Неукротимая Анжелика Голон Анн
Шевалье де Рогье пришел известить Анжелику о неожиданной помехе.
— Глупый случай, но он нас задержит. Теперь придется идти в Пантелларию, чтобы запастись пресной водой. Вот вам лишнее доказательство тому, насколько надо быть осторожным в Средиземном море! Здесь лучше воздерживаться от благодеяний. По молодости лет этого парня избавили от весел, разрешили ему свободно передвигаться по кораблю. А он взял да и всадил бурав в резервуар с питьевой водой.
— Зачем он это сделал? — спросила встревоженная Анжелика.
Шевалье недоуменно пожал плечами. Галера резко изменила курс и вместо вест-норд-вест пошла на зюйд-вест, что было хорошо видно по заходящему солнцу. Пассажиры получили порцию доброго вина из имевшихся запасов, но экипаж и рабы роптали, так как варить пищу было не на чем.
Нестерпимо знойный день закончился, но Анжелике не спалось. Около полуночи она вышла на палубу подышать свежим воздухом. Стояла непроницаемая темнота, не было даже того бледного фонаря, что горел предыдущей ночью. Лишь слабое мерцание далеких звезд освещало судно, шедшее с приспущенными парусами. Работала лишь одна команда гребцов — две другие отдыхали. Слышалось дыхание галерников, спящих в глубине своего зловонного трюма, но разглядеть ничего нельзя было. Анжелика сделала несколько шагов по палубе. Она предполагала, что оба офицера находятся на носу, и хотела поговорить с ними. Ее остановили странные звуки. Приглушенный, прерывающийся в бреду голос слабо бормотал по-арабски молитву, в которой часто повторялось слово «Аллах».
Анжелика скорее угадала, чем разглядела во мраке силуэт юного преступника, пригвожденного ножом к грот-мачте. Видимо, он ужасно страдал не только от проколотой руки, но и от жажды. У нее больше не было вина, но оставался кусок арбуза, и она пошла за ним. Когда она вернулась и хотела приблизиться к грот-мачте, вооруженный часовой преградил ей путь.
— Пропустите меня, — сказала она. — Вы моряки, вы воины. Я не сужу ваших поступков. Но я женщина, и у меня есть сын почти его возраста.
Дозорный уступил. Почти ощупью она сумела втолкнуть кусочки арбуза в воспаленный рот молодого испанца. Его волосы курчавились, как у Флоримона. Проколотую руку свело, она была вся в потеках засохшей крови.
Сердце Анжелики дрогнуло. «Сейчас попрошу барона фон Нессельхуда прекратить наказание. Это уж слишком!» — подумала она.
Вдруг все осветилось красно-рыжим огнем. Разгорясь, он становился многоцветным.
— Ракета!
Юнга тоже увидел ее.
— Аллах мобарех! (Аллах велик!) — воскликнул он.
Всеобщая суматоха сменила сонную тишину. Вооруженные братья-мальтийцы и моряки забегали, окликая друг друга. Зажглось несколько мутноватых фонарей. Анжелика разбудила Савари. Эта сцена напомнила ей начало сражения с кораблем Рескатора.
— Савари, вы не думаете, что мы снова встретимся с этим пиратом?
— Сударыня, вы спрашиваете меня, как будто я военный стратег, обладающий к тому же волшебным даром находиться одновременно на мальтийской галере и на палубе ее противника. Такой сигнал, разумеется, может исходить от бывшего вашего владельца Рескатора. Но столь же возможна засада алжирцев, тунисцев или марокканцев.
— А по-моему, сигнал был с нашего корабля.
— Значит, на борту есть предатель.
Не будя других пассажиров, они поднялись наверх.
Галера шла зигзагами, явно стараясь ввести в заблуждение своего незримого противника. Анжелика услышала голоса шевалье де Рогье и немца. Они возвращались с носовой части корабля.
— Брат, настала ли пора надеть наши алые накидки?
— Еще не время, брат мой.
— Вы дали приказ разыскать предателя, пустившего ракету? — спросила она.
— Да, но безуспешно. Впрочем, в любом случае возмездие придется отложить. Взгляните туда.
Впереди виднелись какие-то огоньки.
«Берег или остров», — подумала она.
Но казалось, что берег меняет свои очертания. Огни мигали и приближались, сначала прямой линией, затем полукружием.
— Тревога! — громовым голосом прокричал барон фон Нессельхуд. И спокойно прибавил:
— Мы попали в засаду. Там целый флот.
Каждый занял свой пост. Начали возводить «арамбаду» — шестифутовое сооружение, предназначенное для атаки кораблей с более высокими бортами.
Анжелика насчитала около тридцати огней на воде.
— Берберийцы! — произнесла она вполголоса.
Проходивший мимо шевалье де Рогье услышал ее.
— Да, но успокойтесь. Это лишь флотилия мелких лодчонок. Они не осмелятся напасть, если только у них нет подкрепления из крупных судов. И однако это, без сомнения, ловушка. Но для нас ли она замышлялась? Хотя сигнальная ракета указывает, что, видимо, для нас. В любом случае мы не станем тратить боеприпасы на мелкие стычки, тем более, что легко их избежать. Вы же слышали: капитан не считает нужным надевать нашу боевую форму — красные накидки рыцарей Мальты. Мы облачаемся в них только для сражения, чтобы наши люди не теряли нас из виду в бою. Барон фон Нессельхуд — воин, каких немного, это истинный морской лев. Но ему нужно по крайней мере три вражеские галеры, чтобы посчитать дичь достойной внимания и бросить в бой своих людей и свой корабль.
Несмотря на уверения молодого человека, будто мусульманские лодки не представляют для них угрозы, Анжелика понимала, что те имеют немалые преимущества перед тяжелой перегруженной галерой. Тем временем корабль поднял все паруса. Три команды гребцов взялись за весла. Развернувшись, галера устремилась в сторону вражеских «лодчонок», еще не успевших сомкнуться в кольцо.
Вскоре огни неприятельской флотилии остались за кормой, затем исчезли, а немного погодя впереди возник гористый остров. При свете фонаря офицеры сверялись с картой:
— Это остров Кам, — сказал барон. — Проход в бухту очень узкий, но с Божьей помощью постараемся его проскочить. Это нам позволит запастись пресной водой и скрыться от галер Бизерты или Туниса. А они, очевидно, не замедлят присоединиться к встреченной нами флотилии. Несколько жалких рыбаков не помешают нам встать на якорь — здесь нет ни укреплений, ни ружей.
