и он честно попытался исполнить мою волю. Но, видимо, то, чем он является, — сгусток первородного Хаоса, который был когда-то, до Начала Времён, и ЭТО нельзя уничтожить — из ЭТОГО можно лишь что-нибудь слепить. Но чтобы стать творцом, нужно признать себя частью творения и отречься от всего, что находится вне его. А это может сделать только тот, кому не от чего отрекаться. Тлаа, чем бы он ни стал по моей воле, не может вобрать в себя всё то, что мне до сих пор дорого, с чем я не могу расстаться даже после смерти.
Смерть… Странно, но порой я с упоением думаю о ней — не просто как об избавлении от тяжкого груза жизни, который надо нести до конца, а как о шаге на новую ступень бытия. Не знаю, хорошо это или плохо — чем глубже познания, тем непреодолимей кажутся собственные сомнения.
Но есть единственное желание, которое я никак не могу преодолеть: я хочу успеть проститься с Марией. Хочу, чтобы в тот миг, когда я покину эту жизнь, её рука лежала в моей руке.
Дневник профессора Криса Боолди, запись от 11 марта 2977 г. от основания Ромы.
Глава 10
14 октября, 3 ч. 50 мин., о. Сето-Мегеро.
— Пора. — Лида ткнула его кулачком в бок. — Онисьим, пора. Мария зовёт.
Онисим открыл глаза и резким движением, сбрасывая с себя остатки сна, выкатился из гамака. Лида едва успела отскочить в сторону, и зажигалка в её руке, единственный источник света, погасла.
— Ты где?
— Тут я. — В её руке снова вспыхнул огонёк, и стало заметно, что Лида всерьёз приготовилась к предстоящему путешествию — вместо обычного купальника и шорт на ней были просторные парусиновые брюки с многочисленными карманами, горные ботинки, футболка с портретом Ромена и лихо заломленный берет с трёхцветной кокардой; за её спиной висел короткоствольный полицейский автомат, ремень оттягивали два подсумка с четырьмя магазинами каждый, а правое запястье украшал компас. — Тебе что-нибудь надо?
Онисим прикинул было, какое оружие прихватить, но у входа в хижину возник светящийся силуэт брата Ипата.
— Руки, ноги и голова — больше тебе ничего не понадобится, — сказал призрак и, вместо того чтобы растаять, напротив, приобрёл вполне осязаемый вид.
— Это кто ещё? — слегка раздражённо поинтересовалась Лида.
— Свои, — коротко ответил Онисим. — Пойдём, по дороге расскажу.
— Я встречу вас на той стороне, — пообещал Ипат и слился с темнотой.
Тлаа пришёл сам. Видимо, Мария, пока её душа витала где-то поблизости, ещё сохраняла над ним власть. Искрящийся тяжёлый голубой туман медленно втекал в хижину через окна, дверь и щели в тростниковых стенах. Вскоре он заполнил всё окружающее пространство, и, пока хоть что-то можно было различить в этом густеющем мареве, Онисим взял Лиду за руку, и через мгновение земляной пол ушёл у них из-под ног.
Разноцветные огни вспыхивали и тут же гасли, рассыпались, превращаясь в маленькие смерчи, сплетаясь друг с другом. Время пустилось в галоп, а осязаемое пространство сжалось, не оставив им свободы движений. Он лишь крепче стиснул её ладонь, и Лида, как ни странно, ответила ему тем же.
Когда сковывающая движения пелена распалась, они оказались в местах, которые показались Онисиму знакомыми. Зловещего вида скала торчала из густых тёмно-серых облаков, внутри которых вспыхивали бесшумные молнии, над их головами раскинулось фиолетовое небо, в котором зажигались и гасли бесчисленные звёзды, а под ногами лежала ковровая дорожка, которая, находя опору в пустоте, тянулась куда-то в бесконечность.
— Спасибо, что согласились проводить. — Перед ними возникла молоденькая девушка в белой накрахмаленной блузке, широкой чёрной юбке до колен и босоножках с большими блестящими пряжками. Она выглядела едва ли намного старше Лиды, только в её лучистых серых глазах таилась сдержанная печаль, едва ли доступная юности.
— Мария? — Лида шагнула в её сторону. — Мария, это вы?
— Не могу же я явиться Крису старой развалиной, — заметила Мария. — Только бы он дождался…
— Конечно, Мария, он не мог не дождаться. — Она попыталась обнять Марию, но её руки почему-то обхватили пустоту, а её саму отбросило назад.
