У тебя все получится, дорогая моя Мартен-Люган Аньес
Он взглянул на меня через плечо.
– Ты провернула это за моей спиной, как тогда за спиной родителей, и говоришь, что не хочешь детей. Как это понимать?
Я тоже села на кровати.
– Мне уже не пятнадцать лет, и нечего сравнивать сегодняшнюю ситуацию с тем, что было десять лет назад. И я никогда не говорила, будто не хочу детей, но потерпи чуть-чуть. Я потратила десять лет жизни, поддерживая тебя, пока ты учился и строил свою карьеру в клинике, а теперь прошу тебя дать мне всего полгода.
– Что это за курсы? Расскажи.
Я рассказала. Объяснила, почему это так круто. Несколько дней назад я совершенно случайно забрела на сайт, где сообщалось о частных, но при этом совсем не дорогих курсах. Государственного финансирования у них нет, деньги вкладывает какой-то не афиширующий себя благотворитель. Моих скромных накоплений хватит, чтобы оплатить учебу. Я успокоила его, подчеркнув, что не стану покушаться на семейный бюджет. Я рассказала, что занятия ведут профессионалы из известных модных домов и даже модельеры высокого уровня.
– Если уж рисковать, то идти до конца, – сказала я в заключение.
– Звучит соблазнительно, но в эту школу наверняка будет серьезный отбор!
– Я должна что-нибудь сшить, не важно что, и написать, почему я хочу поступить и как я представляю себе работу в индустрии моды.
Он погрузился в молчание. Он должен был понять, что я полна решимости, поэтому я добавила:
– Для меня это последняя возможность осуществить свою мечту. Через десять или пятнадцать лет уже не будет смысла пытаться. Как сочетать учебу и воспитание детей? А работу в банке я ненавижу, мне там скучно, у меня портится характер, я просто не я, и тебе это хорошо известно. Ты же хочешь иметь профессиональную жизнь, раскрывающую твой потенциал? Вот и я тоже хочу.
– Ну и ну, – покачал он головой. – Послушай, я устал, и завтра мне рано вставать.
Он снова лег и выключил свет, я свернулась калачиком. Вскоре Пьер захрапел. А меня ждала бессонная ночь…
Я почти не спала. Пьер был в душе, я встала и пошла готовить завтрак. Он появился на кухне, молча налил чашку кофе, встал у окна и смотрел в сад. Я тоже молчала, остерегаясь сказать что-то не то. Потом он заговорил:
– Я тут подумал…
– Да?
Он повернулся и подошел ко мне. Я осталась сидеть и подняла на него взгляд.
– Ладно, становись модельером.
Я широко раскрыла глаза и собралась улыбнуться.
– Но есть одно условие, – добавил он. – Сразу после учебы мы делаем ребенка. И никаких мастерских или магазинчиков. У нас достаточно большой дом. Можешь устроиться на чердаке, ты ведь и так уже там шьешь, вот и продолжай. И одновременно будешь заниматься детьми.
Мяч перешел на мою половину поля. Я встала:
– Конечно, меня это устраивает. Спасибо.
Вот и все, что я сумела выдавить. Он вздохнул и отнес пустую чашку в раковину.
– Я пошел. До вечера.
Положенные дни перед увольнением отрабатывать не пришлось, и в конце недели я окончательно распрощалась с банком. Назавтра, ощущая себя боксером, готовым к выходу на ринг, я взялась за дело. Поднялась на чердак, расчихалась от пыли, подошла к машинке и сняла с нее чехол. Я и моя швейная машинка… Между нами такая же связь, как между музыкантом и его инструментом. Мое пианино, моя гитара – это мой “Зингер”. Сегодняшняя ставка слишком велика, и я рассчитывала на него. Машинка работает как часы, так что все в порядке. У меня вспотели ладони и заколотилось сердце. Я не имею права на ошибку. Я уже обдумала, что сошью на конкурс. Набросала эскиз двуцветного, черного с бирюзовым, платья в стилистике Андре Куррежа, с круглым воротником, подчеркнутым отстрочкой, короткими рукавами и хлястиком.
Все готово, нога на педали, ткань в руках. Первый шаг: включить машинку. Лампочка загорелась. Второй шаг: проверить шпульку. На месте и с заправленной ниткой. Третий шаг: разгладить ткань под иглой и опустить лапку. Все идет как по маслу. Итак, я начинаю. Нога мягко давит на педаль, по чердаку разносится характерное постукивание швейной машинки. Руки уверенно держат будущее платье, протягивая его вперед. Я, как завороженная, смотрю на иглу, которая четко входит в ткань и выходит из нее, укладывая идеально ровные стежки.
Работа над текстом заявления не вызвала у меня такого прилива эмоций. А ведь я посвятила ей целых три дня и, к собственному удивлению, испытала при этом определенное удовольствие. Впервые в жизни у меня появилась возможность выразить свою любовь, свою страсть к шитью.
Когда все было готово, я отправила бандероль по почте.
Делиться своими успехами с Пьером я остерегалась. Он делал вид, что интересуется тем, как продвигается мой проект, но я ему больше не верила. И тем не менее я не позволяла себе никаких упреков. Если он возвращался рано – а это случалось редко, – я встречала его улыбкой. Это было не трудно – я чувствовала, что освободилась, вновь обрела энергию, которой мне уже давно недоставало, и надеялась, что он это оценит. Я ждала ответа в состоянии парализующего страха, но довольно успешно скрывала это. Две последние недели я почти не шила и целыми днями караулила почтальона. Я проводила больше времени в саду, чем дома. Утром я по десять, по двадцать раз выходила проверить, не пришел ли он. На эти курсы я поставила все. Не слишком ли дерзко? Если мне откажут, моя мечта развеется как дым. Второй попытки Пьер мне не даст, и я прекращу принимать противозачаточные таблетки.
Почтальон протянул конверт – вердикт, которого я так ждала каждый день. Я лихорадочно его разорвала. Закрыв глаза, вынула письмо. Глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз подряд. Краткий и исчерпывающий ответ был написан черной тушью от руки элегантным почерком на простой карточке кремового цвета:
Жду вас 10 января в ателье.
Я вприпрыжку носилась по дому, издавая вопли радости. Потом на меня напал безумный, неуправляемый хохот. И вдруг я застыла, вспомнив об одной отнюдь не маловажной детали: школа находится в Париже, от нас около трех часов езды на поезде.
– Париж – не ближний свет, – произнес Пьер.
– Ты прав.
Я сидела подогнув ноги на диване рядом с ним. Он был сосредоточен и внимательно меня слушал.
– Когда начинаются занятия?
– Через месяц.
– И что ты об этом думаешь? Действительно хочешь поехать?
– Это же всего на полгода, совсем не долго. Уже в июле я вернусь. Мне безумно повезло, что меня туда приняли.
Я снова попросила его отпустить меня. Он помолчал, глядя мне в глаза, потом встал.
– Где ты будешь жить? Ты же никого не знаешь!
– Найду маленькую студию. Он закатил глаза:
– И ты полагаешь, что я смогу не волноваться?
– Я буду приезжать каждые выходные. Он расхаживал по гостиной.
– Или не будешь. Работа, задания… Дом без тебя опустеет.
– А ты подумай о преимуществах: сможешь торчать в клинике, сколько захочешь, причем без всякого риска увидеть вечером мою недовольную физиономию.
Он на мгновение задумался, а затем улыбнулся. Кажется, я выдвинула убойный аргумент.
– И я смогу столько всего тебе рассказать. Наконец-то ты узнаешь, как хорошо, когда жена счастлива и довольна своей работой.
Не отрывая от меня взгляда, он снова сел рядом и обнял меня:
– Мне будет тебя не хватать.
Все оказалось едва ли не слишком просто. Во всяком случае, слишком прекрасно, чтобы быть правдой.
– И мне тебя, – ответила я. – Но ты сможешь иногда приезжать ко мне, и мы будем устраивать романтические парижские вечера и уикенды.
– Посмотрим.
Пока мы готовились к праздникам, декабрь промчался, как болид по трассе. Я удивила Пьера, безропотно согласившись помочь свекрови в подготовке рождественского ужина. К его великой радости, я еще и пригласила всех друзей на встречу Нового года, которую сама организовала. Родители Пьера и все наши гости заметили, что я проявила невиданную доселе активность. Однако это не помешало им скептически отнестись к моей затее: “Зачем ты в это ввязываешься?” – повторяли они. Думаю, больше всего они недоумевали, как я смогу расставаться с Пьером каждую неделю. Во всех разговорах на эту тему он сохранял нейтралитет.
А мои родители – это вообще особая история. После того ужасного воскресенья я порвала с ними всякие отношения. Братья время от времени звонили, но все разговоры заканчивались стычками. Они не понимали, почему я не могу простить отца с матерью. Считали, что я развалила семью, что это я во всем виновата. Когда они заявили, что от меня одни неприятности, я предложила им не утруждать себя и больше не звонить. Но особенно меня раздражала реакция Пьера. Он играл роль связного между мной и моей семьей. Согласился снова с ними общаться. Я точно знала, что они постоянно перезваниваются. Он даже готов был принять приглашение на баранью ногу без меня. “Чтобы разрядить атмосферу, – оправдывался он. – И к тому же, – добавлял он с иронией, – ты же все равно в конце концов добилась своего”.
За неделю до отъезда в Париж я потеряла аппетит и приобрела бессонницу – несколько раз за ночь внезапно просыпалась и прижималась к Пьеру, пытаясь снова заснуть. Я пробовала шить, но у меня ничего не получалось, точнее, получалось нечто бесформенное, или машинка заедала, или рвалась выкройка. Свекровь со свекром решили поучаствовать в моем начинании: договорились со знакомой супружеской парой, и те взяли меня под опеку и сдали мне крохотную квартирку рядом с площадью Бастилии. Я никак не могла сложить вещи: как только я пыталась решить, что брать, меня охватывала паника.
Я не рискнула попросить Пьера взять неделю отпуска и теперь жалела об этом. И вот вечером я сделала то, чего не делала никогда, – пошла в клинику, чтобы встретить его после работы. Секретарша отнеслась ко мне со всем уважением, полагающимся супруге доктора, и сообщила, что у него пациент. Я осталась ждать в приемной.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он, выйдя из кабинета через несколько минут.
Услышав его голос, я встала.
– Захотелось повидаться с тобой.
– Пошли.
Как всегда, на работе он сохранял между нами некоторую дистанцию.
– Надо было предупредить, – произнес он, отпирая дверь ординаторской. – Но ничего, тебе повезло, я уже закончил.
– Вот и хорошо, воспользуемся свободным вечером.
Я опустила глаза.
– Что-то не так?
– Нет! Просто я поняла, во что ввязалась.
Он снял халат и спрятал в шкаф лежавшие на столе истории болезни. Я тяжело вздохнула.
– Боюсь оказаться не на высоте. Возможно, в конце концов правы мои родители: шитье – это хобби и у меня не тот талант, чтобы сделать его профессией.
– Послушай, ты ведь как раз и едешь туда, чтобы выяснить, на что способна, это своего рода тест, и если поймешь, что у тебя не получается, переключишься на что-то другое. По крайней мере, не будешь переживать, что упустила шанс. В случае провала никто не станет тебя упрекать, я-то уж точно не буду.
Он обнял меня:
– Что-то еще, Ирис?
– Меня пугает сама мысль, что я не буду видеть тебя каждый день. Мы же никогда не разлучались. Как мы с этим справимся?
Он пожал плечами и погладил меня по спине.
– Ты сама говорила, что это ненадолго, ерунда, всего лишь каких-то полгода. Недели будут пролетать быстро, вот увидишь. Пошли?
Он надел пальто, распахнул передо мной дверь и увлек в лабиринт коридоров. Я чувствовала, что он на меня смотрит. Хотела улыбнуться, изобразить энтузиазм, но думала только о предстоящей разлуке. Когда мы пришли на стоянку, Пьер взял меня за руку.
– Погоди, я кое-что забыл, стой здесь, я сейчас вернусь.
И он побежал в клинику.
Через десять минут он вернулся, улыбаясь во весь рот.
– Все в порядке, ты все уладил?
– Пришлось побороться, но я своего добился.
Я нахмурилась.
– Я отменил на конец недели все приемы после восемнадцати часов.
– У тебя не будет проблем?
– Не беспокойся.
Я бросилась к нему, он крепко прижал меня к себе.
Выезд на кольцевую автостраду ознаменовался сменой атмосферы. Она резко сгустилась, стала тяжелой, хотя до этого момента все шло хорошо. Пьер окончательно замолчал, когда искал место для парковки на улице, где я буду жить. Когда же мы вошли в мою студию, я тоже перестала пытаться поддерживать разговор. Он положил чемоданы на кровать и быстро прошелся по помещению. Выглянул в окно, проверил замок входной двери, сунул голову в ванную, включил электрические конфорки в кухонном уголке, открыл холодильник и понюхал…
– Да все в порядке, Пьер!
– Вижу. Ты не разберешь чемоданы?
– Разберу после твоего отъезда, все-таки какое-то занятие, боюсь, мне будет трудно уснуть.
Я подошла к нему совсем близко, положила голову ему на грудь.
– Пойдем поужинаем перед твоим отъездом.
Поковырявшись в тарелке, я отставила ее в сторону – кусок не лез в горло. Пьер сделал то же самое. Он заказал кофе, попросил принести счет и погрузился в созерцание улицы. Я молчала – знала, что, стоит мне открыть рот, и я сорвусь.
– Как странно, что мы здесь, – произнес он, не глядя на меня.
Я схватила его руку, он повернулся ко мне.
– Надо идти… Мне пора возвращаться…
Когда мы подошли к дому, он обнял меня.
– Будь повнимательнее в дороге!
– Ох, не нравится мне, что ты остаешься одна.
– А что со мной может случиться?
– Нарвешься на хулигана, какой-нибудь несчастный случай… Будь осторожна, пожалуйста.
– Обещаю. – Я подняла голову. – Но это и к тебе относится. Не угробляйся на работе под тем предлогом, что меня нет рядом и некому тебя пилить.
Он взял мое лицо в ладони, откинул волосы со лба.
– Ты знаешь, я не слишком поддерживал твою затею, но хочу, чтобы ты знала: я горжусь тобой, можешь не сомневаться.
Наконец-то я стала ему интересна.
– Обними меня покрепче.
Мы долго стояли, не в силах оторваться друг от друга. Я целовала его щеки, губы, наконец-то дала волю слезам. Пьер вытер мое мокрое лицо и медленно коснулся моих губ. Его поцелуй стал крепче, а потом он осторожно отстранился:
– Я тебя люблю.
Я не слышала этого много месяцев.
– Я тебя тоже люблю.
Последний поцелуй – и он меня отпустил.
– Теперь иди.
– Я позвоню тебе завтра, как только смогу.
Я открыла дверь, Пьер развернулся и пошел прочь. Через несколько шагов он остановился, глянул на меня, улыбнулся и рукой показал, чтобы я заходила в дом. Я послушалась. Проходя через внутренний дворик к своей лестнице, я подумала, что он впервые возвращается в наш пустой дом без меня. Но быть может, это расставание сблизит нас, оживит угасающий огонь?
Дважды повернув ключ в двери своей студии, я села на кровать и огляделась вокруг. В тридцать один год мне придется привыкать к студенческой квартирке. И я очень надеялась, что на выходных мне не будет казаться, будто я приехала в родительский дом только для того, чтобы постирать белье. Отныне в будни моя среда обитания будет ограничена двадцатью квадратными метрами. Не могу сказать, чтобы комната была грязной или обшарпанной, все было чисто и аккуратно. В любом случае что уж привередничать, если это жилье досталось мне бесплатно. Едва ли не впервые в жизни я пожалела об отсутствии телевизора. Обычно я его никогда не смотрю, но сейчас подумала, что в одинокие вечера он бы мог составить мне компанию. Не слишком ли много надежд я вкладывала в это обучение, не грешила ли избытком веры в свои возможности?
Глава третья
Я ощущала в животе ком размером с хороший пушечный снаряд, ладони у меня были влажными, а ноги подгибались. Знакомство с новым местом работы не придало мне уверенности. Я стояла перед зданием османовской архитектуры недалеко от церкви Мадлен. Сегодня, 10 января, начиналась моя учеба, и меня ждали. А что, если я не потяну? Окажусь не на своем месте? Мой единственный шанс осуществить свою мечту вдруг показался мне таким хрупким! Я постаралась собраться с духом: встряхнулась и двинулась к входной двери впечатляющих размеров. Не успела я ее толкнуть, как она открылась и на улицу вышли двое мужчин с серьезными лицами, в костюмах с галстуком и кейсами в руке. Они не обратили на меня внимания и, продолжая разговор, сели на заднее сиденье большого черного седана, который тут же тронулся. Я вошла в роскошный холл с покрытой красным паласом лестницей, деревянными панелями на стенах, позолотой и живыми растениями, не говоря уж о швейцарской. Ни одного почтового ящика. Только таблички на стене. Capital Risk Development, это не мое, J. Investissements, тоже не мое, G&M Associs, опять не то. Ателье, третий этаж. Вот то, что надо.
В лифте я встретилась глазами с отражением в зеркале и испугалась своего вида. Под глазами черные круги, бледная как смерть. На площадке третьего этажа имелась единственная двустворчатая дверь. Я позвонила. Открыла женщина.
– Ирис, полагаю, – произнесла она низким чарующим голосом.
– Да, здравствуйте.
– Я Марта. Я вас ждала. Входите.
Это была женщина лет шестидесяти или чуть больше, редкостной красоты и элегантности, как бы пришедшая из другого времени. Каштановые волосы, постриженные в каре, были завиты и покрыты лаком, но при этом выглядели абсолютно естественными, и это было очень красиво. Глаза цвета лесного ореха и ярко-красный крупный рот придавали дополнительное сияние фарфоровой белизне кожи. Идя за ней по коридору, я любовалась ее походкой манекенщицы: голова высоко поднята, спина прямая, плечи отведены назад. На ней были туфли на высоких шпильках, стройную фигуру обволакивало темное воздушное платье.
– Сейчас я познакомлю вас с ателье.
Широким жестом она пригласила меня войти. За большой стеклянной дверью передо мной открылось помещение, которое когда-то, вероятно, было залом для приемов. Паркет тяжело трещал под моими шагами, тогда как шпильки женщины лишь легонько постукивали по нему. В комнате сохранился мраморный камин, над которым висело большое зеркало. На мгновение мое внимание привлекла потолочная лепнина. На рабочих столах стояло с десяток профессиональных швейных машин. Рядом с каждым столом – деревянный манекен. Свет заливал все пространство, проникая через многочисленные окна. Когда стемнеет, включится огромная люстра. Хозяйка сделала знак следовать за ней.
– Здесь у нас примерочные.
Я вытаращила глаза. Большие занавеси из черного бархата разделяли кабины, одна из стен была целиком покрыта зеркалами. Мебелью в этом странном будуаре служили диван и пуфы, обтянутые пурпурным бархатом. Затем мне показали склад, настоящую пещеру Али-Бабы. Рулоны шелка, хлопка, атласа, парчи, джерси, ламе, крепа; ткани, одна шелковистей другой, соседствовали с коробками, полными пуговиц, перьев, кружев, бусин, тесьмы и галунов. Смежный со складом салон предназначался для раскроя моделей. Вся квартира была полностью переоборудована под ателье, но при этом ее типично французский шик сохранился нетронутым.
Женщина увлекла меня на винтовую лестницу.
– На этом этаже кухня, ванная и шкафы для ваших личных вещей. В данный момент комнаты в глубине свободны. Сейчас мы снова спустимся, но сначала нужно выполнить некоторые формальности.
Она вошла в одну из комнат и села за письменный стол. Протянула мне несколько листков, удобно устроилась в кресле, взяла мундштук, вставила в него сигарету и закурила. Завитки дыма чувственно вились вокруг ее лица. Мне пришла на ум Коко Шанель. Пока я заполняла анкету, она молча наблюдала за мной, что усилило мое замешательство. Ответив на все вопросы, я собралась с духом и спросила:
– Кто вы?
Дрожащий голос выдал мою растерянность. Женщина улыбнулась. Мое смятение как будто забавляло ее.
– Но я же вам уже сказала, я – Марта.
– Это вы ведете курсы? Она расхохоталась.
– Я? Да я не умею держать в руках иголку. Лучше воспринимайте меня как хозяйку дома. Или домоправительницу, если вам так больше нравится. А теперь пойдемте вниз, ваши коллеги уже должны были прийти. Да и вот еще: какие у вас есть инструменты?
– Ну… ножницы, сантиметровая лента, наперсток, разные иглы, еще на чем записывать лекции.
Она склонила голову набок.
– Вы девушка серьезная, Ирис… и невероятно скованная.
Это было утверждение, Марта не ждала ответа. Она проводила меня до входа в ателье. Действительно, остальные ученицы уже были там и, сгрудившись возле одного из столов, вполголоса что-то обсуждали. Когда мы вошли, они замолчали и разом вернулись по местам.
– На этом моя миссия заканчивается, – сказала Марта. – Девушки, встречайте Ирис.
Когда она вышла за дверь, я расслабилась. Кто-то откашлялся, и я вздрогнула. Меня ждали на сегодняшнем первом занятии. Я прошла по комнате, сопровождаемая взглядами девушек, которые криво улыбнулись мне. Каждая из них обладала четко определенным стилем, чего не скажешь обо мне – у меня никакого стиля не было. Вот жертва моды, а вот растаманка с пирсингом и дредами, еще одна – явная поклонница хип-хопа, а самая последняя – винтажная барышня до кончиков ногтей. И еще одна общая черта объединяла их: они все были лет на десять моложе меня.
Первый день обернулся полной катастрофой. Все утро я пыталась понять, как работает швейная машинка, совершенно не похожая на моего “Зингера”. Все мои швы на изнанке петляли. Я сломала несчетное число иголок и постоянно нажимала не на ту кнопку. А еще все время колола себя. Несколько раз я ухитрилась испачкать ткань каплями крови, выступающими на уколотых пальцах. В ателье имелась и оверлочная машинка, но я решила, что научусь работать на ней позже: не хотелось в очередной раз выставлять себя на посмешище. Мне стало казаться, что шить я не умею и меня забросили сюда на парашюте совершенно случайно, а если точнее, по ошибке.
В обеденный перерыв я отклонила приглашение соучениц, и их хихиканье утвердило меня в уверенности, что я поступила правильно. Я грызла зерновой батончик, сражалась с проклятой машинкой и в конце концов сумела ее укротить. Всю вторую половину дня я старалась нагнать упущенное. На самом деле юбку с запахом я шила не впервые. После работы я вернулась домой совершенно измотанная и павшая духом. И окончательно погрузилась в уныние, оказавшись в четырех стенах своей студии. Но, поглощая содержимое коробки с равиоли, я пообещала себе, что завтра же приду в норму. И речи быть не может о том, чтобы сбежать, махнув рукой на свою мечту.
Оставшиеся дни недели промчались со скоростью света. В ателье я не позволяла себе отвлекаться на непрерывную болтовню моих товарок. Нужно было сконцентрироваться и нагнать их, потому что я включилась в занятия позже всех – к моему приезду они уже шли. Так что нельзя было терять время. Но главное – не упустить ничего из того, чему здесь учили. Ведь я не забежала сюда на экскурсию, просто чтобы посмотреть, как и что. Преподаватель, которого звали Филипп, когда-то работал с самыми знаменитыми кутюрье, пока не устал от безумной гонки и нервного напряжения модных дефиле. Тогда он решил поделиться своими навыками и умениями с молодежью. “И великая Марта предложила мне поработать здесь!” – рассказал он. Ему было около пятидесяти. Впечатлял его стиль, тщательно, до миллиметра, просчитанный. Фигура спортсмена, руки пианиста, галстук-бабочка, накрахмаленная сорочка, жилет с карманными часами на цепочке, на пальце перстень с черепом, на ногах сделанные на заказ кроссовки. Он всегда был в большом черном фартуке, искусно повязанном вокруг талии. Если я допускала ошибку, он смотрел на меня сквозь большие очки с пластиковыми линзами, пронзая взглядом голубовато-стальных глаз, и я знала, что должна все переделать. Он всегда оставался терпеливым и доброжелательным, но при этом был требовательным и строгим. Ждал от нас тщательно и чисто выполненнй работы. Все сделанное на глазок безжалостно отвергалось. Я это ценила. Он не комментировал ни мои планы, ни мои потенциальные возможности. И пока никак не оценивал мою работу, а сосредоточился в первые дни на исправлении всех недостатков и устоявшихся привычек, которые, по его мнению, вредили качеству. Время от времени в ателье заходила женщина, которая меня встретила здесь в первый день. В таких случаях Филипп сообщал нам с доверительной интонацией: “Вот и хозяйка, мои золотые”, – и работа прекращалась, а он шел навстречу и приветствовал ее с подчеркнутым почтением. Она останавливалась на пороге классной комнаты. Ее взгляд ненадолго задерживался на каждой из нас, и я чувствовала, что он делался настойчивым, когда она переводила его на меня. Ведь я новенькая в этой школе, так что придется привыкать к особо требовательному отношению.
В пятницу днем в поезде, который вез меня к Пьеру, домой, я перечитывала свои записи и просматривала эскизы. Всю неделю по вечерам я делала наброски моделей, стараясь воплотить на практике советы Филиппа. Я просто не могла этого не делать. И мне хотелось поскорее рассказать мужу, как я счастлива, что занимаюсь шитьем. Он должен понять, что в моей жизни произошел кардинальный поворот. Я надеялась, что он будет со мной на этом новом этапе. Я вышла из поезда и удивилась, не увидев его на платформе. Проверила телефон, нашла сообщение:
Дорогая, я задерживаюсь в клинике, когда вернусь, не знаю. Извини.
Я успела сделать все покупки, запустить стирку и приготовить ужин, и только после этого услышала, как открывается дверь. Я бросилась Пьеру на шею:
– Наконец-то!
– Извини, но я никак не мог…
– Но теперь-то ты уже здесь, так что поцелуй меня.
Он поцеловал меня и крепко обнял, прошептав на ухо, что ужасно скучал. Прижавшись к нему, я поделилась своими планами на уикенд:
– Давай пойдем завтра вечером вдвоем в ресторан. Может, в тот, где мы праздновали твое окончание интернатуры? А в воскресенье встанем попозже, позавтракаем в постели, а потом, я подумала, будет классно прогуляться где-нибудь на природе. На неделе мы оба, по сути, сидели без воздуха.
– Прекрасно придумано, ничего не хочу сказать, но…
– Ты подготовил что-то особенное?
Я смотрела на него, улыбаясь в предвкушении.
– Да нет, ничего такого, ладно, давай пойдем в ресторан, только вместе со всеми, и вчера мне звонила мать, они ждут нас в воскресенье в двенадцать. Я не смог отказаться.
Я отодвинулась от него:
– Пьер, мы не виделись целую неделю. Я хочу побыть с тобой.
– Но ты же будешь со мной!
– Ну да, и со всеми остальными тоже, а я бы хотела, чтобы были только мы и больше никого. Мне нужно столько тебе рассказать!
– Ты мне уже все рассказала по телефону. И потом, они хотят встретиться с тобой, и чтобы ты объяснила им, чем занимаешься.
До последнего момента я пыталась уговорить Пьера отменить хотя бы поход в ресторан всей компанией. В результате он просто перестал отвечать, и мы отправились в ресторан со всеми. Пьер утверждал, что друзья интересуются моей работой, однако они задали несколько формальных вопросов о моей учебе и парижской жизни и заговорили о другом. У свекра со свекровью на следующий день все прошло по тому же сценарию. Но Пьер был все время рядом, и уже это меня радовало.
На перроне в воскресенье вечером у меня было тяжело на душе. Я держала Пьера за руку и неотрывно смотрела на большие часы.
– Не буду ничего планировать на следующий уикенд, проведем его вдвоем, – сказал он. – Ты была права.
Я приникла к нему:
– Ты вернешься домой?
– Нет, поеду в клинику.
– Зачем?
– Не нравится оставаться дома в одиночестве… Давай садись, уже пора.
Мы едва успели обменяться поцелуями, я поднялась в вагон, и двери тут же закрылись. Пьер не стал ждать, он сразу развернулся, зашагал прочь, и его фигура исчезла на эскалаторе.
Нужно было поступать на индивидуальные курсы, мне было бы спокойнее. Так я подумала, придя в ателье в начале недели и услышав болтовню девушек о субботнем вечере, который они провели в клубе, и об их молодых людях. Я испугалась. Неужели я такая старая, что осуждаю их за развлечения, которые вполне соответствуют их возрасту? Они такие беззаботные и полные жизни! Все у них еще впереди, и плевать они хотели на косые взгляды окружающих. Когда мне было столько же, сколько им сейчас, я была на пороге замужества. Если вдуматься, я вообще никогда не была свободной. А теперь я просто завидовала, и мне было неприятно видеть молодость, которой у меня больше никогда не будет.
Всю вторую неделю мне казалось, что Филипп уделяет мне больше времени, чем другим, и я прохожу негласный тест на профпригодность. Он давал мне индивидуальные задания, не те, что остальным девушкам, а его требовательность выросла на порядок. Меня это удивляло, и одновременно, несмотря на то, что я воспринимала его отношение как давление, я была в восторге от такого режима. Дополнительные занятия – то, чего я все время хотела.
В третий понедельник Филипп пришел в ателье и без всякого вступления объявил, что у нас есть неделя, чтобы сшить женский брючный костюм. По всей видимости, я преодолела некий рубеж, потому что теперь снова шла по общей программе. Он раздал лекала и велел приступать к работе. Когда я увидела модель, которую нужно сшить, меня охватило отвращение. Такое я носила, когда работала в банке, – униформа на все случаи жизни, невыразительная, абсолютно неженственная. Филипп подошел ко мне.
– Доставь себе удовольствие, – сказал он.
– В смысле?
Он посмотрел в потолок и улыбнулся:
– Вам предлагают сшить мешок для картошки, так что смотри, золотце…
Он развернулся и направился к девушкам, которые отчаянно спорили по поводу выбора ткани.
В конце концов, никто нам не запрещал дать немного воли воображению. Мне даже показалось, будто только что я получила разрешение пофантазировать. Я достала свой альбом для эскизов, собрала на затылке волосы и скрепила пучок карандашом. А потом приступила к переделке модели с рисунка. Мой брючный костюм будет не для офиса, а для выхода в свет, и он подчеркнет красоту женщины.
– Оригинально, – произнес у меня за спиной низкий тягучий голос, когда я доводила свой эскиз.
Я вздрогнула, подняла голову, карандаш в моей руке застыл на полпути к листу. Разговоры в ателье смолкли, все взгляды обратились ко мне. И в первую очередь взгляд Марты.
– Ирис, пойдем в мой кабинет.
Мое испуганное лицо не остановило ее, и она прихватила мой почти готовый набросок. Марта вышла, а я поспешила за ней. Наверное, я совершила серьезную ошибку, попытавшись отойти от предложенного образца. Но я ведь была абсолютно уверена, что Филипп подал мне сигнал. Направляясь к лестнице, я искала его глазами, но его нигде не было. В кабинете Марта села за стол и предложила мне тоже сесть. Она внимательно изучала мой набросок, зажав мундштук в зубах.
– Зачем ты это сделала? – спросила она, рассмотрев рисунок и возвратив его мне.
– Я вернусь к исходной модели, мне не нужно было…
– Я спрашиваю не об этом. Ладно, можешь не отвечать. Наконец-то ученица, умеющая рисовать и у которой к тому же есть идеи!
– Я не сделала ничего особенного, мадам.
Она подняла руку:
– Называй меня Мартой, никогда не говори “мадам”. Качество рисунка и придуманная отделка костюма говорят сами за себя. И я видела все твои работы с того момента, как ты пришла к нам. Ты умеешь шить. И свободные вещи, и такие конструктивно сложные, как костюмы. Ты не думала о том, чтобы создавать модели?
– Не скажу, что это были модели, но я когда-то сделала несколько платьев, юбок, такие вот базовые предметы гардероба.
– Чем ты собираешься заниматься после курсов?
– Буду шить дома. Делать всего понемножку: переделки, новые вещи время от времени. Ну, я надеюсь…
И это позволит мне быть полноценной матерью семейства, промелькнуло у меня в голове.
– Ничего умнее не придумала?! Я всю неделю буду следить за твоей работой.
– Почему?
– Потому что ты меня заинтересовала. Сделай это! – Она вытянула указательный палец к моему эскизу. – А теперь возвращайся на рабочее место.
Я послушалась и вернулась в ателье. Девушки сразу набросились на меня:
– Чего от тебя хотела Марта?
– Ничего.
– Ну-ну! Продолжай нас игнорировать, – прокомментировала одна из них.
– Такое впечатление, будто ты нас то ли презираешь, то ли боишься, – добавила вторая.