Нить неизбежности Юрьев Сергей

Глава 9

25 сентября, 20 ч. 10 мин., г. Славный, парк культуры и отдыха им. народного героя Никиты Кожемяки.

— Ты ещё не осознал всех возможностей, которые таит в себе Омовение, и только в этом причина твоего отчаяния, брат. — Посланник посмотрел на него с лёгкой укоризной и поднялся со скамейки, собираясь уйти. — За всю долгую историю Ордена ни разу не случалось так, чтобы рыцарь позволил себе отступиться или умереть раньше, чем исполнит возложенную на него миссию. И на сей раз такого не произойдёт.

— Но как… — Ипат замолк, не закончив вопроса, — неясная тень пришлой мысли шевельнулась у него в голове, не позволяя усомниться в правоте Посланника. — Я считал, что хотя бы необходимую информацию…

— До сих пор ты справлялся, брат. Справишься и теперь. — Посланник двинулся вдоль тёмной аллеи неторопливым широким шагом, размашисто выбрасывая вперёд роскошную трость. В этом престарелом щёголе, одетом в чёрный смокинг и серый распахнутый по моде плащ, почти невозможно было узнать давешнего ветерана, но это был он.

Значит, как хочешь, так и крутись… Может, после Омовения нюх обостряется так, что можешь учуять за сотню вёрст, куда кого упрятали?

Ипат потянул носом прохладный ночной воздух, но ясности в ситуацию это упражнение не добавило. Итак, что известно: Онисима забрали с площади перед станцией в Репищах и увезли в сторону Славного — всё. И после этого делай что угодно, а человека верни… А вдруг его уже грохнули для простоты? На Тот Свет за ним отправляться? Сам-то брат Онисим вроде бы намеревался в Пекло слазить, чтоб кому-то там помочь. Вояка хренов! Дёрнуло его среди ночи просыпаться и приключений искать!

Ветер неторопливо гнал по асфальту обрывок газеты, из кустов вывалилась какая-то хихикающая парочка, чёрная кошка дремала на бетонном бордюре фонтана, отключённого от водоснабжения за неритмичное журчание. Швырнуть бы в неё кроссовками и идти босым товарища выручать. Только вот куда идти? Куда?

Вдруг оказалось, что никакой кошки нет, а по влажной, начинающей желтеть траве крадётся едва заметная тень, которую некому было отбросить. В то же мгновение Ипат явственно почувствовал, что он не так уж и одинок.

«Знаете, сир, вам не стоило бы насиловать свой драгоценный разум непомерными для него потугами… — чей-то голос прозвучал вовсе не извне, слова рождались где-то внутри, но это были не его слова — чужие, чуждые, не свои. — Извольте занять позицию в тридцати лье от этого захолустья, на дороге, ведущей строго на север…»

Голос, заделавшийся внутренним, звучал на чужом языке, каждое отдельное слово было совершенно непонятно, но смысл сказанного чудесным образом был абсолютно ясен. Кстати, лье — это сколько?

Ипат вдруг почувствовал, что собственное тело отказывается его слушаться. Он попытался подняться со скамейки, но на коленях неподъёмным грузом лежала всё та же тень, которая ещё недавно прикидывалась мирно дремлющей чёрной кошкой. Казалось, ноги налились свинцом, зато голова стала необычайно лёгкой.

«Я вижу, любезный сир, вы ещё не привыкли к тому, что гнетущему одиночеству вашего алчущего духа пришёл конец…» — теперь голос звучал уже со стороны, к тому же Ипат вдруг обнаружил, что и сам он странным образом воспарил над собственным телом, которое безвольно откинулось на спинку скамейки, обратив к звёздному небу выступающий кадык.

Почему-то стало светло как днём, и сеть парковых дорожек, оплетавшая начавшие желтеть насаждения, становилась всё мельче и вскоре затянулась густой серой пеленой. Из клубящихся облаков торчали закопчённые руины замка Ханн, от которых доносился явственный запах гари. Покосившиеся башни, казалось, кланялись друг другу, выражая взаимное сочувствие общей незавидной судьбе, и, судя по звукам, доносившимся оттуда, за полуразрушенными стенами происходила то ли драка, то ли просто шумная пирушка.

— А вот туда вам, дорогой сир, идти не следует. Во-первых, вас там всё равно не заметят, а во-вторых, на самом деле там никого нет — все давно умерли и сейчас получают воздаяние в справедливейшем из миров. — Лаэр дю Грассо, рыцарь Ордена Святого Причастия собственной персоной, изволил возлежать на облаке, задумчиво теребя аккуратно постриженную короткую бородку. — К сожалению, у вас нет времени для обстоятельной беседы со мной, но если учесть, что отныне мы вообще неразлучны, мы ещё успеем исправить это досадное упущение.

Выходило, что пройти обряд Омовения было всё равно что свихнуться. Может быть, Посланники Ордена специально выискивают тех, кто в состоянии скрывать от мирных граждан собственное безумие? Сейчас тот, чьи кости давным-давно истлели в фамильном склепе, даст ему ценные указания и бесценные советы, каким образом надлежит выполнять возложенную на него миссию, и жить сразу же станет легче…

— Вот именно! Только я, разумеется, не даю никаких указаний. — Оказалось, что мёртвый рыцарь, ко всему прочему, умеет ещё и мысли читать. — Моё дело — делиться собственным опытом и предоставлять вам, дорогой сир, необходимые сведения. Ещё я могу иной раз повергнуть в ужас тех, кто препятствует осуществлению вашей миссии, — живые почему-то боятся покойников, хотя, уверяю вас, для этого нет никаких реальных причин.

Ипат попытался ответить, что был бы рад любому содействию со стороны Высокого Брата, даже после смерти хранящего верность целям и задачам Ордена, но оказалось, что говорить ему нечем, поскольку речевой аппарат вместе с остальным организмом остался в центральном парке города Славного. Впрочем, и об истинных целях и задачах Ордена он сейчас знал не больше, чем три дня назад, когда ещё был Послушником.

Тем временем благородный сир Лаэр дю Грассо исчез, а в облачной пелене на том месте, где он только что возлежал, образовалась полынья. Оттуда послышалась чья-то сдержанная ругань и кудахтанье автомобильного стартера. Ипат, сам не зная как, завис над отверстием в облаках, и его духовную субстанцию тут же закрутило воронкой и потянуло вниз. Теперь он затаился в низкорослой траве, и зрение его одновременно охватывало всё, что происходило вокруг, как будто на затылке, которого у него с собой не было, прорезалась ещё одна пара глаз.

— И предупреждаю: если кто-то где-то что-то ляпнет об этом — лично язык вырву! — предупредил двух сержантов невзрачный капитан Внутренней Стражи. — И чтоб никаких следов и никаких свидетелей!

— Есть, Ваш Блаародь! — с энтузиазмом отозвался коренастый сержант в фуражке, нахлобученной по самые брови. — Только, может, его прямо тут… того? А то, чего доброго, закричит не вовремя.

— Выполнять! — отрезал капитан, и в тот же миг со скрежетом распахнулась дверь, вырезанная в створке железных ворот, закрывающих вход в подземный бункер, аккуратно прикрытый толстым слоем дёрна.

Четверо в белых халатах чуть ли не волоком тащили к патрульной машине брата Онисима, который с удивлением и, казалось, с сочувствием смотрел на своих конвоиров.

— Значит, так — проедете через город с мигалкой, чтоб под светофорами не стоять, потом — по трассе на Варенец до двадцатой версты. Там в лес свернёте, и вперёд — пока проехать можно. И чтоб от ближайшей просеки оттащили не меньше чем на версту, а то знаю я вас, сачков.

Видение рассеялось мгновенно. Он вновь ощутил себя сидящим на скамейке, освещённой одиноким фонарём, и обнаружил, что рядом стоит пара городовых, и один из них дёргает его за рукав, стараясь разбудить затеявшего ночевать в неположенном месте бродягу.

— Прощения просим — задремал, — Ипат поспешил извиниться, чтобы избежать разбирательства, на которое совершенно не было времени.

— В участке извиняться будешь — суток пятнадцать без перерыва, — отозвался городовой, потянувшись к висящей на поясе резиновой дубинке с электрошокером. — У нас город тихий, нам здесь бродяги ни к чему. Сам пойдёшь или тащить тебя прикажешь?

Стало ясно, что блюстители порядка просто так от него не отвяжутся. Пока городовые раздумывали, как ловчее схватить добычу, Ипат резким движением без замаха ударил одного из них в солнечное сплетение и увернулся от просвистевшей над головой дубинки. Второго городового он схватил за ноги, и тот в падении ударился головой о каменный бордюр. Первый, лёжа в согнутом виде на асфальте, потянулся к кобуре, но удар ногой по рёбрам заставил его отказаться от этой затеи. Можно было уходить. Ипат поднял со скамейки меч, тщательно обмотанный тряпицей в несколько слоёв, и направился в сторону патрульной машины, сиротливо мигающей синим огоньком в конце аллеи.

Восход Бледной Луны, Замок Самаэля.

— Мессир, я всего лишь скромный служащий, канцелярская крыса, так сказать… Мои возможности весьма невелики. У меня даже нет лицензии на подделку документов, и моя должность позволяет мне лишь враньё тринадцатой категории. — Канцелярский Крыс поджал ушки, готовясь получить заслуженную затрещину, но ожидания его не оправдались. Впрочем, насчёт того, что он удостоился-таки подобной чести от самого Самаэля Несравненного, одного из Шестерых Равных, коллегам можно было с чистой совестью наврать, поскольку подобная ложь не выходила за рамки тринадцатой категории, а если и выходила, то самую малость.

Несравненный, казалось, его вообще не слушал, и правильно — если прислушиваться к каждому писку, то никаких ушей не хватит. Тогда, спрашивается, зачем звал?

— Разве Несравненный позволил тебе замолчать? — ехидно поинтересовался зелёный чёртик, почему-то не занятый исполнением своих прямых обязанностей, а именно — обслуживанием какого-нибудь майора ветеринарной службы, страдающего белой горячкой.

— А я всё сказал, — соврал Крыс в пределах своих полномочий. — Ничего не видел, ничего не знаю. Нашли дурака за тридцать три сольдо. Да я, может, вообще взяток не беру — выслужиться желаю…

— Может или не берёшь? — спросил уже сам Несравненный, неторопливо принимая человеческое обличие.

— Может… — не совсем уверенно отозвался Крыс и тут же пожалел о сказанном: Несравненный выпустил когти, и шерсть у него на загривке поднялась дыбом. Это означало, что Канцелярскому Крысу предстоит быть немедленно съеденным и пережить очередную трансформацию — крест на всей карьере, столетия верной и непорочной службы без единого взыскания — псу под хвост.

— Осмелюсь заметить, мессир, что у него нет сертификата, дающего право говорить правду в глаза сильным мира сего, — своевременно вступил в дискуссию зелёный чёртик, высунув голову из вороха разбросанных на полу документов.

— Правила для того и существуют, чтобы их нарушать, — отозвался Самаэль, спрятав когти и нахлобучив на голову судейский парик.

— Но речь идёт о несанкционированном вторжении на контролируемую вами территорию! — заметил чёртик, поднося Несравненному на подпись соответствующий бланк с золотым тиснением.

— Так, — Самаэль Несравненный обмакнул воронье перо в чернильницу, наполненную кровью серийного убийцы, и аккуратно вывел замысловатый вензель: подписывая документы и прикладывая к ним наперсную печать, он всегда испытывал мгновение лёгкого восторга. — А теперь говори.

— Гадом буду — ни сном, ни духом… — Канцелярский Крыс торопливо спрятал сертификат в серую папку на завязках. — В общем, по документам — одно, а на деле совсем другое. Но я не виноват — он сам пришёл.

— Ты, придурок, отвечай коротко и ясно! — взвизгнул зелёный чёртик и скосил зрачки в сторону Несравненного, ожидая похвалы. — Без должного порядка не видать нам приличного Хаоса в нашем родном Пекле.

— Ну… это… — Крыс замялся, соображая, с чего начать. — В общем, неподалёку от Врат Чистилища мне повстречался какой-то тип, который ещё не умер и, по документам, вообще этого делать не собирается.

— Фамилия?! — рявкнул чёртик, приготовившись записывать.

— Чья? Моя?

— Того типа, дубина!

— Соболь его фамилия, — торопливо сообщил Крыс. — Следовал, по его словам, в зону беспорядков.

— Каких беспорядков? — тут же заинтересовался Несравненный.

