Шестой моряк Филенко Евгений

                     нипочем, за бесценок.

              Взгляд преисполнен

                     великой тоски.

              Асгард бывал

                     не в новинку для Тюра.

              Родич моржовый

                     обрел себе друга.

               Недруг и ётунов

                     злой истребитель [37]

               В свару ввязался

                     с собакой затраханной.

               Гнусный бобыль разболтал,

                     что весеннюю

               Морду замкнула

                     смешливая задница.

               Фляга просторная

                     свою участь вручила

               Опившемуся тингу.

   — Что у вас творится на тингах? — засмеялся Локи. — Похоже, вы, исландцы, для того и собираетесь в одном месте весной и осенью, чтобы окончательно опростать все емкости с брагой, которые не освободились еще от прежнего содержимого, а уж попутно разрешить свои споры, расплатиться с долгами и втихомолку прирезать обидчиков. А потом начать новую жизнь с новой браги, новых долгов и новых врагов.

   — Скучновато протекает наша жизнь, — сказал Бьярки. — Ты и сам видел, в каком унылом месте приходится нам коротать свои дни. Голые скалы да вечные льды. Вот и выдумываем себе развлечения как умеем.

              Крыша в родстве

                     состояла с убийцей.

              Браге густой

                     поразился рассудок.

              Обречена была

                     женщина чахлая.

              Ас вредословный

                     согласно кивнул.

              Уродец безмолвно

                    доверился Бьярки.

              Гость скудоумный

                    сердито ворчал.

              В пятки нырнула

                    душа у бочонка.

              Впрочем, косматый

                    медведь пренебрег

              Одетой женой.

  — Любопытно, есть ли для медведя разница, — сказал Бьярки, — одета та жена или нет?

  — Вопрос в том, чья это жена, — заметил Локи. — Если это жена медведя, то вряд ли ему понравится, когда она вырядится по-людски. Не в обычаях у медведей носить иные одежды, кроме собственной шкуры. По этой причине любой уважающий себя и своих предков медведь откажет в супружеских ласках невесть что возомнившей медведице, и будет в своем праве. Иное дело, если это человеческая жена или, того хуже, жена кого-нибудь из асов, да хотя бы та же Скади-Лыжница. Тут уж вполне естественно задаться вопросом, а что же тогда это за медведь?

  — Это ты на меня намекаешь? — насторожился Бьярки. — Не так уж я и космат, если присмотреться.

  — Однако же тебе в косматую голову не приходила блажь овладеть Хейд Босоногой, — сказал Локи, — покуда она была одета.

  — Стыдно признаться, — промолвил Бьярки, — но я не отважился бы приступить к Хейд, будь она и вовсе раздета. Это она затащила меня в свою постель, и теперь могу сказать честно, что моя жизнь прожита не напрасно. Да ведь Хейд, насколько мне ведомо, никому не жена!

  — Жена, не жена... — усмехнулся Локи. — В этом мире все так условно.

              Ас, улыбаясь,

                     взирал на долину.

              К фляге красотка

                     припала губами.

              Без комаров вековала русалка.

                     Трезвая сволочь

              пеклась о кувшине.

                     Хульда известная

              с липой болтала.

                     Бьёрк Косоглазая

              диву давалась.

                     Тяжко вздохнул

              сирота неприкаянный,

                     Робко с речами

              обратился к любезной

                     Колдунье.

  — И о чем же вы там болтали? — спросил Локи, ухмыляясь.

  — С кем, с кем болтали? — зардевшись, вскричал Бьярки.

  — Ты, разумеется, — сказал Локи, — и твоя ненаглядная колдунья. Наверное, все косточки мне перемыли, до сих пор между ребер чешется.

  — Должны же были мы уговориться, как тебя называть, — промолвил Бьярки. — Я и сейчас до конца не уверен, что наше подозрение было оправданным.

  — У меня было много имен, — сказал Локи. — И даже в этом мире всякий народ зовет меня на свой манер. Так какая же мне забота, что за прозвище вы двое мне выбрали? Пускай сегодня я буду Локи. А завтра я и сам не знаю, кем захочу стать.

              Дождь словно меч,

                    низвергался бесстыдно.

              Морж Натолкнулся

                    на стену сарая.

              Зашевелился

                    сосед ненавистный.

              Старец случайный

                    ягненка дождался.

              Все ж догадался

                    ближний исландец,

              Что, лишь на свет появившийся,

                    Бьярки

              Роду основой стал

                    неколебимой.

              Медведь говорил

                    без покровов с колдуньей.

  — Ну вот снова про вас, — сказал Локи. — Так ведь оно и было. Вот разве что Медведем тебя называть рановато, а что до покровов, то на ведьме и впрямь ничегошеньки не было. И должен заметить как знаток и ценитель, в таком виде она намного привлекательнее, нежели прикрытая одеждами.

              Долина отвергла

                     печального Фенрира.

              Дева с признательностью

                    утерлась.

              Хмельная башка

                     наполнялась травою.

              Взор обнаружил

                     овечьи чертоги.

              След непонятный

                     тянулся из битвы.

              Здесь пресеклось

                     на пороге веселье.

              Шерстью покрытый,

                     соперник явился.

              Холму крутому

                     старик прекословил.

              Любящий зад

                     всегда возвращался.

   — Это про тебя, это ты «любящий зад», — сказал Бьярки со злорадством. — Точнее, «любящий все задницы этого мира».

  — Не вижу в том ничего дурного, — отвечал Локи. — Должен же я хоть что-то любить. К тому же объект моих симпатий ничем не хуже иных. И, наконец, могу с уверенностью утверждать, что с тылу женщины в большинстве своем выглядят не в пример выигрышнее, нежели спереди. Мне случалось бывать в краях гораздо теплее вашей Исландии, что совсем не трудно — быть теплее этих насквозь промороженных камней! — и вращаться в кругах, где одежда совсем не обязательна. Там-то я и пришел к убеждению, что в наготе вся сила женщины, а уж ее зад — куда более опасное оружие, чем самый острый меч. Похоже, ты и сам не так давно смог в этом убедиться — ведь Хейд Босоногой не понадобились ее магические навыки, чтобы сразить тебя наповал, ей достаточно оказалось лишь распустить поясок на юбке. И вот ты уже готов идти за нею, как молочный ягненок за маткой. И тебе уже безразлично, умна ли она, так ли уж хороша собою, как видится с первого взгляда, есть ли за нею приданое, кроме никому не нужных книг и свитков, чтобы позволить ей стать матерью твоих детей. Ее зад притягивает тебя, как самый сильный магнит. Он затмевает своим совершенством и сиянием все прочие женские прелести — а ведь в них у нее нет недостатка. Он сводит на нет все изъяны, которых она отнюдь не лишена, как любая обычная женщина небожественного происхождения. Да что там, у той же Ангрбоды были кривые ноги и отвислая грудь, но все это можно было простить за один лишь ее восхитительный зад, на котором, как на перине из гагачьего пуха, могла бы резвиться добрая дюжина таких молодцов, как ты. А взять Скади-Лыжницу! Ведь стоит только уговорить ее снять лыжи... Быть может, однажды я сочиню целую драпу, восхваляющую задницы, когда найду достаточно времени, неизреченных стихов и голых женщин.

             Волка Отец

                   повздорил с коровой.

             Омут невесело

                    вел свои речи.

             Долгий огонь

                    пенял на солому.

             По кузнице темной

                    рассыпался бисер.

             Камень задумчивый

                    поддался испугу.

             Мокрая Морось

                    Зацапала Фенрира.

             Выпустил Тюр

                    нежную задницу.

  — Не бывало такого, — сказал Локи со смехом. — Хотя с тех пор как он лишился руки, хватка у него уже не та, что прежде. Иное дело Морось — уж она как схватит, так больше не выпустит. Хотел бы я иметь такую пасть и столько зубов, как у малыша Фенрира, многих он еще сожрет, а кого не сожрет, того надкусит, но вот участи его я не завидую[38].

              Ласковый скальд

                     берсерка помнил.

              Берсерк доподлинно

                     с тем был согласен.

              Ётун волшебный

                     ковшом был обижен.

              Бубен степенный

                     в полнеба  простерся.

              Осень большую

                     взлелеяла задницу.

              Пьяный бездельник

                     за то был в ответе.

              Плакса безродный

                     непотребно прикончил

              Ворога.

   — Ну, это еще только предстоит, — заметил Локи.  —  Хотя иначе, как непотребством, такое и не назвать.

   — О чем это ты? — спросил Бьярки, погруженный в свои думы.

