Новая опричнина, или Модернизация по-русски Калашников Максим

10 июня 2009 года в Институте динамического консерватизма состоялась экспертная встреча ученых и практиков-инноваторов на тему «Реальные инновации и их имитации в России». Одним из самых интересных докладов на семинаре стало выступление Андрея Фурсова, директора Института русских исследований Московского гуманитарного университета. Известный историк-кризисолог убежден: гуманитарные технологии – ключ к инновационному развитию и к выходу страны из кризиса.

I

Уважаемые коллеги, хочу сказать несколько слов о гуманитарных технологиях, о том, что они собой представляют, об их роли. В качестве эпиграфа – реальная история.

В 30-е годы XVII столетия во время Тридцатилетней войны Франция столкнулась с серьезной проблемой – ситуационной необходимостью компенсировать недостаток военных сил и финансов. Сферой компенсации стала дипломатия. Но для побед в этой сфере нужно было некое новое сверхоружие. Его было поручено создать Декарту, который в то время работал над новым методом исследований, а следовательно рассуждений, аргументации и т. д. Ришелье «вышел» на Декарта через кружок интеллектуала-иезуита Мерсена и поставил некую задачу. Удовлетворяя свои страсть к творчеству и любопытство за государственный счет, Декарт писал свои «Рассуждения о методе». Помимо собственно философской сферы, разработанный Декартом метод приспособили к сфере дипломатии, к ведению переговоров (сравните советский спутник как побочный продукт создания «оружия массированного возмездия» – межконтинентальных баллистических ракет). В результате, приспособив метод аргументации Декарта в своей сфере, французские дипломаты в течение 15–20 лет разделывались с дипломатами других стран так, как конкистадоры под руководством Кортеса и Писарро – с армиями ацтеков и инков. Иными словами, Декарт создал мощное информационное оружие, гуманитарную технологию убойной силы.

Мы привыкли употреблять термин «технология» применительно к технической, в лучшем случае – естественно-научной сфере. На самом деле технология может быть социальной и гуманитарной, в смысле – относящейся к социальным, гуманитарным наукам. Наука об обществе (обществоведение в широком смысле) выполняет – так сложилось исторически – не только и даже не столько научную функцию (поиск истины), сколько функцию интеллектуального обеспечения господства господствующих групп, классов, их «культурной гегемонии» (А. Грамши), обеспечения общего рационального идейно-ценностного языка обслуживающих эти классы профессиональных групп. Недаром Мишель Фуко писал о «власти-знании» («le pouvoir-savoir») как некой единой целостности – властвующем знании, обеспечивающем и рационализирующем власть неких групп, а отец-основатель мир-системного анализа Иммануил Валлерстайн прямо отметил ненаучные (а еще точнее – вненаучные) функции науки об обществе и вообще научной культуры как феномена: научная культура стала кодом братства мировых накопителей капитала. Она служила прежде всего для оправдания как их собственной деятельности, так и дифференцированного вознаграждения, – именно это неравенство было источником их благ. Научная культура поощряла технические нововведения. Она узаконивала грубое уничтожение барьеров на пути экспансии эффективности производства. Она породила форму прогресса, которая якобы принесла пользу всем, – если не сразу, то по крайней мере со временем.

Однако научная культура представляла собой нечто большее, чем простая рационализация. Она была формой социализации различных элементов, выступавших в качестве кадров для всех необходимых капитализму институциональных структур. Как общий и единый язык кадров, но не трудящихся, она стала также средством классового сплочения высшей страты, ограничивая перспективы или степень бунтовщической деятельности со стороны той части кадров, которая могла бы поддаться этому соблазну. Более того, это был гибкий механизм воспроизводства указанных кадров. Научная культура поставила себя на службу концепции, известной сегодня как «меритократия», а раньше – как «la carriere ouverte aux talents».

Эта культура создала структуру, внутри которой индивидуальная мобильность была возможна, но так, чтобы не стать угрозой для иерархического распределения рабочей силы. Напротив, меритократия усилила иерархию. Наконец, меритократия как процесс (operation) и научная культура как идеология создали завесу, мешающую постижению реального функционирования исторического капитализма. Сверхакцент на рациональности научной деятельности был маской иррациональности бесконечного накопления.

Итак, современная (Modern) наука об обществе, будь то политическая экономия (экономика как дисциплина), социология, политическая наука и т. д. или их совокупность возникли как средство понимания некой реальности в определенных интересах определенных групп и, соответственно, навязывания этого понимания (в модифицированной форме) другим группам. То есть возникли как гуманитарная («информационная») технология, с помощью которой господствующие группы XIX–XX веков могли бы разделываться со всеми остальными так, как Кортес и Писарро – с индейцами.

Неудивительно, что социальные науки (они же – гуманитарные технологии власти) возникали прежде всего из практических нужд. Политэкономия – из необходимости анализа рынка; социология – из необходимости создания новых институтов, адекватных индустриальному производству и способных превратить «опасные классы» в «трудящиеся классы»; политическая наука – из необходимости объяснить и/ или поставить под контроль некие негативные процессы, начиная от социального распада Юга эпохи Реконструкции в США до фашизма и национал-социализма в Западной Европе.

Я уже не говорю об ориентализме, который Э. Саид охарактеризовал как средство интеллектуального контроля над Востоком посредством его ориентализации, т. е. представления восточной динамики как ориентальной статики, застоя, пассивности путем применения к Востоку западных мерок, ценностей и понятий. А ведь западная социальная наука отражает не только определенные классовые интересы, но и вполне определенную социальную реальность.

II

Западная наука об обществе с ее методами, понятийным аппаратом и «сеткой» дисциплин отражает такой тип общества, в котором четко обособлены – и это зафиксировано институционально – экономическая (рынок), социальная (гражданское общество) и политическая (политика, государство) сферы, в котором власть отделена от собственности, религия – от политики и т. д. Возникает вопрос: как с помощью такой науки – слепка с буржуазного общества, – с ее дисциплинами, методами и понятиями изучать небуржуазные, некапиталистические (докапиталистические, антикапиталистические – исторический коммунизм СССР) социумы? Социумы, где власть не отделилась от собственности, точнее, где есть некая целостность, которая, в отличие от Европы на буржуазной стадии ее развития и особенно при превращении европейской цивилизации в Запад как ядро мировой системы, так и не разделилась на власть и собственность. Социумы, в которых «рынок» интегрирован в традиционные структуры производства и обмена, а потому его развитие не требует выделения из них и превращения – в единстве борьбы и противоположностей с монополией – в капитализм. Социумы, где «религия» и «политика» – единое целое – список примеров можно продолжить. Ясно, что применение понятий и даже дисциплин, которые суть рациональные рефлексии по поводу буржуазного общества к обществам небуржуазным искажает реальность последних, превращает ее в негативный слепок западного общества. В научном плане это ведет к ложным схемам, а с точки зрения практики может привести и, как правило, приводит к катастрофическим последствиям.

Например, есть стандартное определение ислама как «недифференцированного единства религии и политики». Но если это единство недифференцированное, то откуда мы знаем, что там – религия и политика? Мы это «знаем», потому что как европейские люди наблюдаем некую субстанцию, которая в своей системе выполняет функции, в западном обществе выполняемые религией и политикой. И мы, ничтоже сумняшеся, называем эту субстанцию «недифференцированным единством религии и политики», совершая логическую, методологическую и содержательную ошибки одновременно. Чем же мы лучше испанцев и португальцев XVI века, называвших вождей африканских племен герцогами, графами и баронами? А ведь XVI век – это в плане обществоведения донаучная эпоха.

Аналогичным образом обстоит дело с наложением дисциплинарной и понятийной (класс, бюрократия, идеология) сеток западной науки на советское общество. В результате мы получаем бесперспективных и неспособных к реальному развитию «мутантов»: «политэкономия социализма», «социология советского общества», «политология советской элиты» и т. п. Все это конечно же вело к разрухе в головах, к понятийной катастрофе, к неспособности понять собственное общество.

В середине 1980-х годов западные политологи писали о нескольких (шести-восьми) чертах, характеризующих «современное демократическое общество», и отмечали, что СССР не хватает двух-трех. Горбачев по совету своей интеллектуальной обслуги, всех этих «советников вождей», певших с чужого (забугорного) голоса (кто от глупости и недоразвитости, кто из алчности и русофобии), как раз и попытался добавить эти две-три «характеристики» – «права человека», «демократия», «рыночные реформы». Результат налицо: определенные гуманитарные технологии были внедрены, превратились в политические, информационные и финансово-экономические и сделали свое дело – хаотизировали и развалили СССР в интересах «неогорыныча», т. е. части номенклатуры, криминалитета и западного капитала.

Несколько лет назад Стивен Манн, высокопоставленный американский дипломат, специалист по конфликтам в Евразии, откровенно признал, что главными средствами реализации Америкой программы организованного хаоса в Восточной Европе были «рыночные реформы» и «политическая демократия». Идеи, концепции которых были предварительно внедрены в сознание верхушки, – это и есть использование гуманитарной технологии для ослабления/ уничтожения противника в борьбе за власть, информацию и ресурсы. Неслучайно Маркс, вступая в борьбу с системой, разрабатывал общественную науку, альтернативную конвенциональной (подзаголовок «Капитала» – «Критика политической экономики»).

Также неслучайно, что и большевики, и национал-социалисты, вступая в борьбу на мировой арене с англосаксами, предложили свои формы рационального знания и их организации. У большевиков это были диамат/истмат, у нацистов – научные исследования института Аненербе. Я говорю не о результатах, не о политической идеологии, а о задумке: если ты хочешь бороться на мировой арене за власть, информацию и ресурсы, ты должен создавать тот тип знаний, который выражает твои интересы и объективно является твоей гуманитарной технологией для борьбы на мировой арене.

Карл Поланьи – автор одной из главных книг ХХ века «Великое изменение» – верно охарактеризовал лидеров Германии 1930-х годов, отметив наличие у них зловещего интеллектуального превосходства над их противниками. Они были людьми ХХ века, в отличие от их оппонентов. То же самое можно сказать и о большевиках.

Сегодня многие смеются над диаматом и истматом, радуются их кризису и крушению, забывая при этом о глубочайшем кризисе западной науки об обществе, о кризисе, который пытаются спрятать (особенно у нас) так же, как пытались спрятать кризис доллара.

Если мы хотим понять свой социум, его место в мире, нам нужна наука, методологически и понятийно адекватная нашему социуму, а не вталкивающая его в прокрустово ложе западных схем. Аналогичным образом нужны «свои» обществоведения, а точнее – социальные системологии для каждой крупной исторической системы. Последних не так много – шесть-семь, в зависимости от угла зрения. Для каждой системы должен быть свой понятийный аппарат, свой набор дисциплин, свой язык. Так, например, социология и политическая наука могут быть лишь элементами науки о буржуазном обществе (буржуазоведение, буржуалогия), которая, в свою очередь, не может быть ничем иным, как элементом оксидентализма – науки о Западе. Показательно, что Запад создал ориентализм – науку, точнее форму власти-знания о Востоке, но не создал таковой о самом себе; наша задача создать такую науку, основой которой будет холодный и спокойный – sine iro e studio – критический анализ западного социума, его успехов, неудач, уязвимых мест и начинающейся трансформации в постзападное (и уже постхристианское, со сломанным «библейским проектом») общество.

Кто-то скажет: слишком много научных языков, где же универсализм? Отвечаю. Во-первых, кто сказал, что нынешний (просвещенческий) «универсализм» реален, не является симулякром? Полагаю: то, что уже два столетия выдается за универсализм, по сути является англосаксонским уникализмом, возведенным по принципу «нового платья короля» в ранг универсализма и навязываемым в качестве такового всем остальным. Универсализм не может быть монологом-диктатом, meum и verum одной цивилизации.

Он может быть только диалогом; реальный – диалогический – универсализм еще только предстоит создать.

Во-вторых, кто сказал, что все многоцветие исторической цивилизационной реальности можно выразить на одном языке? «Мир слишком богат, чтобы быть выраженным на одном-единственном языке, – писал нобелевский лауреат Илья Пригожин. – Мы должны использовать ряд описаний, несводимых друг к другу (подч. мной. – А. Ф.), хотя и связанных между собой тем, что технически именуется трансформациями».

Именно работами над такими трансформациями на основе предварительного создания «системного языка» – понятийного аппарата и дисциплины, сконструированных для анализа данной системы, – можно превратить гуманитарную технологию «обществоведение» в реальную науку о (том или ином) обществе.

Итак, нам нужны принципиально новые науки о России, Западе и других социальных системах и научная дисциплина-«трансформатор», «универсализующая» – насколько это возможно – эти науки. Необходимо создать реальную социальную науку и использовать ее в качестве оружия в борьбе с чужими гуманитарными технологиями. В ближайшие десятилетия такое оружие нам понадобится, поскольку, на мой взгляд, именно гуманитарные технологии станут главными в психоисторических войнах XXI века за посткапиталистическое будущее.

III

Сегодня заканчивается не только эпоха Просвещения. Разгорается глобальный смутокризис – «кризис-матрешка»: вместе с эпохой Просвещения уходят Модерн, капитализм, Библейский проект, который был средством управления большими массами в течение двух тысяч лет. Похоже, сжимается Lebensraum белой расы. Демографически Запад вырастил на своей периферии такую массу населения, которую в свое время Рим вырастил на своей – со всеми вытекающими последствиями. Я уже не говорю о «периферийном анклаве» на самом Западе. Уже сейчас исследователи предсказывают новый тур религиозных, но на этот раз не протестантско-католических, а мусульманско-христианских войн в самой Европе.

Далее. Заканчивается эпоха, которая началась неолитической революцией и символом которой являются (по крайней мере, для меня) Пирамиды и особенно Сфинкс.

С 1970-х годов мы постепенно, но с ускорением, словно по принципу festina lente вползаем в кризис, которому аналогов в истории не было. XXI век – век великого перелома, «вывихнутый» век. Шанс пройти это узкое горлышко имеет только тот, кто выкует новое знание – двуручный меч социальной науки и гуманитарной технологии и научится виртуозно владеть им, что, в свою очередь, требует создания принципиально нового организационного оружия – новых структур рационального знания, принципиально новых исследовательских и образовательных институтов.

В конце августа 2009 года в Институте динамического консерватизма прошел круглый стол «Будущее Российской Федерации в условиях мирового кризиса: прогнозы и сценарии».

Обмен мнениями получился крайне откровенным и нетривиальным. Дискуссия шла вокруг двух вопросов: во-первых, что мы наблюдаем сейчас – «дно» глобального кризиса или всего лишь затишье перед новым ударом бури? Во-вторых, что может произойти в Российской Федерации в ближайшее будущее?