Заметив в нескольких шагах от себя неподвижную, молчаливую Анжелику, барон фон Нессельхуд добавил ворчливо:
— Не думайте, сударыня, что рыцари Мальты имеют привычку всегда избегать сражений. Но я считаю своим долгом прежде всего доставить вас в Бон, коль скоро Великий магистр просил меня об этом. Мы повстречаемся с нашим противником на обратном пути.
Она поблагодарила его, но тревожное чувство не исчезло. Галера меж тем шла с приспущенными парусами; барон встал позади рулевого, чтобы взять управление в свои руки.
Черные тени скал легли на воду, скрыв проблески ночного света. Анжелику не покидали мрачные предчувствия. Их не развеяли ни удачное бегство от преследователей, ни возможность восстановить запасы воды, почти чудом найденная благодаря опыту старого монаха-моряка.
Хотя она знала, что в Средиземноморье никогда нельзя достичь цели прямым путем, малейшая задержка оборачивалась мукой. Порой ей казалось, что она не выдержит ожидания. Да и соображения Савари побуждали предполагать худшее. Она напряженно всматривалась в черный обрывистый берег, боясь увидеть новую предательскую ракету. Но ничего дурного не произошло. Открылось светлое ночное небо, и галера вошла в спокойные воды, отражающие мерцание звезд. В глубине бухточки виднелась маленькая отмель. Несколько саманных лачуг на фоне пальм и олив свидетельствовали о том, что здесь есть пресная вода.
Небо начинало светлеть. Анжелика осталась на палубе.
«Я не посмею заснуть, пока не окажусь в Боне», — думала она.
Из вящей осторожности галера остановилась у входа в бухту, чтобы с рассветом войти в нее. Барон фон Нессельхуд осматривал окрестности, открывающиеся взору по мере того, как испарялся утренний туман. Его голубые глаза изучающе вглядывались в заросли кустарника и скалы. Сейчас он походил на большого раненого пса, чье звериное чутье не упустит и самой ничтожной малости, если она подозрительна. Это поднятое лицо, шевелящиеся, словно что-то вынюхивающие ноздри…
Его неподвижность завораживала. Анжелика была готова поклясться, что запах врага он ощутит прежде, чем увидит его. Его губы вытянулись вперед, глаза превратились в узкие щелки… Пошевелится ли он, наконец, бросит ли ей несколько ободряющих слов? Он повернулся к Анри де Рогье, и оба быстро вошли в рубку. Мгновение — и они появились вновь одетыми в красные супервесты.
— Что происходит? — вскричала Анжелика.
И без того светлые глаза германца побелели от ярости.
Он выхватил шпагу, и древний клич ордена сорвался с его губ:
— Сарацины! Братья мои, к оружию!
В тот же миг на них обрушился залп митральез, опустошая палубу и ломая таран.
Встало солнце. Теперь были видны шесть орудий, скрытые в кустарнике одно над другим, с жерлами, направленными на галеру. Среди пушечного грохота Нессельхуд отдал команду развернуться и выйти в открытое море. В бухте корабль был бы изрешечен и пущен ко дну с грудой трупов на борту, даже не имея возможности дать бой.
Пока производился маневр, солдаты вытаскивали на палубу малые бомбарды. Другие вооружались как могли, но, ничем не защищенные, падали под вражеским огнем: верхняя палуба была уже завалена убитыми и ранеными. С нижней палубы гребцов раздавались крики, там двумя ядрами разнесло целую скамью.
Одна из корабельных бомбард, неторопливо взяв на прицел вражескую пушку, выстрелила. С вершины скалы свалился в воду негр. Затем один из канониров сумел попасть в обслугу пушки, расположенной в глубине бухты.
— Осталось четыре! — прорычал шевалье де Рогье. — Обезоружим их! Когда им станет нечем стрелять, мы возьмем верх.
Но ближние вершины покрылись тучей смуглых голов в белых тюрбанах и красных фесках. Эхо разнесло их ужасающие вопли.
— Бребре, мена перрос! (Собаки, сдавайтесь!) А выход из бухты заполонили подошедшие лодки и маленькие фелюги, те самые, что ночью заманили мальтийскую галеру в уготованную для нее западню.
При первых же выстрелах Савари втащил Анжелику в каюту, но она пожелала остаться в дверях и, как завороженная, следила за этим беспорядочным и неравным сражением. Мусульман было в пять или шесть раз больше, а превосходство мальтийской артиллерии, кроме нескольких удачных залпов, ничему не служило, так как двадцать четыре бортовых орудия, предназначенные для морских боев, не могли быть наведены на высокий берег. Мушкетные выстрелы при всей поразительной меткости хоть и косили мусульманских предводителей и командиров в остроконечных шлемах, но были бессильны расстроить наступление.
Число пиратов росло, в победном исступлении целые массы их кидались в воду, стараясь вплавь достигнуть галеры, не дожидаясь лодок. Некоторые барки уже проникли в бухту, и с них тоже прыгали в воду сонмы пловцов с горящими смоляными факелами, укрепленными на тюрбанах.
Лучшие стрелки Мальты взяли их на мушку — и вода окрасилась кровью. Но чем больше пловцов шло ко дну, тем многочисленней становился их рой. Вскоре, несмотря на мушкеты и бомбарды, галера была окружена тучей лодок, на плаву или перевернутых, на которые яростно карабкалась, завывая, растущая на глазах человеческая масса. Нападающие бешено потрясали факелами, ножами, саблями и мушкетами.
Мальтийская галера походила на большую раненую чайку, осажденную полчищами муравьев. Мавры лезли на абордаж с криками:
— Ва, Аллах! Аллах!
— Да здравствует истинная вера! — ответствовал рыцарь фон Нессельхуд, пронзая шпагой первого же полуголого араба, ступившего на палубу. Но все новые и новые мусульмане взбирались на корабль. Оба рыцаря в окружении нескольких братьев-воинов отступили к грот-мачте, с которой, как бесформенная масса, свисало тело молодого мавра. Повсюду шла рукопашная схватка. Казалось, никто из наступающих не думал о грабеже, а лишь об истреблении всех, кто встречался на пути.
