Считалка Мелашвили Тамта

Тамта Мелашвили

Считалка

Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с согласия издательства.

First published by Diogene Publishing, Tbilisi

Copyright © Tamta Melashvili, 2012

Translation rights arranged by Rachel Gratzfeld, Literary Agent for Georgian Literature, Zurich.

© Эбаноидзе А. Л., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2015

Тамта Мелашвили родилась в 1979 году в Грузии, в городе Амбролаури. Год жила в Германии, где и начала писать. В 2008 окончила Центральный европейском университете в Будапеште. В настоящее время она живет в Грузии и работает защитником прав женщин и экспертом по гендерным вопросам.

«Очень своевременная книга!»

Больше двадцати лет по периметру распавшейся большой страны вспыхивают войны. Для самоутешения и самообмана мы невнятно называем их «межнациональными конфликтами».

Писатели нового поколения, прошедшие через эти «войны-конфликты», немало написали о них. Но во всей этой, достаточно обширной уже литературе, я не знаю произведения по силе эмоционального воздействия равного маленькой повести Тамты Мелашвили «Считалка».

Этой прозе присущи прямота и правда, глубина и наивность, детская искренность и пронзительная нежность. Простота слога в ней органично сочетается с изощренной сложностью композиции. С помощью всех этих средств повествование освобождается от литературности и о боли говорит болью, о нежности – нежностью, о страхе – беспомощным детским испугом.

В повести нет ни взрывов, ни выстрелов, но война не просто присутствует в ней, она оказывается ее главным действующим лицом. Войной пропитана вся порушенная и поруганная жизнь, буквально каждый вдох и выдох жителей городка, в котором происходит действие.

Думаю, особая пронзительность повествования проистекает оттого, что она написана совсем молодой женщиной, а ее героини – две тринадцатилетние девочки, чей подростковый мир и пробуждающая женственность сталкиваются со слепой жестокостью войны.

Александр Эбаноидзе

Среда

Мама сказала: Молока совсем нету, вот он и плачет. У мамы нету молока, потому и плачет, сказала я Нинце. Что будешь делать? сказала Нинцо. Опять Гвелесиани, другого выхода нету. Она мучила скобу калитки. Калитка скрипела. Вчера зашелся до судорог, сказала я. Пришлось опять макать палец в вино и совать ему в рот. Уснул кое-как. Говорю тебе, выход один – аптека Гвелесиани. Надо это сделать. Мама убьет меня, сказала я. Меня тошнило. Помрет у вас ребеночек, и пусть потом твоя мать твердит: Бог прибрал ангелочка, сказала Нинцо тоненьким голоском. Не выламывайся, сказала я. И отчего вы с матерью такие дебилки? Я стиснула Нинцыну руку на скобе калитки. Перестань скрипеть, достала. Ладно, Нинцо убрала руку. Ты же ее знаешь, сказала я. Целый час кляла меня за чай и макароны, украденные в магазине Мананы. Угу, сказала Нинцо и опять взялась за скобу. Как узнала-то? Ты же за гумпомощь выдала, от теток-гуманитарок. Да, сказала я. А ценники содрать забыла. Я же говорю – дебилка. Оставь калитку в покое. Убери руку! И ты убери. Сперва ты. Ну вот. Помолчали, глядя друг на друга. Зайди во двор, и выйдем вместе, сказала Нинцо, глядя мимо меня. Во дворе сидел дед Заур. Уставился куда-то и не шевелился. В замызганном костюме, собрал весь свой хлам и повесил на грудь. Глянь на него. Нормальный, да! сказала Нинцо. Так в медалях и сидит весь день. А ступает-то как. Как ступает, сказал дед Заур. Курва из нее растет. Оторва. И из тебя оторва. В доме ее бабка помирает, а она… Дедушка, сказала Нинцо, иди в дом, ты же видишь, они опять разлетались, опасно. Да ну их! сказал дед Заур и отвернулся. У Нинцы была вскопана земля для цветов, я приминала ее кроссовками. Сейчас переоденусь и выйду. Бабка помирает со-всем, повторил дед Заур. Я промолчала. Что это за война, сказал дед Заур. Это не война. Эти с этой стороны, те с той, а посередине что? Коридор откроют, сказала я. Что? Какой еще коридор? Так говорят, сказала я. Отец моего одноклассника сказал. Пустое, хмыкнул Заур. Ничего не откроют, вот увидишь, перебьют нас здесь. Откроют, сказала я. Отец моего одноклассника сказал, что на днях откроют. Отец одноклассника, отец одноклассника, передразнил дед Заур и скривился. Перестань топтаться. Что они так летают? глянул на небо. Как так? спросила я. Да как-то не так. Перебьют нас. Еще чего, сказала я. До сих пор бы перебили. Ответь-ка мне, кому больше веры: мне или безногому отцу твоего одноклассника? Отцу моего одноклассника. Эх, вздохнул дед Заур. Ну пошли, Нинцо прикрыла дверь за спиной. На ней было синее платье. Курево у меня таскает, сказал дед Заур. Курва она, крикнул вслед. Оторва. Нинцо сделала вид, что не слышала, разглядывала платье. Смотри, какое! Шик, правда, Кнопка! Только карманы отпорола. Приподняла подол, крутанулась. Я узнала платье. Воровка, сказала я. Воровка! Да ладно тебе, сказала Нинцо. Сколько раз говорила, не трогай чужое. Не начинай опять, сказала Нинцо. Украсть у мертвого не воровство, запомни раз и навсегда. Откуда ты знаешь, что она мертвая? Откуда? Не знаю, сказала Нинцо. Я знаю только ее брошенный дом. Так изучила, с завязанными глазами войду и выйду, и перестань уже, хватит, тошнит. Ладно, сказала я. Ладно. Вот и хорошо, сказала Нинцо и погодя: Больше ничего не возьму. А это уж очень понравилось. Синее. Маму в таком помню. Ладно, сказала я, ладно… К тому же у меня для тебя сюрприз… Мы вышли на главную улицу, на пустую улицу. Сюрприз? тупо повторила я. Шагай быстрее, не утерпела Нинцо. Дело делом, а сюрприз сюрпризом. Хорошо, сказала я, только с одним условием. Идет, но условие потом. Почему мы пошли отсюда? сказала я. Нас могут увидеть. Обходить долго. Нас увидят, Нинцо, сказала я. Ну ладно, ладно! Нинцо взглянула на меня расширенными глазами. Так и быть. Мы зашли с другой стороны. Посмотри повнимательней, сказала я. Никого нет, сказала Нинцо. Первой пролезла я. Я проскользнула легко, ей пришлось потруднее. Осторожно отодвинули сломанный засов и забрались в дом. Глаза быстро привыкли к полумраку, шторы и не думали раздвигать. Давай сюда, сказала Нинцо. Что покажу, обалдеешь! Когда успела побывать? спросила я. Не помню, может, дня два, сказала Нинцо. Квернадзе сбил замок. Силен! сказала я. Прямо медвежатник. Громила. Кнопка! засмеялась Нинцо. Грубых слов не говори, Бог накажет. Да иди ты! я толкнула ее плечом. Вошли в спальню. Нинцо распахнула шкаф. Вот, о чем я тебе говорила. И что это? спросила я без души. Как что, дурочка! Это же плеер! А к нему диски. Сечешь? Видать, не заметили, потому и не взяли. Работает как новенький. Вот! сказала Нинцо, она была возбуждена. Разве не здорово? А дисков сколько! Сделай потише, сказала я. Наверно, все это Датуны, и плеер, и диски. А ты помнишь Датуну? глаза у Нинцы заблестели. Крутой был парень. Я-то думала, что ты его не помнишь. Ты же еще дите! Нинцо фыркнула. На мужчин не смотрела. А тут место серьезное, его гнездо. Чуешь? Да, сказала я. Только сделай потише. Нинцо поднялась. Кнопка-малышка, давай потанцуем. Не хочу, сказала я. Да ладно, чего ты, Нинцо не стала ждать, задвигалась в танце. Кайф! она закинула голову и покачивалась размеренно. А где сюрприз? спросила я. Сюрприз? переспросила. Счас. Вот тебе и сюрприз. Достала из лифчика пачку сигарет. Откуда? спросила я. Это что, подруга, допрос? Нинцо остановилась, выключила плеер. Кнопа-малышка, что с тобой? Я тебя не узнаю. Что с тобой происходит? Все из-за братишки? Скажи, откуда у тебя сигареты? Меня мутило. Тот голубоглазый дал, сказала Нинцо и отвела взгляд. Нинцо! сказала я. Нинцо! Ты с ума сошла! Ты ходила к ним? Зачем? Да какой там ходила, насобирала подорожник для бабушки, шла мимо, чего на стену лезешь, ей-богу. Возле поста он стоит. Один. Подозвал, я и подошла. Нинцо! сказала я. Что? Говорю: Сигаретки не найдется? Думала, стрельну парочку, а он всю пачку дал. Подарил. Нинцо! сказала я. Ты же знаешь, как с ними опасно! А если б кто-нибудь из наших увидел? Меня подташнивало. Мне, подруга, уже по барабану, сказала Нинцо. А он ничего, скажу тебе, крепкий тип. Глаза голубые, и накачан, прям культурист. Я ему нравлюсь, клянусь мамой. Знаешь, какими глазами на меня смотрел. А еще скажу – обалдеешь! Часто, говорит, вижу тебя с маленькой девочкой. Это он о тебе. Да, сказала я, это моя младшая сестра. Она вскрыла пачку. Дура, сказала я. Идиотка! Зачем было врать. Вот уж кто дура, так это ты. Что я должна была сказать? Что мы подруги? Одноклассницы? Думаешь, поверил бы? Нинцо посмотрела на свою грудь. Какая же ты тварь, сказала я. А что потом? Что – потом? Дал мне сигареты, я улыбнулась и ушла. Нинцо закурила. Он тоже улыбнулся. Пустил дым мне в лицо. Тварь, сказала я. Меня от тебя тошнит. Раз ты сумела так с ним объясниться, надо будет училку Валентину поблагодарить, может, она и отметку за четверть повысит. Нинцо глянула на меня. Так глянула, что я замолчала. Тоже взяла сигарету и закурила. Послушай, сказала Нинцо и раздавила окурок в спичечном коробке. У Квернадзе к нам какое-то дело. У Квернадзе? переспросила я. Да, а что? Ты так удивляешься, как будто первый раз о нем слышишь. Дело, как я поняла, серьезное. Нинцо тоже посерьезнела. Ну, если уж Квернадзе, сказала я. Нинцо дала подзатыльник. Так-то лучше, сказала она. А то последнее время не узнаю тебя. Пугаешь, клянусь памятью матери. Вообще-то, табак какой-то, на наш непохожий. Мягкий, что ли? Да, хороший, сказала я. От него не кашляю. Нет проблем, Кнопа, я еще у него возьму, засмеялась Нинцо. Нинцо! крикнула я. Ладно, ладно, шучу. А теперь чего будем делать? Нинцо оглядела комнату. Давай посмотрим, что за узлы навалены на этом шкафу, помоги-ка их спустить. Нет, сказала я. Мы же договорились. О чем мы договорились? сказала Нинцо. А? Ты прекрасно знаешь, о чем. Да подожди ты, сказала Нинцо. Сперва посмотрим, что в тех узлах, а потом решим. Нинцо! сказала я. Она приставила стул к шкафу, влезла на него и стала по одному сбрасывать узлы. Посмотрим, что в них. Я же ничего не беру, только смотрю. Нинцо! сказала я. Нинцо, Нинцо, Нинцо! крикнула Нинцо. Достала уже! она спрыгнула со стула. Достала! Или поможешь, или вообще! Вот где у меня твоя порядочность! провела рукой по горлу. Эти отсюда дали деру. Пойми ты наконец: ушли, смотались. И знаешь почему? Потому что они не такие убогие, как мы с тобой. У них деньги были. Заплатили и ушли. А я? А ты? Мы тут подохнем, потому что у нас нет толстой задницы, как у них! Они будут жить, а я, перед тем как подохнуть, даже их лохмотья не посмею надеть, так, что ли? Так, я тебя спрашиваю?! На висках у Нинцы вздулись жилки. А теперь смотри на меня! Я возьму все. Весь дом вынесу! Все вынесу отсюда! Нинцо пнула стул и закричала: Вынесу к чертовой матери! Хватит, сказала я. Тише. Ладно, делай, как знаешь. Я придвинула стул к шкафу. Лезь и подавай. Нинцо глянула на меня. Так-то, сказала. Неужели надо было наорать, чтобы ты помогла. Встала на стул, подала сверху узел. Одежда, сказала я, старая. И какие-то то ли шторы, то ли занавески. Отлично, сказала она сверху. Занавески порву на пеленки для бабушки, а шмотки надену! Тут много мужских вещей, сказала я. Ничего, тоже пойдут на подстилки для Ламары. Глянь! показала мне руки. Видишь, на что похожи от стирки ее подстилок. А эти буду менять и выбрасывать! Перебрали все, получилось два узла, остальное свалили там же. Ночью заберу, а то еще увидит кто-нибудь, прицепится, сказала Нинцо. Нинцо! сказала я погодя. А как же то, что ты поклялась? Ты о чем? как будто удивилась Нинцо. Поклялась, что ничего больше не вынесешь. Мной поклялась. Уф, вздохнула легко. Будет тебе, Кнопка. У меня тогда было чур-чура. Чур-чура? Вот именно, сказала Нинцо. Когда тобой клянусь, у меня всегда чур-чура. Тут и женские вещи есть, сказала я. Хочешь? Ну-ка, сказала Нинцо. Вот, показала я. Хочу, еще бы! Хи-хи-хи-хи, захихикала Нинцо. Ты на это глянь. Обалдеть! Интересно, какого это века? И эти тоже берем? Я подавала ей поштучно. А как же. Устроим показ моделей Ламаре и Зауру, Нинцо рассмеялась. И ты приходи, оттянемся. Ладно – мне тоже стало смешно. Нинцо побросала одежду, слезла со стула. А теперь пошли, потом все это унесу. Пойдем, надо еще подорожник собрать. Хорошо, сказала я. Только на минутку домой загляну. Раз так, ты иди, а я еще останусь, немного музыку послушаю. Нинцо включила плеер. Через час встречаемся у меня! Лады, сказала я и прикрыла за собой дверь. Не сделала и трех шагов, как услышала голос Нинцы. Она пела.

Четверг

Чего вы всё тут ходите, девчонки? И не страшно вам? Шли бы домой, а то догуляетесь до беды. Вон уже Зейнабовых дочек сколько найти не могут! Мы, тетя Мзия, подорожник собираем, сказала Нинцо. Про подорожник и помнить забудете, дурехи, особенно ты! Подорожник Ламаре нужен, ее бабушке, процедила я сквозь зубы. Пролежни у нее. Э, куда лиса, туда и лисий хвост, сказала Мзия. Ходите всю дорогу не разлей вода, прямо Пат и Паташон. Что ты к ним привязалась, гого[1]? Чего ворчишь на девочек? Из своих ворот вышла Додо с веником в руках. Не ворчу, а предупреждаю. Война, а они туда-сюда, туда-сюда, прогуливаются, понимаешь. Нашли время для прогулок. Мы подорожник собираем, повторила Нинцо. Какой еще подорожник, сказала Додо, пойдемте-ка вы со мной, помолимся все вместе. Я в церковь наладилась, прибрать-протереть. А мне сейчас там нечего делать, на Успение приду. Тебе, может, и нечего, а им в самый раз. Помогут прибраться, коли время есть вверх-вниз ходить. Батюшка-то будет? спросила Мзия. Будет батюшка, батюшка почитает. О мире помолимся… Кнопа, дочка, вдруг смягчилась она. Встанешь с нами в хоре? Первого голоса не хватает. Встану, тетя Додо, сказала я. Вот и славно, дочка. Нам бы всем в божий храм, вместе молиться, вместе и спасемся. Господь спасет нас. О мире помолимся, о жизни и о погибших тоже помолимся, об убиенных. Поняла, гого? она строго глянула на Нинцу. Подружка твоя хорошая, церковное дитя, перевела взгляд на меня. Ходит к нам, а когда и в хоре поет. А ты? Ты что делаешь? За бабушкой ухаживаю, насупилась Нинцо. А еще? Еще хоть что-нибудь сделала? Пошли сейчас со мной, поможешь церковный двор подмести, Бог воздаст. Я собрала подорожник для бабушки, должна ей отнести. Идем-идем, поможешь прибраться, потом отнесешь свой подорожник. Мы сперва отнесем, тетя Додо, вмешалась я. А потом к вам придем. Другого выхода не оставалось, Нинцо уже побелела от злости. Смотри! вдруг воскликнула тетя Додо, глядя куда-то поверх меня. Что эта дуреха тащит? Что у нее на плече? Кто это, девочки? Мзия затенила рукой глаза. Я посмотрела и сказала: Тебро это. А чего она такое несет? Лопата, сказала Нинцо. Здоровенная лопата. У нее и раньше не все были дома. От безмужности. А за эту войну совсем свихнулась. Здравствуй, сказала Додо. Откуда путь держишь, гого? Из ущелья, сказала Тебро и остановилась. Лицо у нее раскраснелось. Из ущелья? переспросила Нинцо и глянула на меня. И чего ты с этой лопатой на плече? спросила Мзия. Мертвый в ущелье лежит, сказала Тебро. Убитый. Про то и мы знаем. Это не наш мертвый. Не наш, сказала Тебро, она тяжело дышала. Но смердит сильно. Чей бы ни был, мертвому нужна земля. Похоронила? в один голос спросили мы с Нинцо. Кто? Я? Не смогла, только землей присыпала. И то дело, сказала Нинцо. Мы даже подойти не смогли. Хоть узнать, кто вас неволит! сказала Додо. Ихний мертвый недостоин земли. Мертвый есть мертвый, сказала Тебро. У мертвых ихнего и нашего нету. Вскинула лопату на плечо и, не глядя на нас, пошла. Всегда вот так путано говорит, сказала Додо. Не поймешь. Валяется в том ущелье убитый, и поделом ему! Так он же там гниет, разлагается, сказала Мзия. А там дети играют. Вон сынишка моего Дито целыми днями там пропадает, это как? Мальчишки по пять раз на дню ходят посмотреть. Что же свои его не похоронили? Почему бросили? Кто его бросил, пусть тот теперь и хоронит, сказала Додо. Идем отсюда, не могу больше их слышать, сказала Нинцо. Пока до свиданья, сказали мы и, не оборачиваясь, поспешили от них. Приходи, Нинцо, гого! Слышишь? Со своим веником приходи! Жду! крикнула Додо нам вслед. Без тебя не начну! Счас, разбежалась, сказала Нинцо. А ты пойдешь? спросила меня. Только разуюсь. На Успение, так и быть, попою в хоре. Ух, Кноп! просияла Нинцо. Люблю, когда ты такая! С ума сойти!

Пятница

Не ест, сказала Нинцо. Даже рта не открывает. Она вывезла бабушку Ламару во двор и выстилала ее каталку подорожником. Смотри, как мучается, сказала и жалобно взглянула на меня. Помочь? спросила я, не глядя на Ламару. Глаза у нее были широко открытые и бессмысленные. Не надо, сказала Нинцо. Я сама. Я присела рядом. Деда Заура не было поблизости. Нинцо, сказала я, коридор не открывают. Нинцо ничего не ответила, старательно выкладывала каталку подорожником. Кто тебе сказал? спросила глухо. Пиралишвили, сказала я. А им Гоцадзе. И по радио тоже сказали. Нинцо молчала, продолжала выстилать каталку. Нинцо, сказала я. Сегодня я это сделаю. Сделаем, глухо сказала Нинцо. Сейчас закруглюсь и пойдем. Иначе помрет малец. Закончу сейчас и пойдем, Кнопа, сказала Нинцо. Ладно, сказала я. Мы обе примолкли. Видишь, как дышит, сказала Нинцо. Жарко, сказала я. Да, сказала Нинцо. Может быть и это. Помоги пересадить. Мы пересадили Ламару в коляску. Бабулечка, сказала Нинцо. Ба, давай немножко покушаем. Ламара сидела неподвижно. Глаза у нее были широко открытые и бессмысленные. Ну, покушаем, ба! Нинцо поднесла ложку ко рту. Ламара не шелохнулась. Открой рот, бабуля, сказала Нинцо. Ну вот, и не ест совсем, Нинцо была в отчаянии. Даже рта не открывает. Может, Заур ее покормит? сказала я. Смеешься? Нинцо поморщилась. Он к ней вообще не подходит. Да и она не подпустит. По-моему, она его ненавидит. По-моему, они всю жизнь ненавидели друг друга. Что только не придумаешь! отмахнулась я. На меня одну реагирует. Может быть, на моего отца отреагирует, так мне кажется, хотя кто знает. Как он ушел, с тех пор такая, и с каждым днем всё хуже. Бабуля, бабулечка, ну открой рот, еще раз попыталась Нинцо. Ламара не шелохнулась. И что мне с ней делать! Нинцу душили слезы. Может, еще поправится, сказала я. И раньше ведь такое бывало, помнишь? А потом опять ела. Нинцо встала. Отнесла тарелку в дом. Я отвернулась от Ламары – она смотрела прямо на меня. Ба, глянь сюда! Нинцо вышла из дома. Как тебе? Я рассмеялась при виде нее, такая она была смешная. В длинных платьях, вынесенных из дома Датуны, – одно поверх другого, в шляпе с цветами на голове, она была похожа на пугало. Гримасничая и вихляясь, встала перед бабушкой Ламарой, потом обернулась ко мне, выпятила губы. Лицо ее было ярко размалевано – и когда только успела, – и, счастливая, спросила: Ну как? Отпад? Скажи! Отпад, сказала я, от смеха из глаз катились слезы. А вот так? спросила Нинцо и повернулась спиной. Подошла к бабушке Ламаре. Смотри, ба, смотри, какая я красивая! Взмахнула подолом и крутанулась перед ней. Я видела то ее спину, то размалеванное лицо и смеялась, смеялась. Вдруг Нинцо остановилась, сказала: Ламара! Потом громче: Ламара!! Что случилось? спросила я. Я видела только ее спину. Нинцо оглянулась. Она плачет! Опять плачет! Повторила с отчаянием и крикнула: Ламара! Сорвала с головы шляпу, швырнула на землю, наклонилась к бабушке. Тут я увидела, что из широко раскрытых бессмысленных глаз Ламары текут слезы. Выражение лица не изменилось, только слезы ручьями текли. Не могу больше, сказала Нинцо. Знать хотя бы, о чем она плачет. Черт! Черт! Подняла с земли шляпу с цветами, напялила Ламаре на голову, развернула коляску к дому и крикнула мне: Завезу ее и пойдем. Я подобрала упавшую на землю ложку, ту, которой Нинцо пыталась кормить Ламару, и положила на край скамьи.

Среда

Фу, смрад какой, сказала я. Не продохнуть, сказала Нинцо. Это из ущелья, сказала я. Мы переглянулись. Пойдем посмотрим, сказала Нинцо. Не надо, прошу тебя, сказала я. И без того тошнит. Она не стала меня ждать, сбежала по круче. Я какое-то время стояла на месте, не могла решить, спускаться за ней или нет. Кнопа! крикнула Нинцо. Кнопка! Каким-то странным голосом крикнула, необычным. Что? отозвалась я и побежала вниз. Между деревьями виднелось ее синее платье. Тошнотворный запах делался сильней. Смотри, сказала Нинцо и обернулась ко мне. Руки ее были прижаты к лицу. Я тоже закрылась руками, только прижала их не к лицу, а к носу. Фуу! сказала я. А что это, белое? сказала Нинцо, кивая назад. Не знаю, сказала я. Наверно, мозги. Меня сейчас стошнит, сказала Нинцо. Я подвинулась поближе, руками зажимала нос. Не наш, сказала я. Откуда ты знаешь? сказала Нинцо. Фу, мух-то сколько, мух! Как – откуда? Посмотри на форму. Да, ихний, сказала Нинцо. Потому и не похоронен. Пошли, Кнопа, сказала Нинцо. Пошли отсюда. Мне плохо. Но ведь он не похоронен. И что? Мне, что ли, его хоронить? сказала Нинцо. Я девочка, и почему-то стиснула ладонями уши. Потом повернулась и, наклонясь, быстро пошла вверх по круче. Я пошла за ней. Так и будет там лежать? сказала я, когда нагнала ее на пригорке. Не знаю, Кноп. Что я могу? сказала Нинцо и перевела дух. Мужчин не осталось, чтобы его похоронить. Я, что ли, это сделаю! Не могу. А если сказать Квернадзе? сказала я. Думаешь, он сможет? Не знаю, сказала я. Кто живет на краю ущелья, тем бы и похоронить. В том-то и дело, сказала Нинцо, что там никто не живет, дома пустые, его запах никого не мучает. Пошли отсюда, пошли скорее. Она ускорила шаг. Не то сейчас меня стошнит. Меня тоже тошнит, сказала я. Не прошли и десяти шагов, как увидели ватагу мальчишек. Четверо маленьких мальчиков споро шли к яру. Их нельзя туда пускать, сказала Нинцо. Чтобы эти головастики увидели такое. Куда вы, малышня? Стойте! она преградила им путь. В ущелье мины, сказала Нинцо. Туда нельзя. Какие еще мины! ответил самый старший, лет восьми. Там мины, говорю вам! Нинцо раскинула руки, преграждая мальчишкам путь. Ребята, там правда мины, сказала я. Туда нельзя. Не мины там, а убитый, опять сказал старший и посмотрел мне в глаза. Я молча взглянула на Нинцу. Она тоже молчала. Старший из мальчиков оттолкнул меня, бросил своим: Пошли, чего встали! Мальчишки, насупив брови, двинулись за ним; проходя мимо, каждый хмуро взглянул на нас. Нинцо посторонилась, пропуская. На тебе лица нет, сказала мне. На тебе тоже, сказала я. Хоть похороните его, выродки! крикнула Нинцо им вслед. Они не слышали. Последним шел самый маленький. На корточках сползал по круче.

Четверг

Девоньки, родименькие! окликнули нас с дороги. А этим-то чего? пробурчала Нинцо. Их было двое: одна беременная, с большим животом, другая в черном, сутулая. Ты ведь Нинцо, верно? Сказала та, что в черном. Да, я, тетя Нели, сказала Нинцо. Поди к нам на минутку, детка, подойди, голубушка. Пошли посмотрим, чего им. Они сидели на скамье под деревом. Обе взмокшие, с красными лицами, особенно беременная. Сделай богоугодное дело, доченька, мне не наклониться так, сними с нее обувку. Ноги у беременной отекли. Нинцо передала мне корзину, наклонилась без слов. К доктору ходили, со дня на день ждет. Не могли же эти туфли изгваздать, у нас сами знаете, какая грязища, сказала сутулая в черном. Через пост пропустили? в один голос спросили мы. Да, сказала беременная. Как увидели мой живот, – она тяжело дышала. Мы попросили. У них есть доктор, он посмотрел меня. Ух, как у тебя ноги-то отекли! сказала Нинцо. Так бывает, когда тонус повышенный, сказала та, что в черном. Да и жара свое делает. Когда ждешь? спросила Нинцо, не поднимая головы. Скоро, сказала беременная. Со дня на день ждем, дочка, со дня на день, сказала в черном. А что мы можем, сама видишь. Где нам рожать, кого просить, куда податься? Не знаю! Не то что доктора, никого не осталось. Одни мы и такие же несчастные, вроде нас. Им-то что! Ихние теперь и этот мир, и эта жизнь, и всё на свете. Выбрались отсюда и живут, не тужат. Их ничто не убьет, а вот мы тут подыхаем, и такие, как мы. Мама, сказала беременная. Ночи не сплю, все ее караулю, прислушиваюсь, сердце разрывается: вот сейчас начнется, вот сейчас… И когда, наконец, откроют этот треклятый коридор, будь он неладен. Хоть бы ее вывести, о себе уж и не думаю, что – я, мне пару деньков осталось жить. Мама! громче сказала беременная. Господи, спаси нас и помилуй! сутулая в черном перекрестилась. Жалко в этих туфлях по грязи, единственная пара у нас, доченьки, миленькие, потому и позвали вас, побеспокоили. Нехорошо к доктору в грязных туфлях. Сутулая в черном достала из матерчатой сумки грязную пару туфель и протянула Нинце. Какое же это беспокойство, сказала Нинцо, ей никак не удавалось расстегнуть застежку на опухшей ноге. Кнопа, поди-ка, никак не справлюсь, вот тут прижми пальцем. Извините, девочки, сами знаете, какая у нас там грязища. Трубу прорвало, сказала беременная. Одну застежку мы кое-как расстегнули. У вас трубу прорвало, а у нас воды не стало, пробурчала Нинцо. От них воду таскаю, кивнула на меня. Мам, посмотри, какие у нее груди, сказала беременная и подбородком показала на Нинцу. Ее несчастная мать тоже была такая. Грудастая. Нинцо гордо покосилась на меня, мне стало смешно, но я сдержалась. Тебе сколько лет, дочка? спросила та, что в черном. Тринадцать, Нинцо опять оглянулась на меня. Не может быть! удивилась та, что в черном. На вид не меньше восемнадцати! Золотко, доделай уж доброе дело, надень на нее вот эти. Нинцо легко надела на беременную грязные туфли и встала. Чистые протянула женщине в черном. Та положила туфли в сумку. Да, мне как будто восемнадцать, Нинцо выпрямилась. А ей вот тоже тринадцать. Да что ты! поразилась сутулая в черном, даже руками всплеснула. Посмотришь – совсем маленькая, особенно рядом с тобой. Она пока ребенок, у нее и месячных еще не было, прыснула Нинцо. А у тебя есть? обе женщины засмеялись. У меня? У меня уже год как… Ты настоящая женщина, сказала беременная. Эй, чего куксишься? Нинцо наклонилась ко мне. Мы тут все женщины, базарим о женском. Они опять засмеялись. Ладно, тетя Нели, пойдем мы, пока! Нинцо взяла корзинку. Как твоя бабушка, детка? спросила ее та, что в черном. Да плохо, сказала Нинцо. Мы повернулись, чтобы уйти. За ней ведь ты ходишь? Я, больше некому, дедушка Заур и близко не может подойти. От отца ничего не слыхать? Да как сказать, сказала Нинцо. Вроде с ним в порядке. Вот откроют коридор и… Всего хорошего, тетя Нели, не оглядываясь, сказала Нинцо. Жалость-то какая, Господи! Как эта женщина помирает, без близких, без догляда, без доброго слова. За что? Помоги нам, Господи, призри несчастных, не оставь своею милостью, Господи! Мама, сказала беременная. Будьте здоровы, девочки. Большое вам спасибо, родненькие! Мы пошли. Знаешь, что я с тобой в другой раз сделаю, сказала я. Да будет тебе, Кноп, и у тебя будут месячные, никуда ты не денешься. Мне было не до нее, не то вмазала бы как следует – пусть бы погонялась. Ей ни в жизнь меня не догнать. Шагай быстрее! сказала я. Хотя таскать такие сиськи тяжело, наверное… Нинцо хотела что-то ответить, но передумала. Промолчала.

Пятница

Теперь смотри внимательно, сказала Нинцо. В это оконце никому не пролезть, только тебе. Мы брели вдоль дороги, высматривая подорожник. Так что тебе сильно повезло, Кнопа. Я промолчала, наклонясь до земли, срывала подорожник. Значит так, слушай теперь. Лучше прийти до двенадцати часов. В двенадцать у них смена караула. Потом опаснее. И чего они пост чуть не к аптеке пристроили! сказала я. Меня подташнивало. Разве у нас с тобой есть такой большой дом? такой, как у Гвелесиани? сказала Нинцо. Тут тебе и аптека, и магазин. Теперь слушай сюда, подвинулась поближе. Слушай внимательно. Обойдешь дом с заднего двора, перелезешь через окно ихнего евросортира. Там осторожней, не напорись на осколки стекла в раме, не оставь на ней кой-чего, она прыснула. Нинцо, сказала я. Прошу тебя! И без того тошнит. Ну, ладно, ладно, сказала Нинцо. Как окажешься в доме, иди налево. Там сначала коридор, оттуда перейдешь в аптеку, помнишь – детское питание у них всегда хранилось слева. Да, сказала я. Если от нас, то справа. Оно наверняка на старом месте. Этим оглоедам детское питание и даром не нужно. Может, пойдем уже отсюда? сказала я. Меня тошнило. Конечно, пошли, а то кто-нибудь заметит, сказала Нинцо. Она показала мне свои грязные ладони. Фи, посмотри на мои ногти, на что они похожи! Мы взяли корзины и пошли быстрым шагом. Нинцо, худо мне, сказала я и остановилась. Совсем худо, очень тошнит. Нинцо забрала мою корзину, взяла меня за руку. Всё, Кнопа, всё, не бойся, идем вот сюда. Вошли во двор детского сада. Уйди, сказала я. Да ладно тебе! Что ты в самом деле, сказала она. Рвоты я, что ли, не видела? Уйди, Нинцо. Всё, пошла, сказала Нинцо. Не смогла сдержаться, стошнило прямо возле качелей. Нинцо сидела рядом, перебирала подорожник в корзине. Отпустило? спросила. Полегчало хоть? Да так, сказала я. Не очень. Что ты ешь такое, что всю дорогу выворачивает? Не знаю, сказала я и сплюнула. Иди, подвинься, сказала Нинцо. Остальное расскажу. Отложила корзину, встала. Пить хочу, сказала я. Пить… Откуда здесь возьму тебе воду? Нинцо села на сломанные качели. Что смотришь? Садись, покачаемся. Нинцо, меня только что вытошнило, сказала я. Кнопка-малышка, ну, пожалуйста, сядь с той стороны. Я села. Какая ты бледная, сказала Нинцо, оттолкнулась от земли, качели качнулись. Только бы не заскрипели, сказала я. Слушай внимательно: когда ты выйдешь, я буду поблизости, но, допустим, если вдруг что-то не сошлось и нас заметят. Она опять оттолкнулась. Кто их знает. Могут в темноте принять не за тех или еще чего. Да мало ли… Могут стрельбу открыть. А чтобы не стреляли, и вообще для безопасности, мы должны поднять крик, вопить изо всех сил, поняла? Дескать, это мы, дети. В детей не станут стрелять, поняла? Откуда ты знаешь, что не станут, сказала я. Война. Говорю тебе, не станут, сказала Нинцо, повторила как-то упрямо. Дай сигарету. Зачем? Опять ведь вырвет, не надо. Хочу, сказала я. Дай! И сама оттолкнулась ногой, качнула качели. Стрелять не станут, сказала Нинцо и протянула мне сигарету. Главное, чтобы не приняли за кого-нибудь. А поймают, ничего не сделают, и отнять у нас нечего. Особенно если среди них окажется тот, голубоглазый. Он меня знает. Нинцо, сказала я. Что? сказала Нинцо. А если через поле пойти? Офонарела совсем, да? сказала Нинцо. Не видишь, что к тому полю никто близко не подходит, даже они сами. Не слышала, что ли, что оно заминировано? Слышала, вроде. Я отвела взгляд. Оттуда все-таки ближе перейти, и лес рядом… Нинцо, сказала я, а если станут стрелять? Не станут, она щелчком выстрелила сигарету. Вставай, пошли. А если станут? Помнишь того убитого в ущелье? Не напоминай мне с утра до ночи этого убитого с его мозгами! крикнула Нинцо. Меня тошнит! Ты просто трусиха, вот и всё. Мне там не протиснуться, а то бы сама полезла, без тебя бы обошлась! Если не можешь, скажи, что-нибудь придумаем. Что-нибудь другое. Если ваш ребеночек не помрет до тех пор. Я встала. Пошли, сказала. Нинцо изменилась в лице. Какая ты маленькая, Кнопа, сказала тихо и погодя: А теперь еще меньше стала. Ладно, извини, прости. Напрасно я так.

Среда

Хочешь сигарету? сказал Квернадзе. Нинце сказал и посмотрел на ее грудь. Не видишь, что нас двое? сказала Нинцо. Если предлагаешь, обеим предлагай. Хочешь сигарету? сказал он мне. Нет, сказала я, у нас есть. Я хочу, сказала Нинцо. Дай прикурить. Квернадзе опять посмотрел на нее. У меня дело серьезное, не подумай, что какие-нибудь там шуточки-бирюльки, поднес ей зажженную спичку. Нинцо глубоко затянулась, зажмурилась, повторила: Не видишь, что нас двое? Ладно, не обижайся. Дело серьезное, девочки, Квернадзе даже не посмотрел в мою сторону. Я и вспомнил про тебя, то есть не про тебя – про вас. Пошли вон туда, сказала Нинцо. Чего посреди улицы разговаривать. Обошли дом сзади, оказались на задворках. Короче, сказал Квернадзе и сплюнул, дело серьезное, без дураков. Да говори уже, сказала я. Глянь-ка на эту писклю, удивился он. Поосторожней, парень, сказала Нинцо. Тут тебе не это… Ну ладно, ладно, сказал Квернадзе и спросил: Помните Медо? Медо? Медико, что ли? Давалку? сказала Нинцо. Пропала она, сказал он. Как пропала? удивилась Нинцо. Пропала и всё. Никто не знает, куда делась. Неделю никто не видел. Убили, наверное, сказала Нинцо. Наверное, сказал Квернадзе. Не наверное, а точно. Ее убили, а я накрылся. В смысле? сказала Нинцо. Квернадзе ногой раздавил сигарету, близко наклонился к Нинце, сказал тихо: В деле накрылся, блядь буду, в серьезном деле. В каком таком деле? сказала Нинцо, она тоже ногой раздавила сигарету. Я знаю, в каком, сказала я. Это он про дозы. Ва-а, удивился Квернадзе. Ты даешь! На этот раз писклей не назвал. Что за дозы? сказала Нинцо. Обычные. Разные. От нас к ним, от них к нам. Верно? Ва-а, ты на нее посмотри! опять сказал Квернадзе. А знаешь, как переносила? сказала я. Нинцо смотрела на меня расширенными глазами. В себя закладывала, сказала я. Внутрь. Что-о? сказала Нинцо. Ты откуда столько знаешь, гого? сказал Квернадзе. У меня есть имя, бичо[2], сказала я. Ну ладно, ладно, сказал он. Как это – внутрь? повторила Нинцо. Ты чего? Засовывала туда и всё, сказал Квернадзе. Похоже, на этом и накрылась. И тю-тю! Хорошая была девка, блядь буду. В себе переносила? растерянно повторяла Нинцо. А мы причем? сказала и посмотрела на Квернадзе. Он опять закурил. А то, что я долго не думал, сразу про вас вспомнил. Вы маленькие, вас никто не заподозрит. Что-о? сказала Нинцо. И я в себя засуну, что ли? Дай сигарету, сказала я Квернадзе. Дал. Да нет, сказал он. Что значит, в себя засунешь. Я научу, что и как. Вы маленькие, на вас никто не подумает. А деньги серьезные, блядь буду. Деньги, сказала Нинцо. Ихняя валюта, сказал Квернадзе. Знаешь, что это значит? Что? тупо спросила Нинцо. Заплатишь и уйдешь отсюда. Без всякого коридора, не подохнешь тут. Погоди-погоди, сказала я. Объясни нормально, что мы должны сделать? Да вы не бойтесь, девчонки, я все про это знаю, давно в этом деле, и Медо была со мной. Серьезные бабки делали, настоящие. Вы хоть знаете, что это значит? Стоп. Ладно. Положим, мы соглашаемся. Говорим – да. Нинцо постепенно приходила в себя. Ничего, сказал Квернадзе. Лесом перенесете через границу. Лесом? сказала Нинцо. Ты что, офонарел? Погоди, сказала я. Каким лесом? С той стороны, – Квернадзе неопределенно мотнул головой. Этот ведь заминирован. А в том лесу и наши стоят, и ихние, сказала я. В том-то и дело, что надо обоих обойти, и тех, и других. Дозы ихние, покупатели наши. Они там стоят, у них и блокпост, и патрули. Надо всех обойти и доставить товар мне в руки. Дальше я знаю, что делать. Погоди! Как это? Не врубаюсь. Нинцо все еще не догоняла. Объясняю. Пройдешь лесом, дорогу распишу, не заблудишься. Хотя почему пройдешь – пройдете обе, вдвоем. Там встретит вас одна женщина, старушка, ну, совсем бабуся, я и место назову. У нее заберете, что даст. Туда перейти не проблема, вот назад вернуться… Ну и ну! сказала Нинцо. Она напряженно думала, на лбу обозначились синие жилки. Сильно! Маленькие вы, сказал Квернадзе. Эта совсем маленькая, посмотрел на меня. Не заподозрят. А поймают, скажете: по грибы ходили, с дороги сбились, дяденька, и две-три слезинки еще. По грибы? сказала Нинцо, она все соображала. Да, по грибы, что в этом подозрительного? Ничего. Погоди, сказала я. Допустим, скажем – по грибы. Но как мы эти штуки перенесем? Как? Как Медо сможете? Он осклабился. Зубы-то не скаль, придурок, сказала я. Взглянул на меня, сказал: Да перенесете как сможете, вы маленькие, никто ничего не заподозрит. Маленькие! Маленькие! Нинцо поморщилась. Посмотри на меня повнимательней и скажи прямо: как мы перенесем эти твои штуки? Квернадзе посмотрел на нее. Перенесешь в корзинке. В какой корзинке? сказала Нинцо. Ты пошла в лес за грибами. Не в первый раз, я думаю. Или в лес за грибами не ходят? Задержат – скажешь: голодаем, дяденька, кушать хочется, в лес пошла и заблудилась. А если корзинку осмотрят, сказала я. Корзинку осмотрят в последнюю очередь, сначала вас осмотрят, Квернадзе опять посмотрел на Нинцу. А в корзине будут грибы. На что ему твои грибы! Он даже не взглянет на них. Тут, понимаешь, война, на что ему грибы, собранные голодными детками. Нинцо переглянулась со мной, спросила: Почему ты так уверен? Я посмотрела на Квернадзе. Почему-почему? Достали вы меня, сука буду! Заблудились, голодные, какое ему дело до твоей корзины. К тому же вы свои, местные. Да пропустят вас без балды. А сам не можешь заблудиться? Нинцо посмотрела на него с прищуром. Я уже погорел на этом. Знают меня. К тому же я парень, а ты девчонка, им и в голову не придет, что на такое решилась. И в голову не придет, блядь буду! Ух, сказала Нинцо, риск. А за сколько? сказала я. Назови сумму. Какую сумму? Как какую? сказала я. Сколько нам заплатят? Плату делим поровну. Сколько делим? Квернадзе назвал сумму. У Нинцы аж глаза округлились. Да ну! взглянула на меня. Я тоже посмотрела на нее. Какое-то время смотрели друг на друга. Я согласна, сказала я. Я тоже, сказала Нинцо. Вот это я понимаю, сказал Квернадзе. Так. Завтра пойдете? Завтра? Нинцо опять взглянула на меня. Завтра так завтра, сказала я, закурила. Только корзина с грибами сегодня здесь должна быть, а половина суммы завтра вечером. Вы что, офонарели? скривился Квернадзе. Обалдеть. А мне, что ли, грибы прикажешь собирать! Она права, Нинцо глянула на меня с гордостью. И о деньгах правильно говорит, еще раз глянула. Ладно, нет базара, Квернадзе сплюнул, считай, что ради тебя, он опять посмотрел на грудь Нинцы. Уф, вздохнула Нинцо. Завтра в полдень придем к дому Датуны. Остальное потом. Она опять взглянула на меня. Одна придешь? сказал Квернадзе. Нинцо вызывающе выпрямилась. Почему одна, не видишь, что нас здесь двое. Ладно, ладно, всё, сказал Квернадзе, как скажешь. А грибы сегодня же у дома Дато, под дверью, сказала я. Он потянулся к Нинце, ущипнул ее за щеку. Эй, парень! Нинцо уклонилась. Ты, часом, не забыл, чья я дочь? Нет, сука буду, сказал Квернадзе. То-то, сказала Нинцо. И не забывай! Всё, всё. Ладно, сказал Квернадзе. Оставить вам сигареты? Давай, сказала я. На, протянул мне пачку и опять взглянул на Нинцу. Завтра в пять буду там. А не будешь… сказала Нинцо и как-то странно ему улыбнулась. Ух, чтоб тебя! сказал он и засмеялся. Ладно, вали уже, сказала я. Значит, в пять я там, сказал, опять обращаясь к Нинце, и подмигнул ей. Нинцо опять улыбнулась ему. Ну и осел! сказала я, когда он скрылся из виду, потом посмотрела на Нинцу. Та не улыбалась. На ее лбу опять голубели жилки.

Четверг

Есть хочется, лицо у Нинцы было жалкое. Дай конфетку. Если хотела, могла и сама взять, сказала я. Ну дай, пожалуйста, голос у нее помягчел. На, достала из кармана, протянула. Нинцо посмотрела брезгливо, потом развернула. Ой, да это леденец! фыркнула. Вот беда-то! Что будешь делать? сказала я. Да ну тебя, отмахнулась Нинцо. Если б не война, я такую и в рот бы не взяла. Я взглянула на нее. Она морщилась, но конфету не выплевывала. Откуда у стариков эти леденцы? Хоть бы шоколадку дал. Что было, то и дал, сказала я. Глянь-ка на этого, на кого похож! сказала Нинцо, когда мы прошли еще немного. У калитки детсада пригорюнился малец лет пяти. Что случилось, мальчик? Садик закрыт, кашку не дают? Взглянул на нее большими глазами. В чем дело? повторила Нинцо. Скажи, что ты тут делаешь? Мама знает, что ты здесь? Мальчик кивнул, потом сказал: Мамы нету дома, и отвернулся. А где она? сказала Нинцо. Сейчас нету, но скоро придет. На, возьми, сказала я и протянула ему конфеты, которые дал нам дедушка Алекси. Он взял конфеты и резко убрал руку за спину. Спрятал. Мальчик, ты не знаешь, что надо сказать спасибо? сказала Нинцо. Оставь его в покое, сказала я. Спасибо, сказал он. Почему ты их прячешь? Разве мы отнимем? Ешь, они твоя, сказала Нинцо. Она присела на корточки, корзинку поставила у ног. Мальчик быстро развернул фантик и положил конфету в рот. Хорошая? сказала я. Да, сказал он. Да, хорошая. А где же твоя мама? опять спросила Нинцо. Он пожал плечами. Ты знаешь, кто его мать? Гогола. Это сын Гоголы, сказала Нинцо. А сестра твоя где? спросила. Дома, сказал мальчик. Конфета была у него во рту, он сосал ее. Одна? спросила Нинцо. Да, спит, сказал мальчик и проглотил слюну. А ты почему тут стоишь? Она спит, говорю. Спит и проснется, сказала Нинцо. Иди. Мотай домой. И пойду, сказал мальчик. Чего мне тут делать. Выплюнул конфету на ладошку, вытащил из кармана фантик и завернул в него. Ты чего делаешь? удивилась Нинцо. Она посмотрела на меня. Потом доем, сказал он. Сейчас уже поел. У тебя же еще есть, сказала Нинцо. Мы тебе сколько дали. Те сестре отнесу, сказал мальчик и виновато взглянул на нас. Есть еще? Дай ему, сказала мне Нинцо. Я все отдала, сказала я. Ладно. Как тебя зовут? спросила Нинцо. Гиорги, сказал он. Гиорги, у нас будут еще конфеты, и мы тебе дадим. У нас скоро будет много конфет. Понял? Ты только не грусти. Много? сказал и недоверчиво сощурил глаза. Он не верил. Конечно! сказала Нинцо. Война кончится, и у нас все будет. Война кончится? еще недоверчивее сощурил глаза. Кончится, ну да! Не всегда же ей быть, Нинцо отвела от него взгляд, потрогала подорожник в корзинке. Ладно, сказал мальчик. Спасибо, сказал и ушел, не оглядываясь. Не верит, сказала я и посмотрела на Нинцу. Она уткнулась в корзину, перебирала листья подорожника, даже головы не подняла.

Пятница

Мы лежали на лугу за школой. Курили последнюю сигарету на двоих. Нинцо пустила большое кольцо дыма и протянула мне сигарету. Эй, Кнопа-малышка, сказала вдруг. Как ты думаешь, отец мой убит? Будет тебе, сказала я. Что с тобой? Ого, прямо рука затряслась, сказала Нинцо и сощурилась на меня. Ничего не затряслась, сказала я. Не выдумывай, – только и сумела сказать. Ламара вон умирает, сказала Нинцо и посмотрела на небо, – и как заведет: «Мой мальчик! Бедный мой мальчик!», и не прекращает, причитает часами. Я и подумала… Голос у Нинцы сорвался. Что ты подумала, сказала я и протянула ей сигарету. Я подумала, продолжала Нинцо. Вот это, как оно называется… когда перед смертью ненадолго приходят в себя. Агония, сказала я. Ну да, вот это. Уж не чувствует ли она, что с ним что-то… Ведь может же она почувствовать. Может что-то такое быть. Что ты несешь, сказала я. Нинцо лежала неподвижно, курила сигарету. Глянь, вон кому война до лампочки, сказала потом. Какая она счастливая, правда? Над нами в небе порхала птичка. Верно, сказала я. Счастливая! Обе долго молчали. Если не моргать и долго-долго смотреть в небо, увидишь Бога. Ну и как? Видишь? Я покосилась на нее. Нет, сказала Нинцо, не глядя на меня. Я тоже не вижу, сказала я. Энки-бенки, сикли-са, энки-бенки-да… Сойка-зяблик-перепелка, дятел-жаворонок-пчелка, она говорила как-то медленно, тяжело. Ицило-бицило шрошано гвритино, алхо малхо… Голос у меня сорвался. Что с тобой? сказала Нинцо. Ничего, сказала я. Почувствовала жар между ног, как будто пролилось что-то горячее. Села. Что случилось? опять спросила Нинцо. Ничего, опять сказала я. Сейчас вернусь, только пописаю. Зашла в полуразрушенную школьную уборную. Это было оно. На трусах краснело большое пятно. Я торопливо вышла, подошла в коридоре к единственной грязной занавеске на окне, оборвала край. Назад в уборную не стала возвращаться. Сложила клок и тут же в коридоре сунула между ног. Вышла, подошла к Нинце, опять села рядом. Что случилось? Нинцо искоса взглянула на меня. Ничего, я отвернулась. Ты что плачешь, Кнопка-малышка? С ума сошла! Нинцо присела. Почему ты плачешь, сестренка? Боишься? Чего ты боишься? Ты же, как та птичка, маленькая, легкая. Ты же Кнопка-малышка. Так перепорхнешь туда и обратно, ни одна живая душа не узнает. Им ничего с тобой не сделать, ты такая легкая. Ты же птичка, вон как та, высоко-высоко! Ты в небе, Кноп, жаворонок в небе! Вон такая… Вон такая… Нинцо раскинула руки. А ты-то чего плачешь? спросила я. Нинцо лежала на спине, закрыв лицо руками. Долго смотрела в небо, глаза заболели, сказала она, не отрывая рук от лица.

Среда

Пошли со мной к дедушке Алекси. К Алекси? Было видно, что Нинцо очень устала. Попросить хочет о чем-то. Ладно, сказала Нинцо. Пошли, все равно ничего не делаю. Дедушка Алекси, сказала я. Я Кнопка. Вот пришла, как вы просили. Кнопка? сказал он. Сидел у стола. Стол был усыпан мертвыми бабочками, и на стенах, и вокруг лампочки – всюду лежали мертвые бабочки. Кнопка, дочка, заходи, маленькая, заходи. Вошла. Нинцо вошла следом. Сядь вот сюда, вот здесь. Знаешь, что я хочу, зачем тебя побеспокоил? сказал он. Ты, кажется, не одна? Кто это с тобой? Нинцо я, дедушка, сказала Нинцо. Она разглядывала стены. Сколько же это бабочек у вас! Нинцо? Дочка Отии? Миленькая, подойди поближе, совсем я не вижу, особенно в такой тьме. Тут так темно, что даже мы ничего не видим, сказала Нинцо, вроде как утешила. Что тебе нужно, дедушка Алекси? спросила я. На столе лежали персики. Нинцо незаметно потянулась к ним. Бери, доченька, бери, из моего сада персики. А говорит, что ничего не видит, проворчала Нинцо под нос и громко сказала: Спасибо! Ты тоже возьми, Кнопка, доченька. Я не хочу, сказала я. Спасибо. Тогда можно я два возьму? Нинцо взяла второй персик, третий незаметно сунула в карман и подмигнула мне. Ну и дура! сказала я. Нинцо показала мне средний палец. Нет, все-таки у тебя очень уж много бабочек, дедушка Алекси, сказала Нинцо. Слишком много, и принялась есть персик. По рукам потек сок. Вот за это я не люблю персики, сказала я. И много теряешь, бросила мне, облизывая пальцы. Она смотрела на бабочек. Там, Нинцо, дочка, сказал дед Алекси. Там, возле тебя, где ты стоишь, там, рядом, лежит молитвослов, книжка маленькая, дай ее, пожалуйста. Нинцо озадаченно взглянула на меня, но книжку подала. Только не говори, что попросит тебя читать вслух, не то с ума свихнусь. Тише! сказала я. А вон там листок бумаги и карандаш, дочка, обратился он ко мне. Эта молитва мне нужна, вот эта. В книжке мелкими буквами, а ты перепиши крупно. Нинцо облегченно вздохнула. Ну-у, переписать куда ни шло! Тише, сказала я. Он же слепой, а не глухой. Я пнула ее ногой. Какую молитву тебе надо, дедушка Алекси? спросила Нинцо. Отче наш, иже еси на небеси… Эту, что ли? Она скорчила рожицу и посмотрела на меня. Нарочно так сказала, чтобы меня позлить. Нет, не эту, вот эту, доченька, сказал дедушка Алекси. За упокой которая. Здесь мелко написано. Вот эта. Нинцо уткнулась в книгу. Сам ничего не вижу. Для Гогиты моего хочу. Хоть помолюсь за него, больше ничего не могу для него сделать. Нинцо протянула мне книжку. Только эту или другие тоже? Нет, только эту, моему Гогите за упокой. Хочешь, я перепишу, сказала Нинцо и обтерла руки об платье. Я перепишу, дедушка Алекси! У меня почерк лучше! Я протянула ей бумагу. Ладно, дочка, перепиши ты, только крупно, чтобы я разобрал. Со духи праведных скончавшихся душу раба Твоего, Спасе, упокой, по складам читала Нинцо. Так, дедушка Алекси? Ну-ка посмотри, хорошо? Ага, так, вижу. Пиши молча, сказала я. Или читай тише. Нинцо взглянула на меня и продолжала писать. Отчего у вас столько бабочек? спросила я, чтобы не молчать. Не знаю, всегда было много. Но с тех пор, как убили Гогиту, я их не трогаю, не стану же бабочек убивать. Нинцо опять покосилась на меня, продолжая писать. А как ваш маленький Ванико? спросил дедушка Алекси. В первый раз обрадовалась тому, что меня спросили о братике. У мамы нету молока, сказала я. Говорят, коридор откроют, сказала Нинцо и опять глянула на меня, продолжая писать. Откроют, конечно, а как иначе, сказал дедушка Алекси. Тут вы остались, одни детишки, поросль, да нас с полдюжины. А мир-то не соломой крыт, мир не без хозяина, чтобы человеческая жизнь ценилась дешевле грибов. Какое-то время молчали. Дед Алекси сидел неподвижно, смотрел на бабочек, присохших к стенам. Я тоже смотрела на бабочек, Нинцо писала, склонившись над столом. Вот, дедушка Алекси, переписала. Ну-ка, глянь еще раз, Нинцо протянула ему листок. Со духи праведных скончавшихся душу раба Твоего, тихо, по слогам прочитал дедушка Алекси. Хорошо, вижу, спасибо, дочка, спасибо, дорогая. Возьми еще персик. Не хочу, сказала Нинцо. Спасибо, и встала. Пошли мы, дедушка Алекси, сказала я. Больше ничего не нужно? Нет, доченька, ничего, спасибо. Стойте! вдруг спохватился он. Там, на полке, конфеты лежат, возьмите. Спасибо, дедушка Алекси, мы не хотим, сказала я. Берите, берите! Ладно, будет тебе, бери и пойдем, сказала Нинцо. Ладно, возьмем немножко, сказала я. Много возьмите, всё возьмите! Больше не хотим, спасибо, сказала Нинцо. Мы вышли. Фу, сколько у него мертвых бабочек! сказала Нинцо. Хочешь конфеты? спросила я. Нужны мне его пронафталиненные конфеты! Ладно, если ты не хочешь, дам кому-нибудь, а ты ходи голодная, сказала я и ссыпала конфеты в карман платья.

Четверг

Остановили машину. Один вылез и спросил: Эй, девочка, ты здесь живешь? Да, сказала я. Родителей нету, что ли? Что ты тут разгуливаешь? Молоко домой несу, от тетки. Он обернулся в сторону автомобиля. Отдай ей, и поехали, сказали из автомобиля. Ты чья будешь? Бори. Гардавадзе, сказала я. Чего молоко-то прячешь? Не отниму, не бойся. Борина дочь, сказал он в сторону машины. Вот и отдай ей, и по-ехали, сказали оттуда. Из ваших трое убиты, сказал он. Вот на них бумаги. Что это? сказала я. Ладно, не хмурься, мы тут ни при чем. Трое ваших убитых. Тут три свидетельства. Мераба Гоцадзе знаешь? Знаю. Ему и передай. Он сделает дальше, что надо. Бери, бери! Ладно, сказала я. У него были грязные ногти. Отдашь Мерабу, повторил он. Не вздумай вскрывать. Ну что ты там? сказали из машины. Поехали, что ли! Не смотри так, гого. Твоего отца там нету. Ты ведь Борина дочка? Да, сказала я. Его там нету. Там другие. Не вскрывай и не читай, поняла? Передашь Мерабу и всё. Убитые тебя не касаются. Поняла, сказала я. Сел в машину, уехали. Пока не скрылись из глаз, я смотрела вслед. Когда засовывала пакет в карман, чуть не выронила бутылку с молоком. Решила так: я вот здесь стою, отсчитаю шаги до того дерева, если чёт – вскрою, если нечет – нет. Вышло сто сорок восемь шагов. Остановилась под деревом. Потом обошла его кругом, присела спиной к стволу, вскрыла пакет, вынула листки, сложила красиво и положила на землю. Сойка-зяблик-перепелка… Получился средний лист. На него выпало. Первым его развернула. Потом еще раз отсчитала и развернула правый лист, потом левый, еще посидела немного. Передо мной раскинулось поле, просторное поле, просторное заминированное поле. Громко трещали цикады, было жарко. Потом вспомнила братишку, встала, взяла бутылку с молоком, собрала листки и, прежде чем идти к дому, пошла в другую сторону, к мосту. Мне встретилась Натэла, соседка Нинцы. Ты куда, гого? окликнула меня. На мост, сказала я. Чего там не видела? спросила. Дело есть. Какое на мосту дело? Скоро три часа, как бы бомбить не начали. Пока не начнут, сказала я. Очень ты знаешь, когда они начнут. Пошли лучше домой, матери по дому поможешь. Я помогаю, вот молоко несу, показала ей бутылку. Коровье молоко? Нет, козье. Джалагонидзе дали. А у мальчишки нет аллергии на козье? Не знаю, сказала я. Попробуем. Раньше вроде была. Господи, как мне жалко эту женщину! Даже не знаю, кого жальчей, мать или ребенка. Да, сказала я. У мамы молоко совсем высохло. Сказала и хотела уйти, но она подалась ко мне, понизила голос. Кнопа, дочка, поди сюда, хочу что-то сказать. Что? спросила я. Подвинься, скажу. Я подвинулась немного. Подружке-то своей, она еще больше понизила голос, – как яблоко, наливной, вот-вот кожа треснет, скажи, чтобы вела себя как следует, не увлекалась. Ей кажется, раз война, мы ничего не видим. А что случилось? спросила я и стиснула бутылку с молоком. Мальчишки видели: что-то нехорошо она лазает к этим, к чужим. Узнает кто из наших, прибьет! Если вы подруги, запрети, скажи строго, а лучше не водись с ней. Вообще-то если у ней порода такая, не отвадишь. Между нами, мамаша ее тоже не всегда чистую воду пила. Поняла? Скажу, тетя Натэла, я попятилась. Только меня не называй, не говори, что от меня узнала, она повысила голос. Этого не скажу, сказала я, повернулась и пошла. Гого! Говорят, сегодня мост будут бомбить, крикнула вслед. Уходи поскорей, ступай домой! Я не ответила, но пошла быстрее. Вышла на мост, поставила бутылку с молоком. Облокотилась на шаткие перила. Река текла спокойно. Так спокойно… Я вынула из кармана листки. Сперва из одного сделала самолетик. Потом из другого. Из третьего. И запустила один за другим. Они полетели. Я перебежала на другую сторону моста и смотрела оттуда. Сначала их нес поток воздуха под мостом. Потом подхватила река, понесла по течению. Я стояла на мосту, пока они не скрылись из глаз. Самый красивый был самолетик твоего отца, Нинцо. Он летел дольше других.

Пятница

Который час? сказала я. Нашел время опаздывать. Да придет, куда денется, сказала Нинцо. Что ты как на иголках. Мы вышли на главную улицу. После вчерашнего ничего не страшно, сказала я. Будет тебе, сказала Нинцо. Не думай об этом, и все. А может, он совсем не придет, сказала я. Не удержалась, чтобы не сказать. Думаешь? Нинцо глянула на меня. Придет, никуда не денется. Не такое же он фуфло. Какой он бывает смешной, сказала я. Очень смешной. Да, мужчину из себя строит и старается чересчур, согласилась Нинцо. На сколько он нас старше? На год, да? спросила я. Не на год, а на два, даже на два с половиной. Помнишь, в прошлом году его вы-гнали из школы. Еще бы, сказала я. Мне кажется, ты ему нравишься, я посмотрела ей в глаза. Думаешь? кокетливо переспросила Нинцо. Не знаю, я пожала плечами. Ты всем нравишься. Да-а? Нинцо посмотрела себе на грудь. Да, да, именно за это, сказала я. Дурочка, сказала она, и у тебя будет, что ты в самом деле! Зачем? сказала я. На что мне такие грузила, хотела засмеяться, но не получилось. Ты просто завидуешь, вот и все, сказала Нинцо. Завидую? обозлилась я. Чему завидовать-то? Тому, что все обращают на меня внимание. Внимание тоже бывает разное. Смотря на что обращают. Нинцо напряглась. Что ты хочешь этим сказать? Ничего, сказала я. Не будем об этом. Завидуешь, сказала Нинцо. Я промолчала. В ту минуту она была очень несчастная, я пожалела ее. Какое-то время мы молчали. А вообще-то не думай, что если война, никто ничего не замечает, – все-таки не удержалась я. Она вспыхнула. Ты просто завидуешь, вот и все! Завистливая! Еще немного и она бы расплакалась. Я знала, что она не сломается. Я слишком хорошо ее знала. И при этом пожалела ее, ужасно пожалела. Обе не проронили ни слова. Сидели перед книжным магазином с выбитыми витринами. Квернадзе не появлялся. Я стала палочкой рисовать что-то на пыльной земле. Нинцо вытащила из кармана лак и принялась красить ногти. Сидела, опустив голову, молчала. Я рисовала что-то на земле, потом стирала ногой, снова рисовала. Да не пыли ты! огрызнулась она. Я промолчала. Мимо пробежала орава мальчишек. Один держал в руках котенка. Котенок отчаянно пищал. Перестань мучить котенка, ублюдок! крикнула Нинцо. Мальчишки остановились. Куда его тащишь, зачем мучаешь? Нинцо встала. Он больной, сказал один из мальчишек. Шелудивый, добавил другой. Мы его в ущелье нашли. Я тоже встала. Какой бы ни был, отпусти, сказала я. Не мучай. А тебе чего? сказал второй. Если в десять лет вы такое вытворяете, что с вами в двадцать будет! крикнула Нинцо. Отдай котенка! Иди гуляй! бросил ей тот, что держал котенка. Он был неумытый, со злыми нехорошими глазами. Отдай, я сказала. Мотай отсюда, гого! сказал он. Отвяжись! Смотри-ка на него! Нинцо повысила голос. Я сказала, отдай котенка, выродок! Убери руки, гого! крикнул тот и попытался убежать. Нинцо схватила его за шиворот, другой рукой вырвала верещащего котенка. Мальчишка замахнулся на нее ногой. Нинцо уклонилась. Ух ты, сосалка, крикнул тот. Сосалка! Нинцо сосалка! крикнул второй и припустил со всех ног. Думаешь, я не знаю, сказал первый. Сам видел, на посту видел, что ты делала с ихним мужчиной. Нинцо вдруг выпустила его из рук и отступила. Давалка! крикнул он. Поблядушка! и плюнул в нее. Я взглянула на Нинцу. На ней не было лица. Чего! заорала я. Он попытался убежать, но я вцепилась в него. Что ты сказал?! Повтори, сопляк! Прежде чем он увернулся, я ударила его коленом. Он согнулся в три погибели, потом повалился. Я еще раз изо всех сил вмазала ему. Что ты сказал?! Повтори, гаденыш! Он рухнул на землю. Я наклонилась, перевернула его. Повтори, гаденыш, мразь! визжала я. Грязь и слезы смешались на его лице. По лбу текла кровь. Повтори! В ответ он что-то промычал и закрылся руками. Повтори! вопила я. Повтори, гаденыш! и изо всех сил ударила его в лицо. Кровь хлынула из разбитого носа. Он скорчился, застонал. Кнопка! крикнула Нинцо. Я уже не помнила о ней. Нинцо подбежала сзади, схватила меня за руки. Хватит! Отпусти, слышишь! Отпусти! Ты же убьешь его! Убью! кричала я. Убью! Отпусти. Всё! Всё! Смотри, что ты с ним сделала! Отпусти меня! голос у меня сорвался. Убью! Перестань. Он же еще ребенок. Нинцо сзади всем телом навалилась на меня. Мальчишка воспользовался этим, поднял залитую кровью голову, потом, пошатываясь, встал и побежал. Все равно убью! просипела я сорванным голосом и бросилась за ним. Нинцо подставила мне ногу, мы обе упали. Это вам так не сойдет! пригрозил он на бегу. Вот увидите! И, отбежав подальше, крикнул: Сучки! Поблядушки! Я еще успела увидеть его спину. Почувствовала во рту вкус крови, смешанной с землей, и закрыла лицо руками.

Четверг

Я за молоком, тетя Мелано, сказала я. Бутылка с собой? спросила она, выглянув из калитки. С собой, сказала я и протянула бутылку. Сейчас, подожди тут. Я встала у калитки, она торопливо посеменила к дому. Оттуда доносился странный звук, то ли рев, то ли мычание, не могла понять. Подумала, это ее муж шумит. У нее муж инвалид, безногий. На прошлой войне ногу потерял. Прошлую войну я не помню, но в первый раз увиденного безногого запомнила. Испугалась почему-то. Рассказала Нинце. Она посмеялась, но призналась, что тоже боится безногих. Тетя Мелано скоро вернулась, протянула бутылку с молоком. Из дома опять послышался шум. Огонь тебе в глотку, а не водку! Подавись! Чтоб тебе нутро повыжигало! бросила она в сторону дома. Я молча забрала бутылку. Ну как она, гого? Совсем молока нету? спросила. Нету, сказала я. Козье молоко хорошее, может, покормит как-нибудь, я на нем своих подняла. Я пожала плечами. А ведь я помню, когда тебя кормила, столько у нее было молока, что каргаретелевских близнецов прикармливала, обоих. А теперь вот война, не то что молоко, как душа в теле держится, не удивляешься? Удивляюсь, сказала я. Давай ей чаю, гого, чаю побольше давай. Заваривай и пои, слышишь? Не пьет, сказала я. Выпьет полчашки и вырвет. А как вырвет, больше не пьет. Господи, сказала она, что же это всех рвет в этом городе! Ладно, тетя Мелано, спасибо, сказала я, повернулась, чтобы идти, тут слышу – Ёб вашу мать! муж Мелано заорал. Ёб вашу мать! Всех! Всех! Он вылез на балкон, одной рукой опирался на перила, в другой держал автомат. Мать их всех! опять заорал он. Если война – пусть будет война! И дал очередь из автомата. Помогите! завопила Мелано как перед концом света. Люди! легла на землю, обхватила голову руками. Ложись, Кнопушка, ложись, детка! Я не успела даже испугаться. Единственное, что помнила, была бутылка с молоком. Вместо того чтобы упасть на живот и закрыться руками, легла на спину и прижала бутылку к груди. Если вы не стреляете, ёб вашу мать, я буду стрелять! и опять дал очередь в воздух. Помогите! опять крикнула Мелано. Я увидела, как она привстала, пригнувшись, побежала к дому и, не разгибаясь, взбежала по лестнице. Вы не стреляете, я буду стрелять. Войны хотите, вот вам война! Одной рукой он опирался о перила, другой размахивал автоматом и палил в воздух. Он был похож на пугало. Не заметил, как сзади подкралась Мелано, толкнула в спину. Покачнулся, перевесился через балкон, выронил автомат. Чтоб ты подох! крикнула Мелано. Когда я вставала и прикрывала за собой калитку, видела, как Мелано помогает ему подняться, а он громко плачет, словно маленький ребенок.

Пятница

У тебя губа разбита, сказала Нинцо, протянула мне смоченный платок. Приложи. Скажи, сказала я, слезы ручьем текли из глаз. Скажи, он правду сказал? Приложи, распухнет, Нинцо отвела взгляд. Скажииии! завыла я. Скажи! Нет, сказала Нинцо. Поклянись, сказала я. Нет, говорю. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Скажи, Нинцо, скажи, причитала я. Я все равно с тобой не раздружусь, только скажи. Говорю же – нет. Нинцо изменилась в лице. Нет, нет, нет! Она вырвала у меня из рук платок, наклонилась над лопнувшей трубой и смочила. Ладно, сказала я. Я все равно твоя подруга, Нинцо. Нинцо отвернулась. Приложи. Приложи, пока холодное. Распухнет, что матери наплетешь? Она и не заметит, сказала я. Ничего уже не замечает. Ну всё, пошли. Погоди, сказала Нинцо. Смочила под струей руки и провела по моему лицу. Вывалялась, вся морда в подтеках. Еще раз набрала в пригоршню и умыла меня. Я заглянула ей в глаза. Она отвела взгляд. Нинцо! Я с трудом проглотила ком в горле. Что? сказала она, даже не взглянула. Я никому не скажу про блокпост. Нинцо отвернулась, подошла к трубе, намочила руки и провела по волосам. А котенок? спросила я, огляделась. Не знаю, убежал, наверное, повернулась ко мне. Когда мы упали, он убежал. Ничего, сказала я, попыталась улыбнуться. Все равно шелудивый был…

Четверг

От мужчины пахло резко и грубо. Голодные мы, дяденька, пошли грибов набрать, сказала Нинцо. Я тебе не дяденька! Очень от него разило. Извини, дяденька, сказала Нинцо, опять случайно у нее вырвалось. Нинцо! я ткнула ее локтем. Взглянула на меня. Глаза у нее были расширенные, наверное, у меня тоже. Я сжала ее руку и тут же: Молчать! крикнул мужчина. Чтоб у меня ни звука! Скажи-ка, девочка, сколько тебе лет? сказал второй. На нем была другая форма. Он открыл дверцу шкафа, спросил напарника: Хочешь? Да ну ее! Глотку дерет, сказал тот и повторил: Я спрашиваю, сколько тебе лет? Тринадцать, сказала Нинцо, еле слышно проговорила. А тебе, гого? И мне, сказала я. Мне тоже тринадцать. Да ну! удивился. И тебе? Мы одноклассницы, сказала Нинцо. Такие большие девочки, сказал мужчина, и не знаете, где можно ходить, где нельзя. Не знаете, что тут происходит? Не знаете?! Какие, блин, грибы, что за грибы, ёб вашу мать! закричал он. Уймись, псих, побереги нервы, сказал второй, в форме. Нет, ты мне скажи, какие на хуй грибы? Про какие грибы она говорит? Что за грибы, мать их! Когда нас тут перебьют, не знаешь, сидишь, ждешь, а они по грибы ходят. Он встал. Налей свою дрянь, мать ее! Грибы! Что за грибы? Возле стояла наша корзина, случайно задел ее ногой. Нинцо сильней сжала мою руку. Мы не знали, дяденька, сказала я. В доме ничего нет, а кушать хочется. Братишка маленький плачет все время. А у нее бабушка, больная, тоже кормить надо, вот и решили грибов набрать. На нашей стороне не нашли ничего, все выбрано, не заметили, как с дороги сбились, заблудились, а по эту сторону места незнакомые. Ну, хорошо, хорошо, тебе, может, и поверю, сказал мужчина и посмотрел на грудь Нинцы. Но про нее не скажешь, что она голодает. Нинцо ссутулилась, как могла, ужалась. Вообще-то, первый еще раз пнул ногой корзину и поднес стакан ко рту – эти грибочки не похожи на свежесобранные. Нинцо стиснула мне руку, я ногтями впилась в ее ладонь. Их обыскали? спросил второй. Да, сказал первый. Ничего не нашли. Да и что может быть у деревенских соплячек. Грибы, первый наконец влил в себя стакан, грибы! Вам тут что, школа? Детский сад? Грибы. А про войну забыли? Нет, мы не забыли, сказала я. Мой отец воюет. И ее тоже. Твой отец? Как твоя фамилия? Кто вы вообще такие? Как звать? сказал второй. Я Кетевана Гардавадзе, дочка Бори Гардавадзе. А я Нино Рогава, сказала Нинцо и слегка отпустила мою руку. Рогава? переспросил тот, что в форме, и взглянул на напарника. Да, сказала Нинцо. Имена у вас, скажу вам, второй закатил глаза, прямо как у святых[3]! Кем ты доводишься Отии Рогаве? Тот, что в форме, еще раз посмотрел на Нинцу, потом на напарника. Дочка, сказала Нинцо и почти отпустила мою руку. Дочка?! Они одновременно переглянулись. Теперь я сжала руку Нинцы. Ладонь у нее была мокрая. А они перевели взгляд на меня и снова на Нинцу. Дочка? повторил тот, что в форме. Нинцо глянула на меня. Нинцо, прошептала я чуть слышно. Нинцо опять взглянула на меня, потом на них, слабо оттолкнула меня. Что? Что? Что такое происходит? сказала она. Почему так на меня смотришь, дяденька? Как? спросил тот, что в форме. Он растерялся. Непонятно смотришь. Голос Нинцы упал до шепота. Почему у тебя такое лицо? Что? С моим отцом что-то случилось? А? С ним что-то случилось? Они опять переглянулись, а Нинцо вдруг, аааааааааааааааа, завопила, ааааааа, и со стула на пол. Ну, блин, дела, сказал тот, что в форме. Кажись, звиздец. Раскрой ей рот. Помоги! сказал второй. Помоги, живее! Раскрой ей рот, рот раскрой и ноги останови как-нибудь. Держи за ноги. Воды! Один сел Нинце на ноги, другой, который в форме, раздвинул ей челюсти. Воды! Воды, крикнул он мне. Быстрее, воды, твою мать! Вода за дверью. За дверью, я сказал! За дверью стояло мятое ведро. Я взяла его. Лей, чего уставилась! крикнул тот, что в форме. Лей живее! Я налила и – Ааахх! сказала Нинцо, выдохнула. Мать твою! сказал второй. Отошел от Нинцы и сел на пол. Ааахх! еще раз сказала Нинцо и сплюнула. Эпилепсия у нее, сказала я. Сказала тихо, как бы себе под нос. Пустое ведро поставила на пол. Так с ней бывает… Сука буду, сказал тот, что в форме, только ее смерти мне не хватало! Нинцо приподнялась, встала на четвереньки. Она вся была мокрая. И волосы были мокрые. Уходите, сказал тот, что в форме. Убирайтесь, вашу мать! Живо! Вставай! Он толкнул Нинцо. Нинцо привстала. Вставай и убирайся! И чтоб ни одну из вас больше здесь не видел! Нинцо глазами показала мне на корзину, открыла дверь. Я взяла корзину. Она обернулась, хотела что-то сказать. Уходите! крикнул тот, что в форме. Убирайтесь! Другой пил прямо из горла. Спасибо, сказала я. До свиданья, и прикрыла за собой дверь. Мы пошли быстрым шагом. Кажется, пронесло, сказала Нинцо. Я вся мокрая. Я ничего не ответила. Мы шли очень быстро. Я не чуяла ног. По дороге никого не встретили. Шли лесными тропами. Когда оказались на опушке, Нинцо сказала: Погоди, Кноп. Стой! Я остановилась, поставила корзину на землю. Нинцо перевернула корзину, отодрала дно, вытащила все из-под него и сунула себе под лифчик. Грибы раскидала ногой. Это свиньи сожрут, пустую корзину забросила подальше. А это не знаю, кто слопает, сказала. Если бы ты носила лифчик, такая честь досталась бы тебе, хихикнула. Ну тебя! сказала я и села на землю. Устала, сказала я. Посидим немного. Посидим, сказала Нинцо. Пощупала свой лифчик, потом легла на землю, раздвинула ноги, я сидела рядом. Что скажешь, Кноп? А? Как у меня получилось? Здорово, да? Бедовая я девчонка? А, Кнопка? Сильна? Ты скажи, сильна? Сильна, сильна, сказала я. Признаёшь? сказала Нинцо, лицо у нее было довольное. Признаю, сказала я. Помолчали. Эй, Кнопа, сказала Нинцо. А что такое эпилепсия? Ничего, сказала я. Плюнь и забудь. Опять помолчали. Такое им устроила, прямо охуели, бедняги, сказала Нинцо. Поверили. Я промолчала. А отец мой бог. Моего отца им не убить, сказала она, погодя. Нам бы сигаретку, сказала я. Тоже легла на землю и закрыла глаза.

Пятница

У него аллергия, сказала мама, посмотри. Ночью чуть не задохнулся. Посмотри, на что он похож, Кнопуся. У меня на руках задыхался, умирал совсем, посмотри, доченька, ты только глянь! Не плачь, ма, сказала я. Ты же видишь, он живой, дышит. Не плачь, разбудишь. Проснется и опять захнычет, и тогда лучше убей меня, мамочка, убей чем-нибудь, и меня, и его. Тише, ма, сказала я. Тише, не плачь, не разбуди. Что с тобой? Почему ты вся так съежилась? Больно, да? Да, сказала она. Так и висят гирями все время. Посмотри, на что я похожа. Соски у нее еще больше распухли. Затвердели, сказала я, дай смажу. Она не сопротивлялась. Я стянула с нее платье до пояса, стала смазывать соски мазью. Жжет? спросила. Она покачала головой, слезы из ее глаз текли беспрерывно. Тише, ма, видишь, я смазываю, смажу, и полегчает, вот увидишь, как тебе станет хорошо. Увидишь, как все будет хорошо. Я застегнула на ней платье. А теперь поспи, теперь, давай, и ты поспи, хоть немножко. Не противилась, легла рядом с младенцем. Если он умрет, пока я сплю, сказала погодя, спокойно сказала, если умрет, не отбирай, оставь у меня на руках, поняла? Пусть со мной умрет. Чай готов, сказала я. Сейчас принесу. Убери! она повысила голос. Не хочу. Попей чайку, мамочка, тебе полезно, хоть чуть-чуть выпей. Убери стакан! сказала она. Хорошо, сказала я. Поставлю на стол, когда захочешь, попьешь. Я встала. Куда среди ночи? Скоро вернусь. Где ты ходишь? Хоть бы знать, где тебя носит целыми днями! Небось, с этой девчонкой, без матери выросшей. Хочешь показать всем, что и ты бездомная? Бездомная. Попей чаю, мам, сказала я. Бездомная, повторила она. Да и кто у тебя есть? Ни матери, ни отца. Где они? Кто у тебя есть? Братишка, младенец месячный, и тот умирает. Хоть бы уж умер, хоть бы мы все поумирали. Закрыть бы глаза и не открывать. Господи, сделай так, чтобы всех нас не стало… А они всё летают, летают. Уж сбросили бы, сбросили бы свое и уничтожили бы всех, разом. Мама! сказала я. Мама, разбудишь! Уничтожили бы всех, повторила она и уткнулась головой в руки. Я присела рядом на кровати. Отца твоего хочу в гробу увидеть, сказала мама. За то, что бросил нас здесь одних! Я промолчала, перебралась к ней за спину, обняла обеими руками и прижалась. Хотя бы знать, жив он, мертв, где, когда придет. Жив, ма, сказала я и сильней прижалась к ней. Список погибших приносили, его там нет. На что мне его жизнь, тихо сказала она, если этот умрет. Не умрет, ма, вот увидишь. Скоро все будет хорошо. Все будет замечательно. Я уткнулась носом в ее волосы, они пахли как-то странно, необычно. Так мы лежали, пока она не заснула. Братишка тоже спал. Он был похож на помятую тряпичную куклу. Я осторожно встала, нашла фонарь, отпила остывшего чая и закрыла за собой дверь.

Какой длинный был день.

Четверг

Что с тобой, гого? сказала Хатуна, едва взглянула на меня, чиркнула спичкой. А что? спросила я. Бледная очень. Как побитая. Не знаю, сказала я. Устала. Без керосина не загорится. Чтоб им гореть на том керосине! сказала Хатуна. Тем, кто войну эту начал. Откуда у меня керосин! Сначала бумагу запалю, тетрадки-альбомы, сверху тряпье накидаю. Что за тетрадки, спросила я, нечаянно наступила на сваленные кучей вещи. Старые тетрадки, мои и брата. Есть и с рисунками. Жги и это, Хатуна! Из дома вышла ее мать, бросила на землю ворох одежды. Здравствуйте, тетя Мерико, сказала я. Дай бог тебе здоровья, дочка, отозвалась она. Ну вот, загорелось, сказала Хатуна, глаза ее странно заблестели. Я тоже присела на корточки, перебрала тетрадки. Там были рисунки Хатуны и школьные тетради, ее и брата. Взяла одну из тетрадок с рисунками. А эту почему сжигаешь? спросила. А на что мне они? глаза у нее блестели, отсвет огня играл на лице. Не знаю, сказала я. Она взяла несколько тетрадок, бросила в огонь. Потом набросала сверху одежду. Можно, я эту возьму, спросила я. В розовом альбоме для рисования акварелью были нарисованы красивые цветы. На что тебе? Хатуна даже не взглянула. Не знаю, нравится, сказала я. Забирай. Спасибо, сказала я. Ты давай подбрасывай бумагу, поддержи огонь, чтобы разгорелся, а я сейчас вернусь. Хорошо, кивнула я. Смотри, чтобы не погас! она ушла в дом. Я вырывала из тетради листы и бросала в огонь. Одни листы были чистые, другие исписанные и разрисованные. Огонь занялся, разгорелся. Что у вас за дела, гого? Что тут за костер развели? Нечистого отпугиваете? Это была Лия, соседка Хатуны. Не знаю, сказала я. Хатуна с матерью вещи жгут. Какие еще вещи, гого? Лия наклонилась, подобрала брошенное на землю. Одежду отца, что ли? Не знаю, сказала я. И тетрадки тоже. Совсем свихнулись! сказала Лия. Ты чего палишь, соседка? Что видишь, Хатуна вышла из дома, бросила на землю еще один ворох тряпья. С ума, что ли, посходили? Тебе-то что, тетя Лия? сказала Хатуна. Мои вещи, хочу – сожгу, хочу – искромсаю. Как это – твои вещи! Это отца твоего вещи. А это вот – твоего брата. Отца моего убили и брата убили. Господи, сказала Лия. Но неужели посередь войны другого дела не нашла? На этот раз Хатуна не ответила, уставилась в огонь. У нее были огромные, горящие, черные глаза. Мать где? спросила Лия. Здесь я, откликнулась тетя Мерико и тенью приблизилась к костру. Ты-то с чего свихнулась, соседка? Жгу одежду моего мужа и моего сына. Не чужие же вещи жгу. Имею право? Зачем их жечь, гого? Отдай какой-нибудь вдове или сироте, я в церковь бы отнесла. А мы и есть вдова с сиротой, Хатуна сверкнула на нее глазищами. Не смогу я одежду сына на ком-то видеть, сказала Мерико. Не смогу, хоть убей. Ладно, душа моя, ладно, горемычная, делайте как знаете, сказала Лия. Жгите себе и любуйтесь. Мне больше других надо, что ли, торчу у вас над головой. Тут еще вещи свёкра со свекровью, словно оправдываясь, сказала Мерико. Четыре покойника в одном доме, люди добрые! Не могу больше! Всюду на ихние вещи натыкаюсь, в глаза лезут. Вот и жгу. Как хочешь, Мерико, генацвале, сказала напоследок Лия. Как бы Мераб за этим делом не застал, не поздоровится. Не успела она скрыться из вида, как у ворот остановилась машина, из окна высунулся мужчина. Что это еще за костер-купалец? это был Гецадзе. Одежду сжигаю, сказала Мерико. Хатуна даже не взглянула в его сторону, рвала тетрадки и бросала в огонь. Одежду жгешь, а знаешь, как далеко твой костер видно? Соображаешь? Перед своим домом жгу, не перед чужим, сказала Мерико, сквозь зубы процедила. Дорогуша, у нас война! Они ж тут, рядом, под носом, со-ображаешь? Или тебе делать больше нечего? А ты научи, что делать? Сложить руки и ждать, пока убьют? Вот оштрафую тебя, тогда узнаешь! Он был в бешенстве, даже губы посинели. Штрафуй, сказала Мерико. Так я и заплатила твой штраф! Тьфу, вашу… плюнул Гецадзе. Разве вы люди! и тронул машину с места. Господи, почему на таких не упадет то, что на моего мужа и сына упало, сказала Мерико. Она выбрала из вороха одежды старое пальто, бросила в огонь. Темнеет, сказала Хатуна. Надо кончать поскорее. Давай, Кнопка, помогай. А как будешь гасить такой? сказала я. Погашу как-нибудь, давай подбрасывай. Чего надо было этому кретину? спросила Тебро, она появилась так неожиданно, что мы даже не заметили. Кому? Гецадзе? Хатуна подняла на нее взгляд. Ничего. Почему, говорит, костер развели, сказала Мерико. Что жгете? спросила Тебро. Одежду, сказала я, и тетрадки. Что толку сжигать вещи, сказала Тебро, присела рядом на корточки. Того гляди нас всех тут спалят. Вот я и жгу, пока нас не спалили, сказала Хатуна и пошла в дом. Дай-ка глянуть, сказала Тебро и вырвала майку из моих рук. Ты видишь, что они жгут? Голос у нее дрогнул. Что? спросила я. Это же майка Мишико, голос у нее совсем осекся. Дай сюда, пока их нету. Взяла майку, накрыла ею свою корзину. Я взглянула на нее. В глазах у нее стояли слезы. Заметила мой взгляд, сказала: У меня в корзине сливы, из нашего сада, хочешь? Нет, сказала я, не хочу. Ну, тогда я пошла, она встала. Пока! Уже уходишь? сказала Хатуна, она вышла со двора с кумганом воды в руке. Еще немного и залью… Ухожу, сказала Тебро. Дай вам Бог! и ушла поспешно. Тетрадки сожгла? Да, сказала я, все сожгла. Молодец, сказала она, хорошая девочка. Присела рядом. Хатуна, сказала я. Ну? Взгляд ее застыл на огне. Вся в черном, с ввалившимися глазами и заострившимся носом, она напоминала какую-то птицу. Тебро любила твоего брата? Откуда ты знаешь? скосила на меня глаза. Не знаю, сказала я. Взрослые девочки сплетничали раньше, а я слышала. С тех пор помню. Взрослые девочки! Хатуна засмеялась. Господи, сказала она. Когда все это кончится! Помолчали, глядя на огонь. Быстро смеркалось. Соседке привет! гаркнул кто-то над ухом. Ну, зараза! сказала Хатуна. Ничего не сделаешь так, чтобы полгорода не сбежалось. Мы разглядели пришедшего. Это был Чекушка-пьяница. Костер-купалец! вопил он в восторге. Гори сильней, гони чертей! Он едва стоял на ногах. Фу, отойди, сказала Хатуна. Водкой разишь, отойди! Только за любовь и согласие, Хатуна, дорогуша. Только за любовь! Отодвинься, я сказала! оскалилась Хатуна. А это кто тут така маненька? заметил меня. Кнопка, сказала я. Кнопка, повторил он и уставился на меня пустыми глазами. Кнопка, дочка Бори Гардавадзе, сказала я и подвинулась на корточках. От него разило водкой и табачищем. Еще вот это, и все, Мерико вышла из дома, бросила на землю горсть тряпья. Чекушка, это ты, бедолага? сказала, не глядя в его сторону, и по-шла назад. Я, Мерико, я, моя радость, он громко икнул. Отодвинься, сказала Хатуна. На что ты похож, чтоб тебе пусто было! Осторожнее, в костер не упади. Не ругай меня, Хатуна, сказал он. И где только находишь эту водку, кто тебя поит, да и что за охота пить посреди войны, дубина. Только за любовь и согласие, сказал он. Вырвал у Хатуны ворох одежды и бросил в костер. Гори сильней, гони чертей! за-орал, в уголках рта выступила пена. Не вопи, дурень, сказала Хатуна. Не до тебя. На вот, брось это в огонь, и кончим на этом, сунула ему последние вещи и отряхнула руки. Какое-то время Чекушка стоял, пошатываясь, разглядывал одежду в своих руках, смотрел, смотрел и вдруг: Чтоб я сдох, сестричка, почему ты это жгешь? Чтоб я сдох! как-то жалобно сказал, плаксиво. Ни к чему мне, потому и жгу, сказала Хатуна. Только тебя мне не хватало, вырвала тряпье из его рук и бросила в огонь. Это Мишико моего одежка, почему ты ее сжигаешь? Ну почему? повторил он, чуть не плача. Умер Мишико, сказала Хатуна. Убили. Умер, потому и жгу. Ииии… мой Мишико умер, заскулил Чекушка, упал на колени, обхватил голову руками и заплакал, как ребенок. Господи! сказала Хатуна, только этого мне не хватало! На вот тебе, наклонилась, сгребла уцелевшее от огня, бросила ему. На! Это все твоего Мишико, забирай. Моего Мишико? спросил Чекушка. Вещи Мишико? он поднял голову и, стоя на коленях, смотрел на Хатуну, как маленький мальчик. Да, это все его, забирай и уходи, сказала Хатуна. Уходи! Убирайся отсюда! Мишико? опять повторил Чекушка, встал нетвердо, утер рукавом нос. Вот, повернулся он ко мне, держа в руках какие-то штаны. Вот, сказал он. Это Мишины… моего Мишико, мне Хатуна подарила. Да, да, подарила! сказала Хатуна. Только уходи, уйди уже. Штаны моего Мишико, сказал Чекушка. Моего Мишико, он повернулся и побрел не оглядываясь. Только его соплей мне не хватало, пьянь беспробудная! сказала Хатуна. Взяла кумган с водой и залила костер. Пора гасить, теперь уже опасно, темнеет. Кнопка-малышка, попросила, принеси, пожалуйста, воды. Я взяла кумган, пошла за водой. Прежде чем войти во двор, оглянулась. Издали она еще больше походила на какую-то нахохленную черную птицу.

Пятница

Извини, я не смогу пойти с тобой, глаза у Нинцы были больше обычного. Она умирает. Совсем умирает. А где Заур? спросила я. В погребе, скребет бочку. В дом, наверх, не вылазит. И что будешь делать одна? Глаза у Нинцы были неестественно большие. Что ты можешь сделать? Не знаю. Подвяжу ей челюсть. Слышала бы, как она дышит… Прямо душу выдыхает. Страшно? Нет, не страшно. Ладно, я пошла, сказала я. Я ничего не могу сделать, Кнопка. Правда! она чуть не плакала. Ладно. Ничего. Одна пойду. Ком сдавил мне горло. Я отвернулась. Нам нельзя было плакать. Нельзя было плакать. Сейчас нельзя было заплакать – ни ей, ни мне. Это… сказала я и улыбнулась через силу. Знаешь, что случилось? Что? сказала Нинцо и взглянула так, словно я спасла ее в последнее мгновение. Не поверишь. Да ну тебя, Нинцо глянула недоверчиво, хмуро. Прикрой-ка дверь. Можешь наполовину, вот так, сказала я. Нинцо прикрыла дверь. Я укрылась за ней. Она не понимала, что я такое делаю, просто следила за мной взглядом. Я быстро расстегнула штаны, сунула левую руку в трусы и поднесла к ее лицу окровавленные пальцы. Вот! Ух ты! Нинцо хотела улыбнуться, но не получилось. С ума сойти! Ты теперь настоящая женщина. Да, сказала я, обтерла пальцы об штаны. Ух ты, повторила Нинцо. Сильно! Теперь вместе пойдем по мужикам, ей опять не удалось улыбнуться. И много? спросила она. Да, сказала я. Здесь больно? положила руку себе на живот. Нет, сказала я. А здесь? Тоже не больно. И что это все в один день сошлось! сказала она, сказала так, словно душу выдохнула. Ну, я пошла, сказала я, сказала так, словно тоже душу выдохнула. Не прошла и трех шагов, как она окликнула: Эй, Кнопка! Что? отозвалась я не оглядываясь. Ты знаешь, как подвязать челюсть? Нет, сказала я, сказала, не оглянувшись, и пошла дальше. Издали увидела на главной улице мальчишек, не стала туда выходить, решила обойти. От дома Датуны, через пролом по-шла напрямик, дворами. Осторожно открыла дверь. Мама сидела на кровати, прислонясь к стене.

Считалка

Они выстрелят, Нинцо. Размозжат мне голову, и мозги вытекут, как у того, в ущелье. Помнишь, Нинцо, что было у него с мозгами? Выстрелят. Как бы я ни закричала, все равно выстрелят, не докричусь. У меня же с собой целая коробка, поштучно, по баночке бросала через оконце уборной. На баночках толстощекий малыш. Сейчас сложу в коробку и, прежде чем подойдут, побегу. Выстрелят. Эти выстрелят. Вот, идут сюда и выстрелят. Почему ты не сказала, что у них собака? Почему ты не знала этого? Примут меня за кого-то и выстрелят. Эта собака так лает, что обязательно выстрелят. Лучше побегу через поле. Ничего со мной не случится. Полем быстрей и короче. Побегу через поле. Я ведь как птичка, я ведь маленькая, я птичка в небе, жаворонок, или как ты сказала? Как ты сказала в тот день? Вот тут пролезу и побегу со всех ног. Раз, и там… Эти и не хватятся. Как припущу! Ты меня знаешь! А завтра расскажу тебе, Нинцо. Погоди, кажется, сюда. Точно, сюда! Выстрелят. Но я же птичка. Сойка-зяблик-перепелка, дятел-жаворонок-пчелка… Энки-бенки-сикли-са, энки-бенки-да, кто замешкался, ушел на-всег-да… Ицило-бицило шрошано гвритино, алхо малхо читма гнахос… Абракадабра – беги! Беги же! Бе-ги-ии!

Скок.

Поскок.

Суббота

Мама сказала: Помогите. Хоть этому не дайте погибнуть. Люди…

Пограничная зона

11 часов 25 минут

Квернадзе ей: если хочешь, покажу тебе Вано Гардавадзе. Какого Вано? Да Гардавадзе, я сказал, того, что не просыхает сутками. И матушку его, говорит, покажу. Погоди, которая его мать? Знаешь ты. Клюка старая, согнутая, зимой и летом шерстяные носки продает. Ну, знаю, знаю. Точно, клюка, ведьма в натуре! А этот Вано тоже! Посмотришь, вроде двадцать лет малому, а присмотришься – что-то не так, блин, не того. Вроде ушибленный или недокормленный. А я о чем! Он ей – покажу, если хочешь, они живут там же, на прежнем месте, а она отказалась – не хочу. Понятно, на кой ей Вано-малохольный. Тебе понятно, а я все думаю: если она не к Вано, чего там стоит? Значит, это она и есть?! Ну ты даешь! А о ком я столько базлаю, козел! Это которая с иностранными номерами? Дай-ка глянуть! Ну да, она. А Квернадзе знает? А то! Он и разрешил. Не я же ее там поставил, дебил! И давно она там стоит? Да уж час почти, не меньше. Час – это непорядок, с заграничными номерами, да на этом месте. Я-то причем, братан? Квернадзе разрешил ей там встать, стоит и мать ее ёб. Но целый час! А мне-то что? Хочет час, хочет весь день, мне по барабану. Из тачки не вылазит, говоришь? Надо же! Кто такая вообще? Откуда прикатила, куда едет? Не знаю ничего. Но женщина, я тебе скажу! Женщина – дама. Грудастая такая! Нашему Квернадзе то ли знакомая, то ли родственница. Как уехала, говорит, с тех пор двадцать лет не видел, с детства, считай. Тогда, говорит, во время войны помог ей выбраться отсюда. Так он сказал, понимай, как знаешь. Двадцать лет не видел и пустил в погранзону? Подруга детства, говорит, как вошла, сразу узнал, хоть и двадцать лет прошло. Все-таки не пойму, стоит, ничего не делает и уезжать не собирается. Чего ей там надо, кто такая? Я тебе толкую, кретин, не больше твоего знаю, кто да что. Подъехала, спросила Квернадзе. Назвалась то ли Нино, то ли Нана, фамилию не запомнил, кажется, Рогава. Квернадзе был здесь, вышел, обнял ее и, блядь буду, полчаса простояли, обнявшись. Думал, вот сейчас заплачет, вот сейчас! Кто? Квернадзе? Ты чего, совсем? Какой нах Квернадзе? Та женщина. Ну и что? Заплакала? Хрена! Нет, так все-таки не пойдет. А если начальство заглянет на пост, вытащит ее из тачки, кто будет отвечать? Куда этот пидор подевался? Который? Ковзиридзе? Ну да. Не знаю, только что здесь был. Дай еще гляну. Ну-у, стоит, блин, и стоит. А потом что было? Ничего. Наш завел ее к себе. Долго разговаривали, полчаса, не меньше. Вышли, и, когда выходили, он ей про Вано – могу, говорит, показать, а она отказалась: Нет, говорит, не хочу. А сам-то где? Квернадзе? Вроде на блокпост пошел. Да вон, возвращается. Подтянись, мудак, допрыгаешься. Пьяный? Отсюда не поймешь. Вроде, тепленький. Копалиани, Кереселидзе, что у вас тут за возня? Толкаетесь, как бычки в загоне! Господин лейтенант, в пограничной зоне замечена неизвестная машина. Что? Что такое?! Я сказал, что в пограничной зоне замечена иномарка с заграничными номерами. Мать ее так, она еще там? Да, товарищ лейтенант, стоит. Я же ей сказал: через десять минут, даже не через десять, через восемь быть здесь, как штык. Я ее маму-путанку ебал! Из-за ее закидонов сюда таскаться, нагоняй получать! Ну-ка живо! Где этот ваш задроченный Ковзиридзе? Ковзиридзе, твою мать!.. Он на той стороне, господин лейтенант, там не слышно. Где он, чтоб его… Машина в запретной зоне, а вы торчите тут, как два обалдуя! Ковзиридзе! Ковзиридзе, сирота долбаный! Что я тебе говорил? Видишь, как взбесился! Взбесился, а я при чем? Что я мог сделать? Что, что… Битый час твержу, спустимся, уведем ее оттуда, спустимся, отгоним, а ты байки про какую-то бабу травишь. Почему – байки? Рассказал, как было. Бедняга Ковзиридзе, теперь он его с потрохами сожрет. И поделом пидору задроченному. Почему? Что он тебе сделал? Мне-то ничего. Он сам по себе и вредит себе сам, а мне до фени. Вот увидишь, устроит ему Квернадзе сладкую жизнь. Ух, ну и жарища! Блядь буду, такой за все лето не было. Тут, вроде, попрохладней, заваливайся, видно, забыл лейтенант кондиционер выключить. Смотри, сколько накурили. А запах какой, чуешь? Женский. Духами пахнет, от той женщины. Хо-хо, вот у твоего Ковзиридзе встанет на нее – атас! Что ты сказал, какая она?

11 часов 55 минут

Извините, в окошко постучали. Извините. И чего не отвяжутся, подумала я и сказала: да. Да, сказала и приспустила стекло. Парень был молодой, худенький, с детским лицом. Сержант Ковзиридзе, представился. Красивая была женщина, с широко открытыми сухими глазами. Сидела какая-то расслабленная, обмякшая. Не плакала, подумал я. Вы почти час здесь стоите. Это не положено. Нельзя. Пограничная зона. Пограничная зона, машинально повторила я. Пожалуйста, отъезжайте. Очистьте пограничную зону, сказал я и отвел взгляд. Разумеется, сейчас очищу, сказала я и отвела взгляд. Пока машина завелась, я сказала: Садитесь, отъедем вместе, я вас подвезу. К сожалению, не могу, сказал я. Это запрещено. Руки у нее дрожали. Извините, сказала я, руки у меня дрожали. Ничего, сказал я. Не волнуйтесь. Вы правы, ничего, это пройдет. Простите… Когда-то здесь, на этом поле… сказала она, и глаза у нее еще больше расширились. Раньше, во время войны, это поле было заминировано, сказала я и опять отвела взгляд. И на этом поле… голос у нее сорвался. Она не сразу нашла платок, и –

Господи! воскликнула, и еще раз, Господи! и заплакала.

Дорогой читатель, мы хотим сделать наши электронные книги ещё лучше!

Всего за 5 минут Вы можете помочь нам в этом, ответив на вопросы здесь.