Скрип Иртенина Наталья

Я отошел на несколько шагов и повернулся.

– Только один вопрос. Вы думаете, что вас хотят убить?

– Совершенно верно.

– Кто?

– Это уже второй вопрос. Но я отвечу. – Он выдержал театральную паузу и сказал: – Ты.

В совершенном умственном раздрае я бросился домой.

На следующий день я проспал как убитый почти до одиннадцати и чуть не опоздал к назначенному часу. Наскоро придав себе благообразный деловой вид, я выскочил из дома.

В пять минут первого я стоял у зеленой металлической двери с надписью «Бизнес-центр», ведущей внутрь небольшого двухэтажного домика. Домик был полон людей, входивших и выходивших в основном из одной двери. За ней был небольшой коридор, и из него открывался вид на просторную комнату. Больше всего это походило на дешевый ресторанчик средней руки, где в обеденный перерыв всегда бывает аншлаг: помещение было тесно уставлено круглыми столиками, за которыми размещались по пять-шесть человек. Только вместо тарелок с едой на столах были разложены бумаги, папки и ручки. За всеми столиками шла оживленная беседа: разливалось мерное гудение человеческих голосов. На одной из стен висел большой плакат с изображением какого-то толстяка, добродушно-хитро улыбающегося. Его глаза-щелки смотрели на происходящее весело и снисходительно, как будто говоря: «Уж я-то знаю!». На столиках кроме всего прочего стояли таблички с фамилиями и именами. Я вспомнил, что вчерашний женский голос по телефону назвал еще одно имя – человека, который мне сейчас и был нужен.

Оглядев таблички, я отыскал свой столик. За ним сидели двое: женщина со следами ушедшей молодости и мужчина в галстуке, но без пиджака. Взглянув на него, я вдруг испытал острое чувство узнавания. Я понял, что вижу перед собой своего бывшего одноклассника Сашку Веревкина, только сильно изменившегося и заметно потолстевшего. А ведь в школе был завзятым спортсменом, брал какие-то там призы на городских спартакиадах. Я не сумел определить, насколько вся эта обстановка располагала к дружеской встрече старинных приятелей, не видевшихся лет десять, и решил повременить с этим. Тем более, что и приятель мой меня, кажется, не узнал. Или сделал вид, что не узнал. Не сморгнув глазом, он спросил:

– Вы к Веревкину? Это я. День добрый. Располагайтесь. И давайте сразу же познакомимся. Меня зовут Александр Владимирович.

Я назвался. Он записал в блокнот, никак не среагировав. Вслед за мной к столику подошли еще два человека, и церемония повторилась слово в слово. Покончив с этим, Веревкин приступил к делу. Произнес краткую вступительную речь о том, что он рад приветствовать нас в деловом клубе «Филантроп» и надеется, что мы станем его полноправными членами, тем более, что работа в нем – весьма достойная и достойно же оплачивается, к чему мы все, несомненно, и стремимся. После этого он раскрыл свою папку и начал разъяснять по схеме устройство и способ функционирования клуба, одновременно пускаясь в исторические разъяснения.

Оказалось, что созданием этого клуба, сотни филиалов которого работают по всему земному шару, мир обязан тому самому толстяку-хитровану на стене, известнейшему филантропу и миллиардеру, завещавшему свои деньги людям всех стран и народов, если только они пожелают вступить в основанный им клуб «Филантроп». Звали благодетеля Питер Рескью, а клуб его был создан лет 20 назад. Членство в клубе обеспечивает постоянный еженедельный доход в 200 долларов с одним принципиальным условием (оно оговорено лично мистером Рескью в завещании). Каждый участник клуба должен вовлечь в организацию еще пятерых человек (вот для чего женщина в телефоне назвала мне свою фамилию, отметил я). Деньги он начинает получать уже за первого своего «вовлеченного», поскольку процесс собирания пятерки может затянуться, а первейший принцип клуба – доверие. Пройдя этот начальный этап, каждый член автоматически переводится на вторую ступень. С этого момента, как я понял, начинается райская жизнь. Выдается серебряная карта члена клуба, которая обеспечивает всевозможными экономическими благами и льготами в пределах страны проживания. Кроме того открываются широкие перспективы для активного участия в предпринимательской деятельности, которую ведет клуб. Тут я не совсем разобрался, что к чему, – тягой к предпринимательству я никогда не отличался. Но это еще не все. Еженедельные выплаты на этой ступени увеличиваются до 400 долларов. Переход на третью ступень происходит тогда, когда «шлейф» вовлеченных, автоматически тянущийся за каждым членом, увеличится до 50 человек. О! Это уже райская жизнь в квадрате: золотая карта клуба, имеющая статус международной, зарплата опять же удваивается, а бизнес-возможностям на этой ступени нет пределов (я снова не разобрался, в чем там дело).

И вот когда цепочка числящихся за участником клуба «вовлеченных» достигнет 100 человек – тут Веревкин сделал торжественное лицо, так что все замерли в ожидании чего-то неслыханно сказочного, в духе небылиц про Али-Бабу или графа Монте-Кристо, – он становится владельцем алмазной карты. Какие права и привилегии она дает – это известно только ее обладателям и никому больше. «Но уверяю вас, – чуть дрогнувшим голосом произнес Веревкин, – эта карта стоит того, чтобы добиваться ее».

Сидящие за столом – кроме женщины и меня там были рыжий парень в очках и футболке и мужик лет пятидесяти с потрескавшимся портфелем на коленях – заинтригованно слушали лекцию. Было видно, что их идея увлекла. Горя желанием поскорее вступить в этот расчудесный клуб, женщина спросила Веревкина, что для этого нужно. О, совершенный пустяк – символический взнос в размере 100 долларов, который оформляется (чтобы вы видели, что все честно и верили нам, ведь главный принцип клуба – вы помните – доверие!) как договор о страховании жизни – вашей и вашей семьи – сроком на один год. Вот и все формальности. Слушая эту тираду все трое несколько сникли, но после того, как Веревкин уверил их, что, взяв эту сотню долларов в долг, они уже через пару недель смогут вернуть ее, так что беспокоиться совершенно не чем, аудитория воспрянула духом. И сразу же начала закидывать лектора вопросами на засыпку, которые тот ловко отбивал с методичностью и сноровкой теннисиста международного класса. Наконец, после того как вся троица заверила его в своем непременном желании стать членами клуба и откланялась, договорившись о новой встрече, мы остались за столиком вдвоем.