Оказалось, что между ними поперёк ковровой дорожки лежит удав с торчащими, словно крылышки, офицерскими погонами. Рептилия неторопливо собирала в кольца своё пятнистое тело, шипя то на Марию, то на Лиду, которая успела передёрнуть затвор автомата.
— В соответствии с пунктом двадцать три, дробь пятнадцать параграфа шестьдесят шестого инструкции номер три и четырнадцать сотых «О порядке приёма граждан и их дальнейшей утилизации» ваше присутствие здесь не является разумным, а значит, с точки зрения Мирового Разума, не может быть действительным. — К концу сообщения, адресованного Лиде и Онисиму, удав от усердия раскалился докрасна. — Если вы немедленно не покинете нейтральную территорию, я буду вынужден обратиться в соответствующие инстанции и…
Лида не открыла огонь на поражение лишь потому, что боялась промахнуться и задеть Марию, которая никуда не уходила, хотя к ней, судя по всему, представитель местных властей не имел никаких претензий.
Всё решилось само собой — в сумерках сверкнул клинок, и удав, распавшись на две части, свалился вниз, где сквозь плотную пелену серых облаков изредка проблескивали сполохи далёкого огня.
— Бабуля, вам пора! — обратился брат Ипат к Марии, проводив взглядом останки поверженного чудовища. — Вам пора, сударыня. Прощайтесь здесь — их всё равно наверх не пустят. Туда и меня-то редко пускают, и то — не дальше прихожей и только если по делу.
— Я только хотела помочь, — попыталась возразить Мария.
— Барышня, вы и так уже сделали всё, что могли, — нетерпеливо отозвался Ипат, возвращая в ножны «Блистающего в сумерках». — Даже больше, чем было возможно. Поторопитесь, а то любезный вашему сердцу профессор уже замучил огненных ангелов, которые караулят Врата, своими байками о вашей душевной красоте.
— Только о душевной? — переспросила Мария.
— Не только, — успокоил её Ипат. — Не только. Прощайте.
Обновлённое тело Марии налилось светом, а свет обратился в луч, который ударил в фиолетовый свод небес, по которому, словно по воде, начали разбегаться круги. Лида успела махнуть рукой ей вслед, прежде чем улеглись последние всплески небесных волн, а по ковровой дорожке к ним уже приближалась целая толпа чем-то недовольной нежити — многочисленные бесы, похожие на крыс, летучих мышей, разнообразных рептилий, приближались к нарушителям границы, держа наперевес разнокалиберные перьевые ручки с окровавленными остриями.
— С этой канцелярией я как-нибудь справлюсь, — сообщил Ипат. — Но ты должен решить, куда нам двигаться, прежде чем сюда подтянутся полицейские силы. Учти: им всё равно, кого жарить — живых или мёртвых.
Закончив фразу, он вспорол ковровую дорожку, та её часть, по которой двигались наступающие колонны, прогнулась под их тяжестью, и толпы оснащённых привычным оружием регистраторов, ведомых в бой столоначальниками, с визгом посыпались вниз.
— Думай быстрее, — поторопил Онисима Ипат. — Здесь войска моментом перебрасываются. Если вас схватят, никакой Тлаа не поможет. Ну! Вспоминай их лица, голоса, ордена, нашивки — что-нибудь, только так, чтобы весомо, грубо, зримо. Картинка должна быть живой, иначе не поможет.
Откуда-то издалека донёсся грохот разрывов и сухой пулемётный треск. Оставалось только прикрыть веки и увидеть какие-нибудь дымящиеся руины и стелющиеся по земле фигурки атакующих — рядовые Конь, Зяма, Леший, Торба, Жук, Громыхало, сержанты Сыч и Грива, старшина Тушкан… Сейчас, скоро, очень скоро они будут достаточно близко, чтобы разглядеть лица, расслышать крики, а потом можно будет броситься вперёд и оказаться рядом.
— Эй, ты куда?! — Крик Ипата вывел его из транса, видение исчезло. Вместо этого он увидел, как Лида превращается в размытое световое пятно, которое вот-вот исчезнет, смешается с окружающим пространством, скроется из виду.
Он бросился вперёд, чувствуя спиной, что брат Ипат следует за ним, и нырнул в тающий сгусток света. Боль ударила в левое колено, заполнила всё тело и начала медленно угасать. Когда глаза вернули себе способность видеть, Онисим обнаружил, что стоит на четвереньках посреди стриженого газона, окружённого живой изгородью, а коленная чашечка столкнулась с вентилем поливальной трубы. Откуда-то доносились удары по волейбольному мячу, детский смех, обрывки фраз. Небо над кронами деревьев было обычным — голубым с белыми росчерками высоких облаков, и в него упиралась громада стеклянной башни отеля.