Увы, пока события идут по сценарию «Горбачев-2»…

Как заявил глава ИДК Виталий Аверьянов, практически все приглашенные эксперты не чужды прогностике.

– Для нас важно, что в такой непростой исторической ситуации, в которой находятся и весь мир, и наша страна, мы можем сложить наши интеллектуальные усилия и попробовать нарисовать объемную картину будущего. Многие из либеральных экономистов любят приводить цитату (правда, не ссылаясь на ее автора): «Научный прогноз отличается от гадания на кофейной гуще тем, что последнее иногда сбывается». Это сказал основоположник советского экономического прогнозирования академик Александр Анчишкин.

Это так – если «продавливается» лишь один вариант будущего, продавливается и утверждается какой-то один сценарий. Но совершено не так, если рассматриваются некоторые «поля возможностей», когда мы получаем некую сетку из нескольких смоделированных вариантов будущего, куда улавливаем реальность и откуда она не может выскользнуть. Тогда мы обретаем возможность воздействовать на будущее.

Поэтому считаю, что прогнозирование далеко от кликушества, хотя оно связано с архетипами пророчества. Люди, которые разбираются в религиозных традициях, знают, что пророки – это не те, кто просто знал будущее, угадывал что-то или кому что-то ниспосылалось. Нет, то были люди, которые очень интенсивно и долго думали в одном направлении и за это им приходило озарение. То есть в этом смысле, пророки близки к прогнозистам в научном смысле слова, это близкие парадигмы.

Итак, тема у нас двусоставная. С одной стороны – нас интересует ход самого кризиса. Как он будет развиваться? А с другой стороны – каковы последствия кризиса? Очевидно, что последствия – тема более широкая, не только экономическая, но и политическая, и социальная, и культурная. Поэтому все свободны говорить, так как считаете нужным, те аспекты затрагивать, которые считаете важными. Если разговор зайдет об экономике, то хотелось бы, чтобы вы акцентировали внимание на ряде вопросов. Например, имеет ли смысл в ходе самого кризиса инвестировать в инновации, можно ли открывать новые производства и нужно ли государству внедрять новые технологии? Или же, как считают некоторые, надо подождать, пока кризис стихнет, потом уже заниматься строительством нового. А для тех, кто будет говорить о политике, просьба: попробуйте ответить на вопрос – какие институты нашего общества могли бы стать ведущими в плане построения модели выхода из кризиса и дальнейшего развития? Это только лишь государственная машина или это научно-экспертное сообщество в значительной степени? Или это, может быть, церковь? Может быть, это политические партии, может быть, это бизнес? А может быть, это какие-то институты, которые вообще еще не созданы, которые еще придется создать, для того, чтобы решить эту задачу? Вот такой круг вопросов нам представляется важным. Каждый волен интерпретировать и комбинировать проблематику по-своему…

У нас – два кризиса

По мнению писателя и футуролога Максима Калашникова, нынешние словеса о «конце мирового кризиса» – всего лишь сеансы психотерапии, шаманские заклинания. То, что мы наблюдаем сегодня, – не пресловутое «дно» падения, а только плато, «площадка» с небольшим подъемом, на краю коей – новый обрыв. Кризис не кончился, потому что мы имеем дело не с экономическим кризисом, а кризисом перехода – от умирающего капитализма к чему-то новому. А это – очень больно и достаточно долго. Кризис наверняка продолжится.

На чем произойдет срыв в новый виток кризиса? Есть несколько возможных «точек», потенциальных «эпицентров» взрыва ситуации. Может быть, это дефолт штата Калифорния (с сопутствующей паникой на рынке штатных заимствований), может быть – неприятности с выплатами федерального долга Соединенных Штатов, может быть – отмена торговли нефтяными фьючерсами. А может – «лопание китайского чуда». Но это не суть важно. Очевидно, что главные причины кризиса остались, а именно: громадные объемы обязательств, «висящих» на экономике США (от 50 до 70 трлн долларов), неподъемный государственный долг Америки, непомерный объем «свеженапечатанных» долларов, которых нечем, по сути, «связать». И есть огромная проблема «плохих», «ядовитых» долгов в глобальной финансовой системе.

(Мнения о том, что КНР потерпит катастрофический для всей мировой экономики крах, придерживается такой экономический прогнозист, как Михаил Хазин. Причина, по его мнению – в том, что КНР так и не смогла развить свой внутренний рынок на замену рынку США и Европы.)

Неизбежная новая волна глобокризиса ударит по Российской Федерации всей своей силой. РФ сегодня – самое слабое звено в системе мирового капитализма, это не Советский Союз – автаркичная крепость. Она слишком сильно зависит от сырьевой конъюнктуры мирового рынка, да и вообще от западной экономики. РФ сейчас – как корабль, что лишился хода и стал бортом к волне. Острый кризис РФ неизбежен в связи с новым витком мирового кризиса.

Но что такое – кризис в РФ? Сейчас распространена глупая легенда о том, что все в Российской Федерации до осени 2008 года было хорошо, экономика бурно росла, но… Мирный труд советских (российских) людей прервался вероломным нападением кризиса с Запада. То бишь, коварные бусурманские капиталисты спровоцировали этот кризис, а мы, дескать, ни в чем не виноваты. На самом деле в РФ развиваются ДВА кризиса. Один – это действительно последствия глобального Смутокризиса (выражение уважаемого А. Фурсова), а второй – чисто домашний. Кризис Российской Федерации как системы. Глобальный кризис подтолкнул кризис внутрироссийский. Кризис РФ грянул бы в любом случае в 2010-е годы, даже если бы на Западе все оставалось спокойным и безмятежным.

Российский кризис – это букет кризисов. Можно назвать несколько важнейших составляющих. Прежде всего это кризис физического износа техносферы. Кризис огромного недоинвестирования капиталов в нее. Россия-91 подошла к эпохе глобального Смутокризиса невероятно изношенной. Вал техногенных инцидентов, аварий и катастроф обеспечен. Средний возраст оборудования в РФ – 21,5 лет по сравнению с 9,8 годами в СССР 1990 года или по сравнению с десятью годами в нынешнем развитом мире. Доля инвестиций в основные фонды в нем – 25–30 % ВВП, в РФ – всего 18 %. Мы – проворованная и до смерти заезженная страна.

Мы рискуем увидеть инфраструктурный упадок РФ, и даже новый подъем мировых цен на нефть, коли и случится, нас уже не выручит. (Топливно-энергетический комплекс также заезжен и нуждается в массированных инвестициях.) На фоне бурного строительства новой инфраструктуры в Бразилии, Индии и Китае Российская Федерация выглядит весьма бледно. Протяженность железных дорог сокращается, шоссейное строительство стагнирует, а нового жилья в 2008 году построили едва 70 % от того, что строили в советской РСФСР 1989 года.

За упадком техносферы следует кризис управленческий. В РФ построено совершенно недееспособное, коррупционное государство. В нем километр четырехрядной автострады стоит вчетверо больше, чем в Китае. Даже если учесть все неблагоприятные природно-климатические факторы (по А. Паршеву), все равно разрыв – недопустимый. Разгадка? Воруют. А если государство недееспособно и коррупционно, то никакого развития, никакой промышленной и структурной политики оно вести не сможет. Надо ли объяснять, насколько это гибельно для нас в условиях кризиса?

С коррупцией российского истеблишмента связан и кризис инноваций, кризис невозможности развития по инновационному пути. А ведь только в нем – наша надежда на национальное выживание. Только применение революционных (подрывных или закрывающих) инноваций позволит нам заново построить Россию с новой техносферой – эффективной, сберегающей ресурсы и средства. Техносферой, которую строить намного дешевле. (Хотя инновации нам понадобятся не только в технике и экономике!)

Однако инновации наталкиваются и на ожесточенное сопротивление коррумпированного истеблишмента, и на отсутствие спроса на них в примитивной сырьевой экономике. Таким образом, инновационный кризис – тоже «роза» из «букета».

Дальше нам грозят демографические и кадровые проблемы. В 2010-е годы РФ будет катастрофически не хватать ни рабочих рук в общем, ни квалифицированных специалистов, рабочих и инженеров в частности. Тех, кто мог бы хотя бы обращаться с техносферой уровня хотя бы 1980-х годов. Не нужно никому рассказывать о «качестве» выпускников нынешних вузов РФ.

Следующий кризис – энергетический. Нам говорили, что проект газопровода «Набукко» (газ в Европу из Средней Азии и Ирана в обход РФ и Украины) нерентабелен, что нет газа для его наполнения, что он никогда не воплотится – а Запад его намерен построить. Но это же значит, что в газовом балансе РФ будет пробита брешь как минимум в 30 млрд кубометров природного газа. Если же еще и Китай сможет перебросить «нитки» в Туркмению и станет брать ее газ, то брешь выйдет вдвое больше. Ибо РФ давно не обеспечивает себя «голубым топливом», восполняя дефицит газом из Туркмении и Узбекистана. Легко себе представить, как это подкосит российскую экономику. Добавьте к этому противоречие между электроэнергетикой и «Газпромом»: первая стремится нарастить потребление природного газа, второй – хочет его ограничить.

Все это говорит об одном: РФ вступает в некие «новые 1980-е». Помните: четверть века назад после правления Брежнева, который проблемы запустил, реальность предъявила счета к оплате. Вы влетели в кризис: либо решайте проблемы, либо вам – конец. 2000–2009 годы стали карикатурным подобием брежневского периода. (Все-таки при Брежневе страна развивалась, там не все проедалось, а разворовывалось в сотни раз меньше, чем теперь.) 2010-й и последующие годы станут именно таким «предъявлением счетов».

Российскую Федерацию ждет жестокий социально-экономический, а затем и политический кризис. Он вполне сравним с тем, который трепал СССР при Горбачеве, а в чем-то – даже окажется тяжелее. Еще в апреле 2005 года тогдашний заместитель главы Администрации Президента РФ Дмитрий Медведев выступил со статьей об угрозе развала РФ, заявив о том, что распад ее окажется намного кровавей и катастрофичнее, нежели дезинтеграция СССР. И вот обозначенная тогда проблема встала перед нами во весь рост.

При этом многие явления в жизни теперешней РФ до боли напоминают горбачевщину.

Поэтому главнейшая задача для всех в РФ – предотвращение ее катастрофического распада. Кто это должен делать? «Все, способные носить оружие». Какие-то части государственного аппарата, какие-то силы в церкви – да, нельзя никого отталкивать. Но еще важнее сегодня инициировать процесс некоего объединения снизу, на соборно-ополченческих началах (вариант русского гражданского общества). Грубо говоря, нужно приготовиться к моменту, когда здоровым силам придется помогать вменяемым людям во власти: ибо на разложенный государственный аппарат надежды практически нет.

Необходима и полная смена социально-экономического курса. Ведь уже очевидно, что неолиберальный эксперимент, начатый в РФ в 1992 году, продолжающийся поныне, полностью провалился. В экономике, судя по всему, придется применять эмиссионный (но при этом неинфляционный) механизм финансирования, делая при этом, как предлагает Юрий Крупнов, пятилетки развития. Смысл: «отвязаться» от гибнущего ядра капитализма, начать самостоятельное «плавание». Придется вводить настоящую диктатуру развития. Фактически придется не только пересобирать страну, но и строить совершенно новую социально-экономическую политику.

Задача – сверхсложная. Сложнее, чем решал Сталин в тридцатые. Но без ее решения жить РФ осталось недолго…

Другой функционал…

Как считает директор Института проблем глобализации (ИПРОГ), д-р экон. наук Михаил Делягин привычный нам мировой порядок уже в близком будущем подвергнется огромным изменениям, причем крайне жестким и хаотичным.

– Несомненно, перед мировыми центрами силы будут стоять тяжелые задачи, которые отвлекут их внимание. Соответственно, у России, как участника глобальной конкуренции, появятся некоторые возможности, увеличится пространство для маневра – в сравнении и с нынешним временем, и тем более с 90-ми годами.

Но, с другой стороны, внутренняя логика развития России гарантирует нам тяжелые перспективы. В условиях экономической депрессии единственный способ даже не развития, а простого выживания – замена сжимающегося коммерческого спроса государственным спросом. Но, когда вы увеличиваете последний, нужно контролировать деньги государства. К сожалению, в нынешней РФ это невозможно, так как контроль за государственными деньгами объективно подрывает возможности коррупции. То есть, с моей точки зрения, подрывает благосостояние правящего класса и сами основы государственного строя, воссозданного в 2000-е годы. Поэтому контроля не будет, а выделяемые государством деньги начнут поступать на валютный рынок и размывать международные резервы РФ. Так, как мы это видели осенью 2008-го. Этой осенью и зимой ситуация повторится, хотя и в меньших масштабах.

Дальше все зависит от цен на нефть и от интенсивности дружбы между нашими бюрократическими кланами. При неблагоприятном развитии событий все кончится уже в конце 2010 года. При благоприятном – цикл провернется еще один раз.

Цикл довольно примитивен: государство дает деньги для поддержки экономики, они вместо нее идут на валютный рынок, международные резервы РФ сокращаются, возникает паника. Ускоряется инфляция, государство психует, ослабляет рубль и больше не дает денег. Те средства, что были даны раньше, как-то доходят до реального сектора – и возникает та шаткая «стабилизация», которая напоминает теперешнюю. Лимитирующий фактор здесь один: международные резервы страны.

В ходе прошлой волны кризиса мы потеряли четверть триллиона долларов (считая 43 млрд долларов, неправомерно, вопреки одобренной методике, включенных в международные резервы по состоянию на начало февраля). Примерно 20–30 млрд потом отыграли. Дальше цикл может повториться. И когда международные резервы РФ окажутся полностью украденными (или растранжиренными – если вы хотите продемонстрировать идеологическую девственность), произойдет обвальная девальвация рубля и обрушение нашего общества в системный кризис.

Не склонен верить в самодеятельность масс, особенно учитывая состояние, в котором они находятся. В системном кризисе власть, скорее всего, захватят представители третьего эшелона и бизнеса, и государства. Вопрос заключается в том, будут ли они напуганы этим системным кризисом достаточно, чтобы стать ответственными. Поколение Брежнева было «контужено» 22 июня 1941 года, и вся их жизнь посвящалась воплощению принципа «Лишь бы не было войны». Системный кризис должен так же «контузить» новых правителей РФ, чтобы они всю оставшуюся жизнь боялись пренебрегать интересами общества. Но даже если они будут ответственными, хватит ли им компетентности? Это – тоже открытый вопрос, поскольку варваризация нашего общества идет стремительно, и отнюдь не только по линии системы образования.

Если же они окажутся достаточно ответственными и компетентными, то им не понадобится никаких выдающихся интеллектуальных способностей, ибо новой власти придется решать задачи простые и даже примитивные. Причем методами столь же простыми. Тогда они смогут проводить рациональную социально-экономическую политику, а в условиях дезорганизации мирового порядка – смогут построить нормальное общество. Смогут его нормально развивать. И со временем, с ростом благосостояния, вырастет нечто похожее на демократию, как в Южной Корее. Естественно, на наш манер.

Если этого не произойдет, то никакой России через 10 лет не станет, причем потерей территории, как в прошлые разы, дело не ограничится, – исчезнут наша российская цивилизация, наша российская культура как таковые. Произойдет то же, что с древними римлянами, когда их прямые потомки бродили в непонятном виде среди гигантских руин величественных сооружений и поперек дорог, еще недавно стягивавших воедино весь известный мир, – и даже не могли себе представить, для чего все это было нужно.

Правда, есть существенное отличие: если развалины Римской империи лежали среди некоей пустоты, то у нас есть сильные соседи-конкуренты, каковые быстренько заберут у нас все полезное. Начиная от пресной воды и кончая нефтью. Не вижу смысла рассуждать о дальних перспективах, поскольку перспективы – только ближние. Максимум – это четыре года, и то при самых благоприятных обстоятельствах. При неблагоприятных – года два, не более.

Перспективы сильно зависят от российского общества (или от того, что мы называем этим термином), потому что вопрос будет решаться в значительной степени стихийно и в режиме «инициативы со всех сторон». Вероятно, судьба России будет решаться, как обычно в смуту, в хаотичном и длительном столкновении очень слабых, сменяющих друг друга нечетко очерченных групп. В преддверии этого необходимо объединиться, чтобы иметь общий проект, общее понимание ситуации, – чтобы разумная группа оказалась как можно более сконцентрированной и эффективной.

Но российское государство, простите за выражение… Вот мы все время говорим, что наше государство неэффективно. Дорогие вы мои! Российское государство – самый эффективный управленческий организм, мне известный. Просто не нужно путать его функцию, цель, которую оно на самом деле преследует, с лапшой, которую оно попутно вешает на наивные уши. Нынешнее государство, насколько можно судить, – это инструмент по переводу биомассы, официально именуемой «российское население», в личные богатства чиновников, хранящиеся в фешенебельных странах. Когда мы говорим, что это устройство неэффективно, то ведем себя как овцы, которые между собой обсуждают «ужасную неэффективеность» скотобойни. Хотя любой, кто кушает котлетки, прекрасно знает, что бойня вполне эффективна.

Нынешнее государство работает хорошо: просто у него другой функционал.

Когда человек говорит о его неэффективности, это звучит примерно так же нелепо, как гипотетические разговоры евреев в 1942 году о неэффективности Освенцима.

Надеяться на это государство не имеет смысла. Дискуссии о том, хороший ли господин Медведев или нет, правильную вещь сказал товарищ Путин или не очень, – бесплодны. Просто потому, что, если кто-то из них попытается ввести контроль за государственными деньгами, его завтра не станет, и никто не вспомнит, как его звали. Есть правящий класс, достаточно толстый общественный слой, который не простит и не допустит такой измены своим интересам.

Поэтому вопрос стоит так: а насколько хватит нынешнего государства? И то не его – а международных резервов РФ. И ответ прост: ненадолго, так что нам надо готовиться изо всех сил. Времени, чтобы терять его, больше нет.

Великая несамостоятельность

По словам председателя правления ИДК, известного экономиста Андрея Кобякова, нужно отдавать себе полный отчет в том, что все пореформенные годы РФ существовала с сильно деградировавшей структурой экономики. Она попала в чрезмерную зависимость от мировой конъюнктуры. Именно поэтому, когда мы рассуждаем о чисто экономических возможностях России в ближайшем будущем, мы просто не можем миновать вопроса о том, что же происходит с мировой экономикой в целом…

– При имеющейся структуре производственных мощностей российская экономика вряд ли получит собственное оживление, – говорит А. Кобяков, имея в виду сырьевой характер РФ. – Самоподдерживающийся экономический рост пока в России невозможен. Для этого нет целого ряда важнейших как институтов (в лице, скажем, суверенной финансово-банковской системы), так и важнейших решений, способных изменить технологический характер этой экономики, повысив долю наукоемких отраслей и т. д. В любом случае это – вопрос далекой перспективы. Если эти вещи начнут осуществляться.

В ближайшее же время наше состояние останется производным от состояния мировой экономики. Поэтому хотелось бы разобраться: а что происходит с последней?

На днях мы беседовали с моим другом и соавтором Михаилом Хазиным. Я спросил его: «Как ты смотришь на появившийся в последнее время набор заявлений из Евросоюза, Японии, США и РФ о том, что мы достигли не просто плато, а даже роста?» Говорят: мол, на одну десятую процента снизилась безработица в Соединенных Штатах – с 9,5 до 9,4 %. Но при этом, что примечательно, и число рабочих мест сократилось тоже. Вот такие вот выкрутасы со статистикой наблюдаются. Очевидно, что просто перестали учитывать тех, кто прекратил поиски работы. Хазин ответил: «Мне кажется, что это – некая согласованная пиар-кампания». Попытка, как выразился Максим Калашников, применить шаманство, заклинания против кризиса.

Может, кто-то наивный действительно поверил в окончание кризиса. А нам важно понять саму природу кризиса. По моему мнению, мы имеем дело с «наложением» кризисов разного рода друг на друга. Это не один кризис, а сразу несколько. Не просто рецессия в рамках короткого цикла, условно говоря, пятилетнего. Вернее, в рамках трехдесятилетнего цикла. Если брать вторую половину ХХ и начало XXI века – то такова протяженность короткого цикла. Значит, перед нами – и ЭТОТ кризис в том числе. В этом смысле действительно можно предположить, что выход из рецессии нащупан. Но если принять в расчет, что мы находимся и в рамках волны Кузнеца, и в рамках волны Кондратьева (обе – в понижающейся фазе), то очевидно: любые подъемы, что здесь будут возникать (в рамках долгой понижающейся фазы), будут иметь короткий и очень невнятный характер. А после будет наступать новый спад.

По моим априорным представлениям, высказанным год назад, к 2010, а то и к 2011 году наступит некоторое затишье. А после него пойдет очередная, уже серьезная волна кризиса, которая станет окончательной для изменения мира в том виде, в котором мы его сейчас знаем. Здесь будут и проигравшие, и побежденные, и победители. Имеет смысл рассматривать многие вещи именно сквозь эту призму…

То, что происходит нынче, Андрей Кобяков считает пока еще «косметической зачисткой». Но долго ли удастся сохранять сложившуюся парадигму глобального финансового капитализма, отвязанного от каких-либо реальных стоимостей и т. д.? И что, собственно, придет ей на смену? Ведь существует (и об этом все боятся говорить) и латентный валютный кризис. Протекает он в странной манере. Мы увидели девальвацию рубля и целого ряда валют по отношению к доллару (в конце 2008 года), но при этом все понимают, что главной жертвой валютного кризиса должен стать именно… доллар. Вот что говорит Андрей Борисович:

– Поэтому мы имеем дело с несколькими кризисами разного рода. Это и структурный кризис, и кризис парадигмальный, и кризис прежней технологической модели развития. Пропустив V технологический уклад, Россия при отсутствии какой-либо внятной экономической политики получила «просадку» и вышла в другую когорту стран в мировой иерархии. Если мы упустим возможность модернизации на следующем, повышающейся фазе Кондратьевского цикла (по моим расчетам, она должна наступить в районе 2015 года), то РФ однозначно проваливается в некий «четвертый мир». А там – никаких перспектив не то что для развития, но и для существования той массы народа, который могла бы прокормить наша экономика. Тогда действительно все эти сценарии относительно того, что в России для обслуживания нефтегазового комплекса не нужно более тридцати миллионов населения, могут оказаться актуальными.

Согласен с Михаилом Делягиным в том, что нынешнее государство неэффективно и уповать на него весьма сложно. Но вот вопрос: а на что тогда мы можем уповать? Если обсуждать персональный состав правительства – это один вопрос. Если говорить о России вообще и роли государства в ней, то очевидно: без государства многие вещи в принципе невозможны. Многое без него мы не сдвинем с мертвой точки ни при каких обстоятельствах. Вопрос перевода нашей экономики в коридор инновационного развития – именно государственный. Ибо наш бизнес абсолютно невосприимчив к инновациям. Абсолютно! Не созданы никакие институты, которые могли бы этим заниматься. У нас идут одни разговоры о Банке развития, о каких-то конкурсных условиях предоставления этих кредитов… Этого просто нет даже в зачаточном виде. Ну, поговорили о технопарках и технополисах, приняли программу – и тут выясняется, что Минсвязи отказывается финансировать десять технополисов. В другом технополисе уходит генеральный инвестор. Ну что это, извините за выражение, за бардак такой в масштабах страны?

При этом нет представления о том, как, собственно, должен работать технополис. Сама их идея возникла в Японии. Но японцы перед этим ездили и изучали опыт как Кремниевой долины в США, так и академгородков в Советском Союзе. И только потом создали нечто свое. Но в РФ даже такой попытки понять (что нам нужно в структурном отношении, как этот механизм должен работать) не предприняли!

Считаю, что без серьезных организационных и институциональных усилий государства нам в принципе «не светит» никакого будущего.

Относительно мирового кризиса мое мнение таково: да, сейчас мы нащупали некое плато, но после него будет новое падение – и гораздо более серьезное. В конце концов, о том, что кризис прекратился, во времена Великой депрессии говорили и в 1930 году, и в 1931-м, и позже. Каждый раз тогда якобы начинал восстанавливаться фондовый рынок, но затем снова рушился. Если брать даже чисто финансовые показатели, то нет никаких оснований считать, что кризис преодолен. До тех пор, пока не «сгорела» эта безумная масса ничем не обеспеченных денег, кризис будет усиливаться. Наоборот, мы видим, как все эти деривативы сейчас монетизируются.

Поэтому кризис продолжится, а бенефициаром (извлекателем выгоды) из него окажется Китай. Он уже удачно пробросил через Назарбаева (а потом – и через РФ) идею глобальной валюты в виде специальных прав заимствования. А на самом деле – начал программу создания валютных свопов с целым рядом государств, в том числе и заокеанских (Аргентина, Бразилия и т. д.). (То есть КНР выстраивает новую систему бездолларовых расчетов не только со своим ближайшим окружением. – Прим. ред.) Китай превращается в полноценный международный платежно-расчетный центр, готовясь к перехвату мирового лидерства… Учитывая меняющуюся геополитическую конъюнктуру, мы кое в чем могли бы сыграть на опережение…

Слепота в «зоне катастроф»

Смысл выступления заместителя директора Института прикладной математики (ИПМ) РАН Георгия Малинецкого сводился к тому, что РФ ради обретения лучшей доли должна, если говорить образами из старого анекдота, хотя бы купить лотерейный билет. А не пассивно скользить по нисходящей траектории. Мы все еще находимся в так называемой точке бифуркации, откуда можно свалиться в пропасть, а можно – и взлет начать.

– Мы все еще – в этой точке, но пробудем в ней не дольше пяти лет, – предупредил Г. Малинецкий, предупреждая об опасности сваливания РФ в небытие. По его словам, ИПМ сейчас принимает участие в проекте президиума Академии наук под общим руководством академика Виктора Садовничего. Цель его – спрогнозировать мировую и российскую динамику, используя методы синергетики и нелинейной динамики.

Тема государства, по словам профессора Малинецкого – тема крайне болезненная. По сути, государства у нас нет. Вернее, есть нечто, что называется «государством», но таковым не является. Например, сегодня крайне актуальна проблема техногенных катастроф в сильно изношенной РФ. В стране – 50 тыс. опасных объектов, из них около пяти тысяч – крайне опасные, катастрофы на которых чреваты огромными жертвами и разрушениями. Со времен конференции 1994 года в Иокогаме известно, насколько выгоднее спрогнозировать и предотвратить катастрофы и аварии (всех видов, а не только техногенные), чем потом ликвидировать их последствия. Нужен замкнутый цикл: мониторинг, затем – прогноз, затем – моделирование нужных мер, затем – анализ того, что получилось.

Владимир Путин 3 декабря 2001 года сформулировал это как одну из двух главных задач, стоящих перед научным сообществом страны. Но с тех пор, по словам Г. Малинецкого, никто системно и на необходимом для этого уровне темой предупреждения катастроф в РФ не занимался. Более того, все на словах – за, но работа не начинается.

А катастрофы становятся все чаще.

– В течение последних пятнадцати лет мы говорим: чтобы техносфера не рванула, нам нужно иметь постоянный мониторинг хотя бы на всех особо опасных объектах, – говорит Георгий Малинецкий. – Все без толку…

У нас – парадоксальная ситуация. Наши риски – как у сверхдержавы, а ресурсы на ликвидацию последствий катастроф – как у слаборазвитой страны. Более того, в РФ произошла приватизация информации. Для того чтобы анализировать кризис, нужно иметь полноту информации. Но по российским законам ни один министр не может потребовать у другого министра предоставления ему полной информации по интересующему его вопросу.

Во всем, что касается прогнозирования и предупреждения катастроф, мы находимся в отчаянном положении. Нам сейчас приходится делать то, что надо было сделать еще пятнадцать лет назад. То, что предлагал наш институт…

В пример профессор Малинецкий привел очень дешевую и весьма эффективную аппаратуру, созданную в МГТУ им. Н. Э. Баумана, которую можно ставить на каждую турбину каждой электростанции. Прибор как бы «снимет кардиограмму» оборудования, точно определяя его состояние. Здесь можно точно уловить опасный момент и отключить агрегат, предотвратив катастрофу. Такая аппаратура должна стоять на всех турбинах в РФ. Но, увы – никто не торопится этого делать. А инфраструктура в Российской Федерации – действительно в крайне плохом состоянии.

Наука и власть, по словам Малинецкого, в РФ стали жить в разных мирах. Каналы обратной связи просто разрушены. И это – в условиях нарастания угрозы разрушения изношенной инфраструктуры страны.

Георгий Геннадиевич подтвердил худшие опасения многих экспертов, прогнозирующих полосу техногенных катастроф для Российской Федерации, считающих физический износ нашей техносферы одним из факторов острейшего российского кризиса. Не менее значимы кризис трудовой этики, чувства ответственности, моральных норм, а также деградация системы управления. Билет в будущее для России потребует сверхусилий.

Готовиться к «моменту ч»

Нынешняя элита РФ вольно или невольно, осознанно или бессознательно ведет курс на тотальное уничтожение страны. В этом убежден видный аналитик Александр Нагорный:

– Михаил Делягин сказал о четырех годах, но я думаю, что «пробег» гораздо меньше. Почему? Четыре основополагающих момента. Во-первых, и это важнейший элемент – фактор Северного Кавказа, который все больше лавинообразно выходит на поверхность при полном параличе руководства. Во-вторых, разрывной силой обладает фактор «СОХРАНЕНИЯ ФИНАНСОВОЙ МОДЕЛИ МОНЕТАРИЗМА», который доминирует в политическом дуумвирате нынешнего верховного руководства. В-третьих, существует и усиливается реальность «внешнего влияния» со стороны «западных партнеров» в условиях мирового кризиса. Наконец, в-четвертых, нарастает фактор управленческого паралича практически во всех элементах государственного механизма.

Что касается Кавказа и в целом сепаратизма, то здесь самым опасным являются расширяющиеся попытки провокационных внутренних сил и встроенной агентуры толкнуть РФ в ее нынешней форме на политические и конституционные реформы по типу горбачевских начинаний 1987 года. Нам твердят, что исходя из неких национальных интересов и «сохранения этноса» следует начать обсуждать и изменять нынешнюю структуру, в то время как вопрос стоит жестко и однозначно о смене нынешней либеральной модели и мобилизационном идеологическом рывке страны вперед. Если это не будет сделано, то деградация продолжится в нарастающем темпе и распад возможен во временных рамках от 6 месяцев до полутора лет. Одновременно нам говорят, что Москва не контролирует Северный Кавказ или что надо дифференциально посмотреть на каждую республику. Стоит только начать – и дальше мы повторим кульбит 1989–1991 годов. Надо осознавать, что пока там стоят военные силы, мы контролируем его в военно-стратегическом отношении, хотя и Кремль не полностью управляет им. Даже в высшем руководстве РФ идут разговоры о том, что Кавказ нужно отделять. Такие же разговоры идут среди русских псевдонационалистов. Или вот пример некоторых православных, стремящихся восстановить монархию. Разве они думают о том, что если православный царь в Москве, то почему не в Казани – хан?

Нужно дать себе отчет в том, что мы находимся накануне крутого поворота русской истории, как в 1917 и в 1991 годах. В 91-м мыслящая часть общества проворонила момент, когда ее «кинули»…

По мнению А. Нагорного, сейчас нужно подготовиться к моменту, когда власть будет падать. А падать она будет очень быстро.

– Наша задача – точно спрогнозировать этот момент и выработать платформу, действительно объединяющую те силы, которые могут в этот трагический момент консолидировать страну, – говорит А. Нагорный. – Согласен с ведущим: нам необходимо понять, в каких сегментах эти силы могут взять власть и буквально сдернуть страну с края пропасти. Или – поймать ее в падении. Есть определенные силы в армии, в политическом истеблишменте, в ВПК, отдельные люди в МВД. И есть, наконец, Русская православная церковь. Визит нового Патриарха в Украину показал, что у Церкви есть энергетика, есть идеология «Святой Руси», способная внести свой вклады в возрождение страны…

Обрисовывая задачи мыслящей части общества, Александр Нагорный указал на создание альтернативных идейных платформ. Например, когда в Чехословакии шло расшатывание советского влияния, там появлялись то «платформа 88-ми», то «платформа 15-ти». В них оказались уложены те идеи, которые сработали в тот момент, когда история подошла к поворотному пункту. И нужно сосредоточиться не на сценариях мировой экономики, не на судьбе доллара или технологическом развитии страны, а на том, «что делать России в “момент Ч”, который приближается».

Оружие патриотических интеллектуалов

Президент Института национальной стратегии Михаил Ремизов начал выступление со спорной и взрывоопасной темы Северного Кавказа.

Призвав не впадать в истерию (и назвав «ампутацию» СК лишь как один из возможных сценариев), он призвал к обсуждению проблемы. А ведь есть и вариант с превращением Северного Кавказа в российский протекторат, причем серьезных, системных аргументов против него не выдвинуто.

– Да, мы в любом случае обречены на то, чтобы решать проблемы Северного Кавказа, – говорит М. Ремизов. – Вне зависимости от того, является ли он частью нашей государственной территории или нет. Но если он остается частью РФ, то мы попадаем в ситуацию паралича строительства политической нации в России. Потому что мы в таком случае вынуждены считаться со спецификой северокавказской политической культуры и отдавать кавказцам часть культурной, политической и иной гегемонии в России. И это – действительно проблема. Уверен, что можно ее решить, сохранив Северный Кавказ в России. При этом не надо говорить о СК в целом. Нужно отдельно рассматривать Дагестан, Чечню и Ингушетию, черкесские регионы. Нужно изучать все это дифференцированно и не кликушествовать…

М. Ремизов считает порочной практику мазохизма. Нельзя не замечать процесса создания «трансрегиональной Чечни» как крыши для диаспор и «авторитетных» сообществ.

Затем докладчик перешел к основной теме:

– Я согласен с Максимом Калашниковым в том, что иногда вопрос о вариативности сценариев отступает на второй план. Иногда человеческая свобода состоит в том, чтобы либо сделать необходимое, либо погибнуть. Мы исторически оказываемся именно в такой ситуации. Либо сделаем необходимое, либо погибнем как государство, как цивилизация, как нация. Хотя, вполне возможно, здесь не стоит быть чрезмерными алармистами. Быть может, наша агония получится долгой.

Если говорить о зависимости РФ от внешней конъюнктуры, то опять же прав первый докладчик, который говорит о необходимости разделения проблем кризиса глобального и кризиса российского. Думаю, что российский кризис будет протекать более мягко, если глобальный кризис не перейдет в некие спазмы разрушения глобального финансового капитализма и будет более катастрофичным, если такие спазмы начнутся. Потому что в положении коренной ломки самые слабые управленчески и экономически системы, к которым относится РФ, наиболее уязвимы. Россия особенно уязвима, поскольку стоит на перекрестке самых разных интересов и контролирует те ресурсы, которые на взгляд многих мировых элит не соответствуют уровню ее экономического, социально-демографического, исторического, культурного и иного влияния. Не соответствуют ее статусу.

Если мы ставим вопрос так категорично – «сделать необходимое или погибнуть», то следует спросить также: кому делать это «необходимое»? Мы можем долго рассуждать на тему того, что должна сделать абстрактная Россия или абстрактное государство, но эти разговоры полезны лишь в случае, ели мы отрефлексируем проблему общественного субъекта.

По большому счету, нужно обсуждать то, что делать нам – патриотической части интеллектуального класса страны. И здесь стоит предостеречь друг друга от снятия всякой претензии к существующему государству. Нахожусь под большим впечатлением от метафоры Михаила Делягина относительно овец, Освенцима и эффективности. Интеллектуально обаятельно, но, по существу, является формой снятия всех претензий к существующему государству, формой индульгенции правящей бюрократии. Ибо если мы лишаем себя возможности предъявлять требования властям с точки зрения некоего нормативного функционала, который присущ государству как таковому – мы оказываемся в слабой позиции.

А этот функционал, помимо утилизации советского наследства, объективно включает в себя и поддержание правопорядка, и социализацию населения, и поддержание инфраструктуры. Как бы ни был плох «правящий класс», все это объективно необходимо для того, чтобы ему было, чем «править».

Тем более чтобы править самостоятельно. Пока российский правящий класс в полной мерей не стал частью общемирового. Существуют большие разногласия по поводу статуса «россиян» внутри мирового истеблишмента. И эти разногласия, возможно, являются главной причиной той «патриотической повестки» путинского правления, которую мы наблюдали в минувшие годы.

Я согласен, не стоит питать иллюзий по поводу природы нынешней властной системы, но тем важнее сохранять в наших руках, пусть иллюзорную, но инструментально полезную идею нормативного содержания государства. И уже на этой основе предъявлять наши счеты к действующей системе (хотя бы по принципу «исполняйте свою конституцию»). Поскольку это не снижает, а повышает уровень требовательности к ней.

У интеллигенции мало оружия. И одно из орудий в ее арсенале – это апелляция к общему благу, к нормативному содержанию публичных институтов. Не стоит выпускать его из рук…

Но это, по словам М. Ремизова, только пролог. Вопрос – что может сегодня делать патриотический интеллектуальный класс? У него есть работа даже тогда, когда государство не является функционально национальной силой. Во-первых, он может проектировать хотя бы на бумаге элементы нового общества. Новое общество вообще сначала проектируется именно в текстах. Ибо если посмотреть на историю модернизаций и формирования великих наций, это не только великие стройки типа «железнодорожного проекта» Витте, но проекты по созданию новой национальной историографии, высокой литературы. Ремизов отмечает, что последняя у нас есть – нужна лишь модель ее преподавания в школе. Здесь же – проекты по формированию новой армии и новой бюрократии. Все эти вещи могут родиться на бумаге прежде чем они появятся в реальности. Михаил Ремизов предлагает создание нескольких проектных центров под эгидой союзников в государственном аппарате и в патриархии. Они в силах обеспечить такую полезную работу.

Во-вторых, полезно вести проектную и научную дискуссию, которая позволит «операционализировать» наши политические и общественно-политические цели.

– Если мы начинаем подробно говорить о том, как мы видим модернизацию или неоиндустриальную революцию, национальное строительство и другое, то сразу же видим: есть множество проблем, никак не связанных со злонамеренностью власти, но связанных с концептуальной нерешенностью этих проблем, в том числе – в нашей собственной среде, – считает М. Ремизов. – Их и надо решать в нашем кругу, чтобы мы на выходе могли предъявить и власти, и обществу некий пакет операциональных требований, на которые можно ответить «да» или «нет». Если же мы сделаем это, то мы можем в какой-то момент получить «да».

Но лишь в том случае, если мы выполним третий пункт повестки: сформируем из интеллектуального класса некий протосубъект, создадим эффективное информационное и общественно-политическое лобби…

Пока, считает М. Ремизов, в интеллигенции есть только одно лобби, влияющее на власть и президента, – «либеральное» (именно в кавычках!). Лобби национального, консервативного (социал-консервативного) и патриотического в РФ пока не существует. Его кристаллизация с ориентацией на того же референта (президента) была бы крайне полезным делом. Общественно-политическая жизнь в стране стала бы двукрылой, что оправдано даже с точки зрения ее нынешних архитекторов.

– И здесь не нужно забывать о таком эффективном лоббисте, как Патриарх Кирилл. Ведь он убедил (видимо, лично) президента в том, что введения преподавания основ православной культуры принесет больше пользы, чем вреда, несмотря на огромное сопротивление этому проекту. Соответственно, если в чем-то удастся убедить Патриарха Кирилла, он затем убедит в этом и всех остальных, – полушутя завершил М. Ремизов, вызвав заметное оживление в зале…

Развал «сверху» как элитный интерес

Независимый аналитик и автор теории эволюции социальных систем Игорь Бощенко (книга «Будущее человечество» вместе с М. Калашниковым) подошел к прогнозу ближайшего будущего РФ нетривиально. Он поставил себя на место правящей верхушки страны, постигая их интересы и движущие мотивы. В самом деле, почему их политика уверенно ведет Российскую Федерацию к обрушению?

– Попытаюсь выступить в роли некоего «консолидированного Чубайса». Обращу ваше внимание на то, что каждая социальная группа имеет свои внутригрупповые цели. Элита наша также ими обладает. Чтобы понять стратегию и тактику ее действий, нужно постичь ее групповые цели и осознать, насколько она понимает серьезность положения.

Итак, понимает ли элита РФ, что нынешний кризис кончится крахом? Да, понимает. Сознает ли она, что все произойдет достаточно скоро? Да. О чем она будет думать в первую очередь? О вопросах личной безопасности в «посткризисный момент», когда все упадет.

Если выход из внутрироссийского кризиса предполагает сохранение целостности государства, то существует большой риск того, что нынешнюю элиту будут преследовать. Причем даже в том случае, если ее представители окажутся за пределами РФ.

А теперь представим себе, что крах дойдет до такой степени, что Российская Федерация распадется на несколько сегментов. В этом случае вероятность консолидированного преследования элиты всеми сегментами крайне низка. Отомстить попробуют самые обиженные. А самой обиженной в случае развала страны окажется Центральная Россия. Она попадет в состояние нынешней Украины…

По мнению Игоря Бощенко, нищая Центророссия серьезной угрозой для «элиты развала» быть не сможет. Поэтому интерес нынешнего российского истеблишмента состоит в обеспечении личной безопасности через контролируемый, «верхушечный» раздел Российской Федерации. Так, чтобы «не было прокуратуры».

– В каком случае Сибирь и добывающие сырье регионы будут спокойно относиться к Москве? Тогда, когда у них появятся свои каналы сбыта сырья, минующие Центральную Россию. Грубо говоря, когда появится «труба» в Китай. А КНР сможет обеспечить силовой протекторат для этих регионов. А «труба» в Китай уже строится, – раскладывает ситуацию И. Бощенко. – Таким образом, если рассматривать стратегию нынешней элиты в решении проблем ее внутригрупповых вопросов, то ей нужен не просто крах, а крах абсолютный. Крах России как единого, целостного субъекта. Потому что только в этом случае у нынешнего истеблишмента появляются некие перспективы для его личного благополучия.

Таким образом, разрушение РФ является оперативно-тактическим интересом действующей элиты. Не стоит апеллировать к «элите», уповая на ее недомыслие. Если допустить наличие умысла в ее действиях, то все становится на свои места. Причем следует различать интересы президента и премьера. Для них и их ближайшего круга за рубежом свободы нет, они без субъектности России обречены в личном плане. А вот элита среднего звена не боится преследований. «Среднеэлитных» начальников много и каждый имеет незначительные капиталы. Они уже имеют недвижимость и активы за рубежом. Их семьи и дети живут не в России, а некоторые из их отпрысков и родились-то не в РФ, поэтому юридически считаются гражданами других государств.

Но трагедия самой верхней части элиты заключается в том, что именно они породили это среднее и не очищаемое звено и в какой-то мере являются его заложниками. Среднее звено, надо сказать – небезосновательно, считает, как говаривал персонаж Броневого в «Семнадцати мгновениях весны», что «тех кто побежит сейчас, поймают и расстреляют, а вот когда здесь будут грохотать русские пушки… вот тогда мы и уйдем». Точно так же рассуждает среднее звено: пока оно боится президента и премьера, но все его активы и интересы давно за пределами России. Они просто ждут, когда загрохочут пушки русского бунта, чтобы незаметно исчезнуть, оставив верхушку на растерзание толпе. Так уже бывало и так обязательно будет. Тот, кому есть, что терять, никогда не рискнет всем ради еще небольшой добавки к имеющемуся. Капитал пуглив, а неправедно нажитый – пуглив втройне.

Мы в ходе семинара говорили о наших интересах: сохранить Россию, воссоздать сильный геополитический субъект. Но ведь есть влиятельные люди с совершенно иными устремлениями!

Ценности – прежде всего

Вице-президент Российской криминалогической ассоциации Игорь Сундиев был лаконичен. Он попытался объединить высказанные на круглом столе идеи.