   — О том способе, каким я намерен исполнить Веление, — отвечал Локи.

   — Но ведь ты его уже исполняешь, — сказал Бьярки.

   — Еще нет, — промолвил Локи. — Я только торю дорожку убийцы к жертве.

   — Ты снова говоришь загадками, — нахмурился Бьярки. — От твоих книг все слова в моей голове разбредаются, как овцы при уснувшем морже. То есть я хотел сказать — при пастухе. Мне стоит громадного труда согнать их вместе. К тому же привычный смысл слетает с них, как желтая листва с осеннего моржа. Вернее, с ясеня. Уж и не разберу, то ли во всяком слове вовсе не осталось смысла, то ли наоборот, добавилось с излишком. А теперь еще и гадай, кто здесь убийца, а кто жертва.

   — Возьми троих, — сказал Локи. — Хейд Босоногую, Вальдимара конунга и...

   — Моржа? — спросил Бьярки.

   — Можно и его, если морж не знал ни отца ни матери, — кивнул Локи. — С чего бы тогда ему обливаться слезами?

   — Никогда не видел плачущего моржа, — сказал Бьярки.

   — Вот тебе и ответ, — засмеялся Локи.

   — Это не ответ,  — возразил Бьярки. — Это полная задница.

   — А ведь наступит золотая пора, — сказал Локи, — когда о плачущем морже станут слагать песни. «Я человекояйцо, они человекояйца, а я морж. Тебе не кажется, что Локи смеется над тобой? Гляди — лыбятся, как свиньи в хлеву, пихаются... А я плачу» [39]

   — К тому времени уже не останется достаточно мухоморов, чтобы такое сочинять, — сказал Бьярки.

  — Асы всемогущие, что еще я должен сделать, чтобы этот парень захотел со мной выпить?! — вскричал Локи.

              Во всякой обители

                     есть место хлопотам.

              Гроб безраздельно

                     удерживал скальда.

              Норвежец подумал

                     о зимней стране.

              Паршивая ночь

                     надсмеялась жестоко.

              Доска просмоленная

                     от браги расселась.

              Порожний сундук

                     криком наполнился.

              Неподалеку

                     печалилось лежбище.

              Обманутый Локи

                     моржа упрекал.

   — И  все же, о каком морже постоянно идет речь? — спросил Бьярки. — Не частый это гость в наших краях.  А в моей голове он засел, как топор берсерка.

   — Моржи не то, чем они кажутся, — заметил Локи. — По крайней мере, не всегда. Или это было сказано о совах? Или будет? Уж и не упомню.

               Должно быть, дремала

                      Лыжница-Скади.

               Эгир[40] зато

                      ото сна пробудился.

               Некая задница

                      песни горланила.

               Враг стародавний

                      приманивал зиму.

               Блистательный конунг

                     с тех пор заболел,

               Сполна обожрался

                     каким-то дерьмом.

               Рука неживая

                     исправила цену.

               Ясень спросил,

                     усмехаясь похабно:

               «Блудная жена воротилась?»

   — Блистательный конунг — это про ирландца? — спросил Бьярки.

   — Вообще-то я имел в виду Хёнира, с которым мы вас и выдумали, — сказал Локи. — Но ты вправе понимать написанное, как тебе асы на душу положат.

               Мертвый пришелец

                     задорно смеялся.

               Но медяку

                     ошибаться не стоило.

               Сволочь пустая

                     напивалась без роздыху.

               Дева дебелая

                     тому изумилась.

               Полярная задница

                     бормотала.

               И только с рассветом

                     проснулась надежда.

              Приблудный слепец

                     кончил с Лыжницей-Скади.

  — Так, — нахмурился Локи. — Отчего мне все время кажется, будто я что-то пропустил? Я всегда подозревал, что старый греховодник Хёд[41] положил глаз, которого у него отродясь не было, на эту негодницу Скади. Что тут вообще творилось, пока я прохлаждался внутри девяти камней?

  — Ничего особенного, — сказал Бьярки. — Ржавый кузнец грозной тещи ослушался. Флягу кувшин ожидал не переча. Дурень схватил мохнатую рыбу. Ласковый случай вразумил тетиву. Призрак узнал барана щербатого.

  — Похоже, кое у кого начинают перегреваться мозги! — воскликнул Локи. — Настала пора охладить их пенным напитком.