Лида уже поднялась на ноги, потирая ушибленный бок, а брат Ипат сидел на корточках, положив ладонь на рукоять меча.
— Где мы? — спросил Онисим, надеясь, что Ипат сможет внести хоть какую-то ясность.
— А ты у девчонки своей спроси, — посоветовал тот почему-то шёпотом. — А какого лешего тебя за ней понесло — спроси у себя.
Лида смотрела то на одного, то на другого, не понимая ни слова. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но внезапно послышался нарастающий рокот. Где-то у подножия отеля раздался хлопок взрыва, от которого задрожала вся конструкция башни, и вскоре половина здания осела, погружаясь в клубы дыма и пыли. Порыв горячего ветра согнал куда-то в сторону небесную голубизну, и под ней обнаружился каменный свод, на котором горела алая надпись, торопливые росчерки галльских рун: «Улыбнись своей смерти».
— Ромен. Он где-то здесь, — чуть слышно сказала Лида. Она, не мигая, смотрела на дымящиеся руины сквозь кроны мгновенно оголившихся деревьев. — Онисьим, он где-то здесь. Пойдём — я хочу знать.
— Как я понял, ты её здесь не оставишь, — сказал брат Ипат и демонстративно вздохнул, давая понять, что не вполне одобряет его поведение. — Нет, ты ответь — она тебе дороже твоих боевых товарищей, которые ни за что ни про что мыкаются в Пекле?
— Не дороже, — ответил Онисим. — Не дороже, но я её здесь не оставлю.
Он двинулся за ней туда, где завывало пламя пожара, а в воздухе висела удушливая взвесь — чёрный дым вперемежку с горячей пылью. Вдруг Лида остановилась и закрыла лицо ладонями — впереди на горячем асфальте, среди обломков бетонных плит, битого стекла и обгоревших автомобилей лежали изувеченные тела — сотни, может быть — тысячи.
— Давай уйдём отсюда. — Онисим положил ладони на плечи, вздрагивающие от беззвучных рыданий, и попытался развернуть её к себе лицом. — Давай.
— Нет! — Она вырвалась и снова двинулась вперёд, стараясь не наступить на чьи-нибудь останки. — Нет. Ромен где-то здесь, и я должна знать…
— Ты ничего никому не должна, — он не успел закончить фразу, как среди погибших началось шевеление. Мертвецы, подбирая оторванные руки и головы, поднимались и поддерживая друг друга, шли туда, где среди всполохов огня зиял чёрный провал. — Лида, закрой глаза. Я проведу тебя, куда ты хочешь. Закрой глаза, я скажу, когда его увижу.
— А как… Как ты узнаешь?
— Узнаю. — Он кивнул на портрет, украшавший её футболку.
Они смешались с толпой, и Лида послушно закрыла глаза — эти люди, несущие собственные увечья, внушали ей ни с чем не сравнимый ужас, она дрожала всем телом и с трудом переставляла ноги, но продолжала идти вперёд.
— Хочешь знать, зачем и куда они идут? — Ипат обратился к Онисиму на ромейском языке, чтобы Лида тоже могла его понять. — Хочешь?
— Наверное, узнаю, когда придём.
— Ну попробуй.
Руины и запах гари остались позади, и теперь по обе стороны дороги, посыпанной мелким гравием, лежали замшелые могильные плиты, вывороченные из земли, и пустые провалы могил. Мертвецы шли молча, и только звук шаркающих шагов сливался в сплошной протяжный гул.
Слева от дороги возвышался курган, у подножия которого толпилась группа чертей, самых обыкновенных — с рогами, копытами и свиными рылами. Они толкались, хихикали и не спускали глаз с тех, кто проходил мимо. А на вершине кургана стояло стальное кресло, к которому ржавыми скобами, обхватившими шею, запястья и лодыжки, был прикован Ромен Карис собственной персоной. Он умиротворённо взирал на проходящие мимо него колонны мертвецов, как будто принимал парад — казалось, будь свободна его правая рука, он приветствовал бы их ленивым помахиванием ладони.
— Смотри, Лида. Смотри, если сможешь. — Онисим обнял её за плечо, и она, прежде чем распахнуть глаза, прижалась к нему, стараясь унять озноб.
Внезапно раздался металлический звон и тут же слился с чавкающим звуком — длинное зазубренное острие, выскочив из сиденья, пронзило Ромена насквозь и вышло сквозь темя. Шестеро чертей протиснулись в толпу и выволокли какого-то гражданина, на котором не было видимых повреждений, сноровисто завернули его в саван и провалились сквозь землю.
