Библиотекарь Елизаров Михаил
Из ближайшего окна на втором этаже высунулся дедок в растянутой майке, с татуированным худым плечом и седыми кудрями на груди. Он дружелюбно обматерил меня – так, чтоб я не нагрубил ему в ответ, а вступил в беседу.
Я объяснил, что приехал из другого города, мне нужно попасть в квартиру, иначе хоть на улице ночуй, а ключи в жэке.
Дед ненадолго задумался, исчез в комнате. Когда я решил, что он просто удовлетворил любопытство, дед вышел из подъезда, на ходу заправляя майку в спортивные, с лампасами, штаны.
«Подожди здесь», – сказал он и бодро зашлёпал тапками к соседней многоэтажке. Спустя десять минут дедок возвратился, и не один. За ним плелась пухлая женщина лет сорока, в платье в горох, с чёрным лакированным поясом вокруг живота. Полные икры были сплошь в комариных укусах, поэтому она изредка останавливалась и страстно почёсывала ноги. Мне она кокетливо улыбнулась, показывая золотые зубы, похожие на кукурузные зёрна: «Сладкая женщина, вот комары и любят…» – а потом назвалась Антониной Петровной.
За стальной дверью была тюремного образца решетка, сквозь которую виднелся небольшой коридор, покрытый зашарканным линолеумом, и ржавая бочка с надписью «Песок». На стене у входа висели огнетушитель и старый плакат с кудлатым, похожим на спаниеля Валерием Леонтьевым.
Дед цыкнул мелким плевком на плакат и глубокомысленно произнёс: «Обладает всеми достоинствами человека, за исключением его недостатков».
Я выложил на стол паспорт, стопку документов и доверенность, надеясь, что моя небритая физиономия не вызывает подозрений. На всякий случай пояснил: «Только с поезда. Трое суток добирался».
Антонина Петровна бегло просмотрела документы и паспорт – фамилия у нас с дядей всё-таки была общая, – открыла сейф и, порывшись там, извлекла связку ключей.
Я сказал: «Вам за беспокойство», – и протянул Антонине Петровне коробку конфет. Бутылку водки я вручил деду, и он со словами: «А вот это лишнее», – опустил её в карман штанов, сразу под литровой тяжестью оползших.
От Антонины Петровны я узнал, что о смерти прежнего жильца на АТС никто не сообщал. Она советовала, чтобы сохранить телефон, обратиться туда и побыстрее оплатить долги.
Дом, где раньше жил дядя, – облезлая хрущёвская пятиэтажка по улице имени Гвардейцев Широнинцев, – стоял совсем на отшибе, прямо возле затопленного строительного карьера, поросшего болотной осокой. Если бы не тополиная посадка, дом через несколько лет наверняка съехал бы под откос. Я огорчился, прикинув, сколько можно выгадать за квартиру в таком неухоженном месте.
Ведомый Антониной Петровной, я прошёл по дорожке мимо беседующей пары – мужчины и женщины, оба средних лет. До меня долетел обрывок фразы: «Я бы Ельцина, суку, лично крючьями разорвал». А женщина добавила: «И не его одного».
Мужчина был крупный, мясисто-молочный, с бегущей в атаку лысиной. Он ещё воинственно жестикулировал длинным бумажным свёртком. Женщина сжимала какой-то огородный инвентарь – металлический наконечник был обмотан тряпкой. Выглядела женщина так, словно вернулась с дачи, – вылинявшая штормовка, косынка. В ногах стояла сумка, из которой торчала пластиковая бутылка.
Подъезд жалко оскалился двумя сидящими друг напротив друга, как пара подгнивших зубов, старухами. Опередив их любопытство, Антонина Петровна сказала: «Вот племянник покойного Вязинцева».
Мне показалось, болтающая пара тоже заметила нас – женщина оглянулась, а мужчина и так смотрел в нашу сторону. На миг он замолчал, потом принялся ещё активнее размахивать свёртком, видимо, замышляя новые казни отставному президенту.
Мы поднялись на пятый, последний этаж. Антонина Петровна сорвала пластилиновую, с ниткой, пломбу. Я расписался в бумаге, и Антонина Петровна, пожелав мне удачи, грузно потопала вниз.