– Узнал?

– Еще бы, ты ни на грамм не изменился. В отличие от меня. – Сашка скорбно вздохнул и посмотрел на свое округлое брюшко. – Без работы сидишь?

– Халтурю понемногу. А ты, я гляжу, хорошо устроился. В том, что ты сейчас здесь врал, хоть капля правды есть?

– Все честно. Без балды.

– Да ну? Вот так и обсыпают дензнаками ни за что? Прямо коммунизм. Золотой век. А я-то думал, что деньги зарабатывают. Ну, в крайнем случае, грабят банк. А тут они с неба падают, как рождественский снег? Колись, Сашок. Авось, я передумаю и тоже вступлю в ваш сказочный клуб.

Моя речь подействовала на Веревкина очень странным образом. Он посмотрел на меня каким-то умоляющим взглядом, потом оглянулся по сторонам, сложил свои бумаги в кейс, нервно потарабанил по нему пальцами и, наконец, выдавил:

– Вот что, – он облизал губы, – на сегодня я свободен. Пойдем-ка посидим с тобой в какой-нибудь ресторации. Я приглашаю.

Что-то было не так с моим приятелем. И его местом работы тоже.

Через полсотни метров от здания находилась автостоянка. Веревкин остановился возле серебристого «понтиака», посверкивающего на солнце.

– Убедительное доказательство, – хмыкнул я. – Ну, коли так и дальше пойдет, придется мне брать свои слова обратно.

– Не спеши.

Ресторация, куда привел меня Веревкин, называлась «Самурайский меч». Ничего японского ни в меню, ни в физиономиях официантов обнаружить мне не удалось. Но верность духу названия в заведении все же поддерживалась – своеобразно. Стены ресторана были украшены коллекцией отборного декоративного холодного оружия. Кое-где виднелось и огнестрельное, века семнадцатого или восемнадцатого.

– Впечатляет, – заметил я. – У горячих клиентов не возникает желания испытать игрушки на практике?

– Они не заточены и не заряжены. И охрана хорошая. Хозяин с этой коллекцией как с младенцем носится.

Наш столик в быстром темпе заполнился замысловато оформленными блюдами, к которым Веревкин заказал коньяк и водку. У меня мелькнуло подозрение, что он собирается хорошенько надраться, дабы легче было изливать мне душу.

– Приятного аппетита, – пожелал невозможно вежливый официант, и мне захотелось послать ему в ответ сладчайшую улыбку в духе Дейла Карнеги, рекомендующего для пользы дела искренне любить ближнего своего. Но официант уже повернулся к нам спиной, а мой желудок, с утра залитый одним лишь кефиром, велел мне немедленно приступать к делу.

Сашка наполнил рюмки.

– Ну, за встречу, Леха! Будь здоров.

– И тебе того же.

Он скривил губы.

– Мне здоровьем ни к чему надолго запасаться. Тебя хочу остеречь. Видишь ли, ты сейчас сидишь за одним столом с мразью, которая, спасая свою шкуру, три сотни человек уже втравила в это дерьмо, из которого только один выход – вперед ногами. Ты понимаешь? – Сашка был возбужден, но говорил вполголоса, переходя временами на натужный шепот.

– Не понимаю. Давай по порядку. Дерьмо – это ваш клуб?

– Он самый. Ты знаешь, что это за хрен, американец этот, Рескью, чтоб его черти в аду зажарили?

– Понятия не имею. От тебя впервые о нем услышал.

– Эта свиная рожа, этот филантроп ё…, он был психом, натуральным шизом, только бабки его несчитанные всем глаза замыливали. Он же всю Европу с Азией купить мог с потрохами. И ладно бы простым денежным мешком был, так нет – свихнулся на идее облагодетельствования человечества. Мессия хренов. Ну, разные там фонды, благотворительность, все такое. Пока в один прекрасный день его ко всему впридачу не шарахнуло молнией. Буквально говорю, молния самая настоящая была, жаль слабоватая. От этого у него совсем крыша съехала. Он написал секретное завещание – для нескольких доверенных лиц. Распорядился, сука, деньжищами своими и пустил себе пулю в лоб. Такая вот мелодрама, понимаешь.

Рассказывая, Веревкин больше налегал на спиртное, чем на еду, поэтому мне пришлось потребовать у него повременить с этим удовольствием, иначе я рисковал не услышать его интригующую историю до конца.

– Услышишь, – мрачно ответил он. – По условиям завещания все его миллиарды шли на финансирование этого клуба, который должны были организовать его доверенные. Официально о клубе известно то, что ты уже слышал. Все эти ступени, взносы, карты, льготы, бабки, бизнес, вся эта пирамида – это все официальная часть. Для непосвященных. А посвященные – это штук пять высших попечителей, да пара человек во главе каждого регионального отделения.

– Ты один из них?

– Нет. Менеджер обыкновенный, сам же видел. С оплатой, разумеется. А уж как я все это узнал – то, что ты сейчас от меня слышишь, – это касается только меня и тебе я об этом ни слова не скажу. Ты знаешь, как они между собой называют клуб?

– Ну?

– Клуб самоубийц.

Я поперхнулся.

– Как?!

– Как слышал. Стивенсона читал небось? Всякий, кто в клуб вступил, должен разделить с мистером Рескью его участь. То есть, конечно, сам мистер Рескью считал это не участью, а величайшим благодеянием – свое самоубийство. В этом я с ним согласен, только ведь этого психа следовало удавить еще в пеленках. В завещании он разглагольствует о пользе самоубийства, о том, что убивая себя человек делает мир чище, а человечество лучше.

– Шутишь?

– Какие шутки. Говорю тебе, молнией его шарахнуло, мозги совсем набекрень сдвинулись. Там он еще утверждает, что самоубийство – это акт милосердия по отношению к самому себе и к другим. Помогая себе – помогаешь обществу. Во как повернул, свиной хрящ. Самоубийца – самый добродетельный член общества, и христианская церковь – дальше он там церковь ругает – поступает абсолютно неверно, причисляя этот благороднейший акт к числу смертных грехов.

– Ты что, читал это завещание?

– А хоть бы и читал. Ну так вот, каждому члену клуба по этому завещания предписывается совершить самоубийство. Только никто об этом, конечно, не догадывается до поры до времени. В этом вся фишка. Вот за это будущее самоубийство там и платят бабки. Пересчитывают жизнь на баксы. У этого канальи действительно были филантропические замашки – он считал, что дарит людям год, два, ну там максимум три – три года роскошной, обеспеченной жизни перед смертью. Целых три года купаться в довольстве – это, что ли, не счастье? Не к этому, что ли, стремятся все. С-ссука!

– Как они это проделывают? – спросил я заинтригованно.

– Помнишь, я говорил про алмазную карту члена клуба? Эта карта – черная метка. То, что я врал там про разные привилегии, которые она дает, – все фуфло. Как только ты ее получил – пиши завещание. Никто этого, конечно, не делает, потому что не знают, какой их сюрприз ожидает. А сюрприз занятный – вызывает этого счастливчика руководство клуба, якобы обсудить его светлое будущее, а вместо этого и выкладывает ему всю вот эту историю. Про то, что суицид – долг каждого порядочного гражданина, а тем паче члена клуба «Филантроп», совершить означенный акт. У «счастливчика» глаза на лоб, он орет, что пойдет сейчас в милицию, ну и все такое. Только сделать этого он не может – его заранее угощают кофе с какой-то дрянью замедленного действия. Она парализует и к тому же блокирует оперативную память. Как в компьютере: стирается запись за последние несколько часов. И тут «клиента» берут тепленьким. Вкалывают еще одну дрянь. Наркоту какую-то, сильный галлюциноген. Когда действие парализатора кончается, человек ничего вспомнить не может, что с ним было. Уходит и в течение суток – любым способом на тот свет. Чуть не с радостью. Вот такая филантропия, Леха.

У меня голова пошла кругом. Ничего более бредового в жизни не слышал. Дичь несусветная. В мозгу бестолково толпились разные вопросы.

– А почему ты мне это рассказываешь, почему не в милиции?

Веревкин, и без того бледный, покрылся мертвенной зеленоватостью.

– Боюсь я, Леха, – прохрипел он. – Не знаешь ты этих гадов, как я их знаю. Вычислят в момент. У них в прикорме целый штат бандитов, и в ментовке своя лапа есть.

– Так ведь через год-два уж точно тебя спровадят на тот свет, сам же сказал – вы там все должники этого вашего мистера.

Он нервно хихикнул и облизал губы.

– Это те, кто не знает. Но я-то знаю. Там правила строгие – до получения алмазной карты – ни-ни. А ее получение можно и оттянуть, если приложить усилия. Затормозить наращивание своей «цепочки». Я пока что числюсь на второй ступени, моя команда – 32 человека. А в клубе я уже два с половиной года. – Он снова хихикнул. – Механизм я тебе раскрывать не стану. Ни к чему тебе это.

– А сбежать?

– Найдут. На них же мафия работает. Естественно, бандюков используют втемную, без разъяснений. Даже если сменишь имя, пол и гражданство – отыщут. Хоть к пингвинам переселись. Только убивать погодят – пока не наберутся у тебя те самые сто человек, а это происходит уже без твоего участия, почти что автоматически, другие тебя к краю теснят. Система отлаженная. И деньги к тебе бесперебойно поступать будут в любом случае.

– Так какого черта ты хотя бы из менеджеров не уйдешь?

– Не я, так другой. Это без разницы. А так я могу отслеживать свою «цепочку» и тормозить ее. Еще несколько лет жизни мне не помешают. Ты пойми, Леха, остановить я их не могу. Здесь работают очень большие деньги. Люди против денег – ноль.

– И много в этом клубе народу?

– По всему миру не знаю. А в нашем отделении тысяч пять наберется. Четыре года оно уже работает.

– И… сколько за это время покойников?

– Не в курсе. Там ведь все не так просто устроено. Члены клуба по большей части и в лицо-то друг друга не знают, а уж у кого какая карта, это только компьютер знает, а доступ к файлам засекречен. Все происходит автоматически – и перевод со ступени на ступень, и увеличение выплат и даже премии там всякие – всем заведует компьютер. Но на вскидку – на тот свет они отправили уже сотни три-четыре точно.

– И что, каждый раз – все гладко? Не шерстила вас еще ментовка?

– В том-то и дело, что гладко, никаких улик. А откуда им взяться, если эта отрава не дает никаких следов пребывания в крови.

Веревкин снова потянулся к коньяку, но неожиданно замер с вытаращенными глазами. Я обернулся и посмотрел по направлению его испуганного взгляда, но ничего особенного не увидел. Только у стойки бара два человека смеялись вместе с барменом.

– Это они, – просипел мой собеседник. Он резко достал из кармана бумажник и бросил на стол несколько банкнот. Потом схватил кейс и бросился вон из ресторана. Я поспешил за ним, по пути окинув взглядом парней у стойки. Парни как парни. Они даже голов не повернули, когда Веревкин пронесся мимо, и продолжали свой веселый треп, потягивая из стаканов.

Я догнал его на улице. Оставив «понтиак» на стоянке у ресторана, он быстро шел по тротуару в направлении метро. Его покачивало от выпивки.

– Ты уверен, что не ошибся?

– Вот что, Леха. Про клуб ты теперь знаешь. А сейчас я пойду своей дорогой, ты – своей. Как друга тебя прошу, не ходи за мной.

– Что ты собираешься делать?

– Я знаю, что мне делать. Прощай, Лешка. – Он нырнул в подворотню и быстро исчез из виду.

Нервы были взвинчены до предела, хоть я и старался делать вид, что спокоен. Домой решил идти пешком, чтобы упорядочить разброд в голове. Поверить безоговорочно во все это было совершенно невозможно. В школе Сашка увлекался театральной самодеятельностью, играл в спектаклях хулиганов и проходимцев. Артистическими способностями он не был обделен и вполне мог разыграть этот фарс. Его нервные озирания, дрожь в пальцах, заговорщицкий шепот и хрип, испуг во взгляде – чем больше я вспоминал все это, тем сильнее уверялся в том, что весь этот реквизит вытащен на свет божий из бутафорского арсенала Сашки. Отлично разыгранный спектакль. А завтра он позвонит мне и со смехом признается, что решил подшутить надо мной. Потом еще будет уговаривать сознаться в том, что я ему поверил и действительно испугался. Хорошо, что я не подавал виду, как сильно меня взбудоражил его рассказ. Можно будет сказать, что я с самого начала догадался о его вранье и решил подыграть. Тоже для смеха. Кстати, наполовину это будет правдой. Я уже не верил ни единому его слову.

Но с другой стороны, чтобы придумать весь этот бред, нужно время, а его у Веревкина почти не было. Или он настолько поднаторел в розыгрышах и ему это все равно, что анекдот рассказать? От безделья мается в этом своем клубе. Брюхо отрастил, алкоголем злоупотребляет, сидячая работа – от такого образа жизни у любого морда позеленеет. Но артист превосходный.

По пути мне встретился магазин электротоваров, и я зашел купить лампочки. Потом немного потоптался у выстроенных в ряд телевизоров. Все они были включены и настроены на один канал, демонстрируя качество цвета и звука. Пошла заставка шестичасовых новостей, и на экране появилась обворожительно-ослепительная ведущая. Правда, цвет ее волос, а также костюма я не смог точно определить из-за разнообразия колористических решений десятка экранов. Но ее слова подействовали на меня, словно удар тока: в пять часов десять минут вечера в Москве снова прогремел взрыв в общественном транспорте. На этот раз жертвами террористов стали пассажиры троллейбуса в самом центре города. По предварительным данным мощное взрывное устройство было того же типа, что и заложенное позавчера в автобусе, также уничтоженном террористами. Из-под обломков уже извлечено тринадцать обгоревших трупов. Видеосюжет цинично демонстрировал то, что осталось от пострадавшего транспортного средства и заодно наглядно убеждал меня в том, что позавчерашний разговор в парке мне не приснился. Я остервенело сжал кулаки и вышел на улицу.

Зачем они это делают – этот вопрос сидел у меня в голове, точно острый и длинный гвоздь, все глубже впивающийся в мозг. Для чего без разбора уничтожать мирное население и технику? Нормальные террористы таким образом заявляют о себе. А эти?!

Придя домой, я прямиком направился в ванную, залез под холодный душ и долго отмокал от впечатлений дня, облепивших меня толстым, липким и тошнотворным слоем. Потом закутался в полотенце и пошел в комнату. А на пороге замер от неожиданности. В моей квартире присутствовал чужеродный элемент. Незнакомый человек сидел, развалившись, в моем кресле, держал в руке мою чашку и беззастенчиво прихлебывал мой кофе. Это я уже по запаху определил. Увидев меня, он заговорил:

– Не пугайтесь. Я не грабитель, и прошу прощения за свое вторжение. У меня к вам дело, требующее конфиденциального разговора. Простите, что разрешил себе воспользоваться вашим кофе, – пришлось долго ждать, а чашка кофе, как известно, коротает время…

– Кто вы такой, черт возьми? – резко перебил я его болтовню.

– Ну, не горячитесь так, Алексей Георгиевич. Я представляю то самое Управление, о котором вы уже наслышаны. Зовите меня, ну допустим, Олегом Васильевичем.

Вот оно. Началось. Будет либо запугивать, либо вербовать. «Только без паники!» – приказал я себе и спросил:

– Ну хоть одеться-то вы мне дадите?

– Могу даже отвернуться. И вообще, чувствуйте себя как дома, наша встреча не носит официального характера.

– Благодарствуйте, – съерничал я. Еще и издевается. Ну и тип. Ему было около сорока лет. Одет с иголочки – при галстуке и пиджаке. Это почти в сорокаградусную жару! Тонкое телосложение, но ростом, пожалуй, выше меня будет. Темные зализанные волосы, тонкий нос, цепкий, острый взгляд, почти бескровные губы, растянутые в вежливой полуулыбке – в зависимости от обстоятельств она могла означать и примирение, и угрозу. Одним словом, самый настоящий гангстер.

Одевшись, я устроился на диване и устремил вопрошающий взгляд на визитера.

– Я к вашим услугам.

– Отлично. Может быть кофе?…

– Нет, спасибо. – Кто из нас, черт возьми, здесь хозяин – я или он? – Давайте поскорее закончим с вашим делом.

– Как будет угодно. Итак, вам известно, чем занимается наше Ведомство…

– Убивает.

– Совершенно верно. И заметьте: не единицы, а десятки, сотни и даже тысячи.

– Чего ради? – не сдержавшись, выпалил я.

– Только не надо так волноваться. Имейте терпение. Итак, все по порядку. Ведомство создано пять лет назад на базе одного из департаментов Министерства внутренних дел. Разумеется, оно строго засекречено и деятельность его не подлежит легализации. Организации, подобные нашей, есть во многих странах мира, преимущественно бедных и развивающихся, с большим приростом населения. В Китае, к примеру, их даже две. И представьте себе, даже конкурируют друг с другом. Это абсолютно верная информация, хотя никакого обмена мнениями на государственном уровне по столь щекотливому вопросу нет и быть не может. Именно на основе этой информации и было создано наше отечественное Управление по борьбе с мировым приростом населения. Выражаясь проще, мы способствуем планомерному сокращению числа народонаселения планеты. Вам, надеюсь, известно, что такое демографический кризис?

Я не отвечал.

– И вам также известно, что число жителей земли давно перевалило за шесть миллиардов. Темпы роста увеличиваются с каждым годом. Поскольку природные ресурсы планеты не безграничны, точно так же как не беспредельны и ее просторы, пригодные для жилья, проблема эта давно перешла в разряд первоочередных и жизненноважных. Условно говоря, если не предпринимать никаких мер, то через каких-нибудь полсотни лет на земле яблоку негде будет упасть. Если раньше миссию сокращения человеческой популяции брала на себя мать-природа, посылавшая на людей моровые язвы, всяческие холерные и чумные эпидемии, то сейчас, в век науки и прогресса, нам приходится самим позаботится о своей благоразумной численности. На то нам и дан разум.

– Вы фашист.

– Ну, ну, давайте без эмоций. Наклейкой ярлыков вы ничего не решите. Не в том дело, как это называется. Я продолжу с вашего позволения. Способы, какими мы проводим тотальное, но, прошу заметить, в границах разумного сокращение населения – вам тоже немного известны. В основном техногенные катастрофы, которые и без нас случаются слишком часто: крупные пожары, промышленные аварии, крушение самолетов и поездов, городского транспорта, зданий. Что еще? Сейчас, как вы знаете, мы приступили к имитации террористической деятельности. Помните подрывы жилых домов? Инцидент в метро? Наши парни работали. Пожар в театре в Оренбурге месяц назад. Обрушение кровли в торговом центре в Питере на прошлой неделе. Через несколько дней разобьется пассажирский самолет в Сибири. Впрочем, это и без меня вам известно. Конечно, все это капля в море, но капля, как известно, камень точит и рубль бережет. В будущем, несомненно, понадобится увеличивать масштаб вмешательства в дела демографии. Что поделаешь – человеческая инфляция растет. Работы много. Непосредственно исполнительской работой занимаются три десятка спецгрупп по всей стране. В каждой по пять человек. Инициатива в выборе объектов исходит частично от руководителей групп, но в основном разработкой этих вопросов занимаются специалисты Управления. Все предложения проходят всестороннее рассмотрение и официально утверждаются высшим руководством, так что никакой самодеятельности. Господствует суровая дисциплина, и нарушители строго наказываются.

– Так что, все эти катастрофы, о которых каждый день сообщают по телевизору, – ваших рук дело?

– Преимущественно. – В его голосе послышалось бахвальство. – Нет, конечно, не за все мы несем ответственность… Природные катаклизмы – это уже в компетенции Господа Бога, не в нашей. Да, кстати, войны и горячие точки тоже не входят в сферу нашей деятельности. Этим занимаются наши добровольные помощники.

– Какие еще помощники?

– Да люди же. Им становится скучно жить, и они начинают истреблять друг друга в виде развлечения. Только называют это почему-то межнациональными конфликтами. Но на самом-то деле им просто становится тесно на их земле. Опять же, демографическая проблема.

– Может быть, и Чернобыльская авария – ваша работа? – предположил я.

– Вы невнимательны, дорогой Алексей Георгиевич. Я говорил вам, что мы начали всего пять лет назад. Но мы занимаемся только людьми. Техника, объекты архитектуры и промышленные предприятия страдают лишь постольку поскольку. Акции, за которыми следует нарушение экологического равновесия, загрязнение природы или неблагоприятные изменения ее, категорически запрещены. Итак, если у вас вопросов больше нет, будем считать разъяснительную часть нашей беседы законченной. Перейду к непосредственной цели моего визита.

– Сделайте одолжение.

– Не ерепеньтесь, Алексей Георгиевич. Все это не столь уж неслыханно, как вам хотелось бы думать. Государственная политика контроля над рождаемостью, разрешенные аборты, усиленная пропаганда контрацепции, экономические методы регуляции – все это из той же оперы, только менее эффективно и более цивилизованно, так сказать. По принятой терминологии. И если вы хорошенько покопаетесь в себе, не обманывая себя, то поймете, почему вы попали в зону нашего внимания. Далеко не всякому делаются подобные предложения. Те два разговора, якобы случайным свидетелем которых вы стали, – это лишь часть тотальной проверки, которой вы подверглись. Мы давно взяли вас под контроль. Ваше мировоззрение, убеждения, склонности и пристрастия, ваши нравственные приоритеты скрупулезно проанализированы психологами и компьютерами. Результат – стопроцентное попадание, вы идеально подходите нам по всем характеристикам. Вы понимаете, что это значит? Это значит, что вы абсолютный человеконенавистник…

– Я? – Мне даже стало смешно от подобного предположения. – Абсолютный нонсенс. Вы не имеете права…

– Успокойтесь. В вашем случае это безопасно. Вы совершенно безвредны. Ваша потенциальная агрессивность подавляется вашим пассивным жизневосприятием и активизированной позицией наблюдателя. Вы не человек действия. Вас больше волнуют ваши мысли и ощущения, чем дела и поступки. Для активного вмешательства в окружающую жизнь вы слишком вялы и апатичны. Поэтому, повторяю, для человечества вы совершенно безвредны.

– И на том спасибо.

– Не за что. Но дело в том, что Управление нуждается не только в рядовых исполнителях. Нам нужны вдохновители, аналитические умы, способные генерировать идеи и просчитывать ситуации на много ходов вперед. И вот здесь вы могли бы проявить себя на все сто. Ваш изворотливый, агрессивный ум – вот, что нам нужно. Мы предлагаем вам должность штатного сотрудника в отделе прогнозирования и аналитики. Начав с низшей позиции, вы имеете все шансы быстро сделать карьеру, может быть даже стать во главе отдела, а в будущем… Впрочем, не будем загадывать. Вам нужна работа. Мы даем ее вам. Разумеется, с испытательным сроком – мы должны присмотреться к вам вблизи, так сказать, на производстве. Только должен вас сразу поставить в известность: вы заключаете с нами пожизненный контракт, и даже выйдя на пенсию будете находиться под контролем – это входит в условия договора. Затем, наша организация финансируется из госбюджета, поэтому на большие деньги рассчитывать, к сожалению, не приходится. Но зарплату выше средней мы обеспечиваем. И еще одно: вы даете подписку о неразглашении, нарушение которой жестко карается…

– Расстрелом? – Я чувствовал, что у меня внутри все переворачивается верх дном.

– Вы же понимаете, насколько это щекотливое дело, – туманно, но явно утвердительно ответил гость.

– Я ведь могу отказаться? Что тогда? Тоже убьете? Или дадите подписать бумажку о сохранении тайны?

– А сами как думаете?

– Я думаю, незаинтересованные свидетели вам не нужны.

– Совершенно верно. Да не волнуйтесь вы так. Я не предлагаю вам прямо сейчас соглашаться. Мы даем время все обдумать, сопоставить ваши принципы и потаенные желания с тем, что я вам здесь наговорил. Ровно неделя. Этого вполне достаточно. Ровно через семь дней я буду здесь в это же время. И предупреждаю: сбежать не удастся, слишком многое поставлено на карту – и у вас, и у нас. Это чтобы вы не делали лишних телодвижений. – Он поднялся с кресла, застегнул пиджак и направился к двери. – До встречи через неделю, Алексей Георгиевич. Не провожайте, я сам.

– Постойте, один вопрос.

– Да?

– Эти ваши акции диверсионные… они что же, ни у кого никаких подозрений не вызывают? Все шито-крыто?

Он даже усмехнулся моей наивности.

– Все операции максимально имитируют условия несчастных случаев. И не забывайте: у нас есть «крыша». Да дело и не в этом. «Крыша» не могла бы обеспечить защиту на всех уровнях. И информация все равно бы просачивалась во все щели. А дело-то в том, что нас не существует. Мы – солдаты невидимого фронта. Призраки и невидимки. Адью, коллега. – Он лихо повернулся на каблуках и скрылся из виду.

Не скоро я очнулся от своих мрачных дум, тяжело ворочавшихся в голове. Когда пришел в себя, заметил, что давно уже сижу в испарине и пот заливает мне лицо. На часах было одиннадцать, и за окном смеркалось. Я вышел на балкон и отрешенно понаблюдал за тем, как фиолетовое небо начинают усыпать бледные городские звезды. Потом принял душ и поднялся наверх.

Садиться на край, как обычно в последнее время, не стал. Мое убийственное состояние человека, вовлеченного в беспощадную и лютую игру не на жизнь, а на смерть, требовало вертикального положения. Я стоял недалеко от края, смотрел на город и чего-то ждал, сам не зная чего. И дождался… Сегодня ему не удалось, как вчера, приблизиться незаметно – я увидел его темную фигуру издалека. Очертаний различить не мог, но это движущееся пятно выделялось на ночном фоне большей плотностью и концентрацией темноты. Как и полагается психам, он шел по самому краю, как по канату, балансируя руками и изгибаясь из стороны в сторону. Но как я ни старался, шагов его я не слышал, и когда он, дойдя до меня, спрыгнул с бордюра, это произошло совершенно беззвучно, как будто у него на ботинках были поролоновые набойки.

– Прекрасная ночь, – начал он вместо приветствия.

– Превосходная.

– Я думаю, Карлсон, который живет на крыше, знал толк в недвижимости. Самое отличное место жительства – крыша. По-моему, городские власти много теряют на том, что оставляют крыши без внимания. Какая выгода могла бы быть от их заселения! Построить здесь маленькие домики вроде туристических и сдавать внаём. Красота! Ты как считаешь, может, сделать такое предложение муниципальным властям?

– А давно мы перешли на ты? – просто так, для проформы спросил я. Мне было все равно.

– Ну… я думал, вчера. Но если ты предпочитаешь церемонии, я могу и на «вы». Только ведь тебе это все равно?

– Безусловно. – Сегодня я не ощущал никакой неприязни к нему. Вчерашний разговор почти стерся из памяти под натиском сегодняшних событий, и сейчас я был даже рад присутствию рядом живой души. Да и он, кажется, был настроен иначе, чем вчера.

– Я вообще-то думал развеселить тебя. Физиономия у тебя унылая. Что, не сладко приходится?

– Как в Освенциме, – кисло кивнул я.

– Ты только не дрейфь. И из Освенцима можно сбежать, если поднапрячься.

– Ага. В трубу газовой печи. Легким дымком.

Он рассмеялся.

– Тут ведь главное что? Главное – понять, действительно ли этот твой Освенцим так страшен, как ты его себе малюешь. Может он такой же маленький и хлипкий, как карточный домик?

– Тебе когда-нибудь делали ультимативные предложения? Такие, что либо ты добровольно становишься дерьмом, либо добровольно же играешь в ящик?

– Насколько я понимаю, такое предложение сделали тебе. Поня-атно. А ты в этом уверен?

– Я похож на кретина?

– На кретина нет, но… Ладно. Допустим, твой Освенцим и вправду такой…гм, ужасный. Теперь следует убедиться в том, что он… действительно существует.

– Слушай, я солипсизмом не увлекаюсь. Говорю же, петля вокруг шеи завязывается. Самая натуральная.

– О! Это уже лучше. Браво. Значит, с теорией призрачности мы покончили за недоказанностью. Остался голый натурализм. Но это уже другая крайность, чего я тоже не одобряю.

Я слушал его, ничего не понимая. Как можно разговаривать с психом?

А он продолжал:

– Иногда людям просто нестерпимо хочется выдавать желаемое за действительное. И даже когда они начинают жаловаться на какие-то там обстоятельства, которыми их несправедливо закидывает судьба, в девяти случаях из десяти может выясниться, что они сами же и создали эти обстоятельства. Прямо из воздуха. Сами же и тянут себя за поводок на ошейнике. А перегрызть его жалко: уж очень красива игрушка, да и историйка про злые обстоятельства трогательная получилась – до слез пробирает.

– По-твоему, я идиот? Не могу отличить реальность от своих представлений о ней?

– Наконец-то дошло.

– Может ты еще скажешь, что и убивать меня никто не собирается?

– Это уж тебе видней. Только ты можешь решить, умрешь ты или останешься жив.

Он замолчал и долго высматривал что-то в небе. Потом сказал:

– Все-таки любопытно, что ты ему ответишь.

– Кому? – не понял я.

– Олегу Васильевичу.

– Какому еще… – Я запнулся, потому что вспомнил: так мне представился мой вечерний гость из Управления. И все понял. В одну секунду я разгадал всю их подлую комбинацию. Подонки. Вне себя от ярости я заорал:

– Так ты на них работаешь! А я-то уши развесил! Подослали шестерку мозги мне на нужный лад настраивать? Не выйдет, сволочь! По-твоему, я только и мечтаю о том, как бы заделаться серийным киллером, и только не хочу самому себе в этом признаваться? В этом ты должен был убедить меня – что я не властен в себе? И поэтому в любом случае должен подчиниться вам? Не выйдет, мразь!

Я не совсем уверен, но по-моему он все же испугался моей бурной реакции и ошарашенно таращил на меня глаза, пока я орал на него. Но мне уже было плевать на это. Я бросился к чердачной двери и быстро скатился вниз по лестнице. И еще услышал, как он кричит мне вслед:

– Да постой же, ненормальный. Неужели ты действительно думаешь, что я… Ты же ни черта не понял. И опять все переврал…

Но я уже открывал дверь в квартиру и не собирался больше выслушивать его вранье.

Я немного пришел в себя от этой стычки, сунув голову под струю холодной воды. Потом заглотнул таблетки снотворного, чтобы вычистить из головы бешеную ярость, и повалился без сил на диван. Уже засыпая, я попытался сообразить, зачем же я так взбесился на крыше. Сквозь тяжелую и муторную дрему в сознание просачивались мысли о том, что я что-то сделал неправильно, поставил себя в невыгодное положение перед противником. Нужно было просто плюнуть и уйти, а не бессмысленно яриться перед этим… Но чем-то он все же задел меня, зацепил. Было в нем что-то необъяснимое и странное, будто и не человек это вовсе. Но кто?

А все-таки он сделал промашку, назвав имя моего вербовщика. Я уже почти доверял ему…

Проснулся я заполдень. Голова гудела, как с похмелья. После трех чашек кофе я попытался решить мучительную проблему сегодняшнего времяпрепровождения. Идти никуда не хотелось – риск опять оказаться втянутым в какую-нибудь дикую историю был, по моим предчувствиям, очень велик. Но необходимо было развеять мрачные вчерашние впечатления. Я включил телевизор. Как обычно, ничего интересного не показывал ни один из каналов. Я поразвлекался с пультом и хотел уже выключить этот безнадежный экран, но что-то меня остановило. Шла ежедневная передача «Происшествия», занимавшаяся в основном криминалом, скандалами, ДТП и тому подобными навязшими в зубах неинтересностями. Оператор съемки наводил камеру то на собравшуюся перед многоэтажным домом толпу, дружно задравшую головы вверх, то на человека, стоящего на карнизе одного из верхних этажей. Очередной самоубийца. Про себя я отметил, что в последние дни эта тема прямо-таки преследует меня. Сущее наваждение. Я присмотрелся к этому верхолазу и… оцепенел от внезапной догадки. Я узнал Веревкина. К нему по карнизу от ближайшего окна медленно двигался человек в форме спасателя. Кажется, он что-то говорил, убеждал не делать глупостей. Но Веревкин внезапно рассмеялся и сорвался с карниза, на прощанье взмахнув руками. Камера внизу устремилась к распластавшемуся на асфальте телу. Взглянув на лицо, я окончательно убедился, что это Сашка и что рассказанная им история – правда. Он и не думал меня разыгрывать.

В конце сюжета сообщалось, что личность самоубийцы не установлена, и предлагалось узнавшим его позвонить по указанному телефону. Я схватил трубку.

– У меня информация по сюжету, только что прошедшему. О самоубийце.

– Одну секунду… – ответил мужской голос. – Вы ничего не путаете? Не было такого сюжета. Никаких самоубийц.

– Как это не было! – заорал я. – Только что в подробностях показали, как он прыгнул с карниза.

– Вы ошибаетесь, такого сюжета не было ни сегодня, ни вчера, ни позавчера. Возможно, будет вечером, но я не могу ничего гарантировать.

– Послушайте, мне не до шуток, – кричал я. – Его же убили. Моего друга убили, а вы там развлекаетесь, черт вас дери!

На том конце провода сменили тон:

– Я с тобой не шучу, козел вонючий. Проспись сначала, а потом уж реши, убили твоего друга или он сам себя уделал. И не звони сюда больше. Определим номер – милицию пошлем в чувство приводить. Понял, коз-зел?

Я долго слушал телефонные гудки, тупо рассматривая царапины на столе. Дичь какая-то. Как будто все вокруг сговорились свести меня с ума и методично приводят план в исполнение.

Было или не было? Этот почти гамлетовский вопрос не покидал моей головы. Словно в тумане я вышел из дома и двинулся, не разбирая дороги. Шел куда глаза глядят, полностью отключившись от окружающего. На автопилоте спустился в метро, сел на поезд, доехал до ненужной мне станции и так же на автопилоте отправился по незнакомым переулкам. Когда автопилот неожиданно отключился, я осмотрелся по сторонам и подумал, что переулки не такие уж незнакомые. Я уже ходил здесь. И было это не далее как вчера. Ну, конечно – вон там уже виднеется двухэтажный домик с зеленой дверью, ведущей в недра людоедского клуба с названием-издевкой «Филантроп». Что меня сюда привело, какая сила, я не пытался понять. Просто подошел к двери и нажал на кнопку звонка. Вчера дверь распахнулась сразу же, а сейчас никто и не подумал отпирать. И таблички «Бизнес-центр» на двери не было. Я жал на кнопку несколько минут, потом начал стучать. Сперва кулаками, затем уже не стесняясь колотил в дверь ногами. Я был взбешен немыслимой глупостью ситуации, в которую меня втянули.

– Эй, парень, чего буянишь?

Я перестал ломать дверь и обернулся. На меня опасливо смотрел мужик, атрибутированный мной как местный дворник.

– Не открывают, – с глупым видом объяснил я. – Я вчера был здесь и забыл одну вещь, документ… А сейчас заперто.

– Ты мне зубы не заговаривай, – строго сказал мужик. – Дом с месяц пустует. Наглухо заперт.

– Вранье, – вспылил я. – Тут был… На двери табличка висела «Бизнес-центр». Вы все сговорились, сволочи, – выкрикнул чуть ли не с истерикой.

– Не ори на меня, придурок, – приосанился мужик. – . Магазин здесь был. Ликеро-водочный. Месяц назад обанкрутился. Вали отседова, парень, пока по шее не наклали.

Не оставалось ничего другого. Я был опустошен и выжат до последней капли как выкрученное после стирки полотенце. Наверное, и выглядел соответственно. Я не знал, куда мне идти и зачем я все же куда-то иду. Ноги сами несли меня в неизвестном направлении, правильно оценив мое состояние и верно рассудив, что думать я сейчас мог только ими. То есть ногами.

Лучше всего было бы пойти домой и напиться до чертиков. Но эффект будет кратковременным. Не становиться же мне алкоголиком из-за кошмара, преследующего меня по пятам. И сколько бы ни уверял меня тот тип на крыше, идти на поводке у кого бы то ни было я не собираюсь.

А по пятам меня и в самом деле кто-то преследовал. Вот уже десять минут я слышал шаги идущего сзади меня человека. Он не отставал и не догонял, но шел вровень со мной, только на полтора десятка метров позади. Я остановился у телефона-автомата и сделал вид, что звоню, повернувшись лицом к моему преследователю. Он, не таясь, тоже остановился и взялся перевязывать шнурки на ботинках. Факт слежки был очевиден, но меня удивила эта непоследовательность действий ребят из Управления. То они приставляют ко мне своих шпиков, то убирают. А может быть, этой открытой кратковременной слежкой они просто хотят поставить меня в известность, что я у них на крючке и дергаться бесполезно? На самом же деле они следят за мной круглосуточно, и даже в сортире не оставляют в одиночестве?. Ну и что же следует из этого вывода, спросил я себя. А то, что ты полный идиот, ответил мне внутренний голос. Тебе от них не уйти. Здесь работают профессионалы, ты один против всей этой мафии. Пришлось отключить микрофон у внутреннего голоса и послать его к черту.

Как ни глупо, но я решил бежать. К дьяволу все это. Уезжаю. В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов. Карету мне, карету…

От затуманенности мозгов не осталось и следа. Теперь я знал, что делать, и был целеустремлен, как коммивояжер, владеющий тысячей и одним способом впаривания непросвещенному клиенту своего товара, который никому не нужен. По пути я несколько раз проверял наличие «хвоста» – парень тащился за мной безотказно, словно преданная собачонка, готовая бежать за хозяином на край света. Но меня это не расхолаживало. Я сумею от него избавиться в нужный момент. Они еще не знают обо мне всего…

Дома я собрал сумку и изучил расписание электричек Курского вокзала. Ехать я хотел в деревню, где доживал свой век мой дед.

Электричка на Рязань уходила в 19.55, и у меня в запасе было целых полтора часа, которые я самым невинным образом продрых.

Ровно в семь часов я вышел из дома навстречу неизвестности. На улице тут же обнаружилось, что приставленный ко мне «хвост» исправно сторожил мой сон, а теперь готов безропотно следовать за мной повсюду.

У метро я притормозил, чтобы купить газету. Рядом находилась трамвайная остановка. Движение было оживленным, часто вагоны выстраивались в хороводе. Внезапно меня озарила идея. Я оглянулся в поисках «хвоста». Он был тут как тут и даже не сделал попытки затеряться среди людей, а в наглую таращился на меня. Я прошел вдоль рельсов метров пятьдесят и остановился. Нужная ситуация созрела минуты через три. Навстречу друг другу шли два трамвая. Когда они готовы были поравняться, я быстро перешагнул рельсы и замер между путями. Один из трамваев резко зазвенел, но не остановился, и я оказался затертым между двумя железными мастодонтами. Расстояние было безопасное, больше двух третей метра, однако ситуацию приятной все же не назовешь. Но эффект от этого аттракциона, хоть я и ожидал нечто в таком роде, был потрясающим. Я понял это по поведению моего преследователя. Переход открыл свои двери. Я перестал принадлежать миру, перейдя в какое-то иное качество существования. Все оставалось на своем месте, и ничего не изменилось. Кроме одного. Мой «хвост» меня не видел. Он ошарашенно озирался по сторонам, пробежал с перекошенной физиономией мимо меня, чуть не задев. Потом, видимо, решил, что я каким-то чудом прицепился к трамваю, который шел к остановке, и быстро потрусил туда.

С легким сердцем я спустился в метро. Стоя в очереди к окошку кассы, чтобы взять карту, я вдруг сообразил, что могу воспользоваться обретенной свободой в корыстных целях. Я покинул очередь и направился к проходу у будки дежурного, уверенный в успехе на сто процентов. Поэтому прозвучавший вдруг резкий и визгливый голос поверг меня в состояние, близкое к столбнячному.

– Гражданин, вы куда?

Сей же момент передо мной выросла непробиваемая скала, имевшая вид гневной дежурной необъятных размеров с обширным бюстом, который с успехом мог бы служить его обладательнице столиком во время чревоугодничества.

– Простите, задумался. – Пришлось со стыдом ретироваться и снова встать в очередь.

Но на скалу извинения не подействовали – она удовлетворила свою жажду крови лишь после того, как приставила меня к позорному столбу и распяла:

– Ну чисто как к себе домой идет, мудрец. Задумался он! Знаем таковских. Интеллихэнция! Как к себе на кухню прет. Небось в магазине не хапаешь хлеб с полок запросто так – плотишь небось. Ну так и здесь плати, не срамись перед людьми.

Не знаю, по каким приметам эта толстуха зачислила меня в разряд интеллигенции, но вывод из ее речи мог быть только один: лютая ненависть к этому социальному слою у нее в крови, в хромосомном наборе, и дай ей волю, она бы с радостью изжарила на сковородке всех интеллигентов до одного и схрумкала бы, не подавившись. Чем и заработала бы хорошую отрыжку…

Вот уже четвертый день я живу в этой богом забытой глуши. За те три года, что я здесь не был, деревня еще больше захирела и по-стариковски скрючилась. Жизнь теплится только в пяти избах, остальные стоят заколоченные и скособоченные, заборы вокруг них пошли на дрова. Всего здесь живет семь человек: три старухи, два деда да городская пара – мать с дочерью, старой девой лет тридцати, приехавшие сюда два года назад спасаться от безденежного городского голода. Живут огородами и нехитрым хозяйством. Деревенское стадо – две коровы и пяток коз. Кроме того имеются куры и кошки. За хлебом ходят в соседнюю деревню – шесть километров туда, шесть обратно, но чаще пекут сами. Связь с большим миром поддерживают с помощью единственного телевизора, дышащего на ладан. Старики кричат до хрипоты на сеансах футбола, старушки обливаются слезами над сериалами.

Вечером, в день моего приезда дед выставил угощение: пирог с морковью, пузырь самогона, вареную картошку, банку соленых огурцов, в огороде надергал редиски. А после пира скрутил папиросину из самосада и, закутавшись в облако горького, вонючего дыма, повел сумеречную беседу:

– Ну, Лешка, думаю в последний раз мы с тобой видимся. Помирать мне скоро.