— Извините, мессир, я как раз собирался вам доложить. — Зелёный чёртик вытянулся по стойке смирно. — В две тысячи триста двенадцатом секторе некое подразделение, а именно второй полувзвод шестой роты двенадцатой отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии Посольского Приказа Соборной Гардарики в полном составе отказалось явиться на процедуры и принять, согласно графику, плановые истязания. По нашим данным, — чёртик вытащил из вороха бумаг здоровенный том в чёрном переплёте и, не глядя, открыл нужную страницу, — все они геройски погибли, за исключением своего командира, поручика Соболя, — всё совпадает, мессир. Положение крайне серьёзное — если он их отсюда вытащит, то может рухнуть весь мировой порядок, который мы под вашим мудрым руководством старательно, себя не жалея, наводили все последние тысячелетия.

Он не успел договорить, как на него обрушился тяжёлый чешуйчатый хвост Несравненного, и посреди нагромождения бумаг образовалось мокрое место.

— На данный момент их попытка покинуть соответствующий сектор ещё не пресечена, — сообщило Мокрое Место, покрывшись пузырями. — Кто-то постоянно снабжает их оружием и боеприпасами, и лично я склонен полагать, что всё это — происки Врага, которые являются прямым нарушением договора о разделении сфер влияния.

— Почему раньше молчал? — беззлобно спросил Самаэль, и чёртик, начавший было выбираться из лужицы зелёной слизи, предусмотрительно нырнул обратно.

— Не хотел вас беспокоить, мессир, — сообщило Мокрое Место, подёрнувшись мелкой рябью. — Думал — само рассосётся.

— Могу сообщить, кто располагает более полной информацией о данном инциденте, — торопливо сказал Канцелярский Крыс, подавляя в себе желание попятиться к выходу. — Его увезла какая-то ведьма, занимающаяся частным извозом.

— Маргарита Ручеёк, двадцати девяти лет, не замужем, гражданка Соборной Гардарики, — немедленно выдал справку зелёный чёртик, стремительно вернув себе первоначальную форму. — Вот договор! — Он извлёк фирменный бланк, под которым стояла неразборчивая кровавая подпись и оттиск Большой Канцелярской Печати. — Ей полагается двести лет жизни и отсрочка посмертных мучений на семьсот лет в обмен на бессмертную душу. Пока никаких нареканий…

— Сюда её.

Зелёный чёртик свернул договор в трубочку и плюнул сквозь неё на фреску, реалистично, во всех подробностях изображающую страсти святого Иво. Сгусток жёлтой слюны потёк вниз по фартуку палача и вскоре с шипением испарился. Из облака жёлтого едкого дыма появилась сама ведьма в обгоревших лохмотьях бывшего белого халата. Она уже открыла рот, чтобы обложить сверху донизу всех присутствующих, но тут взгляд её зацепился за самого Самаэля, который успел принять одно из своих человеческих обличий — юноши бледного со взором горящим.

— Простите, мессир… — Несравненного она видела впервые, но инстинктивно почувствовала в нём высокое начальство. — Вы меня хотели?

— Размечталась, сучка! — взвизгнул зелёный чёртик и тут же, расчистив письменный стол, положил на него чистый лист пергамента и воткнул перо в чернильницу. — Перед Высокой Коллегией Мрачнейшего Дознания предстаёт Маргарита Ручеёк, согласно договора, — он заглянул в документ, — номер 4 567 444 — ведьма второй категории. Ну-ка, сладенькая, положи ногу на «Молот Ведьм» и поклянись врать, да не завираться. А ты, — обратился он к Крысу, — иди сюда и пиши протокол.

Крыс бросился к перу, а ведьма лениво задрала ляжку на толстенный фолиант размером с тумбочку и вяло произнесла: «Ну, клянусь…» Чёртик немедленно начал допрос:

— Итак, Маргарита, отвечай, что ты делала 16-го сентября сего года в два часа пополудни?

— Пивом торговала, как всегда. Я в буфете работаю. Трое потом обосрались по полной программе.

— А вот младший регистратор Приёмного Покоя бес семнадцатой категории Крыс Канцелярский утверждает, что наблюдал тебя, Маргарита, в другое время и в другом месте. Нам всё известно, отпираться бесполезно! — крикнул он ей прямо в ухо.

— А раз всё и так знаете — чего тогда спрашивать?

— А известно ли тебе, дрянная баба, что тот кретин, которого ты доставила из Чистилища в Пекло, минуя Врата и таможенный контроль, вовсе не был никаким покойником? — в упор спросил зелёный чёртик, удостоившись одобрительного кивка Несравненного. — Ты хоть понимаешь, что натворила?!

— Да как это! Я-то думала, его в участке грохнули, вот он и заявился.

— Отвечай, Маргарита, — была ли ты ранее знакома с… — чёртик заглянул в шпаргалку, — Соболем Онисимом, поручиком Спецкорпуса.

— А у меня полно поручиков знакомых. Я что — всех помнить должна?!

— Вон, — тихо сказал Самаэль, пронзив её безучастным взглядом, и ведьма беззвучно испарилась, забыв прихватить с собой лохмотья халата.

Зелёный чёртик и Крыс зафиксировали преданные взоры на заострённом кончике носа Несравненного, и обоих переполнили самые дурные предчувствия — судя по всему, следовало ждать либо суровой кары, либо невыполнимого приказа.

— Бросить туда второй легион имени меня, — небрежно распорядился Самаэль. — И чтоб завтра же весь этот сброд доставили сюда в гробах. Я лично допрошу каждого.

26 сентября, 3 ч. 47 мин., 20 вёрст от г. Славного.

Он стоял по колено в росе, прижавшись плечом к высоченной разлапистой сосне. Рукоять «Блистающего в сумерках» приятно согревала ладонь, и казалось, будто меч предчувствует, что скоро, очень скоро ему предстоит вспомнить привычную работу. По трассе изредка проползали дальнобойные фуры, и каждый раз, заслышав далёкий рокот мотора, Ипат чувствовал, как меч начинает едва заметно вибрировать. До рассвета оставалось немногим более часа, а воронок, на котором должны были привезти Онисима, всё не появлялся. Впору уже было поверить, что там, на парковой скамейке, он увидел лишь сон, обыкновенный сон, плод не вполне здорового воображения.

На шоссе, волнообразно уходившем к затуманенному горизонту, показалась очередная пара светящихся глаз. Неопознанный автомобиль приближался стремительно, но, не доехав версты до места, где притаился Ипат, сбросил скорость и прижался к обочине — видимо, водитель боялся проехать мимо нужного поворота.

«Смотри и учись…» — донёсся до него внутренний голос, говоривший устами славного рыцаря Лаэра дю Грассо. В тот же миг Ипат почувствовал, что теряет контроль над собственным телом и ему остаётся лишь наблюдать за тем, что сейчас произойдёт. Он успел подавить в себе неуместное чувство досады, наблюдая, как его тело, послушное чужой воле, ловко взбирается на сосну, забыв о сломанной руке, и спокойно идёт по шатающейся ветке, нависающей над лесной дорогой. Вскоре воронок притормозил возле поворота, и из него вышел один из тех самых сержантов, которые являлись ему в давешнем бреду.

— Кажись, тута, — удовлетворённо сказал сержант тому, кто остался за рулём. — А если и не тута, то какая, хрен, разница. — Он вновь забрался на своё место рядом с водителем, и машина, недовольно урча, начала сворачивать в лес.

Значит, смотри и учись… Ипат сделал отчаянную попытку освободиться, но сразу же почувствовал, как его сознание проваливается в какую-то чёрную бездну. «Не мешай…» — сказал внутренний голос, и вновь появилась возможность видеть, что происходит. Его тело, одержимое покойным рыцарем, уже скатилось с ветки на крышу проползающего внизу воронка.

— Кузов, блин, поцарапали, — раздался из кабины огорчённый возглас водителя, и в этот момент «Блистающий в сумерках» вонзился в крышу автомобиля и начал вскрывать его, как консервную банку. Старинный клинок резал миллиметровую сталь, совершенно пренебрегая сопротивлением материалов, а вниз, в салон, сыпались холодные голубые искры.

— Сгинь, Нечистый! — истошно завопил один из сержантов, выхватывая из кобуры пистолет. — Сгинь, а то этого пристрелю. — Он ткнул стволом в бесчувственное тело, лежащее на заднем сиденьи.

Водитель, воспользовавшись суматохой, распахнул дверцу, скатился в мокрую траву и бодренько побежал на четвереньках в темноту. Воронок тут же ткнулся бампером в ближайшее дерево, и славный рыцарь Лаэр дю Грассо едва удержался на железном скакуне.

Ипат впервые в жизни наблюдал полёт пули в ночи. Раздался грохот выстрела, и время тут же замедлило свой бег. Пуля ударила снизу в крышу воронка как раз под его коленом. Тело, послушное чужой воле, успело вскочить на ноги и пропустить мимо себя смертоносный кусок металла. Смотри и учись…

Короткий взмах «Блистающего в сумерках» — и тусклая сталь ещё раз вспарывает стальную крышу и, не замечая препятствия, отсекает руку с пистолетом, направленным на брата Онисима. Указательный палец всё-таки успевает надавить на спусковой крючок, но выстрел раздаётся уже под сиденьем, куда падает оружие вместе с обрубком руки.

Противник уже объят ужасом, но ещё не почувствовал боли. Он пытается скрыться, но его бегство прерывает удар милосердия — от плеча до середины сердца, чтобы смерть была скорой и без лишних страданий.

«Шёл бы ты…» — безмолвно выкрикнул Ипат, ощутив, что не только его тело подчинено чужим движениям, но и его голова заполняется чужими мыслями.

«Прошу прощения», — послышалось в ответ, и чужая воля покинула его. Ипат не почувствовал облегчения, а наоборот, ощутил растерянность. Что делать — догнать водителя и прикончить его или вытаскивать Онисима?

«Брат Онисим никуда не денется, а того, кто скрылся в ночи, надо заставить замолчать…» — пространно высказался голос, звуча теперь откуда-то со стороны.

Треск в зарослях ещё не стих, и было слышно, как беглец, сделав полукруг, продирается к шоссе. Ипат бросился наперерез, прорубаясь мечом сквозь густой подлесок. Едва слышимый хлопок выстрела раздался, когда он уже почти выбрался на обочину. Над телом водителя, свинчивая с пистолета глушитель, стоял посланник, тот же самый, только одетый в полувоенный костюм из дорогого сукна, из тех, в которые люди с приличным достатком одеваются обычно на охоту, или рыбалку, или просто для прогулки на лоне дикой природы. За его спиной на дороге стояла «Лада» серебристой окраски с распахнутой передней дверцей.

— Возьми, брат Ипат. — Посланник протянул ему увесистый бумажник. — Здесь вам новые карточки, наличные деньги, водительские права и документы на машину.

— И часто этот летучий труп будет влезать ко мне в башку?! — прервал его Ипат, отправляя «Блистающего в сумерках» в ножны.

— Часто, — ничуть не смутившись, ответил посланник. — Как только ты научишься противиться этому, не нанося ущерба своей миссии, мы сочтём, что ты достоин Второго Омовения.

Возразить было нечего, и отступать было некуда. Теперь оставалось одно — всю оставшуюся жизнь следовать однажды выбранному пути.

— Забирай, брат Ипат, своего подопечного, и отправляйтесь на машине до Витязь-Града. Там сядете на экспресс до Соборной Гавани, — продолжил посланник. — И поторопись, а то второй раз Внутренняя Стража точно своего не упустит. А я пока тут приберусь.

26 сентября, ночь, трасса г. Славный — пос. Варенец.

В том, что его собираются убить, не было ничего страшного, ничего непоправимого. В конце концов, есть ли разница, каким путём пробираться в Пекло. Очнувшись в развороченной палате, Онисим почему-то сразу сообразил, что живьём его отсюда не выпустят — либо засадят в клетку и будут использовать как мартышку для опытов, либо просто убьют, чтобы не смущал самим фактом своего существования их казённые мозги. Самым правильным было бы вернуться в то однажды ставшее привычным состояние вечной спячки, когда всё равно — быть или не быть, жить или не жить, копать или не копать… Но сейчас, когда его дух обрёл хоть какую-то цель, пусть даже совершенно нелепую и абсолютно призрачную, возвращаться к растительному существованию было поздно. Да и не вышло бы ничего — слишком у многих он почему-то стал вызывать живейший интерес, а его хочешь — не хочешь, а надо как-то оправдывать.

«…никаких следов и никаких свидетелей!» — Значит, всё ясно — решение принято. Здравствуй, лучший из миров! Соборный строй являет собой пример сочетания абсолютной демократии с высокими нравственными ориентирами общества, государства и каждого отдельного гражданина — это позволяет утверждать, что в Соборной Гардарике понятия «общество» и «государство» в целом идентичны друг другу. Сам, помнится, политзанятия проводил во вверенном подразделении. И верил, между прочим, в каждое сказанное слово. Вот так. Никаких следов и никаких свидетелей. Голова была абсолютно ясной, а вот пошевелиться никаких сил не было — значит, опять они напичкали его какой-то гадостью для собственного удобства. Машина двигалась по ночному шоссе, а две «гориллы» на передних сиденьях оживлённо трепались о бабах и о премиальных, которые будут завтра прямо с утра. Человек, лежащий в связанном виде на заднем сиденьи, не стоил того, чтобы на него обращать хоть какое-то внимание — покойник он и есть покойник, а что ещё дышит — так это временно…

Онисим попробовал уснуть, чтобы прижизненно войти в иную реальность, оставив на растерзание палачам лишь мешок с костями, но машина то и дело подскакивала на колдобинах, и это никак не способствовало расслаблению. К тому же две «гориллы», которые везли его к месту утилизации, непрерывно трепались под лязги-визги, доносящиеся из магнитолы.

Когда воронок выехал из города, ему удалось-таки впасть в забытьё, но видения, которых касалось его сознание, почему-то оставались неясными и размытыми. На фоне тусклых сполохов алого огня мелькали бесформенные тени, и только однажды сквозь трансформаторное гудение до него донёсся знакомый возглас рядового Громыхало: «Не хрен его ждать!» Действительно, ждать и догонять — последнее дело. Пусть всё идёт своим чередом, пусть идёт оно всё… Где-то есть Пекло — вместилище высшей справедливости, мир без надежды и радости, горнило, где боль переплавляется в раскаянье. Только почему бы стране, которая посылает на смерть своих пасынков, не принять на себя все их грехи и прегрешения? Те, кто погиб, выполняя нелепый приказ, достойны хотя бы покоя. Не Света, но хотя бы Покоя… А он, старший по званию, которого спасло какое-то чудо, нелепое, невозможное стечение обстоятельств, должен быть там, рядом с ними. Даже если это не поможет им вырваться из Преисподней, он должен разделить их судьбу, тем более что терять, похоже, нечего.

Ему вдруг показалось, что сиденье под ним стало мягче, а руки и ноги свободны — только боль в запястьях осталась почти прежней. Впрочем, с каждым сном становится всё труднее отличить бредни от реальности, и наоборот. Для начала, пожалуй, следует открыть глаза, а там видно будет.

Машина продолжала свой бег по ночному шоссе, только отсветы синей мигалки более не гуляли по обочинам, да и «горилл», его несостоявшихся убийц и могильщиков, в салоне не было. У того, кто сидел за рулём, нечёсаные патлы ниспадали ниже плеч, а когда он, сбрасывая скорость перед постом Дорожной Управы, потянулся к рычагу переключения скоростей, на запястье обнаружился знакомый гипс.

— Это ты или ты мне кажешься? — спросил Онисим без особой надежды на вразумительный ответ.

— Это я тебе кажусь, — отозвался брат Ипат, глянув на него через плечо. — Вот оклемаешься маленько, так я тебе накостыляю, чтоб больше без дела не высовывался.

— А где эти? — Онисим почему-то сразу поверил, что за рулём действительно сидит брат Ипат собственной персоной — не потому, что на то были какие-то основания, а просто так хотелось. — Куда «горилл» моих подевал?

— А они, брат Онисим, пребывают сейчас там, куда ты упорно хочешь попасть. — Ипат надавил на газ, обгоняя здоровенную дальнобойную фуру. — Извини, привета тем, к кому ты так стремишься, я передавать не стал — некогда было.

— Извиню. — Онисим с трудом принял сидячее положение. — Только скажи мне сначала, как ты меня нашёл?

— Давай ты меня об этом завтра спросишь. А лучше — послезавтра, если желание не пропадёт.

Вот так… Маг, монах, боец, угонщик, убийца, да ещё и ясновидящий ко всему прочему… Неплохая компания для путешествия в Пекло… Впрочем, едва ли брат Ипат будет сопровождать его до самой конечной цели, в реальность в которую хочется верить, но пока не очень-то получается. А желание задавать вопросы, кажется, уже пропало, растворилось, размазалось… Главное — оба они пока живы и как будто продолжают двигаться по выбранному пути.

Документ 1

Лаэр дю Грассо (1676–172?), родился предположительно в крепости Монбар (северная Галлия) в семье мелкопоместного дворянина. Один из организаторов сопротивления вторжению легионов цезаря Конста в герцогства Руа и Шамо, позднее служил военным советником в Арлонском Королевстве. Активно выступал за объединение войск мелких суверенов под единым командованием. Принимал непосредственное участие в нескольких крупных сражениях. Кавалер ордена «Пёстрая Лента», который получил за активное участие в обороне замка Ханн. Более известен как прототип известного персонажа легенд и исторических анекдотов (см. Галльский Мифологический словарь, ст. «Лаэр Чокнутый» и «Блистающий в сумерках»).

Галльская Энциклопедия, т. XII, стр. 1657.

Документ 2

Согласно верованиям вабассо-урду (Люди Молчаливого Кролика), если человек умирает от старости или болезни, значит, он своей жизнью не заслужил права сидеть вместе с предками у небесного костра. Дух умершего естественной смертью обречён на вечное одиночество и скитания по мёртвой земле, которая, куда ни иди, везде одинакова. Но изредка его зов может достичь мира людей, и если найдётся женщина, которая, услышав этот зов, решает присоединиться к нему, добровольно принеся себя в жертву одинокому духу Тлаа, то мёртвая земля оживает и в небе зажигаются звёзды.

Справочник «Религии и верования коренных жителей Южной Лемуриды», Равенни — 2917 г. от основания Ромы

Документ 3

Главный Штаб Спецкорпуса Тайной Канцелярии

ПРИКАЗ

№ 762 от 27 сентября 17621 года. Совершенно секретно.

1. В соответствии с планом проведения операции «Тлаа-Длала» направить резидента Спецкорпуса по Юго-Западному региону полковника Кедрач в Республику Сиар с целью выявления возможности содействия сиарских властей действиям Посольского Приказа Соборной Гардарики в рамках указанной операции на официальном уровне.

2. Обосновать формальный повод для визита пакетом предложений по оказанию технической помощи соответствующим ведомствам в расследовании преступлений режима директории против сиарского народа.

3. Разрешить полковнику Кедрач любые действия, направленные на выполнение задания, не выходящие за рамки её полномочий.

4. Запретить полковнику Кедрач какие-либо действия, которые могут нанести ущерб межгосударственным отношениям Республики Сиар и Соборной Гардарики.

Командующий Спецкорпусом Тайной Канцелярии генерал-аншеф Сноп.

Документ 4

«Дорогой шеф! После того, как Вы прочтёте это письмо до последней точки, Вам предстоит забавное приключение под названием «мучительная смерть». Впрочем, Вы можете скомкать его прямо сейчас и выбросить в урну для бумаг — только это ничего не изменит. В этом случае Вы даже не поймёте, что случилось, и тем более не сообразите, за что Вам такое наказание. А мне бы очень хотелось, чтобы Вы это знали. Пишет Вам ваша драгоценная, ваша покорная, ваша вышколенная Тана, которая пять лет просидела в Вашей приёмной и таскала Вам на подпись вонючие бумажки. Помните, шеф, одной рукой Вы их подписывали, а другую запускали мне под трусики и гладили мою тугую попку. Наверное, вам это всё было очень приятно. Помнится, когда я пыталась возражать, мне было сказано, что выбор у меня небогатый: либо терпеть, делая вид, что я балдею от ваших щипков, либо записываться в портовые проститутки. Как выяснилось, Вы ошибались, дорогой шеф: выбор у меня был, и я его сделала.

Понимаю, что Вам не очень-то интересно, куда я так скоропостижно исчезла, даже не попрощавшись и не потребовав расчёта, но я не откажу себе в удовольствии упомянуть и об этом. Я сейчас далеко от Вашей мерзкой конторы, но вполне могу доплюнуть до Вашей поганой рожи. Впрочем, делать этого я не буду — нечего глумиться над тем, кто всё равно уже покойник. Вам пока забавно это читать? Что ж, даже такая сволочь, как Вы, имеет право на последнюю радость. Через часок-другой та, что сидит сейчас на моём месте, слегка удивится тому, что её слишком надолго оставили в покое, а потом обрадуется, увидев Ваш великолепный труп.

Тана Кордо, ваша бывшая секретарша.

P. S. Шеф, у вас есть ничтожный шанс спасти свою задницу — как только почувствуете резь в желудке, попробуйте съесть это письмо. Может быть, оно сработает как противоядие, но я в этом не вполне уверена».

Письмо, обнаруженное криминальной полицией г. Новая Александрия во рту Гвидо ван Хотти, председателя совета директоров риэлторской фирмы «Дженти-Хом», умершего в своём кабинете при невыясненных обстоятельствах.

Документ 5

Биографы известного альбийского пирата Френса Дерни всегда терялись в догадках, пытаясь найти хоть какие-то свидетельства о полутора годах его жизни после знаменитого разгрома Золотого Конвоя в начале октября 2430 года. Бич Двух Океанов бесследно исчез вместе со своим кораблём и всем экипажем, и вскоре поползли противоречивые слухи о его гибели. Через год после этого генерал-губернатор провинции Гидальго даже устроил по нему пышные поминки, отмеченные сотней орудийных залпов одноимённого форта, массовым народным гулянием и раздачей щедрой милостыни. В Ромейский Сенат в разное время от шести капитанов ромейских каперов поступили рапорта об уничтожении корабля, похожего на двудечный шлюп «Квин Маргарита». Впрочем, в метрополии и общественность, и официальные лица довольно скептически отнеслись к этим сообщениям, поскольку во всех случаях каперы якобы встречались с пиратским кораблём один на один — на самом деле едва ли кто-то из ромейских капитанов решился бы в одиночку напасть на корабль Дикого Френса.

В апреле 2432 года бесследно исчезли два ромейских галеона, вышедших с грузом пряностей и серебра из порта Сальви, а ещё через несколько дней произошло нападение на Порт-Массор, в результате которого гарнизон крепости был полностью истреблён, а город сожжён дотла. Примечательно, что в тот же день, а именно 29 апреля, аналогичному нападению подвергся форт Вальпо. В обоих случаях уцелевшие свидетели утверждали, что посреди гавани внезапно появился шлюп Френса Дерни и в упор расстрелял береговые батареи. Некоторые утверждали, что сами наблюдали, как Бич Двух Океанов выбил скамейки из-под ног коменданта Вальпо и командующего гарнизоном Порт-Массора. Если учесть, что Вальпо располагается на восточном побережье Западного Океана, а Порт-Массор — на западном побережье Восточного, то «Квин Маргарита» должна была за пару часов обогнуть материк, преодолев при этом более 12 000 миль, чтобы оба эти свидетельства можно было счесть правдивыми.

Впоследствии, когда Френс Дерни уже коротал старость в собственной усадьбе неподалёку от Камелота, ему не раз задавали вопрос, где он пропадал полтора года и каким образом ухитрился одновременно быть в двух местах, но даже под угрозой обвинения в колдовстве и лишения рыцарского звания он не ответил на эти вопросы никому, даже самому королю. Лишь его внучатый племянник Роб Дерни в своих мемуарах приводит следующие слова своего знаменитого родственника: «Есть вещи, которые не только стоит скрывать от кого бы то ни было, но и постараться забыть самому. Однажды я мог получить всё, что только сумел бы себе вообразить, но тогда мне пришлось бы лишиться всего, что добыто тяжкими трудами всей моей жизни».

Бен Чартер «Тайны, которые останутся тайнами», Уэлл-Сити — 2966 г.

Документ 6

Иные мистики, пытаясь придать вес своим нелепым измышлениям, утверждают, что сами они ничего не утверждают, но их устами овладевает голос Высшего Разума.

Иные художники ухитряются сделать модной и продаваемой свою мазню, утверждая, что их так называемое «виденье» уникально, неповторимо и открывает некую новую эстетику.

Иные политические деятели, затевая очередную афёру, во всеуслышанье призывают в свидетели Господа, что их цели благородны, а намерения чисты.

Даже если и одно, и другое, и третье совершенно случайно оказывается правдой, от этого измышления останутся измышлениями, мазня — мазнёй, а афёра — афёрой.