Лида остекленевшими глазами смотрела на невозмутимое лицо Ромена, на котором не шевельнулся ни один мускул, пока обагрённое кровью острие проворачивалось внутри его тела и уходило вниз, разрывая внутренности. Казалось, она вот-вот потеряет сознание.
— Кто-то не простил, — сообщил Ипат, который неслышно шёл следом за ними.
— Что? — не понял Онисим.
— Кто-то не простил его. Знаешь, брат Онисим, почти все люди достаточно грешны, чтобы не миновать Пекла. Но за умение искренне простить того, кто причинил тебе зло, там, — Ипат ткнул пальцем в небо, — отпускается большинство грехов, а того, кто чист от ненависти и жажды мести, никакой Самаэль не в силах удержать в своих липких лапах. Посмотри вперёд, посмотри…
Идущие впереди, те, кто успел миновать возвышающийся у обочины обелиск, заваленный увядшими цветами, наполнялись светом и обращались в лучи, устремлённые ввысь, проникающие сквозь каменный свод. Отсветы их сияния падали на гранитную стелу, на которой золотым блеском вспыхивала надпись:
- РОМЕН КАРИС
- Лишь два пути — свобода или смерть —
- Перед тобой маячили сквозь годы.
- И ты свой выбор сделал — умереть
- И через гибель обрести свободу.
— Свободу… — Лида не смотрела на самого Ромена, которого в очередной раз пронзило ржавое от крови острие, она видела только эту надпись, сверкающую в отблесках освобождённых душ, устремлённых в небеса. — Я не хочу здесь больше… Онисьим, давай уйдём. Я не хочу…
Теперь его не надо было просить дважды. Онисим и сам хотел поскорее покинуть это место, наполненное ужасом и болью. Он постепенно погружался в свой старый привычный бред — знакомое болото, над поверхностью которого плыли клочья густого серого тумана, его вечный навязчивый кошмар, уже хлюпало под ногами.
— Давай-ка передохнём слегка, — предложил Ипат, обнаружив небольшой поросший чахлой травой и жёлтыми одуванчиками островок, одиноко торчащий из болотной жижи. — Ты ведь всё равно не знаешь, куда нам дальше.
Онисим почувствовал, что действительно устал после участия в бесконечной панихиде. После того, что там произошло, здесь, на болоте, он чувствовал себя почти как дома. Знать бы ещё, что такое дом…
— А ты ведь так и не узнала, он ли это сделал, — обратился он к Лиде, помогая ей взобраться на островок.
— Мне всё равно. — Выбравшись на сухое место, она достала из кармана зажигалку с портретом Ромена и зашвырнула её подальше в болото, потом, отвернувшись, стянула с себя футболку, вывернула её наизнанку и надела снова. — Теперь мне уже всё равно, он их убил или нет — это ничего не изменит. Все уже получили по заслугам. Одного не могу понять: почему Конде, зная правду, написал-таки ту эпитафию? Но мне хватит того, что я видела. А ты правда не знаешь, куда нам дальше?
— Сейчас, — ответил он невпопад, взял её за руку и расстегнул ремешок, на котором держался компас. — Сейчас узнаю.
Магнитная стрелка и здесь держалась определённого направления, хотя едва ли это был север.
— Азимут 106. — Онисим вновь ступил на зыбкую, покрытую ряской поверхность болота, и ему показалось, что откуда-то издалека донёсся едва различимый запах хвои.
14 октября, 11 ч. 45 мин., о. Сето-Мегеро.
Платье, волочась по земле, мешало идти. Мелкие камушки врезались в босые ступни. Солнце палило немилосердно, и ни один ручей не пересекал натоптанную тропу, петляющую среди густых зарослей.
Примерно в полдень Дина обнаружила в сумочке маникюрные ножницы и на очередном кратком привале обрезала полы платья на уровне колен. Намного легче от этого не стало, но, с другой стороны, причин для особой спешки тоже не было — бродяга Лилль наверняка шёл именно туда, куда вела эта тропа, а значит, в проводнике не было особой надобности. Значит, не за горами встреча с загадочным Тлаа… И если поручик Соболь не смог выполнить свою миссию, значит, следует использовать последний шанс, последовать примеру вечно юной жрицы Мудрого Енота — попытаться вобрать Тлаа внутрь себя и, пользуясь его силой, посвятить предстоящие века уничтожению Печати, «путеводного диска», вещественного доказательства № 22. Тантхатлаа разрушится, когда Тлаа иссякнет. Не было внутри у Сквосархотитантхи бесчисленных миров, как полагал доктор Карлос Кастандо, — вся мощь неприкаянного духа разбивалась о неприступность Печати. Дина сама толком не знала, откуда у неё такие сведения — видимо, когда она там, в святилище, стояла возле неподвижного тела жрицы, на какое-то мгновение их сознания соприкоснулись.
Чтобы затолкнуть Печать в сумочку, пришлось вытряхнуть из неё почти всё содержимое, в том числе и пачку денег, которые здесь всё равно негде потратить. Сейчас она отдала бы всё за глоток воды.
Подъём постепенно становился круче, временами то справа, то слева поднималась скальная стена, но даже когда тень падала на тропу, становилось ненамного прохладнее. Может быть, чтобы достичь цели, надо перестать верить в реальность происходящего? Заставить себя думать, что жажда, которая иссушает тело изнутри, — вовсе не твоя жажда? И боль, которая вонзается в ступни, — вовсе не твоя боль… Если всё-таки придётся стать вместилищем Тлаа, то лучше перестать верить в реальность родного Спецкорпуса, Тайной Канцелярии и самой Соборной Гардарики — время на это будет, много времени, почти вечность.
— Но ты сама решила, что твой долг именно в этом, — донёсся справа знакомый голос.
Дина остановилась, извлекла из правого уха принимающее устройство жучка, о котором уже успела забыть. Но почему оттуда раздался голос Сквосархотитантхи, а не Альбера Верньё, помощника младшего хранителя запасников Национального Музея? Впрочем, это уже не так важно. Чтобы завершить операцию, нужно отказаться от чувства реальности, привычной логики и прошлой жизни — другого выхода нет, если, конечно, поручик Соболь не сделал то, что должен был сделать.
Пластиковая бутылка минеральной вода «Галльский Источник», без крышечки, наполовину пустая, стояла посреди тропы, на единственном относительно ровном месте. А это что — реальность или осколок чужого бреда, ставшего реальностью? Бродяга, идущий впереди, попросил у Тлаа напиться и оставил пару глотков своей преследовательнице? Или Тлаа решил облагодетельствовать именно её, почуяв приближение своей вечной хозяйки? Но почему тогда здесь только половина бутылки?
Нет, нельзя терять на подобные домыслы драгоценное время. Что бы там ни было, надо двигаться вперёд, чтобы сделать своё дело или хотя бы узнать, что там происходит и не поздно ли пытаться что-либо исправить.
На удивление, вода была холодной, и к поверхности поднимались газовые пузырьки.
Восход Холодной Луны, Пекло Самаэля.
Посреди тухлого болота растёт сосна, от которой изо всех сил пахнет Родиной, — значит, это гуманитарная операция по спасению отечественных зелёных насаждений, которым угрожает деградация и гибель, связанная с невозможностью укорениться в земле басурманской. А вот теперь следует закрыть глаза, поскольку заранее известно, что за украшения появятся через мгновение на этих разлапистых ветвях. И почему азимут 106, а не 108, например? Тут куда ни иди, а всё равно на это дерево напорешься. Может, кому другому берёза милей, а отставного поручика Онисима Соболя так и тянет на сосну — может, на ней висеть удобнее? Но пробовать пока чего-то не хочется. Вон они — все восемнадцать.
— Онисьим! Да очнись же ты! — крикнула Лида ему прямо в ухо, но казалось, что голос её донёсся откуда-то издалека, и стоит открыть глаза, увидишь щебечущих девиц, вопящих чаек и ленивую волну прибоя, шелестящую мелким гравием. Возвращаться на частный пляж в Пантике, в те три года жизни, от которых почти не осталось воспоминаний, совершенно не хотелось, поэтому он не сразу открыл глаза и тряхнул головой, чтобы вырваться из навязчивого забытья и вернуться к сомнительной реальности.
Болото было на месте, и даже сосна, та самая, которая столько раз являлась ему в бреду, торчала из тумана. Только страшных украшений, которые возникали на ней, стоило приблизиться на расстояние прицельного выстрела, на месте не было.
— Мы пришли? — спросил брат Ипат, нащупав рукоять меча.
— Кажется, я никуда и не уходил. — Онисим упал на колени, сразу же по пояс оказавшись в болотной жиже. Он запустил обе руки в тёплое месиво и вскоре нащупал то, что искал, — эверийский пулемёт SZ-17 с отломленным прикладом, который сам однажды в очередном бреду разломил о колено. Помнится, при этом присутствовала лично полковник Кедрач. Может быть, если получше покопаться, под болотной ряской обнаружится её бездыханное тело… Хотя нет — здесь бездыханных тел быть не может, смерти после смерти не бывает.
Он швырнул забитый грязью пулемёт обратно в болото и, с трудом вытаскивая ноги из вязкой гнили, двинулся к сосне, которая слегка покачивалась и медленно вращалась вокруг собственной сгорбленной оси.
— Ого! — сказал чей-то охрипший голос. — Смотри, кто к нам…
— Тебя глючит! — уверенно отозвался другой, прерывая тяжёлое дыхание. — И меня глючит. И вообще — всё это бред, а на самом деле мы в гробу лежим.
— Это кто это для нас расстарался! — рявкнул кто-то, явно не расположенный к шуткам. — Закопали, как дерьмо, там, где пристрелили, и всё кино.
— Иди в жопу!
— Мы и так в ней.
— Отставить разговорчики! — среди веток промелькнуло искажённое, как в кривом зеркале, лицо унтер-офицера. — Совсем нюх потеряли.
— Унтер-офицер Мельник! Ко мне! — рявкнул поручик Соболь, и его хриплый крик тяжёлым эхом прокатился над болотом.
Ответа не последовало. Вместо этого голоса, казавшиеся такими близкими, стихли, затерявшись в чавканье болотного газа.
— Ты что-нибудь слышала? — спросил он у Лиды, но та только пожала плечами и на всякий случай передёрнула затвор своего автомата.
— Я слышал, — сообщил брат Ипат, приподнимаясь над поверхностью тумана. Оказалось, что к его балахону не прилипло ни единого шматка грязи, был он абсолютно сух, а ботинки на его ногах блестели, как будто их только что надраил вышколенный денщик. — А вот они твоих команд слышать вовсе не обязаны.
— Ловко твой приятель устроился, — заметила Лида, вытаскивая сигарету из заднего кармана. Но вспомнив, что прикуривать нечем, отшвырнула её в сторону. — Ты, кстати, обещал рассказать, что это за тип. — Обращаться к Ипату напрямую она почему-то избегала. — Мы тут по уши в дерьме, а он — как новенький.
— Мёртвые не потеют, — уклончиво ответил Онисим. Он уже собирался дать ей более полные объяснения, но вдруг болотная слизь вокруг забурлила, как будто кто-то сунул в неё гигантский кипятильник.
В клокочущее болото ударила алая молния, вторую брат Ипат перерубил мечом на подлёте, а третья заблудилась в густой хвое, которая теперь была повсюду. Онисим, не обращая внимания на протесты, схватил Лиду, бросил её на плечо и скрылся среди пахучих ветвей.
— Пусти! — Она извивалась как могла и лупила его кулаками в спину. — Пусти, кретин!
— Спокойно, девочка. — Онисим аккуратно опустил её на твёрдую, поросшую мхом землю. — Если кто-то из нас погибнет, то проснёмся мы где угодно, но только не здесь, и наверняка — порознь.
— Не хватало мне с тобой вместе просыпаться… — Она сидела на кочке, прижавшись спиной к сосновому стволу, и старалась не смотреть на него. — Ты, наверное, такая же сволочь, как Ромен.
— Наверное, — согласился с ней Онисим. Он хотел ещё что-то добавить, но тут сквозь хвойные заросли протиснулся Ипат.
Бывший монах держал в правой руке меч, заляпанный чёрной слизью, а левой вцепился в ухо визжащего Канцелярского Крыса.
— Пусти, пусти, пусти! — вопил Крыс, пытаясь достать копытами до земли, но славный рыцарь старательно держал его на весу. — Всё, что хотите! Любую справку выпишу, только ухи мои не трогайте.
— Справку, говоришь? — переспросил Ипат, даже не думая давать пленнику какие-либо послабления. — Дай-ка нам справку: где сейчас находится подразделение поручика Соболя, погибшее в Сиаре 19 августа 2983 года?
— Что? Где? — не понял Крыс. — Не знаю я, чтоб я сдох! Не знаю. Потеряли мы их. Бродят где попало. Но если угодно, могу выяснить. Рад услужить. Сейчас-сейчас… — Крыс отрастил на кошачьей лапке два мозолистых пальца, засунул их в рот и издал пронзительный зелёный свист.
Решив, что бес пытается подать сигнал своим, Ипат раскрутил его над головой и зашвырнул в ту сторону, откуда только что пришёл. В густой хвое образовался просвет, в котором мелькнуло знакомое болото, заваленное телами здоровенных порубленных в капусту жаб в пятнистой униформе, но как только Крыс шлёпнулся в вязкую жижу, ветви за ним сомкнулись, и больше ничто не нарушало тишины, кроме тягучего шума ветра, заблудившегося в сосновом бору.
— Такси вызывали? — Знакомая Онисиму ведьма на помеле свалилась откуда-то сверху и уже с хищным интересом разглядывала потенциальных клиентов. — Только я зараз всех не увезу. И чем платить будете?
— Нам не нужно ехать, нам нужна только информация, — сказал Ипат, вытирая клинок клочком мха.
— Я вам не справочное бюро, я делом занимаюсь! — парировала ведьма, и тут взгляд её нащупал Онисима. — Привет, бродяга! Слушай, это судьба. И место тут как раз подходящее. Пойдём вон в ту ложбинку — полчасика полюбезничаем, а потом я вас всех — куда угодно. — Она скинула с себя новенький хрустящий халат, обнажив поджарое мускулистое тело, и двинулась к Онисиму, широко распахнув объятия, но больше трёх шагов ей сделать не удалось — на пути оказалась Лида, обеими руками ухватившая за ствол свой автомат.
— Убирайся отсюда, дрянь! — Лида недолго думая со всего размаху заехала ведьме автоматом по лбу. — И чтоб духу твоего… — она не успела договорить, как ведьма, схватив метлу, подпрыгнула и исчезла в густом сплетении ветвей.
— Ну и фиг с вами! Ещё пожалеете, — донеслось сверху, и сразу же послышался быстро удаляющийся звук, похожий на вой реактивного движка.
Бывший десантник и бывший монах слегка опешили от такого неожиданного поворота событий — оба уставились на Лиду, которая продолжала грозить кулаком обращённому в бегство противнику. Впрочем, Онисим был не слишком удивлён её выходкой.
— Стоять! Руки за голову! — Холмик, поросший мхом, лопнул, словно созревший нарыв, и под ним обнаружилась небритая личность в каске, бронежилете и пятнистом армейском комбинезоне.
Ствол крупнокалиберного ПК-66 был направлен на Ипата — можно было успеть схватить Лиду за ремень и укрыться за толстым сосновым стволом.
— Я же говорил — не хрен его ждать! — Рядом с сержантом Тушканом возник рядовой Громыхало, миролюбиво закидывающий автомат за спину. — Говорил: сам придёт, как приспичит.
14 октября, 16 ч. 25 мин., о. Сето-Мегеро, восточное побережье.
Тропа раздваивалась, и на развилке валялись две пузатые пустые бутылки. Слева доносились приглушённые голоса и истошные петушиные крики. Но отпечатки стёртых подошв на мелкой каменной сыпи вели прямо, и Дина решила, что не стоит отвлекаться. Стало прохладнее, и в воздухе появился слабый запах гари.
Тлаа — всего лишь младенец, Тлаа — зародыш вселенной, Тлаа — пустой сосуд, Тлаа — средоточение Силы, Тлаа — первая искра будущего пламени, Тлаа — начало вечности. Лишь тот, кто не имеет корней в нашем мире, способен заполнить собой Тлаа, стать его волей, его верой, его надеждой, его смыслом. Что это — собственные мысли текут сквозь замутнённое сознание или этот голос пришёл извне? Разве это сейчас имеет значение? Уже поздно сомневаться в том, что избранный ею путь верен, и другого не будет дано. Возвращаться теперь, когда неведомая цель уже так близка, всё равно поздно, разве что откуда ни возьмись свалится прямой приказ непосредственного начальства. Но генерал Сноп был слишком далеко, и едва ли он стал бы её останавливать — любой, даже самый ничтожный шанс на благополучный исход дела необходимо было использовать, и одну или несколько человеческих жизней не следует принимать в расчет, когда на карту поставлено, может быть, само существование жизни. Стоп! Что-то похожее уже как-то было…
Тлаа — зародыш вселенной, Тлаа — пустой сосуд… Тлаа — зародыш вселенной, Тлаа — пустой сосуд. Большего и не надо ничего знать, чтобы сделать то, что надлежит… Главное — есть уверенность в одном: когда придёт время усмирить Тлаа, она сделает всё как надо. И голос Сквосархотитантхи продолжает доноситься из глубин святилища Мудрого Енота, только тихо, очень тихо — так, что до неё доходят не слова, а только их смысл или тень смысла. И путь, который избран, верен уже потому, что иного пути не дано — а сверху доносится безмолвный зов, подобный тому, что заставил её без спросу войти в древнее подземелье маси, в лабиринт тайн, к которым лучше не прикасаться.
Она остановилась и даже попыталась заставить себя повернуть обратно, но слева от тропы обнаружились три надгробия — скособоченная, просевшая плита из серого камня располагалась в дюжине аршин от массивного гранитного обелиска и мраморного ангела, венчавших два могильных холмика. Что-то в этих могилах показалось ей странным и удивительным. Она смотрела на них не отрываясь несколько долгих минут, пока до неё не дошло, что венчики цветов, покрывающих оба холмика, склонились навстречу друг другу. Когда она поняла, в чём дело, нахлынувшие на неё сомнения успели рассеяться, забыться, остаться в прошлом. Да и какие могут быть сомнения, когда на карту поставлен успех операции, а вместе с ней — равновесие мира, продолжение жизни, завтрашний рассвет…
И не стало боли в разбитых ступнях, забылась жажда, ушла усталость — и надо было спешить вперёд, к цели, пока не прошло это состояние лёгкости и уверенности в собственных силах.
Впереди, заслоняя пару горных вершин, выросло ослепительное холодное голубое зарево, как будто рядом на мгновение вспыхнула и погасла звезда. А потом что-то начало припекать ей поясницу, и запахло палёным. Оказалось, что модная сумочка, висевшая на её плече, дымится и обугливается, а сквозь прожжённые дыры просвечивают вспыхнувшие на Печати огненные знаки. Они погасли так же внезапно, как и разгорелись, и ей вдруг показалось, что вниз по склону катится бледная тень какого-то чудовища, которое корчится в конвульсиях и распадается на части.
Дальше она шла медленно, с трудом переставляя ноги. Усталость и боль вернулись, зато исчезла уверенность в себе и ощущение величия цели. На низком парапете, окружающем каменную чашу правильной круглой формы, диаметром в пару сотен аршин, сидел человек в драных брюках и синей клетчатой рубахе, завязанной узлом на пупе. По его обрюзгшему загорелому лицу стекали слёзы, в руке он держал бутылку, а рядом стояли ещё две — одна наполовину пустая, другая почти полная.
— Барышня! — Казалось, он даже слегка обрадовался её появлению. — Глотнёте? А то — это последнее. Больше, наверное, тю-тю… Совсем тю-тю. Лилль — сволочь. Тихушник. Всё выжрал.
— А где Тлаа? — спросила она у аборигена, осторожно присев рядом.
— А Тлаа? Тлаа тоже тю-тю… Лилль туда нырнул — и всё. — Он протянул Дине ёмкость. — Прощения просим, но стаканов не держим.
Она взяла бутылку, обтёрла горлышко полой укороченного платья и сделала большой глоток. Почему-то ей сразу же стало легче.
Восход Огорчённой Луны, Пекло Самаэля.
Как только они вышли из зарослей, впереди обнаружилось раскинувшееся до горизонта плоское пространство, покрытое потрескавшейся сухой глиняной коркой, посреди которого лежал на боку океанский пароход.
— Что это? — успел спросить Онисим, прежде чем сообразил, что здесь любые вопросы либо нелепы, либо бессмысленны.
— Временная база, — доложил старшина Тушкан, не забывая бдительно всматриваться в горизонт. — Пока здесь окопались. Ну с вами-то мы точно куда-нибудь прорвёмся. — За те полтора часа, пока они продирались через лес, последнюю фразу старшина повторил уже раз десять, с особым смаком произнося волшебное слово «прорвёмся».
— А ты у меня спроси, — потребовала Лида, не отрывая взгляда от раскинувшегося впереди пейзажа.
— О чём? — не понял Онисим.
— О том. Я знаю, что это. Патрик Бру «В ожидании ветра». Есть такая картина у нашего местного живописца, добропорядочного островитянина. Он меня пару раз выгуливал по своим полотнам. Только после «Потрохов святого остолопа» мне его самого видеть тошно.
— Странно это всё.
— Ничего странного, — вмешался в разговор Ипат. — Ничего странного. У Самаэля и прочих Равных слишком бедная фантазия, чтобы слепить что-нибудь своё. Вот они и тащат сюда всё, что приглянётся, — всё нелепое, абсурдное, извращённое, всё, что пахнет паранойей. Кстати, этот Патрик ещё жив?
— Наверное. — Лида пожала плечами. — Его недавно Рано видел с какой-то девицей из новеньких.
— Хорошо.
— Что хорошо? Что?! — не выдержала Лида, которая ещё не отошла после парада мертвецов перед троном Ромена. Сорвавшись на ведьму, она выпустила лишь ничтожную часть накопившегося нервного напряжения. — Ты, призрак бродячий! Тебе всё хорошо! Ты уже сдох и не воняй тут. А я жить хочу — долго и счастливо.
Читать бесплатно другие книги:
