Герой Мазин Александр

Глава двенадцатая

Короткое военное счастье

Духарев лег спать поздно. Пришлось взять на себя наведение порядка: управляющий Пчёлко лежал в беспамятстве, а Людомилу он просто пожалел: натерпелась девушка.

Распорядился по-военному. Собрал всех смердов, поставил задачу: восстановить порушенное, похоронить мертвых.

Тем временем духаревские варяги рассортировали пленных еретиков. Выявили самых злостных, обработали на предмет получения информации. Те сначала поупирались, но варяжская техника допросов была способна разговорить даже матерых викингов, не говоря уже о хилых булгарских смердах. Через час-полтора еретики просто мечтали поведать хоть что-нибудь, еще не известное «следователям». К сожалению, главной, самой информированной твари, «праведному», удалось удрать. Как выяснилось – уже не в первый раз. Такая вот ловкая дрянь. Зато межицких холопов, открывших еретикам ворота, пленные выдали с ходу. После допроса Духарев распорядился устроить в деревне показательную публичную казнь. Присутствие всех межицких подданных было обязательно. Сам Сергей от участия в мероприятии уклонился, но приказал Велиму сделать всё, чтобы местные жители как следует запомнили, что бывает с последователями учений сатанинского толка.

Ночевали русы, естественно, в усадьбе. Несмотря на то что все порядком устали, посты на ночь Духарев распорядился ставить по-боевому.

Себя назначил старшим предрассветной смены и опочил в полной уверенности, что проснется не раньше, чем через шесть часов.

Но ошибся. Только-только он задремал, как в спальню скользнула светлая тень. Рука Духарева потянулась в мечу раньше, чем он проснулся… И остановилась на полпути – Сергей узнал ночную гостью.

– Ты уверена, девочка, что это правильно? – спросил он, когда гостья нырнула к нему под одеяло.

Глупый вопрос. Он и договорить не успел, а руки сами проникли под шелковую ткань, царапнули мозолями нежную кожу бедер, сжали плотные округлости ягодиц. Шелковая рубаха сбилась к груди.

– Сними, – прошептал он, помог девушке выпростаться из рубахи, притянул к себе. Людомила обняла его шею, прижалась тесно-тесно: грудью, бедрами, животом.

Влажные губы коснулись уха:

– Возьми меня скорее, воевода… Любимый…

Сергею очень захотелось сделать именно так, как она сказала. Взять ее сразу, в это самое мгновение. Он чувствовал: эта девушка, ее тело, ее желания, чувства – созданы именно для него. И это было единственное, что он знал наверняка.

– Я так долго тебя ждала… – шептала девушка, вздрагивая от его прикосновений.

Сергей не отвечал. Его рот, губы, язык отвечали ей не словами, иначе… Он не думал о том, что делает, как воин, победивший в сотнях поединков, не думает о том, как двигаться и какими приемами запутать противника, подчинить себе, «подготовить», а затем, в точно определенный момент, нанести единственный, выверенный, неотразимый, стремительный удар.

Только это был не поединок. И торопиться было незачем, ведь до предрассветной стражи оставалось еще целых шесть часов…

– Ты почему меня не разбудил? – недовольно сказал Духарев. – Я же сказал: последняя стража – моя!

– Да ладно тебе, батька! Будто мы без тебя ворога не приметим, – непочтительно ответил Велим. – Чего серчаешь попусту? Ты – старый. Тебе отдохнуть надобно.

– Это я – старый? – Духарев даже опешил от такой наглости. – Да я тебя, сотник, одной рукой переломаю!

– Угу. Переломаешь. Только где это видано – чтоб воевода сам в караул заступал?

Нет, ну никакого уважения к приказам.

– Меду вели подать, – сказал Духарев.

Не было у него этим утром настроения «строить» нижестоящих.

– Откуда тут мед? – проворчал Велим. – Не дома, чай. Могу вина принести.

– Где это видано, чтобы сотник из старшей гриди сам за медом бегал? – передразнил Духарев. – Челядина пришли.

– А нету никого. Только наши да этот, как его, Пчёлко.

– Как это – никого нет?

– В поле все. Страда.

– А хозяйка?

– Так это она всех в поле и выгнала. Я, батька, с ней пару наших отрядил, Йошку и Азима-касога. Мало ли что.

– Вот это правильно, – одобрил Духарев, потягиваясь. – Поесть чего оставили батьке? Или слопали всё?

Людомила вернулась после полудня. Усталая и очень озабоченная.

Духарева она застала в комнате Пчёлки. Состояние раненого было тяжелое, но дурным запахом от ран не тянуло, и воспаление было умеренное. Выживет Пчёлко. Но на ноги встанет не скоро.

– День добрый, воевода. Прости, что оставила тебя, но сам понимаешь: не соберем урожай – беда будет. Рук не хватает. Может, помогут твои воины?

Духарев покачал головой:

– Они – воины. Их дело – не жать-пахать, а следить, чтобы пахарей не обижали. К тому же я сегодня уезжаю.

– Как? – ахнула Людмила. – Почему сегодня?

– Мне надо быть в Преславе, – нехотя проговорил Духарев. – Это мой долг. Моим ручательством скреплено обещание не чинить городу обид. Я должен быть там, чтобы подтвердить наш с патриархом договор, когда приедет мой князь. Чтобы закончить войну.

– Война не закончится, – хрипло проговорил Пчёлко. – Кесаревич Борис, я слыхал, уже идет сюда из Константинополя. С ромейским войском.

– Не будет ромейского войска, – уверенно сказал Духарев.

«Если Калокир не солгал, – добавил он мысленно. – И если не солгал его повелитель, кесарь византийский».

– Однако если другие города не последуют примеру Преславы, мой князь спустит с цепи печенегов.

– Печенеги не умеют брать крепости.

– Зато они умеют жечь и резать. Угры и печенеги превратят в пустыню все здешние земли.

Так и будет. По договору с Никифором Святослав не должен был занимать эти территории. Если он нарушит эту часть договора, Никифор вправе не выполнить свою. Более того, он может выступить на стороне булгар. Это и есть истинно имперская традиция: стравить два народа, дождаться, пока война измотает их, и тогда, выступив якобы миротворцем, прибрать к рукам земли обоих. Но если булгары и русы договорятся, Никифор не посмеет выступить.

– Я хочу, чтобы между булгарами и русами был мир.

– Понимаю, – сказал Пчёлко. – Ты должен ехать. Но возьми с собой Людомилу. Нельзя ей тут оставаться. Как только ты уйдешь, вернутся еретики.

– Они не посмеют, – возразил Сергей.

– Они вернутся. Нет больше закона в Булгарии. Нет больше веры. Только ересь. Исчадие ада, Аззанаил, непременно вернется. И с ним придут тысячи еретиков.

– Людомилу я беру с собой, – быстро сказал Духарев.

Людомила встрепенулась обрадованно… И тут же угасла.

– Я не поеду, – грустно проговорила хозяйка Межича. Взяла маленькими ручками ручищу Духарева, прижала к щеке.

– Не сердись, Сережа. Не могу я. Пойми! Как же мне Пчёлку бросить («Нет, не слушай ее!» – прохрипел Пчёлко), людей моих оставить без опоры? Пойми, родной: это же всё мои люди! Я с детства – их хозяйка. Как же мне тела их еретикам на поругание отдать, а души обречь на погибель вечную?

Духарев ее понимал. Но что теперь делать? Остаться? Ах, как ему хотелось остаться! Хоть на пару дней… Хоть еще на одну ночь! Нет, не о том сейчас надо думать. О жизни. Если они останутся живы, у них будет еще много ночей. Потому он должен мыслить как воевода, а не как хмельной от любви юнец.

