Непобежденные Бахревский Владислав
– Все наши несчастья – его черного сердца делишки. Не помнишь разве, как моя мама сгорела от неведомой немочи?
– А что было-то? Я ведь не знаю, – удивилась учительница.
– Сыч моей маме – дядя. Они с дедом наследство делили. Обиды какие-то остались. Вот и мстили нашей семье. Принесла жена Сыча пирожков. Мамину сестру угощает, а та ни в какую. Не взяла. Мама сердобольная, гордыни не любила. Съела пирожок. И слегла. Врачи говорят: здорова. А мама не встает. В Людиново ездили, молебен заказывали. Поднялась. А женушка Сыча тут как тут. Пришла с семечками. Говорит маме: «Бери!» А мама в ответ: «Не люблю щелкать». – «А ты хоть одну попробуй!» И ведь попробовала. Похоронили.
Женщины собрались на кладбище, и Оля пошла. На кладбище ей показали удивительное:
– Приглядись! Видишь – камни в ногах?
На некоторых могилах действительно лежали камни. Серьезные камни.
– Могилы колдунов. Чтоб встать не смогли.
Помолились над крошечным холмиком. Ольга осенила крестом село в низине.
– Если мы пришлых не убьем, они убьют нас.
– Тихонечко бы пережить, – сказала подруга учительница.
Когда возвращались в село, по мосткам, через болотце, женщина, потерявшая сына, спросила сестру:
– У тебя есть заговор от сглаза?
– Есть, – ответила учительница.
– Потом перепишу.
Дома хозяйка дала Ольге тетрадь. Было дико: немцы, война и колдуны, напускающие порчу на своих близких.
«На море, на океане, на острове Буяне стоит там колодец, – читала Ольга, – плотошный, крутые берега подмывают, желтые пески вымывают, со всяких сглаз смывают. Смой с етого раба (имярек) от черного глаза, от радостного глаза, от ненавистного глаза, косоглазого, разноглазого, мужского, женского, молодецкого…»
Спросила хозяйку:
– А от немцев заговора нет?
– От немцев – солдатские жизни. Сход у нас был. Немец сказал: «Москву Германия взяла. Германия ждет от русского народа разумного повиновения».
– Нашли разумных! – пыхнула Ольга синими глазами.
– До чего же ты красивая! – улыбнулась хозяйка. – Вам бы, девки, счастья.
– Я – не девка! – Ольга косы свои по груди пустила. – Одну ночь была замужней. Теперь – солдатка. И сама солдат.
Утром в шубе, в платке, с мешком вышла из дома, а у крыльца тарантас стоит. Полицай уже поджидает.
Хозяйка утянула Ольгу в сени, сунула в руку мешочек.
– Что это?
– Табак. Полезет, а ты ему – в глаза!
– Он же в очках!
– Очки сшибешь.
Ольга не дрогнула, села в экипаж. В дороге понемногу разговорились.
– Ты молодец, что деревенских детей собираешься учить, – сказал полицай. – Неграмотный человек по нынешним временам – пустое место. Если немцы Москву взяли, значит, история будет долгая.
– А если не взяли? – спросила Ольга.
– Ты неверующая?
– В церковь не хожу, а в Бога верю. У меня мама верующая.
– Я не про Бога – про немцев! – Невзрачный полицейский был неглуп. – Немцы – народ точный. Если говорят, так оно и есть.
Призадумался. Остановил лошадь, дал ей помочиться. «Неужто приставать начнет?» – Ольга помяла пальцами табак в кармане.
– На войне правду не говорят, – сказал полицай. – На войне правда – военная тайна. А все разговоры – политика.
Ольге философ даже понравился. Сказала, провоцируя:
– Ну, если немцы Москву не взяли, тогда другое дело.
– Какое же?
– Другое. Но все равно долгое, тут ты прав. Уж очень много земли отдали. С Европу.
– Уголь – у немцев, чернозем – у них. Железо Криворожья, леса Белоруссии, виноград Крыма, Молдавии.
– Разве это главное? – не согласилась Ольга. – Половина русского народа под Германией.
– Верно! – ахнул полицай. – Я и не подумал. Уж треть – наверняка. Все украинцы, все белорусы, прибалты. Многие миллионы!
Стегнул лошадь кнутом, погнал. Когда въезжали в Жиздру, пустился напутствовать:
– Тебе небось наговорили на меня. А я человек с сердцем. Я свой шесток знаю. Не посягну! Ибо ты – Василиса Прекрасная. Конечно, я – гаденыш. Но, ей-богу, – не Черномор. Ты добрая, умная. Береги себя. Василисы Прекрасные да Премудрые дураков мужей из бед выручали. А нынешним Василисам выручать надо саму Россию.
И шапку приподнял, прощаясь.
Самозванство
По дороге на завод Алеша считал и все сбивался, сколько дней под немцами. Даже пальцы принялся загибать.
Город наши оставили третьего октября. Немцы заняли окраины только четвертого – зажал мизинец. Сапожники вселились в их дом – шестого. Пожалуй, седьмого. Значит, пятое, шестое, седьмое и восьмое… Но зачем считать? Время остановилось. Даже сны не снятся. Утром сказал немцам: «Гутен морген»[9], и день – бессмысленный. Потом Двоенко учителя убил…
В управу ходили… И те, на асфальте, на перекрестке…
Сегодня-то какое число?
Приструнил себя: «Комсомолец Шумавцов!» И – открытие: комсомольца Шумавцова не существует, а комсомолец Терехов – житель Ивота.
Человек навстречу. Поводит глазами по сторонам, но движется спокойно, даже с ленцой, будто на земле обычная жизнь.
«Вот кого к нам!»
Поежился: «к нам». Где они, эти «мы»? Палец о палец пока что не ударили.
Подойти и спросить: «Немцев ненавидишь? Если да – беру заместителем командира группы народных мстителей».
Тут и провалилась душа в живот.
Это же Митька Иванов! Раздатчик талонов на бирже труда.
Митька увидел Шумавцова, узнал… Губы кривила усмешка. Глаза цапнули, как сорвавшиеся с цепи собаки.
Не поздоровался.
«Но ведь и я не поздоровался! – Алеша огорчился. – На бирже работает? На немцев? А ты чей работник, если завод немецкий? И все-таки лицо у него какое-то… чужое. Не наше».
Снова осадил самого себя.
Все время друг против друга бились. Соперничество. А время другое… Своими надо быть.
Впереди маячила спина Миши Цурилина. Прибавил шагу, но догонять расхотелось. На небо посмотрел: бездонное, синева осени.
Почувствовал – паренье. Как в прошлый раз, в управе. Тогда это было что-то непонятное. А теперь показалось: не сам он над Людиновом. Он-то как раз на земле. На него смотрят, его ведут.
«Воин света!» – само собой сказалось.
Так, наверное, нельзя. Воины света – ангелы. Лицо священника вызвал в памяти. Плечи прямо держит, в облике уверенность и правота. Лоб высокий, говорит внятно, спокойно. Такой человек мог бы армией командовать, а вокруг него старушки.
Но Казанский-то собор немцы открывают! Священник немцам служит… Подумал такое, и самого покоробило: священники служат Иисусу Христу, Троице. Немцы к тому же лютеране. В учебнике истории Средних веков о Лютере есть целый параграф. Подумалось: «Неужели Бог милостив к предателям? Они как раз в церковь ходят, свечки ставят, а помогают врагам русского народа».
За кого Бог? За кого русский Бог, если немцы до Москвы дошли? Вдруг вспомнил, как его неожиданно испугал Казанский собор без единого креста. Сколько лет стоял без крестов, а напугал, когда немцам город сдали.
– Алешка! – Цурилин, поджидая, рукой помахал. Пошли рядом. Прикрывая рот, Цурилин сказал: – Мой брат Сашка вчера бидон керосина припер. В заводском заборе доска отодвигается, а в брошенном цеху теперь бочки стоят. Отвинтил пробку, и – порядок. Мы теперь с керосином.
– У нас немцы живут. Спросят, откуда взял… Им для работы керосин дают.
– А там и бензин есть. Горючее для машин. Рвануть бы!
Алеша посмотрел, нет ли кого поблизости. Сказал:
– Разговору конец. Такие дела внаскок не делаются. Надо все изучить: какая охрана, есть ли проходы. Ночью наведаемся.
– Сашка нас запросто проведет. Я ему кулак-то сунул под нос. Днем керосин воровал. Увидали бы, очередь – и все.
От заводского производства, где ремонтировали танки, ничего не осталось. Шумавцов-старший отправил в Сызрань 38 эшелонов, 1820 вагонов и платформ.
Немцы очень даже повеселили рабочий класс Людинова. На знаменитом заводе локомобилей теперь сколачивали гробы. Третий сорт – для солдат, второй – для офицеров, первый – для обер-офицеров. Пустые цеха пошли под склады. Охраны у склада с горючим нет.
В полдень прибыла колонна машин с ребристыми бочками. Бочки пахли бензином.
Цурилин, проходя мимо, стукнул Алешу по плечу. Это, разумеется, очень даже лишнее, но Алешу другое тревожило: действовать приказа нет. Но где они, партизаны? Отправлена в Киров, в Жиздру Ольга Мартынова. И вся война. Рабочие друг от друга глаза прячут. Пусть гробовщики, но все равно – на немцев горбатятся.
Перед концом рабочего дня появилась охрана. Четверо солдат были с овчарками.
Уже за воротами завода Миша Цурилин сказал Алеше:
– Сашка-то у меня вон какой молодец! Среди дня немцев ограбил. Ночью тут делать нечего.
– Извинись перед братом! – посоветовал Шумавцов.
– Ты скажи, когда немчуре «козу» заделаем?
Алеша остановился, наклонился, перевязывая шнурок на ботинке. Близко никого не было. Себя услышал, будто со стороны:
– Днем охрана беспечная. Завтра. Пока не спохватились.
– Сашку возьмем?
– Возьмем. Будет на стреме, чтоб немцев не прозевать. Свистеть может?
– Лучше меня!
– Утром все надо сделать, пока народ на работу тянется. Саша пусть через свой лаз пробирается.
Цурилин снял кепку, повертел, на глаза нахлобучил:
– Все будет сделано, капитан. В лучшем виде.
Коробок и три спички взял с собой Алеша. Спички – драгоценность. Шел размеренно. Отец так на работу ходил. Не думал, совсем не думал, что предстоит сделать, а спокойствия в сердце не было.
Какое тут спокойствие? На площади – виселица. На виселице – двое партизан. Немцы объявили: уничтожен отряд. Про Москву они брешут, а казненные партизаны – вот они. Напоказ… Неужели и впрямь теперь один? Не один, конечно. Толя Апатьев, братья Цурилины, Ольга Мартынова, Тоня Хотеева… А кому теперь Ольга передаст разведданные?
Проходная. Потолкался среди рабочих и – к складу. Миша Цурилин вышел из укрытия:
– Сашка на атасе. Пошли!
Железные ворота в Сызрань уехали. Вход свободный.
– По запаху иди! – подсказал Цурилин.
Подвел Алешу к бочке.
– Постарайся, чтоб не брызнуло! – приказал Шумавцов. – По запаху могут вычислить.
Бочку повалили. Алеша достал из кармана водомерную трубку, надел рукавицы, отвинтил пробку. Бензин полился на пол. Подставил трубку, наполнил, бросил в лужу рукавицы, чиркнул спичкой, поджег бензин в трубке.
– Уходим!
Метнул горящую трубку в лужу, туда же коробок с двумя спичками. Успел увидеть, как задвинулась за Сашей Цурилиным доска лаза. Пустующим цехом прошли к своему, где пахло деревом, звеняще взгудывали круглые механические пилы, свистели рубанки, стружка пенилась. Алеша занялся проводкой. Провод к пиле с электрическим мотором тянул. И – ба-а-а-ах!
Никто ничего не понял, но от взрыва зазвенели стекла в оконных рамах.
– Гори-и-им!
Рабочие кинулись вон из цеха.
Над складом горючего черные клубы дыма, языки огня – через крышу.
– Не дайте пламени переброситься! – кричал кто-то сообразительный.
Кинулись оттаскивать древесину. Побежали с ведрами обливать ближайшее к пожару деревянное здание.
Прикатили пожарные машины, явились солдаты, офицеры, приехал комендант города. Русские работают сноровисто, не дают огню распространиться.
Не заставили себя ждать офицеры Тайной полиции. Огонь сожрал горючее, сник, и можно было искать виноватых. Показать что-либо криминального рабочие не могли. Все у них было цело – инструмент, дерево. Все были на своих местах.
– Короткое замыкание! – решили следователи.
Бенкендорфа и Айзенгута выводы следователей устраивали. Виноватых нет. Оголенный провод в огромном помещении найти трудно. На территории завода бомба упала.
Шумавцова даже к следователю не позвали. Был при деле, на виду у многих.
Дым над заводом, всходя клубами, превратился в огромное кудрявое дерево. Вершина, как шар, в облако уперлась.
Батюшка Викторин служил Литургию. Он совершал каждение, когда ему сказали:
– Завод горит. Дым до небес.
– Будем молиться! – сказал отец Викторин, но люди пошли из церкви смотреть пожар. Промчались машины с солдатами.
– Не постреляли бы людей! – стонали бабушки.
Служба прошла в небывалом единении. Святые Дары принимали как саму жизнь.
Говорить проповедь отец Викторин поостерегся, объявил:
– Завтра Литургия. Для тех, кто готовил себя к таинству, исповедь возле Людиновской иконы Божией Матери.
Первым подошел Посылкин. Отец Викторин знал: это человек Золотухина.
– Имя?
– Афанасий. Я, батюшка, за Чертежом живу.
Это был пароль. Ответил паролем:
– Чертеж – дело старое, бывшая граница Литовского и Русского царств. – Прибавил от себя: – О нынешних временах забота, о нынешних бедах молитвы.
– Передайте в больницу, – сказал Посылкин, – нужны бинты, йод, лекарства. В Заболотье убит староста. Немцы готовятся прочесать леса. Быть боям. Завтра придут и возьмут медикаменты.
– Что произошло на заводе?
– Не знаю.
– Ну, а теперь своей душе дай избавление от грехов. Говори: «грешен».
– Грешен! – сказал Посылкин.
Батюшка накрыл его голову епитрахилью.
В тот же день партизанский связной «нечаянно» встретил Шумавцова на Скачке. Здесь имелось закрытое с трех сторон место, изгиб дороги. Посылкин передал завернутые в бумагу сухари, спросил:
– Что произошло на заводе?
– Я со своими сжег склад горючего. Команды не было, но не хотелось упускать такой возможности. Немцы решили: виновато короткое замыкание.
– С почином! – поздравил Посылкин.
Непобежденная
Сапожники вечеряли. Играли в карты, подкрепляясь из большой бутылки зеленым, пахнущим вкусно питьем.
Алеша зажег лампу и сел переписывать в тетрадь призывы народных мстителей. В герои звали, в ополчение Минина и Пожарского.
Три листовки написал и погасил лампу. Можно ведь провалить дело пустяковой небрежностью.
В телогрейке над плечом он сам сделал потайной карман. Две листовки взял с собой на завод.
А на заводе новость. Ночью кто-то расклеил на окраинных улицах прокламации: «Не верьте немцам, Москву они не взяли и не возьмут».
Выходит, в Людинове действует еще один отряд подпольщиков. Надо их поддержать: рабочие листовкам обрадовались.
По дороге домой Алеша передал свою листовку Саше Лясоцкому:
– Перепиши десять раз. Расклеишь на улице Крупской и на Первомайской. Прежде чем клеить, проверь все отходы, чтоб сразу потеряли из виду.
Вторую листовку Алеша отнес Тоне Хотеевой:
– Твоя улица – Московская. Патрулей я там не видел. Клей вместе с Шурой. Одна клеит, другая предупреждает об опасности. Обязательно подготовьтесь. Сначала наметьте места, потом изучите все переулки. Поглядите, куда можно уйти огородами.
– А наша Зина уже расклеивала листовки, – объявила Тоня.
– Когда?
– Вчера. Она к Вострухиной ходит, а Вострухиной принесли листовку из отряда. Они ее переписали и расклеили.
Шумавцов нахмурился.
– Зина молодец, но о нас ей не говори. Если снова будет расклеивать листовки, объясни, как нужно действовать, чтоб уберечься от провала.
Алеша ушел, а Тоня смотрела ему вослед. Хотела улыбнуться – не улыбалось. Он ведь ровесник Зине. Месяца на два – на три старше. Командир. И ведь взаправду – командир! Не подвести бы…
Подвел Шумавцова в тот же вечер Саша Лясоцкий. Удачно подвел. Его старшая сестра Мария Михайловна пошла на двор в Сашиной телогрейке, а у Саши в кармане – листовка.
Вызвала сестрица брата в сени и листовкой – в глаза ему:
– Хочешь, чтоб нас всех вывели в огород и расстреляли? Отца с матерью не жалко? Братья-сестры надоели? О моей бы кровиночке хоть бы подумал. Годок племяннице твоей! Сам знаешь, пощады партизанам ждать не приходится.
Саша потянулся за листовкой – убрала за спину.
– Сведи меня с лесными людьми. Я – жена командира, много чего умею. Если муж пограничник, то и жена его – такой же пограничник.
– Я скажу, – промямлил Сашка.
– Если такая возможность есть, завтра обо мне сообщи своим… Листовку забираю, перепишу. И чтобы такого разгильдяйства больше не было!
– Мне дали, я в карман положил.
– Убить тебя мало! В следующий раз, когда тайну поручат, сначала Тамару, лежащую в люльке, вспомни.
Грозной сестрице двадцать два года, но даже дома ее зовут по имени-отчеству. У нее фамилия – Саутина. Под бомбами и снарядами уехала с дочкой с заставы… О Саутине, о лейтенанте ее, ничего не известно, границу остался защищать.
Сели ужинать, Саша глаз не мог поднять на семейство.
Отец, мать, последыш Зоя, ей пять лет всего, Колька – ему десять, Лиде – тринадцать, Нине – пятнадцать, Мария Михайловна с дочкой на коленях…
Увидел: Мария Михайловна смотрит на него хорошо, без укора… Она-то молодец, драться с врагом просится. Настоящая пограничница!
Всего через два дня Саша назвал сестре место и час встречи.
В Лазаревской церкви связник Посылкин задал Марии Михайловне только один вопрос:
– Ты хочешь быть с нами, но ты не забыла? Твоей дочери годик!
– Не забыла! Я сделаю все, чтоб, когда ей исполнится два, а может, уже и три года, она была бы свободным человеком. Советским человеком, а не рабыней Гитлера.
– Доложу о твоем решении командиру отряда. А теперь соберись и не выдай себя.
Мария Михайловна подняла глаза на Посылкина:
– Что?
– Лейтенант Владимир Саутин – командир роты нашего отряда.
Белое лицо Марии Михайловны порозовело. Зажмурилась, а когда глаза открыла, Посылкина не было.
Вечером следующего дня к Саше пришел Шумавцов, передал Марии Михайловне два письма. Оба уж очень короткие.
«Дорогая Мария Михайловна! – писал командир отряда. – Поздравляем вас со вступлением в семью народных мстителей. Теперь вы не одиноки в справедливой борьбе с немецкими завоевателями. Желаем вам больших успехов в борьбе с врагом».
Второе – от лейтенанта Саутина.
«Девочки мои, я так теперь близко от вас. На границе защитить страну сил не хватило. И теперь не больно-то их много, этих самых сил, но мы все, как один человек. Никто нас не одолеет. Машенька! Томарик-комарик!»
Когда Алеша собрался уходить, Мария Михайловна глянула на брата:
– Сиди!
Сама пошла закрывать двери за гостем. В сенях обняла, лицом прижалась к лицу и плакала.
– Всё! Теперь всё. Спасибо, Алеша! Задание для меня есть?
– Одно обязательно для всех нас: собирать сведения о немцах. Где у них что, какие части прибывают, какие отправляются на фронт… Тебе будут передавать сводки Совинформбюро, будешь сообщать сведения семьям партизан и тем, кому это дорого.
– Слушаюсь, командир!
– Я – Орел, твой брат – Огонь. Ты кто будешь у нас?
– Я – Непобежденная.
– Непобежденная, тебе будет еще одно задание. Ты Ольгу Мартынову знаешь?
– По школе.
– Когда она вернется с задания домой, сообщишь через Посылкина в отряд те сведения, какие она добудет.
Удивительно! Все складывалось легко и нестрашно.
Уже на другой день Мария Михайловна отправила свое первое донесение:
«Из Жиздры и Кирова вернулась Весна. Последняя сообщила: в г. Кирове расположен немецкий гарнизон численностью 150–200 человек. По городу проходят автомашины с грузами и живой силой как в сторону передовой, так и обратно. Оккупантами ведется сильная пропаганда о падении Москвы. Местное население смутно представляет положение дел на фронте Отечественной войны, крайне нуждается в правдивой информации.
По рассказам беженцев, возвращающихся к своим очагам, в Волхове и Белеве стоит фронт. По правой стороне Оки наши войска, по левой – немецкие. В районе Белева большое скопление немецких войск.
В Жиздре оккупанты спешат установить "новый порядок": в городе есть городская управа и волостные старшины, есть полиция, не более 20–30 человек. Районная структура упразднена. Жиздра будет уездным городом, но какой губернии – неизвестно. Городская больница стала немецким госпиталем.
В районе Зикеева на каменном карьере работают русские военнопленные и гражданские лица, содержащиеся в концлагерях на одной из колхозных ферм. В лагере бывают частые побеги. В городе и районе Весна установила новые связи со своими людьми.
Непобежденная».
Немецкая карта
Клавдия Антоновна Азарова пришла к Зарецким с отрезом – пошить жилет и юбку.
Читать бесплатно другие книги:
