До экстаза… и после (сборник) Тосс Анатолий

Глава 5

За двое суток и двадцать два часа до кульминации

– Итак, репетиция назначается на послезавтра, – сообщил я. – Сразу генеральная, чтобы роли выучили и слова знали назубок. Я вам завтра расписанные диалоги раздам. Хоть всю ночь учите, но чтоб без заминки от вас отскакивало, а главное, чтоб без импровизации ненужной обошлось. Я утром в Сокольники съезжу, полянку подходящую подберу. Чтобы глухая была, но и живописная одновременно. А послезавтра мизансцены все отработаем, чтобы все свои места знали.

– Профессионал, – снова восторгнулся мной Илюха. – Я к тому, Инфант, что посмотри, как человек ответственно к делу относится, как беспокоится за него. За тебя, Инфант, иными словами. Оправдывает высокое звание «Министра Внешних Сношений». Вот если бы все в нашей стране так преданно к своему делу подходили, то и стабилизационный денежный фонд можно было бы не копить по кубышкам, а на благо народа пустить. А если, как сейчас, сгоряча его пустишь, то народ во имя собственного блага весь фонд и умыкнет незаметно. Понимаешь, Инфант, в чем экономическая трагедия всей страны? Фонд имеется, пустить его хочется, просто невтерпеж иногда становится, а нельзя. Исчезнет сразу весь фонд, враз существовать перестанет. Это я тебе как экономист говорю. Сечешь?

Но Инфант не сек.

– Чего? Кого на благо стабилизировать будем? Там же, в парке, что ли? А кто такая Фонда? Артистка, что ли? Джеймс? Она что, тоже в лесу будет с нами репетировать?

Илюха снова вопросительно посмотрел на меня, я снова внимательно вгляделся в Инфанта. Нет, на сей раз он не чудил. Он был искренен – экономические проблемы страны его действительно нисколько не затрагивали. Его и собственные-то не особенно затрагивали.

– Кстати, а Инфант прав про актрису, – непредсказуемо заметил Илюха. – Кто на репетиции будет девушку Инфантову представлять? Ненатуральная репетиция без девушки получится.

– А действительно, кто? – ответил я вопросом на вопрос.

И мы бы снова стали долго думать, но тут зазвонил телефон.

– Жека, – объявил Инфант и включил громкую телефонную связь, потому что про Жеку нам всем было интересно. Да и ей про нас про всех не меньше.

– Так чего вам надо было? Зачем звонили? Опять весь процесс мне поломали, – начала сетовать она.

– Отстрелялась? – в свою очередь спросил я.

– Ну да, только все мимо цели, – вздохнула она в телефон.

– А чего так быстро? – задал Инфант нетактичный вопрос, но Жека лишь снова вздохнула.

– Не переживай… подумаешь, быстро, – утешил я ее. – Быстро – это ерунда, со всеми иногда случается. К тому же не забывай: есть стайеры, а есть спринтеры. И не так, что стайеры обязательно лучше спринтеров подготовлены. Иной спринтер так свою короткую дистанцию прошпарит, что все вокруг задыхаются от восторга.

– Да какой там восторг! – раздался подломленный Жекин голос. – Не было восторга! Вообще ничего не было! Не получилось у нас.

– А… – начал злорадно посмеиваться Инфант, которому идея, что не получаться может не только у него, была просто как бальзам на больные части тела. – Сплоховал, значит, паренек.

– Да при чем тут паренек? – эмоционально разнесся по комнате Жекин голос. – У меня самой не получилось…

Теперь пауза наступила на нашем конце – недоуменная, вопросительная. Мы осматривали друг друга, и в каждом нашем взгляде звучал вопрос: «Как такое может быть? Может, мы не понимаем чего? Надо же, столько, казалось бы, прожили, казалось бы, было время разобраться во всем. А не понимаем…»

– Как это – не получилось? Как у тебя может не получиться? – обратил я к Жеке наше общее изумление.

– Да вот так, не получилось, и все. Я же говорю, одни придурки попадаются, особенно последнее время.

– Неужели спазм? – неуверенно проговорил Илюха. – Неужели полное закрытие шлюзов? Неужели все это не выдуманные детские сексуальные страшилки, а совершенная реальность?

– Какой спазм? Какие шлюзы? Вы чего, ночью по Москве-реке сплавлялись? – тут же заинтересовался Инфант, которого родители в детстве от сексуальных страшилок, видимо, оберегали.

Но ему, как всегда, никто не поспешил разъяснять.

– Да откуда там спазм? Спазмы только у вас бывают. Говорят, они вам облегчение приносят, хоть и не продолжительное, – еще более занервничала Жека. – Говорю, не получилось, и все! И вообще, дураки вы все…

Тут мы поняли, что она на самом деле огорчена неудачей и не надо больше заострять – с кем, в конце концов, не бывает? А наоборот, надо заострять на светлом и позитивном.

– Слушай, Жек, – смахнул я с себя оцепенение. – Давай двигай к нам.

– Да… – засомневалась Жека, – а зачем?

– Есть дело, – пообещал я ей. – Да и вообще у нас веселее, и стрессов никаких, и ответственности. Никто тут у нас ни время не замеряет, ни дистанцию. Каждый управляется, как силы и умение позволяют. И никаких нареканий со стороны, никаких претензий.

– Ну ладно, сейчас приеду, а то хвостик чего-то совсем поник, – пообещала она, и голос ее оборвался где-то в подземных телефонных кабелях.

Мы задумались.

– Как это у женщины может не получиться? – обвел я вопросительным взглядом сидящих в комнате мужчин.

Но те лишь молчали и обводили ответными взглядами меня.

– Стариканер, – спросил Илюха, когда первое оцепенение с нас немного сошло, – о каком хвостике она в конце разговора упомянула? Про хвостик ты ничего никогда не рассказывал.

– А… – протянул я двусмысленно, – есть у нее один небольшой хвостик.

– А копыт у нее нету? – как всегда вышел за грань разумных фантазий Инфант, и я вопрос проигнорировал.

– Давай, давай, докладывай про хвостик, – начал настаивать Б. Б., и мне пришлось уступить. Не сразу, но в результате.

– В общем, это все несколько лет тому назад было, – начал рассказывать я. – Года четыре, а то и пять. Помнишь, Б. Б., ты меня тогда порекомендовал консультантом в компанию по производству… – Тут я задумался. – В общем, не помню, по какому именно производству, но это и не важно. Ведь для нас, для тех, кто с открытой душой к делу подходит, да так, чтобы каждый раз по нестандартному, еще не проторенному пути пройти, нам, в общем-то, и не важно, откуда эти пути выходят и куда потом заворачивают. Нам все равно: бизнес ли из кризиса выводить, книги ли сочинять, живописью ли увлекаться, или вот, например, как сейчас, направлять Инфантову женщину по сексуальному направлению в сторону Инфанта. Мы, можно сказать, универсальные – нам главное, чтобы задача была позаковырестее и чтоб наш полет не ограничивал никто. Потому что если мы уже взялись не на шутку, то нам разбежаться как следует требуется перед взлетом. Вот из такой мы породы людей…

Тут они оба – и Инфант, и Илюха – закивали с пониманием головами, соглашаясь как бы.

– Короче, вот они меня и наняли, чтобы я все их бизнес-проблемы развеял по ветру. Контора эта, куда я наведывался, располагалась в большом здании, этажей этак на двадцать, и на каждом находилась тьма других служебных контор. А по соседству, совсем близко, был спортивный комплекс, типа фитнес, и в том числе два крытых теннисных корта. И вот многие сотрудники из нашего здания объединились и арендовали на этих теннисных кортах вечерние часы.

Инфант с Илюхой снова с пониманием закивали головами.

– Проблема тем не менее заключалась в том, – продолжал я, – что никто из собравшихся в теннис как следует играть не умел. Особенно женщины. Но всем страстно хотелось научиться. Опять же, особенно женщинам. Вот я и организовал женскую тренировочную секцию по игре в теннис.

– А ты разве сам умеешь? – засомневался во мне Инфант.

– Не умею, – ответил я честно. – Вернее, кое на что я по телевизору насмотрелся – например, как ракетку в руках держать, как замахиваться и прочие технические тонкости. Но так, чтобы играть, в полном смысле этого слова, с этим у меня действительно не все ладно. Впрочем, те, кто в теннисе разбирается хорошо, те знают, что там от азов до игры – дистанция редко проходимая. Ну а мы с азов, как и полагается, начали. К тому же одно дело – уметь играть самому, другое – учить других. Разные совершенно вещи. А я к тому, чтобы учить других, всегда тяготел. Тем более женщин, стремящихся к интеллигентной и изящной игре в мячик.

– Ну это понятно, – согласился Инфант.

– Так вот, там у меня организовалась достаточно приличная группа теннисисток. Во всех отношениях приличная – по возрастным данным, по внешним и даже по спортивным. А некоторые так вообще одаренными оказались, и тоже во всех отношениях. Не хуже, чем в штатовской школе Боллитери, которая тоже в основном на хрупких плечах наших девушек выезжает. И вот среди большого числа участниц я и состоял теннисным руководителем и единственным тренером.

– Молодец, стариканер, – одобрил Илюха. – Грамотно ты все тогда организовал. Я теннисисток твоих совсем неплохо помню, эффектные были теннисистки. Все в белом приходили и в коротком, многое на теле обнажающем. А зимой, когда вокруг тебя большинство людей плотно одеты, по обнаженным кусочкам тела особенно остро скучаешь. Именно почему-то зимой.

– Зимой вообще многое по-другому высвечивается, – согласился я. – То, что летом воспринимаешь как должное, что и не замечаешь даже, по всему этому зимой порой тосковать сильно начинаешь. И не только мы начинаем, женщины тоскуют пуще других. Оттого они игру в теннис и полюбили так искренне, что она напоминала им о летней, праздной безалаберности. В движениях напоминала, и в одежде, конечно, тоже. Ведь в теннисе для женщины что главное? Главное – не голы забивать и даже не по мячику метко попадать, а в правильную спортивную одежду переодеваться. Чтобы обязательно маечка обтягивающая и юбочка коротенькая, сильно выше коленок, и чтобы носочки чуть-чуть до лодыжек не доставали. Да так, чтобы все это идеально белое было и приятно пахло свежестираным. А еще чтобы все мужчины, и особенно мужчины-тренеры, типа меня, глазели на тебя, не скрывая вожделения. И даже об этом трахнутом теннисе позабывали на некоторое время.

Тут я выдержал небольшую паузу.

– Вот поэтому я в спортивных штанах или в шортах просто не допускал никого к тренировкам. Потому что дисциплина в спорте – немаловажная вещь.

– На Уимблдоне, кстати, точно такие же требования, как у тебя, – поддержал меня Илюха. – Исключительно белые короткие юбочки и никаких шортов. Потому, видать, он из всех теннисных турниров и стал самым авторитетным.

– Следующий самый важный после юбочки элемент в теннисе, – продолжил я, – это стойку правильную научиться принимать в ожидании подачи соперника. Так, чтобы ножки в коленках согнуты чуть-чуть и в стороны немного разведены, и прогиб в спине, и наклон всего корпуса несколько вниз. Да чтобы желательно задняя, нижняя часть спины, та, что многими называется «попкой», назад отчетливо отходила и выделялась там отдельно, просто жила автономно сама по себе. От остального тела – автономно. Итак, стал я своим курсисткам вырабатывать эту хорошо знакомую нам по повседневной жизни, вполне естественную для любой женщины стойку. А если кому и не по повседневной знакомую, то, во всяком случае, по страницам иллюстрированных журналов.

– Ага, – сказал Инфант, видимо припоминая что-то.

– Потому что в судьбе любой женщины эта стойка много чего значит, а для женщины-теннисистки ее и переоценить невозможно. И что странно: ведь кажется, не сложно правильную стойку принять, кажется, у всех должно легко получаться? А получается далеко не у всех.

– Да, не у всех, – подтвердил вслед за мной Илюха. – Потому что тут природный талант требуется. А у кого-то его нет. А у кого-то еще не сформировался как следует. – И он тоже качнул обеспокоенно головой.

– Хотя бы взять тех же теннисисток, – продолжал развивать я тему. – Мало того что они сами женщины, так еще и профессионалки. А ведь не у каждой абсолютно правильная стойка выходит. Хотя сколько они на корте времени проводят, тренируются? А не выходит… Вы думаете, почему наши теннисные девчонки во всем мире сейчас такие популярные стали? Потому что наша российская теннисная школа наконец-то правильную стойку для женского тенниса разработала. И некоторые, которые особенно способные, ее освоили. И как выяснилось, у тех, у кого она наиболее удачная, им в соревнованиях побеждать совершенно не обязательно. Главное – выйти на корт и правильную стойку перед телевизионной камерой занять.

– Потому женский теннис и опережает по популярности мужской, – подтвердил мою мысль Илюха.

– Вот и я по тому же теннисному пути со своими подопечными и пошел. Так что мы в основном и занимались разучиванием и постановкой этой позы. Сейчас опишу технологию. Из моих курсисток выстраивается очередь. Первая из очереди занимает середину корта и стоит, расслабленно оперевшись на ракетку, не зная, чего с ней делать и откуда чего ожидать. А тут незаметно подбираюсь я и бью ее сзади под коленки, так что она оседает в них немного. При этом я одновременно обхватываю ее рукой за живот и тут же вытягиваю его назад, но так, чтобы грудь, наоборот, двинулась максимально вперед. Вот так к нужной стойке ее и приноравливаю, формирую навык. Который в любом случае ей в жизни еще не раз пригодится.

– Молодец, молодец, – закивали головами мои слушатели. – Нужное, полезное дело затеял.

– А потом учу ее в такой позе еще пару раз невысоко подпрыгнуть и, главное, внимательно сконцентрироваться всеми органами чувств. Потому что подача соперника может начаться в любой момент. И надо быть всегда к ней готовой. А как курсистка достаточно сконцентрировалась, меняю ее на другую, даже если следующая уступает в спортивной одаренности предыдущей. Потому что для тенниса, как и для жизни в целом, мы все равны. И все в равной степени должны попробовать.

– Это точно, – добавил Инфант, о чем-то немного вздыхая.

– В общем, – заключил я, – они все очень довольны оказывались, и очередь с каждым занятием все росла и росла. А вместе с ней и слава обо мне. Добрая народная слава.

– И что, никто не обижался? – удивился Илюха. – Ну, что не одна она у тебя, а целая очередь? Которую ты, исходя из своих же слов, рукоприкладствовал поочередно.

– А чего им обижаться? Они ведь на приеме у врача не обижаются, что у того не только одна пациентка. Ну а насчет прикладства всякого разного… Знаете, друзья, какой я самый главный урок извлек?

Все насторожились, желая услышать про урок.

– Я понял, что ради игры в теннис женщина многое может простить. Тренеры – они ведь как те же врачи или, скажем, партнеры в балете – какие перед ними секреты? Никаких! Ни секретов, ни запретов. Потому что если она тебе доверилась в чем-то одном, то и во всем другом ей необходимо тебе доверять. Тут главное – начать с какого-то одного доверия, чтобы оно за собой все остальные потянуло. Вот они и доверяли мне беспредельно.

– Ну и как, научил ты их в теннис играть? – раздался следующий вопрос из зала.

– Знаете, – философски заметил я, – это смотря что под теннисом понимать. Там ведь куча всяких сложных технических трюков имеется. Конечно же, всех их передать своим ученицам я не смог, сам не очень умею, да и слишком много учениц оказалось в результате. Вот если бы индивидуальные занятия – тогда другое дело, а так пришлось только по азам пройтись, по базовой технике. Но некоторые в стойку стали вставать довольно-таки бойко, их даже особенно и переучивать не потребовалось, так, под коленки разок подтолкнуть, и достаточно. В общем, молодцы девчонки оказались.

– Ну а удары? – не отставали от меня с вопросами слушатели.

– Какие удары? – попросил уточнить я вопрос.

– Ну как? – уточнил один из присутствующих. – Удары по мячу. Справа, слева, плоский, подрезка, кросс, топ-спин, воллей при выходе к сетке. Много там разных примочек есть, если хочешь по мячику ударить.

Я неприязненно посмотрел на уточняющего. Им оказался Б. Бородов. А еще оказалось, что он про топ-спины знает. Где? Откуда? – непонятно. Но если ты такой эрудированный, нечего вопросы ненужные задавать – иди и сам поднимай общий теннисный уровень среди начинающих. Но я сдержался и не вступил в спор, а взамен сказал скорее примирительно:

– Да какие там мячики, Б. Б. Разве дело в мячиках? Ты как-то узко мыслишь, прямолинейно слишком. Спорт – он про братство и про желание стать лучше, симпатичнее духом и телом. А женский спорт, тем более массовый, он еще про что-то призрачное, ускользающее, что даже я, бывший женский тренер, до конца осознать не могу. А ты говоришь – мячики! Да у нас их и не было, по-моему. К чему они, когда столько времени на стойку уходило?

– Ну и при чем тут Жека? – пробился со своим вопросом Инфант.

– Действительно, при чем… – попытался вспомнить я. И вспомнил. – Ах, да. Вот я и говорю, стал я просто-напросто звездой среди местных женских сотрудниц, селебрити таким, если слово знаете. Меня в лицо узнавали, пальцами в спину показывали, а все потому, что я им всем правильную стойку устанавливал, особенно прогиб в спине. Хотя этот прогиб, знаете, для некоторых просто непосильным оказался. А ведь от него так много зависит в жизни…

– Это точно, – хором подхватили мои товарищи. Которые, как и любой более-менее подготовленный мужчина, прогиб в спине ценили высоко.

– И вот как-то я стою на лестничной площадке в перерыве своего рабочего, контрактного, высокооплаченного будня, стою, прикидываю, как затейливее сегодня вечером очередь из курсисток выстроить. Чтоб на всех хватило и никому обидно не было. И тут слышу, кто-то обращается ко мне приятным таким, девичьим голосом. Оборачиваюсь, смотрю – и в самом деле девушка передо мной стоит. Очень миловидная девушка, даже привлекательная, можно сказать. И особенно мне нравится, что веселая она и жизнерадостная, и это сразу по всему ее облику заметно и на тебя самого тут же заразительно перебрасывается. Харизмой такое называется. Вот и у девушки этой легкая, завлекающая харизма оказалась, по глазам ее сразу было видно – живым, лукавым, всегда смеющимся, да и по улыбке озорной, увлекающей за собой повсюду. И вообще, сразу понятно стало, что у тех счастливчиков, кто с ней рядом, – всегда должно быть прекрасное настроение, потому что энергия от нее такая вокруг разлетается, тоже легкая, практически воздушная, невесомая. А это редко, когда легкость пронизывает человека насквозь и распространяется на окружающих, и завлекает, и манит за собой. И если встретишь такое, то хватай тут же и не отпускай и береги как зеницу ока.

Тут Илюха с Инфантом закивали головами, соглашаясь. Потому что кто ж про легкость не согласится? Правда, Инфант тут же полез к нам за разъяснением двух незнакомых слов. Мол, кто такие «зеница» и «харизма». Он вообще нас часто как толковый словарь использовал, этот Инфант. Б. Бородова – как первый том, меня – как второй. И мы отзывались иногда, ну что поделаешь, если в детстве ему не повстречались многие разные слова. Главное, что жажда познания в нем сохранилась и даже с каждым годом все усиливалась и усиливалась. Да и познавать ему было легко, так как многое для него оказывалось впервой.

Хотя если говорить про «зеницу» откровенно, то с ней даже мы, я и Б. Бородов, как толковые словари сплоховали.

– Ну так вот, – продолжил я. – Значит, оборачиваюсь и вижу перед собой незнакомую девушку, невысокую, хрупкую даже, очень такую ладненькую. И она мне тут же говорит, смеясь прямо в меня своими развеселыми глазами.

«Я бы тоже, – говорит, – хотела у вас в группе в теннис поиграть. Потому что все говорят, здорово у вас там. Вы так умело под коленки всех бьете. Вроде бы все привыкли уже и ожидают даже, но каждый раз все равно неожиданно для многих получается. Некоторые говорят, что у них даже дыхание разом сбивается. Если бы, говорят, вы их за живот не придерживали, они и упасть могли бы».

Ну что сказать, конечно, приятно мне стало, что не зря я время свое людям добровольно посвящаю. Ценят меня люди.

«Ну да, методика у нас отработанная, – соглашаюсь я, размягчаясь прямо на глазах. – Так вы тоже приходите, рады будем вас видеть. Два раза в неделю. Ну-ка, покажите мне ваши «под коленки». Мне надо прикинуть, как под них подстраиваться удачнее».

Она кокетливо крутанулась на носочках на все триста шестьдесят градусов. Ну что сказать, под такие «под коленки» можно было пристроиться запросто. Более того, хотелось пристроиться, даже не терпелось.

«Да не знаю, получится ли у меня, не будет ли мне хвостик мешать», – отвечает она, а сама смеется своими глазами, просто заливается. И улыбкой лукавой, озорной тоже хохочет.

«Какой хвостик?» – не понимаю я.

«Ну как какой? Мой», – продолжает смеяться девушка.

«Да не нужен вам никакой хвостик, – успокаиваю я ее. – В теннис ракетками, по идее, играют, а не хвостиками. Но если у вас ракетки нет, то вы так приходите, потому что мы сейчас основную стойку разучиваем всей группой. Очень сложная стойка, не у всех получается с первого раза. Хотя попадаются, конечно, способные».

«Да нет, я не про ракетку, я вообще не про теннис. Я про хвостик», – навязчиво упирается девушка.

Я, конечно, ничего не понимаю, о чем ей и сообщаю. Впрочем, вполне деликатно, чтобы не повредить и без того, как мне кажется, болезненное девушкино воображение.

«Понимаете, – обращается она ко мне действительно доверительно. Действительно, как к доктору какому-нибудь семейному, личному. – Понимаете, хвостик у меня имеется. С детства он у меня растет. Небольшой, конечно, даже маленький, можно сказать. Вообще-то он мне не мешает совсем, даже наоборот… Но если что-нибудь уж слишком тесное, обтягивающее надену, шорты, например, или юбку узкую, тем более если короткую, то он выделяется немного. Не сильно, конечно, только контуры обрисовываются, но все равно неудобно, особенно если он вздрагивать вдруг вздумает. Глядишь, подумает еще кто-нибудь не то. Ну вы-то как мужчина должны понимать, как неловко себя можно почувствовать, когда через одежду выделяется».

Тут я пожал деликатно плечами, потому что как мужчина я неловкости от выделения через одежду контуров никогда не чувствовал. Но то ж я – грубый, поросший закостеневшей коростой мужик, а то хрупкая, наверняка тонкой душевной конструкции девушка. В принципе я мог ее понять. Практически всю мог. Всю – кроме хвостика.

«И где же он у вас?» – осторожно так, чтобы не растревожить ее, поинтересовался я.

«Да как же? – не поняла теперь она. – Где и у всех. Где хвостикам полагается быть – сзади, ну, ниже спины».

А сама смеется, и губками своими подвижными, и не менее подвижными глазками.

«Чего, правда?» – наконец доходит до меня.

«Ага», – подтверждает девушка, которая, как выяснилось потом, и оказалась Жекой.

– Ты чего, серьезно? Так это Жека была?! – удивился Инфант полной грудью. – Ни фига себе, какой неожиданный поворот! Никогда бы не подумал.

Я посмотрел на него. Посторонний наблюдатель, Илюха, например, мог бы запросто разглядеть в моем взгляде безмерное удивление и даже зависть. Вот надо же, столько по жизни пройти, вынести детство, отрочество как-никак пережить, а все равно остаться с таким чистым, ничем не потревоженным разумом… Может быть, действительно не надо ни телевизора смотреть, ни новостей слушать, ни книжек остросюжетных читать, особенно детективы. Может, тогда живой, реальный мир значительно чаще удивлять и радовать будет?

Я решил подумать об этом поглубже, но как-нибудь потом, позже. А сейчас пора было завершать историю про наше с Жекой знакомство.

– И знаете, – стал завершать я, – как-то я сразу поверил ей, хотя человеческих хвостиков никогда раньше не видел и даже не подозревал о их существовании.

«А можно будет посмотреть как-нибудь?» – спросил я, понимая, конечно, что перехожу грань первого знакомства. Хотя по тому, как она смеялась заразительно, не похоже было, что я заступил за грань уж очень непозволительно.

«Ну, может быть, как-нибудь, – ответила она, не скрывая своего веселья. И тут же перешла к делу: – Так как, можно, я в спортивных штанах на тренировку приду, в свободных, не сильно обтягивающих?»

«А вилять вы им умеете?» – задал я, все еще ошарашенный, самый главный вопрос.

«Умею, умею, – пообещала она мне в ответ. И тут же про свое: – Так можно в штанах?»

И я разрешил. А что мне еще было делать? Я, конечно, в вопросах дисциплины тренер принципиальный, но не до такой же абсурдной степени.

Тут я обвел взглядом аудиторию, которая просто замерла не дыша. Ни кашля, ни шороха, ни вздоха, которые обычно случаются в аудиториях. Лишь заметное сглатывание в горлах, которое им так и не удалось заглушить окончательно.

– Короче, у нее действительно оказался хвостик. Действительно небольшой, сантиметров четыре-пять, аккуратненький такой, и ничего на нем не растет. Вообще ничего, не единой волосинки. И она действительно умеет им вилять, особенно от радости, когда настроение хорошее и когда одежда не сдерживает. Ей на самом деле неудобно в плотной одежде. И вообще, с ним играться можно, особенно если руку подставлять, когда она им виляет. Щекотно очень и весело. И ей тоже весело, он вообще ей самой нравится, и любит она им помахивать, особенно по утрам вместо зарядки.

«Помашешь немного во все стороны, – говорила она мне откровенно, – и потом на целый день тонус поднимается».

Он вообще шел ей, хвостик этот. Да и сейчас, наверное, идет, я ведь про сейчас в таких деталях больше не знаю. Хотя куда ему деться, не оторвешь ведь. Да и зачем, если он только добавляет жизнерадостности в ее и так выразительной образ. Ну вы знаете ведь Жеку?

И они снова молча закивали головой: мол, знаем Жеку, может, не до таких мельчайших подробностей, но как товарища знаем хорошо. А потом Илюха оборвал паузу вопросом:

– А откуда он у нее взялся, хвостик этот? Не пришила ведь.

– С рождения, – доложил я. – Такой, знаешь, рудимент. Или атавизм, не знаю, что правильнее. Дополнительный тридцать четвертый или пятый позвонок, или какой там по номеру полагается? То есть ни у кого нет, а вот у нее с самого раннего детства образовался. Ну, в детстве, как она рассказывала, он совсем маленьким был, а с возрастом подрос немного вместе с остальным телом. Я даже медицинскую энциклопедию по этому поводу просматривал. Там так и написано, что редко такое излишество встречается. Хотя и неоднократно зарегистрировано наукой.

– Ни фига себе, как случается, – снова удивились Илюха с Инфантом и посмотрели на Жеку новыми глазами, когда она сначала позвонила в дверь, а потом прошла в комнату.

Ну разве можно смотреть на человека по-прежнему, особенно после того, как узнаешь, что у человека этого имеется хвостик под свободной и не стягивающей одеждой. Меняет хвостик общее представление о человеке, как ни старайся ты относиться к нему по-прежнему объективно.

Глава 6

За двое суток и двадцать часов до кульминации

– Что вы тут сидите так неприкаянно? – спросила Женька и грохнула на журнальный столик полторы бутылки сухого вина. Одну целую, а другую наполовину отпитую. И они обе, даже та, что отпитая, оказались весьма кстати, потому что в Инфантовой квартире иногда появлялись загвоздки с бутылками. А все оттого, что мы слишком часто заходили к нему в гости и он не успевал своевременно пополнять запасы.

– Откуда дровишки, Жека? В смысле, сушняк откуда? – поинтересовался я. – Уже не отец ли рубит?

– Отец как раз, слышишь, ничего не рубит. Хотя я, как видите, отвожу, – ответила она своей некрасовской строчкой на мою некрасовскую строчку. А потом пояснила: – Да этот, малахольный, с которым у меня конфуз вышел, их нарубил. Думал, наверное, что я как выпью, так сразу неразборчивой стану. Ну, знаете, такой про женщин стереотип бытует. А у меня как раз все наоборот, я как вина пригублю, так во мне все чувства и восприятия чутче и обостреннее делаются. И если мне кто-то на трезвое восприятие не пришелся, то на подвыпившее у меня вообще никакого шанса нет. Заранее знаю, не получится у меня, и все тут.

Тут мы все снова переглянулись, но беспокоить Жеку новыми расспросами про «не получится» не стали. Взамен мы спросили совсем про другое:

– Так что, выходит… Выходит, что мы столько вкусной жидкости понапрасну израсходовали, подливая многим женщинам для раскачки? Выходит, опьянение их только от нас отваживало, что ли? А мы-то думали как раз наоборот, мы думали, что с вами то же самое, что и с нами, мужиками, происходит.

– Да нет же, – пояснила Жека. – Вино, оно только обостряет, и если тебе, например, кто-то нравится, то оно лишь на пользу всем. Потому что, после того как выпьешь, симпатии в тебе только разовьются. А вот когда ты не уверена до конца, боишься, что не подойдет, тогда лучше вообще не пить. Я и не стала бы, но он все настаивал, давай да давай расслабимся… Ну вот и расслабились – он хрен знает где сейчас, а я с бутылками у вас.

– Что не так уж и плохо, – пожал плечами Илюха и начал разливать. – На фиг он нам здесь нужен, чувак твой малахольный. А вот бутылки в самый раз оказались.

– Ну да, может, так и правильней, – заметила Жека философски и поудобнее устроилась на диване. – Так зачем вы звали меня?

– Дело есть, – толково объяснил я. – Видишь ли, нам надо к изнасилованию подготовиться, а для этого заранее отрепетировать его на ком-то. Вот ты в кандидатки первым номером и попала. Ты как?

– Я согласна, – мгновенно отреагировала Жека.

А как могло быть иначе? Мы же только проверенных товарищей к проекту подключаем.

– Только проясните, – попросила она вскоре. – Первое: кто именно насильничать будет?

– Мы и будем, – ответил за меня Илюха, и Жека покатилась по дивану. Сначала со смеху покатилась, а потом от хохота.

– Вы… насиловать… – И она вытащила свой палец и навела его на Илюху. – Ты насиловать… – не могла остановиться она. – Да из тебя насильник… – После каждого слова она заходилась новым приступом, да так заразительно, что на нас тоже начало перекидываться. – Как из меня Марлон Брандо какой-нибудь. – И она свалилась с дивана.

Теперь нам тоже стало смешно, потому что такая асимметричная ассоциация нашей Жеки с чужим американским актером никогда нам в голову не приходила. Особенно мне, хотя когда-то раньше я находил для нее немало асимметричных ассоциаций.

– Кто она такая, Марлена из Бордо? – тут же уцепился за незнакомое название Инфант. А потом посмотрел на бутылку красного. – Это что – там, где вино делают?

– Да нет, так артиста одного звали, он помер давно, – пояснила сквозь смех иностранное имя Жека, и Инфант от имени тут же отцепился.

Мы посидели, разлили снова, отглотнули, подождали, пока она отойдет от смешного своего приступа, пока снова не станет дееспособной. И она отошла и снова уселась на диван.

– Вопрос второй… правильно… ли… я… поняла… – Ей после каждого слова приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. – Меня вы насиловать не будете? Или будете?

– Нет, – пообещал я, – мы вообще никого не будем.

– Так я и думала, – сказала она, похоже, разочарованно.

– Смотри, – начал я, – тут дело вот в чем…

И кратенько пояснил общую задачу и общее решение про Инфанта, про его девушку, про «не дает», ну и прочее. На самом деле вкратце пояснил, минут за пять, на протяжении которых Жека все время сбивала меня своим смехом. И тем не менее проблему «не дает» она сразу оценила и прониклась ею, особенно применительно к Инфанту.

– Ты только ей пить не давай никогда. И самое главное перед… – сначала посоветовала ему Жека, а потом спросила, ежась от нескрываемого удовольствия: – Кто это все придумал?

– Да вот мы и придумали, – сознались мы. – Прямо вот здесь, прямо вот сейчас.

– Ну вы, ребята, даете, – похвалила нас Жека. – Нескучно вам жить, похоже. Да не только вам, вокруг вас тоже нескучно. Ну так где и когда действие происходить будет? – спросила она снова, уточняя.

– Завтра получите текст и расписанные мизансцены, – пояснил я. – Выучите за ночь. А послезавтра в шесть я буду вас ждать у метро «Сокольники». Там в парке и отрепетируем по-настоящему.

Мы откупорили закупоренную бутылку и разлили ее тоже. Про Инфанта с его не дающей ему девушкой было в общих чертах понятно, пора было переходить к новой теме. И потому я, скорее для поддержания разговора, спросил:

– Ты почему, Жек, про своего отца сказала, что он не рубит? Я ведь с ним знаком, он производит впечатление вполне рубящего человека. Кроликов он ведь нарубил небось целую кучу. Кстати, как они, кролики? Приплод дают? Надои повышают?

– Да кто их знает, – откликнулась Жека. – Я в отцовское животноводство не вмешиваюсь.

– Какое животноводство? Какие кролики? – выпучился на Евгению Инфант, подозревая, по-видимому, что у темы про Жекин хвостик существует продолжение в виде кроликов и общего животноводства.

– Да, – ответил я за девушку, хотя она сама за себя могла не хуже ответить. – У нее, – я указал на «нее», – родители биологи, титулованные какие-то. Папка, как ты, Б.Б., на меньше доктора не тянет, да и мамаша тоже не… – Я задумался про мамашу и придумал: – …Не лаптем щи хлебает.

– Не, – согласилась Жека, сибаритствуя в свое удовольствие на диване со стаканом красного. – Совсем не лаптем. Да и не щи. Да и не хлебает. А медленно так, со вкусом.

– Ты почему, – обратился я к ней, – сама-то наукой пренебрегла? В рекламу зачем-то подалась. Тем более в пошлую, телевизионную. Ну придумываешь ты свои ролики, ну пусть даже смешные они, но кому от них польза? А вот наука, соединенная с сельским хозяйством…

– Да ладно, – огрызнулась Женька, но совсем безобидно, – на себя лучше посмотри.

И я посмотрел и ничего особенного не увидел.

– Хорошо, – согласился я. – Вернемся к родителям. В общем, они, будучи людьми еще достаточно нестарыми, решили всю эту биологию в свои собственные руки прибрать, чтобы экспериментировать на ней по своему усмотрению. У вас там что, дача? – спросил я дочку кроликоведов.

– Не дача, а дом в деревне. Но большой дом.

– Да, да, – подтвердил я. – Дом большой плюс постройки на участке для подсобного хозяйства. В общем, они там стали кроликов разводить. Давно уже, несколько лет как. Так как там их кроличья ферма, процветает?

– Нормально, – ответила Жека. – Тушки, шкурки – производство, одним словом, вся деревня участвует. Они расширились и что-то типа колхоза организовали. Под своим, конечно, научным руководством. Жутко подняли народное деревенское благосостояние, не говоря уже про свое. Ну и мое тоже немного приподнимают.

– Вот, – сказал я поучительно, обращаясь в основном к Инфанту, – видите, как все хорошо выходит, когда с умом. – А потом снова к Жеке: – А папка как – все меня небось недобрым словом вспоминает? Во сне небось моим именем бредит?

– Да нет, – отмахнулась девушка, – он отходчивый и не злопамятный. И вообще ему кролики важнее каких-то там… – И она намекнула на меня.

– А что случилось-то? – поинтересовался Илюха, который не был ни биологом, ни кроликов никогда не разводил. За всю свою жизнь так ни одного и не развел. Я даже не уверен, что он повышал чей-то жизненный уровень, хотя целыми днями участвовал в своей экономической науке.

– Да, – отмахнулся я, – история одна щекотливая.

– Он тебя защекотал, что ли? – всплыл Инфант, который вообще с Жекиным появлением сразу взбодрился, приподнялся духом и стал приноравливаться к жизни. Вот как новость про хвостики, растущие у девушек сзади, влияет на парней. На всех, даже доселе унылых.

– Давай-давай, рассказывай, – приободрил меня Илюха.

Я посмотрел на Жеку.

– Евгения, – проронил я, – я-то не против с товарищами поделиться. Все от тебя зависит, твоя честь в этой истории, сама знаешь, довольно сильно замешана. Девичья честь. Но если ты за нее не опасаешься, то я могу рассказать. А если не хочешь, то и не буду. В общем, сама решай.

– Да ладно, чего там, давай чеши языком, повесели всех напоследок. Ведь кто знает, может быть, после скорой попытки изнасилования вам так вольно посидеть, поболтать больше и не придется. То есть посидеть-то, возможно, и придется, но только в разных камерах. Потому что подельников в одну камеру не сажают.

– Ты чего говоришь такое?! – накинулись мы на нее.

А зря накинулись, нам бы прислушаться к умной Жеке, заново взвесить шансы, подумать о всех возможных последствиях… Но мы не подумали, не взвесили, мы всегда безалаберными в таких делах были. И как показали последующие события, совершенно напрасно.

– К тому же моя честь тренированная, – продолжила Жека. – Она и не такое выдерживала. Как бы ее ни пятнали, ни пытались замарать, она, как жена Цезаря, в любом случае вне подозрения.

– Итак, – начал я, стараясь эпически, – мне потребуется перенести вас, друзья, года на три назад, когда сил у меня было еще немерено, да и желаний невпроворот. На это счастливое время и выпал наш роман вот с этой самой симпатичной девушкой. – И я указал на Жеку. – Хороший выдался роман, искренний, сексуальный. А главное, что в результате перешел он в тесную и надежную бессексуальную дружбу, в которой и пребываем мы благополучно до сих пор. Такие переходы редко встречаются, и потому когда встречаются, то ценить их надо и лелеять. Так как если удалось отношениям пережить кончину сексуальных будней и удержаться при этом без обид и взаимных претензий, то выходят они из этого горнила закаленными, как дамасская сталь.

– Какая? – поинтересовался Инфант.

– Дамасская, – повторил я, – город такой есть. Далеко отсюда.

– Там сталевары живут? Сталь варят? – снова спросил пытливый Инфант, который в связи с необразованным детством все впитывал и впитывал, чтобы хоть как-то восполнить свои пробелы. Которые в принципе восполнить было невозможно.

– Да многое они там варят, особенно в последнее время, – ответил я расплывчато. – Хотя ты бы лучше, Инфант, вместо того, чтобы географией так пристально интересоваться, лучше бы поинтересовался девушками. Девушки для тебя сейчас важнее географии.

– А я интересуюсь. Уже целых двадцать восемь дней, – попытался продолжить диалог Инфант, но никто ему не позволил.

– Так вот, Жека в то время проживала еще в родительских своих пенатах недалеко от станции метро «Академическая», и порой, когда я слишком поздно у нее засиживался, я оставался на ночь, и даже на утро, и даже на начало полдня. Завтракал там на кухне в одиночестве, кофе распивал, в окошко на играющих в песочнице деток поглядывал. Дело в том, что Жека тогда уже в рекламе работала, а рабочая дисциплина, когда дело о деньгах заходит, строгая и требовала от нее являться на работу ровно к девяти как штык. А вот от меня никто ничего не требовал – ни к девяти, ни к десяти, даже к одиннадцати не часто звали. Да и вообще у меня с работой, с той, которая методичного присутствия на службе требует, всегда несогласованность выходила.

К тому же кому охота рано на работу, особенно если поздно засиделся у девушки, с которой у тебя недвусмысленные физиологические отношения? Бурные порой, несмотря на подступающее утро. Я вообще удивляюсь, насколько у женщин чувство долга сильнее нашего развито, особенно по отношению к работе и прочим бытовым обязанностям. Как они ухитряются так – и в секс с головой погрузиться, и при этом о всяких несущественных мелочах не забывать, типа времени прихода на работу. Вот мы, например, если в секс погружаемся, даже если не полностью, не с головой, а только по грудь, для нас все равно тогда все остальное – весь этот параллельный мир – сразу побоку медленно проплывать начинает. И мы его только по общим очертаниям успеваем различать. А вот они, женщины, все равно ни одну деталь мимо не пропускают. Как они так ухитряются? Ну я понимаю, если бы они в сексуальном процессе сачковали, только вид бы делали, что он их по-настоящему интересует. А то ведь не сачкуют, я вглядывался, многие с душой ему отдаются.

– Ну да, даже опыты такие научные проводили, – согласился Илюха, который в силу своего профессорства про науку мог кое-что порассказать. – Там мимо двух трахающихся кошек мышку бегущую пускали. Так вот котик никогда на мышку не отвлекался и не прерывал любовного процесса. А вот кошечка отталкивала партнера и ни разу не дала мышке улизнуть. И только потом с мышкой в зубах готова была возобновить откровенные отношения с так и не врубившимся ни во что, по-прежнему мурлыкающим котом.

– Неужели в науке такие опыты проводятся? – искренне удивился Инфант, который к научному миру всегда относился нереалистично возвышенно.

– У нас в науке еще и не такое проводят. Ты бы знал, какие они опыты в экономике ставят, – заверил его Илюха.

– Чего, тоже на трахающихся кошках? – снова изумился легковерный Инфант. – Или, как в медицине, на мышах?

– Ну, что-то вроде того, – уклонился от откровенного ответа Илюха и увел Инфанта в сторону от экономической темы. – А о чем кошачье поведение говорит исследователям? Да о том, что женщины выживают лучше. Они и к сексуальному удовольствию, и к воспроизведению потомства, и к одновременной добыче пищи постоянно готовы. А мы плохо выживаем, мы только что-то одно осилить можем – или пищу добывать, или потрахаться. Да и то нам перерыв нужен между первым и вторым. Ну а то, что мы не осиливаем, мы теряем скоро.

– Да, – согласилась Жека, – это правда, вы плохо подготовлены к выживанию. Поэтому мы и стараемся ради вас, порой не жалея себя.

Тут все мы вздохнули и полностью согласились с Жекой.

– Ну и чего там у тебя дальше случилось? – запросил продолжения рассказа Илюха.

И я продолжил:

– Так вот, Жека вставала рано, когда я еще видел лучшие свои сны, и тихонечко шла на кухню кофейком утренним взбодриться. А еще через десять минут она на цыпочках подкрадывалась ко мне и целовала меня куда-нибудь в периметр лица. Такое вот нежное прощание перед дневной разлукой. И хотя я по утрам сплю особенно глубоко, но трепетное касание ее губ явно добавляло радости моим ярким предрассветным сновидениям. И там, у себя во сне, я понимал – вот он, мой долгожданный, утренний поцелуй.

На этих словах я прервал повествование и посмотрел на Жеку.

– Я не слишком ностальгирую? Накал романтического повествования тебя не смущает? Сердечная мышца не свербит от недавней памяти?

Но Жека лишь улыбнулась своими мечтательными загадочными губами, а потом ими же, губами, послала мне через кофейный столик поцелуй. Впрочем, теперь только воздушный. В общем, я так ничего и не понял.

– И тем не менее не все у нас гладко выходило, – продолжил я. – Дело в том, что все кровати в трехкомнатной Женькиной квартире были односпальные. Даже родительские. И расставлены друг от друга на некотором расстоянии. Почему так с родителями произошло? – не спрашивайте меня, не знаю. Да и не важно, мало ли у кого какие сексуальные причуды с годами совместной жизни вырабатываются. Короче, факт тот, что на находящихся в доме постельках двум взрослым существам – мужчине и женщине – было не уместиться. То есть можно было, но очень тесно и скрюченно.

– А как же вы… – начал было Инфант, но я его прервал:

– На время любовного угара такое даже неплохо, когда некуда тебе отстраниться. И скрюченность тоже не мешает, даже способствует в некоторых ситуациях. Так что в угаре мы никогда на узость не жаловались. Ни друг другу, ни знакомым. Более того, когда мы затихали, обессиленные, то так не хотелось расставаться, так плотно стягивались мы телами, что снова не замечали узости. Да и потом, когда Морфей накрывал нас с головой вместе с рассветом…

Тут я заметил, что Инфант снова приоткрыл свой зубастый рот.

– Про Морфея потом объясню, – опередил я его. – Так вот, даже когда засыпали мы, то засыпали в удобстве, потому что какое другое тебе удобство требуется, кроме тепла любимого человека рядом?

– Действительно, – синхронно закивали головами слушатели.