Неукротимая Анжелика Голон Анн
Слабо вскрикнув, она упала на колени. Колен Патюрель, который уже почти дошел до вершины скалы, гребень которой мрачно вырисовывался на беспощадном небе, сбежал вниз, встал на колени рядом с ней, прижал к себе… Она рыдала без слез.
— Что с тобой, моя душенька? Ну, ну, еще чуть-чуть, не падай духом…
Он гладил ее щеку, целовал иссохшие губы, будто хотел влить в нее свои неисчерпаемые силы.
— Встань, я тебя немного понесу.
Но она безнадежно качнула головой.
— Ах нет, Колен. На этот раз слишком поздно. Я умираю. Я уже слышу похоронный звон.
— Какая чушь! Мужайся. За этой скалой…
Он замолк, прислушался.
— Что за ней, Колен? Мавры?
— Но там… я тоже слышу…
Он резко вскочил и вскричал сдавленным голосом:
— Я слышу колокола!..
Как сумасшедший, он ринулся на вершину скалы. Она увидела, что он машет руками, вопит, но не слышала, что именно. Забыв всю усталость, не обращая внимания на острые камни, раздиравшие ей ноги, она поднялась и заспешила к нему.
— Море!!! — вот что кричал нормандец. Когда она подошла, он схватил ее за руку, прижал к себе, самозабвенно стиснул в объятиях. Они стояли, ослепленные, не веря своим глазам. Перед ними простиралось море, бледное, покрытое золотистыми барашками волн, а слева ощерился своими колокольнями защищенный крепостной стеной город.
Сеута! Сеута, католический город. Колокола собора Сент Анж звонили к вечерне. Это их звон показался измученным беглецам предсмертным бредом.
— Сеута, — шептал нормандец. — Сеута!
Совладав с собой, он однако же снова обрел осторожность и осмотрительность. Ведь Сеута в осаде!.. Отдаленный выстрел пушки отозвался на отрогах горы Ако, и облачко дыма появилось над крепостной стеной и тихо растворилось в мирных сумерках.
— Пойдем-ка туда, — сквозь зубы пробормотал Колен Патюрель, уводя спутницу под прикрытие скал. Пока она отдыхала, он пробрался вдоль гребня горы. Оттуда он увидел лагерь мавров с тысячью шатров, увенчанных зелеными стягами. Лагерь был расположен у самого подножия скалы. Еще немного, и они напоролись бы на дозорных.
Теперь надо было ждать ночи. У него появился план! До восхода луны они спустятся вниз и достигнут берега. От скалы к скале проберутся к перешейку, на котором стоит город, подойдут к стене и постараются привлечь внимание часовых.
Когда темнота достаточно сгустилась, они оставили оружие и пожитки и, затаив дыхание, опасаясь пошевелить хоть камушек, спустились с горы. Едва ступив на отмель, они услышали топот копыт. Лошади шли шагом. Проехали три араба, возвращаясь в лагерь. По счастью, с ними не было собак-ищеек. Когда они скрылись, Колен Патюрель и Анжелика бегом пересекли прибрежную отмель и бросились к скалам. По пояс в воде они пробирались ощупью от одной скалы к другой, цепляясь за ракушечные наросты, спотыкаясь и попадая в ямы, выбираясь, все время стараясь не подниматься в рост, так как восходящая луна все ярче озаряла окрестности. Высокая громада города казалась близкой. Серебрились бойницы, купола и колокольни вздымались в звездное небо. Видение, о котором они так мечтали, удвоило их силы.
Они находились совсем близко от первой башни, выдвинутой вперед, когда сквозь равномерный гул прибоя послышался звук голосов. Он заставил их замереть, приникнуть к мокрой липкой скале, стараясь слиться с ней. Появились несколько мавров верхом. Их остроконечные шлемы сверкали при лунном свете. Они спешились и, расположившись на отлогом берегу, разожгли большой костер. Свою стоянку они устроили всего в нескольких шагах от беглецов. Колен Патюрель услышал, как они обсуждают дежурство. Не по душе им была эта напасть — навязанное алькаидом стояние под укреплениями Сеуты. Хорошенькое дело — получить на рассвете прямо в сердце пулю от этих проклятых испанских стрелков. Но алькаид Али считает, что по ночам нужно сторожить это место: именно здесь пробираются с проводниками беглые христиане.
— Они уйдут с восходом солнца, — прошептал нормандец Анжелике. — Надо продержаться.
Продержаться! По пояс в холодной воде… Когда морская соль разъедает раны, под ударами прибоя, борясь с усталостью и сном, чтобы не потерять опоры…
Наконец незадолго до рассвета, зафыркали лошади. Мавры зашевелились, подтянули подпруги, и, едва заалел восток, они уже были в седле и галопом скакали в лагерь.
Колен Патюрель и Анжелика вылезли из воды и поползли на коленях, полумертвые от усталости. Только они перевели дух, из-за горы появились новые всадники-мавры. Их заметили. Испуская гортанные крики, седоки повернули лошадей в их сторону.
— Идем! — сказал Анжелике Колен Патюрель.
Расстояние, отделявшее их от города, казалось огромным, как пустыня. Взявшись за руки, они бежали, летели, не чувствуя под собой израненных ног, объятые одной лишь мыслью: бежать, бежать, добежать до ворот.
Их преследователи были вооружены мушкетами — оружием, не слишком удобным при галопе. По ним выстрелили из аркебузы — стрелок не преминул использовать мишень, которую они представляли собой на открытой песчаной равнине. Но он не попал.
Вдруг Анжелика смутно, как во сне, увидела новых всадников, возникших перед ними, словно из-под земли.
— На этот раз кончено… Мы окружены.
Сердце рванулось у нее в груди, и, споткнувшись, она покатилась под копыта лошадей. Всей своей массой нормандец упал на нее, и она лишилась чувств, успев, как отдаленное эхо, уловить его порывистый задыхающийся крик:
— Христиане!.. Пленные христиане… Во имя Христа, амигос!.. Во имя Христа…
Глава 10
— Зачем ты положил столько перца в шоколад, Давид? Я тебе говорила сотни раз: меньше перца, меньше корицы. Ведь ты готовишь не ужасную испанскую бурду…
Анжелика отбивалась, не понимая, зачем ей снова нужно начинать изнурительную работу и навязывать парижанам шоколад. Увы! Ведь совершенно очевидно, что она никогда не преуспеет, если этот глупый Давид из упрямства будет класть туда тошнотворные дозы корицы и перца. Это же такая гадость, что от отвращения и мертвый встанет из гроба! Она с силой оттолкнула чашку, почувствовала, как пролитая жидкость обожгла ее, и услышала негромкое восклицание.
Анжелика с трудом открыла глаза. Она лежала в постели с белыми простынями, залитыми ужасным черным шоколадом, который она только что опрокинула. Женщина, миловидное смуглое лицо которой обрамляла мантилья, старалась удалить следы катастрофы.
— Мне так жаль, — пробормотала Анжелика.
Лицо женщины тут же просияло восхищением. Она быстро заговорила по-испански, порывисто сжимая руки Анжелики, и кончила тем, что бросилась на колени перед статуей Божьей Матери в золотых одеждах и алмазном венце, которая стояла под масляной лампой в маленькой молельне.
Анжелика разобрала, что ее хозяйка благодарит Богородицу за возвращение здоровья бедной француженке, которая бредила три дня, пожираемая лихорадкой. После этого испанка позвала служанку-арабку, и обе поспешно сменили простыни на другие, без пятнышка, с вышитыми цветами. От простыней пахло фиалками.
Какое изумительное ощущение — нежиться под огромным балдахином колоссальной кровати с деревянными золочеными колонками, вытянувшись на простынях! Больная осторожно повернула голову. Затылок был тяжел и болел. Глаза, привыкшие к полумраку, пощипывало: сквозь окно, забранное железной решеткой, скупо проливался ослепительный свет дня, повторяя на черных мраморных плитках пола рисунок решетки. Остальное убранство комнаты, загроможденной испанской мебелью и побрякушками, включало двух маленьких черных борзых и губастого карлика, одетого пажем, и таило загадочный сумрак гарема. Иногда слышались глухие взрывы, долетавшие до этого уютного убежища в цитадели. Анжелика вспомнила: пушки Сеуты!
Сеута, крайняя оконечность Испании, город, вцепившийся в испепеляемую солнцем скалу, удерживала своими колоколами наступление воинов Магомета… Звон колоколов собора, который уже сотни раз был разрушен ядрами в перестрелке, смешивался с глухим рокотом орудий.
Коленопреклоненная маленькая испанка крестилась, читая «Ангелюс». Для нее все было мирно. Пушечная пальба стала привычной. Сын ее родился в Сеуте, и теперь этот шестилетний «мучачо» был заводилой в компании детишек гарнизона. Они бегали на крепостную стену дразнить мавров. Ненависть к мавру неистребима у испанца, чей взор больше устремлен к Африке, чем к Европе. Андалузец помнит поработителя-араба, давшего ему смуглый цвет кожи и белые зубы, кастилец — врага, что постепенно изматывал его веками… Искусство герильи, партизанской войны, в крови у обеих рас, живущих под палящим солнцем. Отвага осажденных испанцев часто искушала их, и они покидали стены крепости, чтобы тревожить отряды алькаида Али.
Именно такой отряд кабальеро в касках из черной стали и с длинными пиками, возвращаясь из ночной вылазки против мавров, заметил беглых рабов-христиан, спешащих к цитадели. Это под ноги их лошадей рухнули Колен Патюрель и его спутница.
Произошла яростная схватка. Испанцы наконец отступили, таща за собой спасенных пленников.
Анжелика достаточно знала испанский, чтобы уловить основное из длинного многословного рассказа хозяйки, прерывавшей свою речь, благодарственно воздевая очи к небу. Память возвращалась к ней. И с нею вместе стали давать знать о себе телесные недуги. Она почувствовала, как истерзаны ее ступни, болезненно ощущала худобу тела, особенно заметную здесь, среди пышных подушек, разглядела свои руки, почерневшие, как жженый хлеб, с обломанными ногтями.
— Санта Мария! И в каком же она была состоянии, эта бедная дама! В мокрых лохмотьях, хорошенькие ножки в крови, волосы спутаны, полны песка и морской воды! А ведь это такая радость — подобрать сбежавшую пленницу! Конечно, сразу же известили господина де Бретейя, посланника короля Франции.
Анжелика вздрогнула. Господин де Бретей? Имя было ей знакомо. Она, кажется, встречала этого дипломата в Версале. Донья Инес де Лос-Кобос-и-Паррандес разразилась громкими криками: «Да, да!» Господин де Бретей действительно прибыл в Сеуту со специальной миссией. Он высадился с бригантины «Ла-Рояль» по поручению Людовика XIV для помощи одной высокопоставленной даме. Она, как говорят, пустилась в опасный вояж и угодила в лапы Мулею Исмаилу.
Анжелика прикрыла глаза. Ее усталое сердце забилось сильнее. Итак, послание, вверенное преподобному отцу де Валомбрезу, достигло цели. Монарх услышал зов беглянки.
Господин де Бретей, наделенный всеми полномочиями и отягощенный роскошными дарами, чтобы смягчить властителя Марокко, должен был отправиться в Мекнес, дабы любой ценой договориться об освобождении неосторожной маркизы.
Известие, что полумертвая особа, сбежавшая из марокканского гарема, находится в стенах Сеуты, было доставлено французскому дипломату, и он сразу же поспешил в монастырь Братства Святой Троицы, куда препроводили несчастных. Королевский посланник сначала отшатнулся при виде двух злополучных созданий, впавших, как казалось, в крайнее убожество… Нет, эта жалкая рабыня не может быть красавицей маркизой дю Плесси-Белльер!
Рука Анжелики осторожно легла поверх простыни, отыскивая что-то: другую руку, мозолистую и добрую, чтобы вложить в нее свою. Где ее друг? Что с ним сталось? Беспокойство сдавило сердце, словно камень, который она не могла сбросить. К тому же не было сил говорить. Она вспомнила, что он упал вместе с ней под копыта испанских лошадей…
И вот господин де Бретей перед ней, у ее изголовья. Букли его тщательно причесанного парика нисподают на шелковый, шитый золотом камзол. Со шляпой на полусогнутой руке, выставив ногу вперед, красиво опираясь на плиты красным каблуком — идеальный придворный, — он приветствует ее.
— Сударыня, мне сообщили самые благоприятные сведения о вашем здоровье, и я поспешил явиться к вам.
— Благодарю вас, сударь, — отвечала Анжелика. Она, должно быть, вздремнула, слушая болтовню испанки… или это было вчера?.. Она чувствовала себя вполне отдохнувшей. Поискала глазами донью Инес, но та удалилась, не одобряя визит мужчины на женскую половину. У этих французов такие вольные и легкомысленные нравы!..
Господин де Бретей присел на табурет черного дерева, извлек из сборок камзола конфетницу, предложил Анжелике и сам принялся сосать пастилки… Он счастлив, сообщил посланник, что его миссия имела столь быстрый и полный успех. Благодаря — он это признавал — мужеству госпожи дю Плесси-Белльер, которая сама избежала рабства, в каковое ее ввергли неразумная смелость и пренебрежение приказами короля. Ему не придется теперь расточать дары Мулею Исмаилу… В его разглагольствованиях Анжелика заметила легкий оттенок превосходства. Один Бог знает, как велик был гнев государя, когда ему доложили о неслыханном поведении вдовы маршала дю Плесси. Господина де Ла Рейни, ответственного за ее пребывание в Париже, престрого выбранили за нерадивость — еще немного, и сему достойному и важному лицу пришлось бы лишиться своей высокой полицейской должности.
Двор — ас ним и полиция — долго гадали о средствах, использованных очаровательной беглянкой, чтобы ускользнуть из Парижа. Говаривали, будто она соблазнила важного полицейского чиновника, и он выпустил ее, переодетую в полицейский мундир.
Но всего забавнее было наивное самодовольство шевалье де Рошбрюна. Он некстати расхвастался перед государем, рассказав, какой прием закатил для госпожи дю Плесси-Белльер на Мальте! Бедняга так и не понял, почему с этих пор его так холодно стали принимать при дворе…
Господин де Бретей фыркнул в кружева своих манжет. Его любопытный глаз — «круглый и глупый, как у петуха», — подумала она, — следил за лежащей молодой женщиной. Он заранее облизывался, что первым узнает ее историю. Она казалась утомленной и как бы отсутствующей, но безусловно восстановила былое остроумие. Она уже изменилась, и он с трудом узнавал в ней ту трогательную жертву несчастий, вид которой так поразил его несколько дней назад.
Он бойко рассказывал: она была полуголая, в мокрых лохмотьях, с окровавленными ногами, восковым лицом и темными кругами вокруг закрытых глаз. Она лежала без чувств на руках неотесанного гиганта, который пытался влить ей в рот целебный настой из трав с ромом, приготовленный монахом-лекарем. Страшно подумать, до какого состояния может довести цивилизованных людей плен у этих ужасных варваров. Боже правый, да разве мог он распознать в этой несчастной гордую маркизу, которую видел танцующей в Версале! Король тогда вел ее под руку вдоль зеленого ковра!.. Право же, он не верил своим глазам. Быть не может, чтобы ради этой женщины Его величество повелел снарядить корабль, просил его, де Бретейя, призвать на помощь весь свой дипломатический талант, дабы улестить Мулея Исмаила. И все же что-то заставило его колебаться. Должно быть, волосы несчастного создания… и еще
— поразительная тонкость запястий…
Пленник, сопровождавший ее, был допрошен и сказал, что не знает титула этой женщины, но «звать ее Анжеликой». Значит, все-таки она! Анжелика дю Плесси-Белльер. Та, что снискала столь сильное расположение короля Людовика XIV! Супруга великого маршала, погибшего от рук врага! Соперница мадам де Монтеспан и украшение Версаля! Разумеется, ее немедленно перевезли в резиденцию правителя этих мест дона де Лос-Кобос-и-Паррандес, жена которого принялась усердно ухаживать за ней.
Анжелика с трудом проглотила слюну. Голод и жажда породили в ней странные склонности. Вид любой пищи, будь то даже несколько конфет, сначала вызывал желание есть, а потом тошноту.
— Что сталось с моим спутником? — спросила она.
Господин де Бретей не знал этого. Отцы из Братства Пресвятой Троицы должны были заняться им, накормить, прилично одеть. Дипломат встал и распрощался. Он пожелал госпоже дю Плесси-Белльер скорейшего выздоровления. Она должна понять, что у него нет желания задерживаться в осажденной крепости. Сегодня утром каменное ядро упало к самым его ногам, когда он прогуливался по крепостной стене! Ужасное место: воистину все здесь нестерпимо. Тут едят лишь бобы и соленую треску! Надо быть этими проклятыми испанцами, такими же дикими и аскетичными, как мавры, чтобы так упорствовать… Он вздохнул, подмел пол перьями своей шляпы и поцеловал ей руку.
Когда он ушел, Анжелика задумалась. В его взгляде была злая ирония. Но почему?.. Угадать причину ей так и не удалось.
Вечером донья Инес помогла ей встать и сделать несколько шагов. На следующий день она оделась во французское платье — его господин де Бретей привез в своем багаже. Испанка, стиснутая фижмами и огромным кринолином, с восхищением и завистью смотрела на мягкие складки атласа, драпировавшиеся вокруг тонкой талии высокопоставленной дамы… Анжелика попросила у нее кремы для кожи лица и рук. Она долго расчесывала волосы перед зеркалом в раме с ангелочками, и ей вспоминалось зеркало источника, темневшее в тени скалы. Она видела, как и тогда, свою почти белую шевелюру, выцветшую на солнце, обрамлявшую трогательно-простодушное лицо встревоженной молодой девушки. Она изучала себя, положив руку на то место груди, где проходила линия загара, видная при декольте: да, пережитое оставило на ней глубокий отпечаток. И тем не менее она не постарела. Она стала другой. Она надела золотое колье, чтобы скрыть некрасивый переход от загара к бледной коже.
Благодаря корсету она держалась очень прямо. Снова обрести эту оправу было приятно. Но иногда рука привычным жестом еще искала складки бурнуса, чтобы прикрыть обнаженные плечи.
Затем Анжелика осмотрела свои покои, где черные стенные ковры не могли полностью скрыть каменную крепостную кладку. Дворец — не то мирное жилище, не то крепость — как и все строения в Сеуте, — походил на мавританские дома: обращенные глухой стеной в сторону улицы, они были открыты во внутренний двор, засаженный чахлыми кедрами. Оттуда то и дело вспархивали стайки напуганных пальбой голубей. Лишь несколько аистов еще садились на стену, верные привычкам своих предков.
Но в покоях Анжелики была лоджия, позволявшая наблюдать за движением на узенькой улочке, ведущей к порту. Были видны мачты и реи, скучившиеся в защищенной бухте, очень голубое небо и вдали — розовая линия испанского берега.
Склонившись с веером в руке, она отрешенно смотрела в сторону берегов Европы и вдруг заметила двух матросов, которые проходили вдоль дома, направляясь к порту… Они шли босиком, в красных шерстяных колпаках, с большими мешками на плече. У одного из ник в ушах блестели золотые кольца. Силуэт другого показался ей знакомым. Что напоминали ей эти широченные плечи под матросской курткой, перепоясанной на талии полосатым бело-красным поясом?
Лишь в то мгновение, когда он уже прошел под аркой, обрамлявшей лестницу, ведущую в порт, и в ярких солнечных лучах четко вырисовывался контур его высокой фигуры, Анжелика узнала:
— Колен! Колен Патюрель!
Мужчина обернулся. Белокурая борода была подстрижена. Конечно, это был он, затянутый в новые одежды, заменившие рубаху и драные штаны раба. Она бурно жестикулировала, подавая ему знаки: горло так перехватило, что она не могла крикнуть, позвать его. Он поколебался, но затем вернулся назад, пристально глядя на разодетую женщину, свесившуюся с лоджии. Она наконец смогла крикнуть:
— Нижняя дверь открыта. Поднимайтесь скорее!
Ее руки, сжимавшие веер, стали ледяными. Когда она обернулась, он был уже здесь, остановился в дверях, молчаливый, босоногий и стремительный.
Его облик, сохраненный памятью, так отличался от вида человека в колпаке и тяжелой одежде, с холодным и жестким взглядом, что она украдкой посмотрела на его руки, с незабываемыми шрамами от гвоздей, — чтобы до конца увериться, он ли это.
Что-то только что умерло! Она не знала что, но уже чувствовала невозможность говорить ему «ты».
— Как дела, Колен? — спросила она мягко.
— Хорошо… и у вас тоже, как я погляжу?
Он пристально смотрел на нее своими голубыми глазами, язвительный блеск которых под изгибами мохнатых бровей был ей так знаком. Колен Патюрель, король пленников!
И он видел ее с этим золотым колье на шее, в затейливой прическе и широких юбках, лежавших складками, с веером…
— Куда вы идете с этим мешком на плече? — спросила она, чтобы прервать молчание.
— Спешу в порт. Я ухожу на «Бонавентуре», торговом судне. Оно отправляется в Ост-Индию.
Анжелика почувствовала, что у нее побледнели даже губы. Она воскликнула:
— Вы уезжаете?.. Уезжаете, не попрощавшись со мной?
Колен Патюрель глубоко вздохнул, но взгляд его стал еще жестче.
— Я — Колен Патюрель из Сан-Валери-ан-Ко, — сказал он. — А вы… Вы важная дама и, кажись, маркиза!.. Жена маршала… И король Франции прислал за вами корабль… Ведь это все правда?
— Да, правда, — пробормотала она, — но это ведь не причина, чтобы уехать, не сказав «до свиданья».
— Иногда это может быть причиной, — сумрачно обронил он.
Его глаза избегали ее взгляда. Казалось, он удаляется куда-то, такой чуждый уютному душистому полумраку комнаты.
— Когда вы спали, — начал он шепотом, — я, бывало, смотрел на вас и думал: я ничего не знаю об этой малышке, да и она обо мне ничего не знает. Пленники варваров — вот и все, что нас сближает. Но… я ее понимаю, как самого себя. Она страдала, была униженной, ее вываляли в грязи… Но она умеет не сдаваться. Она путешествовала, много чего повидала на свете… Я чувствую, она из моей породы… Ну, и поэтому я говорил себе: «Однажды, когда мы выберемся из этого ада и высадимся в каком-нибудь порту, настоящем порту у нас дома… где серое небо и идет дождь, я. постараюсь разговорить ее… Она тоже, небось, одинока в мире… И если захочет, я увезу ее на свою родину в Сан-Валери-ан-Ко. Там у меня есть хижина. Есть у меня и кубышка, спрятанная под камнем очага. Если наши места ей понравятся, я больше не стану ходить в море… и она перестанет бродяжничать… Мы купим пару коров…
Он замолк, сжав губы и задрав подбородок кверху, и глядел на нее с тем же высокомерным вызовом, как некогда смотрел в глаза взбешенному тирану Мулею Исмаилу.
— …Ну так вот. Теперь все! Вы не для меня. — Его душил гнев. — Я бы все простил… Все принял бы в вашем прошлом. Но не это!.. Если б я только знал, что вы из благородных, я бы не прикоснулся к вам даже травинкой! Всегда ненавидел ваше проклятое сословие…
Анжелика больше не могла сдержать возмущения. Она вскричала:
— Колен, но это же не правда!.. Вы лжете! А как же шевалье де Мерикур?.. А маркиз Кермев?..
Он устремил взгляд в даль за окном, будто за укреплениями Сеуты хотел разглядеть стены Мекнеса.
— Это было там… Есть разница. Мы все там были христианами, бедными рабами…
Вдруг Колен опустил голову, как придавленный, будто все еще нес на плечах огромные камни, которыми надсмотрщики Мулея Исмаила пытались сломать ему хребет.
— …Я могу забыть пытки, — сказал он глухо. — Но этого никогда не забуду… Вы такую тяжесть навалили на меня… такую тяжесть…
Она тоже знала, какой груз лег на его сердце. Отныне он будет повсюду нести с собой воспоминания о двух голосах, шепчущих в тишине пустыни:
— …Я люблю тебя, Колен.
— Цыц! Не надо говорить этих слов!.. Еще не время… Ты теперь лучше себя чувствуешь?
— Да.
— И это верно, что тебе хорошо со мной?
— О да! Еще как!
— Спи, мой ягненочек…
Уголки губ Анжелики задрожали, высокая фигура расплылась, скрытая пеленой слез. Он нагнулся, подобрал свой мешок, закинул на плечо и, приподняв колпак, буркнул:
— Прощайте, мадам! Счастливого пути!
И вышел.
Нет, но нельзя же расстаться так! С этим отчужденным враждебным взглядом… Колен! Колен, брат мой!..
Она бросилась на галерею, перегнулась через перила. Но он уже был внизу. Увидел ли он, подняв глаза, как слезы текли по ее щекам? Унес ли это видение с собой, как бальзам на рану?
Этого она никогда не узнает! Она замерла, не в силах сдвинуться с места. Грудь ее сотрясали рыдания.
Вдруг Анжелику потянуло пройтись по крепостной стене. Она не могла больше оставаться взаперти. Низкие потолки и стены давили на нее, словно в тюрьме. Хотелось вдохнуть морского ветра, может, он развеет эту невыносимую тоску? В открытом море кружили лодки берберийцев. Пушки порта защищали корабли. Один из них удалялся с надутыми, белыми как снег парусами на фоне голубого неба. Не он ли увозил Колена Патюреля, короля пленников, бедного нормандского моряка, и его страдания? «Какой вздор — жизнь!» — подумала Анжелика и тихо заплакала, ослепленная блеском зыби у подножия цитадели.
О Средиземное море! Наша прародина! Голубая колыбель, горькое лоно человечества, матерь всех рас, баюкающая все мечты! Средиземноморье, ведьмин котел, варево из всех страстей!..
Пустившись по его обманчивым волнам, Анжелика потеряла остатки своих грез, надежд, золотых миражей… Казалось, она предприняла это путешествие лишь затем, чтобы стерся из памяти неотступно преследовавший ее образ мужа. А ведь она отправлялась в путь, чтобы возродить утраченное счастье. И вот теперь не находила в душе даже следа былых чувств. На этих берегах, видевших крушение стольких империй, все обращалось в прах…
Измученная и усталая, она думала, что уже принесла достаточно в жертву в погоне за жестокой химерой. Как маленький Кантор, первая жертва, взывал: «Отец! Отец!», прежде чем исчезнуть в волнах, так она кричала: «Любимый!», но не было отклика… Ее напрасная мечта растворилась в медленном движении парусов на горизонте, в запахе черного кофе и в названиях городов, внушавших восторг или захватывающих таинственностью: пиратская Кандия, Мекнес, где рабы умирают в райских садах, белоснежный Алжир…
Сейчас собственные неудачи и разочарования мучили ее меньше, чем встающие в памяти образы Верховного евнуха Османа Ферраджи, радостного Колена Патюреля и даже страшного Мулея Исмаила, для которого молитва стала актом сладострастия. Она вновь вспоминала загадочного, утонченного и мрачного Мефистофеля морей Рескатора, о котором чернокожий маг сказал так волнующе:
— Зачем ты убежала от него? Звезды говорят, что ваши жизни неразрывно сплетены. Вместе они составят самую необычную историю в мире!
А вдали голос безумного д'Эскренвиля вопил: «Это для тебя у нее будет лицо возлюбленной, проклятый маг Средиземноморья!..»
Но и это не было истиной. В который раз обманчивый ветер ее странствии смешал все судьбы, и свое лицо возлюбленной она обратила лишь к бедному моряку. Отныне он понесет его с собой, как сокровище, украденное в дни невероятного приключения…
Все перепуталось, стало сомнительным и зыбким. И все же Анжелика начала, кажется, улавливать некий порядок в этом хаосе. Женщина, которую она увидела в зеркале ручья, та, что мылась в омолаживающих струях водопада, стояла нагая в лунном свете, не имела ничего общего с той, что менее года назад оскорбила госпожу де Монтеспан под сводами Версаля.
То была особа, уже отравленная тлетворным воздухом двора, жадная плутовка, умеющая ловить рыбку в мутной воде, она стала такой оттого, что долго жила в окружении важных, но отвратительных персонажей. При одном воспоминании о них к горлу подступала тошнота. Нигде никогда более она не сможет находиться среди них! Она омылась и очистилась, вдыхая пахнущий кедром воздух гор. Солнце пустыни выжгло ядовитые ростки в ее душе. Отныне она будет видеть этих людей такими, какие они есть. Она не сможет переносить глупое чванство, написанное на лице Бретейя, и стараться быть вежливой. Нужно поскорее отыскать Флоримона и Шарля-Анри, а потом они уедут. Конечно уедут!.. Но куда?
Господи, разве нельзя было создать мир, где какой-нибудь ничтожный Бретей не смог бы презирать Колена Патюреля, а Колен Патюрель не чувствовал себя униженным, не должен был страдать от невозможности любить придворную даму?.. Новый мир, где бы высоко ценили всех, имеющих доброту, смелость, ум, а внизу оставались те, что не обладают этими достоинствами…
Неужели, о Боже, нет земли обетованной для людей доброй воли?.. Где эта земля?..
Погруженная в раздумья, она возвратилась в дом, приютивший ее. Нынче же вечером она поговорит с господином де Бретейем. Король прислал за ней корабль, потому что в час растерянности, в безвыходном положении она решилась прибегнуть к его помощи. Он откликнулся. Но значит ли это, что теперь ей суждено попасть в прежние тенета? Обязана ли она королю? Анжелика решила, что положение еще не ясно. Возможно, что шахматные фигуры стоят примерно в той же позиции, что и год назад.
Не откладывая, она предупредила королевского посланца, что не намерена задерживать его в Сеуте. Она продлит свое пребывание здесь, поскольку ее здоровье пошатнулось, но господин де Бретей может вернуться во Францию и известить короля об успешном завершении своей миссии. И хотя теперь не придется тратиться на дары для султана, так как она сама вырвалась из неволи, она все же глубоко признательна Его величеству за невероятную доброту по отношению к ней.
Дипломат тонко улыбнулся и посмотрел на нее, упиваясь тайным злорадством. Он всегда не любил ее. Он помнил, что во время посольства Бахтияр-бея она преуспела там, где он и его собратья были бессильны. Король тогда не преминул упрекнуть их в недостатке дипломатического искусства. Вслух же он заметил, что госпожа дю Плесси-Белльер, видимо, не отдает себе отчета в сложности своего положения. Неужели она полагает, что Его величество не затаил глубокую обиду?.. Ведь ее отъезд был редким при дворе случаем открытого неповиновения. Не в привычках короля спокойно относиться к подобным действиям, напоминающим бунт. Госпожа дю Плесси-Белльер своим влиянием, своими многочисленными связями, своим высоким положением в свете представляла собой слишком значительную особу, чтобы ее действия не вызвали прискорбных последствий. Над королем исподтишка посмеивались, уж очень ловко его «провели». Памфлетисты Парижа принялись наперебой сочинять куплеты о таинственном бегстве прекрасной амазонки. Короче, неприятностей было достаточно, и теперь королю не так легко простить… Если неслыханная щедрость и великодушие побудили его прийти на помощь той, чье легкомыслие, собственно, и привело ее на край пропасти, то не пристало королевскому достоинству безнаказанно спускать подобные поступки. Осмотрительность велит ему опасаться персоны, поведение которой напоминает скандальные выходки фрондерок прежних времен…
Оскорбленная Анжелика прервала эту обвинительную речь:
— Что ж, это лишний повод, чтобы не злоупотреблять щедростью Его величества. Возвращайтесь, сударь, во Францию, а я вернусь туда на собственные средства.
— Это совершенно невозможно.
— Почему?
— Потому что у меня есть приказ… Сударыня, именем короля вы арестованы.
Читать бесплатно другие книги:
