Легенды таинственного Петербурга Асадова Наргиз

ПРЕДИСЛОВИЕ

Петербургу немногим более трехсот лет, но по насыщенности достопримечательностями и по красоте своих архитектурных памятников он не уступит лучшим городам Европы.

Как всякий великий город Питер представляет собой своеобразную каменную летопись.

Если вглядеться в «листы» этой летописи, т. е. в дома, соборы, дворцы, мосты, можно узнать чрезвычайно много любопытного об истории города и его обитателей.

Одна из самых интересных и малоизвестных страниц питерской истории – это его масонское прошлое.

Редко какой сюжет вызывает столь противоречивые суждения, как масонство. Все что-то слышали об этом, но достоверной информации мало. Прошлое и настоящее масонов всегда были окутаны завесой тайны. Книга, которую вы держите перед собой, станет вашим путеводителем в мир масонского Петербурга. И как вы скоро убедитесь, вам очень повезло с экскурсоводом в этот таинственный мир. Леонид Мацих, доктор философии и теологии, провел немало времени, изучая научную литературу, посвященную этой проблеме, работал в масонских архивах в Нью-Йорке и Иерусалиме. «Мне всегда было интересно, каким образом идет цивилизационное соревнование между разными культурами, историческими общностями. И со временем я пришел к выводу, что религия является движущей силой всякой цивилизации. И поскольку европейская цивилизация мне по понятным причинам ближе остальных, я ее изучал особенно пристально и я убедился в том, какое огромное влияние масонская идеология, практика, масонские идеалы и их воплощение имели на ту цивилизацию, в рамках которой мы все живем», – говорил Леонид Александрович.

Я использовала прошедшее время, поскольку, к сожалению, Леонид Мацих не дожил до выхода этой книги в свет. Но, к счастью, его живая образная речь, энциклопедические знания и умение подать материал так, чтоб никто не остался равнодушным, остаются в архивах передач радиостанций «Эхо Москвы», телеканала «Культура» и в этом путеводителе.

Как любая хорошая экскурсия – это не просто монолог гида. Это дискуссия с заинтересованными слушателями, людьми, ищущими знаний. В данном случае роль экскурсовода выполнял, разумеется, Леонид Мацих. Я же с интересом следовала за ним, открывала для себя удивительный мир масонского Петербурга, постигала метафизику Северной столицы, училась различать масонские знаки на зданиях города Петра I.

Теперь такая возможность есть и у вас.

Итак, мы приглашаем вас пристально вглядеться в знаки «вольных каменщиков». Для этого вам придется по-новому посмотреть на многие давно знакомые здания Петербурга. Ваша внимательность будет вознаграждена. Вы узнаете:

– каково значение масонских символов;

– о чем спорили члены масонских лож в стенах Строгановского дворца;

– в чем состоял замысел гениального создателя Казанского собора;

– какие реформы замышляли масоны;

– какие тайны скрывает знаменитый Елагин дворец;

– что означают странные знаки на фасадах и стенах петербургских домов;

– каково значение масонских символов.

Читая нашу книгу, вы познакомитесь с масонством как культурным явлением и с отдельными выдающимися его представителями.

Кто такие масоны и как они появились в России

Издавна масоны разных стран объединяли в своих ложах лучших сынов всех народов, истинный цвет нации. Не была исключением и Россия. Масоны внесли громадный вклад в дело процветания нашего государства. Один из них писал: «Весьма изрядно потрудились любезные братия над зиждением, укреплением и достойным украшением твердыни Храмины Российской. Знаки вольных каменщиков во всех пределах державы нашей узреть можно». В том, что это не пустая похвальба, можно убедиться, назвав имена таких членов масонского братства, как великий архитектор Баженов, непобедимый генералиссимус Суворов, «солнце русской поэзии» Пушкин.

Но для начала давайте определимся, кто такие масоны?

«Да памятуют все человеки, что они братья суть».

«Каковы главные враги масонов? – Таковы суть два: лень и невежество».

(Из катехизиса вольных каменщиков).

Споры о масонах всегда будоражили общественное мнение. Разброс мнений о масонстве чрезвычайно широк. Одни говорят, что это братский союз, указывающий путь ко всеобщему счастью человечества. Другие испуганно шепчут, что это тайная организация, стремящаяся к мировому господству. Одни утверждают, что масоны – глубоко верующие христиане, желающие торжества истины и справедливости, другие истошно вопят, что это безбожники и атеисты. Для одних масоны – проповедники покорности властям предержащим, для других – организаторы и вдохновители революций.

…А тут еще слухи о том, что масоны якобы поклоняются сатане… Что они хотят погубить Россию… А тут еще непонятный, но внушающий ужас термин «жидомасон»…

Как разобраться во всем этом?

История масонского движения полна мифов и легенд. Порой очень сложно отличить правду от вымысла, тем более что некоторые достоверные факты кажутся абсолютно невероятными, а иная выдумка выглядит вполне правдоподобно.

Ученые говорят, что вопрос о происхождении масонства стал одним из самых спорных в исторической науке. Некоторые масонские предания утверждают, что масонство уходит корнями в глубочайшую древность, что оно старше любой эзотерической традиции. Эти предания возводят масонство к библейскому царю Соломону, строителю Храма Господня в Иерусалиме. Другие говорят, что масоны – наследники средневековых ремесленных цехов, возникших в Западной Европе, поскольку само выражение «франкмасон» означает «вольный каменщик».

Мы изложим версию, которая кажется нам наиболее правдоподобной. Не обязательно эта версия правильная, но она нам кажется самой убедительной, поскольку она позволяет ответить на те вопросы, которые вне этой версии остаются без ответа. Версия говорит о том, что масоны произошли от слияния монашеских и рыцарских орденов.

Дело было так. В Европе на определенном историческом этапе в XI–XII веках наблюдался колоссальный подъем народного энтузиазма. Сейчас вещь неслыханная, особенно в одряхлевшей Европе и в других местах не наблюдается особого энтузиазма. Но тогда толпы людей шли завоевывать Гроб Господень. Первый крестовый поход в 1095 году был объявлен Папой Урбаном и завершился полной победой крестоносносцев. В 1099 году Иерусалим был отвоеван у мусульман, у турок и арабов.

Надо было закрепить успех, поэтому новые крестоносные экспедиции отправлялись на Святую землю. Одним из проповедников Второго крестового похода оказался великий человек, один из столпов католической церкви Бернар Клервосский.

Один из немногих людей, которых при жизни церковь католическая признала святым. Он был относительно молод, но обладал абсолютно непоколебимым авторитетом и огромным влиянием и на духовенство, и на князей Церкви, и на вельмож, и на рыцарство.

Он написал устав тамплиеров и разработал абсолютно новую революционную концепцию (как подобает великому человеку, он не боялся революции). Суть которой состояла в соединении рыцарства и монашества. Вообще говоря, монахам нельзя было брать в руки оружие, и тем более убивать, проливать кровь. Это должно было быть делом мирян-рыцарей. А монах должен молиться. Но соединение двух аскетических славных идеалов самоотречения – воинского рыцарского и молитвенного монашеского дало блестящий результат. И вот эти военно-рыцарские ордена, которые прославили Западную Европу, и образ рыцаря нам знаком, кстати, именно по этим персонажам. И это очень способствовало католической экспансии.

Католический Запад завоевал огромные территории благодаря мужеству, самоотверженности этих людей.

Орден тамплиеров, храмовников, возник по прямому указанию и благословению Бернара Клервосского, и произошло событие, которое довольно трудно объяснить, но факты установлены. Цвет французского рыцарства, тамплиеры, встретились в Константинополе, самом большом городе тогдашнего мира, с цветом еврейской учености – с каббалистами. И хотя обе стороны были друг о друге самого дурного мнения до этого, их встреча была исключительно плодотворной и повлекла за собой далеко идущие последствия.

Тамплиеры слышали о евреях только плохое, естественно – христопродавцы, за копейку удавятся, ничего их не интересует, кроме прибыли. Евреи слышали о рыцарях, что это тупые, немытые мясники, вся их радость в том, чтобы пролить кровь, и лучше всего невинную. А увидели они совершенно иных людей. Евреи увидели перед собой доблестных, мужественных, смелых и очень умных молодых людей, которые ради высокого идеала, ради религиозной идеи, ради своей преданности Богу отреклись от всех мирских благ и приняли добровольно монашеские обеты послушания, бедности и целомудрия. Это были не бедняки, это были представители самых славных аристократических родов Франции. Вместо того чтобы наслаждаться жизнью в своих замках, с красавицами, трубадурами, соколиной охотой, вином и всеми прелестями, которые дают знатное происхождение и богатство, они выбрали суровый, аскетический путь монахов и воинов.

С другой стороны, тамплиеры увидели в евреях людей образованных, с широким кругозором, совершенно не обязательно так уж богатых и отнюдь не озабоченных исключительно только проблемами денег. А наоборот, искренне готовых помочь. И вот произошла редкая в истории встреча двух элит, двух разных общественных формаций, двух цивилизаций, если хотите. И, как это часто бывает, встреча двух разных цивилизаций получается плодотворной. У тамплиеров и каббалистов появилась общая цель – восстановить Соломонов храм.

И они стали прилагать к этому совместные усилия. Каббалисты, которые тогда по преимуществу были евреями, открыли тамплиерам несколько практических секретов, три главных секрета. Первый секрет касался выживания в пустыне, на дальних переходах. Воду надо не освящать молебнами и не ходить вокруг с крестами, а кипятить и пить кипяченую воду. И тамплиеры перестали помирать от тифа и дизентерии. Тогда они впервые навлекли на себя подозрение и упреки в том, что им помогает дьявол. Почему это другие мрут, а вы нет!

Второй секрет был – употребление спирта, алкоголя – арабского изобретения, не вовнутрь, как нам бы показалось верным, а вовне как бактерицидное средство. Оказалось, что спирт в условиях особенно жаркого пустынного климата, если им обработать рану, способствует заживлению. Поэтому выживаемость раненых у тамплиеров была в разы выше, чем у всех остальных, как у их союзников, таких же крестоносцев, так и у их противников мусульман.

Ну и третий – это секрет богатства. Это чек. Но чек – это просто бумажка, а за этим стоит целая инфраструктура. Появилась возможность не возить золото из пункта А в пункт Б, а дать платежное поручительство. Так появилась первая банковская система.

Но самое главное в чеке – перемена взгляда на мир. Во-первых, надо понять, что бизнес – это хорошо, зарабатывать деньги – это недурно, это не путь к погублению души, это вещь достойная. Хотя церкви говорили прямо противоположное. И очень осуждали.

Тем не менее тамплиеры прислушались к еврейским мудрецам и создали финансовую систему, сделав чек вещью необходимой.

Вот благодаря этому тамплиеры стали сказочно богатыми. Такого богатства Европа не знала до того времени. И естественно, люди могут простить все, кроме чужого успеха. И это окончательно переломило хребет тому верблюду, за который расплачивались золотом, то есть люди не готовы были доле терпеть богатство, роскошь, блеск тамплиеров. Кроме того, надо учесть одно обстоятельство – цвет тамплиерского войска погиб. И стали принимать в орден тех людей, которых раньше бы и в конюхи не взяли.

Но их стали брать на управление хозяйством. Все это навлекло большое несчастье на тамплиеров, и они были уничтожены королем Филиппом Красивым и его канцлером Гильомом де Ногаре. Их ужасно допрашивали, они признались в неслыханных злодеяниях, в отречении от Иисуса, в том, что они ели мертвые тела своих товарищей, пили кровь младенцев, поклонялись дьяволу по имени Бофамед.

Великого магистра Жака де Моле, старика, епископа, рыцаря, аристократа, допрашивали так, что ему ноги сожгли по колени.

Но как бы то ни было, тамплиеры признались во всем, кроме одного – где деньги.

Они говорили: «Деньги в капитуле», т. е. в управляющем органе ордена, а там были только бумаги. И даже гений Гильом де Нагаре, канцлер короля Филиппа IV Красивого, по прозвищу Фальшивомонетчик, не опознал в этих бумагах денег. Для него это были просто бумажки. То есть эта идея намного превосходила современность.

А после того, как тамплиеры были подвергнуты ужасному разгрому и были сожжены в несколько этапов, в течение трех лет были сожжены все. И Жак де Моле был сожжен, и он проклял, кстати, Папу Клемента, и короля Филиппа, и канцлера Гильома де Ногаре, сказал, что он не более чем через год их ждет на божьем суде. Папа умер через месяц, канцлер Гильом де Нагоре – через два, а через полгода после них – и король.

После этого убежавшая часть тамплиерского рыцарства скрылась на горных окраинах христианского мира, в Шотландии и Швейцарии.

Отсюда Приорат Сиона в Швейцарии. Ведь Сион – это гора, на которой стоит храм в Иерусалиме. Оттуда швейцарские деньги. Швейцария была очень бедной страной, хлеба не хватало до Рождества. Откуда вдруг там такие огромные деньги и до сих пор непоколебимая финансовая система? Это тамплиеры. Но тамплиеры пересмотрели в очередной раз свой вектор, свое направление развития.

И они сказали: «Мы были с мечом в руках – теперь будем с мастерком и молотком. Мы воевали – теперь будем созидать, мы пытались восстановить храм физически, реально на горе Сион в Иерусалиме, не получилось, мусульмане отвоевали назад. Не важно! Мы теперь будем созидать храм внутренний, в душе у каждого брата. Мы с внешнего на внутренний, с физического на духовный переносим акцент». Так родилось и слово «масон» – каменщик, созидающий. Естественно, вольный каменщик, поскольку он не работает по принуждению или из-за денег, а исключительно из высших соображений, ибо хочет воздвигнуть в собственной душе храм мудрости, который стоял в свое время при Соломоне. Вот такая была история.

Косвенным подтверждением этой теории может служить и система масонских обрядов, которые прямо восходят к рыцарству. И символика, и геральдика, и сами названия.

Например, кастелян – это казначей, который следил за финансами рыцарского братства. Кроме того, в шотландском масонстве есть названия посвящений, которые отсылают нас к каббалистам, еврейским мудрецам, и никакого отношения к ремеслу не имеют. Например, «кадош», что на иврите означает «святой».

Это напрямую возводит через тамплиеров масонство к каббале. Так что в масонской системе посвящений есть и строительная иерархия, каменщицкая, есть рыцарская, есть и чисто каббалистическая.

Почему о масонстве сложилось много негативных мифов? Этому есть несколько причин:

– Отношение к прогрессу. Масоны верят в прогресс и считают его безусловно положительным явлением. Упрощая, можно сказать, что масоны полагают, что золотой век человечества в будущем, а не в прошлом. Многие люди относятся к идее прогресса отрицательно, они искренне считают, что все общественные перемены ведут лишь к худшему, что раньше все было лучше. В этом убеждении есть и естественная для любого человека ностальгия по прошлому, и страх перед любыми реформами, инновациями, вообще изменениями существующего порядка. В масонах видели опасных мечтателей, «потрясателей устоев», врагов пресловутой «стабильности». На самом деле противниками масонов были не стабильность и порядок, а косность, застой и стагнация.

– Общественные устремления. Социальным идеалом масонов с XVIII века является знаменитая триада: «Свобода, равенство, братство». Во все времена, увы, находилось немалое число людей, ненавидевших свободу, презиравших братство и боявшихся равенства.

– Религиозная толерантность масонов. Вольные каменщики проповедовали идеи религиозной терпимости. Они учили, что не важно кто брат по вере – католик, протестант или православный, важно, чтобы он был достойным и порядочным человеком. Для религиозных фанатиков любого исповедания эта проповедь была неприемлемой, ведь они считали свою веру единственно правильной, а последователей всех иных называли еретиками, отступниками, дьяволовыми слугами и т. д.

– Эзотерический характер учения. Люди не учитывают разницу между экзотерическими (направленными вовне) и эзотерическими (направленными вовнутрь) учениями. Подавляющее большинство религиозных вер, идеологий и политических доктрин стремятся к своему максимальному распространению, поэтому прибегают к активному миссионерству. Люди давно привыкли к этому и полагают, что «настоящее», «правильное» учение именно так и должно действовать. Масоны принадлежат к эзотерической традиции, они хотят сохранить сокровенное знание в чистоте и не считают нужным делать его всеобщим достоянием. У определенной части публики это вызывает настороженность и опасения.

– Страх перед непонятным. Он основан главным образом на слухах о неких таинственных и жутких масонских обрядах. Обряды и ритуалы вольных каменщиков давно известны. Они не содержат в себе решительно ничего ужасного, кощунственного или отвратительного. Более всего они напоминают старинные рыцарские посвящения, средневековые мистерии и молитвенные собрания. Опубликованы подробные описания и фотографии масонских лож и их убранства, парадных облачений и ритуальных масонских предметов. Все они находятся в открытом доступе, в архивах, библиотеках, на интернет-сайтах. Список опубликованных о масонстве материалов впечатляет. На английском языке он включает в себя более 60 тысяч наименований исследований, монографий и статей. Разве это похоже на тайную организацию?

– Закрытый и замкнутый характер масонского братства. В мире множество организаций и союзов, которые принимают в свои ряды лишь немногих. Попробуйте войти в клуб, на дверях которого написано: «Members only». В этом смысле масоны отнюдь не одиноки. Многие структуры пытаются всеми силами поддержать свой эксклюзивный, «элитный» статус. Масоны никогда не гнались за количеством, предпочитая качество и тщательный отбор.

– Желание найти простые ответы на сложные вопросы. Наивное мышление, когда всю сложную и многоцветную мозаику мира пытаются свести к простенькой черно-белой картинке. Здесь – хорошие и добрые МЫ, там – ужасные и мерзкие ОНИ. При этом все несчастья, неудачи и промахи объясняются происками и кознями «с той стороны». По сути, это та же старинная, примитивная вера в дьявола, только теперь дьявольские функции приписываются капиталистам, американцам, евреям и, конечно, масонам.

– Изоляционистские взгляды. Консервативное убеждение в том, что российское самодержавие является наилучшей формой государственного устройства, византийское православие – превосходнейшей из религий, а Русская православная церковь – совершеннейшей общественной институцией. При этом любая критика в адрес этих структур воспринимается как вещь абсолютно недопустимая. В самых крайних своих проявлениях это убеждение принимает формы зоологической ненависти ко всему западному. Еще в XVIII веке находились деятели, писавшие о том, что страны Запада – это проклятые земли, что люди там утратили благодать Божью, и даже, что латынь – язык дьявола. Отголоски этих верований можно встретить до сих пор.

Глава 1

Питербурх, Новый Амстердам, сиречь новый парадиз, или Метафизика Северной столицы

Классическое здание, скульптуры древнегреческих богов, тонкий шпиль, увенчанный корабликом, – вовсе не то, что привыкли видеть люди в центре российской столицы начала XVIII века. Если спросить жителя тогдашней петровской России, что нужно сделать, чтобы Россия шла вперед, какое здание построить, я думаю, большинство ответило бы: церковь – и увенчать ее крестом. А здесь верфь и увенчана корабликом. Это смена парадигмы.

Первый вариант здания Адмиралтейства строился по личным чертежам Петра I. Он хотел, чтобы Адмиралтейство, прежде невиданное на Руси учреждение, стало подлинной «зеницей ока» Петербурга. Посмотрим на план трех улиц, примыкающих к Адмиралтейству. Невский и Вознесенский проспекты углом сходятся к Неве, Садовая улица образует основание треугольника, а Адмиралтейство – глаз в треугольнике. Это лучезарная дельта – один из излюбленных масонских символов. Он символизирует Всевидящее Око, надзирающее над всем сотворенным. Масоны, люди весьма сведущие в Писании, любят приводить фразу из псалмов: «Вот, око Господне над боящимися Его и уповающими на милость Его» (Пс. 32:18).

Кстати, Адмиралтейство – не один в Петербурге треугольник с глазом, есть еще более потрясающий пример такого рода. Это остров, единственный рукотворный в городе, – Новая Голландия.

Это символ того, что Богу есть дело до происходящего на Земле, что Он слышит наши молитвы и участвует в человеческих делах. Такой знак встречается на множестве масонских артефактов – от посуды и табакерок до ритуальных ковров и величественных соборов. Он означает испрашивание благословения Божьего на некое начинание. С особым усердием масоны предпосылали этот знак новым грандиозным предприятиям, свершениям, требующим напряжения всех физических сил, ума и воли. Лучезарная дельта прочитывается в планах Амстердама, Нью-Йорка (который поначалу назывался Новым Амстердамом!), Вашингтона. Все эти города возникали в неосвоенных, безлюдных местах, зачастую считавшихся непригодными для жизни. Все они претендовали на великую судьбу, и у всех их чаяния сбылись. Амстердам, расположенный ниже уровня моря, основанный на отвоеванной у моря земле, стал столицей процветающей, богатой и просвещенной Голландии. На месте острова Манхэттен, где в XVI веке гнездились утки и кулики, возник крупнейший финансовый, промышленный и культурный центр. Вашингтон, построенный на месте захолустного поместья, превратился в столицу могущественной мировой державы.

Практически во всех преобразованиях, предпринятых Петром, отчетливо прослеживаются «отпечатки» масонских идей.

Петр Алексеевич Романов, еще при жизни прозванный Петром Великим, – величайший государственный деятель в истории России. Он – крупнейший в истории нашей страны реформатор, сумевший за 25 лет полностью преобразовать весь строй жизни огромной страны, изменить его во всех аспектах, от бытовых до бытийных. Кроме него такое не удавалось никому. Реформаторов в России никогда не любили. Печальна судьба государственных деятелей, задумывавших подлинно прогрессивные реформы. Над ними или потешаются (Хрущев, Горбачев), или их убивают (Александр II, Столыпин). Одному лишь Петру довелось увидеть торжество своих реформ, он сумел превратить отсталую азиатскую Московию в великую европейскую державу – Российскую империю. В чем причина успеха петровских реформ? На наш взгляд, одна из важнейших – наличие у Петра четко продуманного плана. В его изменениях не было своенравных прихотей, монарших капризов, но был Замысел. Он твердо знал, чего хотел. Он знал цель и понимал средства, которыми этой цели можно достичь. Масонская идеология проявлялась в общем векторе развития страны, заложенном Петром:

Прогресс, а не мечтания о золотом веке в прошлом.

Движение вперед, а не стагнация и застой.

Научное знание о мире, а не мифологические представления о нем.

Технические инновации, а не допотопные методы хозяйствования.

Империя как государство для всех ее граждан, а не «святая Русь» для одного народа и одной веры.

Равенство возможностей (пока еще не прав) для всех сословий, а не увековечивание социального неравенства.

Братство людей разных наций и исповеданий для решения общей задачи, а не национальная и религиозная дискриминация.

Коллегиальное управление, а не авторитарный произвол.

Компетенция и квалификация, а не знатное происхождение.

Относительная эмансипация женщин по европейскому образцу (возможность выходить в свет, сидеть за одним столом с мужчинами, публичные танцы, балы и увеселения, салоны с дамами во главе), а не азиатские обычаи (женщина сидит дома, не выходит без мужчин на улицу, ходит в полностью закрытой одежде, не участвует ни в каких формах общественной жизни).

Кто же познакомил русского царя с масонскими идеями? Безусловно, одним из главных проводников масонских идей стал его ближайший соратник Яков Брюс. С Брюсом, как и многими другими людьми, сыгравшими огромную роль в становлении юного царя, Петр познакомился в Немецкой слободе. Именно здесь начинается история великих замыслов Петра.

Нужно сказать пару слов о том, откуда взялась эта слобода и что она собой представляла. Первые иностранцы-западноевропейцы стали появляться в Москве еще при Василии III. С годами их число росло, но незначительно. Существенно больше «немцев» появилось в России при царе Алексее Михайловиче. Он пытался создать в России нечто вроде регулярных войск, и иностранцы выполняли там роль офицеров и военных специалистов. Немцами тогда называли всех западноевропейцев, потому что не все они говорили порусски. В основном это были выходцы из протестантских стран: Англии, Голландии, Швейцарии, германских княжеств. К «ереси Люторовой» на Москве относились более снисходительно, чем к «духу папежному». Возможно, это объяснялось тем, что католики отличались тогда рьяным миссионерством, а протестанты вели себя в этом отношении более сдержанно. При Алексее Михайловиче в Москве возникла целая Немецкая слобода. «Немцам» предписано было селиться у ручья Кукуй, недалеко от места впадения Яузы в Москва-реку. Православные там жить не хотели, так как место это пользовалось дурной славой. Слобода была полна служивых людей, но были тут и врачи, аптекари, ремесленники, а подчас просто авантюристы и искатели приключений. Московский люд Немецкую слободу недолюбливал. Народ завидовал настоящим и мнимым привилегиям заморских гостей, а духовенство опасалось дурного влияния западных обычаев на нравы москвичей. «Немцы» брили бороды, курили табак, их женщины ходили в платьях с открытыми плечами, по вечерам в слободе играла музыка, устраивались танцы, театральные представления и фейерверки. «Нечестиво живет проклятый немчин, едино прельщение бесовское», – писал протопоп Аввакум несколькими десятилетиями раньше описываемых событий.

Петр был первым русским царем, да, пожалуй, и первым русским человеком, которому в Немецкой слободе понравилось все и сразу. По нраву пришлись ему прямые мощеные улицы, аккуратные домики с геранью на окнах, уютные кабачки, где столбом висел сизый табачный дым, рекой лилось вино и пиво, но никогда не бывало пьяных драк. По душе пришлись ему и нравы этого островка Европы в Москве: здесь не было византийского раболепия и холопского подобострастия, которые Петр всю жизнь терпеть не мог. Его новые друзья – швейцарец Лефорт, шотландец Гордон, голландец Тиммерман и другие «немцы» оказывали ему должное почтение, не роняя при этом собственного достоинства. Здесь ему были искренне рады, его появление не вызывало испуганного переполоха и суетливой холуйской беготни. Все здешнее, то есть европейское, казалось ему лучше, чем свое: и одежда, и мебель, и вино, и женщины. Там, в Немецкой слободе, в аптеке В. Грегори Петр познакомился со своей первой возлюбленной – Анной Монс, которая тоже была «окном в Европу». Особое восхищение молодого Петра вызывали карты, технические приспособления и научные приборы. Петр с удовольствием пошел в ученики к здешним наставникам. Франц Лефорт учил его галантному обхождению, танцам, застольным манерам, игре в карты, шахматы и шашки. Патрик Гордон – астрономии и картографии, а Карл Тиммерман был наставником молодого царя в ремеслах и морском деле. Тиммерман служил боцманом в голландском флоте и отлично знал «рукомесло плотницкое, справу кузнецкую, солдатскую и морскую экзерсицию». Он научил Петра всему, что умел сам: владеть топором и рубанком, штыком и саблей, обращаться с веслом и парусом. Научил он Петра стрелять из пистолета и фузеи (ружья), показал ему «метание гранатное» и «дело бомбардирское», то есть стрельбу из артиллерийских орудий. Преподал он царю и основы наук: арифметики, геометрии, фортификации. Однако никакой учитель не может научить тому, чего не знает сам. Петр учился с «гораздой охотою», но познания Тиммермана были весьма скромны, так что царь хорошо овладел ремеслами, но не больно преуспел в науках. Петр осознавал недостатки своего образования и неустанно учился всю жизнь. Его всегда привлекали ученые люди, он тянулся к ним, прислушивался к их советам.

В молодые годы судьба послала ему встречу с человеком, который стал для него верным другом, примером учености, образцом верности долгу и служению России. Этим человеком стал Яков Брюс. В 1697 году Петр предпринял наконец давно замышляемое им путешествие в Западную Европу. Он ехал не как праздный путешественник, но «за наукою». Об этом красноречиво свидетельствует его печать, гласившая: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую». Сам царь ехал под именем волонтера Петра Михайлова, предполагалось, что он и другие волонтеры будут обучаться различным ремеслам и морскому делу. Изучение наук не считалось приоритетной задачей, поэтому Брюс в состав посольства первоначально включен не был. Все изменилось, когда Петр приехал в город своей мечты – Амстердам.

