Полночь в Часовом тупике Изнер Клод
Ихиро поклонился еще ниже, а когда выпрямился, обнаружил, что Эдокси уже упорхнула.
Рауль Перо терпеливо ждал, когда какой-то бесноватый в шляпе с пером альбатроса оставит в покое воображаемого противника, которого он пытался поразить острием зонтика, изображающего, в его понимании, шпагу.
— К бою, жалкий хлыщ! И вот — великолепный переход из четвертой позиции в третью, выпад — вы убиты!
Он радостно загоготал, опустил свое оружие и потрусил дальше, цокая на ходу языком.
— Невероятно, сколько психов бродит на воле, — проворчал Жозеф.
— Ну, большинство из них безобидны. Вот этот тип раньше был булочником. Однажды фиакр влетел в стекло витрины и развалил все в его лавке. Он был разорен. С тех пор воображает себя то королевским мушкетером, то его лошадью.
— А у вас как дела?
— Сегодня как-то не блестяще, но вчера я продал неслыханно много книг, клиенты даже купили у меня малоинтересное старье, которое я хотел выкинуть. Уже сто лет такого не было. А как идет творческий процесс, пишете?
— У меня было внезапное озарение: роман про огромного тарантула, который таится в чреве Парижа. Жаль, мой крестный сегодня не вышел торговать, я бы рассказал ему свой план.
— Ваш крестный Фульбер стареет, этой зимой он предпочитает сидеть без покупателей в теплой комнате, а не на продуваемой всеми ветрами набережной. Ваш тарантул замечательно символизирует универсальную выставку, которая хочет раздавить нас своими металлическими лапами. Я предсказываю вам успех в 1900 году. Но, если позволите спросить, почему именно тарантул? Почему не гигантская черепаха, у нее такой внушительный панцирь…
Жозеф попрощался с приятелем, пробормотав на прощание, что подумает над его предложением.
«Черепаха… Еще бы сказал улитка! А кстати…» — он задумчиво смотрел на прохожих. Туман расползался по берегам Сены, в нем, подвывая страшными голосами, как плавучие призраки, двигались баржи и лодки. Да и люди тоже напоминали привидения. «О, идея: никаких тарантулов, никаких черепах, эпидемия некоей неизвестной болезни, парижане делаются прозрачными, как под воздействием рентгеновских лучей и постепенно тают, отправляясь прямым ходом в загробный мир. «“Замогильные жители” — очень даже броский заголовок!»
На улицу Сены ему идти не хотелось. Иногда рутина семейной жизни становилась для него обременительной. Он побродил по улочкам Латинского квартала, надеясь встретить там маститых писателей, и побаловал себя ужином в дешевом ресторанчике.
Лежа под одеялом, Айрис наслаждалась блаженным чувством — удовлетворением автора, завершившего свой труд. «Злоключения Мочалки, альпийской овчарки» были дописаны, оставалось только попросить Таша проиллюстрировать ее. Она попробовала, подобно своей четвероногой героине, посчитать баранов в стаде, пасущемся на зеленом склоне горы. Но сон все не шел. Почему Жозеф не приходит домой? С ним что-то случилось? Повздорил с комиссаром Вальми? Вперед наука, как играть в детектива, не обращая внимания на предостережения жены. Если только не… Она попыталась отогнать подозрение, которое зародилось в глубине души. Если только он не отправился на свидание с той, о которой грезил прежде, с Валентиной де Пон-Жубер, которая теперь стала подругой Таша! И так сильно она переживала и терзалась, и такое почувствовала облегчение, когда в замочной скважине провернулся ключ, что почувствовала себя совершенно без сил.
Жозеф зашел в детскую и долго смотрел на спящих детишек. Дафна обнимала во сне Фратуша, тряпичную куклу, которую Джина подарила ей на день рождения. Артур сосал палец и тихо посапывал.
Вдруг он остро почувствовал, как же должна была мучиться Колетт Роман. Видеть безжизненное тело своего обожаемого малыша на мостовой, знать, что виноваты в этом три злобных негодяя и пьяный извозчик! А стал бы он мстить, если бы оказался на ее месте? Если бы причинили зло его детям, как бы он себя повел?
Он бесшумно разделся и скользнул под одеяло к Айрис.
— Ты спишь?
— Уже нет. Какие у тебя ноги холодные!
— Ты меня любишь?
— Что с тобой? Ты заболел?
— Я спрашиваю, любишь ли ты меня, это разве симптом какого-то заболевания?
— Я до безумия тебя люблю! Но только с трудом переношу твои чудачества!
— Любимая, когда я подумаю, что кто-то может тебя обидеть, я голову теряю!
Она обвилась вокруг него, удивленно улыбнулась.
— Дорогой, уже давно ты не проявлял ко мне такого интереса. Мне это льстит, но будь, пожалуйста, осмотрителен, двое детей — это уже не так мало.