Наперво я заперся в туалете и справил накопившуюся за день нужду. Спуская воду, я подумал, что квартира мной, как зверем, помечена. Затем я обошёл свои двухкомнатные угодья.
Телефон не работал. Окна ещё с зимы были законопачены бумагой, которую я сразу ободрал, а в гостиной настежь распахнул балконную дверь, чтобы выветрить дух затхлости.
Горизонт розовел, низкое солнце превратилось в медленный желток. Сильный ветер создавал ощущение полёта, усиленное далёкими, где-то за карьером и трассой, высотками. Казалось, мой пятый этаж находится на одной линии с их крышами. Вдоль балкона, как две струны, тянулись провода для просушки белья, а на них, похожие на пескарей, висели деревянные прищепки. Рассохшиеся перила густо оплёл дикий виноград.
В целом дядино жильё мне понравилось. Прихожая была оклеена когда-то модными обоями «под кирпич». В гостиной громоздились раздвижной диван, два кресла, торшер на латунной ноге, журнальный столик и вишнёвая стенка с посудой, хрусталём, книгами и радиолой в глубокой стеклянной нише.
Я исследовал выдвижные ящики на предмет «сокровищ». Обнаружились вороха квитанций, коробка с позолоченными чайными ложками, стетоскоп, тонометр и куча мятых упаковок с лекарствами.
В спальне, кроме кровати, находились письменный стол, этажерка с книгами и платяной ореховый шкаф. Среди одежды я, к моему удивлению, нашёл мотоциклетный шлем, здоровенный молоток и широкие куски протектора, вырезанные из покрышки матёрого грузовика, – в назначении этих аккуратных пластов резины я, честно говоря, не разобрался.
А вот в боковом пенале между простынями и полотенцами дядя прятал два порнографических журнала, оба на непонятном европейском языке, может, голландском или шведском. С щемящим сердцем я подумал, каким одиноким был дядя Максим.
Ещё более тяжело подействовала на меня ванная комната. Там перед зеркалом на умывальнике, возле зубной щётки и тюбика с пастой, лежала безопасная бритва с засохшей щетиной на лезвии – всё, что осталось от дяди Максима…
Кухня была небольшая, едва хватало места для плиты, холодильника «Север», стола, табуреток и навесного шкафчика над мойкой. На подоконнике стоял маленький переносной телевизор.
Квартира хоть и не выглядела убитой, безусловно, нуждалась в ремонте. Я прикинул свои силы и умения и констатировал, что один не управлюсь с обоями и кое-где облетевшей плиткой, – придётся нанимать рабочих, чтобы квартира приобрела товарный вид.
Я тщательно почистил ванну содой, вымылся розовым обмылком, который отковырял от умывальника. В дядиных кухонных запасах нашлись макароны, консервы сайры и зелёного горошка. Ужин я скрасил просмотром неизвестно какой серии «Вечного зова».
Ночевал я на раздвижном диване в гостиной. Хоть и был я измотан, но заснуть долго не получалось. Покоя не давали мысли об отключенном телефоне, без которого квартира наверняка упадёт в цене, и ещё одолевали мечты, что сразу обнаружится щедрый покупатель, который, не торгуясь, предложит мне тысяч шесть. А потом я представлял себе плохого покупателя, жадного и хитрого, который больше трёшки не даёт и норовит надуть. Я ворочался и скрежетал зубами.
С утра я попил чаю и побежал в почтовое отделение – я его приметил ещё во вчерашних скитаниях по району. В переговорном пункте я позвонил домой и отчитался отцу о проделанной работе.
Там же на почте я спросил, где находится местная АТС. Напрасно я себя готовил к каким-то трудностям. Мне выдали квитанцию, которую следовало проплатить в сберкассе (насчитали незначительную, даже с учётом пени, сумму), пообещав подключить телефон в течение недели. Я лишь порадовался, как легко всё разрешилось, и сразу поехал к дяде на кладбище.
В кремационном секторе не было могил, только бетонные стены, в которые замуровывались урны. Дядю разместили поближе к земле. Мне пришлось сесть на корточки, чтобы прочитать гравировку на латуни: «Вязинцев Максим Данилович. 1952–1999». И чуть помельче: «Вечная память».
Разговор с кладбищенским начальством по поводу урны я отложил, пока не выяснится с продажей квартиры.
Покупатель
А дома ждал сюрприз. В двери торчала записка – вчетверо сложенный тетрадный лист. Ко мне обращался некий Колесов Вадим Леонидович. Он писал, что в жилищной конторе № 27 от заведующей Мухиной он, Колесов, узнал, что я собираюсь продавать квартиру, и как весьма заинтересованное лицо желает со мной увидеться. У него неподалёку проживают престарелые родители, и приобретение жилья именно в этом месте было бы идеальным, и он просит позволения зайти вечером, около десяти.
Любезный тон письма предполагал человека деликатного. У меня, правда, мелькнула мысль – я вроде бы ничего особенного не сообщал Антонине Петровне, но мне было проще убедить себя, что, уставший, я не придал значения обыденному в такой ситуации вопросу: «Что думаете с квартирой делать?» – и ответил механически, сам того не заметив.
Конечно, всё складывалось как-то слишком хорошо, но после череды житейских неудач маленькая поблажка судьбы виделась вполне оправданной.
Быстрая продажа как нельзя больше соответствовала планам поскорее вернуться домой. Я взволнованно перечитал послание, сунул листок в карман, обещая себе в случае удачной сделки подарить Антонине Петровне презент более существенный, чем коробка конфет.
У меня оставалось полдня в запасе, я прилёг отдохнуть, затем прибирался, мыл полы и на полчаса выскочил в продуктовый магазин. На улице перед домом я опять увидел вчерашнюю беседующую пару – лысого мужика со свёртком и дачницу в косынке. Когда я возвращался, к ним присоединились ещё двое: усатый дядька, тоже, видимо, огородник – жилистыми руками он опирался на черенок лопаты, и чубатый парень в потёртой монтёрской робе, со слесарным ящиком. Парень отпускал простенькие шуточки в адрес дачницы, а жилистый дядька с лопатой громко смеялся.
На скамейке у подъезда пожилая женщина в роговых очках, отложив вязание, сурово спросила меня: «Молодой человек, вы к кому?»
Я вежливо сказал: «К себе. Я – племянник покойного Вязинцева», – и строгая женщина, удовлетворённая ответом, снова взялась за спицы.
До прихода Колесова я с увлечением перебрал дядины закрома. На антресолях, кроме консервации и всякого строительного хлама, были фотоувеличитель, коробка с электробритвой «Харьков», диапроектор, целая стопка старых журналов «Кругозор» с голубыми пластинками-вкладышами. Таких я уже лет пятнадцать не видел. Я даже хотел что-нибудь поставить, но в колонках радиолы отходил контакт, и звук прерывался. Пока я лазил за шкаф и вытаскивал провода, в дверь позвонили.
Нужно признаться, Колесов совсем не напоминал взращённого мечтой идеального покупателя – стеснительного отца малогабаритного семейства: жена и дочка лет пяти. Вадим Леонидович был костляв, долговяз, с ярко-чёрными зализанными волосами и крупными, как у Микки-Мауса, залысинами. Он постоянно улыбался, жестикулировал и смотрелся очень ушлым, а ушлый человек, по идее, не должен был бы интересоваться моей квартирой.
Вместо жены и белокурой дочки Колесов взял приятеля по имени Алик – Вадим Леонидович его представил и сразу же рассыпался горохом в дробных извинениях: дескать, сам нагрянул и ещё сослуживца привёл. Вроде этот Алик – субъект с красным, как солнечный ожог, лицом – любезно подвёз Вадима Леонидовича на своей машине. Алик, запихнув кулаки в карманы кожаного пиджака, стоял на одном месте, пружинисто покачивался туда-сюда, словно кресло-качалка, с пятки на носок, и лишь однажды попросил воды.
Вадим Леонидович прытко, как паук, обежал гостиную, мельком заглянул на кухню, и вскоре из дядиной спальни раздался его радостный крик:
– Алик, Алик, иди скорее сюда!
– Что там такое? – буркнул хмурый Алик, но тем не менее подошёл на зов.
