Мемуары мертвого незнакомца Володарская Ольга

Глава 1

Он стоял у окна и пил виски. Глотки делал мелкие, частые. И всякий раз, когда подносил стакан ко рту, кубики льда на дне позвякивали. Этот звук умиротворял. Как и тридцатилетней выдержки скотч. Как и вид из окна…

Ночной Тбилиси завораживал. Набережная Куры, громада церкви Самеба, статуя матери Грузии на горе Мтацминда, крепость Нарикала – все это светилось и будто парило в воздухе. А вокруг этих «планет» сверкали мириады огней-звездочек: фонарей, окон, витрин…

Целая Вселенная!

Пожалуй, все крупные города выглядели примерно так же. Но Тбилиси был не просто столицей Грузии и туристическим центром страны. Тбилиси был городом, в котором он родился и вырос…

То есть центром ЕГО Вселенной.

Давид сделал еще один глоток и отставил стакан. Крепкий алкоголь зажег желудок, в котором с утра ничего не было. Нужно поесть.

Он подошел к шифоньеру, распахнул дверцы, взял с полки свитер и джинсы и стал одеваться. Конечно, можно заказать ужин в номер, но Давиду хотелось посидеть в ресторане, послушать грузинские песни и разговоры посетителей. Он так отвык от этого за годы жизни в России.

Одевшись, он посмотрел в зеркало. Выглядит, как всегда, безупречно. Подтянутая фигура, волнистые черные волосы, посеребренные сединой, трехдневная щетина на волевом подбородке, ровный загар – все работает на имидж идеального самца. Давид не старался его поддерживать. Получалось как-то само собой. Спортом он занимался от случая к случаю, стригся раз в месяц, но волосы были послушными и хорошо лежали, а бриться каждый день ему просто-напросто было лень. Что же касается загара, то его смуглая кожа быстро им покрывалась. Давиду удивительно повезло с фактурой. Он умудрялся прекрасно выглядеть, не прилагая к этому никаких усилий. Сейчас, например, у него даже глаза не красные. Хотя он спал от силы четыре часа за эти сутки.

Давид спустился на лифте в фойе. Хорошенькая администраторша лучезарно ему улыбнулась. В улыбке ее было больше женского кокетства, чем профессиональной вежливости.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – обратилась к нему она.

– Нет, спасибо, – ответил он.

– Может, вызвать машину?

– Я прогуляюсь…

И он покинул отель.

Он не стал селиться в «Марриотте» и «Редисоне», как делали люди его достатка. Центрального проспекта Руставели тоже избежал. Выбрал частную гостиницу в старом городе. Снял пентхаус с видом на город. Благодаря тому, что отель стоял на возвышении, а остальные дома были гораздо ниже, вид из окон открывался удивительный. Это стало решающим при выборе места проживания на время пребывания в Тбилиси.

Давид не спеша спустился по узкой улочке к ресторану, где подавали когда-то лучшие в городе хачапури по-аджарски. Сейчас же, как он понял, заведение было рассчитано на туристов. С террасы доносилась в основном английская и русская речь. Значит, хачапури тут уже не те. Давид развернулся и зашагал прочь от ресторана.

Тбилиси сильно изменился с тех пор, как он был в нем последний раз. Грузины все, как один, ругали своего президента, но надо отдать ему должное, город он привел в порядок. По крайней мере, туристическую часть. Гулять по ней было приятно. Давид дошел до серных бань, сел на лавочку в сквере. Есть по-прежнему хотелось, но он не знал, какой ресторан посетить, чтобы не разочароваться в кухне. Он так скучал по настоящим хинкали, хачапури, чахохбили. Во многих странах бывал в грузинских ресторанах, но ни разу блюда не удовлетворили его. Почему? Вроде и повара искусные, и рецептура соблюдена, и продукты свежайшие, и специи те, что надо, но не то… Вода не та? Воздух? Энергетика? Что?

– Такси не желаете? – обратился к Давиду по-английски пожилой мужичок. Принял за обычного туриста.

– Отвези меня в хороший ресторан, – попросил Давид по-грузински.

– В какой желаешь, дорогой? У нас сейчас много всяких открылось. Даже японские есть.

– В грузинский. Где готовят нежнейшие хачапури и самые сочные хинкали. Где поют душевные народные песни и танцуют заводные танцы. Где домашнее вино черно и терпко… – В Грузии красное вино называли черным, и Давид сейчас об этом вспомнил.

– Есть такое место! – восторженно воскликнул таксист. – Харчо там такое, что я плачу от счастья, когда кушаю.

У Давида сразу слюнки потекли. Супа он тоже хотел. А еще пхали. Это холодное блюдо, сформированное в форме котлеток из вареных овощей (сельдерея, моркови или свеклы), зелени и орехов, было не так известно за пределами Грузии, как то же харчо, но Давид обожал его. В детстве оно было постоянно на их семейном столе.

– Отвези меня в тот ресторан. И подожди. Если еда там такая, как ты говоришь, заплачу тебе втрое больше.

Тот закивал и бросился к своему старому «Опелю». До ресторана, рекламируемого таксистом, ехали минут пятнадцать. Все из-за пробок, которые были хоть и не такими, как в Москве, но все равно довольно плотными. Когда добрались, Давид отметил, что здание новое. Такого он не помнил, хотя район знал неплохо.

Он зашел в заведение, занял столик. На сцене пел пожилой мужчина в национальном костюме, подыгрывая себе на пандури. Давид слышал в детстве исполняемую им балладу. Она ему нравилась.

Он заказал кучу блюд. Понимал, что не съест и трети, но хотелось полакомиться всем. Если в этом ресторане и вправду хорошо готовят, он будет питаться тут все дни пребывания в Тбилиси.

Первыми принесли пхали, усыпанные зернышками граната. И кукурузные лепешки. Пхали. Давид попробовал и зажмурился… Как мамины!

Остальные блюда тоже были на высоте. Как и вино. Давид выпил три фужера и перепробовал всё. Вышел из ресторана с полным животом. Таксист ждал его.

– И как? – спросил он, когда Давид угнездился на сиденье.

– Не обманул.

Тот расплылся в улыбке.

– Куда едем?

Давид хотел назвать адрес своего отеля, но передумал…

– Отвези меня в Сололаки.

– А что там?

– Жил я там.

– Так ты тбилисец?

– Да. До восемнадцати лет тут прожил.

– А я тебя за итальянца принял…

Он был не первым, кто увидел в стопроцентном грузине Давиде итальянца. Все из-за носа. Он отличался от привычных кавказских. В двадцать семь Давид получил травму. Сломал нос в двух местах. И его пришлось оперировать. Хирург был настоящим творцом. Он слепил из раздробленных костей произведение искусства. Нос, которому позавидовал бы сам Цезарь.

Таксист лихо вырулил со стоянки и погнал машину по шоссе. Давид, пока ехали, вспоминал…

Глава 2

Он вырос в старом Тифлисе. На улочке у подножья горы Мтацминда. В итальянском, как их здесь называли, дворике. Ветхий трехэтажный дом с резными балкончиками, между которыми натянуты веревки для сушки белья, населяло несколько семей. Самой бедной была его, Давида. Мама работала продавцом в хлебном магазине, получала очень мало. Отец почти ничего в дом не приносил. Львиную долю того, что зарабатывал, водя туристов по историческим местам города, он тратил на себя любимого. Чуть ли не каждый вечер сидел с друзьями в ресторанах. Раз в неделю посещал серную баню. Да не в общую ходил, а в номера, где сам Александр Сергеевич Пушкин мылся.

Мама вышла за него против воли родителей. Те видели, какой это сомнительный тип, и категорически запретили ей связывать с ним жизнь. А она без памяти влюбилась в красивого и умеющего пускать пыль в глаза парня и выскочила за него замуж. Тогда ей было девятнадцать. Через год в молодой семье появился ребенок. Старший брат Давида. А через девять лет детей было уже трое. Все мальчишки.

Мать в неполные тридцать выглядела на сорок с лишним, а отец как мальчик. Такой же красивый и свежий, как до женитьбы. Поэтому на него по-прежнему обращали внимание женщины. Особенно туристки. И он, как говорится, ни в чем себе не отказывал. Заводил интрижки с многими, с некоторыми вступал в длительные отношения, и они приезжали в Тбилиси регулярно. Одна из таких, москвичка, уже не юная, бездетная, отлично устроенная, так сильно влюбилась в отца Давида, что готова была принять его у себя в столице. Знала, что у него трое детей, и все равно позвала с собой, посулив многое, в том числе хорошее место. И тот сорвался! Жене и сыновьям сказал, что поехал на заработки и либо скоро вернется с мешком денег, либо перевезет семью в Москву.

О том, что он уехал туда с женщиной, матери сообщили спустя две недели. Она не поверила. За два дня до этого супруг ей звонил, говорил, что скучает по ней и сыновьям, но возвращаться не собирается, потому что уже стал зарабатывать и скоро пришлет денег.

Не стоит и говорить, что денег они так и не дождались. Как и других звонков. Отец просто пропал.

Семья осталась бы без кормильца, если бы папаша был таковым. По факту же на ее благосостоянии бегство отца никак не отразилось. Только на психике ее членов. Особенно остро предательство (а как иначе назвать отцовский поступок) переживала мама. Меньше всех Давид. Он был с отцом не особенно близок, в отличие от старшего брата, Зураба. А младшенький, Гиоргий, был слишком мал, чтобы понимать, что к чему. Когда отец бросил их, ему еще годика не исполнилось.

Соседи помогали семье, чем могли. Кто одежду отдаст, из которой дети выросли. Кто фруктов, овощей, сыра принесет, что сам вырастил и изготовил. Кто старую мебель или даже велосипед презентует. Могли бы продать это, но знали, как Ристави плохо живут. Вот и жалели…

Когда Гио исполнился год, мама вышла из декретного отпуска. Сына в ясли отдала. Гио, в отличие от крепышей братьев, родился болезненным. Перенес все младенческие хвори. А уж простужался так часто, что, казалось, дунь на него, тут же насморк начнется.

Когда малыш попал в ясли, все только ухудшилось. Мать не вылезала с больничного.

– Отправь мальчика в Кахетию к родственникам, – посоветовала ей подруга. – Горный воздух пойдет ему на пользу.

– Ни за что! – резко ответила та.

– Умерь гордыню. Не ради себя, ради сына.

– После того, как отец отрекся от меня?

– Что ты придумываешь? Не отрекался он…

– Отец сказал, если ты выйдешь замуж за этого прохвоста, ты мне больше не дочь! Как ты еще это назовешь? – кипятилась мама. – А я ведь пыталась наладить с ним отношения! Про гордыню свою забыла, когда Зура родился. Поехала с ним домой, да отец на порог меня не пустил. С мамой в саду разговаривала. Но и за это ей потом от папаши влетело. Ты не знаешь его – деспот! Всех домашних в страхе держит. Они по струнке у него ходят. Одна я посмела ослушаться и сразу стала ему не дочь!

– Признай, что он был прав, повинись, и он простит.

– Нет у меня отца! – отрезала мама. – Он от меня отрекся.

Но ее подруга, тетя Карине, все же написала письмо бабушке Зуры, Давида и Гио. Объяснила ситуацию, в которой оказалась ее дочь. Женщина на послание ответила. Она была того же мнения, что и тетя Карине, и просила ее настоять на том, чтоб подруга повинилась перед отцом. Или, как она выразилась, упала ему в ноги. Зная, что этого не случится, Карине написала еще одно письмо и попросила бабушку Дато дать ей адрес кого-то из дальних родственников. Возможно, кто-то из них захочет помочь. Та не отказала. В итоге тетя Карине нашла Гио опекуншу. Это была двоюродная тетка матери. Она жила одна в горном поселке. Потеряв мужа еще в молодости, так больше замуж и не вышла. А ее единственный ребенок умер в младенчестве. Женщине было одиноко, и она с радостью согласилась приютить у себя двоюродного племянника.

И Гио отправили в Кахетию.

Старший брат Давида Зура был очень тихим, домашним мальчиком. Любил сидеть в детской, читать или рисовать. Он жил в своем собственном, очень непонятном Давиду мирке и чувствовал себя в нем комфортно. Единственное, что омрачало его существование, это отсутствие в доме пианино. Он очень хотел научиться играть. Но даже если бы в семье были деньги на покупку инструмента (такую дорогую вещь никто не отдавал даром), то в квартире все равно не нашлось бы для него места. А никакой другой инструмент Зура осваивать не желал.

Давид был совершенно другим. Дома ему не сиделось. Читать он не любил, а если рисовал, то только на фасадах домов, за что его пару раз выдрала мама. Велик, что соседи отдали Зуре (тот сел на него единожды и, упав, забросил), стал боевым конем Давида. Он называл его Казбеком. Точно такое же имя было у скакуна известного грузинского царя. На «коне» Давид объехал весь Тбилиси. Иногда в компании таких же неугомонных ребят, а зачастую один. Его друзей родители не всегда отпускали из дома, а он был предоставлен самому себе. Мама много работала, поэтому заботу о Давиде поручала Зуре. Но тому было не до младшего брата. Он отвлекал его от любимых занятий. Мешал читать фантастические романы и рисовать космические города. Поэтому Зура позволял Дато заниматься всем, что его душе угодно. Главное, чтоб возвращался вовремя, к приходу мамы. А та являлась домой не раньше десяти вечера.

Учился Давид плохо, в отличие от брата. Его еле тянули на тройки из сострадания к матери. Даже по поведению ставили «удовлетворительно», хотя большего хулигана среди ровесников и пацанов чуть постарше невозможно было сыскать. Мама порола его отцовским ремнем. Армейским, с пряжкой. И на ягодицах Давида синяки были в форме пятиконечных звезд. Но он все равно продолжал хулиганить, потому что не мог вести себя иначе.

Внешне братья тоже разительно отличались друг от друга. Старший пошел в предков матери-кахетинки. Был сероглазым и густобровым. Темно-русые брови срастались на переносице, придавая Зуре угрюмый вид. Он вообще был очень космат. Уже в двенадцать лет его тело стало покрываться густой шерстью, а щетина на лице доходила до глаз. Кроме этого, он был ширококостный, кряжистый. Давид же пошел в отцовскую породу. Тонкий, высокий, черноглазый с бровями, будто подщипанными умелой рукой. Отец не уставал повторять, что его мать из древнего княжеского рода. И он «экстерьером» в нее пошел. Так и Давид пошел в бабку-аристократку.

Младшенький Гио тоже больше на отца походил. Только волосики у него светлые были. И пышные. В доме его все Одуванчиком называли. Когда он, крохотный, двухлетний, бегал по двору за бабочками, казалось, сейчас пушок, что покрывает его голову, ветром унесет.

Перед его отъездом в Кахетию мама повела всех детей в фотоателье. Решила сделать общий снимок на память. Она села в центре, Зура встал справа, Дато слева, а малыш Гио занял место на маминых коленях. Его шевелюра закрыла ей подбородок, и на снимке она казалась бородатой. По этому поводу мать фото забраковала и не повесила на стену, хотя уже заготовила для него рамку. В нее вместо снимка была помещена миниатюра Зуры.

– Смотри, какой твой брат молодец, – не уставала повторять мама, отчитывая Дато за очередное хулиганство. – Пишет рассказы, рисует… А ты? Только бы напакостить!

Дато пожимал плечами. Он с ней не спорил. Да, брат молодец. А он разгильдяй. Это вещи очевидные.

– У Зуры грамоты, медали, дипломы… А что у тебя? Жалобы, штрафы… синяки и шрамы? Опять окно разбил! А мне плати за него. Свалился с дерева, изранился, да еще штаны продрал. Я на одном йоде скоро разорюсь, не говоря уже об одежде.

– Да ты ее не покупала, нам ее соседи отдали, – фыркал Дато. – А йод тебе тетя Карине приносит из поликлиники, где работает.

– Поговори мне еще! – кипятилась мама. И снова принималась нахваливать старшего сына.

Зураба это смущало. А еще он опасался, что Дато его возненавидит. Какая детская психика выдержит такое? Мать постоянно восхваляла старшего сына, принижая среднего. А тот, хоть и хулиган и троечник, а все же не без способностей. Дато отличный спортсмен. Он бегал, прыгал лучше всех, отжимался больше всех, а в футбол играл так, что его к себе в команду брали парни-подростки. Но мама этих талантов Дато не замечала. Считала, что ему просто дурь девать некуда, вот он носится да скачет. А Зура брата, кроме того, что любил, еще и уважал. За многое. Но больше всего за смелость. Давид не боялся никого и ничего. Не то что Зура. Он страшился многого во внешнем мире. Поэтому и был домоседом.

Но к счастью Зуры, психика у Давида была крепкая. Он хоть и расстраивался, получая нагоняй, но к старшему брату относился с неизменной любовью. А еще он им гордился! Когда рассказ Зуры напечатали в «Пионерской правде», везде таскал газету с собой и показывал приятелям. И если кто-то выражал свое «фи»: в среде хулиганья «писаки» уважением не пользовались, Дато отвешивал ему оплеуху.

Втроем они прожили восемь лет. Мама за эти годы сильно постарела и чувствовала себя неважно. Пахала в две смены, зарабатывала. Младший пусть и жил не с ними, а все равно на него уходили средства. Мама навещала сына два раза в год и всегда везла в Кахетию деньги и презенты. А как иначе? Спасибо, заботятся о ее мальчике, кормят, поят, но его же еще одевать надо, игрушки ему покупать, книги. И ей так хотелось его побаловать! Хотя бы подарками компенсировать свое отсутствие. Самосвалы, автоматы с вылетающими пульками, настольный хоккей – все это имелось у Гио благодаря маме. Он был ее самой большой любовью. Зура – гордостью. Дато – головной болью.

Двоюродная тетка скоропостижно скончалась, когда Гиоргию исполнилось десять. Мама поехала в Кахетию, чтобы поздравить сына. Устроили застолье в его честь. Опекунша встала, чтоб сказать тост. Но едва начав, покачнулась и выронила рог, наполненный красным вином. Все решили, что ей от жары стало плохо, тогда невыносимая стояла, и даже в горах люди от нее страдали, но оказалось, оторвался тромб. Не старая еще женщина умерла мгновенно.

После похорон мама с Гио вернулись в Тбилиси.

Оба старших брата не видели его с тех пор, как он уехал – всем троим представителям семейства Ристави в Кахетию кататься было накладно, вот мама и моталась туда одна. Да, были фотографии, и братья могли представить, как Гио менялся с годами, однако оба удивились, что он совсем большой. И не такой худенький и бледный, как раньше. Щечки круглые, розовые. Тельце крепкое. А вот волосы как были светлыми и пушистыми, так и остались.

Гио сразу потянулся к Зуре. Пожалуй, он характером был больше на него похож, чем на Дато. Такой же немногословный, погруженный в себя, мечтательный, неконфликтный, творческий. Вместе с братом рисовал, сочинял какие-то истории. Но он был подвижнее, энергичнее и иногда с Дато играл в футбол. И на Казбеке лихо гонял, получая его во временную аренду.

Что отличало Гио от братьев, так это любовь к животным. И Зура, и Дато были к ним равнодушны. Первый иногда гладил дворовых кошек, второй – собак, но оба не страдали от того, что в доме нет живности. Людям места мало, какие уж тут питомцы! А Гио очень страдал от того, что ему запрещено заводить пса, кота и даже хомяка. Вот и возился с бродячими животными. И вечно хватал от них лишай. А однажды он голубя с перебитым крылом подобрал. Сделал для него домик и начал выхаживать. Кормил птенчика изо рта в клюв и заразился какой-то болезнью. Не зря же голубей летающими крысами называют. Хорошо, что вовремя начали антибиотики колоть, а то мог бы и не выжить.

А мама, между тем, погруженная в труды и заботы, совсем позабыла о себе. Что за внешностью следить перестала, ладно, но она и здоровьем своим не занималась. Что-то заболит, она съест таблеточку – и снова в бой. Когда анальгетики перестали действовать, мама все же обратилась за советом к Карине, работавшей в регистратуре поликлиники. Та, отругав ее за наплевательское к себе отношение, отвела за ручку к врачу. Он назначил анализы. Получив результаты, доктор не мог поверить своим глазам.

– У нее две злокачественные опухоли! – сообщил он Карине. – Да такие огромные, что она не то что работать, ходить уже не должна. Рак мозга и шейки матки. Неоперабельный.

– Она что, умрет? – всхлипнула Карине.

– Она уже живет взаймы. Я бы сказал, что она должна была скончаться месяца два назад. А до этого столько же провести в постели.

– Можно что-то сделать, чтобы продлить ее дни?

– Боли стали непереносимы, значит, конец близок. Мы можем только облегчить ее страдания.

– Ой… – только и смогла вымолвить Карине. Она плакала навзрыд.

– Нужно сообщить больной о диагнозе. Сама это сделаешь? Или хочешь, чтоб я?

– Сама…

Карине долго собиралась с духом. И все же решилась, приняв для храбрости три фужера вина и пузырек настойки пустырника.

– Ты серьезно больна! – выпалила Карине, когда они вдвоем уселись на кухне попить чаю.

– Я так и думала… Чем?

– У тебя рак.

– Это плохо, – вздохнула тяжко мать. – Операция, химиотерапия, реабилитация… Это ж на год затянется, не меньше?

– Опухоли неоперабельны. Ничего уже не поделаешь…

Мать закрыла глаза и просидела неподвижно минуты три. Осмысливала услышанное. Карине ей не мешала.

– Сколько мне осталось? – хрипло спросила у нее мама.

– Мало.

– Ясно. – Она открыла сухие глаза, встала со стула и начала готовить чай. Как ни в чем не бывало.

– Пока есть время, попытайся найти мужа, – посоветовала Карине. – Теперь не до гордости… – Она многие годы пыталась убедить подругу в том, что беглого мужа надо призвать к ответственности, хотя бы материальной. – В розыск подай. Пусть этого козла отыщут и заставят платить алименты через суд.

Но мама будто не слышала. Ее мысли текли в ином направлении. Заварив чай, она поставила чашки на стол и сказала:

– Детям о моей болезни ничего не говори.

– Сама это сделаешь?

– Да. Но не сейчас. Пусть побудут в счастливом неведении еще какое-то время.

– Они уже взрослые. И имеют право знать.

– Это мои дети, и я решаю, когда наступит для них время узнать правду.

Но правда сама выплыла наружу уже через неделю. Видимо, время, милостиво одолженное их матери госпожой-смертью, иссякло. И женщина, еще недавно казавшаяся здоровой, только сильно уставшей, стала на глазах меняться. Жизнь вытекала из нее, как песок в часах. Пусть тонкой струйкой, но без остановки. За семь дней она высохла так, что вещи повисли на ней, как на вешалке. И не болезнь сжирала ее изнутри. Вернее, не только она. Больше переживания. Как ее мальчики останутся без нее? Гио совсем еще ребенок. Зура только в университет поступил. А Дато без ее присмотра совсем испортится. Он уже крутится возле всяких сомнительных личностей. А что будет, когда ее не станет? Зура, пусть и совершеннолетний и вроде бы глава семьи, а на Дато влияния не имеет. Как оставить детей? На кого? Разыскать их отца, как советует Карине? Но если человек не вспоминал о своих сыновьях столько лет, значит, они ему безразличны. Максимум, чего можно добиться от него, это каких-то грошей, что отберет у него государство в их пользу. Наверняка ее муженек если и имеет официальную работу, то она минимально оплачивается. И еще не факт, что его найдут. А мальчишкам нужен неравнодушный к ним человек. Карине с этой ролью справится лучше, чем непутевый папаша. А ее она уже попросила приглядывать за мальчиками…

– Мама, ты больна? – спросил у нее Дато как-то за завтраком. В это время они были дома одни. Зураб в университете, Гиоргий в школе, а Дато учился во вторую смену.

– С чего ты взял?

– В зеркало на себя посмотри.

– Устала просто.

– Мы давно заметили, что с тобой не все в порядке. Первым Зура. Ты же знаешь, какой он чувствительный. И Гио такой же. Он все спрашивает, что с мамой. И никто из них не решался задать этот вопрос тебе.

– А ты у нас самый смелый в семье?

– Выходит, так.

– Вот почему ты так много хулиганишь. Потому что наказания не боишься?

– Мама, не уходи от темы.

– Я просто устала, – упрямо повторила она. – Доедай кашу, я посуду помою!

Это были последние слова, которые Давид услышал от матери. Произнеся их, она упала на пол.

Скончалась она, не приходя в сознание, спустя два дня. Доктора говорили, повезло. Ей не пришлось испытать адских мук.

Зура был совершеннолетним, и Дато с Гио оставили при нем. Помогала тетя Карине. Служба опеки приглядывала. Жили они на пособие да на то, что удавалось выручить от продажи картин Зураба. Давид «толкал» их туристам на площади Ленина.

Они худо-бедно справлялись. Но вскоре их семью постигла еще одна утрата… Пропал Гио.

Без вести!

Его искала и милиция, и Дато, пользуясь своими связями, но…

На след брата никому выйти не удалось.

Одуванчика как будто унесло ветром…

Тетя Карине тоже исчезла из их жизни. После того как погибла ее единственная дочь, женщина впала в депрессию и отдалилась от чужих сыновей… Что они ей, когда своя кровь и плоть лежит в земле?

Дато и Зура держались друг за друга какое-то время, но и их судьба развела. Старший Ристави остался в Тбилиси, Дато уехал в Москву.

…С тех пор прошло двадцать лет, и за это время братья ни разу не виделись.

Глава 3

Вот и знакомый двор. Точно такой же, как раньше, ни капли не изменился. Те же балкончики, веревки с бельем, крутые деревянные ступени, по которым ночью подниматься крайне рискованно, потому что света во дворе как не было, так и нет. Рассматривая его сейчас, поздним вечером, Давид подсвечивал себе фонариком на телефоне.

«Интересно, кто из старых жильцов до сих пор здесь живет? – подумалось ему. – Наверное, те, кто не умер, поразъехались, и теперь двор населяют люди, которых я не знаю?»

Но тут взгляд его упал на балкон прямо над аркой. На нем стояла ножная швейная машинка «Зингер». Он очень хорошо ее помнил. А еще лучше – хозяйку машинки тетю Розу. Их двор был многонациональным, как и весь Тбилиси. В нем жили и русские, и грузины, и армяне, и евреи. Тетя Роза относилась к последним. Называла себя представителем Богом избранного народа, но ни разу не посетила синагогу, находящуюся всего в десяти минутах ходьбы от их дома. Больше всего времени она проводила на своем балконе за машинкой. Строчила на ней с утра до вечера, болтая с соседями, ругая дворовую детвору, сплетничая с продавцами мацони, приносящими во двор новости со всех близлежащих улиц. Свой «Зингер» тетя Роза никогда не убирала с балкона. Зимой закрывала колпаком и укутывала полиэтиленом. А по весне, распаковав, протирала, смазывала, собственноручно отлаживала. Тетя Роза ухаживала за машинкой с таким трепетом, как некоторые за домашними животными. Сейчас «Зингер» стоял на балконе расчехленный. Значит, тетя Роза до сих пор живет в доме и все еще дееспособна. А ведь ей, по его подсчетам, лет девяносто.

Давид сделал несколько шагов по направлению к лестнице, что вела в правое крыло здания. Последний раз он ступал на нее двадцать лет назад. Тогда он спускался, покидая родной дом. А теперь поднимался, чтобы туда попасть…

Если ему, конечно, откроют!

Дато ждал сюрприз. Дверь оказалась новой, железной, вполне современной, а не такой, как раньше, деревянной, с намалеванным краской номером и ручкой, сделанной из согнутого гигантского гвоздя. Давид остановился возле нее и прислушался. Тихо. И окна темные. Наверняка никого нет. Потому что тот, кто по предположению Дато обитал в квартире, был совой и не мог спать в столь ранний час. Он ложился в два, три утра, а сейчас нет еще и полуночи.

И все же Давид постучал. Именно постучал, а не позвонил. Та-та-та-та, так он всегда колотил в дверь, будучи ребенком.

Вдруг из квартиры донесся грохот. Значит, в ней кто-то есть!

Через секунду дверь распахнулась, и Дато увидел на пороге своего старшего брата. Он тер локоть и морщился от боли.

– С испугу ударился о стену, – сообщил Зура. – Задремал только, а тут стук!

– Привет, брат.

– Здравствуй.

– Можно войти?

Зура кивнул и посторонился.

Вот так обыденно встретились братья после долгой разлуки.

Зураб запер дверь, подошел к настольной лампе и зажег свет. Дато смог рассмотреть обстановку комнаты (дверь во вторую была закрыта). Она тоже почти не претерпела изменений с тех пор, когда он был здесь в последний раз. Мебель та же и на прежних местах. Только телевизор на тумбе другой, да вместо допотопного радиоприемника на подоконнике стоит раскрытый, но «спящий» ноутбук.

– Присаживайся, – сказал Зура и указал на стул. – Я сейчас…

Он вышел на балкон и вернулся с бутылкой и парой яблок. Молча достал с полки стаканы и разлил по ним спиртное. В нос Давиду ударил запах домашней чачи.

– За встречу! – поднял стакан Зура и, не чокнувшись с братом, выпил. Дато последовал его примеру. – Закуси! – Он протянул ему яблоко. Давид схватил его и вгрызся зубами в сочную мякоть. Давно он не пил таких крепких напитков – в чаче было не меньше шестидесяти градусов.

– Как дела? – спросил он.

Зураб пожал плечами. Затем проговорил:

– А ты изменился.

– Ты тоже…

Давид помнил старшего брата худощавым, хоть и ширококостным, с растрепанными волосами русого цвета и светлым мечтательным взглядом. Теперь Зураб стал мужчиной с мощными сутулыми плечами и округлым животом, натянувшим трикотаж майки. На голове короткий седой ежик. Залысины. Глаза тоже изменились. Стали свинцовыми: потемнели и утратили блеск. Когда Зура смотрел из-под сросшихся бровей, взгляд его казался не угрюмым, как когда-то, а враждебным.

– Я постарел, знаю, – буркнул Зура и плеснул в стаканы еще чачи.

– Да я не об этом…

Хотя брат прав, он постарел. Густая седина, глубокие морщины добавляли ему пять, семь, а то и десять лет, и Зура выглядел не на свои сорок два, а на пятьдесят.

– А ты все как мальчишка, – хмыкнул он. – Да красивый такой… Что с носом сделал?

– Сломал, пришлось оперировать.

– Кольца на пальце не вижу. Не женат?

– Нет. А ты?

– Смеешься? – криво усмехнулся Зура. – Кому я нужен? – Он поднял стакан и поднес ко рту, но Давид остановил его:

– Постой, а тост?

– На хрен! – по-русски рыкнул брат и опрокинул в себя чачу.

Дато сделал небольшой глоток и отставил стакан. Пить он больше не хотел. И так за сегодняшний день влил в себя дикое количество алкоголя, да еще и разного намешал. Завтра голова будет чугунной.

– Как ты живешь, брат? – спросил Давид.

– Нормально.

– Все пишешь?

– Нет.

– Даже для себя?

– Тем более для себя. На продажу я бы написал. Да никому это не нужно.

– Чем же на жизнь зарабатываешь?

– Грузчик я.

Так вот откуда литые мышцы! Раньше-то Зура тяжелее кисти ничего в руках не держал.

– Много пьешь? – полюбопытствовал Давид. Живот у Зураба был характерный. Такие обычно не у обжор вырастают, а у любителей алкоголя. Особенно пива.

– Не так чтобы очень… Как все!

– С каких пор тебя стало это устраивать?

– Что именно?

– Быть таким, как все.

Он не ответил, вместо этого выпил.

– Надеюсь, ты не хочешь здесь переночевать? – спросил Зура после.

– Нет. Я остановился в отеле.

– В пятизвездочном, конечно.