Он воспользовался долгим поцелуем, чтобы скользнуть рукой под тонкую льняную рубашку.
Спустя некоторое время, когда они пошли на кухню, он рассказал ей сюжеты, которые сочинил, пока ходил по улицам. Хотя Айрис и не слишком высоко ставила его романы, она всегда готова была дать ему ценный совет.
На улице Висконти Эфросинья, высунув язык от усердия, вписывала строчки в свой драгоценный кипсек[71], вечный наперсник всех ее бед и радостей. Она не преминула отметить свою важную роль в недавнем расследовании Виктора и Жозефа. Ведь лишь благодаря полученным от нее в наследство мужеству и стойкости сынок смог обуздать компанию разбушевавшихся скелетов!
Несколько строчек она посвятила очередному злодеянию Мели Беллак:
Эта раззява прочитала в рецепте пирога, что надо класть в тесто три целых яйца, и вот она кинула в миску три яйца вместе со скорлупой! Мсье Мори поцарапал себе небо, мне попало не в то горло, и я чуть не задохнулась! Ну, я ей показала, где раки зимуют, негодяйке! Она ревела как белуга, ну ничего, побольше поплачет, поменьше пописает!
Она перечитала и подумала, что эту забавную историю Жозеф может использовать в своих будущих романах, поскольку он прознал, где она прячет свой дневничок, где-где, в шкафу под стопкой простыней, и потихоньку его почитывал, чтобы расцветить свое повествование живыми деталями.
«Горе ему, если он нас с Айрис волновал ни за здорово живешь, бродил где-то до ночи! Иисус-Мария-Иосиф! Вечно тревожишься за этого вертопраха!»
Наспех подхватив волосы в узел на затылке, накинув блузу прямо на голое тело, Таша отважно набросилась на картину, изображающую Валентину де Пон-Жубер, сидящую в кресле с книгой в руке. Хотя глаза модели были опущены к раскрытой странице, лицо ее хранило заносчивое, упрямое выражение. Некоторое время назад Таша стала использовать в живописи не широкий мазок, а небольшие цветовые пятна, не совсем точки, как у пуантеллистов, но тем не менее без их влияния тут явно не обошлось. Она неустанно переделывала улыбку, линию щек, портрет ей не нравился, казался каким-то искусственным, жеманным. Подчеркнула очерк скул и тонкую линию носа, отошла, наклонила голову, окунула тонкую кисточку в черную краску, провела тоненькую темную линию вдоль одного виска, затем вдоль другого. Перед ней стояла сверхзадача: передать в портрете решимость своей новой подруги сбросить ярмо супружеского гнета и завоевать независимость. Несомненно, Таша таким образом подсознательно тоже старалась освободиться от слишком тесных для нее супружеских уз.
Она услышала, как дверь открылась и захлопнулась, но сделала вид, что не заметила прихода Виктора. Не зная, как начать разговор, он откашлялся, прочищая горло, потом подвинул кресло.
— Красивая работа, — в конце концов объявил он.
Она положила кисточку и палитру, крутанулась на месте.
— Я отказалась от идеи обсуждать с тобой твои подвиги. К чему тебя заклинать, все равно обещаешь, а потом не держишь слово. Обманываешь, что все эти дела неопасны, а в результате, если тебя не станет, что будет со мной и с Алисой?
— Я вообще-то не собираюсь исчезать, только если ты попросишь.
— Нечего ловить меня на слове. Это женская манера — переводить разговор на другую тему.
— В каждом мужчине есть частица женского. Поэтому, кстати, мне и хочется, чтобы ты сделала первый шаг.
— Первый шаг к чему?
— К примирению, когда движения говорят больше, чем слова.
Она не могла сдержать смех. Горбатого могила исправит. Виктор верен себе, и, возможно, поэтому она никогда не сможет с ним расстаться. Впрочем, не только поэтому.
Он избегает ссоры, уходит от выяснения отношений, ускользает от обвинений — и она в конце концов сдается. Она медленно сняла с него пиджак, потом жилет, потом рубашку. Он не двигался, только поднимал руки, помогая ей раздевать его. Когда он обнажился по пояс, она остановилась.
— А дальше?
— Останься так, только ботинки сними.
— А твоя блуза?
— Подними ее. Будем любить друг друга, как на тех эстампах, что обожает Кэндзи: на них интимные части тела появляются только после тщательного изучения.
Он не заставил себя упрашивать и принялся за исследование тайн ее тела, а она тем временем расстегивала ему брюки. Охваченные желанием, они двинулись в сторону алькова и уже готовы были повалиться на постель, как над детской кроваткой взметнулся звонкий голосок:
— Мама! Попить водиськи, позалуста!
Эпилог
Кэндзи в одиночестве ужинал на кухне, когда Джина наконец вернулась. Она прошла через соседний дом.
— Только тихо, — прошептала она.
— Вы что, боитесь, что я стану вас бранить? Так вы же совершенно свободны, дорогая.
Он сидел перед ней с салфеткой вокруг шеи, прямой как палка, и сурово смотрел на нее. Она подошла к нему еще на шаг. Он постарался всем своим видом изобразить безразличие — ни за что на свете он не признался бы ей, что жить без нее не может!
— Это правда, я действительно свободна. Пинхас уехал. А я — счастливая разведенка!
Невидимый зверь, который все эти дни выгрызал ему внутренности, разжал зубы и убрался восвояси. Ничем не выдав своего облегчения, он прикрыл глаза и сказал:
— Ну что ж, тем лучше.
— И все?
— Это отличная новость.
Кэндзи, казалось, хотел что-то добавить, но осекся.
— Я ожидала большего энтузиазма, — тихо сказала она.
Он хотел прижать ее к себе, поцеловать, но побоялся показаться смешным.
— Мы оба здесь иностранцы. Нужно собрать огромное количество всяких бумаг, потом разбираться с придирчивыми чиновниками. И кто будет всем этим заниматься? Конечно, я.
— Прежде вам нужно преодолеть в своем сознании предубеждение по поводу брака и сделать мне предложение по всем правилам. Засуньте хоть ненадолго куда-нибудь в шкаф ваше строгое воспитание, ваши невозмутимость и сдержанность, скорее даже британские, чем японские, станьте же вновь тем человеком, который так красиво за мной ухаживал! Или, может, вы тоже поддались всеобщей панике по поводу конца света? Джина Мори — звучит неплохо. И испанское amor там явно читается… Все, как полагается!
Он подошел к ней и крепко обнял. Когда их губы соприкоснулись, у него из головы тут же улетучились все подозрения, все недовольство, которые были вызваны визитом Пинхаса. Он не был больше месье Мори, не был шестидесятилетним немолодым человеком, сомневающимся в своей мужской привлекательности. Он был только лишь влюбленным мужчиной.
Луи Барнав пригласил Фермена Кабриера пропустить после ужина по стаканчику красненького в «Бускара». Гарсон обслуживал их, брезгливо поджав губы и обмахиваясь веером, чтобы рассеять стойкую вонь от их одежды.
— Я ужасно разочарован. Конец света не состоялся. Что теперь с нами будет? Самое скучное во всей этой истории — что придется определяться со сроками, и потом еще куча невостребованных счетов, — проворчал Барнав.
— Ну может быть, на Земле и без кометы случится своя собственная катастрофа? — предположил Кабриер, потягивая вино.
— Как это? Я не понимаю, кто может быть ее причиной, уж явно не я.
— Я тут читал одну статейку про эксперименты в лабораториях. Представь себе полчища микробов, которых классифицируют по их вредоносности: холера, чума, сибирская язва, оспа, бешенство… Копнем поглубже, представим какого-нибудь рьяного профессора, который решит скрестить чуму с оспой, чтобы создать неизвестную напасть.
— А это возможно?
— А почему нет? Скрещивают же разных собак или коров для улучшения породы. Знаешь ли ты, как появился першерон? Я привожу в пример лошадей, поскольку в них разбираюсь.
— Да я тоже с ними имел дело, когда работал на компанию. Не хочу тебя обидеть, но мне глубочайшим образом наплевать на их генеалогическое древо.
— Он родом с Востока, вот так-то, мсье. Таких жеребцов выращивали много веков подряд арабы. Затем постарались животноводы-селекционеры, и в итоге это самая мощная в мире тягловая лошадь.
Барнав допил до дна и задумчиво посмотрел на стакан.
— А в общем-то ты прав, если люди производят оружие и взрывчатые вещества, от раза к разу все смертоносней, почему бы не заняться разведением микробов? Достаточно набрать полную пипетку этих тварей, забраться на Эйфелеву башню да и вывалить их на Париж! Заболеют все от моста Трокадеро аж до Томбукту!
— А ты как думаешь, пожалеем, что ли? Уже безжалостно были уничтожены краснокожие, африканцы и австралийские аборигены. Мы привыкли ни в чем себе не отказывать.
— Но ведь это может обернуться против нас самих!
— Да, и тогда откроется седьмая печать.
— И что будут печатать?
— Ты чего, это же из Библии, Апокалипсис!
— Да уже началось. У человека глаза завидущие, руки загребущие, он убивает, чтобы съесть, губит все на своем пути. Идет войной на брата, на зверей, на деревья. Это не конец света, это конец нашего мира, просто он произойдет не в одночасье.
— Ну тогда угощу тебя еще рюмашкой.
Кабриер сделал знак молчаливому официанту и встал перед стеклянной дверью.
— Ты видел, какие красивые звезды?
— Они прекрасны, как цветы в поле.
— А ведь есть люди, которые никогда не смотрят ни на звезды, ни на цветы.
— И на облака, на тучи, что клубятся на небе в бурю. Ветер стучит и завывает под крышей, а им хоть бы хны, они глухи как тетери.
— А еще сверчок, который поет в очаге. Он многое может поведать нам, тот сверчок.
— А запахи! Когда я вдыхаю запах тины под Новым мостом, вспоминаю море, корабли, дальные страны, куда я путешествовал в незапамятные времена и куда никогда уже не вернусь.
— Они не знают, откуда в Париже можно любоваться великолепными закатами. Они ненавидят гулять, они вечно торопятся. Их жизнь проходит, подобно душному летнему дню, и они умирают, даже не подозревая, что в мире столько совершенно бесплатных радостей! А все остальное — суета сует, наружный глянец.
— Это уж точно. Знаешь, пожалуй, пусть конец света подождет, на свете так много прекрасных вещей!
Они чокнулись и жадно выпили. Гарсон, случайно услышав глубокомысленный вывод Барнава, вынул из кармана фотографию и вгляделся в нее. Невеста улыбалась ему. Ее звали Филомена, и у нее были милые карие глазки. Парень залихватски присвистнул: будущее представлялось весьма многообещающим.
Виктор приготовил ужин. Он вернулся из глубины квартиры, неся блюдо сандвичей с паштетом, картофельный салат и бутылку вина. Поставил все это на круглый столик, подошел к Таша, которая стояла перед мольбертом.
— Мадам, кушать подано, — прошептал он ей в ухо.
— Пойду уложу Алису.
— Не надо, пусть пока поиграет.
Малышка перенесла все свои игрушки на кровать в альков. Она кормила их и укладывала спать, гладила по головке и бранила за провинности, как настоящая мамаша. Время от времени Алиса тыкала пальцем в портрет Кэндзи, висящий на противоположной стене, и строго говорила:
— Тисе! Кензи будет селдиться.
Виктор, глядя на нее, вдруг остро ощутил, что вчерашний младенец превращается в девочку. Какой она вырастет? Какое у взрослой Алисы будет лицо, какая фигура? Долго ли еще он и Таша смогут направлять ее жизнь, как быстро она станет самостоятельной и независимой?
Он глубоко вздохнул от нахлынувших чувств, откупорил бутылку Вальполичеллы[72], налил вина в бокал и вернулся к Таша.
— Дорогая, если кто-то причинит зло нашей дочке, ты станешь мстить или нет?
Она удивилась вопросу, положила кисточку в стаканчик и задумчиво ответила:
— Вот странно, представь себе, что я об этом думала совсем недавно. Воспоминание о погроме в Житомире меня преследует, мне до сих пор снятся кошмары. Не знаю, хватило бы мне смелости и физических сил, но скорей всего, я могла бы решиться даже на убийство.
Лицо Колетт Роман внезапно возникло пред глазами Виктора. Она улыбалась и кивала головой.
— Алиса, у меня для тебя подарочек. Угадай, что у меня в кармане?
Девочка подошла к нему, залезла пухленькой ручкой в карман. Вытащила пакет, перевязанный узенькой синей лентой, не церемонясь, сорвала обертку.
— Мистер Кроко!
Она прижала крокодила к сердцу и побежала знакомить с остальными плюшевыми домочадцами.
Послесловие
16 февраля 1899 года, в десять тридцать пять вечера директор префектуры полиции принял телеграфную депешу, подписанную Надо, офицером запаса.
Господин Президент Республики скончался от удара
Галантный Феликс Фор, прозванный «президент-Солнце», закончил свои дни на Елисейских полях, в маленькой голубой комнате, где он принимал свою любовницу, прелестную Маргерит Стенель.
Где-то часов в пять дня звон колокольчика поднял на ноги всех в доме. Охрана прибежала и обнаружила президента ничком на диване. Он хрипел, вцепившись одной рукой в волосы мадам Стенель, полуодетой, полуживой от страха. Ее тихонько выпроводили через заднюю дверь, выходящую на улицу Сент-Оноре. Прибыл врач. Легенда гласит, что в дверях он спросил: «Президент еще в сознании?»
— Нет, доктор, он уже остался один[73].
Официальные заявления не содержали ни намека на присутствие мадам Стенель при кончине президента. Общепринятая версия такова: президент после продолжительной и мучительной агонии умер от кровоизлияния в мозг. Народная молва тем не менее тотчас окрестила мадам Стенель «мадам Катафалк». Разговоры постепенно унялись, дело было замято.
Жорж Клемансо, глава партии дрейфусаров, написал в газете «Заря»: «Я голосую за Лубе».
18 февраля Эмиль Лубе был избран президентом Республики. Этот шестидесятилетний осторожный человек, скорее консерватор по убеждениям, во время горячего обсуждения дела Дрейфуса никак не высказывался, но было ясно, что он осуждает позицию военных. Его приход к власти вызвал негодование националистов, особенно Поля Деруледа, ветерана войны 1870 года, рьяного антидрейфусара, который организовал вместе с Анри Мартеном «Лигу патриотов», девизом которой было: «Кто идет? Франция. Жива пока!» Этот прозаик был популярен среди школьников, которые переписывали на обложки тетрадок его воинственные реваншистские вирши, призванные пробудить в них боевой дух:
- Да здравствует бомба!
- Да здравствует бомба!
- И пусть все разрушит, во веки веков!
- Да здравствует бомба,
- Да здравствует пушка!
Так начался первый день века.
Французы проявляли беспокойство. Власти собирались ввести подоходный налог. Народ считал, что это в духе старого режима. Богатые все равно найдут способ увильнуть. Рабочий класс и мелкие служащие страдали от уменьшения зарплат, роста цен — экономических последствий кризиса. Налог на собственность был окончательно введен только 15 июля 1914 года законом о финансах. Однако в 1899 году на вопрос: «Что такое француз?» журнал «Чтение для всех» дал ответ: «Это имущество, подлежащее обложению налогом».
В 1899 году государственные расходы дошли до трех миллиардов четырехсот семидесяти четырех миллионов золотых франков. Государственный долг возрос до тридцати трех миллиардов. Среднестатистический гражданин задавался вопросами: «Почему коммерческий экспорт немецких соседей выше, чем у нас? Как поднимать сельское хозяйство, промышленность и торговлю, если все ресурсы, вместо того, чтобы поступить в общее пользование, поглощаются бюджетом в пользу правящего класса за счет тех, кто работает и производит материальные ценности?»
В газете «Иллюстрасьон» за 3 июня появилась карикатура на тему экономического курса Отель-де-Виля: «Будущее? Будущее за нефтью!»
В ожидании светлого будущего прилавки заполонили два весьма востребованных товара: алкоголь и табак. Более четырех пятых потребления крепких напитков приходилось на рабочий класс. Продажа сигар, сигарет, курительного, нюхательного и жевательного табака принесла государственной казне более двухсот миллионов за первые шесть месяцев 1899 года.
23 февраля в Соборе Парижской Богоматери состоялись похороны Феликса Фора. После церемонии войска, прощавшиеся с президентом, возвращались в казармы Нейи. На площади Наций их поджидал Поль Дерулед. Он схватил за поводья лошадь генерала Роже, командира одной из частей, и закричал ему: «О мой генерал, двинемся на Елисейские поля!» Генерал Роже проигнорировал его слова. Тогда Поль Дерулед со своими товарищами проник во двор казармы и там продолжал взывать к солдатам. Его пытались прогнать, но он не уходил. Пришлось его арестовать.
31 мая трибунал департамента Сены вынес ему оправдательный приговор.
Но у сторонниов Дрейфуса тоже был свой повод ликовать. 3 июня кассационный суд опротестовал судебный приговор 1894 года и вынес решение репатриировать капитана Дрейфуса с острова Дьявола, чтобы он мог предстать перед новым военным советом. Большинство судебных служащих считали совершенно очевидным, что Дрейфус не писал той служебной записки, которая явилась причиной его осуждения.
Националисты были вне себя от ярости. Они организовали демонстрацию на ипподроме в Отёе, где Эмиль Лубе должен был присутствовать при скачках с препятствиями. На президента накинулись клубные джентльмены с бутоньерками из белых гвоздик в петлицах. Барон Кристиани ринулся на официальную трибуну и ударом тросточки сплющил в лепешку президентский цилиндр.
11 июня левые устроили свою демонстрацию, в которой приняли участие множество рабочих, которые несли красные знамена. Это знамя на многие годы стало символом ниспровержения старого мира.
Срочно требовалась сильная власть. 22 июня Пьеру Вальдеку-Руссо, блестящему адвокату пятидесяти трех лет от роду, сенатору департамента Луара, было поручено сформировать кабинет «республиканской защиты». Большинство левых сгруппировались вокруг Вальдека-Руссо, защищая прежнюю власть. В ответ националисты резко вильнули вправо.
Во главе военного министерства встал генерал маркиз Галифе, которому маневры генерального штаба вокруг капитана Дрейфуса казались полным абсурдом.
9 июня капитан Дрейфус на крейсере «Сфакс» покинул остров Дьявола и в ночь с 30 июня на 1 июля прибыл на Киберон. На специальном поезде, а затем в отдельном ландо его повезли с вокзала Орей в военную тюрьму в Ренне. Одет он был в синий костюм и черную мягкую фетровую шляпу, поседевшие волосы коротко стрижены. Обветренное лицо осунулось, рыжие усы повисли, плечи ссутулились, все говорило о смирении, лишь внимательный взгляд сквозь лорнет и решительная походка не вписывались в эту картину.
Одновременно с тем, как Дрейфус впервые предстал перед военным советом в Ренне, правительство в Париже отменило вердикт об освобождении Поля Деруледа. Сенат посредством Высокого трибунала вменил ему в вину заговор против государственной безопасности. Гонениям подверглись также руководители «Лиги патриотов», «Роялистского союза молодежи» и «Антисемитской лиги», возглавляемой Жюлем Гереном.
14 июля был ранен из огнестрельного оружия мэтр Лабори, который за год до этого был адвокатом Эмиля Золя, а теперь ассистировал мэтру Деманжу в защите капитана. Личность стрелявшего так и не была установлена. Рана оказалась не слишком серьезной, но адвокату потребовалось несколько дней отдыха.
Пока в Ренне роились генералы, политики, журналисты и фотографы, привлеченные судебным процессом, Жюль Герен с четырнадцатью соратниками забаррикадировались в здании «Лиги патриотов» на улице Шаброль, 51. Оккупанты назвали свое мероприятие «Великий закат Франции», пародируя франкмасонов с их «Великим восходом Франции». Так они надеялись избежать судьбы, уготованной Полю Деруледу. По сообщениям прессы, у заговорщиков были карабины Винчестер, револьверы, топорики, арсенал оружия и канистр с кипящим маслом, расположенный вдоль крыши. Префект полиции Лепин распорядился отключить воду и свет в их цитадели. Воители Герена на полном серьезе приготовились к осаде, они скудно подпитывались за счет припасов, которые им поставляли их сторонники, укладывая их на верхние этажи омнибусов, при этом скандируя: «Долой евреев! Да здравствует армия!». Они выдержали тридцативосьмидневную осаду голодом, а потом «Форт Шаброль» был сдан.
Свидетельница со стороны защиты, графиня де Мартель, писательница, известная под псевдонимом Жип, ответила президенту Высокого суда, который спросил, какова ее профессия: «Антисемитка!»
9 сентября трибунал в Ренне признал офицера Альфреда Дрейфуса виновным. Он был приговорен к десяти годам тюремного заключения. При этом судьи подписали прошение о помиловании. За границей отметили, что Франция «отреклась от человечности». Американцы объявили бойкот Всемирной выставке 1900 года.
Президент Лубе подписал прошение о помиловании 19 сентября. Дрейфус был освобожден, но не оправдан. Только в 1906 году кассационный суд подпишет его реабилитацию.
А Париж тем временем все обновлялся и хорошел. В январе была запущена семикилометровая линия трамвая на электрической тяге. Стартовал трамвай на площади Бастилии, до бульвара Дидро маршрут проходил под землей. У ворот Пикпус трамвай приходил на край Венсенского леса, а потом ехал на конечную, ворота Шарантон.
Воскресенье 9 июля — памятная дата для летописей общественной гигиены: окончательно была достроена система сточных вод, городская канализация, стоившая городу всего ничего — шестьдесят шесть миллионов.
Теперь было понятно, что метрополитен, соединяющий Венсенские ворота с воротами Майо, еще не будет пущен к моменту открытия выставки 1900. Тем не менее столица представляла собой сплошную стройку. На левом берегу Сены сооружали иноземные дворцы. Если смотреть с моста Альма, казалось, что перед тобой появляется огненный пасьянс, сияющие силуэты. Строительство итальянского павильона, турецкий павильон, строить который начали в сентябре, и американский, у которого строительные леса уже достигли второго этажа. На очереди были австрийский, боснийско-герцеговинский и венгерский павильоны.
Прокладка тоннеля на улице Данте (V округ) практически уничтожила старинный квартал Сен-Северин. Некоторые дома XIV и XV веков безжалостно стерли с карты города. Не пощадили и Шато-Руж, старинный отель «Гарансьер», ставший в 1840 году притоном, принимавшим клошаров и старьевщиков, которые выпивали вместе и валились спать.
19 ноября состоялась торжественная инаугурация «Триумфа Республики» Далу, заказанная Эмилем Лубе. Скульптурная группа, более соответсвующая духу XIX века, пришла на смену немалому количеству средневековых домиков! Возле Отель-де-Виля сформировался огромный кортеж и под торжественные марши дошел по улочкам и переулочкам до площади Наций. Процессия обогнула площадь, где была установлена официальная трибуна — сколько трибун Третьей республики не было построено в свое время — и памятник, затем спустилась в предместье Сент-Антуан до площади Бастилии по установленному отныне и во веки веков маршруту.
Школьники вернулись на занятия. Государственные служащие на каникулах добивали последних куропаточек. Бродячие торговцы жарили каштаны перед уличными кафе. Едва-едва начиналась осень, но после жаркого лета казалось, что зима уже на пороге. Трубочисты сбились с ног: все горожане одновременно захотели почистить свои очаги, трубадуи были нарасхват.
Трубадуи и прочие трубадуры из числа деятелей искусств пытались захватить музыкальные и театральные подмостки, и в том числе колонны Морриса! Среди этих людей можно назвать следующих известных личностей.
Вернувшись из английской ссылки, Эмиль Золя предложил своим читателям первое из «Четырех Евангелий», «Плодовитость», роман о рождении ребенка. Вышли в свет также «Сад пыток» Октава Мирбо, «Плохо прикованный Прометей» Андре Жида, «Земля умирает» Рене Базена, «Стихотворения» Стефана Малларме, «Мертвые говорят» виконта де Вогюэ, «Отблески на темной земле» Пьера Лоти, «И будем есть сено» Вилли. Появились также переводы на французский книг «Фома Гордеев» Максима Горького, «Воскресение» Льва Толстого, «Бремя белого человека» Редьярда Киплинга, «Ветер в камышах» У. Б. Йейтса.
В театре Сары Бернар представляли «Гамлета». В Опера-Комик можно было посмотреть «Золушку» Анри Каена, Поля Коллена и Жюля Массне. «Дама от Максима» Жоржа Фейдо прошла при полном аншлаге. В Комеди-Паризьен поставили водевиль Тристана Бернара «Что мы думаем об англичанах». Пьеса того же автора «Октав, или Планы супруга» была поставлена в театре ужасов «Гран-Гиньоль», а пьеса «Новобрачная из Туринг-клаба» угнездилась в «Атенее» Луи Жуве.
Во всем мире увеличилась смертность от рака. Например, в Англии в 1840 году от этой болезни умирал один человек из 5640, а в 1899 году уже из 518.
Как обычно, смерть делала свой выбор среди смертных. Вот кто удостоился посмертного некролога. Франсиск Сарсей (писатель, журналист, драматический критик), Анри Бек (драматург), Виктор Шербулье (писатель и критик), Эдуар Пейрон (драматург, поэт и журналист), Эмиль Эркман (писатель), Людвиг Бюхнер (немецкий философ и писатель), Роза Бонер (французская писательница), Альфред Сислей (английский художник-импрессионист, живший во Франции), композитор Эрнест Шоссон, Утагава Ёситаки (японский художник), а также Ла Кастильоне (Вирджиния Ольдоини, пьемонтская аристократка, которая была любовницей Наполеона III) и многие другие.
Один парижский гражданин потребовал спилить деревья в сквере за Собором Парижской Богоматери, поскольку, хотя они необыкновенно хороши, они скрывают абсиду памятника. К счастью, этот кощунственный акт запретили.
К вопросу о кощунственных актах: возник заговор против хирургов, их настоятельно принуждали брить бороды. Этот символ мужественности, считала общественность, представляет собой настоящее гнездо микробов, которые не может обуздать ни расческа, ни всякие антисептические присыпки. Хирурги сопротивлялись, вполне хватило, что им навязали обязательную чистку ногтей и ношение маски.
Общественное мнение стало гораздо меньше волноваться на тему бедствий, производимых разными видами оружия. «Пэлл-Мэлл газет» захлебывалась восторгом по поводу изобретения пули «дум-дум»:
«Дайте английским солдатам пулю, которая при малейшем ранении будет давать жесточайшие разрывы, и враги Англии дважды подумают, прежде чем столкнуться с английскими войсками».
На это газета «Иллюстрасьон» ответила:
«Иллюзорная надежда! Ведь ваши враги озаботятся, прежде чем вступить в сражение, разрывными снарядами, перед которыми ваши “дум-дум” — детский лепет на лужайке. Спросите лучше у папаши Крюгера, в Трансваале, позволит ли он застать себя врасплох. А буры-то хорошо стреляют!»
Буры — потомки голландских и французских колонистов, которые основали поселения в Южной Африке, первые в 1652 году, другие в 1685 году в связи с отменой Нантского эдикта. Англичане начали их угнетать и притеснять, а в 1795 году начали поселяться в этих местах с тем, чтобы в 1815 объявить себя хозяевами мыса. Буры в 1840 году отступили к Наталю, а три года спустя их выбили из города. Тогда они отступили к рекам Оранжевой и Вааль и организовали там свободную Оранжевую республику. Но англичане вновь победили их, и десять тысяч буров форсировали Вааль и основали Республику Трансвааль. В 1852 году англичане признали независимость двух бурских государств, но в обход всех договоренностей в 1877 году решили поместить Трансвааль под свой протекторат. Из этого ничего не вышло, и начиная с 1881 года Южно-Африканская Республика жила по своим законам.
Однако объектом британских притязаний стали золотые рудники, которые открывались и активно разрабатывались в этом районе. Опять бурам пришлось защищать свою территорию. Земледельцы и скотоводы, они при этом были неплохими стрелками и отличными солдатами. Они сохранили законы и обычаи своих предков, семья у них организовывалась по патриархальному принципу, они рано женились и рожали много детей.
Их глава, генерал Жубер, взял на себя управление военными делами. В Великобритании Джозеф Чемберлен и его сподвижник Сесил Родс, полновластный хозяин английской Южной Африки и огромных примыкающих к ней территорий (так называемой Родезии), формируют в общественном мнении представление об английских владениях в Африке от мыса Игольный до Каира. В деле был замешан меркантильный интерес: английские финансовые компании, созданные для эксплуатации трансваальского золота, стремились избавиться от арендной платы, которую приходилось выплачивать Южно-Африканской Республике.
Кабинет в Лондоне объявил, что их цивилизационный долг — противостоять тирании буров, угнетающих местных туземцев — зулусов и готтентотов. Среди иностранных эмигрантов (уитлендеров), живущих в Трансваале, стали разжигать возмущение режимом президента Поля Крюгера, прозванного Дядюшка Поль, смелого и упрямого крестьянина. Он принял решение присоединиться к свободной Оранжевой Республике.
В середине 1899 года переговоры между Трансваалем и Англией были прерваны. 11 октября Англия объявила войну двум южноафриканским государствам. Англичане маршировали по улицам, распевая во все горло «Правь, Британия!» и потрясая Юнион-Джеком[74]. Все были убеждены, что штурм Претории — это детские игрушки, и оставались глухи к словам некоторых пессимистов, утверждавших, что буры, хотя в их вооруженных силах всего шестьдесят тысяч солдат, отважны и хорошо тренированы, и что это только начало несправедливой войны…
Удастся ли англичанам вырвать этот, как они сами его называли, «гнилой зуб империи»? В любом случае научно-технический прогресс вдохновил одного американского дантиста на идею укреплять больные зубы, вгоняя в корень металлические штырьки и заливая вокруг цементом. За несколько минут зуб с дуплом преображался в монолит, стойкий к внешним воздействиям.
Но в каком бы состоянии ни находилась зубная эмаль жителей Земли, по мнению профессора астрономии Венского и Пражского университетов Рудольфа Фальба, им предстояло вскорости стать космической пылью. 13 ноября 1899 года между двумя и пятью часами дня комета Якобини должна была столкнуться с нашей планетой. Выброс тепла в результате этого удара должен был быть такой, что обоим небесным телам предстояло исчезнуть.
Но комета пощадила нашу старую добрую Землю, где возродился из пепла огромный диплодок[75], восстановленный благодаря исследованиям Музея естественной истории Карнеги.
В этом году родилось множество замечательных людей, среди которых американский танцор и певец Фред Астер, французские композиторы Жорж Орик и Франсис Пуленк. Американский пианист, композитор и руководитель оркестра Дюк Эллингтон. Американские актеры и актрисы Хамфри Богарт, Джеймс Кэгни, Глория Свенсон. Французские актеры Марсель Далио и Шарль Буайе. Аргентинский писатель Хорхе Луи Борхес. Бельгийский писатель и поэт Морис Карем. Французский художник и поэт бельгийского происхождения Анри Мишо. Писатель, поэт и литературный критик русского происхождения Владимир Набоков. Французский писатель-сюрреалист Бенжамен Пере. Английский писатель Невил Шют, живший в Австралии. Французский поэт Франсис Понж, писатель-сюрреалист Роже Витрак, писатель Луи Гийу. Британский драматург Ноэль Коуард. Американский писатель Эрнест Хемингуэй. Деятель французского Сопротивления Жан Мулен, убитый фашистами в 1943 году. Американский фотограф венгерского происхождения Артур Феллиг, прозванный Уиджи. Французский фотограф, художник и скульптор Дьюла Халас (Брассай), тоже по происхождению венгр. Самый знаменитый американский гангстер Аль Капоне, прозванный Крестным отцом, родом из Италии… И англо-американский режиссер Альфред Хичкок!
Родись он чуть пораньше, сумел бы в детстве насладиться первыми фильмами Жоржа Мельеса, братьев Люмьер и Шарля Пате.
Среди лент, выпущенных в 1899 году, можно отметить «Дело Дрейфуса» и «Спиритический сеанс» Жоржа Мельеса, «Последний день Помпеи» Роберта Уильяма Поля, «Скандал над чашкой чая» Джорджа Альберта Смита, «Злодеяния телячьей головы» Фернана Зекка, а также множество документальных фильмов. Кинематограф постепенно становился еще одним видом искусства, седьмым по счету.
Никакого сомнения, что будущий сэр Альфред в эти годы снял бы какой-нибудь концептуальный саспенс и назвал его «Последние дни телячьей головы над чашкой чая. Спиритическое дело», а вдохновляющим мотивом этого фильма стало бы обидное несовпадение конца века и конца света.