Ведун (сборник) Семенова Мария

6

Снился мне сон…

И вновь тысячегласно шумело многолюдное вече. И говорили ладожане: а верно ведь, братие, не бывать одному телу – да враз о двух головах…

И вновь спрашивал Вадим Хоробрый, наш князь: али не люб уже стал вам, други ближние? Али не помните, кто для вас ижору примучивал? С кем в походы ходили, добычу да славу имаючи? Али Даждьбогу трижды светлому плохие требы ради вас клал?..

Люб, как прежде, отвечали князю ладожане. Да только не ты нас от главного-то лиха избавил. Не твоего стяга свеи бегают, варяжского белого сокола! Не у тебя лодьи боевые, с морскими разбойниками тягаться, – у Рюрика. Не ты находников отвадил, варяги выручили. Поди, княже, под Рюрика братом меньшим, послушным! И володей нами по-прежнему, покуда жив будешь!

А Рюрик здесь же стоял. При мече. Во главе дружины, бронзоволицей, усатой… Многих в той дружине я знал, со многими хлеб-соль водил. Но ныне был со своим князем, с Вадимом. И дойди дело до кулаков, до мечей, как то нередко на вече бывало, – не отступился бы от побратимов, пока глаза видели свет…

Но не случилось рати в тот день. Кинул шапку оземь лихой князь Вадим. И пошли мы с ним из Ладоги прочь. В тёмные леса пошли, на светлые озёра. Новый детинец строить, новой дани искать… И ничего – нашли! Срубили городок малый на берегу сердитого Ильменя-озера, при широком истоке хлопотливой Мутной реки. Она оттоле к нам в Ладогу текла, в Нево-море. И зажили! Ни один гость, свой ли, заморский, мимо не проходил. Всяк мыто-пошлину платил нам и князю нашему Вадиму. Посёлочки кривский, мерянский, чудской да словенский, что издревле в том месте стояли, под нашей рукою быстро разбогатели, забрало удумали вкруг себя учинить, Новым Городом назваться.

Рюрик долго нас терпел…

Я выбрался на крыльцо и немалое время сидел неподвижно, слушая, как утихает в груди бешеный стук. В том бою я последним защищал князя Вадима. Уже бездыханного. И мой меч свистел и свистел над знакомыми ладожскими головами – пока не смерклось в глазах…

Рюрик пожелал взглянуть на меня сам. Ты славно бился, Неждан, сказал он мне. И князю, то ведаю, советовал пойти под меня. Если не умрёшь нынче от ран, прибавится у меня в дружине добрым бойцом…

Удачи тебе, варяжский сокол, отвечал я ему, и он наклонился низко, чтобы разобрать мой хрип. Я сказал ещё: убил бы тебя, если бы смог…

И закрыл глаза, и много дней никто не ведал, буду ли жить. А когда выздоровел, Рюрик подарил мне меч, взамен того, что я иззубрил о его брони. И белого Морозку снял со своей рукавицы. Он больше не уговаривал меня остаться. Я же поклонился ему в пояс – и ушёл…

Быть может, у Чурилы Мстиславича, кременецкого князя, сыщется для меня местечко в дружинной избе. Этот-то князь нашего Вадима не тише, да только – горько выговорить – умней. Заключил с Рюриком почётный союз и вот уже несколько лет платит ему дань лёгкую – мира для. Рюрик ему прислал когда-то войско и воеводу Олега, помог отбиться от хазар. С того и пошло…

Тот не воин, у кого нет глаз на затылке. Показалось, что смотрят, – оглянись, пока не всадили в спину копья.

Через тын на меня глядел Мстиша. Я взял бы его в отроки, как и Тура. Сам Лас его не больно жаловал, заметно отличал от троих старших – те-то были все в него, такие же лобастые, с глазами охотящихся лисов… Мстиша забыл даже поздороваться.

– Дядька Неждан! – начал он торопливо, косясь по сторонам. – У батюшки моего вятшие мужи вчера собирались… Сдумали, князь как наедет, сказать ему, что урожай скудный собрали, дичи не наловили, а взамен того дать ему Тура с Надёжей холопьями… а княжьи, дядька Неждан, нынче к полудню быть должны, братья разведывали!