Дело в том, что в человеческом сообществе сложились представления о бытии, не позволяющие массовому сознанию отличать истину от моды, реальность — от иллюзии.

Впрочем, возможно, что чья-то иллюзия однажды стала нашей реальностью.

Из лекции Гуго Стилло, профессора натурфилософии Новокарфагенского университета.

Глава 10

28 сентября, 6 ч. 00 мин., Новаград, Сторожевая слобода, строение № 76.

Итак, что мы имеем…

9:00 — визит к командующему и последний инструктаж;

11:30 — приём груза, согласно утверждённого реестра;

12:45 — телефонный разговор с генералом Раусом, премьер-министром переходного правительства Республики Сиар — пять лет, как правительство у них переходное — до очередной заварухи, не дай Бог, конечно…

13:10 — ознакомление с последними агентурными данными о политической ситуации в Сиаре;

15:00 — обед с командующим без отрыва от продолжения последнего инструктажа;

16:30 — прибытие на аэродром 3-й дивизии стратегических бомбардировщиков;

17:25 — «Аист-277» с представительной делегацией депутатов Верховного Вече, чиновников личной канцелярии Верховного посадника и группой гражданских и военных экспертов на борту поднимается в воздух, но вздремнуть всё равно не дадут, поскольку и те, и другие, и третьи отличаются крайней общительностью.

Дина сбросила с себя одеяло, но подниматься не спешила — до 9:00 оставалось ещё три часа, и можно было ещё некоторое время созерцать, как висюльки хрустальной люстры ловят первые лучи восходящего солнца, слегка покачиваясь от ветерка, проникающего сквозь открытую форточку.

Сиар — как много в этом звуке… Сезар дю Гальмаро, команданте, предводитель повстанцев, государственный преступник № 1, любимец народа, а впоследствии — то ли отец народа, то ли сын отечества. Власти директории тогда каким-то образом выяснили, что подружка верховного партизана Диана Иберро вовсе не Диана, вовсе не Иберро, а шпионка иностранного государства, которое тянет из-за океана свои лапы к недрам многострадальной земли Сиара. Сезару тогда поставили условие: либо он лично расстреляет эту сучку, либо Революционный Совет выведет его из своего состава, невзирая на прошлые заслуги в борьбе против кровавого режима. Тогда будущий «отец народа» был лишь одним из множества предводителей разрозненных отрядов повстанцев и вынужден был исполнить волю товарищей по оружию — через сутки на все партизанские базы отправились курьеры с пачками фотографий: шпионка из Гардарики перед расстрелом, команданте Гальмаро с дымящимся пистолетом в руке, труп, лежащий в свежевыкопанной яме, пулевые отверстия крупным планом, столб на могиле и улыбающийся команданте, снявший в знак траура пилотку с начинающей седеть головы…

На самом деле был и труп, и могила, но Дина даже не знала имени той, которую застрелил Сезар. Встретились они только через двадцать лет, когда её вновь арестовали на сиарской территории, но тогда у Сезара было уже достаточно власти, чтобы не прибегать к мистификациям — слово «команданте» стало законом для любого «истинного патриота, желающего своей стране свободы и процветания».

И, конечно, Сезару не надо будет долго объяснять, какая опасность может таиться на том проклятом острове — весь сиарский народ, от высшего общества до портовых нищих, продолжает верить в колдовство, гадания, порчу, духов предков и стихий, магические знаки, древние проклятия… Даже тамошние священники продолжают ставить рядом с ликами святых фигурки, символизирующие духов огня, воды и земли, жизни и смерти; а в орнаменты храмовых ворот хитро вплетаются изображения маси и ватаху — Мудрого Енота и Красного Беркута. В первые века колониального режима церковь пыталась бороться против «местных суеверий», но когда пришельцы из-за океана и уцелевшие аборигены слились в один народ, местная церковь уподобилась причудливой химере.

Ей вдруг показалось, что в солнечных бликах, играющих на люстре, она разглядела фигуру команданте — серый френч со «Звездой Сиара» в петлице, копна седых волос, плотно сжатые губы, гладко выбритый волевой подбородок… Сезар дю Гальмаро, жестокий и любвеобильный, тщеславный и суеверный, пылкий и волевой, любящий свою родину и свой народ, потому что это ЕГО родина и ЕГО народ.

Стоп! Пора-таки подниматься, а то что-то снова в сон клонит… Дина потянулась и резким движением приняла сидячее положение. Теперь важно встать с той ноги, а то день и так предстоит не из лёгких. Она посмотрела на себя в зеркало, занимавшее полстены, и осталась вполне довольна собой — даже спросонья, даже в ночной рубашке в свои пятьдесят с небольшим она вполне выглядела на тридцать с хвостиком, а если со спины, то ещё моложе. Впрочем, и Сезар со спины на свои семьдесят не выглядит, даже если с тростью.

«Так. Спокойно, девочка, не на свидание собралась, а на защиту национальных интересов», — осадила она себя и не спеша отправилась в душ.

1 октября, 11 ч. 15 мин., Соборная Гавань.

Из окна тридцать девятого этажа гостиницы «Соборная» открывался вид на гряду сопок, опоясавших город полукольцом. Лучшими почему-то считались номера с окнами, смотрящими на запад, в сторону, противоположную от вечно гудящего порта. Сопки были чересчур похожи друг на друга, и поэтому смотреть в окно не очень-то хотелось. Но брат Ипат, в очередной раз уходя по каким-то одному ему ведомым делам, настоятельно не рекомендовал Онисиму покидать апартаменты, ядовито намекая на недельной давности случай в некоем станционном буфете. Приходилось третий день подряд созерцать проклятущие сопки и читать газеты, которые в больших количествах приносила горничная, — вместе с завтраком, обедом и ужином.

«Архиепископ Савва Молот, временный глава Малого Собора, отслужил в Кафедральном Соборе Всех Святых в Новаграде торжественный молебен во славу и процветание Державы…»

«Со стапеля корабельной артели «Северная Звезда» спущен на воду подводный стратегический крейсер-ракетоносец «Олав Безусый». На торжественной церемонии присутствовали правительственные делегации шести конунгатов…»

«Уже более двух месяцев продолжаются манёвры шестого флота Конфедерации Эвери у берегов Южной Лемуриды. Эта беспрецедентная демонстрация военной мощи вызывает серьёзное беспокойство правительств и народов государств региона…»

«На полях Соборной Гардарики в этом году собран рекордный урожай зерновых культур…»

«В издательстве «Соборная Гардарика» вышла новая книга известного писателя Всеволда Кочета — «Уездный Посадник», повествующая о трудовых буднях руководителя среднего звена…»

Бац! Удар кулака пробивает в газете аккуратное отверстие, и вырванный клочок бумаги, покрытой мелким шрифтом, с трудом преодолевая сопротивление воздуха, падает на ковёр. Тоска. Спать гораздо интереснее, чем бодрствовать, но сколько же можно… Четыре дня провести безвылазно в купе экспресса, а теперь торчать вот здесь, не зная, когда это кончится — всё это ничем не лучше, чем сутками валяться на частном пляже под вопли чаек и щебет загорающих дамочек. Правда, теперь есть надежда, что в ожидании заключён хоть какой-то смысл, и откуда-то, пусть даже из снов и видений, брезжит хоть какая-то надежда когда-нибудь обрести ясность и покой.

В дверном замке лязгнул ключ, и в проёме появился брат Ипат, отягощённый двумя здоровенными чемоданами.

— Всё. — Он захлопнул за собой дверь. — Сегодня ночью отправляемся, с Божьей помощью. Только сначала придётся сыграть в ящик.

— Кому? — живо поинтересовался Онисим, втаскивая в комнату один из чемоданов.

— Нам обоим. Да успокойся ты — в ящик можно и живьём сыграть, правда, так дороже выходит, но нам с тобой деньги ни к чему.

— Ты бы толком объяснил, колдун хренов.

— В общем, придётся нам с тобой скосить под контрабандный груз. Здесь. — Он кивнул на чемоданы, — оружие и парашюты. Грузовой рейс на Сиар — в два часа ночи. Только нам придётся в ящики загружаться со всем нашим скарбом — в заколоченные и опломбированные, с надписью: «Не кантовать». С таможней я договорился.

— Хорошо, хоть не кантовать, — заметил Онисим. — А где парашюты достал и всё остальное?

— На рынке купил, у одного старшины в отставке. Правда, списанное всё, но выглядит как новое. Кстати, проверь — ты же в этих штуках разбираешься.

— Разбираешься… — Онисим открыл занимающий полкровати чемодан и обнаружил упакованный парашют в комплекте, крупнокалиберный пулемёт ПК-66 в разобранном виде, два пистолета, два цинковых ящика с патронами, контейнер с армейскими сухими пайками — недельный рацион, самшитовый боевой цеп — настоящий, хуннский, перевязь с метательными ножами и звёздочками, десантный гидрокостюм… — Ты что — на войну собрался?

— Это ты на войну собрался, — парировал Ипат, открывая второй чемодан, — его содержимое несколько отличалось от первого. Рядом с точно таким же парашютом лежали тщательно запаянные в полиэтилен камни, глиняные черепки, серебряные бляхи, книги, фигурки из красного и чёрного дерева… — Это тебе надо к своим прорываться, а я просто понять хочу, что там такое творится. Любознательный я, понимаешь ли… Считай, всё состояние промотал за пару часов.

Онисим хотел было ему посочувствовать, но не стал — у него возникло странное чувство, что всё это уже было, причём не один раз — и чемодан с оружием, и перспектива сыграть в ящик.

2 октября, 3 ч. 35 мин., 320 морских миль на юго-восток от Соборной Гавани.

— Ну, слава Роду, догадались наконец. — Волхв, мелко стуча зубами, с помощью Леси-Тополицы выбрался из ящика. Меховой комбинезон, шапка-ушанка и унты не спасли его от морозного воздуха — из грузового отсека в целях экономии была удалена отопительная система, и на высоте шести тысяч аршин днище и переборки покрылись тонким слоем изморози. — Давай-ка, девка, веди меня поближе к печке, а то околею раньше времени — что тогда Кудеснику скажете?

— Если ты, дедуля, копыта отбросишь, нам с тобой одна дорога, — успокоила его Леся. — Хочешь, отогрею? — Она обняла его костлявое тело и прижала к себе, так что раздался хруст позвонков.

— Пусти. — Он попытался вырваться, а когда объятия ослабли, заявил: — По мне тёплая печка лучше, чем тёплая баба. Восьмой десяток, слава Роду, разменял.

Леся уже открыла рот — сказать старику, что он ещё хоть куда мужчинка, но из хвостовой части отсека раздался неприятный скрежет. Десятислойную фанеру одного из ящиков в нижнем ряду вспорол изнутри какой-то клинок, слегка светящийся в полумраке. Леся выхватила пистолет и прикрыла волхва своей широкой грудью.

— Дедуля, дуй наверх, — скомандовала она, подтолкнув волхва локтем к лестнице. — И пусть Мал-Туробой сюда чешет!

Уговаривать старика долго не пришлось, и через мгновение тот уже бодро взбирался вверх — к распахнутому люку. Тем временем из стенки ящика вывалился кусок фанеры, и какой-то патлатый тип в футболке и парусиновых штанах начал протискиваться в образовавшееся отверстие.

Так. На борту посторонние — как минимум один. И промахнуться нельзя, а то ещё зацепишь какой-нибудь трубопровод или кабель — так и придётся добираться до места вплавь. Ещё двенадцать тысяч вёрст, или десять часов полёта на крейсерской скорости.

Когда она сочла, что цель на мушке и пора стрелять, патлатый «заяц» со странным ножичком в руке вдруг исчез из поля зрения. Не успела она проморгаться и оглядеться, как перед глазами мелькнула тусклая молния, и оказалось, что ствол пистолета аккуратно срезан.

— Спокойно, барышня. Нашла место стрелять. — Оказалось, что клинок, едва заметно светящийся в полумраке, уже приставлен к её горлу, а в спину, чуть пониже левой лопатки, уткнулось что-то твёрдое и обжигающе холодное. — Закрой глаза. — Блистающее в сумерках лезвие медленно проплыло перед её глазами сверху вниз, отделяя видимое пространство от невидимого, и вслед за этим расплывающимся блеском вниз опустились её веки. — Иди наверх и скажи, что гоняла крысу, гадину. Давно пора отсек обработать, а то не вымерзают, сволочи… — голос растворился в рёве двигателей, и она, тряхнув головой, сбрасывая с себя полусонное состояние, двинулась вверх по лестнице к открытому люку, в котором скрылся волхв.