Полночь в Часовом тупике Изнер Клод

Глава четырнадцатая

Рауль Перо снял крышки со своих коробок безо всякого энтузиазма. Набухшее дождем небо нависало над набережной Вольтера. Он был первым открытым букинистом и, может быть, сегодня рисковал остаться в единственном числе. Он выложил в ряд содержимое зеленого мешка, который тащил с улицы Невер, где делил со своей черепахой Камиллой комнатку в мансарде и кое-какую утлую мебелишку. Накануне он купил трактаты по философии: труды Эразма, Спинозы и Декарта. Рауль Перо сделал вид, что погружен в чтение «Проповедей» Боссюэ, чтобы прошествовал мимо исландец в монокле и бесформенной шляпе, который целыми днями напролет ходил по улицам и просил подписать петицию о независимости его страны.

Помимо клиентов, которых не было в поле зрения, Рауль Перо надеялся повидать некую барышню с зелеными глазами. Она прогуливалась с белой кошечкой на плече и иногда останавливалась возле его лотка, чтобы поговорить с ним о его коллекции кофейников. Он хорошо изучил эту тему и теперь блистал знаниями, демонстрируя кофеварку, изобретенную в 1802 году Франсуа-Антуаном Декруазилем, и кофейник из фарфора, созданный химиком Антуаном Каде-де-Во.

— О! Лишь бы это сочеталось с интерьером! — каждый раз восклицала она.

Пока он размышлял, как бы ее охмурить, омнибус Клиши — Одеон, который тянули три флегматичные серые в яблоках клячи, на углу улицы Бак изрыгнул пассажира. Рауль узнал Виктора Легри лишь тогда, когда тот перешел улицу.

— Какой приятный сюрприз! Не представляете, какой скучный денек нынче выдался, — приветствовал его Рауль Перо.

— Сейчас мне нужен не букинист и не поэт, который публикует свои стихи под псевдонимом Изис, а бывший комиссар XIV округа, — объявил Виктор, у которого сразу потеплело на сердце, едва он заметил нескладную, небрежно одетую фигуру со здоровенными ступнями и усами а-ля Верцингеторикс[54]. С этим человеком он дружил уже девять лет.

— Вы не упомянули мои предыдущие места работы: VI округ, а потом Ла Шапель. Но все это было давно, я отказался от общения с нарушителями общественного спокойствия.

— Вы тем не менее окажете мне огромную услугу, если в течение нескольких часов вновь свяжетесь с этой профессией.

Он рассказал ему про расследование, в которое они с Жозефом впутались по собственной воле, и объяснил, что ему надо от Рауля Перо. Тот читал в газетах об этой истории, и его, как и многих, заинтриговали предметы, разложенные вокруг трупов. Но когда он узнал, что его друг занимается этими преступлениями, он скорчил гримасу.

— Ясно, вы обожаете трудности. Чур-чура, я больше не играю. В прошлом году вы чуть не скомпрометировали мой дебют на новом поприще, втянув меня в опасное расследование. Если Огюстен Вальми узнает, что я связался с вами, пощады не жди!

Виктор стоял на своем:

— Всего-то одно утро потратите на эти дела, и потом обещаю исчезнуть бесследно.

Рауль Перо некоторое время отнекивался, но потом согласился помочь. Без сожаления он собрал свой лоток, на который все равно никто не обращал внимания.

— Вы очень упрямы, Виктор, и вы к тому же правы. Я тут вспомнил, что Антенор Бюшроль, один из моих бывших подчиненных, был назначен секретарем комиссара на площади Этуаль.

Антенор Бюшроль был ростом около двух метров. Даже если на это не обратить внимание, он все равно выделялся бы из толпы огненно-рыжей шевелюрой. Он стеснялся своей яркой внешности и потому сутулился, сгибаясь почти пополам, а волосы прятал под шляпу. И все равно несколько непокорных прядей выбивались на волю.

Удостоверившись, что комиссар за ним не шпионит, он набросился на кучу папок, сложенных в глубине его тесного кабинета. С торжествующим возгласом он извлек папку, датированную 1895 годом.

— Я нашел, мсье Перо! Вот оно: 10 апреля вечером, в пять часов десять минут, малыш пяти лет выпал из транспортного средства омнибусной компании, линия AQ, и разбился насмерть. Карета только остановилась на Елисейских полях на уровне улицы Пьер-Шаррон, тронулась, и тут произошел несчастный случай.

— А как звали жертву?

— Флорестан Ноле, он жил на улице Пон-Нёф, 18. Кажется, внезапная остановка омнибуса, произошедшая оттого, что кучер был в состоянии алкогольного опьянения, послужила причиной падения мальчика на тротуар: он сидел, наполовину высунувшись из окна.

— Позвольте, я перепишу список пассажиров? — спросил Виктор, который читал текст протокола, заглядывая через его плечо.

Он записал в блокнот: Беноде Франсуа, Ватан Юбер, Доманси Робер, Фрепийон Берта, Крайоле Надя, Трувиль Эзеб, Вернь Жан, Самюэль Жак, Таллар Шарль, Мопраль Дениз, Дурути Лина, Натье Нисефор, Тирсон Одиль, Корсини Эдмон.

— А личность кучера установили?

— Барнав Луи.

— И что говорят свидетели?

— Что малыш весь извертелся, чуть ли не сальто крутил, а тот человек, что за ним присматривал — тут не указывается, кто, — должен был бы вмешаться, но ничего бы в общем не случилось, если бы кучер внезапно не стеганул лошадей. У мадам Тирсон Одиль от неожиданности даже произошел непрекращающийся приступ икоты.

Кафе «Взад-вперед» было переполнено, и Жозеф то и дело отгонял клиентов, которые хотели забрать стул, предназначавшийся для его зятя.

— Он мне нужен, на нем висит мое пальто! — восклицал он, вырывая стул из рук какого-то хлыща с закрученными кверху усами.

— Ты, болонка, слушай, тут есть вешалки!

— Бойтесь болонок, у них острые зубы! О! Кого мы видим, Виктор, а еще попозже нельзя было прийти? Садитесь скорее на этот стул, а то мсье у нас его хочет украсть!

Хлыщ окинул их презрительным взглядом и удалился, выпятив грудь.

Когда Жозеф довершил расшифровку каракулей в блокноте Виктора, он заметил:

— Ну конечно, имеется в виду не Трувиль, а Турвиль. Признаю, вы были абсолютно правы: между тремя убитыми существует связь, поэтому-то они и находились вместе в омнибусе линии AQ.

— Можно предположить, что они возвращались с бегов в Лоншане. Что касается Шарля Таллара, мне рассказал об этой его слабости Вилфред Фронваль. Кларисса Лостанж тоже упоминала о таком увлечении своего брата Эзеба.

— А Робер Доманси? Ну да, бумажка, которую дал Огюстен Вальми.

— Вот именно. «Оплатить услуги “советчика” за октябрьский выигрыш в Лоншане. РДВ Бистро на Холме». Основная тема этого непонятного ребуса постепенно вырисовывается. Три любителя скачек, судьба которых каким-то образом связана с извозчиком, помешанном на теме времени. Он потерял свою работу вследствие несчастного случая, повлекшего за собой смерть ребенка. Может быть, показания этих трех игроков и явились поводом их убить? Луи Барнав, если он и правда виновен, решил прирезать пассажиров омнибуса AQ, чтобы отомстить?

— А «советчик», возможно, так и не получил свой гонорар? И захотел восстановить справедливость… Наши главные задачи: найти этого типа и проверить бистро на Холме. Но еще более важно встретиться с родителями малыша, семьей Ноле, если они никуда не переехали. К моему большому сожалению, эту миссию предстоит выполнить вам, Виктор. Я сломя голову лечу домой, меня отпустил Кэндзи: я обещал сводить детей в Ботанический сад, мама тоже примет участие в мероприятии, радости нет границ. Черт! Мне внушают ужас галереи со всякими костями, камнями и экзотическими растениями с латинскими названиями. Терпеть не могу природу! Да здравствует город!

— Болонка! — уронил хлыщ, когда они проходили мимо.

Жозеф оскалил зубы.

Когда Виктор вошел в квартиру, он сразу с сожалением вспомнил о свежем ветре на улице Пон-Нёф. Жилище это было расположено на первом этаже османовского особняка и соседствовало с магазином рыболовных товаров, где покупателю предлагались удочки, спиннинги, пробковые поплавки, лески на деревянных дощечках, блесны и крючки высокого качества, рекомендуемые Германом Ноле.

Сухопарая гувернантка провела его в небольшую столовую в розовато-лиловых тонах, занавески были закрыты, хотя на дворе светило солнце. Друг напротив друга стояли два камина, на каждом было зеркало, которое венчали бронзовые часы. Они словно шпионили за незваным гостем, который, не решившись сесть на один из диванчиков с широкими подлокотниками, стоял посреди комнаты, и переговаривались с помощью морзянки:

— Кто этот проныра, тик-так.

— Да какой-то зануда, тик-так.

Виктор отважно решил не поддаваться запугиванию часов и тут заметил свое лицо, бесконечное число раз отраженное в трюмо. У него закружилась голова, словно он заглянул в бездну. Он поскорее забился в уголок, где стоял круглый столик, чтобы избежать столь активного размножения своего образа.

Стрелки медленно ползли по циферблатам: одиннадцать часов пять минут, одиннадцать часов семь минут… В одиннадцать часов тридцать две минуты гувернантка вошла в комнату, шаркая подметками плоских подошв по паркету.

— Мадам Ноле примет вас в гостиной для приемов, — объявила она.

Комната в конце коридора оказалась точной копией той, где Виктор томился ожиданием. Там тоже стояли два камина, двое бронзовых часов, окна были занавешены вышитым дамастом[55], вокруг круглого столика, накрытого бархатной скатертью, стояли кресла. На стенах, обитых фиолетовой тканью, висели фотографии всех членов семьи. Отец щеголял закрученными усами и пальто в полоску. Его достойная половина, солидная дама в шерстяном платье с бледным, помятым лицом, сверлила Виктора глубоко посаженными глазами, черными, как виноградины. Под портретами родителей их потомство тоже изучающе взирало на незнакомца. Девочка-переросток, худенькая и изнеженная, с двумя косичками, за ней другая, покороче и потолще, вся в кружавчиках и оборочках, явно любимица мамаши. Мальчик с неприветливым лицом, с серсо в руках и в неизбежном матросском костюмчике. Третья девочка, вся в лентах на английский манер, с презрительной улыбкой на губах; похоже, она дернулась в момент съемки и получилась немного размытой.

«Какая приятная обстановочка! — подумал Виктор. — Похоже, что они всей семьей возвращаются с похорон. Они воплощают в себе все, что я ненавижу: респектабельность, отсутствие чувства юмора, ощущение собственной важности и правильности выбранного пути, отсутствие фантазии, скуку».

Тут же нахлынули воспоминания о собственном отце. Сжав зубы, он глубоко вздохнул, отгоняя тень своего нерадостного, жестокого детства, полного ограничений и запретов, которое он старался изгнать из памяти, обернулся и застыл в недоумении перед овальной рамкой с черным крепом. Ребенок, глядящий с этой фотографии, был не похож на остальных. У него были довольно длинные волосы, светлые и кудрявые, как у девочки. На нем была вышитая жилетка и короткие штанишки. И он улыбался во весь рот. Виктор не мог оторваться от этого портрета, настолько тот был живым и естественным.

— Сейчас прямо заговорит, — пробормотал он.

— Так что вам, в конце концов, надо? — рявкнула мадам Ноле. — Из вашей визитки ясно, что вы книготорговец. Мы с моим супругом книг не читаем, у нас на это времени нет. Нашим детям для развития мозгов вполне достаточно школьных учебников.

— Простите, я повел себя невежливо, но я собирался представиться при встрече. Дело в том, что я у вас не в качестве книготорговца. Я помогаю в расследовании моему другу, он работает в префектуре полиции, был убит его брат, и в ходе следствия мы обнаружили, что этот молодой человек ехал в том же омнибусе, из которого выпал ваш сын четыре года назад.

— Четыре года и семь месяцев, да хранит Господь его душу, — уточнила мадам Ноле, перекрестившись. — Его звали Флорестан. Если бы он был жив, ему было бы девять лет, он был бы здесь, между нашей младшенькой, Жозефиной, и его старшим братом, Аженором. Вы как раз на него сейчас смотрели. Так какова цель вашего визита?

— Я хочу выяснить, есть ли связь между убийством брата моего друга и смертью вашего сына?

— Да это смешно! Это был несчастный случай, трагично, конечно, но не более чем несчастный случай. Флорестан был у нас тем, что в простонародье называют «белая ворона», он был наглый, вздорный, бил тарелки. Мы с мужем хотели поместить его в закрытое заведение. Он доставлял мне одни лишь неприятности. Тяжелые роды, тогда как все остальные… Ах, мои крошки! — вздохнула она, поворачиваясь к фотографиям своих отпрысков. — Он был очень плаксивым младенцем. От него было больше суеты, чем от колонии блох. Вечно носился, не слушался, выскальзывал из рук, как мыло. Ох, я так разволновалась, но я согласна с вами поговорить, присаживайтесь, так нам будет удобнее.

Виктор покорно опустился в кресло, его собеседница села напротив.

— Так что случилось на втором этаже омнибуса?

— Он валял дурака, как обычно! Залез на перила и опрокинулся, нас с его отцом это нисколько не удивило, мы предчувствовали, что он плохо кончит. Если бы он выжил, попал бы на эшафот, мне это цыганка по руке предсказала.

— Ну он же не один ехал, я полагаю?

— Конечно нет, с ним была отправлена его няня, которая должна была за ним следить. Представляете, в какие расходы он нас вводил! Если его брату и сестрам достаточно было одного наставника, то ему требовалась отдельная няня! У него их сменилось шесть, пока мы не наняли в январе 1894 года эту девицу. Уж не знаю почему, но она умудрилась понравиться Флорестану. Ну или знаю: она отпускала поводья и позволяла ему творить все, что он пожелает!

— Ее имя?

— Оно впечатано у меня вот здесь, — процедила мадам Ноле, сверля пальцем висок. — Лина Дурути.

— Лина Дурути — странное имя.

— Ну да, она баскского происхождения, какая-то Богом забытая дыра в Наварре или Беарне. Я колебалась, брать ли ее, она казалась слишком молодой и не обладала нужными умениями, до этого она была медицинской сестрой или санитаркой в Бисетре, больнице для отбросов общества. Она призналась нам, что ей надоело возиться с больными. Но, добавила она, среди них было много детишек, поэтому она решила, что могла бы повозиться с нашим. Мой муж проглотил ее доводы и не поморщился, смазливая мордашка ему пришлась по нраву, что вы хотите — мужчина, — произнесла она так, словно ставила неизлечимый диагноз.

— И что с ней стало?

— Само собой, мы ее уволили. А какую работу мы могли ей предложить? И потом, если бы не ее нерадивость, наш сын был бы жив. Когда я думаю о том, что она в тот день повезла его гулять в Ботанический сад и даже нас не предупредила! — она повернулась к блондинчику, с иронией глядящему на нее из черного крепа.

— Гадкий озорник, ты разбил сердце своей мамочки, очень мило с вашей стороны, мсье, вся семья подтвердит, смерть Флорестана принесла мне три морщины на лбу и прядь седых волос, а я ведь была в расцвете лет!

Виктор некоторое время безуспешно сражался с креслом, которое засасывало его, но потом, ценой невероятных усилий, высвободился, почувствовав при этом ощутимую боль. «Надо бы сходить к доктору Рейно, у меня начинается ревматизм».

— Мадам, простите, что я злоупотребил вашим гостеприимством, видимо, действительно, присутствие в одном омнибусе вашего сына и молодого человека, убитого в Часовом тупике, было всего лишь совпадением.

— Очевидно лишь одно — обоих с интервалом в четыре года постигла одна и та же участь. Ах! Мы так мало значим в этом мире! Простите, мне нужно пойти подменить мужа в магазине. Вы рыбу любите?

— Есть люблю, а так нет.

— Жаль, у нас самый прекрасный выбор блесен и сачков для рыбы во всем Париже.

Она удовлетворенно хихикнула, когда он поцеловал ей руку.

Как только Виктор вновь оказался на улице, он с наслаждением вдохнул парижский воздух, пахнущий пылью, вытащил из кармана блокнот и записал: Лина Дурути. Бисетр.

Неужели ему с Жозефом придется копошиться в мрачных архивах психиатрической больницы, чтобы найти в каком-нибудь журнале имя санитарки баскского происхождения? Он вышел на набережную Лувра.

Ощущение дежа вю заставило его притормозить у антикварного магазина, где в витрине был выставлен бюст Генриха IV. Пришла на ум песенка, которую он слышал в детстве:

Король-беарнец… Виктор выхватил блокнот и судорожно перелистал его в поисках списка пассажиров омнибуса. Вот, написано черным по белому. Дурути Лина, няня.

Потом он подумал: Шарлина, Лина, звучит похоже, не одна ли и та же эта женщина?

Попробовал разобраться в воспоминаниях.

«С какого времени Шарлина в театре? Этот несчастный случай произошол в апреле 1885 года. Жизнь за четыре года может сильно измениться. Нужно вернуться и расспросить пылкого любовника. У меня полно времени, я успею заехать в “Комеди-Франсез” и поговорить с Арно Шераком».

Благодаря пропуску, выписанному Огюстеном Вальми, Виктор легко прошел в здание «Комеди-Франсез», где ему сказали, что Арно Шерак сейчас или в гримерке, или в фойе. Он поднялся по громадной, величественной лестнице. Каждый этаж носил имя какого-нибудь прославленного в веках актера — Тальма, Рашель. Лестничные клетки были украшены бюстами знаменитых исполнителей, а галерея была посвящена жизни и творчеству драматургов: Бомарше, Альфреда де Мюссе, Жорж Санд. «Надо же, Скриб[56] при жизни пользовался бешеной популярностью, а беднягу Нерваля[57] публика освистывала», — подумал Виктор, заходя в главное фойе. Здесь напротив друг друга стояли два огромных камина. Вдоль стен были расставлены двенадцать бюстов, представляющих Мольера, Корнеля, Вольтера и других великих драматургов, а между ними на стенах висели двенадцать овальных гравюр по голубому камню на золотом фоне, представлявших знаменитые сцены из классического репертуара. Виктор осмотрел их, но не слишком задерживался, поскольку Арно Шерака в поле зрения не было. Вновь выйдя на лестницу, он попросил пробегающего мимо молодого человека показать ему, где фойе для артистов.

— Увы, мсье, вход в это фойе закрыт для непосвященных.

Пришлось спуститься, побродить внизу, заблудиться в лабиринте коридоров — лишь тогда удалось обнаружить комнатку, где Арно Шерак заканчивал накладывать грим перед представлением «Фру-Фру».

Актер сидел, погруженный в глубокую медитацию, глаза его были неподвижно устремлены в одну точку на его довольно объемистом животике. Он жалел, что он не женщина, не потому, что готов был расстаться со своей мужественностью, но лишь поскольку эти создания могли скрыть свою полноту с помощью корсета. Он сожалел о своем гурманстве, но извинял себя тем, что меренги и ромовые бабы служат отличным утешением от любовных неудач. Он приплюснул живот ладонью, пытаясь придать своему профилю необходимую утонченность, которая еще так недавно была ему вполне свойственна, и подумал, что ему будет ужасно жать узкий сценический костюм. Тихий шорох отвлек его от размышлений, он повернулся и, оказавшись нос к носу с Виктором, застыл с разинутым ртом.

— Извините мое вторжение. Я постучал, но вы не ответили.

— Это потому, что я повторял про себя свою роль.

— Мне крайне необходимо уточнить одну деталь, которая касается Шарлины Понти. Но если я вам мешаю, то могу прийти в другой раз.

Но упоминание этого имени задело чувствительную струнку в душе актера. Кроме того, Арно Шерак белой завистью завидовал стройности Виктора. Поэтому он ответил:

— Нет-нет, останьтесь, у меня еще полно времени. Так что же за вопрос вас донимает?

— Я хотел бы знать, играла ли она в театре четыре года назад.

— В 1885 году? Она тогда дебютировала. Играла субретку без речей в «Жиголетт» Тарбе и Декурселя во время нескольких чрезвычайно шикарных вечеров в «Амбигю-комик»[58]. Я тоже участвовал в этом спектакле. Когда я увидел эту кокетку, Амур пронзил меня своей стрелой. Но увы, она хотела соблазнить Робера Доманси, который тоже мелькал в этом театре. Он надеялся получить роль в «Радостях эскадрона».

— А до 95-го года она где работала?

— Вы слишком многого от меня хотите.

Арно Шерак посмотрел на свои туфли и, не поднимая головы, прошептал:

— То, что вы говорили мне давеча в саду Пале-Рояль, — это была правда?

— Напомните, пожалуйста, о чем речь.

— Что она испытывает ко мне какие-то чувства.

— Ну, я немного преувеличил…

— Рассказывали мне сказки, чтобы вытянуть нужную информацию, а? Ну полно, я не сержусь на вас, цель в конце концов оправдывает средства.

— Мне очень жаль…

— Нечего меня жалеть, такова уж моя доля. Женщина мне мельком улыбнулась, а я сразу решил, что она ко мне неравнодушна. Набитый дурак! Но у меня есть собственная гордость, Шарлине ее никак не отнять.

— Вы, кажется, на нее в обиде. Может, вы скрыли от меня что-то важное?

— Я вам солгал. Я подтвердил историю с ссорой в гримерке Робера Доманси. Но на самом деле, это сама Шарлина крепко огребла, поскольку скандалила и требовала денег.

— Минуточку, я утерял нить вашего рассказа. Кто осмелился поднять на нее руку?

— Я был в коридоре, когда услышал шум голосов, узнал ее голос и решил сыграть в благородного рыцаря. Она ссорилась с каким-то мужчиной. Я рванул дверь, какой-то человек вылетел из гримерки, толкнув меня, и убежал. Шарлина лежала на полу и истошно рыдала. На лбу у нее набухла шишка. Я ее успокоил и стал расспрашивать, что к чему. Она призналась про свои темные делишки с Робером, этот фат околдовал ее до такой степени, что она во всем ему подчинялась. Ну, я настолько был ею пленен, что поклялся держать язык за зубами. А напал на нее этот беспутный Рафаэль Субран, он довольно давно узнал об их махинациях и принялся их шантажировать. Если вы ищете убийцу, присмотритесь к нему, я подозреваю, что это он прикончил Доманси.

— А что за махинации?

— Они подделывали ведомости учреждений, в которых работали. Позвольте, мне уже пора одеваться для выхода на сцену.

Арно Шерак скрылся за ширмой с вышитыми журавлями.

— Каким это образом? — спросил Виктор. Он был слегка обеспокоен видом деталей туалета, падающих к его ногам из-за ширмы.

Не испытывает ли Арно Шерак таких же тайных пристрастий, как и Вилфред Фронваль?

— Каждый вечер служащие органов Государственного призрения, ответственные за так называемый «сбор с публичных увеселений», инспектируют выручку всех театров. Они просматривают ведомости, проверяют билетную кассу, фиксируют непроданные билеты и определяют сумму, которая должна пойти в качестве налога.

— Я этого не знал, — пробормотал Виктор, поднимая с пола одежду и набрасывая ее на стул.

— Налогоплательщики вообще обычно понятия не имеют о фокусах администрации, но налоги так или иначе нужно собирать, ведь так? В начале века этот процент взимали напрямую: зрители платили в отдельное окошко рядом с кассой десять сантимов с франка, нечто вроде ящика для сбора пожертвований. Я храню старинную афишу «Комеди-Франсез», где можно прочитать следующее:

Первые ложи, 6 франков 60 сантимов.

6 франков в пользу театра.

60 сантимов в пользу бедных.

Партер, 2 франка 20 сантимов.

Страницы: «« « ... 678910111213 » »»