Я поднялся. Сколько уже раз в тяжком сне возвращалось ко мне былое, и хоть бы однажды к добру. Я подошёл к забору:

– А что, стал бы ты копьё за мной носить, Мстиша?

У него так и засветилась вся славная конопатая мордочка:

– Ой стал бы, дядька Неждан…

Но улыбка тут же пропала, в глазах вновь затлела забота. Я легонько шлёпнул его:

– Ну, беги.

Он побежал было. Но скоро остановился и глянул на меня с удивлением. И то: я не бранился, не рвал с себя шапки, не ломал об угол подвернувшихся под руку кольев. Глаза наши встретились, и я кивнул. Пусть знает маленький Мстиша, как следует мужу встречать чёрную весть…

Было всё ещё очень рано – только-только прогнали коров. У моих ребят не было коровы, и они спали. Спал и Братила. Ему было полегчало, но вчера хворь подступила опять: пролежал в лёжку весь день, да и сегодня навряд ли поднимется. Я вернулся в дом. Бесшумно пересёк избу. Снял со стены меч. Снял щит. Осторожно, чтобы не звякнуло, поднял кошель со свёрнутой кольчугой. Всё привычно! Взялся было за лук, но передумал. Ни к чему.

Так же тихо я вышел во двор. И подпёр дверь толстым колом. А в то, что Лас вздумает зажечь дом, я не верил.

Я не спеша натянул кольчугу, и железные звенья знакомо оплели грудь. Я ничем не стал прикрывать её сверху: пусть видят. Так, говорят, страшней. Я сел на крылечко и положил меч поперёк колен. Надо было бы хоть немного поработать рукой, но почему-то не хотелось. И стал я ждать…

Первым я увидел кузнеца. Кузнец спешил к своей наковальне, раскачивать шумные мехи, бросать под молот пышущие заготовки для ножей и серпов, покрикивать на помощников-рабов… Мы поздоровались, и он заторопился дальше. Он не спросил, для чего это при мне меч и кольчуга. Не мог не знать троюродный брат старейшины Ласа, какое непотребство замыслило Печище. Я водился с кузнецом, ходил к нему в кузню размять плечи, помахать тяжёлым ковадлом. Но в это утро он прошёл мимо меня, ибо силён человек и славен, покуда стоит за ним его род… Ладно, кузнец. Спасибо тебе и на том, что хоть не пошёл вместе с Ласом, отговорился работой…

Немного погодя в дверь заскреблись.

– Выпусти, дядька Неждан, – позвала из-за двери Надёжа. Я сказал:

– Нет.

В избе притихли… Потом подошёл Братила. Его дыхание, его спотыкающиеся шаги.

– Беда какая, Неждан Военежич? Выпустил бы.

Он не был трусом, Братила. Он понял – дело неладно, и хотел встать рядом со мной. Я улыбнулся, представив, что могло из этого получиться. Я сказал ему:

– Нет, ведун. Ты своё дело делал, я тебе не мешал. А теперь черёд мой.

Братила отошёл.

Почему-то молчал Тур, и я невольно встревожился, вспомнив про свой лук: как бы не надумал глупый пустить его в ход… Но беспокойство моё скоро прошло. Этого лука они там не согнут и все втроём. Уже не говоря про то, чтобы стрелять.

Солнышко между тем поднималось; я смотрел на него и думал, что князь вполне мог задержаться. Мало ли. Может, старые бояре притомились ехавши по жаре через лес. Или шустрые отроки подняли в зарослях прыскучего зверя… Случись драться, меня одолеют нескоро. Но рано или поздно всё-таки одолеют.

Я хорошо знал Чурилу Мстиславича, кременецкого князя. Ещё по Ладоге помнил. И про жену его, княгиню ласковую, слыхал. В этом доме моим ребятам холопьями теплее будет, чем вольными – здесь. Пусть так! Покуда я жив, никакой Лас не будет ими распоряжаться. Покуда я жив и держу вот этот меч…

Потом я подумал, что Мстиша мог и напутать. И я просижу тут весь день на посмешище сельчанам, напрасно ожидая врага. Я нахмурился. Это было бы хуже всего…

Но Мстиша не обманул. Я поднял голову и увидел их всех сразу – они выходили из-за соседней избы. Первым, в окружении старших сыновей, шёл Лас. У всех четверых висели на поясах мечи. А позади толпилась ближняя родня: у кого топор, у кого лук, у кого тяжёлое, на медведя, копьё… Не на Тура же с сестрёнкой они воздвигали этакую рать! Должно, предвидели, что будут иметь дело со мной. Только, верно, думали – сплю ещё.

Высоко же ставил меня Лас, пришёл сам-двадцатый… Ну, уважил, спасибо за честь! Я ощутил знакомое подрагивание в правом плече. Руке не терпелось разлучить с ножнами меч.

Я не спеша выпрямился, чувствуя спиной тепло нагретой деревянной стены. От непогоды и времени она была серо-седой, но там и сям в ней белели свежие брёвна. Они помнили силу моих рук. Это был мой дом. И пусть Лас попробует в него войти!

7

– Я пришёл не к тебе, – сказал мне Лас. – Отойди!

А Первак, издеваясь над моим именем, добавил:

– Пришёл неждан, уйди недран.

Я не ответил. Поговорим, когда подойдут поближе.

Они распахнули ворота и по-хозяйски вступили во двор. Они вели себя храбрее, чем я ожидал, и это настораживало. Но размышлять было некогда. Я вытащил меч, отстегнул и бросил на крылечко опустевшие ножны. На бороздчатом клинке родились огненные змеи, и сыновья Ласа разом остановились. Первак оглянулся на отца, и тот кивнул. Люди подались в стороны, и двое парней вывели под руки лысого старика в белой рубахе до пят. Вывели почтительно и с опаской. Борода старика свешивалась на грудь. Гремели один о другой бесчисленные обереги у пояса. А глаза из-под белых бровей смотрели неожиданно зорко, властно и жутко…

Волхв!

Я почувствовал, как пот выступил у меня на висках. Волхв, тот самый, живший в чаще лесов. Умевший замкнуть в недрах тучи готовый вылиться дождь. Или по своей воле выбить градом хлеба. Никогда не видав, я узнал его сразу. И точно рука сдавила моё нутро, приросли к месту ноги. Я не боялся Ласа и тех, кого он привёл, но против волшбы бессильны кольчуга и меч. Нет на свете оружия страшнее, чем слово волхва. Оно рассекает окованный щит и сворачивает с пути летящие стрелы. По этому слову обнажённые камни вспыхивают жарче берёзовых дров, а ясное небо обрушивается грохочущей молнией. Скажет ведун – умрёшь через три дня! – и человек умирает.

Ни разу ещё я не знал подобного страха. А ведь я не вёл счёта сечам, в которых побывал, и ранам, которые в них получил.

Невыносимое время мы с ним смотрели друг другу в глаза. Он тоже был здесь своим, вот и пришёл, исполчился против чужого. Может быть, он ждал, чтобы я упал перед ним на колени – уж верно, не раз он вот так, одним взглядом, ожиданием страшного, смирял неслухов вроде меня… Но у меня была в руке надёжная сталь. И я держал её крепко. А за спиной у меня был мой дом. И я стоял, глядя ему в глаза. И не отводил глаз.

Потом старик протянул руку, и высохший палец нацелился мне в грудь. И заслониться было нечем. И блестел на том пальце перстень с незапамятно древним солнечным знаком: крестом с концами, загнутыми по кругу…

– Чернобог тебе хозяин! – проговорил старец медленно и с угрозой. – Поди прочь!

Я молча покачал головой. Я не отойду.

Тогда он воздел руки к солнцу, невозмутимо проплывавшему в небесах, – крыльями взмыли широкие рукава, вот-вот взлетит! Он звал на помощь всю силу солнцеликого Даждьбога, умоляя огненный глаз увидеть меня и испепелить…

– Жаба скачет, комар вьётся, змея ползёт! – начал он с нарастающим торжеством. – Даждьбог в небо!

– Даждьбог в небо… – вразнобой, с плохо скрытым испугом откликнулось Печище. А кудесник продолжал:

– Даждьбог в небо, жаба в болото, змея под пень, комар в тростники! Стань, слуга Чернобогов, снова тем, из чего тебя хозяин твой сотворил! А будь слово моё крепко!

Я умер и снова родился.

Я не знаю, живут ли на свете вовсе не ведающие страха. Я встречал только таких, что умели давить его в себе, словно мерзкую мышь… Сейчас неведомая сила согнёт меня втрое, поставит на четвереньки, оденет шерстью или чешуёй. И я знал, что этой силы мне не побороть.

Гудящий пожар поглотил ветви и ствол, и лишь в корнях ещё теплилась жизнь. Голые птицы разбили клювами небесную твердь, и осколки рухнули к моим ногам. Пронеслись бессчётные века и развеяли мой прах на четыре стороны света.

Но качнулась в вышине зелёная крона священной сосны… Я умер и снова родился. И снова встал около стены. Минуло мгновение, а за ним другое и третье – я стоял!.. Потрясённый, в липком поту – во весь рост!.. И кольчуга привычно лежала на груди, на мокрой рубахе. И меч знакомо оттягивал задеревеневшую от напряжения руку.

И вот тогда-то я засмеялся. Хрипло, точно закаркал простуженный ворон. И выговорил, смеясь:

– Ты слишком стар, волхв! Твоя сила иссякла. Боги больше не слышат тебя. Ступай поздорову, грейся у печи…

А он всё никак не желал поверить тому, что видели его глаза. Но потом изумление на его лице сменилось гневом, а гнев – мукой бессилия. Наверняка он был когда-то могуч. Уж точно мог заговорить кровь ничуть не хуже Братилы. А может, не врали и те, кто рассказывал, как дикие звери приносили ему добычу… Но теперь волхва больше не было. Стоял передо мной беспомощный старец, не имеющий даже зубов, чтобы укусить.

Мы с ним поняли это одновременно. Он одряхлел разом – прямо у меня на глазах. И сгорбился, заслоняясь руками, будто я замахнулся на него или уже ударил. Он сумел спрятать свои слёзы, но я видел, как затряслась его борода. Правду молвить, мне стало его жаль. Я сказал ему как мог мягче:

– Ступай себе, дед.

Однако именно жалость хлестнула его больнее всего. Бешено глянул он на меня – и пропал, метнувшись в сторону, как подбитая серая птица. Только и прошипел на прощание самое страшное проклятие из всех сущих на свете:

– Умрёшь бездетным!

Что было, то было и ушло. И вот теперь я остался с глазу на глаз с Ласом и его ратниками, и дышалось мне легко. Любо было взглянуть, как они переминались с ноги на ногу, не торопясь подходить!.. У моего меча было имя – Зубастый. Такое прозвище дают не со скуки, и они это знали. Мне захотелось поторопить их. Это совсем особое чувство, кто не изведал его, тому не представить, – рубиться, зная, что умрёшь, не надеясь на спасение, не считая и не замечая ран, в одиночку против многих, не гадая, узнают ли товарищи о совершённом тобой! И багровая ярость удерживает на ногах уже сражённых бойцов!..

За моей спиной в дверь размеренно колотили чем-то тяжёлым. Ничего. Эту дверь я тоже вытесал сам. Лас обернулся к своим… И в это время неожиданно близко, уже из-за изб, звонко прокричал рог.

8

Кто единожды видел Чурилу Мстиславича, кременецкого князя, не скоро его позабудет. Он ехал впереди, на могучем вороном жеребце, и сразу было видно, кто князь. Знакомо лежал на широких плечах, свешиваясь с крупа вороного, выгоревший на солнце плащ. Знакомо глядели железные глаза с дочерна заруделого, раскроенного шрамом лица. Время мало переменило его, вот только чёрные волосы взялись по вискам сединой. И ещё: на шаг приотстав, ехал между отроками старшенький княжич. Ему, безусому, на вид едва минуло двенадцать, должно, еле упросил князя взять наконец с собой. Но чувствовалось – не мягче отцовского станет с годами юное лицо…

Почему-то я ждал, что сельчане кинутся по избам. Но старейшина не побежал. Справился с собой, шагнул навстречу приехавшим, низко, в землю поклонился князю. И сразу стал говорить.

Я отчётливо слышал каждое слово, но спроси меня, о чём шла речь, – не скажу. Я смотрел на князя. А князь, не то слушая Ласа, не то не слушая, понемногу оглядывал двор, сам разбираясь в случившемся. Вот повернулся ко мне… Узнает ли?

Глаза наши встретились. Почему я так ждал его приезда, на что надеялся?.. Вмиг пронеслось передо мной всё, что должно было произойти. Копья дружины. Торжествующий Лас. И Тур с руками, стянутыми петлёй…

Чурила Мстиславич поднял гремучую плеть, обрывая Ласа на полуслове.

– Здрав буди, Неждан Военежич! – сказал он мне, не чинясь. – Что здесь делаешь, хоробр?

Он узнал меня. И он действительно не переменился – теперь я поверил в это до конца.

– Я защищаю свой дом!.. – сказал я и едва признал собственный голос. – Свой дом и свою кровь!..

Я не думал произносить именно эти слова – вырвались сами.

– Господине! Не верь!.. – крикнул Лас. Голос его сорвался. Я не глядя выбил ногой кол, и они выскочили наружу все трое, запыхавшиеся, встрёпанные: Братила, Надёжа, Тур. У Тура был в руках мой лук. Каким-то образом он всё же его натянул.

Чурила тронул коня и подъехал поближе…

– А что, – сказал он мне в точности так же, как я сам говорил маленькому Мстише. – Пойдёшь ли, Военежич, гриднем ко мне?

Он, конечно, знал о сече у Нового Града, о лютой гибели князя Вадима. А может, и о моих делах в том бою, как знать, про что пели гуселыцики у него на пирах… Я взял свой меч за острое лезвие и протянул ему рукоятью вперёд. Я сказал:

– А и пойду, Мстиславич, коли берёшь. Да только я тут не один…

Но сказать больше я тогда не успел. Ибо в это самое время над берестяной крышей сарая высоко и дружно взвилось дымное пламя. Должно, старый волхв, не смея подпалить избу с людьми, решил хоть так отдарить меня за срам…

Кораблик!.. Мы с Туром вспомнили о нём одновременно. И я уже рванулся вперёд, нацеливаясь плечом в дощатую дверь… Братила остановил нас обоих.

– Пускай горит, – сказал он и улыбнулся.

Вот рухнула крыша, и жар принудил нас отступить. Я посмотрел на Тура, на его правую руку, хватко державшую лук, и мне показалось – понял.

Кому дать унести горе-болезнь, Огню Сварожичу или Матери Реке, не всё ли равно?.. Был бы кораблик, который каждый из нас строит себе сам.

1985

Словарь

Альдейгьюборг– так скандинавы называли древнерусский город Ладогу, теперь – Старая Ладога Ленинградской области.

Асы– одно из племён скандинавских богов.

Бадняк– изогнутое полено, изображение Змея Волоса, похитителя Солнца (см. Даждьбог), которое торжественно сжигали во время праздника зимнего солнцеворота (см. Корочун).

Баский – яркий, красивый.

Баснь – «сказка» на языке древних славян. Отсюда всем известная «басня». Словом же «сказка» даже и в позднейшие времена называли достоверный рассказ, письменный доклад («ревизская сказка»).

Белый Бог – в скандинавской традиции христианский Бог, Христос.

Берёзозол месяц – апрель. Это название объясняют двояко: то ли от «берёзовой золы», которой удобряли поля, то ли от добычи берёзового сока – апрель был «зол» для берез.

Бирка – торговый город в древней Швеции, недалеко от современного Стокгольма.

Бонд – в древней Скандинавии – свободный земледелец.

Борец-трава – аконит, лекарственное растение. Очень ядовитое.

Бортное дерево, борть – колода для пчёл или дерево с дуплом, в котором живут дикие пчёлы. Человек, обнаруживший такое дерево, метил его своим знаменем (см.). Профессия бортника, чреватая падением с высокого дерева, считалась очень опасной.

Браное полотно – материя с рельефным тканым узором, иногда цветным. Браное полотно было очень трудоёмко и дорого ценилось.

Братучадо – «дитя брата», племянник, племянница.

Братчина – пир в складчину, обычно – жертвенный.

Брашно – пища, еда.

Буевище – кладбище.

В горохе только стоять… – быть «пугалом огородным».

Вагиры – одно из племён балтийских славян.

Вадим – летописный предводитель восстания против варягов. Возможно, это даже не личное имя, а просто «вожак». Автор наделяет этим именем гипотетического князя, который вполне мог «сидеть» в Ладоге до варягов, потом призвать Рюрика в качестве военно-морской защиты от скандинавских викингов и наконец поссориться с ним и погибнуть в бою.

Валланд – букв. «страна кельтов», так викинги называли Францию.

Валькирии – букв. «выбирающие убитых»; девы-воительницы в скандинавской мифологии, наделённые властью даровать победу и гибель в бою и сопровождать павших героев в Вальхаллу (см.). Некоторые валькирии, согласно легендам, были дочерьми смертных людей. Ранние предания упоминают крылатые «лебединые одежды» валькирий, но более распространено представление о валькириях, как о вооружённых всадницах, чьи волшебные кони способны скакать «по воздуху и по морю». Древние скандинавы полагали, что северное сияние – отблеск доспехов и оружия валькирий, спешащих к полям сражений.

Вальхалла – букв. «палаты убитых в бою», в скандинавской мифологии – небесное жилище Одина (см.), где после смерти пируют души героев.

Вальхи – скандинавское название кельтов. Францию, древнейшим населением которой были кельты, они называли Валланд.

Варяги – автор придерживается гипотезы, согласно которой летописные варяги были славянами с южного берега Балтийского моря. Термин этот, возможно, имеет кельтское происхождение и примерно переводится как «морские люди».

Варяжское море – Балтийское.

Венды – так скандинавы называли балтийских славян.

Вено – выкуп за невесту. Родственно слову «венок» – девичий головной убор в виде налобной полосы. Замужние покрывали волосы.

Вепрь волн – кеннинг (см.) корабля.

Веред – чирий, фурункул.

Вершник – «сидящий верхом», всадник.

Весь – предки современных вепсов, финно-угорский народ. Их отношения со славянами складывались исключительно мирно. По археологическим данным, нередко были и смешанные браки.

Весь (озеро) – озеро Белое.

Взнять – взобраться вверх по круче.

Видок – «тот, кто видел», свидетель в древнеславянском суде.

Викинг – в древней Скандинавии член морской дружины, занимавшейся разбоем и торговлей. По мнению учёных, это слово означает «живущий не как все», «ушедший из дому».

Вира – штраф за нарушение закона.

Виса – короткое стихотворение «к случаю», строфа из восьми строк.

Влазня – прихожая, от влезать – «входить».

Водимая – в эпоху многоженства старшая жена. Существовало выражение «водить жену».

Возгря – сопля.

Вокруг священных ракит… – по мнению древних славян, самые верные клятвы, в том числе и клятвы любви, давались у воды, которой приписывалась священная сила, возле почитаемых растений – ракит. Отсюда дожившее до наших дней выражение «венчаться вокруг ракитового куста», означающее официально не оформленный брак. Между тем в древности такой брак был самым настоящим.

Волос (Змей Волос) – в славянской мифологии божественный противник Перуна, чудовищный крылатый змей, олицетворение первобытного хаоса и неразумного, животного начала в человеке. Будучи таковым, этот Бог не различает зла и добра: способен принести пользу, но может сотворить и страшное зло. Славянские сказки помнят его под именем Змея Горыныча.

Волхв – жрец (первоначально – только Бога Волоса). Вероятно, это слово происходит от слова «волохатый» (мохнатый), из-за обычая его жрецов совершать обряды в шубах, вывернутых мехом наружу.

Вороп – разведка. На воропе – в разведке, наворопник – разведчик.

Всход – лестница.

Вятший – старший, лучший, знатный.

Галаты – другое название кельтов. По мнению учёных, балтийские славяне испытали сильное влияние кельтской культуры. Поэтому некоторые персонажи романа носят кельтские имена (Бренн, Якко, Велета) и придерживаются соответствующих обычаев – обходятся без мебели, носят меч справа и т. д.

Гардарики – букв. «страна Городов», так скандинавы называли Русь. Отсюда «гардский» – русский.

Гашник – шнурок, на котором держались штаны (гачи, гащи). Отсюда современное выражение «спрятать в загашник». Слово «гащи» первоначально обозначало шкуру с задних ног зверя.

Где море встречается с землёй… – т. е. место, не принадлежащее ни одной из стихий. В таких местах хоронили преступников.

Глуздырь – «разумник», ласково-насмешливое прозвище «глупого» маленького ребёнка.

Горница – верхнее помещение в большой избе, над влазней (см.). От общего помещения с печью горница отделялась стеной, через которую её обогревало тепло печного дыма (топили в те времена по-чёрному). Таким образом, тёплая, но бездымная горница оказывалась наиболее комфортабельным помещением в доме. Название её родственно словам «гора» и «горний» – «верхний».

Гривна – шейное украшение, металлический обруч. Также – единица веса и стоимости.

Гридень – воин в дружине (см. кметь).

Гридница – помещение для пиров и собраний дружины. Не отапливалась, зато имела, в отличие от жилой избы, большие «светлые» окна, поэтому зимой там было холодно. Отсюда, по мнению учёных, обычай позднейших боярских «сидений» в шубах и шапках.

Грудень месяц – ноябрь. Земля смерзается кочками, «грудами».

Гудок – музыкальный инструмент, напоминающий пузатую скрипку. Музыку древние славяне называли «гудьбой».

Даждьбог (Дажьбог) – «дающий Бог», «податель всех благ», сын Сварога (см.), славянский Бог Солнца. Славяне верили, что Даждьбог периодически умирает и воскресает, отсюда праздники зимнего и летнего солнцеворота. В легендах прощупывается тема похищения или временной смерти Даждьбога от рук злых сил и его последующего спасения Перуном. Учёные усматривают здесь смутную память о каком-то природном катаклизме, вызвавшем временное изменение климата.

Доля – Божество индивидуальной судьбы (вернее, удачливости), сопровождающее человека с момента рождения. По мнению древних славян, отнюдь не считавших себя «рабами судьбы», нерадивую Долю можно было изловить и «перевоспитать». Долей наделяла человека Богиня Лада (см. Рожаницы).

Домовой – мелкое домашнее Божество, душа избы. Идеальный домохозяин, нередко сварливый, но в целом очень доброжелательный к человеку. Славяне представляли Домового в виде маленького мохнатого старичка с коготками и хвостом. Считалось, что он обитает под печью.

Домостройничать – вести домашнее хозяйство, строить жизнь в доме.

Драпа – распространённая форма скальдической (см.) хвалебной песни, букв. «песнь, разбитая на части».

Жито – от слова «живот», т. е. «жизнь», основная зерновая культура. В южной Руси житом называлась пшеница, в северных областях – рожь и даже ячмень.

Жуковинья – перстни.

Забрало – укрепление, стена.

Задок – туалет, отхожее место. В отличие от позднейших времён, в древней Руси строили тёплые туалеты, непосредственно примыкавшие к дому, но так, чтобы запах не проникал в жильё.

Западная Страна – Ирландия.

Засек – закром.

Земля Урманская – Норвегия.

Зипунник – разбойник, грабитель, букв. «человек, способный отнять у другого зипун».

Змея тетивы – кеннинг стрелы. Метатель змеи тетивы – кеннинг воина.

Знамя – знак, отметина, особенно – знак собственности.

Зрак – внешний вид, образ.

Ирий – славянский языческий рай. Считалось, что именно туда улетают осенью птицы. По мнению древних славян, из ирия спускались на землю для нового воплощения души людей и животных.

Йоль – скандинавский языческий праздник Середины Зимы. Позже это название перешло на христианское Рождество.

Каменка – печь, сложенная из камня (иногда с глиной) и топившаяся по-черному. Русской печи, которая кажется нам теперь неотъемлемой национальной принадлежностью, в IX в. ещё не было.

Кеннинг – особое иносказание, употреблявшееся в поэзии скальдов (см.).

Кёнугард – Киев в скандинавском произношении.

Кика – головной убор замужней женщины, плотно прикрывающий волосы.

Клепать – здесь: обвинять кого-либо в суде.

Клеть – неотапливаемая пристройка в славянской избе, соединявшаяся с жилым срубом сенями. Использовалась как летняя спальня и кладовая.

Ключница – позже вытеснено тюркским словом «амбар».

Кметь – старший, полноправный воин в дружине. Возможно, это слово происходит от латинского корня, означавшего «посвящённый». Интересно, что слова «дружинник», прочно укоренившегося в литературе, не существовало. Оно появилось гораздо позже и обозначало… боярского «завхоза».

Кнез – князь на языке балтийских славян.

Князь – у славян первоначально племенной вождь. Английский «кинг» (король), скандинавский «конунг» и польский «ксёндз» родственны «князю» через общие индоевропейские корни: все эти слова изначально имели значение «старейшина рода».

Колышки – навоз.

Конунг – древнескандинавский племенной или дружинный вождь, позднее – король. Конунгами скандинавы называли русских князей. Сэконунг – «морской конунг», вождь викингов, не имевший земельного надела и дома, кроме корабля. Харальд конунг – имеется в виду Харальд сын Хальвдана, впервые объединивший страну в конце IX в. при отчаянном сопротивлении местных вождей. Его правление ознаменовалось массовой «эмиграцией» норвежцев в Ирландию, Исландию, Англию и на Русь.

Копытце – носок. Вязали их без пятки, с помощью крючка.

Корба – заболоченный ельник. Карельское слово.

Корелы – прежнее название карелов. Раньше это слово производили от обычая употреблять в пищу сочный внутренний слой сосновой коры. Теперь большинство учёных возводит его к слову «карья», одно из значений которого – «толпа, множество людей».

Коровой – обрядовый хлеб языческих славян, происходит от слова «корова», так как первоначально служил замещением жертвенного животного, имел лепные «рожки», а иногда и формой своей напоминал корову.

Корочун – праздник самого короткого дня, зимний солнцеворот. Считалось, что в этот день воскресает Даждьбог (см.) и молодеет, обновляется мир.

Котлино озеро – восточная часть Финского залива.

Крекноватый – кряжистый, крепкий.

Кривичи – восточнославянское племя.

«Кровавый орёл» – вид казни, упоминаемый в скандинавских легендах. Преступнику рассекали ребра на спине и вытаскивали вон лёгкие. Часть учёных, впрочем, считает, что всё это совершалось уже над мёртвым, а в сагах дело обычно ограничивается угрозами «врезать орла» или «выпрямить рёбра» кому-либо. Некоторые учёные вообще сомневаются в реальности подобных расправ, считая их плодом воображения сказителей.

Куна – единица «меховых денег» у древних славян, вообще обозначение стоимости.

Кут – угол, часть избы.

Лагодник – бездельник.

Ладожские варяги, Ладога – ныне Старая Ладога, город в низовьях Волхова недалеко от современного Санкт-Петербурга. Основана около 750 года финно-угорскими и славянскими поселенцами. До образования и возвышения Новгорода являлась крупнейшим центром международной торговли и столицей северной Руси.

Лазливый – похотливый.

Лебединая Дорога – в скандинавском поэтическом языке название моря.

Летось – минувшим летом.

Леший – букв. «лесной», в славянской мифологии дух леса.