Выполнить долг перед князем, перед своей дружиной. И уберечь Людомилу. Обязательно. Защитить. Пчёлко прав. Богумилы вполне могут вернуться. Конечно, в большинстве своем это сброд. Неуклюжие смерды с вилами и косами. Их сила – исключительно в фанатизме, напрочь отрубающем инстинкт самосохранения. Но и в усадьбе – такие же смерды. Только трусливые. Тех, кто похрабрее да половчее, перебили при первом налете. А единственный настоящий воин Пчёлко сейчас не то что меч, ложку поднять не в состоянии.

– Ладно, – наконец решился Духарев. – Оставлю вам Велима и с ним – четыре десятка гридней. До моего возвращения как-нибудь продержитесь.

– А ты? – спросила Людомила. – Кто тебя защитит на пути в Преславу?

– Возьму с собой шестерых. Доеду как-нибудь, – успокоил ее Духарев. – От мелких шаек отобьемся, от сильных – уйдем. Не тревожься, сердце мое. Всё хорошо будет.

– Не тревожься, батько. Все хорошо будет, – в свою очередь заверил воеводу Велим, когда Сергей сообщил ему, что тот остается охранять усадьбу. – Обороним твоих булгарят. Этих, с кожаными мордами, пусть хоть тыща набежит – всех положим.

– Ты, главное, за смердами здешними посматривай. Среди них наверняка есть и послухи, и пособники еретиков. Следи, чтоб нож в спину не воткнули.

– Прослежу, батько, – сурово ответил Стемид. – Как уедешь, всех перетрясу. В ком усомнюсь – башку долой.

– Ну, так сурово не надо, – возразил Духарев. – Кому тогда жито убирать? Просто выгони из усадьбы и всё. А доверять можешь тем, на кого Пчёлко укажет. Запомни: Пчёлко, а не хозяйка. Она – женщина. На мир другими глазами смотрит.

– …А глаза у нее – как два солнышка… – подхватил Стемид и фамильярно подмигнул: – …когда на воеводу глядит!

– Это тебя не касается, – сказал Сергей. – А вот ежели не сможешь сберечь – спрошу сурово.

– Я твоего спроса уже не услышу, – ответил сотник. – Потому как умру. Но ты, воевода, коли не сберегу твою любу, можешь не жечь тело мое по нашему обычаю, а по-хузарски в землю закопать.

Духарев, наклоняясь, взял его крепко за ремень, даже приподнял слегка над землей.

– Мне не труп твой нужен, а живая Людомила! – процедил он, прожигая сотника взглядом. – Забыл, кто я? Не сбережешь, я тебя и за кромкой найду! – поставил сотника на землю. – Понял меня, гридь?

– Понял, как не понять, – Стемид поправил бронь и не удержался, добавил с ухмылочкой: – А здоров ты, батько! Чистый мишка! И впрямь одной рукой заломаешь.

– Да ну тебя, – буркнул Духарев, повернулся и пошел седлать Пепла.

Хотелось ему надеяться, что в случае критическом Велим не станет стоять насмерть, а увезет Людомилу подальше от опасности.

Глава тринадцатая

Ромейский дозор

Семеро воинов – это много. Если речь идет о том, чтобы разогнать разбойничью шайку. А настоящему противнику здесь взяться неоткуда. Булгарское войско рассеяно, уцелевшие сидят по городам и замкам. А если наткнешься на какой-нибудь крупный отряд, всегда можно улизнуть. У каждого духаревского гридня по две лошади. От печенегов уходили, не то что от здешних виноградарей.

Так рассуждал Духарев, когда решил взять с собой только шестерых: пятерых варягов и Йонаха. Этого взял в первую очередь потому, что оставлять не хотел. Уж больно шустрый парнишка вырос у Машега. Как бы не накуролесил чего.

Одного не учел Сергей. Здесь – не Дикое Поле, где на сотни поприщ – голая степь. И не Русь, где на десять квадратных километров приходится сто кабанов, три медведя, пять леших и один бортник. Здесь – цивилизованные территории. С древних великоримских времен. Не зря ведь нынешние «особо культурные» ромеи булгар мисянами называют, хотя царя булгарского Симеона византийцы еще полвека назад признали (правда, не совсем добровольно) булгарским царем, и его сына Петра официально «василевсом булгар» титуловали. «Мисяне» – это оттуда, из времен Великого Рима, когда здесь не царство булгарское было, а римская провинция Мезия. То есть с намеком: Булгария, мол, исконно римские земли, а Константинополь, соответственно, законный древнего Рима наследник. Опора цивилизации. И как следствие – имеет естественное право повелевать всякими «тавроскифами». Литературно обоснованное. Да и словосочетания «архонт тавроскифов» и «вождь мисян» для имперского уха много благозвучнее, чем «великий князь киевский, хакан тмутороканский».

А уж «василевс булгар» звучит и вовсе неприлично, ибо уравнивает какого-то «мисянина» с самим василевсом византийским.

В общем, издревле цивилизованная земля – Булгария. Издревле – римская. Так что нынче, в году девятьсот шестьдесят восьмом от Рождества Христова,[5] ромейские всадники, топчущие булгарскую землю, и не захватчики вовсе, а законные хозяева, возвращающиеся после шестивекового отпуска.

Вот на этих «хозяев» и напоролся по роковой случайности воевода киевский Серегей со своими шестью спутниками.

Их перехватили километрах в двадцати от Преславы. Катафракты. И не булгарские, а ромейские. Боевой дозор.

Дорога шла между холмами. На одном склоне – виноградник, на другом – кладбище. Над кладбищем – маленькая деревянная церковь. Там размеренно бил колокол. Духареву бы насторожиться, а он… Задумался о личном. О Людомиле. И проворонил приближение врага. И его спутники, привыкшие к тому, что воевода, ведун, чует беду за три поприща, глядя на спокойного батьку, тоже расслабились.

Ромеи и русы увидели друг друга одновременно. Русы – снизу, ромеи – сверху. Духарев и его гридни всё еще были в облачении булгарских катафрактов, но ромеев это не смутило. Стальные перья копий опустились в боевое положение, всадники сомкнулись и устремились в атаку.

Духарев колебался лишь несколько секунд. Скакать обратно по дороге – дать преимущество конным латникам. Через виноградник не уйти. Значит – через кладбище. Не по могилам, конечно, а по узенькой тропке, ведущей вверх, к церкви. Вражеские всадники – следом. Вернее, следом – лишь часть. Остальные, разделившись, поскакали в обход, чтобы попробовать перехватить русов по ту сторону холма.

Прием старый, но эффективный.

– Йонах! – крикнул Духарев. – Твой конь – самый быстрый, а ты – самый лучший всадник! Не жди! Попробуй добраться до Преславы. Там – наши!

– А как же вы, батька?

– Мы в церкви засядем! Стрел много! Продержимся!

– Я вернусь, батька! – Йонах легко перемахнул с заводной в седло боевого коня, ожег его плетью и птицей полетел вверх, сразу оставив позади Духарева и его гридней.

Звонарь на колокольне остервенело бил в медный купол колокола. Церковь была небольшая, но крепкая, и двери ее уже затворялись, когда Духарев осадил коня, спрыгнул и буквально в самый последний момент успел втиснуть меж створок прикрытое кольчужной сеткой плечо. Рывок – служка-монашек полетел наземь. Духарев, не перекрестившись, будто язычник, ворвался внутрь.

Внутри царил полумрак, жались к стенам какие-то люди. Не воины.

– Прости меня, Господи, – прошептал Духарев.

А его гридни уже вводили под священный свод всхрапывающих, роняющих пену коней.

Полминуты – и толстый деревянный брус вошел в скобы, блокируя дверь.

– Не бойтесь! – крикнул Духарев. – Мы никого не тронем! Зван! За мной!

Подхватил лук с колчаном и бросился вверх по узкой лесенке, ведущей на колокольню.

Вид с колокольни открывался замечательный. Зеленые холмы, желтые опояски дорог, синяя речка. За ней, вдали, черный замок, теряющийся в дымке…

И сотни две всадников в доспехах, сверкающих на солнце, как надраенные бронзовые бляхи.

С колоколенки за всадниками наблюдали трое. Сам Духарев, Зван и гридень Азим, выбранный за выдающиеся стрелковые показатели. Двое оставшихся гридней разместились внизу: присматривать за дверьми, священнослужителями и несколькими прихожанами.

Говорят, на территории Византии церкви обладали правом убежища. Но на булгарские храмы это не распространялось.

Повертевшись вокруг церквушки и убедившись, что отпирать им никто не собирается, ромеи попытались выломать дверь. И были неприятно удивлены, обнаружив, что для хорошего лучника панцирь катафракта – не помеха.

Оставив подстреленных подрумяниваться на солнышке, катафракты поспешно отступили на безопасное расстояние. Вернее, на расстояние, которое они сами полагали безопасным. Духарев до времени решил их не разочаровывать и приказал своим не стрелять. Тем более стрелы надо было экономить. Совокупный боезапас его «войска» примерно соответствовал численности противника, так что каждая стрела была на счету.

Пока ромеи совещались, Духарев тоже времени не терял: высматривал командиров.

Минут через двадцать ромеи снова пошли на штурм. На этот раз с применением средств защиты, в качестве которых выступали две крестьянские телеги на высоких колесах, на которые сверху набросали всякой всячины. Когда телеги подкатились поближе, Духарев дал команду, и его маленький гарнизон «открыл огонь». Но не по телегам, как ожидали ромеи, а по кучке всадников, расположившихся без всякого прикрытия примерно в четверти километра от церкви.

«Скорострельность» опытного лучника составляет примерно двадцать выстрелов в минуту. Но первые три стрелы оказываются в воздухе в считанные секунды.

Залп – и боезапас русов уменьшился на девять стрел. А численность боеспособных противников сократилась на четыре единицы. Но это были очень важные «единицы». По крайней мере в своей «мишени» Сергей был уверен: во время совещания именно этот ромей жестикулировал активней всех. Точно определить, куда именно вошли стрелы, на таком расстоянии было трудно, но судя по тому, что ромей мешком выпал из седла, повреждения он получил достаточно серьезные.

Остальные катафракты отреагировали на потерю руководства по-разному. Самые храбрые бросились прикрывать начальство телами и щитами, большинство отступило еще на сотню метров, а штурмовая «подтележная» группа продолжала неторопливое движение к воротам.

Тут их ожидало препятствие. Паперть.

Остановившиеся телеги сверху были – как на ладони. И весили они, надо полагать, немало. Поэтому закатывать их вверх по лестнице оказалось задачей непростой. И опасной. Неосторожно высунувшегося наружу ромея гридень Азим пришпилил к земле, как жука.

Но ромеи – народ упорный. Примерно через четверть часа «штурмовая группа» добралась-таки до дверей. И уже совсем было собралась их рубить… Но тут двери гостеприимно распахнулись.

Их открыли булгары. Но не по собственной инициативе, а по приказу Духарева. И особой радости это ромеям не доставило. Увидеть нацеленные на тебя стрелы в любом случае малоприятно. А лишенных возможности маневра, скучившихся под телегой «штурмовиков» открывшийся вид огорчил до невозможности.

Тем не менее повели они себя достаточно храбро. Друг за другом прятаться не стали, а решительно бросились в атаку. Впрочем, жизненный путь их от этого не стал намного длиннее. Лишь один из них, оказавшийся отменным фехтовальщиком, прожил подольше. Духарев еще рубился с ним, когда дверь закрыли и в церкви снова воцарился полумрак. Тут ромей сообразил, что попался, от огорчения допустил ошибку, которой Сергей не замедлил воспользоваться – подсек противнику правую ногу. Ромей упал, но добивать его Духарев не стал. Церковь как-никак. Нехорошо. Так что ромея обезоружили, скрутили, наложили на ногу жгут и собрались быстренько допросить, но не успели. Сверху раздался вопль Азима. Противник перешел в решительное наступление.

Когда Духарев взбежал на колокольню, его достали сразу две стрелы. Одна чиркнула по шлему, вторая ударила в плечо, прошила наплечник и застряла в кольчужном плетении. Не зря Духарев под трофейный панцирь поддевал кольчужку! Сергей поспешно присел. Теперь стрелы пели над ним. Медный колокол гудел от множества ударов. Наверх, прыгая через две ступеньки, выскочил Зван. Духарев перехватил его, можно сказать, на лету и повалил на помост. Так что под стрелы парень не угодил. Азиму повезло меньше. Бедняга касог висел на ограждении, и его тощие ноги, обутые в верховые сапоги с узкими носами, подергивались, будто у живого. Но Азим был мертв. Ромейские стрелы били в труп.

Колокол гудел тревожным басом, но сквозь этот гул было слышно, что там, внизу, уже начали ломать дверь.

Ромейские лучники продолжали стрелять, но Духарев уже понял, что бьют они не вразброд, а дисциплинированно, залпами.

Дисциплина – это хорошо.

– Готовься! – крикнул Сергей Звану. – На мое – «бей!» По три стрелы!

Выждал до трехсекундной паузы между залпами…

– Бей! – закричал он, распрямившись и мгновенно выпустив три стрелы туда, где полдюжины ромеев дружно ломали двери.

Выстрелил и присел. Надо полагать, попал, потому что удары прекратились. Он не видел, куда стрелял Зван, но надеялся, что и его стрелы не пропали зря.

Раз, два, три, четыре… Над головами пропела очередная порция стрел…

– Бей!

Раз, два, три, четыре…

– Бей!

На этот раз не вертикально вниз, по паперти, а туда, где, прикрывшись щитами, непрофессионально сгрудились ромейкие стрелки.

Раз, два, три, четыре…

– Бей!

Там, внизу, кто-то наконец сообразил, что стрелять залпами неэффективно. Теперь ромеи лупили кто во что горазд. А горазды они были не очень. И целились куда менее старательно, чем раньше. Стрельнул – и за щит. Снизу вверх даже хорошему стрелку трудно взять правильный прицел, а стрелок посредственный, да еще озабоченный собственной безопасностью, в такой ситуации с тридцати метров в коровью тушу не попадет. Ромеи же стреляли аж с пятидесяти и даже в колокол теперь попадали довольно редко. А может, у них запас стрел иссяк?

Но Духарев со Званом все же особо не рисковали. Выпрямился, метнул стрелу в кого-нибудь из тех, кто подставился, – и в укрытие.

Минут через десять ромеи отступили. Очень вовремя, потому что у Духарева со Званом тоже закончился боезапас.

Поле боя осталось за русами. И на поле этом осталось не меньше трех десятков ромеев.

А стрелы – не проблема. Боезапас можно пополнить ромейскими.

Духарев снял Азима с ограждения, положил ничком – спина убитого была утыкана стрелами, как мишень из бычьей шкуры – после тренировки отроков.

– Пригляди тут, – велел он Звану, а сам спустился вниз: допросить пленного ромея.

К счастью, пленный запираться не стал – Духареву очень не хотелось прибегать к жестким методам допроса в Божьем храме.

Но то, что рассказал пленный (булгарский священник старательно переводил – сам Духарев по-гречески говорил, но не очень уверенно), – не обрадовало.

Отряд, на который напоролись русы, оказался частью «боевого охранения» возвращавшихся из Константинополя булгарских царевичей Бориса и Романа. Более того: оказалось, что отбыли царевичи из Константинополя задолго до того, как их отца-кесаря хватил инсульт. То есть лодьи русов еще на Дунай не вышли, а «союзники»-византийцы уже отправили в Булгарию царевичей и, в поддержку им, трехтысячную армию под командованием патрикия Никифора Эротика. И армия эта вот-вот будет здесь, потому что дозору была изначально поставлена задача добыть «языка». И командир катафрактов, оказавшихся на поверку и не катафрактами вовсе, а легкой конницей, сразу же отправил начальству гонца с сообщением, что обнаружена и блокирована группа из нескольких скифов, которые, судя по доспехам, не какие-нибудь степные бродяги, а вполне авторитетные воины. Возможно – из личной дружины Святослава.

Как в гриднях Духарева опознали «скифов», тоже выяснилось просто. По посадке. Любой опытный кавалерист-ромей сразу замечал, что русы держатся в седлах «не так».

В общем, дела у Духарева и его парней были кислые. Имелся небольшой шанс, что удастся покинуть церковь, когда стемнеет. Но еще более вероятно, что с наступлением темноты ромеи снова пойдут на штурм.

Одна надежда, что Йонах сумел добраться до Преславы, там выделят отряд – выручать воеводу, и подмога эта поспеет раньше, чем патрикий с войском.

Потому что вряд ли Икмор со Щенкелем пошлют на помощь Духареву больше двух-трех сотен гридней. Им ведь в первую очередь Преславу надо держать.

Щенкель, тот бы и вовсе никого не послал – у него с Сергеем отношения сложные. Но Икмор – друг. Этот может и сам прискакать… И угодить прямо в лапы ромеев. Два ближних воеводы Святослава – роскошная добыча.

Но Духарев всё равно не жалел, что ездил в Межич. Людомилу спас, а себя… Как-нибудь выкрутится. Не в первый раз.

После разговора с ромеем к Духареву подошел булгарский священник. Страха у него в глазах не было – только беспокойство. За клир и оказавшихся в западне прихожан.

Духарев заверил, что русы им ничего худого не сделают. Сам он – христианин и готов хоть сейчас выпустить всех, кто пожелает. Но как поступят с ними ромеи, он не знает. Может, и пощадят.

Священник отошел к своим, посовещался и вернулся с сообщением, что покидать церковь никто не хочет. Доверия к ромеям у булгар не было. Еще священник предложил причастить и исповедовать Сергея. Мало ли как обернется…

Духарев предложение принял с благодарностью. За себя и за Звана – больше в его маленьком отряде христиан не было.

Перевалило за полдень. Снаружи было тихо. Новых попыток захватить церковь ромеи не предпринимали.

Духарев с гриднями перекусили кое-чем из дорожных припасов. Поделились и с булгарами: экономить не имело смысла. Всё решится этой ночью. Поели, запили церковным вином… Гридни расслабились, задремали. Все, кроме дозорного, конечно.

Духарев думал о Людомиле. И о Сладиславе. Но о Людомиле – больше. Ведь жена была далеко, а Людомила – почти рядом. Сергею стоило закрыть глаза, и он уже ощущал ее: приникшее тело, мягкие губы, тяжелый тугой узел волос на затылке. Мысль о ней кружила голову, как полный мех напоенного заморскими травами меда, сладкого и пряного, пьянящего одним только запахом. Меда, который можно пить большими глотками, долго, жадно… Пока не опустеет мех. Только этот «мех» никогда не опустеет.

Сергей чувствовал ее и желал… Просто нестерпимо. Окажись Людомила сейчас рядом – овладел бы ею прямо здесь, в Божьем храме. И это не было бы грехом… Наверное. Наверное, хорошо, что ее здесь нет… И всё-таки…

– Батька, проснись!

Зван.

Духарев сел, встряхнул головой. Вокруг полумрак, но сверху, из высоких узких оконец-прорезей, сочится тусклый свет.

– Долго я спал?

– Солнце садится.

– Ага… А что ромеи?

– Плохо. Сюда войско подходит. Ихнее.

– Точно?

– Сам видел. В основном – конные. Много. Стелищ на семь по дороге растянулись.

– Пойду гляну, – Духарев поднялся и полез на колокольню.

Зван не ошибся.

Это были ромеи. Действительно много. Всадники, пехота, обоз… Словом, войско.

– Что будем делать, батька?

Духарев оглядел свою маленькую армию. Пятерых парней, доверивших вождю свою жизнь. Каждый из них присягнул умереть за воеводу. И умрут. Если он велит.

– Как пленный? – спросил Духарев.

– Живой пока.

– Ходить может?

– Не-а.

– Тогда вы двое возьмете его и отнесете к ромеям. С вами священник пойдет. Переводить будет. Скажете ромеям… – Духарев задумался. Надолго.

– Чё сказать-то? – не выдержал кто-то.

– Скажете: я – воевода киевский Серегей. Я не воюю с императором ромеев. И я готов сдаться, если моим людям сохранят жизнь и не причинят вреда.

– А тебе, батька?

– Это всё.

– Но батька…

– Всё! Скажете точно, слово в слово. А еще добавите, что говорить я хочу либо с ромейским стратигом, либо с царевичем Борисом. И еще скажете, что я – друг патрикия Калокира, посланника кесаря Никифора Фоки…

Глава четырнадцатая

Ромейская честность

– Ты полагаешь, росс, что это хорошая рекомендация – быть другом изменника Калокира?

На одутловатом лице патрикия Никифора Эротика – привычная брезгливо-надменная гримаса потомственного аристократа, разговаривающего с варваром.

Рядом с патрикием – ромейский поп. Попа зовут Филофей. Он – важная шишка, поскольку патрикий обращается с ним как с равным. И, кажется, даже немного заискивает. Оба – и поп, и аристократ, неплохо владеют языком славян, так что переводчика не требуется. Естественно, перевода не требуется и обоим булгарским царевичам, которые тоже присутствуют здесь. Но помалкивают.

Духареву сыновья Петра не понравились. Одеты по-византийски, рожи постные, глазки потуплены. Вид у обоих далеко не царственный. Впрочем, что возьмешь с тех, кто с малолетства – в заложниках.

– Изменника Калокира? – Это для Духарева сюрприз. – Мне об этом ничего не известно. Мой князь – союзник вашего императора. Он здесь – по его просьбе.

– Следи за своим языком, росс! Император не просит – он повелевает!

– Пусть так, – согласился Духарев. – Мы здесь, потому что булгарский кесарь отказался выполнять повеления Константинополя, и ваш император повелел предложить моему князю золото, чтобы мой князь пришел сюда и научил булгар повиновению. Так сказал патрикий Калокир, которого ты назвал изменником. Возможно, ты и прав, патрикий, но могу тебя заверить: золото, которое привез Калокир, чтобы мой князь помог вашему императору в его войне с булгарами, было настоящим.

– Ты лжешь, варвар! – перебил Сергея патрикий.

– Не кричи, ромей! Даже этот священник рядом с тобой сможет отличить настоящее золото от фальшивого!

– Не о золоте речь. Ты лжешь, говоря, что император Рима воюет с Булгарским царством! – Патрикий повернулся к царевичам: – Разве не с почетом принимали булгарских послов в июне сего года?

Царевичи закивали, подтверждая.

«Ловко», – подумал Духарев.

Нанятые ромеями русы высадились в Булгарии в августе, а хитрожопые ромеи за два месяца до этого принимали булгарских послов и небось договор о взаимопомощи заключили.

Тем временем патрикий по-гречески принялся заверять царевичей, что всё будет путем и Великая Преслава никогда не достанется варварам.

Духарев понимал достаточно, чтобы сообразить, о чем идет речь. Разубеждать никого не стал. Во-первых, потому что не считал ни себя, ни своего князя варварами, а во-вторых – не желал афишировать, что кое-как, но понимает ромейскую речь.

Патрикий снова вспомнил о пленнике.

– Ты утверждаешь, росс, что находишься у нас на службе. Тогда почему ты напал на моих воинов?

– Это они напали на меня, – возразил Духарев. – Я и мои люди были вынуждены защищаться.

– Ты мог сдаться, – заметил поп Филофей.

– У меня не было возможности вступить в переговоры, – сказал Духарев. – Когда на меня нападают, я сражаюсь.

– Ты и твои люди убили сорок шесть воинов императора. Это преступление.

– Это бой, – Духарев пожал плечами. – Воины императора тоже убили одного из моих воинов.