Юный царь влюбился в далекую страну заочно, еще в Немецкой слободе, когда Тиммерман показывал Петру гравюры с изображением кораблей, с видами Амстердама, с пейзажами Голландии. Он прибыл туда в августе 1697 года и с головой окунулся в кипучую жизнь голландской столицы. Этот край казался Петру лучшим местом на свете, а вольный, богатый, роскошный Амстердам представлялся чуть ли не раем на земле. Амстердамский бургомистр Витзен бывал в Москве и был наслышан о склонностях и чудачествах молодого русского царя. Петр понравился бургомистру своей неуемной энергией, желанием все увидеть самому и готовностью браться за любое, даже совсем «не царское» дело. Петру хотелось побывать всюду, и Витзен создал ему «режим наибольшего благоприятствования». Хочет царь увидеть верфи – нет проблем, хочет пойти на лекцию в университет – пожалуйста, потолкаться на бирже, посетить оперу – милости просим, желает присутствовать на показательном вскрытии и бальзамировании трупа в анатомическом театре – и это можно! Петр пожелал построить корабль от начала до конца, и Витзен выхлопотал для него разрешение поработать на верфях Ост-Индской компании, где для царя специально заложили фрегат.

21 сентября 1697 года в городе Утрехте Петр встречается с штатгалтером (правителем) Голландии Вильгельмом Оранским и английским королем Вильгельмом III. Король приглашает его в Англию и обещает показать все английские «корабельные секреты». Петр с радостью принимает приглашение и тут же отправляет в Москву депешу с указом, в котором «велено послать срочно в Голландию полковника Якова Брюса для обучения математической науке в англицком государстве». Это решение имело огромные последствия для судеб петровских планов преобразования России. Брюс занял в них одно из ведущих мест.

6 января 1698 года Петр с 16 спутниками, среди которых был и Брюс, отправляется из Амстердама в Лондон. Все они сразу же включаются в работу. Петр поражает всех своей работоспособностью и жаждой знаний, но оставляет дурное впечатление своей неотесанностью и грубостью манер. В церемонной, чопорной Англии нельзя было вести себя так, как в развеселом Амстердаме. Этикет никогда не был сильной стороной Петра, недаром историк Щербатов писал о нем, что по придворным канонам «государь… не умел ни ступить, ни молвить». К тому же Петр был подвержен внезапным приступам гнева и ярости, в такие минуты его гости не знают, как себя вести. Петру в Англии не очень нравится, он рвется в свой любимый Амстердам. Ему кажется, что все важное он уже увидел: ведь ему показали и верфи, где строили лучшие в мире корабли, и литейные дворы, где изготовляют пушки, и пороховое производство. Для него даже устроили «примерное», то есть показательное морское сражение…

Петр довольно бойко говорил по-немецки. Это облегчало ему жизнь в Голландии, где он мог со всеми объясниться и его понимали. В Англии было не то. Без переводчика Петр и шагу не может ступить: ведь ему все интересно, а его никто не понимает! Брюс везде сопровождает Петра, он его переводчик и научный консультант. Петр поручает ему покупку книг, научных приборов, реактивов, карт и лоций. Кроме того, на Брюса возложена обязанность приглашать в Россию военных и гражданских специалистов, инженеров и архитекторов, капитанов судов и корабельных мастеров. Он может сам определять размеры жалованья «охотным людям». Брюс блестяще исполняет все поручения.

Далее события разворачиваются стремительно. Брюса с удовольствием принимают в лучших домах Англии. В отличие от своего державного покровителя Яков Вилимович прекрасно воспитан и отменно любезен. Он превосходно говорит по-английски и умеет поддержать разговор даже на латыни… Слух о столь умном, обходительном и щедром русском полковнике доходит до масонских лож. Братья наводят справки и выясняют, что русский полковник – представитель одного из славнейших шотландских графских родов, что его предки были шотландскими королями, а значит, он – продолжатель великого дела ордена тамплиеров, на нем почиет благословение святого Андрея – небесного покровителя Шотландии. Брюса приглашают в ложи, с ним знакомятся видные английские масоны, в том числе его удостаивает аудиенции Мастер Стула (председатель) ложи Святого Павла и Старший смотритель ложи Святого Андрея первый архитектор Англии сэр Кристофер Рен. Брюс производит самое благоприятное впечатление, и по рекомендации Рена его представляют «отшельнику», как называют братья гениального Исаака Ньютона. Ньютон живет затворником, не любит шумных сборищ, почти никого не принимает, но рекомендация Рена – «золотой ключ к любой двери». Ньютон принимает Брюса, они долго беседуют. Брюс рассказывает великому ученому о реформаторских планах царя. Ньютон все внимательно выслушивает и говорит свою знаменитую фразу: «It’s doable!» (Это выполнимо!) Он советует начинать с двух «архимедовых рычагов» – с денег и с Церкви. Петр желает осмотреть Королевский монетный двор и узнать о его работе. Тут уже Брюс выступает ходатаем перед братьями, те испрашивают высочайшего соизволения, и Петр получает разрешение на посещение. Он бывал на Монетном дворе трижды – это беспрецедентный случай. На Монетный двор никогда не пускали иностранцев, это был, выражаясь по-современному, стратегический объект повышенной секретности. Ньютон излагает Брюсу свои принципы реорганизации финансовой системы Англии.

Брюс был одним из образованнейших людей своего времени. Он свободно говорил на нескольких языках, отлично знал латынь. Он занимался математикой, физикой, химией, астрономией, составлял карты, словари, воинские наставления. Он был одним из отцов российской артиллерии, первым наладил регулярную разведку и добычу полезных ископаемых, заведовал московской типографией и Петербургским монетным двором, руководил финансовой политикой государства. Он был единственным человеком, которого Петр назначил президентом сразу двух коллегий – Берг (горной) и Мануфактур (фабричной). Когда в дополнение к этому царь хотел сделать его еще и тайным советником, щепетильный Брюс отказался. Он полагал, что раз он нерусский, ему, мол, негоже занимать такое множество начальственных постов. Тогда-то Петр Великий и сказал ему свою знаменитую фразу: «Русский, Яков, это тот, кто Россию любит, кто России служит». Все свои громадные знания Брюс действительно поставил на службу России.

Сразу после смерти Петра Брюс ушел в отставку, хотя его просили остаться на службе всесильный фаворит Меншиков и сама царица Екатерина, он не желал участвовать в интригах и склоках вокруг трона великого государя и безвыездно жил в своем подмосковном имении Глинки, изредка выезжая в Москву для занятий астрономией в Сухаревой башне. Что касается его семейной жизни: дети его умерли в младенчестве, а за семь лет до своей кончины он похоронил супругу. Брюс стоически сносил удары судьбы, ни в чем не изменив свой годами заведенный распорядок дня. Затворнический образ жизни Брюса и непонятные для окружающих занятия породили множество легенд и жутких слухов: его считали чернокнижником и колдуном. Брюс посмеивался над этими разговорами и любил подразнить воображение окружающих разными невероятными трюками вроде катания на коньках на льду замерзшего пруда своей усадьбы в июльскую жару. За несколько недель до смерти он распорядился передать в Академию наук свою уникальную коллекцию редких вещей и огромную библиотеку. Скончался Яков Вилимович 19 апреля 1735 года. Могила его не сохранилась, но имя его навсегда осталось в анналах российской истории. Слово «Fuimus» («Мы были»), написанное на его фамильном гербе, оказалось пророческим.

Свое излюбленное детище – Санкт-Петербург Петр строил не просто как порт и даже не просто как новую столицу, он задумывал его как дерзкий вызов природе, как Рай Обретенный взамен рая потерянного. Потерянным раем Петр с очевидностью считал все «три Рима». Это собственно Рим, как место, погрязшее в «духе папежском», Константинополь, как второй Рим, не устоявший перед мусульманами и ставший турецким Стамбулом, и наконец Москву, как город, провозгласивший себя Третьим Римом, но, по мнению Петра, не годящийся для такой роли.

Наименование новой столицы градом святого Петра неизбежно ассоциировалось не только с прославлением небесного покровителя Петра I, но и с представлением о Петербурге как о новом Риме. Рим – город апостола Петра, а Папа Римский, согласно католической доктрине, наместник святого Петра на Земле. Имя Петр переводится с греческого как «камень». В Евангелии от Матфея Иисус говорит апостолу Петру: «Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам церковь Мою… и дам тебе ключи царства Небесного» (Матф. 16:18–19). Петр Романов, несомненно, видел себя создателем новой церкви или даже новой религии – сакрального государства.

Ориентация на Рим и дух соперничества с ним проявляются не только в названии новой столицы, но и в ее гербе. Герб Петербурга содержит в себе трансформированные мотивы герба города Ватикана как религиозной квинтэссенции Рима. Это, конечно, не могло быть случайным. Так, перекрещенным ключам в гербе Ватикана соответствуют перекрещенные якоря в гербе Петербурга, расположение морского и речного якорей лапами вверх отчетливо выдает их происхождение – ключи в гербе римского первосвященника также повернуты бородками вверх. Символика герба Петербурга расшифровывается именно в этой связи. С одной стороны, якорь в христианской символике – символ спасения и веры. Но одновременно якорь символизирует флот – любимое детище царя Петра. Якоря, помещенные на место ключей апостола Петра, красноречиво свидетельствуют о том, чем император Петр намерен был отворить дверь своего нового парадиза. Тут есть и аллюзия на евангельскую фразу: «Царство Божие силою берется» (Матф. 11:12). Ключ в двери может легко повернуть любой, а вот чтобы поднять корабельный якорь, требуются очень большие усилия. Во время подъема якоря на судах английского флота звучала команда: «All hands on deck!» («Свистать всех наверх!») Якоря на гербе – знак постоянной мобилизации и готовности к усилиям и жертвам. Когда якорь поднят, корабль готов мчаться вперед на всех парусах. Кораблик, укрепленный на шпиле Адмиралтейства, есть подлинный символ новой столицы. Именно корабль, а не крест по повелению Петра красуется на здании Адмиралтейства. А ведь это семантически противоположные символы. Крест стоит неподвижно, корабль пребывает в вечном движении. Крест символизирует Вечность, корабль – вечно текущий поток времени. Крест – знак упования на Божественное спасение, корабль – памятник человеческому дерзанию и мужеству, веры в собственные силы и разум. (Любопытно, что в советское время, когда прежний герб Петербурга был отменен, а сам город переименован, именно кораблик воспринимался большинством жителей города как его подлинный герб и символ.) Таким образом, герб Петербурга семантически соответствует имени города. Имя и герб представляют словесное и визуальное выражение одной общей идеи.

Вместе с тем особое значение приобретает подчеркнутое насаждение в Петербурге культа апостолов Петра и Павла, прежде не самых чтимых на Руси святых. Им посвящается собор в Петропавловской крепости, которая должна была по первоначальному плану являться центром города. В этом нельзя не видеть переклички с местом, которое занимает в метафизике городского планирования собор Святого Петра в Риме. Однако Петербург для Петра не только новый Рим, но и новый Амстердам. Столица Голландии представлялась Петру идеалом города, подлинным «вертоградом процветшим», едва ли не раем на Земле. Он хотел, чтобы в его столице были каналы, как в Амстердаме. Знаменитые линии Васильевского острова – памятник этой неосуществленной идее. Он хотел, чтобы Биржа – храм моряков и торговцев – стала одним из главных зданий в городе.

С этой точки зрения Рим и Москва оба представляются символами ложной, «ханжеской» святости. С позиции обожествленной государственности старорусское православие казалось подозрительно смыкающимся с «папежским» духом. Это определяло и известную симпатию Петра и Феофана Прокоповича к протестантизму и актуальность критики католического Рима как Рима ненастоящего. Создавалась парадигма идей, в которой Рим «папежский» и Москва допетровская объединялись в противопоставлении Петербургу – истинному Граду Святого Петра, новому парадизу. Это должен быть град труда и неустанных усилий, град воинской славы и ратных побед, град торговли и богатства, град наук и ремесел, град искусств и просвещения, град, построенный по четкому плану и живущий по войсковому артикулу, град, где нет праздношатающихся, а все заняты делом на благо Государя и Отечества.

В этой перспективе частое наименование Петербурга парадизом как самим Петром, так и людьми его окружения могло означать не просто похвалу избранного и возлюбленного кусочка земли, а именно указание на святость этого места. Так, Меншиков в письме Петру от 10 декабря 1709 года называет Петербург «святой землей». Само название «Санкт-Петербург» таит в себе возможность двойного прочтения, поскольку эпитет «святой» может относиться как к апостолу или императору, так и к городу. Если немецкое название Sankt Petersburg грамматически передает притяжательность и переводится как «город святого Петра», то принятое в России название Санкт-Петербург без притяжательной частицы s имеет совсем другое значение и может пониматься как «святой город Петра». Претензия Петербурга на святость находит выражение наконец и в тенденции к принижению московских святынь. Известно настойчивое и демонстративное требование Петра строить в Москве театр именно на Красной площади, воспринимавшееся современниками как надругательство над святостью места (театр есть «игралище бесовское»).

Массированное внедрение в российскую жизнь андреевской символики тоже не случайно. Андрей был почитаемым святым в России, но не так, как Николай или Георгий. У каждой страны есть некие святые покровители. Андрей – покровитель Шотландии. Здесь надо вспомнить, что Яков Брюс был прямым потомком шотландских королей. Так что можно смело сказать, что шотландский Андрей попал в Россию во многом благодаря этому другу и ближайшему сподвижнику Петра. Сам город Петербург – это спор Андрея и Петра, двух апостолов, двух братьев по евангелиевскому рассказу.

Петр – апостол Рима и он – ключарь рая. Герб Ватикана – два перекрещенных ключа, герб Петербурга – два перекрещенных якоря. Петр – назначенный апостол, Андрей Первозванный – покровитель рыбаков и моряков. Тут претензия на первородство и вызов католичеству, которое не любили в протестантских Англии и Голландии и не любили в России.

Чтобы Андрей воспринимался как национальный российский святой, потребовались немалые усилия еще одного единомышленника Петра – Феофана Прокоповича. Согласно «Повести временных лет», апостол Андрей посетил Восточную Европу, предсказал великое будущее Руси, поставил крест на Киевских горах и удивлялся баням в Новгороде. Таким образом, он был как бы «русским вариантом» апостола Петра, русским Петром. С этим связывается настоящий культ апостола Андрея в идеологии Петровской эпохи.

Сразу же по возвращении из Великого посольства Петр учреждает орден Андрея Первозванного (эпитет «первозванный», вынесенный в название ордена, подчеркивал, что Андрей был призван Христом раньше Петра, что могло восприниматься как превознесение патрона Руси над патроном папского Рима). На ордене изображен косой Андреевский крест, а на четырех углах его латинские буквы – S.A.P.R. Это означает: Sanctus Andreas Patron Rossicum – «Святой Андрей – покровитель России». Флот получает Андреевский флаг (сравните с флагом Шотландии), а царские инсигнии – голубую Андреевскую ленту. В качестве другого варианта Петра мог выступать равноапостольный св. Владимир. По крайней мере Феофан Прокопович в своей трагедии «Владимир» прозрачно придал крестителю Руси черты царя Петра.

Петербург, воспринимаемый не только как «новый Рим», но и как новый Царьград («царствующий град», как его было приказано официально именовать), в практической жизни в качестве торговых ворот в Европу воспринимался как новый Архангельск. Однако это влекло за собой и многочисленные толкования: покровителем Архангельска был Михаил-архангел – один из патронов Московской Руси. Победа Града Святого Петра и флота Святого Андрея над городом Михаила-архангела могла толковаться символически, как победа нового уклада над прежним, как торжество петровской религии сакрального государства.

Подлинность Петербурга как нового Рима состоит в том, что святость в нем не главенствует, а подчинена государственности. Государственная служба превращается в служение Отечеству «и одновременно ведущее к спасению души поклонению Богу» (Феофан Прокопович). Молитва сама по себе, в отрыве от «службы», представляется Петру ханжеством, а государственная служба – единственной подлинной молитвой. Феофан Прокопович проповедовал первенство дел государственных по сравнению с молитвами, постами, всенощным бдением и т. д.

Город, строившийся Петром, не мог обойтись без центрального патронального собора. Взгляд на Петербург с этой стороны обнаруживает, что аналогия с Римом определенно присутствовала в сознании строителей новой столицы. В городской цитадели, которая по первоначальным представлениям должна была располагаться в центре города, был построен собор Петра и Павла, задуманный как самое высокое здание в Петербурге. Любопытно отметить, что с перенесением мощей Александра Невского, исключительно торжественно обставленным Петром, выявилась и ориентация петербургских святынь на связь с Новгородом – давним торговым партнером западноевропейского Ганзейского союза и извечным соперником Москвы. Все в Петербурге давало понять: время Москвы кончилось. Как писал в «Медном всаднике» Пушкин:

И перед младшею столицей

Москва должна была привыкать к своему «вдовьему положению»: после смерти Петра Петропавловский собор в Петербурге оказывается как бы заместителем Архангельского собора в Москве, поскольку делается усыпальницей русских государей.

Дальнейшая сакрализация личности Петра привела к тому, что город Святого Петра стал восприниматься как город императора Петра. Сакрализация императора Петра началась еще при его жизни и имела глубокие корни в идеологии петровской «священной государственности», несмотря на личную неприязнь Петра к торжественным ритуалам и придворным пышным церемониям. Так, Феофан Прокопович регулярно уподобляет императора Петра апостолу Петру, обыгрывая упомянутые выше евангельские слова о Петре как камне, на котором будет воздвигнуто грядущее здание. По его словам, «в Петре нашем, в котором мы сперва видели великого богатыря, потом же мудрого владетеля, видим уже и Апостола» – он устроил нам и утвердил «вся благая, к временной и вечной жизни полезная и нужная» и «все то на нем, яко на главном основами стоит». Евангельскому образу создаваемой церкви в речах Феофана соответствуют священное государство и его центр – святой город Санкт-Петербург.

Используя тот же образ, и сам Петр в письме Апраксину после Полтавской победы (от 27 июня 1709 г.) уподоблял одержанную «викторию» камню в основании Петербурга: «Ныне уже совершенной камень во основание Санкт-Петербурху положен с помощию Божиею». Создается цепочка символов с государственным значением, в основе которых лежит образ апостола Петра, переносящийся на образ Петра-императора.

Та же ассоциация Петра и камня видна в противопоставлении деревянной Руси и каменного Петербурга. Это противопоставление поддерживалось строжайшим запрещением возводить каменные здания где бы то ни было в России, помимо Петербурга. В 1714 году Петр указом запретил в государстве «всякое каменное строение, какого бы имени ни было, под разорением всего имения и ссылкою». Тем самым фактически создается не только образ Петербурга как «каменной столицы», но и образ деревянной России как ее антипода. Петербург мыслится как будущее России, но при этом создается не только образ будущего, но и образ прошлого ее состояния. Этот утопический образ России, воплощенный в Петербурге, отчетливо выражен в словах Феофана Прокоповича: «Август, он Римский император, яко превеликую о себе похвалу, умирая проглагола: „Древяный, рече, Рим я обрел, а мраморный оставляю. Нашему же Пресветлейшему Монарху тщета была бы, а не похвала cиe провозгласити, ибо воистину древяную он обрел Рocсию, а сотвори златую”». Говоря о «златой России», Феофан имеет в виду прежде всего Петербург, который противостоит «России древяной»; для нас важна при этом и ассоциация Петербурга и Рима, Петра и Августа. И в другом месте Феофан восклицает, обращаясь к Петру: «Pocсия вся есть статуя твоя, изрядным мастерством от тебе переделанная». Здесь камень начинает символизировать Россию и Петербург – как ее воплощение, а Петр выступает в роли творца-демиурга, божественного ваятеля, преобразующего природу.

Феофан учел и страсть Петра к украшению города статуями и скульптурами. Именно при Петре были заложены основы превращения Петербурга в музей под открытым небом, в город, где собрано огромное количество разнообразных статуй, в основном созданных по античным образцам. В Москве, конечно, такого произойти не могло. Статуи античных богов, царей, героев и духов природы воспринимались бы как возврат к язычеству и идолопоклонству, а если учесть, что многие из этих статуй изображают обнаженную натуру, можно представить, какой взрыв ханжеского возмущения последовал бы в благочестивой Первопрестольной…

В результате такого осмысления Петербург как создание Петра, естественно, связывается с его именем и личностью, и само название города воспринимается в этом плане, что особенно наглядно проявляется в именовании Пушкиным Петербурга Петроградом («Над омраченным Петроградом дышал ноябрь осенним хладом»), а также Петрополем («…и встал Петрополь, как тритон, по пояс в воду погружен»).

Образ императора постепенно вытесняет образ апостола в функции патрона города; императору Петру начинают приписываться не только исторические качества основоположника и строителя, но и мифологические – покровителя и защитника.

Глава 2

Елагин и его дворец

• Ах, где найдешь веселье беззаботней,
• Чем на Елагином зеленом острову?

Я. Княжнин

В самом центре Петербурга, в сквере напротив Александринского театра высится величественный памятник Екатерине II. «Северная Семирамида» снисходительно взирает на суетливую толпу на Невском. Гордая императрица, Минерва, Фелиция в роскошном царском одеянии возвышается на пьедестале, окруженная своими соратниками. Александр Суворов опирается на шпагу со всегдашней ухмылкой, кажется, готовый прокукарекать и сорвать торжественное мероприятие; князь Григорий Потемкин-Таврический, всесильный фаворит царицы, спесивый и самовлюбленный; Петр Румянцев – прославленный воин, аналитик и стратег – вглядывается в карту; Андрей Безбородко, канцлер, о коем сказано: «В князья упрыгнул из хохлов» – он из малороссийской глубинки взлетел на самый верх державного правления; возвышенный мечтатель и любитель долгих витиеватых монологов Иван Бецкой, преуспевший в риторике до такой степени, что Безбородко сказал ему однажды: «Ну полноте, батюшка Иван Иванович, нести вашу возвышенную чепуху»; флотоводцы, продолжатели задумок Великого Петра о господстве Андреевского флага на морях: победитель шведов Василий Чичагов и сокрушитель турок Алексей Орлов-Чесменский; единственная дама в окружении императрицы – Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова, которая, по словам современника, «в дополнение к своей красоте имела несчастие быть умной», склонилась над книгой; рядом с ней – Гавриил Державин зачитывает очередную оду благодарной слушательнице. Для скульптора Михаила Микешина и архитектора Матвея Чижова, создавших памятник, открытый в 1873 году, эти люди были воплощением духа Екатерининской эпохи. Любопытно отметить, что из девяти представленных фигур шестеро состояли в Братстве вольных каменщиков. А Екатерина Дашкова, «…каковая по дамскому своему состоянию в братство отнюдь допущена быть не могла», специально просила сделать для себя исключение. Она неоднократно писала об этом прошения Великому провинциальному Мастеру России Ивану Перфильевичу Елагину. Но, увы, получила отказ.

За 35 лет своего царствования Екатерина Великая по-разному относилась к масонскому ордену. Сразу после восшествия на престол она весьма благоволила к братьям, ибо некоторые из них (Никита Панин, Григорий Орлов) принимали активное участие в дворцовом перевороте 1762 года, в результате которого муж Екатерины Петр III был убит и ведомая офицерами-масонами гвардия вручила августейшей воительнице скипетр и державу.

Молодая царица хорошо понимала, что она узурпировала престол. Ей были известны разговоры, которые шли в обеих столицах: вот, мол, как начинает молодая государыня – мужа собственного не пожалела, что ж с нами-то будет?.. Начнутся, мол, ссылки, опалы, полетят головы… Дальновидная и умная Екатерина озаботилась формированием своего положительного образа. Она завела переписку с виднейшими европейскими философами, в том числе с Монтескье и «фернейским старцем» Вольтером. При ней стали издаваться газеты и журналы с разными политическими взглядами, стала допускаться газетная полемика, расцвели различные искусства и науки. В этой атмосфере вольные каменщики многократно усилили свою активность: одна за другой возникали новые ложи, причем не только в столицах, но и в других городах империи. Переводились масонские книги, приглашались из-за границы учителя и наставники. Во главе многих государственных учреждений стояли могущественные вельможи, состоявшие в братстве вольных каменщиков. Масонство стало своеобразным модным поветрием в среде российского дворянства. Екатерининская эпоха вошла в историю как золотой век российского масонства.

Однако скульптурных изображений самых известных и влиятельных масонов, подлинных властителей дум той эпохи, увы, на пьедестале нет. Им вообще нет ни одного памятника в России. Речь идет о гениальном издателе, журналисте и радетеле русского просвещения Николае Ивановиче Новикове и об объединителе масонских лож России Иване Перфильевиче Елагине.

Здесь надо сказать пару слов о том, каково было российское масонство до Екатерины. Существует множество версий о посвящении в масонство Петра I. Например, одни говорят, что царя якобы посвятил Кристофер Рен, английский архитектор и ученый, Мастер ложи «Изначальных», другие утверждают, что это сделал король Вильгельм III, но документальных подтверждений никаких нет. При Петре в России существовала протомасонская структура – «Нептуново общество», заседавшая в Москве в Сухаревой башне, а в Питере – в Навигацкой школе при Адмиралтействе. Председателем был царь, секретарем – сначала Лефорт, а после его кончины – Гордон. Кроме них в общество входили «немцы» Брюс, Фергюссон, Боур, родовитые бояре Апраксин, Шереметьев, Долгорукий, епископ Феофан Прокопович и, конечно, любимец царя «Данилыч» Меншиков, ставший из пирожника Алексашки светлейшим князем и губернатором Санкт-Петербурга. За одним столом сидели на равных представители разных народов, вероисповеданий, сословий. Конечно, такое до Петра нельзя было даже вообразить. Здесь можно усмотреть известное воплощение масонских принципов равенства и братства, но ложей «Нептуново общество» не было. При Петре в России вообще не было лож, они возникли позже. В 1731 году Мастер Великой Лондонской ложи лорд Лоуэлл назначил капитана Джона Филипса провинциальным Мастером России. В 1740 году Мастером стал адмирал Яков (Джеймс) Кейт, англичанин на русской службе. Именно он считается большинством исследователей подлинным основателем русского масонства. Членами лож в то время были в основном иностранцы. Масонские «работы» велись на английском или французском языках, ложи числились русскими только по названию. Русским братьям тяжело было понять суть происходящего там.

В 1850 году 25 лет от роду в братство вступил молодой дворянин Иван Елагин. Впоследствии он в «Повести о самом себе» писал, как посещал ложи, охотно и искренне пытаясь вникнуть в суть масонства, но был огорчен, увидев, что многие братья «…нерадивы в учении, понеже работы почитали совершенною игрушкою, для препровождения праздного времени выдуманного». Хуже того, масонство стало казаться ему «игрой людей, желающих за счет вновь приемлемого забавляться, иногда непозволительно и неблагопристойно». Вместо ответов на вопросы о сущности бытия и смысле жизни молодой Елагин нашел, что братья только и умеют, что «при торжественной вечере за трапезой несогласным воплем непонятныя реветь песни и за счет ближнего хорошим упиваться вином, да начатое Минерве служение окончится празднеством Бакху». Все это было Ивану Перфильевичу хорошо знакомо и им отринуто. Он искал теперь «учения, преподаваний нравственных».

Иван Перфильевич покинул ложу и продолжил жизнь екатерининского сановника. Он возглавлял Комиссию о вине и соли (поступления от торговли этими товарами составляли существенную долю государственного бюджета). Понятно, какие возможности для злоупотреблений открывала эта должность. В лице Елагина Екатерина нашла чиновника делового, честного и неподкупного. Она писала о нем: «Он хорош без пристрастия (без лести)». Елагин занимал целый ряд видных придворных должностей. Однако подлинного расцвета его административный талант достиг, когда он занял должность управляющего придворными театрами. Надо отметить, что театр для императрицы был гораздо большим, чем храм Мельпомены. Екатерина самолично писала пьесы, разумеется, всегда под псевдонимом, с успехом шедшие на сценах московских и питерских театров. Елагин, как и секретарь Ее Величества Храповицкий (тоже масон), был допущен в святая святых. Царица делилась с ними творческими замыслами и зачастую просила закончить или дополнить то или иное произведение. Зная о том, что Елагин приглашался к письменному столу императрицы, многие вельможи осаждали его просьбами подать ей на рассмотрение ту или иную бумагу. Таким образом, роль Елагина в управлении империи была значительной. Недаром в одном из своих писем ему Екатерина шутливо подписалась: «Канцлер господина Елагина».

Елагин был богат, влиятелен, вхож в лучшие дома Петербурга, обласкан императрицей, но «ненасытимый червь любомудрия» не давал ему покоя. Сам Елагин пишет: «Сие рассуждение завело меня в новое о масонстве размышление. Стал я думать, нет ли в нем чегонибудь им, яко знающим, притягательного, а мне, яко невежде, сокровенного?» Он стал искать людей, «состарившихся в масонстве», и, продолжает он: «Господь по великой милости Своей послал мне наставников». Елагин имеет в виду двух людей, сыгравших в его жизни значительную роль. Один – германский аристократ, сторонник немецкой системы «слабого наблюдения» в масонстве Иоганн фон Рейхель, впоследствии ставший его соперником. Вторым был его искренний и сердечный друг, крещеный польский еврей доктор Станислав Эли. Иван Перфильевич был человеком образованным, он превосходно владел немецким, английским, французским языками, много переводил. Но латынь он знал неважно, а греческий и древнееврейский были ему вовсе неведомы. Источники же мудрости, по мнению Елагина, были заключены именно в текстах на древних языках. Эли стал для него главным толкователем эзотерических текстов. Он открыл для него окно в мир «мудрости сокровенной»: сочинений древних и средневековых мистиков, алхимиков, текстов Каббалы.

Елагин хотел сделать труды древних мыслителей достоянием своих современников. Он замыслил издать пятитомный фундаментальный труд под названием «Учение древнего любомудрия и богомудрия, или Наука свободных каменщиков из разных творцов светских, духовных и мистических собранная и в пяти частях предложенная». Согласно плану автора, первая книга содержала историческое обозрение от Адама, Ноя, Авраама до рыцарских орденов Средневековья и различных «систем и училищ» Нового времени. Вторая книга должна была рассматривать Талмуд, Каббалу, учение о Сефирот и именах Божьих. Третья – объяснение первых четырех степеней масонства, четвертая – объяснения пятой, шестой и седьмой степени. Пятая книга должна была содержать «доказательство, что есть Бог», тайну Творения, Воплощение Слова и падение человека. В заключение было обещано «показание» о Суде, Воскресении и Новом Иерусалиме. Елагин начал читать свое сочинение избранным братьям на заседаниях Капитула Феникса в 1786 году. Увы, грандиозный план остался неосуществленным: написаны были только три части в черновом варианте, четвертой нет вовсе, к пятой есть лишь отдельные наброски. Иван Перфильевич явно недооценил масштаб стоящей перед ним задачи. Но сам замысел как таковой не может не вызвать восхищения!

В 1770-е годы Елагин возвращается в ряды братьев. Он не стал бороться с негативными, на его взгляд, явлениями в российском масонстве того времени, а решил учредить сообщество лож, где все должно было полностью соответствовать его представлениям. Иван Перфильевич был сторонником шведской системы «строгого наблюдения» и начал с наведения порядка и установления дисциплины. Он лично возглавлял ложи «Музы» и «Урания» (в античной мифологии Урания – муза астрономии, ее атрибуты – небесный глобус и циркуль). Он видел свои ложи путеводной звездой для всех масонов Российской империи и желал их объединить «под своей рукой». Елагин прилагал для реализации своего замысла поистине титанические усилия. Он писал сотни писем братьям, состоящим в других ложах, уговаривал, льстил, угрожал, переманивал. Используя свой немалый опыт царедворца и придворного интригана, он добился того, что в 1782 году на Вильгельмсбадском (Германия) конгрессе европейского масонства ему было даровано звание Великого Мастера провинциальной ложи России. Это означало международное признание самостоятельности, авторитета и заслуг российского масонства.

Вернувшись на родину, Елагин повесил жалованную грамоту на самом видном месте в своем кабинете. Сторонники Ивана Перфильевича ликовали. Они сравнивали это достижение с дарованием автокефалии Русской православной церкви. Но, увы, и после этого у него оставались противники, не желавшие централизации лож в России и не признававшие в Елагине «самодержца и диктатора», каковым, как они писали, он себя самовольно назначил. В конце концов Елагин был вынужден примириться с тем, что вольнолюбивые каменщики не терпят единоначалия и желают, чтобы каждая «ложа была сама по себе и каждый брат наособицу».

Иван Перфильевич оставался верен братству до конца своих дней, даже в лихие 1790-е, когда после Французской революции 1789 года на российских масонов посыпались облыжные обвинения и обрушились репрессии. Августейшая правительница, увы, сменила милость на гнев, а многие братья предпочли прервать свои отношения с орденом.

Но дворец Ивана Перфильевича, что на Елагином острове, оставался местом собрания самых преданных братьев. Там проходили заседания масонских лож, а в подвале была оборудована алхимическая лаборатория, где стремились добыть философский камень. Камень этот нужен был Елагину не для получения золота, а для обретения секретов мироздания. Эти секреты не давали ему покоя всю жизнь. Чтобы заполучить их, он даже привечал в своем дворце чужеземных магов и чародеев, в том числе и прославившегося на всю Европу графа Калиостро (итальянский авантюрист Джузеппе Бальзамо). Среди заезжих знаменитостей бывали и откровенные шарлатаны. Когда братья-масоны с недоумением вопрошали Ивана Перфильевича, неужели он не видит, что перед ним явный мошенник, тот отвечал: «Вижу, а все же, может, и у него крупица мудрости да сыщется». При этом Елагин вспоминал притчу из Каббалы, рассказанную ему когда-то его учителем Станиславом Эли (масонское имя – Седдаг, автор «Братских увещеваний к некоторым братьям Свободным Каменщикам», переведенных с немецкого Елагиным). Если человек видит в сточной канаве драгоценную жемчужину, стоит ли ему лезть за ней? Да, – учит Каббала, – ибо грязь и нечистоты легко смыть, а жемчужина знаний и мудрости останется с ним. Этими словами Иван Перфильевич руководствовался всю свою жизнь.

…Сегодня на Елагином острове расположен ЦПКиО им. Кирова. Почему Кирова – бог его знает… Парк хорош во всякую погоду, но летом он просто изумителен. Питерцы всегда любили это место, хотя далеко не все знали, кому обязаны всем этим великолепием. Нынешний парк – прибежище всех видов отдыхающих. Бодрые старушки бегают кроссы, йоги небольшими группами медитируют на газонах, роллеры разучивают танцевальные па, кришнаиты возят по аллеям какую-то колесницу, простая публика гуляет и ест пироги. Иван Перфильевич, несомненно, был бы доволен – ведь именно он обустраивал остров как публичное «место приличных развлечений».

Елагин бурно провел молодость и хорошо знал, каковы бывают развлечения «неприличные». Когда Иван Перфильевич купил остров Медвежий на самой окраине столицы, он давно простился с грехами молодости, остепенился, выражаться привык стилем возвышенным и витиеватым. Елагин захотел превратить Медвежий остров из медвежьего угла в русский Версаль. Но если Версаль предназначен был только для знати, Елагин остров должен был стать первым в России общедоступным парком. Масонская идея равенства вдохновляла Елагина на такое непонятное для окружающих предприятие. Для осуществления своей затеи Иван Перфильевич не жалел ни сил ни средств. Он завез на остров благородные деревья – дубы, липы, клены, искоренил чахлую болотную растительность, установил карусели и качели, построил беседки, выкопал пруды и устроил хитроумную дренажную систему. Он запретил употреблять в парке горячительные напитки, а для людей простого сословия бесплатно разливал квас и сбитень. Рассказывают, что как-то раз, гуляя по своему парку, Иван Перфильевич обратил внимание, что простонародные девушки любят кататься на качелях, но стесняются, «…ибо боятся попасть в конфузное положение». Тогда он распорядился выдавать девушкам шелковые шнурочки, дабы они подвязывали подолы юбок и сарафанов. В этих шнурочках право больше истинного масонства, нежели во многих штудиях и манифестах.

Глава 3

Строгановский дворец и дворец Безбородко

• Блеснул, блеснул троякий свет,
• Прогнал лучами мрачность ночи.
• К святилищу преграды нет,
• Питайтесь истиною, очи!
• При свете тройственных лучей
• Познайте чин природы всей.

Ф.П. Ключарев

Сумрачным февральским днем 1782 года граф Захар Григорьевич Чернышев давал торжественный обед в Петербургском Благородном собрании. Он прощался со столицей, так как получил назначение главнокомандующим в Москву. В конце обеда, когда подали кофий с ликером, граф вытащил из кармана свою знаменитую синюю эмалевую табакерку. Все неизменно поражались затейливости работы. На внутренней, позолоченной стороне крышки был выгравирован целый набор масонских символов: квадрат, молоток, алхимический глобус и компас. Чернышев охотно показывал табакерку окружающим, демонстрируя не только свою принадлежность к ордену, но и гордость по этому поводу. На просьбы истолковать значение масонских знаков Чернышев лишь усмехался и неизменно отвечал: «За сим в ложу ходить надобно». «А что, граф, в Москве также ложи посещать будете?» – спросил его кто-то. «Непременно! – ответил Чернышев. – Не только посещать, но и всячески помогать стану. Славного Новикова и доброго Гамалею поддержу всемерно». «А здесь, в Питере, кому из братьев прощальный визит отдадите? Строганову али Безбородке?» «Заеду и к тому, и к другому. Сначала в „Конкордию” к Строганову, потом в „Пламенеющую звезду” к Безбородке. Тут надо эквилибриум наблюдать».

Чернышев знал, о чем говорил: два блестящих екатерининских вельможи, президент Академии художеств граф Александр Сергеевич Строганов и канцлер граф Андрей Александрович Безбородко конкурировали между собой. Каждый старался превзойти другого роскошью дворца, пышностью обстановки, богатством коллекций и картинных галерей. Отношения между ложами, в которые они входили, тоже не были безоблачными. Тут в самом деле требовалось «наблюдать эквилибриум», то есть соблюдать равновесие. Захар Григорьевич, выдающийся полководец (он со своими войсками в 1760 году, в Семилетнюю войну, взял Берлин) и умелый дипломат, отлично это понимал. «Ну а нынче к кому поедете?» – не унимался собеседник. «Нынче? – граф закрыл табакерку и внимательно посмотрел на тонкий узор. – В Строгановский дворец на Мойке. Особая оказия сегодня: капитул Феникса заседает, избранные братия прибудут. Малую храмину нарядят, трактование поучительных интерьеров объявлено».

Малой храминой братья называли помещения, где проходили заседания масонских лож. Обычно такие заседания проходили во дворцах вельмож и сановников. Ложа «Конкордия», к которой принадлежал граф Чернышев, собиралась в Строгановском дворце, что на углу Мойки и Невского проспекта. Дворец делился на две половины: одна для балов, раутов и званых ужинов, которыми так славился дом графа, вторая же предназначалась только для братьев-масонов, туда никогда не допускали посторонних. Не могли попасть туда и дамы, даже самой госпоже графине ходу туда не было. В этой части дворца были библиотека, картинная галерея и минералогический кабинет, почитавшийся братьями масонским святилищем, откуда мистическим образом осуществлялась связь с Небесами. Этому кабинету было придано сходство с римским Пантеоном, храмом всех богов, построенным в античные времена императором Адрианом.

Не менее таинственным местом была специальная комната для ученых штудий братьев, известная своими «поучительными интерьерами». Шпалеры, которыми были обиты стены комнаты, выполняли роль учебных пособий, подобно росписям в церквях. Представим, что происходило в этой таинственной комнате в тот вечер, когда туда приехал Чернышев. Мужчины разного возраста из знатных дворянских семей в праздничных камзолах, в туфлях с золотыми пряжками и напудренных парадных париках чинно проходят в залу и рассаживаются. Брат-вития (оратор) возглашает: «Любезные братья, поблагодарив хозяина за щедрый обед, приступим же ныне к работам каменщическим. Взгляните на сию шпалеру, с великим искусством расписанную. Для профанов сие – лишь украшение и праздная роскошь, для нас же, посвященных, в сем сокрыто поучающее толкование».

Нижняя часть шпалеры символизирует рай: две обнаженные женщины прильнули к молодому красавцу, на голове у которого корзина, полная спелых плодов. Это античный рай – Элизиум, или Елисейские поля. Два скрещенных ключа и балдахин над ними – рай христианский. А красный цветок экзотического дерева – цветок граната – отсылает нас к раю иудейскому. Тут скрыта аллюзия на Песнь песней 4:13, когда жених зовет невесту предаться любви в гранатовом саду. В иудейской традиции, а также в Каббале гранатовый сад (на иврите – пардес римоним) – образ рая. Большинство людей полагают, что рай есть желанный конец жизненного пути. Но живописец, задумавший шпалеру, утверждает обратное: рай – лишь начало пути, а потому не стоит сокрушаться о его потере. Античный рай чувственных удовольствий, вечной молодости и телесных утех – то, к чему стремится большинство людей. Это инфантильное представление о предназначении человека, которое, согласно масонскому учению, следует преодолеть. Недаром философы называли античность «детством человечества».

Выше мы видим женщину, склонившуюся над расселиной, из которой вырываются клубы дыма. Это пифия – жрица в святилище Аполлона Дельфийского, которая вещала, надышавшись дурманящих испарений.

Дальнейший этап духовного взросления человечества – раннее христианство. Его символизирует следующее изображение: двое юношей, по-видимому монахи-аскеты, ибо на рисунке нет женщин, а между ними химера – воображаемое существо, составленное из частей различных животных. Химера – это персонаж мифологического бестиария, порождение человеческой фантазии.

Следующая ступень развития человечества – зарождение науки. В центре арки, украшенной скульптурами двух сфинксов, мы видим египетскую богиню Изиду, облаченную в длинное одеяние. Две женщины как бы раздвигают занавес – это жрицы Изиды. Древние египтяне считали, что девственная Изида символизирует тайны мироздания. На подоле ее платья вышита надпись: «Сего покрова никто из смертных да не совлечет». Лишь немногие избранные, посвятившие себя поиску Истины, могли рассчитывать заглянуть за завесу бытия.

Следующая картина – символическое изображение европейского Средневековья. Охотник несет на плече добытую дичь, глаза его опущены долу. Это символ человека, живущего сегодняшним днем, главная забота его – добывать себе пропитание. Он даже не помышляет о том, чтобы поднять глаза к небу. От мира горнего, высшего, населенного музами, покровительницами искусств и наук, он отделен тремя кольцами. Он даже не подозревает о существовании иного мира. А музам нет дела до его повседневных забот.

Эпоха, которая для Строганова и его друзей была современностью, воплощена на следующем рисунке шпалеры. Два единорога – символ чистоты действий и помыслов. Это мифическое животное описывалось в легендах как существо, неуловимое даже для самых быстрых собак, самых искусных охотников и самыми хитроумными ловушками. Но к непорочной, чистой деве он подходил сам и клал свою голову ей на колени. Выше – человек, преследующий кабана, – символ бесконечной и бесплодной погони людей за земными благами. Следует помнить, что кабан является воплощением целого ряда грехов: жадности, обжорства, глупости, злобы и похоти. То «новое время» являет собой резкий контраст с проявлениями самоотречения и аскетизма, с одной стороны, и полной разнузданности и потакания своим прихотям – с другой.

И наконец венчает ряд образов на шпалере картина обретенного рая. Два ангела встречают достойного переступить порог Царствия Небесного. Кто же удостоится войти туда? Заяц. Что неудивительно, если мы вспомним, что в мифологическом бестиарии это животное наделялось способностью к возвышенной любви, верности и целомудрию. Считалось, что заяц (мифологический, а не реальный) оскоплял себя, если получал отказ от своей возлюбленной. Речь идет о добровольном скопчестве, о котором сказано в Евангелии: «Не все вмещают слово сие, но кому дано; ибо есть скопцы, которые из чрева материнского родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Матф. 19:11–12). Идея добровольного и осознанного отказа от плотских излишеств была особенно актуальна в ту «галантную» эпоху.

В Строгановском дворце собирались представители знати. Во дворце Безбородко – иная публика. Александр Андреевич совмещал несколько должностей. Он заведовал иностранными делами, был обергофмейстером двора и возглавлял почтовое ведомство. Надо напомнить, что роль почтовой службы в те времена была куда более важной, чем в нынешние. Почта связывала воедино части громадной империи. Помимо доставки корреспонденции почтовые служащие использовались как курьеры по особым поручениям, соглядатаи, поставщики конфиденциальной информации. Через них правительство узнавало о слухах и толках в народе, об истинном положении дел в отдаленных областях, о настроении людей разных сословий.

Почтовое ведомство с самого своего зарождения в России было традиционно масонским учреждением. Братья верно служили, умело и быстро принимали решения, охотно внедряли всяческие технические и организационные новшества. Андрею Александровичу по должности приходилось принимать у себя дома в любое время гонцов и курьеров со всей империи и из-за границы. Это были люди разных званий и чинов, разных наций и народов. Граф Безбородко не разделял многих предрассудков своей эпохи. Он не забывал и не стыдился своего украинского происхождения, с братом Ильей говорил дома на «малороссийском наречии», издал книгу «Очерки малороссийской истории». Он без труда находил общий язык с простым народом, а для тех, кто попрекал его худородностью и незнатным происхождением, приберегал свое парадное одеяние – кафтан с бриллиантовыми пуговицами и туфли с бриллиантовыми пряжками. Увидев такое, умолкали самые злобные критики…

Для тех, кто не был посвящен и интересовался масонскими знаками в его жилище, он указывал на плафон, специально расписанный для подобных случаев (к сожалению, он не сохранился). На нем была изображена сцена состязания Феба с Марсием. Напомним ее содержание. Сатир Марсий хорошо играл на свирели.

Нимфы заслушивались его игрой, они говорили, что Марсий играет лучше всех на свете. Похвалы нимф вскружили голову сатиру, и он вызвал на музыкальное состязание самого бога искусств Феба (римляне называли его Аполлоном). Тот принял вызов. Арбитрами назначены были музы (между прочим, прямые подчиненные бога). В назначенный день козлоногий сатир появился перед судьями со своей жалкой пастушеской свирелью, а солнцеликий Феб предстал перед ними с золотой кифарой. Марсий играл первым, нимфы плакали, но музы остались равнодушны. Затем заиграл Феб, и музы восторженно ему аплодировали. Разумеется, победа была присуждена богу. Злобный Феб решил примерно наказать сатира, он содрал с него шкуру и повесил ее на дереве. Шкура бедняги Марсия издает под ветром жалобные звуки, напоминая всем, что бывает с теми, кто не рассчитывает свои силы…

В овальном зале дворца Безбородко собирались члены ложи «Пламенеющая звезда». Они славились ученостью и осведомленностью в тайных науках. Об этом свидетельствуют стоящие и поныне в зале круглые колонны, облицованные искусственным зеленым мрамором. На нескольких колоннах видны некие знаки. Посвященные и люди сведующие знают, что это надписи на древнееврейском языке. Три буквы – «алеф», «мем» и «тав» – это первая, средняя и последняя буквы ивритского алфавита. Вместе они образуют слово «эмет», что означает «правда, истина». На других колоннах написаны буквы «алеф», «тав» и «шин». Это религиозный манифест: от начала (алеф) до конца (тав) есть только Бог Всесильный (шин). Сравните со словами из Апокалипсиса (Откровение Иоанна Богослова 1:8): «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель». С буквы «шин» начинается одно из имен Бога, так в древнееврейском оригинале Библии и в Каббале назван Бог в той Его ипостаси, которая определяется словом «Шаддай» – Всесильный.

Конечно, прочесть и истолковать эти надписи могли не все, но тут дело не в количестве, а в качестве. Масоны никогда не гнались за увеличением числа своих приверженцев, предпочитая тщательнейший отбор и индивидуальный подход. Они при этом ссылались на евангельские слова, которые Иисус сказал своим ученикам: «Вы есть соль земли» (Матф. 5:13). Себя они считали именно солью земли, полагая, что принадлежат к единственной подлинной аристократии – аристократии духа. Это позволяло не очень родовитым братьям забыть о социальном происхождении и ощущать свое превосходство над самыми знатными вельможами. Кроме того, эти детали масонского учения были проникнуты таинственностью (как в случае с каббалистическими надписями), а это особенно нравилось российским братьям. Если тайна увлекает тебя, не пожалей усилий для ее разгадки – вот что хотел сказать граф Безбородко молодым братьям.

Александр Андреевич приехал в Петербург молодым человеком без имени и связей в обществе. Он не знал иностранных языков, не знал французского (какой ужас!) и даже по-русски говорил с явственным украинским акцентом. За несколько лет он выучил четыре европейских языка, стал образчиком стиля, первым дипломатом эпохи, «лучшим секретарем государыни», как характеризовала его княгиня Дашкова. Он приобрел обширные познания, огромное состояние, немалое влияние при дворе и в европейской политике. Всего этого он добился сам благодаря выдающимся способностям и беспримерному трудолюбию. Надпись на его фамильном гербе гласила: «Labore et Zelo» – «Трудом и усердием». Так он понимал главный смысл масонской деятельности – «работа над диким камнем» своей души, превращение его в «камень отшлифованный», достойный лечь краеугольным камнем в основание Храма Мудрости.

Глава 4

Павел I – царственный масон

• О Павел, Павел, ветвь Петрова,
• Надежда наша, радость, свет,
• Живи во счастьи много лет
• Под сенью матерня покрова;
• Живи и разумом блистай,
• Люби усердную Россию…

П.И. Голенищев-Кутузов

Гатчина – небольшой городок к югу от Санкт-Петербурга – в Екатерининскую эпоху являл собой пример глухого российского захолустья. Оттуда в столицу вела всего одна дорога. О Гатчине стали говорить в Питере только тогда, когда матушка-государыня «всемилостивейше повелеть соизволила» определить туда на жительство своего единственного законного сына, наследника престола Павла Петровича. По сути, это была ссылка. Екатерина II боялась заговоров всю жизнь. Она прекрасно понимала, что подросшего Павла заговорщики могут с легкостью сделать своим орудием.

Отношения Павла с матерью всегда были очень сложными. Екатерина его недолюбливала, а все ее фавориты его презирали. В ответ он ненавидел их и боялся. Пропахшие водкой и табаком здоровяки, грубые мужланы над ним смеялись, подтрунивали, иной раз по-солдафонски. Мать же всегда им это прощала. Он рос в атмосфере насмешек, злобы, издевок и пренебрежения. Ему постоянно давали понять, что его ни в грош не ставят: его никогда не посвящали в государственные дела, с ним никогда ни о чем не советовались, мать даже забрала у него старшего сына Александра, которого воспитывала как будущего своего наследника. Павла преследовали слухи о его незаконном рождении, что он бастард, что он не сын Петра III. Его это очень ранило. Его самолюбие, болезненное с детства, cо временем приобрело патологический характер.

Вместе с тем надо отдать должное Екатерине: она дала сыну блестящее по тем временам образование. Ему в наставники были определены самые просвещенные деятели той эпохи: граф Никита Панин и князь Алексей Куракин. Оба убежденные масоны, они пытались привить цесаревичу высокие идеалы «вольных каменщиков». Павел хорошо знал современную и древнюю литературу, говорил на английском, французском, немецком языках, обладал тонким вкусом, хорошо разбирался в живописи, литературе и музыке.

И все же, как писал о нем современник, «в темном пламени страстей его души сгорели все прекрасные задатки». Павел вырос натурой противоречивой. В нем сочетались взаимоисключающие черты, качества и идеи. Он был по-детски доверчив и болезненно подозрителен, был ярым русофилом и одновременно убежденным западником, разрабатывал великие прожекты и стремился вникнуть в самые мелкие детали. Павла отличала необыкновенная тяга к пышным титулам и театрализованным действам, любовь к замысловатым ритуалам. В мечтах он видел себя рыцарем без страха и упрека вроде короля Артура.

Самым ярким впечатлением в его жизни было путешествие по Европе, в которое он отправился в октябре 1781 года под именем графа Северного с высочайшего соизволения матушки-императрицы. Сам он сравнивал свое турне с Великим Посольством Петра I. Но если его прадеда интересовали на Западе в основном верфи, мастерские, фабрики, научные лаборатории, то Павла привлекали в Европе средневековые рыцарские замки и пышные приемы. Его принимали в лучших европейских домах, понимая, что он – будущий наследник русского престола. И Павел оставил вполне благоприятное впечатление.

Одна из самых знаменательных встреч произошла во Франции: Павел, его жена, немецкая принцесса София-Доротея Вюртембергская (в православии Мария Федоровна), и теща были представлены властителю дум тогдашней Европы, кумиру московских и питерских масонов самому Луи Клоду де Сен-Мартену. Затворник Сен-Мартен согласился на эту встречу только благодаря привезенным Павлом рекомендательным письмам от верхушки российского масонства. К тому времени цесаревич уже состоял в рядах вольных каменщиков. В ложу «Трех глобусов» Павел Петрович вступил в 1781 году в Пруссии, став таким образом первым в России членом царской фамилии, принадлежащим к братству. Павел никогда от масонства не отрекался, всегда декларативно дорожил его идеалами. После коронации он даже некоторое время демонстративно обращался к российским масонам «брат». Но на практике масонская идея свободы, равенства и братства была ему абсолютно чужда.

Все противоречивые черты Павла усугубились, когда в ноябре 1796 года он взошел на вожделенный прародительский престол. Его девизом стали слова: «Материнское правление забыть, потемкинский дух отовсюду вышибить». Практически это выразилось в том, что он стремился делать все противоположное тому, что внедряла Екатерина. При этом он не задумывался: хорошо это или дурно, полезно для государства или вредно.

Масоны возлагали на Павла большие надежды, в одной из песен, посвященных ему, говорилось: «Украшенный венцом, ты будешь нам отцом». Масонские поэты Голенищев-Кутузов, Невзоров и другие посвящали ему оды, где сравнивали нового царя с библейским Соломоном. Большинству надежд сбыться было не суждено. Правда, Павел выпустил из Шлиссельбурга невинно осужденного Николая Новикова, вернул из сибирской ссылки Радищева, разрешил вернуться в столицы опальным Лопухину, Куракину и ряду других масонов. С другой стороны, наложенный Екатериной запрет на деятельность ордена снят не был. Братья продолжили состояние добровольного молчания – силанума.

Радищев, которому нравился Павел как освободитель, сказал о времени его правления великолепную фразу: «Столетье безумно и мудро». Но мудрости там было куда меньше, чем безумия. Когда Павел унаследовал престол после смерти матери, был взрыв ликования во всех сословиях. Все полагали, что вместо одряхлевшего, сгнившего самовластия Екатерины наступит время реформ и прогресса. Общее настроение той эпохи емко выражено в пушкинских словах: «Последние годы ее [Екатерины] царствования были отвратительны… Все негодовали, но пришел Павел, и негодование увеличилось». У нового царя были общественная поддержка и кредит доверия, однако он умудрился полностью растранжирить их в самое короткое время. Граф Воронцов писал: «У него не было системы ни в мыслях, ни в чувствах, ни в действиях». Павловская политика отличалась крайней непоследовательностью. Так, например, он присоединился к коалиции Англии и Австрии против наполеоновской Франции. Он вернул нелюбимого им Суворова из деревенской ссылки и послал его в европейский поход освобождать север Италии от Бонапарта. Адмирал Ушаков тогда же был послан в Средиземное море воевать с французским флотом. Поход закончился блестящими победами на море и на суше. Ушаков взял остров Корфу, освободил Неаполь; Суворов совершил знаменитый переход через Альпы. Однако вместо того, чтобы воспользоваться плодами этих побед и укрепить положение России в Европе, Павел внезапно отзывает войска, разрывает договор с союзниками и принимает сторону Наполеона. Его ненависть к Франции вдруг сменилась пламенной любовью. Наполеона он теперь именует не «якобинцем» и «узурпатором», а своим братом. Что же заставило его так быстро поменяться?

Наполеон, столкнувшись с очень сильной русской армией на суше и с флотом на море, понял, что с Россией лучше не связываться, пока он не окреп. И тогда он вместе со своим министром иностранных дел, хитроумнейшим дипломатом Шарлем Морисом Талейраном придумали, как можно обратить себе на пользу импульсивную натуру Павла. Павел был очень падок на жесты, особенно на те, которые ассоциировались у него с рыцарством. В плену у французов находились русские войска из корпуса Римского-Корсакова, разбитого в Швейцарии наполеоновским генералом Массенол. Одних только офицеров там было шесть тысяч человек. Наполеон принял решение с честью вернуть их на родину. Он приказал пошить им новые мундиры за счет государства, вернуть им оружие и выдать деньги на дорожные расходы. Расчет оказался верным. Павел был настолько тронут, что даже прослезился. Когда же французский посланник в Петербурге вручил Павлу презент от Первого консула – золотую табакерку со своим портретом, император сказал, что для него это самый дорогой подарок. Наполеон в одночасье был провозглашен его другом и союзником, и царь стал вместе с ним планировать войну против Англии.

С политической и экономической точек зрения для России это было крайне невыгодно. Англия была главным покупателем российских товаров – леса, пеньки, продуктов сельского хозяйства. Присоединение к континентальной блокаде нанесло России очень значительный ущерб. Помещики, промышленники, торговцы несли огромные убытки и роптали. Военные не понимали, почему у них украли победу. Суворов с присущей ему прямотой и резкостью высказал все императору. Он сказал, что «…не постигает, отчего хищного зверя, который свирепость свою рано или поздно на нас направит, не изловить было в логове его…» (Великий полководец, как всегда, оказался прав.) Павел был взбешен, Суворов был объявлен опальным, только его громадная популярность спасла его от Сибири. Отношения между ними, и прежде холодные, стали прямо враждебными. Павел продолжал свою безрассудную политику. Он снарядил экспедицию для завоевания Индии. Казаки и солдаты должны были идти через Туркестан. Там они чуть не погибли, но, к счастью для них, Павел умер, и войска успели вернуть. Так российский император торопился вместе Бонапартом задушить Англию, с которой еще год назад состоял в теснейших отношениях и вместе с ней воевал с Наполеоном.

Такой же безрассудной кажется затея Павла с приглашением в Россию рыцарей Мальтийского ордена.

Мальтийский орден является представителем древнейшего, достойнейшего и славнейшего европейского рыцарства. Мальтийских рыцарей называли госпитальерами, так как они покровительствовали паломникам и давали им приют. Называли их также иоаннитами, потому что их небесным патроном считался святой Иоанн Иерусалимский. Отметим сразу: Мальтийский орден никогда никакого отношения к масонам не имел, а мальтийский крест никогда не являлся масонской эмблемой.

В раннем Средневековье, в эпоху крестовых походов, госпитальеры были соперниками тамплиеров, из которых потом и произошло масонство. Но в более поздние времена между госпитальерами и тамплиерами вражды не было. Резиденции иоаннитов в разное время находились в разных местах. В эпоху крестовых походов орден квартировал в Иерусалиме, потом он переместился на остров Родос, потом на остров Корфу. В XVIII веке их резиденция была на Мальте. В феодальной Европе рыцари были окружены уважением, но, как писал современник, «случай их был на ущербе», то есть звезда их закатывалась. После Французской революции судьба ордена стала совсем печальной, поскольку республиканская власть национализировала имущество Церкви, к каковому она отнесла все приораты и командорства госпитальеров. Орден остался практически без источника доходов. А потом на Мальту приплыл из Тулона флот Наполеона и взял остров без единого выстрела. Рыцарям было приказано в течение 72 часов покинуть остров. Они благоразумно уклонились от боя и отбыли в вечно нейтральную Швейцарию.

Там их и нашел посланник императора Павла итальянский кавалер на русской службе Юлий Помпеевич Литта. Граф Джулио Ренато Литта вступил в орден в Неаполе, там же он безумно влюбился в жену российского посланника графиню Е.В. Скавронскую. Прекрасная дама довольно скоро после романтического знакомства стала вдовой, что открыло влюбленным путь к счастью. Некоторые говорили, что уж слишком скоро, но чего не бывает при пылком романе да еще в таком городе, как Неаполь… Как члену Мальтийского ордена Литте нельзя было жениться. Павел лично просил Папу Пия VI снять с Литты обет безбрачия. Разрешение было получено, пара уехала в Петербург, Литта принял православие, поступил на службу и стал своего рода послом российского двора по особым поручениям. (Кстати, с супругой они прожили душа в душу много лет. Литта дослужился до звания обер-камергера и дожил до 1839 года.) Именно Юлию Помпеевичу доверил Павел деликатное поручение: уговорить мальтийских рыцарей приехать в Россию и вручить царю корону Великого магистра ордена. Правда, один Великий магистр уже был. Он призывал рыцарей не нарушать традиций и устава ордена, взывал к их чести и достоинству, но ему объяснили, что у него ничего нет, кроме титула, а русский царь обещает приличное содержание… Славные иоанниты настойчиво попросили прежнего магистра не докучать им своими претензиями, единодушно высказались за принятие предложения Павла и стали собираться в дорогу. Литта много рассказывал им об увлечении императора рыцарством, и они сочинили для Павла специальный ритуал посвящения.

…29 ноября 1798 года Петербург был поражен невиданным зрелищем. В город вступила процессия мальтийских рыцарей, одетых в лиловые бархатные плащи, черные мантии и шляпы со страусовыми перьями. От «замка мальтийских рыцарей» до Зимнего дворца выстроились шпалерами гвардейские полки. От Садовой улицы к императорской резиденции двигался пышный кортеж из придворных карет. Его конвоировали кавалергарды. Повестки от императорского двора были разосланы всем высшим военным и гражданским чинам. Их разноцветные мундиры, золотое и серебряное шитье образовали яркую и красочную картину в Тронном зале Зимнего дворца, где на тронах восседали император Павел I и императрица Мария Федоровна. Рядом с тронами находился стол, на котором лежали корона, скипетр и держава. На ступенях, ведущих к тронам, стояли члены Сената и Синода.

Рыцарей пригласили в Тронный зал. Вслед за графом Литтой один из рыцарей нес пурпурную бархатную подушку с золотой короной, а второй – подушку с мечом и золотой рукоятью – «Pugio fidei», «Кинжалом веры». Сделав глубокий поклон, граф Литта произнес пофранцузски речь и в заключение обратился к императору с просьбой принять на себя звание Великого магистра ордена. От имени императора канцлер граф Александр Безбородко объявил о согласии на просьбу рыцарей. Император Павел I встал, и князь Александр Куракин и граф Иван Кутайсов накинули на его плечи черную бархатную мантию, подбитую горностаем. Граф Литта взял подушку с короной, поднялся к трону и, преклонив колено, поднес ее императору. Павел надел корону Великого магистра. Затем граф Литта поднес ему меч, которым тот крестообразно осенил себя. Это был знак принятия присяги в соблюдении орденского устава. В этот момент все мальтийские рыцари обнажили свои мечи и подняли их вверх. Граф Головин писал: «Все это невольно производило впечатление маскарада». Окружающие прятали ухмылки, наблюдая, как серьезно император исполняет средневековые рыцарские ритуалы. Через несколько дней, однако, вышел царский указ, объявлявший, что белый мальтийский крест становится высшей наградой России, что он входит в рисунок государственного герба, а российскому дворянству разрешается принадлежать к Мальтийскому ордену. Представители знати наперегонки бросились записывать в орден своих отпрысков…

Оправившись от шока, российская элита принялась обдумывать ситуацию.

Итак, православный женатый русский царь стал главой католического монашеского безбрачного ордена, куда по определению не допускаются светские владыки. Такого не может быть никогда! Но именно это и случилось в действительности…

Фантасмагория павловского царствования продолжалась. Но фарс постепенно превращался в трагедию. В самом деле, что же предполагалось дальше? Предоставление в России католичеству одинаковых прав с православием? Открытие страны для католических миссионеров? Этого боялись представители русской церкви. Подчинение римских пап русскому императору? Этого боялись в Ватикане, особенно после заключения мира между Россией и Францией. Наполеон был известен своим непочтительным отношением к католическому духовенству и вполне мог преподнести своему новому союзнику подарок в виде Святого престола… «Рыцарские забавы» императора затрагивали интересы миллионов людей. Павел увеличивал число своих врагов. Кольцо ненависти вокруг него сжималось.

В самом начале своего «романа» с Мальтийским орденом Павел решает построить для рыцарей дворец. Местом была выбрана милая сердцу Павла Гатчина. Он любил этот городок. Здесь он построил свой маленький мирок, живущий по своим законам. Его так и называли «Гатчинский двор». Тут он был полновластным хозяином и распорядителем, командовал несколькими выделенными ему батальонами, устраивал бесконечные смотры и парады, придумывал новую форму для солдат, обсуждал с верным Аракчеевым проекты переустройства армии, читал книги и мечтал, мечтал, мечтал… Дворец назвали Приоратским, в нем должен был располагаться Капитул Великого Приората ордена в России. (В католической церкви приоратом или приорством называли монастырь с прилегающим к нему земельным владением, а капитулом – собрание братьев в духовно-рыцарских орденах.) Очертаниями дворец напоминает рыцарский замок. Это единственный в России землебитный дворец. Почему для его строительства была использована именно земля как основной строительный материал? Дело тут не в нехватке денежных средств, не в пожарной безопасности и вообще не в экономических соображениях. Главная причина – теологическая. Это было подражание библейским образцам. В библейской книге Исход, глава 20, стихи 24, 25, Господь говорит Моисею и всему народу Израилеву: «Сделайте Мне жертвенник из земли… Если же будешь делать Мне жертвенник из камней, то не сооружай его из тесаных…» Павлу в Приоратском дворце чудился, может быть, Ковчег Завета или Храм Соломона, которые он хотел восстановить. Павел видел в сооружении дворца (именно в своей любимой Гатчине!) начало осуществления одного из самых утопических своих мечтаний – создания некоего синтеза православия и католичества. Он был бы тогда верховным религиозным и светским правителем вроде гроссмейстеров военно-монашеских орденов. Рыцари были бы верными слугами Божьими и царскими, верно хранящими чистоту веры и готовыми выступить с оружием в руках на ее защиту. Приоратский дворец мыслился как Храм, возвращающий веру к ее библейским истокам и одновременно как скромное жилище рыцарей-аскетов, чья жизнь должна служить образцом праведности и благочестия.

Зримым воплощением мечтаний Павла служит гравюра А.Я. Колпашникова «Аллегория на учреждение Великого Приорства ордена Святого Иоанна Иерусалимского в России». Она экспонируется в Приоратском дворце в Гатчине. Гравюра исполнена в характерной для XVIII столетия живописной манере, причем каждая деталь изображения есть некий символ. Присмотримся к гравюре попристальнее. На переднем плане – двуглавый орел, несущий в клюве царский вензель Павла. В одной лапе орел держит пучок молний, которыми поражает врагов. В другой он сжимает знамя, оливковую ветвь и так называемый «Моисеев крест» со змеем. Это означает, что Павел и с ним вся Российская империя одним несут беспощадную войну (молнии), а другим – мир (оливковая ветвь), мудрость, Божественное откровение (Моисеев крест) и победу (знамя). Кому же грозит державный орел? Группе людей, изображенных рядом с разрушенным алтарем. Лица их искажены злобой, страхом и отчаянием, они понимают, что пришел их последний час. Это – образы пороков: гнева, лени, похоти, невежества. Рядом с ними – повергнутые во прах символы католической и православной религии. Тут сломанные кресты, митра (головной убор католического епископа), предметы священнического облачения. На разрушенном алтаре стоит обломок напрестольного креста. Тут все ясно без пояснений: по мнению автора гравюры, две ветви христианства равным образом пришли в упадок. На земле лежит цепь (рабство) и валяется открытая бочка (пьянство). Это то, что несут людям пороки и несостоятельные религии.

На заднем плане сквозь тучи сияют солнечные лучи (правда торжествует над заблуждением, истина над предрассудками). Еще дальше – группа людей собралась вокруг некоего проповедника, от которого исходит сияние. Это «община верных», слушающая глашатая истинной веры.

Смысл гравюры вполне понятен: новая вера (ее несет орден) и ее верховный глава (Павел) сокрушат заблуждения православия и католичества, победят пороки и откроют человечеству путь к подлинной правде.

Архитектор Львов, единомышленник и любимец императора, отлично справился с заданием возвести дворец из земли. 4 декабря 1797 года строительство было начато, в сентябре 1798 года завершено. Дворец предназначался для мальтийских рыцарей, но они, разумеется, там не жили. Уединенной жизни в захолустной Гатчине они предпочли светскую суету Петербурга. Как и многие другие прожекты Павла этот тоже не увенчался успехом. Творение архитектора Львова, правда, оказалось на редкость долговечным сооружением. Судьба была к нему милостива, его не разрушили ни потрясения, ни революции, ни войны. Дворец стоит до сих пор и гостеприимно открывает двери посетителям. А вот Великое Приорство просуществовало менее трех лет. После смерти Павла его сын Александр сложил с себя полномочия Великого Магистра, оставив за собой лишь ни к чему не обязывающее звание Протектора ордена. Мальтийский крест был убран с герба, а члены ордена постепенно покинули Россию. Игры с Мальтийским орденом завершились.

История заговора и убийства Павла до сих пор волнует историков и писателей. Нас, конечно, интересует вопрос: участвовали ли в покушении на Павла масоны? Безусловно – да, ибо к масонам принадлежал тогда цвет российской аристократии, а заговор был именно дворянским. В рядах ордена состояли вдохновители заговора Семен Воронцов, Леонтий Бенигсен, Петр Пален. Однако это отнюдь не означает, что это был «масонский заговор». Многие влиятельные братья не одобряли намерения поднять руку на царя, несмотря на все его безумства. Их останавливала не только мысль о том, что цареубийство – величайшее преступление и путь к «бесчинствам французским», то есть к ужасам революции, но и не менее важное убеждение, что брат ни в коем случае не должен причинять вреда другому брату.

Канцлер Безбородко и генералиссимус Суворов, люди чрезвычайно уважаемые в масонских кругах Петербурга, не давали добро на такой шаг. Они, безусловно, знали о заговоре. Безбородко все знал «по должности», но его резоны можно понять. Андрей Александрович был единственным крупным екатерининским вельможей, который сохранил и даже упрочил свое положение при Павле.

Суворов был в курсе событий из домашних разговоров. Николай Зубов, который в ночь на 13 марта 1801 года нанес Павлу роковой удар табакеркой, был зятем Суворова. Николай Зубов был не лучшим представителем славного рода. Великан и силач, человек редкой смелости и отваги, он не блистал умом. Суворов говорил о нем: «Сердце льва с головой барана». Зубов уговаривал тестя примкнуть к заговору, но безуспешно. Суворов никогда не любил Павла, а в тот момент между ними была лютая распря. Генералиссимусу стоило сказать слово, и его чудо-богатыри, готовые идти за ним в огонь и в воду, разнесли бы в клочки ненавистного императора вместе с его гатчинской гвардией. Этого слова от него ждали военные и штатские. Но Александр Васильевич этого слова не говорил. В 1800 году Безбородко и Суворов умерли в течение одного месяца – Безбородко 6 апреля, а Суворов – 6 мая. Менее чем через год с Павлом было покончено.

Павел замышлял небывалые предприятия. Они были вполне под стать его представлению о себе как о демиурге, творящем Вселенную по своему державному произволу. К сожалению, Павла развратило византийское холуйство и холопство, которое царило при русском дворе. Если бы он столкнулся с жесткой системой сдерживания, с человеком, который сказал бы ему «нет», а тем более с группой таких людей, он не стал бы таким отвратительным деспотом. В «мальтийских играх» Павла проявились амбиции недавнего царского изгоя, только что вышедшего из политического небытия, стремления явить себя «городу и миру» (России и Европе) в уникальном единстве двух сакральных фигур – царя и священнослужителя. Он хотел соединить мощь Российской империи и историческую традицию средневекового рыцарства, выступить объединителем двух ветвей христианства. Это позволило бы ему занять совершенно особое место в череде не только российских, но и европейских монархов.

Павел воображал себя великим реформатором и любил сравнивать себя с Петром I. Это сравнение явно не в его пользу. Правда, он правил очень недолго. Некоторые историки говорят о том, что он не реализовал всех своих потенций. Возможно и так, но все же, когда граф Ростопчин почему-то считает необходимым сообщить великой княгине Екатерине Павловне, что «отец ее был бы равен Петру Великому по своим делам, если бы не умер так рано», то лукавый царедворец явно преувеличивает. Соотношение между ними такое: Петр построил Петербург, Павел – Михайловский замок. Петр проложил для России новые исторические пути, заложив своими реформами, законами, учреждениями долговременные основы для развития страны. Начинания Павла были недолговечны, и ничто не говорит о том, что в дальнейшем он сумел бы приобрести гениальную прозорливость прадеда или осторожную мудрость матери. Он хотел слишком многого и слишком быстро. Это не могло кончиться хорошо. Бедный, бедный Павел…

Глава 5

«Твердыня храмины масонской», или Казанский собор как памятник двум гениям

• Ты храмы Истине поставишь
• И в храмах мудрость водворишь.
• Ты мудрость уважать заставишь,
• Понеже сам ее ты чтишь.

М.М. Херасков

Казанский собор – один из символов Петербурга. Архитектор его – Андрей Никифорович Воронихин. Но мало кому известно, что именно графу А.С. Строганову, по существу, Северная столица обязана появлением на Невском проспекте этого величественного храма. Александр Сергеевич Строганов был выдающейся фигурой на российской политической арене при трех самодержцах: Екатерине, Павле, Александре. Патриот Отечества и европейски ориентированный интеллектуал, ценитель искусств, коллекционер и меценат, щедрый покровитель молодых талантов и хлебосольный вельможа – таким запомнился он со временникам. Глубоко верующий человек, искренне приверженный масонским идеалам, Строганов искал возможность воплотить эти идеалы на практике.

Одним из краеугольных камней масонской доктрины является веротерпимость. В российских ложах православные, католики и протестанты вместе занимались «масонскими работами» по самосовершенствованию. Однако за пределами лож они ходили в разные церкви и не могли вместе возносить «вопль духа сокрушенна» и «сердца чистую мольбу». Мечтой братьев был храм, где они могли бы молиться все вместе, невзирая на конфессиональные различия. К концу XVIII века место на правой стороне Невского проспекта – главной городской улицы – уже давно рассматривалось как наиболее удобное для возведения большого городского собора. На противоположной стороне во множестве строились протестантские кирхи – голландская, финская, шведская, немецкая. Петербург выглядел как наименее русский город империи. Большой православный собор призван был стать архитектурной доминантой города и, в известном смысле, религиозным противовесом иноверческим церквям. Цари из дома Романовых традиционно чтили икону Казанской Божией Матери и собор решили назвать именно так.

Строительство задумывалось еще при Екатерине. На ее рассмотрение были представлены проекты Казанского собора, исполненные выдающимися архитекторами Николаем Львовым (построил в Петербурге Невские ворота Петропавловской крепости, здание Почтамта, дом Державина на Фонтанке, а также Приоратский дворец в Гатчине) и Джакомо Кваренги (построил в Петербурге здание Академии наук на Университетской набережной, Конногвардейский манеж, Александровский дворец в Царском Селе). Но эти замыслы не осуществились. В год смерти Екатерины Великой Александру Сергеевичу Строганову было уже шестьдесят. Впереди его еще ждало главное дело жизни – строительство Казанского собора.

При Павле I идея собора стала вновь актуальной. Император был чрезвычайно озабочен поддержанием престижа царской власти. Кроме того, его занимала идея объединения православия и католичества под эгидой Мальтийского ордена и под его началом как гроссмейстера ордена. Павел прекратил стройку Исаакиевского собора (ведь его активно строила мать!) и решил начать возведение собора на Невском проспекте. В этом переключении внимания императора сказалось воздействие Строганова. Его идеи предопределили и выбор зодчего, и архитектурный облик Казанского собора.

В 1799 году был объявлен конкурс проектов, в котором участвовали превосходные архитекторы. Назовем лишь нескольких из них. Француз Жан Тома де Томон, мировую известность которому принес великолепный ансамбль Стрелки Васильевского острова со зданием Биржи и ростральными колоннами. Этот ансамбль достойно завершил неповторимый архитектурный облик центра Петербурга – одного из красивейших городов Европы. Итальянец Пьетро Гонзаго – блестящий сценограф и декоратор. Он занимался оформлением маскарадов, балетов, торжественных церемоний для царской семьи: коронации императоров Павла I, Александра I и Николая I, траурных похоронных процессий Екатерины II, Петра III, Павла I и Александра I, бракосочетания великой княжны Анны Павловны. Шотландец Чарльз Камерон, строитель Екатерининского дворца в Царском Селе и дворца Павла в Павловском. Но Андрей Воронихин не затерялся в этой блестящей плеяде. Разумеется, граф Строганов употребил все свое влияние на Павла для того, чтобы тот принял «правильное решение». Он представил императору и свой собственный проект, но главное, он предложил «своего» архитектора – Воронихина. Его проект граф главным образом и лоббировал.

Андрей Воронихин был любимцем и питомцем Строганова. По одним сведениям, Воронихин был крепостным графа, по другим – его внебрачным сыном от комипермяцкой крестьянки Марфы Чероевой. Версию об их родстве поддерживали вести о неслыханных милостях, которыми Строганов осыпал юношу. Он воспитывал его точно так же, как собственного сына Павла. Согласно плану отца, Павел Александрович должен был «деятельно обучаться» во время путешествия по Российской империи. В путешествиях его сопровождал ментор – наставник Жильбер Ромм. За несколько лет неразлучная пара, к которой позже присоединился Воронихин, проехала почти всю европейскую часть России: от Белого моря на севере до Черного на юге. Кроме того, Воронихин получил прекрасное специальное образование, он учился у ведущих архитекторов эпохи Василия Баженова и Матвея Казакова.

В 1786 году Воронихин получил вольную. Тогда же все трое – Ромм, Павел Строганов и Воронихин – отправились в Европу и после пребывания в Женеве приехали в Париж. Там они стали участниками Великой французской революции и, судя по донесениям, «набрались духу якобинского». После нескольких инцидентов Александр Сергеевич послал своего племянника Николая Новосильцева увезти Павла, а вместе с ним и Воронихина в Россию. Возвращение путешественников в 1790 году позволило Александру Сергеевичу обновить свой домашний музей. Именно тогда появились прославившие Строгановский дворец картинная галерея и минеральный кабинет. Друзья вступили в братство вольных каменщиков, Воронихин – в ложу «Совершенного союза», а Павел Строганов – в ложу «Светоносного треугольника».

В лице Воронихина Строганов вырастил архитектора, полностью разделявшего его идеи. Проект Воронихина резко отличался от других несколькими принципиальными моментами. Во-первых, идея Строганова заключалась в том, чтобы архитектурно воспроизвести в столице Российской империи собор Св. Петра в Риме – самый грандиозный храм христианского мира, и Воронихин представил план собора в виде латинского креста. Во-вторых, проект Воронихина предусматривал главный вход в собор со стороны Строгановского дворца. Тем самым между Строгановским дворцом и собором устанавливалась архитектурно-пространственная связь, смысловое единство (оно стало бы очевидным, если бы была возведена присутствующая на генеральном плане вторая подковообразная колоннада собора). В-третьих, первоначальный план предполагал формирование вокруг собора четырех площадей, выражавших алхимическую идею единения четырех стихий в Творении. Многие предполагали, что Строганов намеревался сделать храм фамильной усыпальницей. Казанский собор должен был поражать воображение размерами. Высота собора с куполом должна была достигнуть 70 метров. К входу со стороны Невского проспекта вели великолепные проезды. Между проездами предполагалось поставить обелиск и огромные, высотой пять метров статуи коленопреклоненных архангелов Гавриила и Михаила. При входе со стороны Строгановского дворца должны были находиться гранитные статуи апостолов Петра и Павла высотой шесть с половиной метров. Великолепие и роскошь планировались и внутри.

Воронихинский проект предусматривал сооружение небывалого прежде в России культового здания. Казанский собор объединял в себе элементы православного и католического храма. В соборе предполагались скульптуры и выполненные в европейской манере картины, характерные для католических церквей. Наряду с этим мыслилось множество икон, написанных по византийскому православному образцу. Ряд элементов убранства собора поразительно напоминают интерьер масонской ложи. Иконостас собора выполнен не «в пять чинов», как требует православный канон. Иконостас всего в один ряд, его венчает арка (королевская арка масонов), а за ним установлен балдахин (это балдахин, под которым восседает в ложе Мастер Стула). Над аркой иконостаса – лучезарная дельта, один из излюбленных масонских символов.

Кстати, огромная дельта украшает фронтон собора. Знак этот здесь, конечно, не случаен. Зодчие нового храма испрашивали у Бога, Великого Геометра, Творца Вселенной, благословения своему начинанию. Две колонны, справа и слева от иконостаса, – отображение колонн Соломонова Храма под названием Йахин и Боаз. Это классический элемент масонской символики. Привлекает внимание и грандиозная композиция на своде алтарной апсиды «Тайная вечеря» (один из немногих элементов убранства собора, сохранившийся неповрежденным до наших дней). Ее создал художник-масон С.А. Бессонов. Мастер переосмыслил классический евангельский сюжет. Это выразилось в том, что он изобразил на заднем плане завесу и скрижали Завета с десятью заповедями. Одна из возможных трактовок такова: благодать Нового Завета вместе с мудростью Ветхого позволят истинно верующим проникнуть за завесу Бытия, познать тайны мироздания. Современники по праву называли собор «твердыней храмины масонской», он воплощал собой великую мечту о религиозном единении.

Проект сооружения был подписан императором Павлом 14 ноября 1800 года. Строганов, не обладая необходимыми денежными средствами для создания столь гигантского сооружения, сделал все для организации строительства. Стройка должна была завершиться быстро – предполагали освятить храм к 100-летию Петербурга, то есть в 1803 году. В январе 1801 года на начало строительства было ассигновано 200 тысяч рублей. В марте 1801-го Павел был убит, и если бы не выданные в январе деньги, стройка могла не осуществиться вообще. Александр I не был ею увлечен и в 1802 году предложил отложить проект на год. Александр Сергеевич использовал весь свой авторитет для того, чтобы убедить императора продолжить строительство и выделять 300–400 тысяч в год, что могло обеспечить завершение строительства за семь лет.

Строганов практически полностью посвятил возведению собора, который называл «моя церковь», последние десять лет своей жизни. Он возглавил специальную комиссию по сооружению собора, которая собиралась два-три раза в неделю и часто именно в Строгановском дворце. Строганов сумел сделать стройку Казанского собора главным делом в столице. Ради успеха дела по возведению храма граф становится Президентом Aкадемии художеств. Под его началом оказались каменоломни, Петергофская и Екатеринбургская гранильные, а также бронзовая фабрики. Грандиозность поставленных задач требовала неординарных технологических решений. Воронихин и его команда находили их, что служило предметом гордости графа.

15 сентября 1811 года собор был торжественно освящен. Граф Строганов вручил императору Александру I ключи от храма. Через две недели его не стало. К сожалению, грандиозный план не удалось воплотить полностью. Вторая колоннада так и не была построена. Нереализованной осталась идея формирования четырех площадей. Усыпальницы Строгановых в соборе нет, более того, граф не успел даже разместить там табличку со своим именем как «зиждителя храма сего», как это принято во всем мире.

И тем не менее, оказавшись в величественном соборе, мы вспоминаем двух его гениальных творцов, двух великих каменщиков, Строганова и Воронихина, и можем повторить слова, высеченные на могильном камне их брата Кристофера Рена: «Прохожий, если ты ищешь памятник, оглянись вокруг!»

Глава 6

Страницы: 1234 » »»