Анжелика в ужасе смотрела на одного из торговцев кораллами, схваченного двумя молодыми маврами. Уже скрутив его, они все старались придушить или хоть укусить свою жертву, словно сбесившиеся псы. Лишь на площадке у грот-мачты царил боевой порядок: оба рыцаря сражались, как львы. Перед каждым образовался проход, по обе стороны которого громоздились трупы. Чтобы приблизиться к ним, надо было бы растащить эти горы мертвецов. Даже самые отчаянные из атакующих начали отступать перед этим неистовым сопротивлением, но тут меткий выстрел свалил барона. Рогье хотел его подхватить, но удар кривого ножа отсек ему пальцы.
Торговец кораллами, как-то вырвавшись из рук осатаневших молодых арабов, ввалился вместе с Анжеликой в каюту, где уже были его компаньоны, а также Савари, голландский банкир и сын испанского офицера.
— На этот раз все кончено, — сказал он. — Рыцари пали. Мы попадем в плен. Пора выбросить наши бумаги в море и переодеться, чтобы обмануть наших новых хозяев. Вас это особенно касается, молодой человек, — сказал он, обращаясь к испанцу. — Молите Богородицу, чтобы они не заподозрили в вас сына офицера гарнизона в Боне. Иначе они вас будут держать заложником, и в первый же раз, когда на испанских укреплениях убьют какого-нибудь мавра, они пошлют вашему отцу в подарок вашу голову.
Пока он говорил, все эти господа, не стесняясь присутствия дамы, начали поспешно раздеваться, свернули свои вещи вместе с документами и выкинули через иллюминатор в море. Затем они поспешно облачились в бесформенные лохмотья, извлеченные из сундука.
— Но у нас нет ни одного женского платья, — растерянно пробормотал один из торговцев.
— Мадам, эти грабители сразу же догадаются по вашему виду, что вы из высшего общества. Одному Богу известно, сколько они потребуют за ваш выкуп!
— Мне ничего не надо, — заявил Савари. Он единственный из всех не утратил невозмутимости и ждал спокойно, с зонтиком под мышкой. Единственной его заботой было тщательнее завязать тесемки на мешке с костями — своей палеонтологической находке. — «Они» всегда начинают с того, что хотят меня выбросить в море — настолько ничтожной им кажется добыча, — прибавил он философически.
— А что мне делать с моими часами, золотом и деньгами? — спросил голландский банкир.
— Действуйте, как мы. Проглотите все, что можете, — посоветовал один из торговцев.
Его компаньон уже заглатывал, не без усилий и гримас, содержимое кошелька, отправляя в рот пистоль за пистолем. Поддавшись общему настроению, проглотил свои кольца и студент. Рассудительный банкир с возмущенным видом созерцал эту эпидемию пожирания ценностей.
— Я предпочитаю отправить за борт и их.
— Совершенно напрасно. Если бросите в море, вы их никогда не отыщете. А так снова сможете получить обратно.
— Каким образом?
Собеседники не успели пуститься в объяснения: на верхних ступеньках лестницы появился огромный пират с угольно-черным лицом. В ушах его висела пара отвратительно покачивающихся костяных колец. Он держал наготове широкую кривую саблю. Банкир зажал золото в руке, что сделало его переодевание бессмысленным.
Глава 25
После неистовых криков внезапно наступила тишина, нарушаемая лишь стонами раненых.
Пассажиров вытолкнули на верхнюю палубу. В бухту входили четыре алжирские галеры под зелеными стягами, все с низкой посадкой и пушками по бортам. На корме первой из них стоял раис-баши, командующий маленькой флотилией. На нем были плащ из тонкой белой шерсти и остроконечный шлем, напоминающий головные уборы сарацинов, с которыми сражались крестоносцы. Он поднялся на борт мальтийской галеры в сопровождении своих офицеров: старшего помощника, писца, начальника артиллерии, в обязанности которого входил осмотр повреждений, нанесенных кораблю, и, наконец, казначея, отвечающего за учет награбленного.
На лице раис-баши застыло выражение досады: его раздражало, что эти тупоумные фанатики-нападающие так сильно попортили прекрасную галеру. Высказав несколько горьких мыслей по этому поводу, он приказал приступить к тщательному осмотру захваченных ценностей.
Галерники-алжирцы были отпущены на свободу, остальные переведены на алжирские галеры. Мальтийскую команду заковали в цепи. Мимо Анжелики провели окровавленного Анри де Рогье со скованными цепью руками. Три гиганта пронесли рыцаря фон Нессельхуда, также в цепях, несмотря на ужасающие кровоточащие раны.
Пленных пассажиров погнали к раису Али-Хаджи. Их постные физиономии не обманули его. Он внимательно осмотрел их руки, проверяя, насколько внешний вид пленников соответствует их истинным занятиям. Естественно, что нежные ладони банкира мало напоминали руки портного, которым он себя объявил. К тому же его золотые, украшенные алмазами часы, с предосторожностям передаваемые друг другу членами пиратского штаба, говорили о размерах его будущего выкупа. К его отказу назвать свое имя и национальность отнеслись снисходительно. Он их назовет потом, когда будут приняты соответствующие меры.
Торговцы с самым искренним видом назвали себя «искателями удачи». Это должно было означать, что у них ничего нет за душой. Наружность Савари вызвала разочарование и бурное веселье. Его ощупали, рассмотрели потрепанную одежду. Содержимое мешка, который он бережно прижимал к груди, вызвало удивление, смешанное с суеверным страхом. Какой-то шутник заметил, что мешок и его обладатель могли бы пригодиться отощавшим собакам города Алжира. Савари не представлял интереса и, видимо, был забракован.
Зато Анжелика вызвала алчный интерес. Темные глаза алжирских офицеров изучали ее с любопытством, близким к почтительности и даже восхищению. Они обменялись короткими фразами, и Али-Хаджи дал ей знак приблизиться.
Для тех, кто рискует путешествовать по Средиземноморью, берберский плен был настолько вероятен, что Анжелика заранее обдумала план действий. Решение было принято: она не станет хитрить. Она воспользуется своим огромным состоянием и положением супруги, разыскивающей мужа, и во что бы то ни стало добьется освобождения. Ведь алжирцы — она знала это — отнюдь не простые грабители, что нападают, жгут, насилуют ради одного удовлетворения. Морской разбой для них — не что иное, как промысел, организованный по твердым правилам. Трофеи делят, и все, начиная от куска паруса и кончая капитаном захваченного судна, учитывается, находит выражение в звонкой монете. Что до женщин, в особенности белокожих европеек — добычи редкой и имеющей высокую цену, — то обычно жажда наживы побеждает похоть.
Итак, Анжелика объявила свое столько лет скрываемое имя. Она — жена богатого французского вельможи Жоффрея де Пейрака, который ждет ее в Боне и, конечно, будет посредником в деле ее выкупа. Он послал к ней гонца, человека одной с ними веры — Мохаммеда Раки, находящегося среди пленных. Он может это засвидетельствовать.
Толмач перевел. Раис-баши велел привести попавших в плен мусульман. Анжелика ждала в тревоге, не зная, жив ли Мохаммед Раки, не ранен ли во время сражения. Но тот явился невредимый, и, когда она указала на него, был отдан приказ поместить его отдельно. Затем настал черед пленных христиан. Их погрузили на одну из алжирских галер. Там они теснились на корме, где были свалены раненые из команды мальтийцев.
Оба рыцаря сидели, прислонясь спинами к бортовому ограждению, неузнаваемые под черной коркой запекшейся крови. Солнце стояло в зените, и палящий зной причинял им жестокие страдания.
Анжелика подозвала негра из охраны и заявила, что умирает от жажды. Страж через своего товарища передал просьбу Али-Хаджи, и тот немедленно распорядился принести ей кувшин с пресной водой. Не заботясь о последствиях своего поступка, Анжелика встала на колени перед бароном фон Нессельхудом, напоила раненого и осторожно омыла его лицо, исполосованное ножом. Затем утолил жажду шевалье де Рогье.
Раис-баши не вмешивался. Раб-христианин, принесший кувшин, склонившись, произнес вполголоса:
— Господа, если вам что-нибудь потребуется, я постараюсь помочь. Мое имя Жан Диллуа, я француз из Тулузы. Я уже десять лет в рабстве в Алжире. Мне доверяют. Я вам вот что скажу: алжирский адмирал Меццо-Морте знал, что вы направляетесь в Бон. Это он устроил вам ловушку.
— Он не мог этого знать, — ответил высокородный германец, с трудом шевеля потрескавшимися губами.
— Он это знал, мессир рыцарь. Ваши люди вас предали.
Удар саблей плашмя по спине заставил его замолчать, и он ретировался, унося кувшин.
— Нас предали. Вспомните об этом, брат мой, когда вернетесь на Мальту, — прошептал фон Нессельхуд. Он поднял глаза к ярко-синему небу и прибавил с твердостью:
— А я никогда не увижу Мальты.
— Не говорите так, брат! — запротестовал Анри де Рогье. — Многим рыцарям довелось бороздить океан прикованными к галерам неверных и дождаться освобождения от своих мучителей. Такова наша воинская доля.
— У Меццо-Морте ко мне особый счет. Он поклялся меня четвертовать. Разорвать на части четырьмя галерами.
Выражение ужаса промелькнуло на лице молодого рыцаря. Закованная рука барона фон Нессельхуда легла на его руку.
— Вспомните, брат мой, в чем вы клялись, давая обет перед святым знаменем Мальты. Окончить свои дни где-нибудь в провинциальном гарнизоне, мирном прибежище уставших воинов — удел совсем не рыцарский. Лучше погибнуть со шпагой в руке на палубе корабля. Но воистину достойна рыцаря лишь мученическая смерть!..
Маленькая флотилия вышла из залива в открытое море, покинув кровавые воды бухты. Настоящая гроза морей, алжирская галера создана, чтобы скользить по зеленым волнам, как лис по долине. Она приземиста и так узка, что, ступив на ее палубу, никто не смел пошевелиться, боясь нарушить равновесие и сбить скорость. Только надсмотрщики — негры и мавры — бегали по проходу между гребцами, обрушивая удары хлыста на спины каторжан-христиан.
Поменялся лишь цвет кожи у обитателей нижней палубы и надсмотрщиков, но море было то же, и полное превратностей странствие Анжелики продолжалось… Раис Али-Хаджи часто взглядывал на нее. Она догадывалась, что он говорит с помощником о ней, но не понимала ни слова.
Савари умудрился пробраться к ней.
— Я не так уж уверена, что Мохаммед Раки подтвердит мои слова, — сказала она ему. — А что подумает мой муж? В состоянии ли он уплатить выкуп? Придет ли мне на помощь? Я еду к нему, но ничего о нем не знаю. Если он долго жил в Берберии, он лучше других сможет столковаться с нашими похитителями. Правильно ли я поступила, представившись его женой?
— Вы не ошиблись. Положение слишком запутанное, чтобы во имя щепетильности запутывать его еще больше. Вам на руку, если этим делом займутся исламские законники, блюстители заветов шариата. Коран запрещает верующим посягать на женщину, чей муж жив: грех прелюбодеяния весьма сурово осуждается. Но в то же время я слышал, как раис-баши, когда ему вас показали, спросил: «Это она?» — и услышал в ответ: «Да, она». — «Стало быть, мы выполнили свою миссию. Меццо-Морте и Осман Ферраджи будут довольны».
— А что это означает, Савари?
Старик пожал плечами.
Несмотря на ветер, солнце жгло вовсю. Анжелика сидела в неудобной позе на досках палубы и пыталась защитить лицо от палящих лучей. Какой кошмар этот плен! И подумать только, что Бон совсем близко!.. Помимо всего прочего, Анжелику ужасала несправедливость судьбы. Ее муж, которого она так долго оплакивала, почти рядом, а злой рок вновь разлучает их! Все это походило на бесполезную, изнуряющую погоню во сне.
Ночью алжирские галеры прошли морем мимо Бона. Анжелика не спала, считая звезды, и догадалась, что это он. Снова вернулись томительные мысли о глупом, страшном невезении. Быть так близко и не встретиться!
Впрочем, ее надежды стали понемногу возрождаться. Еще не все потеряно, их встреча просто откладывается на какое-то время. В Алжире флотом командует ренегат — итальянец, адмирал Меццо-Морте. Он, говорят, обладает огромным влиянием. Она сможет объясниться с ним, а там и муж поспешит ей на помощь. Конечно же, он освободит ее! Мохаммед Раки утверждал, что в здешних краях он всеми уважаем и, наверное, богат…
Она уснула, и ей казалось, будто сквозь сон она слышит шаги мужа по плитам пустынного длинного коридора. Она ждала, но шаги не приближались. Напрасно она ловила их звук. Он удалялся, становясь все тише, пока не смешался с шумом моря.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВЕРХОВНЫЙ ЕВНУХ
Глава 1
Алжир белостенный просыпался. Восходящее солнце вызолотило две старые испанские башни — последние следы нашествия иберийцев, которым потом, в XVI веке, пришлось уступить эти земли туркам. Стали видны верхушки минаретов, зеленые или нежно-серые. Сали Хасан, паша Высокой Порты, снова почувствовал, как не нравятся ему четырехугольные костлявые силуэты алжирских минаретов… Они напоминают самих алжирцев, угловатых, всегда готовых бунтовать, а еще больше — этих ренегатов-раисов, привносящих в столь ценимую жителями Востока праздность европейскую тягу к решительному действию, страстность и жар северян. Будь прокляты калабриец Эндж'Али, венецианец Али Бикин, Увер-фламандец и Солиман из Ла-Рошели! Да поглотит преисподняя датчан Симона Данза и Эрика Янсена, англичан Сансона и Эдварда и худшего из всех — Меццо-Морте, тоже из Калабрии, итальянца! Кто, как не эти ренегаты, сделал из томных мусульман хищных и яростных морских волков? Они даже янычар заразили болезнью стяжания. Сам Сали Хасан, алжирский паша, еще в прошлом году чуть не был растерзан собственными воинами, когда призывал их удовольствоваться получаемой платой. Пришлось уступить и позволить попытать удачи — поплавать на пиратских судах…
Сали Хасан-паша, посланник Великого турецкого Дивана в варварском Алжире, утешал себя мыслью, что именно нечестивцы сделали из Алжира богатое пиратское гнездо. К тому же не ему ли принадлежит восьмая часть добычи? Свой пашалык (должность) он приобрел благодаря богатым подаркам. Ему надлежит вернуть истраченное и умножить свое добро за три отпущенных года. Если его не убьют и не похитят, он вернется к томной роскоши Константинополя. Пусть и дальше Меццо-Морте вооружает и вдохновляет на подвиги раисов, войска и моряков. Лишь благодаря им процветает город, в коем нет ни ремесла, ни торговли. Если морская добыча иссякнет, население буквально вымрет с голоду. Сам паша без морских доходов не сможет платить янычарам. И тогда — бунт, гибель наместника и его советников, свержение власти Великого Дивана. От пиратства здесь зависят спокойствие и сама жизнь тысяч душ — от беднейшего феллаха до правителя. А значит, надо грабить и грабить. Предвещает ли день грядущий прибытие новых судов с добычей?
Сали Хасан-паша облизнул губы, вспомнив о большом неаполитанском галионе, который Меццо-Морте пригнал на прошлой неделе. Пшеница, десять тысяч пар шелковых чулок, двадцать ящиков золотой канители, десять тысяч штук парчи, семьдесят шесть пушек и сто тридцать пленных, из коих многие — люди с положением, сулящим богатый выкуп. Конечно, подобная благодать — не на каждый день. Но ведь и помечтать о таком — не велик грех. Вот в чем прелесть подобных предприятий: удача, счастливое число, выпавшее игроку в кости.
Тьма отступала, и вслед за минаретами заблестели под солнцем крыши домов. На крышах белели силуэты женщин, которых жара выгнала из душных комнат. Раньше они глядели на гаснувшие звезды, теперь — с любопытством вслушивались в городской ропот и шум прибоя, лай тощих собак и гомон потасовок, доносившийся из невольничьей тюрьмы для рабов-христиан. Но вот наступает день, и бдительные евнухи торопят своих подопечных назад, в тенистую глубь богатых домов, за узорные решетки гаремов.
Обиталища зажиточных счастливцев сгрудились у моря в западной части города. Это Морской квартал, гнездо всевластной корпорации раисов «Таиффа», и паша, посланник Константинополя, не без тревоги поглядывал в их сторону с холма, на котором располагалась его резиденция.
В Морском квартале жили адмирал Алжира и раисы-судовладельцы, еще выходившие в море или ушедшие на покой, скопив немалые состояния. Рядом обосновались их вассалы — моряки и весь тот люд, что кормится морем: канатные мастера, корабельные плотники, смолокуры, продавцы галет и соленой рыбы, а чуть в стороне — работорговцы и перекупщики награбленного, евреи-менялы, сидевшие по-турецки перед низенькими столами со столбиками золотых и серебряных монет всех стран мира.
Солнце поднималось все выше, и его лучи проникли в узкие отдушины невольничьей тюрьмы, принадлежащей паше. Свет его просочился также в тюрьму Али-Рами, равно как и в ту, чьим владельцем был Корлурли, в тюрьму у казарм янычаров, принадлежащую Бейлику, и в ту, что стояла за мечетью и была собственностью Али Арабаджи. Всюду просыпались невольники, лежащие на тростниковых подстилках или необструганных досках. Во сне они видели серое небо Англии или Нормандии, красную испанскую землю или оливковые рощи Италии. А открыв глаза, вперялись в холодные голые стены узилища. Французы называли эти тюрьмы «банями», ибо поначалу невольников запирали в банях, отдаленных от основного жилища хозяев. Затем, когда стало тесно, владельцы живого товара начали строить особые помещения для пленных, однако прежнее название осталось.
Невзрачная снаружи, в остальном такая тюрьма походила на любой дом в Алжире: обнесенный стеной внутренний дворик опоясан деревянной галереей, поддерживающей жилые помещения, нависающие над двориком и дающие тень. Решетками в них выгораживают отдельные комнаты на пятнадцать — двадцать человек. Никакой обстановки, за исключением циновок и лежанок, сделанных самими заключенными, и нескольких глиняных горшков и плошек для хранения воды и приготовления пищи. Владелец мало печется о пропитании заключенных, тем отведено два часа на то, чтобы добыть какую-нибудь еду.
Баши, стражник, гонит рабов на работу. Этот весьма полезный хозяину служитель — обычно ренегат, вероотступник, владеющий всеми мыслимыми языками. На такие места много охотников: они доходны и малообременительны, тем паче, что у баши — несколько помощников. В его обязанности входит поддерживать в обиталище рабов некоторый порядок, следить, чтобы комнаты и галереи еженедельно белили известью и чтобы все пленники возвращались до наступления комендантского часа. Он же при направлении пленных на галеры распределяет их по корабельным командам и указывает каждому его место на судне. При этом он тщательно обследует своих подопечных, дабы убедиться, что ни один из них перед отправкой на борт не заразился какой-нибудь хворью. Затем под его присмотром обреченного моют с головы до ног и обривают. Каждому вручается пять локтей полотна на рубаху и шаровары: это единственный случай, когда хозяин снисходит до забот об одежде пленников.
Кого только ни встретишь на алжирской каторге! Легкий юркий итальянец влачит рабское ярмо бок о бок с жестоким и грубым московитом. Чванный и мстительный испанец презирает англичанина, подпавшего под власть меланхолии.
Одно горе породнило католиков, лютеран, кальвинистов и пуритан, схизматиков и николаитов — все ответвления древа христианства. Одна цепь сковала герцога и лакея, воина и купца. Шерстяные береты и просмоленные штаны соседствуют с сутанами и монашескими клобуками, с вышитыми широкополыми шляпами и полосатыми куртками из Италии или Албании.
Свет дня залил город. У ворот Баб-Азум выступает из тени высокая стена с вделанными в нее громадными крюками, острием кверху. Это стена смерти, здесь производится излюбленный в городе род казни. Сброшенная со стены жертва повисает на крючьях, пронзающих ее где попало. Вот и этим утром на стене корчатся два тела; из подмышек и живота торчат железные жала. Третьи сутки они бьются в агонии под раскаленным солнцем, и над ними кружат крикливые чайки, уже выклевавшие им глаза.
Глава 2
Когда галеры приблизились к порту, вдруг наступила тишина. Слышался лишь затихающий шелест воды под форштевнем. Анжелика приподняла отяжелевшую голову и увидела барона фон Нессельхуда, вглядывающегося вдаль.
— Алжир, — прошептал он.
Внезапно до их слуха долетели городские шумы, тысячеголосый рокот толпы. Два мола, оканчивающиеся башнями, обрамляли город, показавшийся пленнице мертвенно-бледным.
Головная галера подошла к порту, волоча за кормой по волнам знамя ордена святого Иоанна Иерусалимского. На мачте развевался шитый золотом флаг раиса Али-Хаджи, а ниже его на ветру полоскались бесчисленные флажки. Были там еще развернутый красный стяг с белой фигуркой и зеленый с полумесяцем. На первой галере выстрелила пушка, и ей откликнулись пушки алжирских фортов. Толпа на набережной испустила ликующий вопль.
На берег стали высаживать пленных. Первыми вынесли двух мальтийских рыцарей в их красных боевых куртках. Затем на набережной оказались моряки и солдаты и, наконец, пассажиры. Анжелику отделили от прочих вооруженные янычары. Скованных по двое пленников команда победителей, шумно веселясь, погнала по деревянным мосткам Морского квартала к жилищу паши, каковому их следовало представить, чтобы он выбрал себе причитающуюся часть.
Толпа теснилась вокруг. В ней было множество белых призрачных фигур с желтыми лицами и страшными глазами. Встречались и бледные лица христиан, бородатых, одетых в лохмотья и вопивших на всех языках. Перекрикивая резкий тревожный визг толпы, они выкликали свои имена, надеясь найти земляков среди новоприбывших и что-либо узнать о своих семьях.
— Я Жан Парагуз, из Коллиура! Кто-нибудь знает о моих?
— Я Робер Тутен, из Сета…
Турки-янычары с набрякшими веками, в тюрбанах с плюмажами, размахивали кнутами, сплетенными из бычьих жил. Удары сыпались направо и налево. Меж тем африканское солнце покрыло небо над Алжиром золотистым шелковым пологом.
Анжелику привели на невольничий рынок и сразу определили в беленную известью закрытую полутемную комнату над галереей. Она свернулась в клубок в уголке и стала прислушиваться к звукам, доносившимся снаружи. Вскоре приподнялся занавес, и перед ней предстала старая мусульманка с темно-желтым лицом, морщинистым, как ягоды мушмулы.
— Меня зовут Фатима, — произнесла она с милой улыбкой, — но пленницы зовут меня Мирей из Прованса.
Она принесла две медовые лепешки, подкисленную и слегка подслащенную воду и квадратную кружевную накидку, предохраняющую лицо от загара. Последняя предосторожность несколько запоздала: Анжелика чувствовала себя буквально прожаренной на солнце. Обгоревший лоб сильно жгло. Страстно хотелось вымыться. Ее платье было измято и вымазано палубной смолой, а от водяной пыли на нем проступила соль.
— Я поведу тебя в баню после того, как проведут других рабов, — сказала женщина. — Надо подождать немного, нельзя выходить до молитвы.
Она говорила на франко — особом наречии рабов, состоящем из смеси испанских, итальянских, французских, турецких и арабских слов. Но постепенно обрывки полузабытых французских фраз возвращались, оживали в ее памяти. Она рассказала, что родилась под Эксан-Провансом. Шестнадцати лет поступила в услужение к почтенной марсельской матроне и, сопровождая свою хозяйку в Неаполь к мужу, попала в руки берберийцев. Маленькая некрасивая служаночка была продана бедному мусульманину, а ее хозяйка попала в гарем одного из властителей.
Теперь, постарев и овдовев, Мирей-Фатима зарабатывала на пропитание, за несколько пиастров ухаживая на невольничьем рынке за новоприбывшими пленницами. Работорговцы пользовались ее услугами, заботясь о том, чтобы их товар выглядел попривлекательнее. Она мыла, причесывала, успокаивала и кормила несчастных, изнемогавших от тягот пути и страха неизвестности.
— Я горжусь, что мне приказали ходить за тобой! Ты ведь та самая француженка, за которую пират Рескатор выложил тридцать пять тысяч пиастров, а потом ты убежала. Меццо-Морте поклялся, что поймает тебя раньше, чем его соперник успеет наложить на тебя руку.
Анжелика в ужасе уставилась на нее.
— Это невозможно, — пролепетала она. — Разве Меццо-Морте знает, где я?
— О, он все знает! У него шпионы повсюду. Вместе с Османом Ферраджи, Верховным евнухом марокканского султана, они снарядили экспедицию, чтобы тебя поймать.
— Но почему?
— Потому что ты слывешь самой красивой белой пленницей Средиземноморья.
— Ах, как бы мне хотелось стать уродиной, — ломая руки, вскричала Анжелика, — увечной, противной, невзрачной…
— Ну да, как я, — мягко заметила старая уроженка Прованса. — Когда меня взяли в плен, при мне были только мои восемнадцать и большая грудь. Да я еще немного прихрамывала. Тот, кто меня купил, был добрым ремесленником, горшечником. Он пробедствовал всю жизнь, так и не скопив денег на вторую наложницу. Я гнула спину, как ишак, но не жалею. Мы, христианки, не любим делить мужчину ни с кем.
Анжелика провела рукой по горящему лбу.
— Не понимаю. Как они могли заманить нас в ловушку?
— Я слыхала, что Меццо-Морте подослал к тебе на Мальту своего любимого советника Омара-Аббаса, и тот уговорил тебя отправиться туда, где они поджидали…
Анжелика тряхнула головой: прозрение устрашало ее.
— Нет, нет… Я никого не принимала… Только бывший слуга, Мохаммед Раки…
— Так это и был Омар-Аббас.
— Нет, это невозможно!
— Человек, пришедший к тебе, был бербером с маленькой бесцветной бородкой?..
Анжелика была не в силах произнести ни слова.
— …Послушай, — продолжала старуха, — мне пришла в голову одна мысль. Только что я видела Омара-Аббаса во внутреннем дворе рынка. Он беседовал с уликом Сали Хасана. Пойду посмотрю, там ли он, и тогда укажу его тебе.
Она вскоре вернулась с большой накидкой в руках.
— Закутайся в нее. Спрячь лицо. Оставь только глаза.
Она провела ее по крытой галерее, обрамлявшей верхние постройки. Оттуда они заглянули на квадратный двор невольничьего рынка.
Торги уже начались. Новых рабов раздели догола. Их сбившиеся в кучу бледные волосатые тела европейцев резко выделялись на фоне широких белых плащей, оранжевых, бледно-розовых или цвета нильской воды кафтанов, кремовых тюрбанов с плотно впаянными в них лицами мавров, похожими на бронзовые медали, просторных, тыквообразных муслиновых чалм, возвышавшихся над пряничными лицами турок. С правой стороны на роскошных подушках восседали бывшие корсары, мавры и белые — вероотступники, нажившиеся во времена прошлых походов и теперь наслаждающиеся благами своих имений, постоянно пополняемых новыми пленницами гаремов и загородных резиденций, где сотни рабов ухаживали за олеандрами и сажали оливковые и апельсиновые деревья.
В окружении негритят с опахалами на длинных тонких рукоятках сидел один из фаворитов паши, улик, его поверенный в делах. Он, богатые купцы и офицеры «Таиффы» были подлинными хозяевами невольничьего рынка.
— Посмотри, — произнесла старуха Мирей, — вон там, рядом с уликом; тот, который говорит.
Анжелика нагнулась и узнала Мохаммеда Раки.
— Это он.
— Ну да, это он, Омар-Аббас, советник Меццо-Морте.
— Не может быть, — шептала в отчаянии Анжелика. — Ведь он мне показал топаз и письмо…
Весь день она пыталась понять, как это все могло случиться. Ведь не советовал ей Савари доверяться посланцу-берберу! А где Савари? Почему она не догадалась поискать его среди жалкой толпы выставленных на продажу пленников? Она только помнила, что нигде не было видно обоих мальтийских рыцарей.
Постепенно шум невольничьего рынка стих. Покупатели разошлись по домам, уводя купленных рабов. Быть может, уже в эту минуту голландский банкир впрягался в колодезную норию во дворе какого-нибудь феллаха?..
Тьма опускалась на Алжир белостенный. В молчании исламской ночи лишь один островок казался раскаленным углем и полнился гомоном и криками. Фатима-Мирей, лежавшая на циновке около дивана, на котором Анжелика пыталась забыться сном, подняла голову и сказала:
— Это «Каторжная таверна».
Чтобы убаюкать пленницу, она пустилась в повествование об этом притоне, единственном в Алжире, где вино и водка лились рекой. Рабы приносят туда то, что смогли наскрести, оторвав от скудного пайка. Больные и раненые плетутся туда же за помощью и лечением. А под утро, когда масляные светильники начинают дымиться и потрескивать, там можно услышать самые прекрасные истории, какие случаются под луной. Датчане и моряки из Гамбурга рассказывают о ловле гренландских китов и о том, как в Исландии восходит солнце после шести месяцев ночи; голландцы повествуют об Ост-Индии, Японии и Китае; испанцы грезят о прелестях Мексики и перуанских кладах, а французы описывают Новую Землю, Канаду и Виргинию. Ведь почти все невольники — люди моря.
Глава 3
На следующий день Анжелику вновь привели к причальному молу. Ее там ожидал раис-баши Али-Хаджи в окружении сонма мальчиков в простых набедренных повязках из желтого шелка, завязанных узлом, из которого торчал нож. На голове у каждого был того же цвета тюрбан. Большинство из них были маврами или неграми, некоторые смуглой кожей были обязаны только солнцу, а у одного на лице цвета печеного хлеба блестели голубые глаза северянина.
Они разглядывали пленницу с презрением, яростью или холодной ненавистью. Ей почудилось, что ее окружают львята, или, вернее, молодые свирепые тигры. Рядом с ними арабский корсар казался любезным и симпатичным.
У мола покачивался каик. Десять скованных галерников, белокурых и рыжих, явно русских, сидели на веслах под взглядом надсмотрщика с большой плетью и бесстрастно ждали, скрестив могучие мускулистые руки. Один из мальчиков, перевернувшись в воздухе, прыгнул на корму и встал у руля. Анжелика спустилась в каик под дерзкими взглядами детей с ножами у пояса, облепивших борта, словно бакланы.
Куда они направлялись? Явно не к пристани. Каик плыл в сторону открытого моря, затем обогнул мол и на всех веслах полетел прочь от города к высокому гористому мысу. Оттуда слышались глухие выстрелы мушкетов, которым вторили гнусавые хлопки пистолетов.
— Куда мы плывем? — спросила она.
Никто не ответил. Один из юношей плюнул в ее сторону, не попав, и нагло усмехнулся, когда раис с гневом окоротил его. Эти негодяи, казалось, не страшились ни Бога, ни черта. На воде вспыхнули брызги от ружейных пуль. Анжелика нервно окинула взглядом всех, кто был рядом. Раис-баши не дрогнул, а заметив тревожный вопрос в глазах пленницы, сладчайше улыбнулся и быстрым взмахом руки как бы пригласил ее насладиться изысканным зрелищем.
За отрогом мыса показалась двухмачтовая фелука, на борту которой стояли вооруженные саблями и ружьями бородатые христиане, а к ней плыл рой молодых пловцов в желтых тюрбанах, которые бросались в воду с отдаленных барок, пытаясь взять судно штурмом. Они подныривали под корабль, отыскивая незащищенные места, карабкались на борт, как обезьяны, резали канаты, нападали на своих противников, увертываясь от ударов саблями (христиане били плашмя), и с голыми руками бросались врукопашную.
Человек в коротком плаще и таком же желтом, как у нападавших, тюрбане, сидел на полуюте меж двух крикливо разряженных пажей и внимательно следил за потешным боем, коим, видимо, сам и руководил. Временами он хватал рупор и изрыгал поток ругательств на арабском, франко и итальянском. Вся эта брань предназначалась неловким юнцам, отправленным противниками за борт, или тем, кто, обессилев от ран или усталости, мешкал ввязываться в схватку.
При виде битвы львята из эскорта раис-баши пришли в неистовство от нетерпения принять участие в деле. Они плюхнулись, как лягушки, в воду и поплыли к фелуке.
Отвлеченные зрелищем гребцы замешкались было, но удар хлыста призвал их к порядку. Каик устремился вперед и через несколько мгновений уже пристал к корме судна.
— Я — Меццо-Морте собственной персоной, — произнес человек с рупором. По-французски он говорил с сильным итальянским акцентом. При виде Анжелики он выпятил грудь под джеллабой красного бархата — широким плащом, в котором он походил на средневекового буржуа (его бабуши, туфли без задников и каблуков, роскошно украшенные золотыми и серебряными бляшками, лишь дополняли сходство). Меццо-Морте был довольно приземист, и ни многочисленные украшения, покрывавшие его толстые руки, ни бриллианты, блестевшие на тюрбане, не могли скрыть следов его низкого происхождения. Пусть он добился власти и богатства, но, обряженный в одеяние принца из «Тысячи и одной ночи», он остался все тем же бедным и грубым, голодным и алчным калабрийским рыбаком, каким был в юности.
Однако в его черных, невероятно пронзительных глазах тлел огонек едкой иронии. В память о Калабрии он сохранил в ухе маленькое золотое кольцо, что носил еще рыбаком. Анжелика вовремя вспомнила, что перед ней верховный адмирал Алжира, повелитель «Таиффы», предводитель самой опасной из корсарских флотилий Средиземноморья. Он мог диктовать приказы паше. Весь город повиновался ему.
Она чуть присела в реверансе, что, казалось, преисполнило довольством столь значительное лицо. Он окинул ее взглядом, полным глубокого удовлетворения, а затем, обратившись к Али-Хаджи, заговорил быстро и многословно. По мимике и нескольким понятным ей арабским словам Анжелика догадалась, что он поздравляет раис-баши с прекрасно выполненным поручением. Ее бросило в жар от прищуренных глаз адмирала, оценивающих ее подобно тому, как работорговец приценивается к очередной покупке.
— Адмирал, — обратилась она к нему, наградив его тем титулом, какой признавал за ним весь христианский мир, — не соблаговолите ли вы просветить меня относительно моей дальнейшей судьбы? Примите во внимание, что я не пыталась обмануть ваших людей, скрывшись под вымышленным именем, и не утаила, что располагаю большим состоянием во Франции. Я пустилась в путешествие на поиски мужа, который находится в Боне и может служить посредником для получения выкупа.
Меццо-Морте слушал ее, утвердительно кивая. Глаза его все больше и больше походили на щелки, и она с удивлением увидела, что его душит беззвучный смех.
— Все так, мадам, — произнес он, переведя дух. — Я счастлив, что нам не придется отправляться никуда далее Бона в переговорах о вашем освобождении. Но уверены ли вы в том, что предлагаете?
Анжелика с живостью заверила, что не обманывает, да и нет ей никаких в том резонов. Если кто-то сомневается, то можно справиться у мусульманина Мохаммеда Раки, который был с ней на мальтийской галере. Это гонец, посланный ее мужем из Бона.
— Знаю, знаю, — пробормотал Меццо-Морте, и огонек жестокой иронии в его глазах разгорелся, став почти зловещим.
— Вы знаете моего мужа? — воскликнула Анжелика. — На Востоке его зовут Джеффа-эль-Халдун.
Вероотступник затряс головой в знак то ли согласия, то ли отрицания. Затем он вновь разразился смехом. Ему вторили оба пажа, купавшиеся в облаках тончайшего зелено-фисташкового и клубничного шелка. Он отдал им короткий приказ, и они принесли ларчик с рахат-лукумом: Меццо-Морте набил им рот и с непроницаемым видом, жуя, принялся наблюдать за все еще продолжавшейся баталией. Странная эта привычка роднила корсара с его постоянным противником, адмиралом французского флота герцогом де Вивонном.
— Адмирал, — взмолилась обнадеженная женщина, — заклинаю, скажите мне правду! Вы знаете моего мужа?
Черные глаза Меццо-Морте впились в нее.
— Нет, — жестко отрезал он. — И не вам говорить со мной в таком тоне. Прошу не забывать: вы пленница. Мы нашли вас на мальтийской галере, а Мальта
— худший, злейший из врагов ислама. Галера плыла под командой барона фон Нессельхуда, этот барон пустил ко дну тысячу пятьдесят барок, тридцать одну галеру, одиннадцать больших судов, утопил одиннадцать тысяч человек команды, освободил пятнадцать тысяч пленных!
Читать бесплатно другие книги:
