Неукротимая Анжелика Голон Анн

Глава 15

Уже несколько часов «Гермес» тихо покачивался на волнах у входа в порт Кандии. Жестоко палило солнце. Бриз доносил с берега запахи масла и апельсинов. Наконец начался закат, и по-восточному яркая пестрота красок города стала покрываться розоватой дымкой. Крит раньше принадлежал христианам, а теперь оказался в руках мусульман, и нынешние его хозяева не замедлили подтвердить свою власть, соорудив много минаретов, белыми свечами торчащих среди колоколен и куполов греческих и венецианских церквей.

Д'Эскренвиль спустился в каик и поехал на берег, едва корабль встал на якорь. Анжелика сидела на мостике в разглядывала город — цель ее стремлений, ее безумного путешествия.

От древнего Крита, где решил поселиться Минотавр, от страшного лабиринта теперь осталась только Кандия, город, исполненный суеты и беспорядка, современный лабиринт, в котором заблудились и перемешались все расы, гордиев узел трех материков, Азии, Африки и Европы, от которых она находилась примерно на равном расстоянии. Только турок там почему-то не было видно. Когда пиратские фрегаты подняли зеленый с белым флаг герцога Тосканского, на форте взметнулось красное с белым полумесяцем оттоманское знамя, и на этом все формальности кончились.

На рейде и вдоль набережной покачивалось на якоре десятка два галер и военных судов, несколько сот барок и парусников. Анжелика обратила внимание на нарядный галиот с десятком начищенных до блеска пушек.

— Это не французская галера? — спросила она с надеждой.

Стоявший рядом Савари мельком взглянул на корабль.

— Нет, это мальтийская галера. Видите: флаг красный с белым крестом. Флот Мальты один из самых сильных в Средиземноморье. Христовы рыцари очень богаты. А вообще, чего вы ждете от французов в Кандии, раз вы пленница?..

И он стал объяснять, что Кандия, кому бы она ни принадлежала — грекам, французам, венецианцам или туркам, — оставалась и останется тем, чем была в течение веков, — прибежищем пиратов-христиан, как Александретта — прибежищем оттоманских пиратов, а Алжир — берберских. Все, кто бороздили моря под любыми флагами, — Тосканы, Неаполя, Мальты, Сицилии, Португалии, с командой из наихудших представителей христианского общества у себя на борту, рано или поздно являлись на рынки Кандии, — надо было лишь заплатить турецким властям пошлину.

Анжелика разглядывала товары, выложенные на набережных и на баржах; там были, конечно, ткани, рыба, бочонки с оливковым маслом, груды арбузов и дынь, но всего этого было не так уж много, гораздо меньше, чем полагалось бы в торговом порту.

— Тут больше всего военных кораблей. Зачем они здесь?

— А зачем мы с вами здесь? — У Савари блеснули глаза. — Видите: у большинства кораблей люки закрыты. Торговые суда, везущие обычные товары, всегда открывают вход в трюмы, войдя в порт. Видите усиленную стражу на мостиках? Что они сторожат там? Самый дорогой товар.

Анжелика не сдержала дрожи.

— Рабы? Это все торговцы рабами?..

Савари не ответил, потому что как раз в эту минуту к борту «Гермеса» подошел довольно жалкий каик, на корме которого сидел европеец в потертой одежде и шляпе с общипанным плюмажем, с маленьким — не больше носового платка — флажком в руках. На флажке были золотые лилии на серебряном фоне.

— Француз! — воскликнула Анжелика, продолжавшая, несмотря на все саркастические замечания ученого, надеяться на помощь соотечественников.

Пассажир каика услышал ее, слегка поклонился и крикнул:

— Есть Эскренвиль на борту?

Так как никто не отвечал, он уцепился за веревочную лестницу и поднялся на борт. Несколько матросов, стоявших на вахте, то есть развлекавшихся игрой в карты и щелканьем семечек, небрежно отвечали, что начальник где-то в порту. В это время из каюты вышла Эллида, приветливо улыбнулась растерянному посетителю и тихо сказала Анжелике:

— Это господин Роша, французский консул. Не поговоришь ли ты с ним? Может быть, он тебе поможет… Я пойду принесу вам французского вина.

— Теперь вспоминаю. Господин Роша! Да ведь это имя того, кто занимает принадлежащую мне должность в Кандии! Может быть, он что-то сделает…

Господин Роша разглядел, что перед ним не молодой человек, а женщина, и решился подойти.

— Я вижу, моему старому приятелю и коллеге Эскренвилю по-прежнему везет. Разрешите мне представиться вам, прекрасная путешественница. Роша, консул французского короля в Кандии.

— А я маркиза дю Плесси-Белльер, которой принадлежит место консула французского короля в Кандии.

На физиономии Роша сменялись выражения недоумения, недоверия, потом опасения и подозрения.

— Разве вы не слышали, что я приобрела эту должность? — мягко спросила Анжелика.

— Слышал, разумеется, сударыня, но я удивлен. Если вы действительно маркиза дю Плесси-Белльер, что могло побудить вас забраться сюда? Я бы хотел удостовериться в вашей личности.

— Придется вам удовлетвориться моим словом. Ваш «коллега», маркиз д'Эскренвиль, ограбил меня, захватил в плен и забрал все мои бумаги, в том числе и ту, что удостоверяла принадлежность мне этой должности…

— Понимаю, — пробормотал незадачливый дипломат, бросая бесцеремонный взгляд на Анжелику и старого Савари. — Вы, так сказать, вынужденные гости моего доброго приятеля д'Эскренвиля?

— Да, а мэтр Савари, которого вы видите перед собой, мой управляющий и советник.

Савари тут же вступил в свою роль:

— Не будем терять времени. Сударь, мы предлагаем вам дельце, которое принесет вам сто ливров.

Роша пробормотал, что не видит, откуда у пленных…

— Эти пленные будут в состоянии заплатить вам через три дня сто ливров, если вы сейчас окажете им некоторую помощь.

Эллида принесла поднос с кувшинчиком вина и стаканами, поставила его перед ними и удалилась, как подобает хорошей служанке. Ее отношение к Анжелике как будто убедило Роша, что перед ним действительно не простая рабыня, а знатная дама. Они обменялись несколькими словами про общих знакомых, и чиновник совершенно уверился в истинности ее слов, но тут же погрузился в море сомнений.

— Я в отчаянии, сударыня. Попасть в руки д'Эскренвиля — это худшее, что могло приключиться с вами. Он ненавидит всех женщин вообще, и, когда захочет расправиться с кем-то, добычу у него уже не вырвешь. Я сам ничего не могу сделать. Работорговцы пользуются здесь всеми правами, и, как гласит пословица, «добыча принадлежит пирату». Я не обладаю никакой властью ни в административном, ни в финансовом отношении. Я не могу выступить против д'Эскренвиля и не рискну утратить жалкие преимущества моей должности.

Поправляя свое небрежное одеяние и посматривая на поношенные башмаки, он, смущаясь и волнуясь, пытался оправдать свое поведение. Он был младшим сыном в семье графов де Роша, и наследства ему не причиталось. Поэтому, когда ему исполнилось восемь лет, его отправили в одну из колоний на Востоке, в Школу восточных языков. Тут бедные дети из дворянских семейств обучались восточным языкам и особенностям жизни и нравов в этих краях, чтобы служить потом переводчиками при консулах. Он рос во французском квартале Константинополя, обучался и Корану, играл вместе с сыновьями пашей. Там он и познакомился с д'Эскренвилем, тоже учившимся в Школе восточных языков. Окончили они Школу одновременно, и молодой д'Эскренвиль получил хорошее место в администрации колонии; карьера его быстро шла вверх, пока он не влюбился в прекрасную супругу королевского посла в Константинополе. У дамы был любовник, а у любовника долги. Чтобы выплатить их без ведома посла, кокетка уговорила молодого д'Эскренвиля подделать цифры в бумагах. Очарованный ею, он послушался. Когда обман вышел наружу, расплачиваться пришлось, разумеется, ему. Красавица от всего отреклась и даже нашла какие-то мелкие доказательства, усугублявшие вину молодого человека.

История достаточно банальная, но д'Эскренвиль совершенно потерял голову. Он продал свою должность, купил небольшой корабль и сделался пиратом. В общем, он добился в жизни большего, чем его соученик. Роша терпеливо подымался по ступеням дипломатической карьеры, но совершенно запутался в кавардаке должностей и постов, которые продавались и переходили из рук в руки среди придворных в Версале. Он знал только, что, занимая этот пост, имеет право на два с половиной процента стоимости товаров, поступающих в Кандию из Франции. Но вот уже четыре года, как ни торговая палата в Марселе, ни министр Кольбер и не думают выплатить ему полагающиеся суммы.

— …Я не преувеличиваю. Даже чиновник, занимающий более высокий пост, чем я, и имеющий влиятельную родню, — это наш посол в Турции, маркиз де Ла-Э, — попал в тюрьму за долги именно потому, что уже несколько лет ничего не получает от министра. Видите, мне надо как-то выпутываться из этого положения. У меня ведь есть жена и дети, черт побери! — вздохнув, он добавил:

— Я могу все-таки попробовать услужить вам, если только это не столкнет меня с маркизом. Что я могу сделать?

— Две вещи, — отвечал Савари. — Во-первых, отыщите в этом городе, который вы хорошо знаете, арабского купца по имени Али Мехтуб, имеющего племянника по имени Мохаммед Раки. Попросите его сделать угодное Пророку и прийти сюда на набережную в тот час, когда будут разгружаться два корабля французского пирата, причем часть рабов станут, наверно, продавать на месте.

— Это вполне возможно, — с облегчением сказал Роша. — Я даже знаю, кажется, где живет этот купец.

Вторая просьба показалась ему менее приятной. Приходилось выложить из своего кошелька сколько-то цехинов. Наконец он дал согласие, но неохотно в с оговорками:

— Только потому, что вы ручаетесь, что мои сорок цехинов принесут мне сто ливров… А что же мое дельце с губками, проданными в Марселе? Д'Эскренвиль должен отдать мне за них деньги. И еще он обещал мне бочонок вина. Напомните ему об этом, когда он появится. Или нет, лучше ничего не говорите. Пусть не знает, что мы тут беседовали. А главное, пусть даже не подозревает, что я дал вам, пленным, деньги. Как бы моя щедрость не стоила мне головы… И так все трудно…

Он ушел, позабыв даже выпить свой стаканчик вина, так терзали его мысли о прошлом и о нынешней его неосторожности.

Когда вечером в порту высаживали рабов с пиратского корабля, возле мола появился араб, закутанный в джеллабу. Анжелика как раз спускалась вниз под присмотром одноглазого Корьяно. Савари ухитрился протиснуться следом за ними и тихонько всунул в руку Корьяно пригоршню цехинов.

— Это у тебя откуда, старая жаба? — проворчал флибустьер.

— Если и узнаешь, богаче не станешь, и хозяину докладывать не стоит, — прошептал аптекарь. — Позволь мне только пять минут поговорить вон с тем арабом, и я дам тебе еще столько же.

— Уж не хочешь ли бежать?

— А тебе-то что? Ты думаешь, что твоя доля от того, за что продадут мое старое тело, будет больше тридцати цехинов, которые я тебе даю?

Корьяно взвесил в руке монеты, оценил справедливость этих рассуждений и отошел, занявшись распределением своего товара по местам: стариков и больных в один угол, крепких мужчин — в другой, молодых и красивых женщин — особо, и так далее…

Савари подбежал к арабу, вскоре вернулся и проскользнул к Анжелике.

— Этот человек — действительно тот Али Мехтуб, о котором вам говорили, и у него есть племянник Мохаммед Раки, но тот живет в Алжире. Однако дядя помнит, что племянник ездил в Марсель по делам белого человека, на которого долго работал в Судане, где тот занимался добычей золота.

— А как выглядел тот человек? Не может ли он описать его?

— Не теряйте спокойствия! Я ведь не мог сразу задать ему тысячу вопросов. Но я увижусь с ним еще раз сегодня вечером или завтра, и тогда мы поговорим подольше.

— Как вы это устроите?

— Это уж мое дело. Будьте уверены, сумею.

Корьяно развел их. Анжелику повели под стражей во французский квартал города. Уже темнело, и из открытых дверей кафе доносились звуки тамбуринов и флейт.

Дом, куда ее привели, был похож на небольшую крепость. Это было владение д'Эскренвиля, обставленное на полуевропейский лад: красивая мебель и портреты в золотых рамах вместе с восточными диванами и неизбежным кальяном. Сильно пахло гашишем.

Флибустьер пригласил ее выпить кофе — в первый раз после сцены на острове богинь.

— Так вот, моя красавица, мы прибыли в порт. Через несколько дней все любители красивых женщин, готовые заплатить хорошую цену за редкий товар, смогут полюбоваться вашими формами и разглядеть их в подробностях. И мы их торопить не станем, уж поверьте!

— Вы очень циничный человек, — презрительно возразила Анжелика, — Но все-таки, думаю, у вас не хватит наглости продавать меня… продавать меня обнаженной!

Пират расхохотался.

— Думаю, чем больше я вас обнажу, тем скорее получу свои двенадцать тысяч пиастров.

Анжелика вскочила с пылающими глазами.

— Никогда этому не бывать! На такой позор я не соглашусь. Я не рабыня. Я знатная французская дама. Никогда, никогда я не допущу этого! Только попробуйте так со мной обращаться… Вы сто раз пожалеете, что даже подумали об этом.

— Наглая баба! — заорал флибустьер и ожег ее хлыстом.

Но тут опять вмешался одноглазый помощник.

— Оставьте ее, хозяин. Так вы ее загубите. Можно обойтись по-другому. Посидит немного в темнице и научится держать язык за зубами.

Маркиз не внимал этим доводам, но помощник просто толкнул его на диван, и тот оказался там, выронив хлыст. Корьяно же схватил Анжелику за руку, но она высвободилась, сказав, что может идти сама. Она никогда не испытывала симпатии к этому коротышке с руками, покрытыми татуировкой, как у дикаря. Он выглядел именно тем, кем был — пиратом низшего сорта, с черной повязкой на глазу и красной повязкой на голове, из-под которой выбивались сальные волосы, падавшие на плохо выбритые щеки. Он пожал плечами и пошел впереди по разным коридорам этого странного дома, полукрепости, полукараван-сарая. Наконец они спустились по каменной лестнице и остановились перед большой дверью, обитой железом на средневековый манер. Корьяно вытащил связку ключей, вставил один в скважину, дверь со скрипом отворилась, и он скомандовал:

— Входите!

Молодая женщина остановилась у порога, вглядываясь в темноту. Он подтолкнул ее, усмехаясь, и запер за ней дверь.

Анжелика осталась совсем одна в темнице, где едва светилась маленькая лампадка, подвешенная на перекрещивающихся железных полосах. Больше там ничего не было, даже соломы на полу, только в стены были вделаны три цепи с кольцами. Хорошо хоть, что этот дикарь не посадил ее на цепь. «Они боятся „загубить“ меня», — подумала Анжелика.