Колесов, стоя перед этажеркой, восторженно листал какую-то книгу:
– Ну надо же, а?! – Он встретился глазами с Аликом, и тот кашлянул. – «Тихие травы»!.. Читали?! – Колесов впился в меня внимательным цепким взглядом.
– Нет, – сухо ответил я. Эта беготня Колесова и пустые выклики мне порядком надоели. – Стоит прочесть?
– Не думаю, – он заулыбался. – Книжонка – чепуха. Просто у меня с ней связано одно романтическое воспоминание, словами не передать. Коктебель, море… Вот, Алик знает. Если захотите, расскажу…
Я взял из его рук книгу и бегло осмотрел. Издание конца семидесятых. Тощий корешок был наполовину затёрт – непонятно, как вообще Колесов обнаружил «романтическое воспоминание» на дядиной этажерке.
– Слушайте! – вдруг вскрикнул он. – Вам же книжка не нужна. Продайте, а?
Я сдержанно сказал: если мы договоримся, то я подарю ему эту макулатуру.
Вадим Леонидович засуетился:
– Разве я не говорил, меня всё устраивает, и я готов выложить э-э-э… восемь тысяч зелёных. Что скажете? – он тревожно замер.
Это было на две тысячи больше моих самых смелых прогнозов. Я, внутренне ликуя, для солидности глубокомысленно помолчал, вроде прикидывая все плюсы и минусы, и согласно кивнул.
От чая Вадим Леонидович отказался и порадовал меня тем, что выудил из кармана рулетку и промерил стены, с выводом: «Гарнитур как влитой станет». Затем, подтверждая серьёзность намерений, Колесов сообщил, что хотел бы начать оформление с завтрашнего дня. Я напомнил, что в субботу всё будет закрыто, он досадливо цыкнул, перенёс нашу встречу на понедельник и продиктовал свои номера: рабочий и домашний.
Я заверил его, что неполадки с моим телефоном возникли из-за неуплаты, я с этим разобрался, и связь будет уже на следующей неделе.
«Тихие травы» Вадим Леонидович всё-таки у меня выклянчил: «Ну пожалуйста, мы же договорились», – шутливо канючил он, и я решил не проявлять копеечную мелочность.
Вадим Леонидович прижал книгу к груди, сказал, мол, именно эта «счастливая находка» всё определила, это был для него добрый знак в отношении квартиры. Он спохватился, что в машине их ждёт товарищ и ужасно невежливо заставлять его ждать. Раньше Вадим Леонидович не говорил ни о каком третьем…
Теперь я понимаю – покладистость спасла меня. Кто знает, что было бы, откажи я Колесову в подарке.
Как-то само собой получилось, наверняка из-за тянущегося разговора, но я вышел вслед за гостями. Пока мы спускались, Колесов смеялся и счастливо говорил, что он давно искал эти «Тихие травы», и вот помог случай.
За те несколько часов, с момента, когда я возвратился из магазина, а потом принимал Колесова, полностью стемнело. Двор был пуст. Женщина с вязанием у подъезда, болтливые дачники, лысый мужик с пакетом и монтёр разбрелись по домам.
В машине – «Жигули» шестой модели – сидели два человека: водитель и пассажир рядом. При нашем появлении они вышли, и Вадим Леонидович помахал им книжкой, после чего шофёр расслабленно облокотился о кузов, а его сосед двинулся нам навстречу.
Я только успел подумать, что мои посетители были даже не втроём, а вчетвером…
Засада
Далее покатились стремительные и кровавые события, с которых началась моя иная жизнь. Всё произошло буквально за секунды.
Человек, шедший к нам, вдруг содрогнулся, рухнул на колени, держась рукой за висок, а рядом с ним глухо шмякнулся о землю короткий ломик, кем-то брошенный из темноты. Возле водителя «Жигулей» уже находился давешний ненавистник Ельцина, лысеющий здоровяк с бумажным пакетом. Он сделал колющее движение, и свёрток неожиданно погрузился в живот противника, так что бумага сжалась в гармошку возле его кулака. Он резко вытащил руку, и я увидел длинный прямой клинок. Лысый повторно воткнул оружие в бок водителю, тот, бездыханный, ополз на землю. Убийца же расторопно вытер смятой бумагой лезвие.
Колесов успел отбежать на пару метров, но был настигнут фальшивыми дачниками. Я услышал шорох борьбы.
Алик попытался что-то сказать, но вместо слов отрыгнул кровью. Из горла Алика торчало остриё вязальной спицы. За его спиной стояла пожилая женщина, та самая, что раньше вязала на скамейке. Алик дёрнулся, и сквозь его ладонь, прикрывающую кадык, прошла вторая спица.
Появился монтёр, подобрал упавший ломик и резким ударом по затылку добил умирающего, после чего сообщил пожилой женщине, прикончившей спицами краснолицего Алика:
– Этот готов, Маргарита Тихоновна.
Мне он заговорщицки подмигнул и со словами: «Не шуметь!» – заткнул ломик себе за пояс.
С выключенными фарами подкатил тёмный «раф», из которого выскочили двое и начали проворно закидывать трупы в кузов. Люди действовали быстро и слаженно.
Очкастая Маргарита Тихоновна, то и дело удостаивая меня беспокойным взглядом, шептала:
– Тихо, тихо, всё хорошо, главное, тихо…
К ней подбежала дачница. Огородный инвентарь оказался короткой пикой. Дачница протянула отнятую книжку, шёпотом позвала:
– Пал Палыч, скорее!
Усатый мужик приволок связанного Колесова с кляпом во рту и грубо закинул в «раф».
Лысый сказал Маргарите Тихоновне:
– Я с Палычем на их машине, за вами следом.
– Нет, Игорь Валерьевич, вы давайте к нам, а Пал Палыч и сам справится, – она бережно положила книгу за обшлаг своего жакета и скомандовала: – Исчезаем!
Лысый, деликатно подталкивая меня в спину, усадил на боковое кресло и сам примостился на соседнем. Монтёр и женщины тоже влезли в салон, хлопнула дверь, и «раф» тронулся в темноту.
Надо сказать, когда происходила расправа, я стоял не шелохнувшись, точно одеревенел, и если бы захотел издать крик, то вряд ли смог бы – шок надёжно закупорил мне горло.
Перед моими глазами проносились кадры криминальных сводок о бандитах, прознающих через наводчиков о квартирных сделках. Если бы Колесов сам не находился в довольно плачевном состоянии, я бы предположил, что всё подстроил он, но поскольку мы не подписывали документов, в таком поступке не было смысла.
Кошмарные вопросы, как обезумевший пчелиный рой, гудели в моей голове: «Неужели бандиты ошиблись, поторопились? Что будет со мной? Меня оставили в живых и не тронули даже пальцем. Но почему или, лучше сказать, до какого времени? Пока не выяснится, что денег нет и продажи не было?».
На трясущемся полу «рафа» ворочался на трупах связанный Колесов. Я подумал, что у него есть все предпосылки считать, будто я подставил его, хотя это и представлялось абсурдным – никто не берёт с собой деньги при осмотре жилья.
Из людей, окружающих меня, за настоящего налётчика вполне мог сойти монтёр – очень уж наглое у него было лицо. Лысый здоровяк, похожий на базарного мясника, тоже производил зловещее впечатление. Глядя же на Маргариту Тихоновну и дачницу, не верилось, что эти интеллигентного вида женщины оказались хладнокровными убийцами.
Пожилая сразу отчитала монтёра:
– Саня, у тебя ум есть? А если бы лом на асфальт упал, сколько звону было бы!
Парень извинялся:
– Маргарита Тихоновна, ей богу, я хотел вначале киянкой бросить, а потом побоялся – он вон какой здоровый был. – Монтёр пнул мертвеца ногой. – Вдруг бы не оглушило…
– Не ругайте Сашу, – вступилась за подельника дачница, – по-моему, всё прошло просто отлично.
– Точно, – согласился водитель, – без сучка без задоринки.
– Танечка, я знаю, что говорю, – возразила Маргарита Тихоновна. – И второе, ребята, я же просила, на задании – вслух никаких имён! А вы, будто дети малые, «Маргарита Тихоновна, Пал Палыч»… – передразнила она. – Что это такое?!
Дачница и монтёр виновато заулыбались.
– Да будет вам, Маргарита Тихоновна, – вмешался лысый, – они же шёпотом… И вы сами, между прочим, ко мне обратились по всей форме, разве фамилию не назвали, – он усмехнулся.
– Простите, Игорь Валерьевич. Значит, и меня нужно списывать, – удручилась Маргарита Тихоновна. – Тем не менее, молодёжь, в следующий раз будьте осмотрительней.
Монтёр, сидевший понурясь, перестал изображать раскаяние и неожиданно протянул мне ладонь:
– Сухарев, Александр.
– Вязинцев, Алексей, – выдавил я.
– Очень приятно, – улыбнулся монтёр. На вид он был мой ровесник, может, чуть младше. – Ну, ты как? Штаны, небось, полные до краёв? – доверительно спросил он.
Пока я обдумывал ответ на фамильярное заявление, Маргарита Тихоновна первой осадила монтёра:
– Прекрати, Саша! – Глубоко вздохнула и сказала необычайно торжественно: – Алексей… Уважаемый Алексей Владимирович. Я могу лишь представить, какое мнение у вас сложилось об увиденном. Но вы должны знать: в нашем обществе вам ничего не угрожает. Хотя бы потому, что мы все, – при этих словах монтёр, дачница, лысый Игорь Валерьевич, водитель и его штурман синхронно закивали, – любили и уважали вашего дядю, Максима Даниловича Вязинцева… Клянусь светлой его памятью, мы не хотели вас испугать, но, увы, предупредить тоже не могли. Слишком многое пришлось бы объяснять, вы могли бы нам не поверить, и преступники ушли бы от наказания. Надеюсь, в скором времени вы сами во всём разберётесь и не осудите нас за расправу. Полгода назад эти… нелюди, – голос её дрогнул, – подстерегли и злодейски убили Максима Даниловича…
Лысый перевернул бездыханного Алика (вязальная спица торчала из горла, удерживая пробитую насквозь кисть), откинул кожаный борт его пиджака и достал очень длинное и тонкое, словно игла, шило, спрятанное по рукоять в узкую пластиковую трубку.
– Вот, полюбуйтесь, – обратился он ко мне, – чтобы у вас не возникало сомнений насчёт этих личностей. Штука фирменная. Они их специально в сургуче закаливают, жало крепкое, как алмаз, проткнёт что угодно.
– У, суки! – монтёр Саша Сухарев схватил Колесова за шиворот, несколько раз тряхнул и снова бросил на трупы, сопроводив тяжёлым ударом по почкам. Тот застонал.
Маргарита Тихоновна без тени сочувствия наблюдала за этой сценой, затем с издёвкой помахала перед носом Колесова отнятой книгой:
– Ну? Как там вас звать-величать? Вадим Леонидович? Что же вы так сплоховали, а?
Связанный Колесов заворочался, мокро блеснул его глаз, полный муки и страха.
– Теперь слушайте внимательно. Ваш осведомитель Шапиро задержан. Поэтому я надеюсь, вы проявите на допросе должную разговорчивость… Кстати, жизнь вам я не гарантирую. Но даже при худшем раскладе до субботы вы дотянете. Вы что-то хотите сказать?
Монтёр Сухарев приподнял Колесова, сорвал с его рта пластырь и вытащил напитавшийся кровью бурый кляп. Колесов булькнул: «Я никого не убивал. Я ни при чём… Это Марченко приказы отдавал», – и кляп снова запечатал ему рот.
– Значит, вы готовы к сотрудничеству? – жёстко спросила Маргарита Тихоновна. – Или… вы погибли при задержании? Нам в принципе и Шапиро хватит, как вы думаете, Игорь Валерьевич?
Лысый приставил к боку Колесова отнятое шило, и несчастный Вадим Леонидович согласно затряс головой. Что он мог ещё сделать? На его месте я бы тоже принял любые условия.
Монтёр обшаривал трупы, а лжедачница Таня не сводила с меня умилённых глаз, потом вдруг произнесла:
– Алексей Владимирович, вы держались прекрасно, и вы очень, очень похожи на Максима Даниловича…
– Факт, – на миг обернулся водитель. – Я тоже заметил. Одно лицо.
– Даже не верится, – сказал штурман. – Весь в дядю…
– Алексей Владимирович, – Маргарита Тихоновна осторожно коснулась моего колена, – я понимаю, вы взволнованы, шокированы. Если вы хотите собраться с мыслями, помолчать – пожалуйста. Отдыхайте, приходите в себя.
У меня-то как раз было много вопросов: «За что убили дядю Максима?», «Кто эти люди, его предполагаемые убийцы?». И, наконец, самое главное: «Что будет со мной?». Но, повинуясь категоричному заявлению Маргариты Тихоновны, я остаток пути смотрел в чёрное окно, за которым бежала беспокойная кардиограмма придорожных огней.
В дороге обсуждалось, куда меня везти. Маргарита Тихоновна зазывала к себе, а лысый Игорь Валерьевич настаивал, что лучше к нему, поскольку адрес Маргариты Тихоновны, возможно, известен недоброжелателям. Это оказалось решающим аргументом, «раф» вильнул с освещённой улицы, запетлял среди безликих панельных застроек – Игорь Валерьевич, как выяснилось, жил где-то неподалёку.
Возле подъезда компания разделилась. Водитель и штурман, получив приказ сторожить Колесова, сразу уехали вместе со своим мёртвым грузом.
Первая ночь. Первый день
Сказать, что это была самая страшная ночь в моей жизни, я сейчас не могу. Скорее всего, одна из череды страшных.
Мы поднялись наверх, Игорь Валерьевич с порога радушно предложил мне чувствовать себя «как дома». Остальным особого приглашения не потребовалось. Таня ушла на кухню хозяйничать, Сухарев, насвистывая, заперся в уборной, Маргарита Тихоновна провела меня в гостиную, а Игорь Валерьевич указал на смежную комнату: «Алексей, на ночь спальня в полном вашем распоряжении».
От чая я вежливо отказался: вдруг в чашку чего-то намешали. Страх мой чуть поутих, ноги перестали быть ватными, хотя живот всё ещё горел от адреналиновой интоксикации. Я пытался держаться с достоинством, но голос выдавал моё состояние, и я предпочитал отмалчиваться и ограничивался кивком «да» или трясущимся вправо-влево «нет».
Маргарита Тихоновна не забывала повторять: «Алексей Владимирович, главное, помните: вы среди друзей и в полной безопасности», – но мне не особо верилось.
Ещё улыбаясь, Маргарита Тихоновна села за телефон. Слова, прозвучавшие в трубке, напрочь вышибли её из былого состояния спокойствия.
– Как сбежал, когда?!. – жалобно вскричала Маргарита Тихоновна. – Да успокойтесь, Тимофей Степанович! Никто вас не обвиняет!.. Что с остальными? Да вы меня без ножа… Нет слов… Хорошо, пусть ищут… Да, приезжайте немедленно. Мы у Игоря Валерьевича!
Положив трубку, она произнесла, с трудом скрывая волнение:
– Товарищи, только спокойно. У нас огромная неприятность. Сбежал Шапиро. Вадик Провоторов ранен…
Повисла напряжённая тишина. Затем об стол грохнул кулак Игоря Валерьевича. Подлетели, дребезжа, чашки. Ахнула Таня. Сухарев заметался по комнате, матерясь.
– Эмоции прекратить! – приказала Маргарита Тихоновна. – Как вы себя ведёте? Постыдитесь хотя бы Алексея Владимировича!
Сухарев сразу умолк, плюхнулся в кресло, шумно сопя.
Игорь Валерьевич горько произнёс:
– Вот уж точно, не говори «гоп», пока не перепрыгнешь…
– Может, ещё поймают? – робко спросила Таня.
– Сомневаюсь, – Маргарита Тихоновна вздохнула. – Шапиро уже лёг на дно и, самое скверное, предупредил Марченко.
Игорь Валерьевич поднял слетевшее со стола блюдце:
– Значит, срочно выходите на связь с Терешниковым, или кто там сейчас у них ответственный, и….
– Игорь Валерьевич…
– Иначе Марченко сделает это первым. Если ещё не сделал. – Заметив нерешительность Маргариты Тихоновны, он добавил: – Марченко всё равно был в курсе планов Шапиро, и диверсионная группа тоже действовала с его ведома. Он бы через день сам забил тревогу.
Маргарита Тихоновна сочувственно посмотрела на меня:
– Как бы хотелось, Алексей Владимирович, всё вам рассказать, чтобы вы наконец успокоились… Но это долгий, непростой разговор. Лучше мы перенесём его на другое время. Вы, наверное, поняли, у нас возникли непредвиденные сложности…
Следующие минут пятнадцать Маргарита Тихоновна обзванивала необходимых людей, я же ловил каждое слово, надеясь облечь его в смысл и прояснить собственную судьбу.
– Добрый вечер, товарищ Терешников. Селиванова беспокоит, из широнинской читальни. У нас ЧП… Необходимо собрание, завтра… Двадцать ноль-ноль, как обычно. Поймите, дело не терпит отлагательств!.. Если они сегодня отправятся на вокзал, то к завтрашнему вечеру успеют… Не нужно с этим тянуть… Намекаю, у нас имеется то, что может протухнуть… Да, в трёх экземплярах. Четвёртый жив и готов рассказать о гореловской читальне… Поражаюсь вашей проницательности… Да, пожалуйста, сообщайте Лагудову и Шульге… И не пугайте меня Советом библиотек…. Да хоть в Верховный совет! И не смейте говорить со мной в подобном тоне! Я вам не девочка! Мне, слава богу, шестьдесят три! Да!.. Всего хорошего!.. Какой мерзавец! – последнее было сказано, когда трубка брякнула об аппарат.
Впрочем, с другими Маргарита Тихоновна говорила намного приветливее:
– Товарищ Буркин, здравствуйте… Я сейчас говорила с Терешниковым. Назначили сбор на субботу. Вы как, поддержите? Ну спасибо огромное… Василий Андреевич, в двух словах и не опишешь… В общем, будем выводить гореловских на чистую воду… Поймали с поличным… Да… Три четверти уничтожено, одна четверть с битой мордой находится связанная под охраной… Да ничего хорошего! У нас Шапиро сбежал… Выясняем… Я и сама не рада… Да, спасибо…
– Жанночка Григорьевна… Добрый вечер… Как здоровье?.. Тут без вас завтра никак… Собрание… Гореловские прокололись… Сегодня… Троих мы ликвидировали. А вот поздравлять нас с удачей рановато – важнейший свидетель, он же обвиняемый, сбежал… Да, тот самый Шапиро… Что думаю? В воскресенье, думаю, будет жарко… Да… Жанночка Григорьевна, я всегда рассчитывала на вас… Спасибо, родная, на добром слове…
– Товарищ Латохин, добрый вечер. Это Селиванова. В субботу собрание… Миленький, я понимаю, что как снег на голову… Звонила Терешникову… Завтра расставим все точки над «i»… Наша инициатива… Устроили мы тут охоту на лис… С переменным успехом… Самого главного упустили. Сбежал, прямо из-под венца… Пилипчук был за старшего, Тимофей Степанович… Ну, винит себя, убивается… Нам ещё инфаркта не хватало… А я что? Я, товарищ Латохин, как та курочка Ряба, всех успокаиваю: не плачь, дед, не плачь, баба… Да… Терешников? Он в своей манере, Советом библиотек стращает… Благодарю, товарищ Латохин, в вас мы не сомневались…
Суть происходящего я понял. Бегство некоего Шапиро полностью смешало планы моих похитителей, и разбойное нападение на Колесова и его товарищей оборачивалось серьёзными проблемами. Маргарита Тихоновна довольно часто употребляла слова «библиотека», «читальня», «совет», но мне показалось, что в контексте у них было несколько иное значение.
– Всё, что от меня зависит, я сделала. Буркин, Симонян и Латохин на нашей стороне, другого я и не ожидала, – подытожила Маргарита Тихоновна.
Резко и требовательно затрещал дверной звонок. Потом постучали.
– Это Тимофей Степанович, – встрепенулась Маргарита Тихоновна, – во всяком случае, я надеюсь…
Игорь Валерьевич, прихватив нож, пошёл открывать. Через несколько секунд в прихожей раздался кашляющий голос пришедшего:
Читать бесплатно другие книги:
