Русский верлибр. Антология Соколов Анатолий
- Я переплыл залив Судака.
- Я сел на дикого коня.
- Я воскликнул:
- России нет, не стало больше,
- Ее раздел рассек, как Польшу.
- И люди ужаснулись.
- Я сказал, что сердце современного русского»
- висит, как нетопырь.
- И люди раскаялись.
- Я сказал:
- О, рассмейтесь, смехачи!
- О, засмейтесь, смехачи!
- Я сказал: Долой Габсбургов! Узду Гогенцоллернам!
- Я писал орлиным пером. Шелковое, золотое, оно
- вилось вокруг
- крупного стержня.
- Я ходил по берегу прекрасного озера, в лаптях
- и голубой
- рубашке. Я был сам прекрасен.
- Я имел старый медный кистень с круглыми;и шишками.
- Я имел свирель из двух тростин и рожка отпиленного.
- Я был снят с черепом в руке.
- Я в Петровске видел морских змей.
- Я на Урале перенес воду из Каспия в моря Карские.
- Я сказал: Вечен снег высокого Казбека,
- но мне милей свежая
- парча осеннего Урала.
- На Гребенских горах я находил зубы ската
- и серебряные
- раковины вышиной в колесо
- фараоновой колесницы
«Слоны бились бивнями так…»
- Слоны бились бивнями так,
- Что казались белым камнем
- Под рукой художника.
- Олени заплетались рогами так,
- Что казалось, их соединял старинный брак
- С взаимными увлечениями и взаимной неверностью.
- реки вливались в море так,
- Что казалось: рука одного душит шею другого.
«Люди, когда они любят…»
- Люди, когда они любят,
- Делающие длинные взгляды
- И испускающие длинные вздохи.
- Звери, когда они любят,
- Наливающие в глаза муть
- И делающие удила из пены.
- Солнца, когда они любят,
- Закрывающие ночи тканью из земель
- И шествующие с пляской к своему другу.
- Боги, когда они любят,
- Замыкающие в меру трепет вселенной,
- Как Пушкин – жар любви горничной
- Волконского.
«Сон – то сосед снега весной…»
- Сон – то сосед снега весной,
- То левое непрочное правительство
- в какой-то думе.
- Коса то украшает темя, спускаясь на плечи,
- то косит траву.
- Мера то полна овса, то волхвует словом.
Па-люди
- Птица, стремясь ввысь,
- Летит к небу,
- Панна, стремясь ввысь,
- Носит высокие каблуки.
- Когда у меня нет обуви,
- Я иду на рынок и покупаю ее.
- Когда у кого-нибудь нет носу,
- Он покупает воску.
- Когда у народа нет души,
- Он идет к соседнему
- И за плату приобретает ее —
- Он, лишенный души!!!
«Когда умирают кони – дышат…»
- Когда умирают кони – дышат,
- Когда умирают травы – сохнут,
- Когда умирают солнца – они гаснут,
- Когда умирают люди – поют песни.
Числа
- Я всматриваюсь в вас, о, числа,
- И вы мне видитесь одетыми в звери, в их шкурах,
- Рукой опирающимися на вырванные дубы.
- Вы даруете единство между змееобразным движением
- Хребта вселенной и пляской коромысла,
- Вы позволяете понимать века, как быстрого хохота зубы
- Мои сейчас вещеобразно разверзлися зеницы
- Узнать, что будет Я, когда делимое его – единица.
«О, если б Азия сушила волосами…»
- О, если б Азия сушила волосами
- Мне лицо – золотым и сухим полотенцем,
- Когда я в студеном купаюсь ручье.
- Ныне я, скромный пастух,
- Косу плету из Рейна и Ганга и Хоанхо.
- И коровий рожок лежит около —
- Отпиленный рог и с скважиной звонкая трость.
Праотец
- Мешок из тюленей могучих на теле охотника,
- Широко льются рыбьей кожи измятые покровы.
- В чучеле сухого осетра стрелы
- С орлиными перышками, дроты прямые и тонкие,
- С камнем, кремнем зубчатым на носу вместо
- клюва и парою перьев орлиных на хвосте.
- Суровые могучие открыты глаза, длинные
- жестокие волосы у охотника.
- И лук в руке, с стрелою наготове, осторожно
- вытянут вперед,
- Подобно оку бога в сновидении, готовый
- ринуться певучей смертью: Дззи!
- На грубых круглых досках и ремнях ноги.
«Девушки, те, что шагают…»
- Девушки, те, что шагают
- Сапогами черных глаз
- По цветам моего сердца.
- Девушки, опустившие копья
- На озера своих ресниц.
- Девушки, моющие ноги
- В озере моих слов.
Голод
- Почему лоси и зайцы по лесу скачут,
- Прочь удаляясь?
- Люди съели кору осины,
- Елей побеги зеленые…
- Жены и дети бродят по лесу
- И собирают березы листы
- Для щей, для окрошки, борща,
- Елей верхушки и серебряный мох —
- Пища лесная.
- Дети, разведчики леса,
- Бродят по рощам,
- Жарят в костре белых червей,
- Зайчью капусту, гусениц жирных
- Или больших пауков – они слаще орехов,
- Ловят кротов, ящериц серых,
- Гадов шипящих стреляют из лука,
- Хлебцы пекут из лебеды.
- За мотыльками от голода бегают:
- Целый набрали мешок,
- Будет сегодня из бабочек борщ —
- Мамка сварит.
- На зайца, что нежно прыжками скачет по лесу,
- Дети, точно во сне,
- Точно на светлого мира видение,
- Восхищенные, смотрят большими глазами,
- Святыми от голода,
- Правде не верят.
- Но он убегает проворным виденьем,
- Кончиком уха чернея.
- Вдогонку ему стрела полетела,
- Но поздно – сытный обед ускакал.
- А дети стоят очарованные…
- «Бабочка, глянь-ка, там пролетела…
- Лови и беги! А там голубая!..»
- Хмуро в лесу. Волк прибежал издалека
- На место, где в прошлом году
- Он скушал ягненка.
- Долго крутился юлой, все место обнюхал,
- Но ничего не осталось —
- Дела муравьев, – кроме сухого копытца.
- Огорченный, комковатые ребра поджал
- И утек за леса.
- Там тетеревов алобровых и седых глухарей,
- Заснувших под снегом, будет лапой
- Тяжелой давить, брызгами снега осыпан…
- Лисонька, огневка пушистая,
- Комочком на пень взобралась
- И размышляла о будущем…
- Разве собакою стать?
- Людям на службу пойти?
- Сеток растянуто много –
- Ложись в любую…
- Нет, дело опасное,
- Съедят рыжую лиску,
- Как съели собак!
- Собаки в деревне не лают…
- И стала лисица пуховыми лапками мыться,
- Взвивши кверху огненный парус хвоста.
- Белка сказала, ворча:
- «Где же мои орехи и желуди? —
- Скушали люди!»
- Тихо, прозрачно, уж вечерело,
- Лепетом тихим сосна целовалась
- С осиной.
- Может, назавтра их срубят на завтрак.
«Волга! Волга!…»
- Волга! Волга!
- Ты ли глаза-трупы
- Возводишь на меня?
- Ты ли стреляешь глазами
- Сел охотников за детьми,
- Исчезающими вечером?
- Ты ли возвела мертвые белки
- Сел самоедов, обреченных уснуть,
- В ресницах метелей,
- Мертвые бельма своих городов,
- Затерянные в снегу?
- Ты ли шамкаешь лязгом
- Заколоченных деревень?
- Жителей нет – ушли,
- Речи ведя о свободе.
- Мертвые очи слепца
- Ты подымаешь?
- Как! Волга, матерью,
- Бывало, дикой волчицей
- Щетинившая шерсть,
- Когда смерть приближалась
- К постелям детей —
- Теперь сама пожирает трусливо детей,
- Их бросает дровами в печь времени?
- Кто проколол тебе очи?
- Скажи, это ложь!
- Скажи, это ложь!
- За пятачок построчной платы!
- Волга, снова будь Волгой!
- Бойко, как можешь,
- Взгляни в очи миру!
- Граждане города голода.
- Граждане голода города.
- Москва, остров сытых веков
- В волнах голода, в море голода,
- Помощи парус взвивай.
- Дружнее, удары гребцов!
«В тот год, когда девушки…»
- В тот год, когда девушки
- Впервые прозвали меня стариком
- И говорили мне: «Дедушка», – вслух презирая
- Оскорбленного за тело, отнюдь не стыдливо
- Поданное, но не съеденное блюдо,
- Руками длинных ночей,
- В лечилицах здоровья, —
- В этом я ручье Нарзана
- Облил тело свое,
- Возмужал и окреп
- И собрал себя воедино.
- Жилы появились на руках,
- Стала шире грудь,
- Борода шелковистая
- Шею закрывала.
«Ласок…»
- Ласок
- Груди среди травы,
- Вы вся – дыханье знойных засух.
- Под деревом стояли вы,
- А косы
- Жмут жгут жестоких жалоб в желоб,
- И вы голубыми часами
- Закутаны медной косой.
- Жмут, жгут их медные струи.
- А взор твой – это хата,
- Где жмут веретено
- Две мачехи и пряхи.
- Я выпил вас полным стаканом,
- Когда голубыми часами
- Смотрели в железную даль.
- А сосны ударили в щит
- Своей зажурчавшей хвои,
- Зажмуривши взоры старух.
- И теперь
- Жмут, жгут меня медные косы.
«Вши тупо молилися мне…»
- Вши тупо молилися мне,
- Каждое утро ползли по одежде,
- Каждое утро я казнил их —
- Слушай трески, —
- Но они появлялись вновь спокойным прибоем.
- Мой белый божественный мозг
- Я отдал, Россия, тебе:
- Будь мною, будь Хлебниковым.
- Сваи вбивал в ум народа и оси,
- Сделал я свайную хату
- «Мы – будетляне».
- Все это делал, как нищий,
- Как вор, всюду проклятый людьми.
«Ра – видящий очи свои в ржавой и красной…»
- Ра – видящий очи свои в ржавой и красной
- болотной воде
- Созерцающий свой сон и себя
- В мышонке, тихо ворующем болотный злак,
- В молодом лягушонке, надувшем белые пузыри
- в знак мужества
- В траве зеленой, порезавшей красным
- почерком стан у девушки, согнутой с серпом,
- Собиравшей осоку для топлива и дома,
- В струях рыб, волнующих травы, пускающих
- кверху пузырьки,
- Окруженный Волгой глаз.
- Ра – продолженный в тысяче зверей и растений,
- Ра – дерево с живыми, бегающими и думающими
- листами, испускающими шорохи, стоны,
- Волга глаз,
- Тысячи очей смотрят на него, тысячи зир и зин.
- И Разин,
- Мывший ноги,
- Поднял голову и долго смотрел на Ра,
- Так что тугая шея покраснела узкой чертой.
«Солнца лучи в черном глазу…»
- Солнца лучи в черном глазу
- У быка
- И на крыле синей мухи,
- Свадебной капли чертой
- Мелькнувшей над ним.
Отказ
- Мне гораздо приятнее
- Смотреть на звезды,
- Чем подписывать
- Смертный приговор.
- Мне гораздо приятнее
- Слушать голоса цветов,
- Шепчущих: «Это он!» –
- Склоняя головку,
- Когда я прохожу по саду,
- Чем видеть темные ружья
- Стражи, убивающей
- Тех, кто хочет
- Меня убить.
- Вот почему я никогда,
- Нет, никогда не буду Правителем!
«Оснегурить тебя…»
- Оснегурить тебя
- Пороши серебром.
- Дать большую метлу,
- Право гнать зиму
- Тебе дать.
«Приятно видеть…»
- Приятно видеть
- Маленькую пыхтящую русалку,
- Приползшую из леса,
- Прилежно стирающей
- Тестом белого хлеба
- Закон всемирного тяготения!
«Святче божий!…»
- Святче божий!
- Старец, бородой сед!
- Ты скажи, кто ты?
- Человек ли еси,
- Ли бес?
- И что – имя тебе? И холмы отвечали:
- Человек ли еси,
- Ли бес?
- И что – имя тебе?
- Молчал.
- Только нес он белую книгу
- Перед собой
- И отражался в синей воде.
- И стояла на ней глаголица старая,
- И ветер, волнуя бороду,
- Мешал идти
- И несть книгу.
- А стояло в ней:
- «Бойтесь трех ног у коня,
- Бойтесь трех ног у людей!»
- Старче божий!
- Зачем идешь?
- И холмы отвечали;
- Зачем идешь?
- И какого ты роду-племени,
- И откуда – ты?
- Я оттуда, где двое тянут соху,
- А третий сохою пашет.
- Только три мужика в черном поле
- Да тьма воронов!
- Вот пастух с бичом,
- В узлах чертики
- От дождя спрятались.
- Загонять коров помогать ему они будут.
«Не чертиком масленичным…»
- Не чертиком масленичным
- Я раздуваю себя
- До писка смешиного
- И рожи плаксивой грудного ребенка.
- Нет, я из братского гроба
- И похорон – колокол
- Воли. Руку свою подымаю
- Сказать про опасность.
- Далекий и бледный, но не житейский
- Мною указан вам путь.
- А не большими кострами
- Для варки быка
- На палубе вашей
- Вам знакомых и близких.
- Да, я срывался и падал,
- Тучи меня закрывали
- И закрывают сейчас.
- Но не вы ли падали позже
- И гнали память крушений,
- В камнях невольно лепили
- Тенью земною меня?
- За то, что напомнил про звезды
- И был сквозняком быта этих голяков,
- Не раз вы оставляли меня
- И уносили мое платье,
- Когда я переплывал проливы песни,
- И хохотали, что я гол.
- Вы же себя раздевали
- Через несколько лет,
- Не заметив во мне
- Событий вершины,
- Пера руки времен
- За думой писателя.
- Я одиноким врачом
- В доме сумасшедших
- Пел свои песни-лекарства.
«Еще раз, еще раз…»
- Еще раз, еще раз,
- Я для вас
- Звезда.
- Горе моряку, взявшему
- Неверный угол своей ладьи
- И звезды:
- Он разобьется о камни,
- О подводные мели.
- Горе и вам, взявшим
- Неверный угол сердца ко мне:
- Вы разобьетесь о камни,
- И камни будут надсмехаться
- Над вами,
- Как вы надсмехались
- Надо мной.
Я и Россия
- Россия тысячам тысяч свободу дала.
- Милое дело! Долго будут помнить про это.
- А я снял рубаху.
- И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,
- Каждая скважина
- Города тела
- Вывесила ковры и кумачовые ткани.
- Гражданки и граждане
- Меня – государства
- Тысячеоконных кудрей толпились у окон.
- Ольги и Игори,
- Не по закону
- Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу.
- Пала темница рубашки!
- А я просто снял рубашку –
- Дал солнце народам
- Меня! Голый стоял около моря.
- Так я дарил народам свободу,
- Толпам загара.
Николай Гумилев
(1886—1921)
Мои читатели
- Старый бродяга в Аддис-Абебе,
- Покоривший многие племена,
- Прислал ко мне черного копьеносца
- С приветом, составленным из моих стихов.
- Лейтенант, водивший канонерки
- Под огнем неприятельских батарей,
- Целую ночь под южным морем
- Читал мне на память мои стихи.
- Человек, среди толпы народа
- Застреливший императорского посла,
- Подошел пожать мне руку,
- Поблагодарить за мои стихи.
- Много их, сильных, злых и веселых,
- Убивавших слонов и людей,
- Умиравших от жажды в пустыне,
- Замерзавших на кромке вечного льда,
- Верных нашей Планете,
- Сильной, веселой и злой,
- Возят мои книги в седельной сумке,
- Читают их в пальмовой роще,
- Забывают на тонущем корабле.
- Я не оскорбляю их неврастенией,
- Не унижаю душевной теплотой,
- Не надоедаю многозначительными намеками
- На содержимое выеденного яйца,
- Но когда вокруг свищут пули,
- Когда волны ломают борта,
- Я учу их, как не бояться,
- Не бояться и делать, что надо.
- И когда женщина с прекрасным лицом,
- Единственно дорогим во Вселенной,
- Скажет: «Я не люблю Вас»,—
- Я учу их, как улыбнуться,
- И уйти, и не возвращаться больше.
- А когда придет их последний час,
- Ровный, красный туман застелет взоры,
- Я научу их сразу припомнить
- Всю жестокую, милую жизнь,
- Всю родную, странную Землю
- И, представ перед ликом Бога
- С простыми и мудрыми словами,
- Ждать спокойно Его суда.
Осень
- Оранжево-красное небо…
- Порывистый ветер качает
- Кровавую гроздь рябины.
- Догоняю бежавшую лошадь
- Мимо стекол оранжереи,
- Решетки старого парка
- И лебединого пруда.
- Косматая, рыжая, рядом
- Несется моя собака,
- Которая мне милее
- Даже родного брата,
- Которую буду помнить,
- Если она издохнет.
- Стук копыт участился,
- Пыль всё выше.
- Трудно преследовать лошадь
- Чистой арабской крови.
- Придется присесть, пожалуй,
- Задохнувшись, на камень
- Широкий и плоский,
- И удивляться тупо
- Оранжево-красному небу,
- И тупо слушать
- Кричащий пронзительно ветер.
Владислав Ходасевич
(1886—1939)
Матери
- Мама! Хоть ты мне откликнись и выслушай:
- больно
- Жить в этом мире! Зачем ты меня родила?
- Мама! Быть может, все сам погубил я
- навеки, —
- Да, но за что же вся жизнь – как вино,
- как огонь, как стрела?
- Стыдно мне, стыдно с тобой говорить о любви,
- Стыдно сказать, что я плачу о женщине, мама!
- Больно тревожить твою безутешную старость
- Мукой души ослепленный, мятежной и лживой!
- Страшно признаться, что нет никакого
- мне дела
- Ни до жизни, которой меня ты учила,
- Ни до молитв, ни до книг, ни до песен.
- Мама, все я забыл! Все куда-то исчезло,
- Все растерялось, пока, палимый вином,
- Бродил я по улицам, пел, кричал и шатался.
- Хочешь одна узнать обо мне всю правду?
- Хочешь – признаюсь? Мне нужно совсем не много:
- Только бы снова изведать ее поцелуи
- (Тонкие губы с полосками рыжих румян!),
- Только бы снова воскликнуть: «Царевна!
- Царевна!» –
- И услышать в ответ: «Навсегда».
- Добрая мама! Надень-ка ты старый салопчик,
- Да пойди помолись Ченстоховской
- О бедном сыне своем
- И о женщине с черным бантом!
«Гремите в литавры и трубы, веселые люди!…»
- Гремите в литавры и трубы, веселые люди!
- Напрягайтесь, медные струны!
- Словно кровавые луны
- Над лесом оливково-черным
- Вспарили —
- Так всплыли
- В избытке позорном
- Из пурпура ярые груди.
- Напрягайтесь, медные струны,
- Гремите в арфах!
- Сосцы широко размалеваны,
- Она в узорчатых шарфах.
- Пляшет.
- Гремите, медные струны,
- Веселей, музыканты!
- Взметались одежды, развязаны банты,
- Красные полосы ткани струятся и рдеют…
- Пляшет.
- Медью окованный
- Пояс на бедрах тяжелыми лапами машет.
- Быстрее, быстрее, – и пляшет, и пляшет…
- Вскинуты руки, бледнеют, немеют.
- Стиснула зубы – и липкая кровь
- Сочится на бледных губах,
- Медленно каплет на груди…
- Обильней, обильней…
- Черными крыльями страх
- Задувает светильни.
- Напрягайтесь, медные струны!
- Пойте, гремите, – пляшет любовь!
- Бейте в кимвалы, в литавры, веселые люди!
«Высокий, молодой, сильный…»
- Высокий, молодой, сильный,
- Он сидел в моем кабинете,
- В котором я каждое утро
- Сам вытираю пыль,
- И громким голосом,
- Хотя я слышу отлично,
- Говорил о новой культуре,
- Которую он с друзьями
- Несет взамен старой.
- Он мне очень понравился,
- Особенно потому, что попросил взаймы
- Четвертый том Гете,
- Чтобы ознакомиться с «Фаустом».
- Во время нашей беседы
- Я укололся перочинным ножом
- И, провожая гостя в переднюю,
- Высосал голубую капельку крови,
- Проступившую на пальце.
«В городе ночью…»
- В городе ночью
- Тишина слагается
- Из собачьего лая,
- Запаха мокрых листьев
- И далекого лязга товарных вагонов.
- Поздно. Моя дочурка спит,
- Положив головку на скатерть
- Возле остывшего самовара.
- Бедная девочка! У нее нет матери.
- Пора бы взять ее на руки
- И отнести в постель,
- Но я не двигаюсь,
- Даже не курю,
- Чтобы не испортить тишину,—
- А еще потому,
- Что я стихотворец.
- Это значит, что в сущности
- У меня нет ни самовара, ни дочери,
- Есть только большое недоумение,
- Которое называется: «мир».
- И мир отнимает у меня все время.
Игорь Северянин
(1887—1941)
Импровизация
- Как смеют хоронить утром, когда
- на небе солнце?
- Как смеют ковать цепи, когда не скован
- венец?
- Как смеют срывать розу, когда она
- благоухает?
- Как смеют бросать женщину, когда она
- полна любви?
- Как смеют пить воду, когда в воде падаль?
- Как смеют улыбаться, когда существует
- скорбь?
- Как смеют надеяться, когда есть
- разочарованье?
- Как смеют жить, когда жизни нет?!..
Николай Клюев
(1887—1937)
«Древний новгородский ветер…»
- Древний новгородский ветер,
- Пахнущий колокольной медью и дымом
- бурлацких костров,
- Таится в урочищах песен,
- В дуплах межстрочных,
- В дремучих потемках стихов.
- Думы – олонецкие сосны
- С киноварной мякотью коры,
- С тульей от шапки Ивана-царевича
- на макушке,
- С шумом гусиного перелета,
- С плеском окуньим в излуке ветвей —
- Живут в моих книгах до вечной поры.
- Бобры за постройкой плотины,
- Куницы на слежке тетерьей
- И синие прошвы от лыж
- К мироварнице – келье пустынной,
- Где Ярые Очи зырянский Исус
- С радельной рубахой на грядке —
- Вот мое сердце, и знанье, и путь.
- В стране холмогорской, в нерпячьем снегу,
- Под старым тресковым карбасом,
- Нашел я поющий, берестяный след
- От лаптя, что сплел Ломоносов:
- Горящую пятку змея стерегла,
- Последье ж орлы-рыбогоны,
- И пять кашалотов в поморье перстов
- Познанья Скалу сторожили.
- Я пламенем мозга змею прикормил,
- Орлов – песнокрылою мыслью,
- Пяти кашалотам дал зренье и слух,
- Чутье с осязаньем и вкусом, —
- Разверзлась пучина, к Познанья Скале
- Лазоревый мост обнажая.
- Кто раз заглянул в ягеля моих глаз,
- В полесье ресниц и межбровья,
- Тот видел чертог, где берестяный Спас
- Лобзает шафранного Браму,
- Где бабья слезинка, созвездием став,
- В Медину ведет караваны
- И солнце Таити – суропный калач
- – Почило на пудожском блюде.
- Запечную сказку, тресковую рябь,
- Луну в толоконном лукошке,
- У парня в серьге талисманный Памир,
- В лучине – кометное пламя,
- Тюрбан Магомета в старушьем чепце,
- Карнак в черемисской больнице —
- Все ведает сердце и глаз-изумруд
- В зеленые неводы ловит.
- Улов непомерный на строчек шесты
- Развесила пестунья-память:
- Зубатку с кораллом, с дельфином треску,
- Архангельский говор с халдейским,
- И вышла поэма – ферганский базар
- Под сенью карельских погостов.
- Пиджачный читатель скупает товар,
- Амбары рассудка бездонны,
- И звездную тайну страницей зовет,
- Стихами жрецов гороскопы.
- Ему невдомек, что мой глаз-изумруд —
- Зеленое пастбище жизни.
Анна Ахматова
(1889—1966)
«Думали: нищие мы, нету у нас ничего…»
- Думали: нищие мы, нету у нас ничего,
- А как стали одно за другим терять,
- Так, что сделался каждый день
- Поминальным днем, —
- Начали песни слагать
- О великой щедрости божьей
- Да о нашем бывшем богатстве.
«Привольем пахнет дикий мед…»
- Привольем пахнет дикий мед,
- Пыль – солнечным лучом,
- Фиалкою – девичий рот,
- А золото – ничем.
- Водою пахнет резеда
- И яблоком – любовь,
- Но мы узнали навсегда,
- Что кровью пахнет только кровь…
- И напрасно наместник Рима
- Мыл руки перед всем народом
- Под зловещие крики черни;
- И шотландская королева
- Напрасно с узких ладоней
- Стирала красные брызги
- В душном мраке царского дома…
«Когда человек умирает…»
- Когда человек умирает,
- Изменяются его портреты.
- По-другому глаза глядят, и губы
- Улыбаются другой улыбкой.
- Я заметила это, вернувшись
- С похорон одного поэта.
- И с тех пор проверяла часто,
- И моя догадка подтвердилась.
Осип Мандельштам
(1891—1938)
Нашедший подкову
- Глядим на лес и говорим:
- Вот лес корабельный, мачтовый,
- Розовые сосны,
- До самой верхушки свободные
- от мохнатой ноши,
- Им бы поскрипывать в бурю,
- Одинокими пиниями,
- В разъяренном безлесном воздухе;
- Под соленою пятою ветра устоит
- отвес, пригнанный к пляшущей палубе,
- И мореплаватель,
- В необузданной жажде пространства,
- Влача через влажные рытвины
- хрупкий прибор геометра,
- Сличит с притяженьем земного лона
- Шероховатую поверхность морей.
- А вдыхая запах
- Смолистых слез, проступивших
- сквозь обшивку корабля,
- Любуясь на доски,
- Заклепанные слаженные в переборки
- Не вифлеемским мирным плотником, а другим
- – Отцом путешествий, другом морехода, —
- Говорим:
- – И они стояли на земле,
- Неудобной, как хребет осла,
- Забывая верхушками о корнях
- На знаменитом горном кряже,
- И шумели под пресным ливнем,
- Безуспешно предлагая небу выменять
- на щепотку соли
- Свой благородный груз.
- С чего начать?
- Все трещит и качается.
- Воздух дрожит от сравнений.
- Ни одно слово не лучше другого,
- Земля гудит метафорой,
- И легкие двуколки
- В броской упряжи густых от натуги птичьих
- стай
- разрываются на части,
- Соперничая с храпящими любимицами
- ристалищ.
- Трижды блажен, кто введет в песнь имя:
- Украшенная названьем песнь
- Дольше живет среди других —
- Она отмечена среди подруг повязкой на лбу,
- Исцеляющей от беспамятства, слишком сильного
- одуряющего запаха —
- Будь то близость мужчины,
- Или запах шерсти сильного зверя,
- Или просто дух чебра, растертого между ладоней.
- Воздух бывает темным, как вода, и все живое
- в нем плавает, как рыба,
- Плавниками расталкивая сферу,
- Плотную, упругую, чуть нагретую, —
- Хрусталь, в котором движутся колеса
- и шарахаются лошади,
- Влажный чернозем Нееры, каждую ночь
- распаханный заново
- Вилами, трезубцами, мотыгами, плугами.
- Воздух замешен так же густо, как земля,—
- Из него нельзя выйти, в него трудно войти.
- Шорох пробегает по деревьям зеленой
- лаптой.
- Дети играют в бабки позвонками
- умерших животных.
- Хрупкое летоисчисление нашей эры
- подходит к концу.
- Спасибо за то, что было:
- Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете.
- Эра звенела, как шар золотой,
- Полая, литая, никем не поддерживаемая,
- На всякое прикосновение отвечала
- «да» и «нет».
- Так ребенок отвечает:
- «Я дам тебе яблоко» или «Я не дам
- тебе яблоко».
- И лицо его точный слепок с голоса,
- который произносит эти слова.
- Звук еще не звенит, хотя причина звука исчезла.
- Конь лежит в пыли и храпит в мыле,
- Но крутой поворот его шеи
- Еще сохраняет воспоминание о беге
- с разбросанными ногами –
- Когда их было не четыре,
- А по числу камней дороги,
- Обновляемых в четыре смены,
- По числу отталкиваний от земли
- пышущего жаром иноходца.
- Так,
- Нашедший подкову
- Сдувает с нее пыль
- И растирает ее шерстью, пока она
- не заблестит;
- Тогда
- Он вешает ее на пороге,
- Чтобы она отдохнула,
- И больше уж ей не придется высекать
- искры из кремня.
- Человеческие губы,
- которым больше нечего сказать,
- Сохраняют форму последнего сказанного слова,
- И в руке остается ощущение тяжести,
- Хотя кувшин
- наполовину расплескался,
- пока его несли домой.
- То, что я сейчас говорю, говорю не я,
- А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой
- пшеницы.
- Одни
- на монетах изображают льва,
- Другие —
- голову.
- Разнообразные медные, золотые и бронзовые лепешки
- С одинаковой почестью лежат в земле;
- Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои зубы.
- Время срезает меня, как монету,
- И мне уже не хватает меня самого…
Михаил Зенкевич
(1891—1973)
В сумерках
- Не окончив завязавшегося разговора,
- Притушив недокуренную папиросу,
- Оставив недопитым стакан чаю
- И блюдечко с вареньем, где купаются осы,
- Ни с кем не попрощавшись, незамеченным
- Встать и уйти со стеклянной веранды,
- Шурша первыми опавшими листьями,
- Мимо цветников, где кружат бражники,
- В поле, опыленное лиловой грозой,
- Иступленно зовущее воплем сверчков,
- С перебоями перепелиных высвистов,
- Спокойных, как колотушка ночного сторожа,
- Туда, где узкой золотой полоской
- Отмечено слиянье земли и неба,
- И раствориться в сумерках, не услышав
- Кем-то без сожаленья вскользь
- Оброненное: «Его уже больше нет»…
Татьяна Вечорка
(1892—1965)
«В парчовом обруче…»
- В парчовом обруче
- Краткого платья
- Пройдет умная длинноногая крыса.
- Смотрите!
- Дымя лиловым фонтаном
- Надушенных папирос,
- Бегут за уважаемым хвостом
- Чугунные фраки,
- Зализавшие лаком проборы.
- Тяжелеют мешки под глазами
- От голода,
- Урвать из помадного рта
- (Пещеры, где звучит эхо мозга) —
- Жало поцелуйки.
Георгий Адамович
(1892—1972)
«Где ты теперь? За утесами плещет море…»
- Где ты теперь? За утесами плещет море,
- По заливам льдины плывут,
- И проходят суда с трехцветным широким
- флагом.
- На шестом этаже, у дрожащего телефона
- Человек говорит: «Мария, я вас любил».
- Пролетают кареты. Автомобили
- За ними гудят. Зажигаются фонари.
- Продрогшая девочка бьется продать спички.
- Где ты теперь? На стотысячезвездном небе
- Миллионом лучей белеет Млечный путь,
- И далеко, у глухогудящих сосен, луною
- Озаряемая, в лесу, века и века
- Угрюмо шумит Ниагара.
- Где ты теперь? Иль мой голос уже,
- быть может,
- Без надежд над землей и ответа лететь
- обречен,
- И остались в мире лишь волны,
- Дробь звонков, корабли, фонари, нищета,
- луна, водопады?
Марина Цветаева
(1892—1941)
«…Я бы хотела жить с Вами…»
- …Я бы хотела жить с Вами
- В маленьком городе,
- Где вечные сумерки
- И вечные колокола.
- И в маленькой деревенской гостинице —
- Тонкий звон
- Старинных часов – как капельки времени.
- И иногда, по вечерам, из какой-нибудь
- мансарды —
- Флейта.
- И сам флейтист в окне
- И большие тюльпаны на окнах.
- И, может быть, вы бы даже меня не любили…
- Посреди комнаты – огромная изразцовая печка,
- На каждом изразце – картинка:
- Роза – сердце – корабль. –
- А в единственном окне —
- Снег, снег, снег.
- Вы бы лежали – каким я вас люблю:
- ленивый,
- Равнодушный, беспечный.
- Изредка резкий треск
- Спички.
- Папироса горит и гаснет,
- И долго-долго дрожит на ее краю
- Серым коротким столбиком – пепел.
- Вам даже лень его стряхивать —
- И вся папироса летит в огонь.
«В лоб целовать – заботу стереть…»
- В лоб целовать – заботу стереть.
- В лоб целую.
- В глаза целовать – бессонницу снять.
- В глаза целую.
- В губы целовать – водой напоить.
- В губы целую.
- В лоб целовать – память стереть.
- В лоб целую.
Дон-Жуан
(Отрывок)
- Ровно – полночь.
- Луна – как ястреб.
- – Что глядишь?
- – Так – гляжу.
- – Нравлюсь? – Нет.
- – Узнаешь? – Быть может.
- – Дон-Жуан я.
- – А я Кармен.
Владимир Маяковский
(1893—1930)
Баку
(Отрывок)
- Баку.
- Город ветра.
- Песок плюет в глаза.
- Баку.
- Город пожаров.
- Полыхание Балахан.
- Баку.
- Листья – копоть.
- Ветки – провода.
- Баку.
- Ручьи —
- чернила нефти.
- Баку.
- Плосковерхие дома.
- Горбоносые люди.
- Баку.
- Никто не селится для веселья.
- Баку.
- Жирное пятно в пиджаке мира.
- Баку.
- Резервуар грязи,
- но к тебе
- я тянусь
- любовью
- более —
- чем притягивает дервиша Тибет,
- Мекка – правоверного,
- Иерусалим —
- христиан
- на богомолье.
Сергей Есенин
(1895—1925)
Сельский часослов
Вл. Чернявскому
1
- О, солнце, солнце,
- Золотое, опущенное в мир ведро,
- Зачерпни мою душу!
- Вынь из кладезя мук
- Страны моей.
- Каждый день,
- Ухватившись за цепь лучей твоих,
- Карабкаюсь я в небо.
- Каждый вечер
- Срываюсь и падаю в пасть заката.
- Тяжко и горько мне…
- Кровью пьют уста…
- Снеги, белые снеги —
- Покров моей родины —
- Рвут на части.
- На кресте висит
- Ее тело,
- Голени дорог и холмов
- Перебиты…
- Волком воет от запала
- Ветер…
- Ночь, как ворон,
- Точит клюв на глаза-озера.
- И доскою надкрестною
- Прибита к горе заря:
Исус НАЗАРЯНИН
Царь
ИУДЕЙСКИЙ
Читать бесплатно другие книги:
В публикации «Золотой свисток, или Вояжи писателя Ахманова» собраны фантастико-юмористические расска...
Жил на белом свете в одном большом городе мальчик. Звали его Кузя и было ему от роду шесть лет и три...
Сборник «Советы начинающим литераторам» содержит ряд материалов, полезных молодым писателям; рассмат...
Кроме проверки достоверности тех или иных событий, в нашем распоряжении есть еще одно средство – мыс...