Удар хлыста оставил болезненный след на ее плечах. Она опустилась на утоптанный пол. По крайней мере можно будет подумать спокойно, хоть и без удобств. Спокойствие пришло к ней, когда Савари успел шепнуть несколько слов о своем разговоре с арабским купцом Али Мехтубом. Анжелика повторяла про себя эти слова, черпая в них надежду. Да, у купца был племянник, которого звали Мохаммед Раки, и тот рассказывал о белом человеке, искавшем золото в Судане, ради которого он потом поехал в Марсель. Нет, она не ошиблась. Она правильно сделала, что приехала в Кандию, несмотря на все беды и опасности. Ведь ниточка не оборвалась, и где-то впереди мерцал лучик надежды. Не следовало, однако, обольщаться. Может быть, еще долго не удастся узнать ничего определенного. Как и когда ей удастся встретиться с племянником Али Мехтуба? Она ведь не знала даже, как вернуть себе свободу, как избежать ужасной судьбы узниц гарема.

Должно быть, она крепко заснула, потому что, проснувшись, обнаружила рядом с собой медный поднос с чашкой ароматного кофе, кучкой засахаренных фисташек и медовых пряников. Это угощение приготовила женская рука, и Анжелика поняла чья, нащупав рядом свернутую циновку маленькой рабыни Эллиды.

Она кончала завтрак, когда в подземном коридоре послышались голоса, потом шаги, в скважине заскрипел ключ, и одноглазый грубо втолкнул в помещение еще двух женщин, громко кричавших и упрекавших его по-турецки. Он нещадно выбранил их на том же языке, запер дверь и ушел, продолжая ругаться.

Новые узницы жались в углу, бросая испуганные взгляды на Анжелику, пока не поняли, что это женщина. Тогда они начали безумно смеяться.

Анжелика уже привыкла к полумраку и разглядела, что одна из женщин, голова которой была укрыта покрывалом, одета в широкие шальвары, черную шелковую кофту и бархатную безрукавку. Ее густые черные волосы были собраны под красной бархатной шапочкой, из-под которой спускалось газовое покрывало, закрывавшее лицо. Видя, что мужчин тут нет, она сняла его; показались длинные, подкрашенные синим ресницы и глаза газели. Она была бы красавицей, если бы не слишком большой нос. На шее у нее была надета золотая цепочка с золотым же крестиком. Вытащив его, она набожно приложилась к нему и потом широко перекрестилась справа налево. Проследив, какое впечатление этот жест произвел на Анжелику, она подсела к ней и заговорила, как ни удивительно, по-французски, совершенно правильно, хотя медленно и останавливаясь иногда в поисках слов. Она была армянка из Тифлиса, православная, а французский усвоила от иезуита, обучавшего ее братьев. Свою русоволосую спутницу она представила как московитку, захваченную турками под Киевом.

Анжелика спросила их, когда они попали в руки д'Эскренвиля. Оказалось, что лишь недавно, так как их привезли из Бейрута, в Сирии, где они оказались после долгого мучительного пути, миновав Эрзерум и Константинополь. Обе считали, что им очень повезло, так как в Кандии с ними не станут обращаться, как со скотом, и не выведут нагишом на публичный рынок, а будут продавать в закрытом помещении, как «ценный товар».

Анжелика слушала и все более недоумевала. Эту госпожу Чемичкян столько месяцев тащили по Леванту, выставляли на продажу на базарах, но никто не снял с нее тяжелых золотых браслетов (у нее было их несколько на запястьях и на лодыжках), не отнял тяжелого пояса, набитого золотыми монетами и раза три обернутого вокруг талии. На ней был не один фунт золота. Сколько же стоит здесь выкуп?

Армянка рассмеялась. Дело даже не в деньгах: надо отыскать такого доброхота-защитника, у которого есть власть и престиж. Она была уверена, что здесь это легче сделать, потому что еще недавно этот город принадлежал христианам, он остается излюбленным портом европейских пиратов и сюда приходят торговые флотилии с Запада. Она видела на улице православных священников, это внушает надежду.

Славянка держалась более сдержанно или была менее говорлива. Казалось, будущее не слишком заботило ее. Она скоро улеглась на циновке Анжелики, заняв большую часть, и тут же уснула.

— А вы не думали убежать? — спросила Анжелика у армянки.

— Убежать? А куда я денусь? До Кавказа очень далеко и надо пробираться через огромную турецкую империю. Ведь Кандия принадлежала христианам, а турки и ее захватили. И мои родные места на Кавказе захвачены турками. Они убили моего отца и старших братьев, а младших оскопили у меня на глазах, чтобы продать как белых евнухов каирскому паше. Нет, самое лучшее для меня — найти господина помогущественнее.

Потом она стала спрашивать Анжелику, не побывала ли та на рынке рабов в Мальте, произнося это название с каким-то подобострастием.

— Разве так почетно оказаться среди рабов, захваченных монахами Мальтийского ордена? — насмешливо спросила Анжелика.

— Но ведь это самые могущественные христиане на Леванте, — округлила глаза армянка, — даже турки боятся их и оказывают уважение, ведь они ведут торговлю всюду и страшно богаты. Знаете, ведь им принадлежит батистан в Кандии. Говорят, сейчас в порту Кандии стоит одна из их галер, и орденский распорядитель рабами будет присутствовать на распродаже, куда нас привезли. Но что же я вас-то не спрашиваю? Ведь вы француженка, у вас во Франции есть, конечно, рынки рабов. Говорят, Франция сильная страна. Расскажите же мне. Она что, так же велика, как Мальта?

Анжелика возмущенно заявила, что во Франции нет рынка рабов и что она в десять тысяч раз больше Мальты. Армянка рассмеялась ей в лицо. К чему сочинять нелепые сказки? Ведь все знают, что Мальта самая большая и могущественная из христианских стран. Разуверить ее было невозможно, и Анжелика опять заговорила о побегах. Та отвечала, что не слыхала ни об одном случае, когда женщине удалось бы убежать. А тех, кто пытались это сделать, всегда находили убитыми: либо заколотыми кинжалом, либо загрызенными собаками и кошками.

— Кошками?

— Да, у некоторых мусульманских племен есть кошки, которых специально дрессируют, чтобы сторожить узниц. И кошки свирепее и подвижнее собак.

— Я думала, что женщин стерегут евнухи.

Оказалось, что евнухи стерегут только тех женщин, которые удостоились чести попасть в гарем. Захваченных же пленниц предоставляют бдительности кошек и свиней, а непокорных иногда бросают свиньям, и те пожирают их заживо, причем сначала вырывают глаза и выгрызают груди.

Анжелику затрясло. Она не боялась смерти, но не такой же!

Эти страшные разговоры не помешали армянке с аппетитом поглощать сладости, доставленные Эллидой. Скоро к ним присоединилась и проснувшаяся славянка. Втроем они скоро ничего не оставили от этих припасов и захотели пить. Но, как громко ни кричала армянка, воды им не дали. С наступлением ночной прохлады жажда ослабла, и они кое-как уснули. Но когда рассвело, жажда стала еще мучительнее, а на все их призывы не было ответа. Днем жара от палящего солнца доходила даже до их подземной темницы. Наконец наступила новая мучительная ночь. У Анжелики болела спина, пораненная ударом хлыста, рубашка прилипла к этому месту.

На второе утро их разбудил аппетитный запах, и они услышали за дверью стук посуды.

Заскрипел ключ, в комнату ворвался луч света, и вошел д'Эскренвиль.

— Как, поумнела, моя красотка? Поголодала немножко да в хорошей компании посидела — поняла теперь, что к чему? Будешь впредь вести себя, как полагается разумной рабыне? Опусти голову и скажи: «Да, мой господин, я буду делать все, что вам угодно…»

От пирата пахло вином и гашишем. Он был небрит. Анжелика молчала; он выругался и заявил, что терпению его приходит конец.

— Но нельзя же мне договариваться об участии в продаже рабов, пока эта девка не покорилась. Она же доведет меня до банкротства! Повторяй за мной, ты, ослица поганая: «Да, мой господин…»

Анжелика сжала зубы. Работорговца трясло от ярости. Он снова замахнулся хлыстом, и одноглазый опять удержал его.

— Если я с тебя не сдираю кожу, то только потому, что тогда за тебя не возьмешь полной цены…

Матросам, вносившим подносы с едой, он приказал:

— Несите все в соседнюю камеру и других узниц отведите туда — пусть подкрепятся. Этой ослице ничего не давать.

К изумлению Анжелики обе ее товарки — и армянка, и московитка, любящая поесть, — отказались от привилегии, которой она была лишена. Среди пленных солидарность была законом.

Их мучитель в ярости послал к черту всех женщин, заявив, что этим тварям вообще нечего делать на земле, а потом приказал матросам унести прочь и еду и питье.

Глава 16

День прошел. Узниц ждала еще одна голодная ночь. Этой ночью Анжелика уже не могла заснуть. Ее терзали раздумья: стоит ли прожить еще один мучительный день, а потом все-таки попасть на батистан, где они втроем окажутся, как видно, главной приманкой для покупателей? Правда, Савари обещал ей спасение от этой страшной участи. Но что мог сделать жалкий старик, без средств, сам пленник, с помощью каких-то неграмотных греческих рыбаков, в этом осином гнезде флибустьерских князей, богатейших пиратов, наживающихся на выгодной торговле рабами?

Прошла половина ночи. Вдруг ей показалось, что у окошечка блеснула пара огоньков.

— Кошка! — закричала она в ужасе, не в силах забыть страшный рассказ армянки.

Но светились не кошачьи глаза, а ночничок с двумя фитильками, и знакомый тихий голос осторожно позвал:

— Синьора Анжелика, посмотрите сюда… Это я, Эллида.

Шатаясь, Анжелика подошла к оконцу и… с отвращением выронила что-то липкое и холодное, упавшее ей в руки, а потом только поняла, что это виноград: три прекрасные кисти.

— Старый доктор говорит… не приходите в отчаяние, что бы ни случилось. Он сам придет сюда на заре, когда раздастся первый зов муэдзина на Великой мечети.

— Спасибо, Эллида! Какая ты добрая… А что это шумит? Вулкан?

— Нет, это буря. Море сильно бушует, а дом господина стоит близко к морю.

Девушка неслышно исчезла. Анжелика набросилась на виноград, потом остановилась, стыдясь, что не поделилась с товарками. Но разбудить их не удалось, она отложила их долю и быстро доела свою. Теперь ей хотелось спать, но надо было дожидаться Савари. А ночь тянулась бесконечно долго. Лишь перед рассветом море утихло. Анжелика оперлась о стену возле окошка и незаметно задремала.

— Мадам дю Плесси, надо написать это письмо!

Анжелика очнулась и увидела за решеткой старого аптекаря, который просовывал сквозь прутья листок бумаги, чернильницу и перо.

— Я же ничего не вижу. И тут нет столика…

— Это неважно. Приложите листок к стене или положите на пол.

— Письмо… Кому? — Она положила листок на камень и стала собираться с мыслями.

— Вашему мужу.

— Моему мужу?..

— Да. Я виделся еще раз с Али Мехтубом, и он решил сам поехать в Алжир к своему племяннику и расспросить его. Может быть, племянник знает, где скрывается ваш муж. Тогда хорошо бы иметь с собой письмо, чтобы он мог по вашему почерку удостовериться в подлинности вестей.

Рука Анжелики дрожала над листком. Писать мужу! Он уже не призрак, он жив! И его руки коснутся этой бумажки, его глаза будут читать то, что она напишет!.. Это невероятно!..

— Что же мне писать, мэтр Савари? Я не знаю… Что надо написать?

— Неважно что. Главное, чтобы он узнал ваш почерк.

Волнуясь, царапая бумагу, она написала: «Помните ли вы обо мне? Я была вашей женой и всегда вас любила. Анжелика».

— Надо ли сообщить о моем страшном положении, сказать, где я?

— Али Мехтуб все объяснит на словах.

— И письмо дойдет, вы думаете?

— Он сделает все для этого.

— Как же он согласился отправиться в такой далекий путь ради нас, бедных рабов, без всяких средств?..

— Знаете ли, мусульмане не всегда руководствуются только расчетом. Они верны нескольким великим принципам своей религии, и, если ветер духа наполнит их паруса, их уже не удержать. Купец Али Мехтуб понимает вашу с супругом историю как знамение Аллаха, знак того, что Божий замысел определяет вашу судьбу и помочь вам — святое дело, которое он обязан выполнить, а то Аллах его накажет. Он отправляется в этот путь, как поехал бы в Мекку, и все расходы берет на себя. Более того, он дал мне сто ливров, которые я обещал господину Роша за его услугу. Я так и знал, что он даст мне эти деньги.

— Может быть, это и правда знак, что небо сжалилось надо мной. Но ведь путь туда долог… А что станет со мной? Вы знаете, что через два дня меня хотят продать?

— Знаю, но отчаиваться рано. У меня есть план побега. Но надежнее было бы, если бы вы смогли оттянуть продажу еще на несколько дней.

— Я думала об этом и советовалась с моими товарками. Они говорят, что иногда пленницы уродуют или калечат себя. На это я не решусь, но вот, если бы обрезать очень коротко мои волосы, это могло бы привести в замешательство моих тюремщиков. Они придают большое значение моим светлым волосам, привлекательным для восточных людей. Без волос я потеряю в цене. Они не решатся выставить меня на продажу, и им придется ждать, пока волосы снова отрастут. Так мы выиграем время.

— Мысль хороша, но что сделает с вами этот бешеный негодяй?

— Не бойтесь за меня. Я уже начинаю привыкать. Мне только нужны ножницы.

— Постараюсь передать их вам. За.мной следят, так что сам я прийти не сумею, но найду кого-нибудь. Желаю вам мужества. Инч Алла!

Начиналось третье утро в темнице. Анжелика ждала новых жестокостей со стороны своего господина. Ее лихорадило, голова слегка кружилась, трудно было держаться на ногах. Мучительная дрожь охватила ее, когда в коридоре послышались шаги.

Появился Корьяно и, не говоря ни слова, повел ее наверх, в гостиную, где метался разъяренный д'Эскренвиль. Бросив на нее злобный взгляд, он вытащил длинные ножницы.

— Это нашли у греческого мальчишки, который пытался пробраться к окошку темницы. Это, конечно, для тебя? Что ты собиралась сделать?

Анжелика молчала, презрительно отвернувшись. Значит, не удалось.

— У нее что-то было на уме, — сказал Корьяно. — Чего только некоторые не выдумывают, чтобы избежать продажи!.. Помните, одна сицилианка сама облила себя серной кислотой… А еще одна бросилась вниз со стены… Чистые потери.

— Перестань каркать! — рявкнул пират.

Он опять заходил по комнате, потом схватил Анжелику за волосы и заглянул ей в лицо.

— Так ты решила, что тебя не продадут, так? Что сделаешь что угодно, лишь бы избежать этого? Будешь кричать? Вопить? Отбиваться?.. Упираться так, что десятку человек придется держать тебя, чтобы раздеть?..

Он выпустил ее и снова начал шагать взад и вперед.

— Все ясно. Будет порядочный скандал. А мальтийские рыцари, которым принадлежит батистан, скандалов не любят, да и тем, кто охотно покупает послушных девиц, это не по нраву.

— Не дать ли ей наркотик?

— Сам знаешь, что это не годится. От наркотика делаются вялыми, дуреют, смотреть на них неинтересно. А мне надо получить свои двенадцать тысяч пиастров!

Он остановился перед Анжеликой.