Русский космос: Победы и поражения Делягин Михаил

Михаил Делягин, Вячеслав Шеянов
Русский космос: Победы и поражения

Плавать по морю необходимо.

Жить не так уж необходимо.

Энрике IV Мореплаватель (Португалия)

Предисловие

«Космос как предчувствие» – название этого фильма, снятого А. Учителем по сценарию А. Миндадзе, очень точно отражает эстахологическую составляющую представленного труда. Наше время – интересная и замечательная эпоха: мир, легко умещающийся в персональном коммуникаторе, сжался. Терабайты систематизированной и доступной информации помогают нам собраться перед прыжком в неизвестное будущее, которое наступит неотвратимо: уже не послезавтра, а прямо сейчас. «Великое переселение народов», «столетние войны» уже завтра будут выглядеть детскими считалочками перед возможностями виртуальных миров и технологиями создания климата на других планетах.

Обитаемые станции в районе точки Лагранжа как стартовые площадки для освоения межпланетного пространства переместились из фантастических романов в стратегии развития национальных космических агентств.

Россияне в первых рядах, мы на высоте. Отчего? Ответ и прост, и сложен – дух! Такие горизонты доступны лишь дерзким и мечтательным людям. Спросим себя, в какой стране мира человек, родившийся в эпоху практической утраты национальной государственности (речь о Семене Дежневе и 1605 годе), уже через 38 лет утверждает «русский дух» в «конце географии», на мысе, названном в его честь. Посчитайте, только чтобы преодолеть эти девять тысяч километров, нужно года два!

Более близкая история. 1907 год и «обычный житомирский хлопец» – Сергей Королев. Триумф через полвека. Мы первые на орбите, американцы на Луне, а мир открывает новую историю без глобальных войн, которой вот-вот стукнет 65 лет!

Я счастлив, что провидением мне указано родиться в этой замечательной стране, я горд и благодарен настоящим людям, с которыми мне выпала честь быть знакомым. Всех нас, таких разных, объединяет простая формула: «Одна страна, общая судьба!» И если каждый из нас оглянется вокруг, то увидит, что жизнь наполнена людьми с большой буквы.

Мне очень повезло с такими людьми, и я хотел бы на этих страницах особо выделить среди дорогих и близких мне людей – тех, кто помог мне приблизиться к моему идеалу.

Низкий поклон моим родителям, Раисе Павловне и Владимиру Дмитриевичу Шеяновым, за то, что я такой, какой есть.

Благодарность моим первым учителям в большой жизни, Т. Косицыной и В. Куперману, – от прилежного ученика.

Вечная память безвременно ушедшему А. И. Шевченко, лучшим памятником которому является благодарность ста пятидесяти тысяч жителей Самарской области, получивших телефонную связь благодаря проекту, осуществленному мною под его руководством.

Большое спасибо В. В. Каданникову и Ю. Качмазову за «школу трактористов», пройденную мною на «АвтоВАЗе» и «СОКе»; я горжусь, что в «Калине» есть частичка и моего труда!

Особая признательность И. Н. Завьялову – за «путевку в жизнь» в федеральном банке, а затем в федеральной компании ГК «Ростехнологии», где нам выпало «складывать» целую отрасль – авиационное приборостроение – вместе с замечательным человеком и большим профессионалом А. Е. Тюлиным.

Глубокое уважение В. А. Лопоте – за возможность скромного участия в дерзновенном проекте, непосредственно связанном с темой этой книги, – реструктуризации компании Sea Launch.

Мое отдельное восхищение М. Делягину, моему соавтору, самому блестящему уму современности, человеку, поражающему глубиной и широтой кругозора.

В. В. Шеянов

Введение
Глобальный выбор человечества между прогрессом и варварством

В последнее десятилетие в литературе, посвященной общественным проблемам, сначала тихо, почти неслышно, а затем все громче и громче зазвучал качественно новый термин: архаизация.

В переводе с политкорректного на русский – деградация, скатывание в, казалось бы, навсегда канувшее в Лету прошлое, возвращение средневекового общественного устройства, которому, оказывается, отнюдь не мешают современные технологические достижения.

Это опровержение казавшейся незыблемой идеи неуклонного прогресса человечества – как технологического, так и социального – кажется дикостью и безумием, однако наглядные примеры налицо в самых разных сферах общественной жизни.

Прощай, образование!

Более всего бросаются в глаза изменения в сфере образования. Не только в нашей стране – во всем мире система, призванная путем воспитания молодежи формировать нацию, вырождается в вульгарный инструмент социального контроля. (Соответственно, и наука, являющаяся естественным продолжением системы образования, вырождается в набор все более сложных ритуалов и в средство поддержания нового социального слоя, все реже называемого «учеными» и все чаще – «научными работниками».)

Строго говоря, система образования является основным инструментом не только обучения, но в первую очередь воспитания молодежи и, таким образом, способом, которым общество непосредственно воссоздает себя в будущем.

На этом фоне официальные заявления, раздающиеся в самых разных относительно развитых странах, о том, что система образования призвана не более чем готовить квалифицированных специалистов^[1], уже являются свидетельством ее деградации, происходящей при полном одобрении управляющих систем и элит развитых обществ.

Однако на деле ситуация еще хуже: системы образования по всему миру все в большей степени превращаются в средство подготовки максимально удобного для управления «человеческого полуфабриката». Этот «социальный материал» адаптирован к официальной пропаганде во всех ее видах и практически не способен к критическому восприятию авторитетных мнений, не говоря уже о самоорганизации ради защиты своих интересов.

Ценой вырождения образования в средневековый по своей сути инструмент социального контроля по понятным причинам являются, как правило, не только крайне низкие интеллектуальные способности, но и сам по себе образовательный уровень.

История из жизни: почему Америку так назвали

Российский эмигрант, преподавая в американской школе (справедливости ради надо отметить, далеко не в самом благополучном районе), дал старшеклассникам задание написать сочинение о том, почему Америку назвали Америкой.

То, что об Америго Веспуччи не знал ни один, его не удивило.

Потрясением стал ответ примерно 30% учеников, в разных вариациях сводившийся к тому, что Америку назвали Америкой потому, что «это земля свободы».

Мысль о том, что когда-то слова «Америка» и «свобода» не были синонимами хотя бы потому, что первое название было исторически новым, просто не помещалась в их головы.

Способность к самостоятельному мышлению была ампутирована начисто: весь процесс мышления свелся к механическому перебору незначительного комплекта стереотипов.

Для тех, кому данный пример покажется издевательством над «тупыми американцами» в стиле российского сатирика Задорнова, стоит вспомнить, как 12 апреля 2010 года государственное агентство РИА «Новости» – де-факто главное информационное агентство России – опубликовало сообщение (потом, правда, исправленное) о возложении венков на площади Гагарина к памятнику «первым космонавтам».

Дело даже не в том, что среди первых космонавтов РИА «Новости» забыло космонавта № 2 – Германа Титова – и многих других. Дело не в том, что на площади Гагарина есть памятник именно самому Гагарину, а не «первым космонавтам». Это детали, в конце концов. Но среди «первых космонавтов» в качестве космонавтов были названы генеральный конструктор двигателей Глушко и некий «Мстислав Келдышев»!

Вероятно, имелся в виду великий математик Мстислав Келдыш, впоследствии президент Академии наук СССР, который руководил всеми принципиально значимыми расчетами страны, в том числе и в сфере космических исследований.

Вот наглядная иллюстрация того, как обстоят дела даже с официальной пропагандой: журналисты главного информационного агентства страны не имеют и не хотят иметь понятия о предмете, о котором они сообщают!

Это представляется закономерным результатом падения интереса к технике и знаниям, в частности связанным с космосом. Советское государство прилагало огромные усилия для развития детского технического творчества, разнообразных кружков и клубов (в области космонавтики – от кружков моделирования до клубов юных космонавтов), выпускало огромными тиражами исключительно интересные, стимулирующие и направляющие детскую активность специализированные детско-юношеские журналы (в том числе «Юный техник» и «Техника – молодежи»). Однако с крахом государства вся эта деятельность была свернута в мгновение ока: новому, коррупционному строю она оказалась не только не нужной и даже враждебной, но в первую очередь попросту непонятной. И сегодня остается лишь с ностальгией вспоминать о том, как государство, развивая космические исследования, не забывало даже о такой «мелочи», как стимулирование научно-технической фантастики, посвященной полетам в космос и приключениям на иных планетах…

Приведенный выше пример наглядно показывает, что российское общество в своем падении, подстегиваемом либеральными реформами, стремительно догоняет и даже обгоняет худшие американские образцы.

Для полноты картины стоит обратить внимание и на Европу, в которой широко рекламируемый и неуклонно внедряемый всей мощью европейской бюрократии Болонский процесс не только в Греции и Сербии, но и во Франции вызывал протестные выступления преподавателей, студентов и школьников с требованиями его отмены. Многократно выступали против него и преподаватели швейцарского Сент-Галленского университета, избранного для его приоритетной реализации.

Причина проста: ориентация на максимальную формализацию знаний при помощи унифицированной системы тестов существенно снижает качество знаний (особенно в слабо формализуемых гуманитарных науках), стимулируя зазубривание и отучая студентов от самостоятельных размышлений. С другой стороны – и это не менее важно, – предусматривая приватизацию системы высшего образования и устанавливая исключительно платное магистерское образование, Болонский процесс делает его менее доступным для основной массы населения и, соответственно, ограничивает возможность его получения.

Технологический прогресс: невозможен и не нужен?

Если самые различные общества, в том числе и наиболее передовые по уровню развития, начинают отсекать бедных от высшего образования, это свидетельствует о ненужности для них технологического прогресса. В свою очередь такая ненужность может быть вызвана либо кардинальным изменением характера конкуренции между обществами, либо столь же кардинальным ослаблением ее интенсивности.

На самом деле, как представляется, налицо обе причины – просто они действуют на разных уровнях современного человеческого общества.

Важнейшим результатом качественного упрощения коммуникаций, знаменовавшего собой начало глобализации, представляется сегодня формирование качественно нового всемирно-исторического субъекта – глобального управляющего класса, или, по классической терминологии Ж. Аттали, «новых кочевников».

Упрощение коммуникаций сплачивает представителей различных управляющих систем (как государственных, так и корпоративных) на основе общности личных интересов и образа жизни. Новый глобальный класс собственников и управленцев противостоит разделенным государственными границами обществам не только в качестве одновременного владельца и управленца (нерасчлененного «хозяина» сталинской эпохи, что тоже является приметой глубокой социальной архаизации), но и в качестве глобальной, то есть всеобъемлющей структуры.

Этот глобальный господствующий класс не привязан прочно ни к одной стране или социальной группе и не имеет никаких внешних обязательств. В силу самого своего положения «над традиционным миром» он враждебно противостоит не только экономически и политически слабым обществам, разрушительно осваиваемым им, но и любой национально или культурно (и тем более территориально) самоидентифицирующейся общности как таковой.

Под влиянием формирования этого класса, попадая в его смысловое и силовое поле, государственные управляющие системы перерождаются. Они переходят от управления в интересах наций-государств, созданных Вестфальским миром, к управлению этими же нациями в его интересах, в интересах «новых кочевников» – глобальных сетей, объединяющих представителей финансовых, политических и технологических структур и не связывающих себя с тем или иным государством. Соответственно, такое управление осуществляется в пренебрежении к интересам обычных обществ, сложившихся в рамках государств, и за счет этих интересов (а порой и за счет их прямого подавления). Таким образом, конкуренция – больше, правда, напоминающая прямое владение, контроль и насилие – драматическим образом изменилась и ведется сейчас между глобальным управляющим классом и территориально обособленными, существующими в прежней реальности обществами.

Привычная же конкуренция между странами резко ослабляется, ибо пока существует этот глобальный класс, межстрановая конкуренция ведется между частями одного целого. Поэтому, кстати, так всеобъемлюща ненависть «мирового сообщества», представляющего интересы этого глобального господствующего класса, к обществам, не допускающим его контроля над собой, – современному Ирану, Югославии второй половины 90-х годов, Белоруссии, Северной Корее и некоторым другим.

Ослабляется конкуренция и по другой причине – глобальный правящий класс опирается как на свой хозяйственный фундамент на глобальные монополии, которые «загнивают» в полном соответствии с представлениями традиционной науки. (Именно их «загнивание», проявляющееся как кризис перепроизводства продукции информационных технологий или, с другой стороны, нехватка совокупного спроса, и является содержанием современной глобальной экономической депрессии.)

Ограничение загнивающего монополизма возможно двумя путями. Первый – открытие (или приоткрытие) рынков внешней конкуренции – невозможен в силу недостаточной развитости контактов с другими цивилизациями; земные же монополии обрели глобальный характер и внешних рынков по отношению к себе просто не имеют.

Второй путь – технологический рывок, при котором новые технологии, меняя лицо не только экономики, но и общества, в силу этого резко ограничивают масштабы и глубину монополизации. Обычно такой технологический переворот ведет к драматическим социальным последствиям, однако глобальные монополии противодействуют ему (в том числе неосознанно) по другой причине: они стремятся остановить технологический прогресс, чтобы затормозить прогресс социальный и сохранить свое доминирующее положение.

Тем самым они являются важным фактором как торможения технологического прогресса (в первую очередь через превратившуюся в инструмент злоупотребления монопольным положением систему защиты интеллектуальной собственности), так и общей архаизации человечества.

Наконец, для наиболее развитых стран, непосредственно определяющих лицо современной системы образования (и характер науки), безусловно, значительно большую роль играет качественное ослабление конкуренции между различными обществами.

С окончанием холодной войны исчезло непосредственное ощущение прямой внешней угрозы, доктрина борьбы с внешними врагами за собственное выживание ушла, казалось, в безвозвратное прошлое. Это прекрасно, но вместе со страхом физического уничтожения даже у самых развитых обществ исчез (или, по крайней мере, существенно ослаб) и стимул ограничивать социальную недобросовестность собственных элит.

Другим ушедшим в прошлое с завершением холодной войны фактором общественного прогресса явилась, как ни парадоксально, категорическая необходимость технологического прогресса, – и по тем же самым причинам.

Ведь технологический прогресс в его наиболее чистом виде открытия новых технологических принципов (а не последующего выражения этих принципов в тех или иных имеющих коммерческую ценность технологиях и тем более устройствах) не только принципиально внерыночен, но и, более того, прямо антирыночен!

Поставьте себя на место инвестора: вы прекрасно сознаете, что не понимаете смысла того, на что ученые просят у вас деньги. При этом весьма вероятно (но оценить эту вероятность вы не можете), что никакого результата получено не будет. Если же он все-таки появится – вы не знаете, когда это произойдет и, главное, каким именно будет этот результат!

Ясно, что простое осознание изложенного заставит всякого нормального инвестора бежать с переднего края технологического прогресса, как от чумы!

С коммерческой точки зрения, финансирование стержня технологического прогресса – открытия новых технологических принципов – представляет собой абсурдно усложненный аналог выбрасывания денег на воздух. Заниматься этим можно исключительно под страхом смерти – причем непосредственной и немедленной. Именно поэтому главным стимулом технологического прогресса являются военные нужды, а предпринятая в 90-е годы попытка заменить страх немедленной смерти страхом смерти отложенной, перейдя к стимулированию технологического прогресса при помощи исследований в области здравоохранения (и, шире, биотехнологий), в целом бесславно провалилась.

С концом холодной войны исчез массовый страх перед смертью – и с ним, как это ни печально, исчез и стимул технологического прогресса. Это звучит парадоксально на фоне потока все новых и новых электронных устройств, упрощающих (а все чаще и усложняющих) нашу жизнь, однако они (и даже еще пока не созданный квантовый компьютер) представляют собой плоды коммерциализации технологических принципов, открытых в ходе холодной войны. В последние два десятилетия интенсивность открытия указанных принципов если и не сошла на нет вовсе, то, во всяком случае, резко снизилась.

Впрочем, уменьшение потребности в технологическом прогрессе из-за исчезновения прямой и явной военной угрозы отражает значительно более глубинное, более фундаментальное изменение, связанное с качественной сменой самого вектора человеческого развития.

На всем протяжении своей истории человечество развивается, а точнее, развивалось, преобразуя окружающий мир. Изменение природы, приспособление ее к своим нуждам было основным способом существования человека, искренне считавшего себя ее царем.

Однако с началом глобализации ситуация изменилась принципиально. Те же самые технологии, которые обеспечили максимальное упрощение всех и всяческих коммуникаций (являющееся основным внешним проявлением глобализации), превратили в наиболее прибыльный из общедоступных видов бизнеса формирование человеческого сознания.

«Наиболее прибыльный из общедоступных» – значит, наиболее массовый. Сегодня человечество неуклонно и стремительно переходит от трансформации окружающего мира к трансформации собственного сознания. Согревающая сердце экологичность этого подхода не должна заслонять принципиальную новизну сложившегося положения: на всем протяжении своей (как минимум письменной) истории человечество еще ни разу не развивалось подобным образом!

Понятно, что это придает качественную новизну практически всем сферам человеческой жизни, в том числе и связанным с технологическим прогрессом.

Пока главным занятием человечества являлось изменение окружающего мира, максимально точное и предметное знание об этом мире было крайне необходимо человечеству. Хотя бы для того, чтобы вместо чужого монастыря не зайти «со своим уставом» в какую-нибудь неприметную трансформаторную будку.

Однако когда главным делом становится изменение самого себя, и в первую очередь своего сознания, картина качественно меняется. Сфера первоочередной значимости резко сжимается с ученых, изучающих практически без исключений все сущее, до относительно узкого круга людей, занимающихся исключительно человеческим сознанием и методами работы с ним.

Драматическое сужение предмета первоочередного исследования качественно усугубляется отказом от научного подхода. Ведь в силу специфики предмета (объектом изучения является сам инструмент этого изучения – сознание человека) среди работающих с человеческим сознанием оказывается слишком мало ученых и слишком много узких практиков, ограниченных в своей ориентации исключительно достижением конкретного результата, но никак не поиском истины. Их способности к познанию (а часто даже и к мышлению) легко и постоянно приносятся ими в жертву политической корректности, корпоративной лояльности, личному комфорту, административной целесообразности и миллионам других богов современного корпоративного язычества, поклонение любому из которых принципиально несовместимо с научным поиском истины.

Вместо поиска истины и понимания действительного положения дел подобное сознание всецело погружено в поиски такого представления о существующей ситуации, трансляция которого окружающим наиболее полно соответствовала бы узкокорыстным и потому, как правило, быстро проходящим потребностям. Его интересует не реальность, но влияние на других и манипулирование ими – при помощи реальности или без всяких связей с ней.

Научное сознание, научный подход для данной системы мотиваций и восприятия окружающего мира становятся попросту неактуальными, бессмысленными, ненужными. Соответственно, вместе с ними бессмысленной и ненужной становится наука и обеспечивающее ее образование в их классическом, привычном по эпохе научно-технической революции виде.

Весьма существенно и то, что превращение в основной объект воздействия человека его сознания порождает огромное количество и разнообразие обратных связей, просто-напросто снижающее познаваемость мира, а во многих значимых сферах делающее его принципиально непознаваемым для отдельной личности!

Осознание и принятие ограниченности возможностей человеческого познания (пусть даже не в принципе, а «здесь и сейчас», применительно к данной личности в данных обстоятельствах) не просто порождает первобытное чувство беспомощности перед стихиями и не просто качественно снижает роль науки и образования. Оно принципиально меняет самоощущение общества, которое ощущает свою ничтожность перед во многом принципиально непознаваемым, а значит, и неподвластным ему миром.

Все это также способствует архаизации, в первую очередь через вырождение науки из поиска истины в подтверждение заранее ожидаемых результатов, вырождение образования из подготовки творцов в инструмент обеспечения покорности, а в целом – через снижение социальной значимости знания как такового.

Однако и это вырождение не более чем верхушка айсберга.

Светлое будущее: людоедство?

Технологический прогресс готовит нам и еще один весьма неприятный сюрприз.

Суть сегодняшнего мирового «кризиса», являющегося на самом деле переходом человечества в некое новое, пока еще непонятное нам состояние, заключается в приспособлении социальных отношений, адаптированных к прошлым, индустриальным технологиям, к идущим им на смену качественно новым постиндустриальным, в первую очередь информационным технологиям.

Это приспособление может быть весьма болезненным – и отнюдь не только на фондовых рынках, но и в повседневной жизни миллиардов людей.

В частности, информационные технологии по своей производительности качественно превосходят индустриальные. Даже простое дополнение традиционного индустриального оборудования информационными технологиями (включая системы коммуникаций и принятия решений), как показывает практика, резко повышает их производительность – с неожиданно неприятными социальными последствиями.

В самом деле: сравнительно низкая производительность индустриальных технологий делала их владельца зависимым от работников. Каждый человек был потенциальным источником прибыли – поэтому его требовалось отловить, обучить, поставить к станку и, как показал опыт борьбы с коммунизмом, еще и сделать так, чтобы он оставался всем этим доволен. Из последнего выросли идеи «благосостояния для всех», общество массового потребления и средний класс в его современном понимании.

Однако для постиндустриальных технологий, лишь первым этапом развития которых являются технологии информационные, характерно качественно иное отношение к рабочей силе. Ведь они значительно более производительны – и использующее их общество для производства прежнего количества материальных благ (воспринимаемых рынками и находящих спрос) нуждается в качественно меньшем количестве работников!

Общество, применяющее преимущественно постиндустриальные технологии, нуждается в существовании элиты, обеспечивающей управление, научные исследования и культурную среду, а также в относительно небольшом количестве людей, непосредственно занятых производством.

Все остальные оказываются попросту лишними, подобно основной части населения России в парадигме «экономики трубы» (то есть полной переориентации на экспорт сырья, проведенной в рамках либеральных реформ). Они нужны лишь с точки зрения потребления, как генераторы необходимого экономике спроса, – но производить им попросту нечего, любой изготовленный ими продукт будет лишним, так как не найдет спроса.

Соответственно, они не производят, но лишь потребляют, а точнее – претендуют на потребление. С точки зрения коммерческой эффективности, это недопустимо, и объективная задача общества заключается если и не в их физическом уничтожении, то в их социальной утилизации, то есть в максимальном ограничении масштабов их потребления, которое по определению непроизводительно.

При этом максимальный разрыв между низкой производительностью и высоким потреблением наблюдается у наиболее благополучной части человечества – среднего класса развитых стран (это естественно, ибо огромные массы нищего населения стран Африки, арабского мира, Индии и Китая потребляют крайне мало).

Соответственно, обострение указанного противоречия и нарастание объективной необходимости в сокращении непроизводительного потребления давит в первую очередь именно на этот средний класс, на источник глобальных настроений благополучия.

Результат – «размывание», а если называть вещи своими словами, обнищание среднего класса как одна из основных тенденций глобализации. Мы видим разные стадии этого чудовищного процесса на постсоветском пространстве, в Восточной Европе и Латинской Америке, а в последнее десятилетие присутствуем при погружении в него США и, с заметным отставанием, «старой» Европы. При этом глобальный финансовый кризис на наших глазах становится могильщиком среднего класса наиболее благополучных западных обществ.

Таким образом, сохранение прежней, коммерческой парадигмы развития вынуждает человечество решать людоедскую по сути своей задачу уничтожения значительных частей благополучных обществ. Понятно, что при этом произойдет глубокое преобразование и самих этих обществ, а с ними и всего человечества (ибо они воплощают в себе сегодняшние представления об успехе всей остальной, неразвитой части человечества, являются олицетворением его мечты и осознаваемой целью его развития).

Прежде всего, совершенно неясно, что будет после социальной утилизации среднего класса развитых стран с их демократическим устройством – ибо сегодня западная демократия формально представляет собой власть от имени среднего класса и в целях (с некоторыми оговорками) его благополучия; его рассасывание приведет к аналогичному рассасыванию самой традиционной западной демократии.

С точки же зрения экономики, а не политики, средний класс, пусть даже мало– или вовсе непроизводительный, генерирует ключевую часть спроса развитых обществ, необходимую для нормального развития их экономики. Его обеднение резко сократит спрос развитых стран и, соответственно, сделает ненужными многие производства, столкнув не только развитые страны, но и весь мир в депрессионный штопор наподобие случившегося на рубеже 20-х и 30-х годов прошлого века.

Чтобы избежать этого, государствам придется либо искусственно поддерживать спрос, что в рамках коммерческой парадигмы развития описывается кейнсианской теорией и возможно лишь в течение ограниченного времени, либо поддерживать производства без учета сжимающегося денежного спроса, что вообще в принципе несовместимо с указанной парадигмой.

Таким образом, избегание депрессионного штопора в течение длительного времени объективно потребует отказа от коммерческой парадигмы развития, от ориентации на прибыль как главную цель развития человечества. Этот переход представляется неизбежным, и если он не будет осуществлен сознательно, он произойдет неосознанно, стихийно, через социальную катастрофу, связанную с утилизацией среднего класса, и вынужденную реакцию управляющих систем на ее последствия.

Однако сознательный отказ от коммерческой парадигмы развития в настоящее время представляется невозможным. С чисто теоретической точки зрения, этот отказ будет означать замену прибыли как главного мотива человеческой деятельности стремлением к личному самосовершенствованию, однако этот мотив (особенно по сравнению с мотивом прибыли) является слишком неопределенным и слишком слабым для того, чтобы стать значимым политическим фактором в современных условиях.

Не стоит забывать о том, что в рамках коммерческой парадигмы человечество развивается на протяжении почти всей своей истории. Значимая же попытка вырваться за ее пределы была предпринята лишь советской системой, но, несмотря на важность пройденного ею пути и высочайшие достижения, понесенное ею историческое поражение не вызывает масштабного желания двинуться по ее следам.

Самое же главное заключается в том, что все значимые в масштабах современного человечества участники процесса принятия решений сформировались и добились успеха именно в рамках коммерческой парадигмы развития и потому просто не могут представить себе своего существования в рамках какой бы то ни было иной парадигмы. Идея отказа от стремления к прибыли как главного мотива развития означает для них в прямом смысле слова идею социального (а иногда и физического) самоубийства и потому не только не встречает поддержки, но и вызывает сильнейший отпор.

Это означает, что развитие человечества в обозримой перспективе будет осуществляться стихийным и, соответственно, разрушительным образом – через социальную катастрофу и вынужденную инстинктивную реакцию на нее.

Это вызовет глубочайшую архаизацию, ибо уничтожение среднего класса, пусть даже преимущественно социальное, а не физическое, приведет к резкой дегуманизации как управляющих систем (оъективно вынужденных решать, по сути, людоедские задачи), так и обществ в целом (так как ценность человеческой жизни и в целом личности драматическим образом снизится).

Отказ от привычных для нас ценностей демократии и рынка будет означать огромный шаг назад – в темные века Средневековья, во времена до начала эпохи Просвещения.

Природа сбросит ярмо человеческой цивилизации?

Понятно, что описываемая комплексная архаизация современного общества неминуемо вступит в весьма жесткое противоречие со сложной и многообразной технологической инфраструктурой, созданной человечеством на прошлом этапе его существования – во время прогресса.

Регресс, как технологический, так и в первую очередь социальный, весьма быстро сделает накопленную технологическую инфраструктуру непосильно сложной не только для управления, но даже для понимания.

Разрушение системы образования не позволит готовить должное количество высокопрофессиональных специалистов не только для развития, но и просто для поддержания технологической инфраструктуры в работоспособном виде.

При этом представляется принципиально важным, что по мере своего старения элементы этой инфраструктуры начнут вступать друг с другом в достаточно сложные и далеко не всегда поддающиеся заблаговременному прогнозированию взаимодействия. Необходимость оперативного выявления и учета этих взаимодействий превращает даже работу по поддержанию работоспособности уже функционирующих, достаточно старых технологических систем в весьма нетривиальную и, по сути дела, творческую задачу, справиться с которой жертвы архаизованной системы образования^[2] будут гарантированно не в со стоянии.

Таким образом, социальная архаизация еще более усугубит нарастающие проблемы: с одной стороны, снижение социальной значимости знания будет повышать число управленческих решений, не учитывающих технологические потребности и ограничения, с другой – социальная архаизация станет оказывать прямое разрушительное воздействие на технологическую сферу.

Деградация социума – источник техногенных катастроф

Ярчайшие примеры этого можно почерпнуть в недавней истории нашей страны.

Ключевыми причинами катастрофы на Саяно-Шушенской ГЭС, насколько можно судить в настоящее время, являются длительная, продолжавшаяся около полутора десятков лет экономия на авторизованном ремонте (в результате чего ремонт сложнейших энергетических узлов выполняли едва ли не гастарбайтеры из стран СНГ), а также прямое нарушение условий эксплуатации энергетического агрегата. В воспоминаниях первого руководителя Саяно-Шушенской ГЭС было прямо указано, что в результате несовершенного процесса изготовления уникальных гидроагрегатов ни на один из них нельзя было подавать нагрузку в 100% проектной мощности, а для наименее «удачного» предельная нагрузка составляла 92% от проектной мощности.

Катастрофа произошла из-за перегрузки именно этого агрегата, и сегодня уже некому объяснить причину. Возможно, чрезмерная нагрузка была вызвана увольнением со станции всех специалистов, по-настоящему разбиравшихся в ее оборудовании (с их заменой на «эффективных менеджеров» всех мастей), так что оставшиеся в прямом смысле слова «не ведали, что творят». Однако не менее вероятно, что сохранившиеся на станции специалисты были запуганы до такой степени, что предпочитали неприемлемый технологический риск, ставивший их на грань самоубийства, административному риску возражения безграмотным указаниям руководства.

Не стоит забывать и об архаизации, вызванной массовым притоком неквалифицированных, а часто и просто неграмотных гастарбайтеров, выгодных для бизнеса из-за своей нищеты и бесправия. Их использование на высокотехнологичных работах, вызванное не только безнаказанной алчностью бизнесменов и коррумпированных чиновников, но и утратой ими минимальной технической грамотности, ведет к чудовищным катастрофам.

На одной из российских электростанций «ремонтники» умудрились приварить вращающийся ротор к неподвижным частям установки. После этого их работу не проверил никто, обладающий техническими знаниями в пределах школьного учебника физики; энергоагрегат был пущен на полную мощность и, естественно, мгновенно и с большими разрушениями прекратил существование.

Строительство жилых домов, промышленных сооружений и коммунальных объектов во многом ведется по сложнейшим современным технологиям людьми, которые гарантированно не в состоянии выполнять инструкции – хотя бы потому, что не могут их прочитать.

Результатом явилось несколько аварий и общее снижение надежности строительства, масштабы которого пока невозможно даже оценить.

В целом массовое использование рабского по сути дела труда гастарбайтеров исключает возможность применения современных технологий, так как делает их нерентабельными. Более того, нерентабельными в целом ряде случаев оказываются даже вполне примитивные технологии вроде использования экскаваторов для копания траншей: десяток гастарбайтеров делают эту работу дешевле, в результате чего перспективы сохранения производства экскаваторов оказываются весьма сомнительными, а об их техническом совершенствовании просто и речи не идет.

Однако и в намного более благополучных странах, чем современная Россия, падение социальной значимости знания, ведущее к пренебрежению управляющими системами (как коммерческими, так и контролирующими) технологическими нормами безопасности, вызывает разрушительные техногенные катастрофы.

Классическими примерами этого представляются наводнение в Новом Орлеане (где местные власти долгие годы предупреждали федеральные о неизбежности прорыва дамбы – пока это наконец не произошло) и авария буровой платформы Deepwater Horizon в Мексиканском заливе (перед которой прошло довольно бурное обсуждение необходимости ввести жесткие нормы контроля безопасности, но в результате было решено, что корпорации сами способны обеспечивать должный уровень безопасности без раздражающего их государственного регулирования).

В России ярчайшим примером является реформа электроэнергетики, приведшая не только к катастрофическому удорожанию электроэнергии и фактическому распаду единой энергосистемы страны, но и резко снизившая ее надежность. Не стоит забывать, что уже через полтора года после начала ее практического проведения (в мае 2005 года) обыденный пожар на подстанции привел к длительному обесточиванию доброй половины Москвы и значительного числа объектов, расположенных в четырех соседних регионах. При этом без электроэнергии оставались крупный нефтеперерабатывающий завод и ряд химических производств, что могло нанести экологии столичного мегаполиса непоправимый ущерб.

Последствия описанного представляются достаточно тривиальными: непредсказуемая, но при этом достаточно быстрая деградация крупных технологических систем и, соответственно, разрушительные техногенные катастрофы.

Масштаб современных технологических систем и их часто решающее значение для жизни сотен миллионов людей, особенно горожан (так, любой мегаполис превратится в мертвую территорию не только при отключении света, но и, например, при отключении канализации или водоснабжения), существенно повышают связанные с авариями риски. Серьезные нарушения в работе современных технологических систем могут привести не просто к человеческим жертвам, но и к сокращению численности населения планеты.

Не менее важно и то, что архаизация массового сознания, равно как и архаизация систем управления, просто не позволит человечеству осознать целый ряд встающих перед ним качественно новых угроз, связанных, в частности, с ухудшением его генофонда (как из-за проблем с окружающей средой, так и в силу успехов современной медицины), с появлением новых заболеваний и все более гипертрофированной ролью разнообразных меньшинств в принятии решений.

Человек не хочет становиться на четвереньки

Таким образом, современное человечество находится, по сути дела, в тупике: объективно обусловленное торможение технологического прогресса ведет его к разрушительной архаизации, но и развитие технологий (в частности, в виде технологий формирования сознания и современных компьютерных систем) направляет его туда же.

Тем не менее этот тупик фиктивен: выход из него открывает понимание того факта, что развитие технологий ведет к архаизации лишь при условии сохранения прежней, преимущественно коммерческой парадигмы человеческого развития.

Рыночные отношения, еще недавно бывшие двигателем технологического прогресса, на глазах превращаются в его оковы и потому должны быть преодолены.

Выходом из кажущегося исторического тупика, действенным лекарством от архаизации должно стать настойчивое и целенаправленное развитие технологий.

Человечеству жизненно, в самом прямом и непосредственном смысле этого слова, необходим кардинальный переворот в сознании, кардинальное изменение массового отношения к технологическому прогрессу. Он должен стать не средством достижения каких-то сиюминутных и прагматических целей вроде извлечения прибыли, каким он был на протяжении всего развития человечества, но категорическим императивом, самостоятельной, едва ли не нравственной сверхценностью.

Подобно тому как современный человек дважды в день чистит зубы не потому, что боится кариеса, а потому, что так принято, – точно так же этот же самый современный (и завтрашний) человек должен стремиться к технологическому прогрессу. Он должен жертвовать ему свои деньги подобно тому, как в приведенном примере он жертвует общественным приличиям, – как правило, не задумываясь о стоящих за ними потребностях его собственного здоровья – свое время.

Единственный способ разрубить гордиев узел современных глобальных проблем – от тотальной архаизации до массового злоупотребления своим положением со стороны глобальных монополий – форсирование технологического прогресса, достичь которого можно лишь на пути отказа от корысти как основной движущей силы человечества.

Саморазвитие личности – слишком неопределенное и субъективное понятие и потому неприемлемо слабый стимул.

Заменой стремления к голой прибыли должно стать всеобъемлющее, включающее и ее как цель, стремление к новым технологиям, делающим жизнь не только богаче и благополучнее, но также более разнообразной и интересной.

Технологии как стимул и мотив не отрицают прежнего стимула – корысти и прибыли, но включают его в себя, как капитал, развиваясь, отнюдь не отрицал роли золота, но гармонично и непротиворечиво включил его в себя, – отобрав у него при этом не только исключительность, но и самостоятельность его общественной роли.

Мы видим, что деньги неуклонно теряют значение, уступая свою роль символа и инструмента достижения успеха технологиям. Они, в отличие от денег, неотчуждаемы, и потому основанное на них господство намного прочнее основанного на деньгах.

С другой стороны, использование технологий сплошь и рядом осуществляется на нерыночных условиях, закрепляющих господство их владельцев: часть технологий вообще не допускает конкуренции с их разработчиками (так называемые метатехнологии), а часть предоставляется, по сути дела, не в собственность, а исключительно в аренду на тех или иных жестких условиях.

Технологии все меньше продаются и все меньше передаются – это проявление не только монополизма, но и ограничения рынка, признак того, что общественную роль, еще недавно выполняемую исключительно деньгами, все в большей степени начинают выполнять технологии.

Поразительно, но уже сейчас, когда никто еще в явном виде даже не ставит коммерческую парадигму развития человечества под сомнение, стратегические решения, принимаемые самыми разными обществами, носят все более некоммерческий характер.

Стратегические решения становятся антирыночными

Вероятно, наиболее масштабным стратегическим решением 2000-х годов стала европейская программа перехода на альтернативные источники энергии к 2020 году, по которой доля последних должна быть доведена до 20%.

Между тем практически все альтернативные источники энергии в Евросоюзе (кроме ветряков в Нидерландах, солнечных нагревателей воды в южных странах и некоторых других) так или иначе дотируются государствами и потому являются принципиально нерыночными. Надежд на то, что к 2020 году ситуация принципиально изменится, практически нет, и потому с сугубо коммерческой точки зрения указанная программа представляет собой декларацию неслыханного расточительства и потрясающее торжество лоббизма.

И расточительство, и лоббизм имеют место, но принятие этой программы вызвано иным: растущей ответственностью европейцев за сохранение климата и в то же время обострившейся потребностью общего, объединяющего всех дела, пусть даже и достаточно нелепого (каким является борьба с непонятно чем и как вызванным изменением климата).

Таким образом, решение об увеличении доли альтернативных источников энергии является принципиально внерыночным, и все рыночные доводы и даже прямые ограничения могут лишь сдержать, но отнюдь не отменить его исполнение.

Другое принципиально нерыночное решение – совершаемый в настоящее время Китаем технологический скачок. Замена старых технологий новыми в китайской структуре цен часто коммерчески неоправдана и с точки зрения извлечения прибыли является не более чем расточительством. Однако растущая нехватка воды и перспектива нехватки почвы и энергии заставляют огромную страну идти на рыночные риски ради технологического – подчеркнем это! – выигрыша.

Наконец, страны Прибалтики, экономически теснейшим образом связанные с Россией и всецело зависящие от нее, приняли решение целенаправленного разрыва этих хозяйственных связей ради формирования принципиально внероссийской (а часто и прямо антироссийской) идентичности.

При всей анекдотичности исполнителей этого решения и их аргументации эта стратегия, самоубийственная с рыночной точки зрения, направлена на достижение целиком и полностью некоммерческой цели – формирования принципиально новых народов, пусть даже и ценой их глубочайшей социальной деградации, и потому вполне соответствует формирующемуся в мире новому мейнстриму.

Стратегические решения нового, принципиально некоммерческого типа принимаются, как мы видим, в сугубо технологических целях (в случае Прибалтики – в целях социальных технологий).

Да, это пока еще не гуманизм, не самосовершенствование человека (а в случае Прибалтики и его прямая архаизация) – но тем не менее это уже отход от коммерциализации, которая, превращаясь во всеобщую и всеобъемлющую, становится тем самым и самоубийственной.

Вырываясь из оков рынка, человечество стремится к восстановлению технологического прогресса, надеясь на возвращение его гуманизирующей роли, на то, что технологии вернут и приумножат «благосостояние для всех» и тем самым остановят все более пугающее сползание в варварство.

Упование на технологии против всесилия рынка при всей наивности (как и любой, во все времена надежды на лучшее будущее) представляется перспективным.

По сути дела, это новая, современная форма социалистической идеи, превращающейся из традиционной социал-демократической, свойственной индустриальной эпохе, в идею технологического социализма, если угодно – техносоциализма.

Сегодняшняя форма общественной и идейной борьбы – это борьба стремления к прибыли и стремления к технологиям, это борьба глобального монополизма и ломающего его технологического прогресса, это борьба глубинной тяги к архаизации и жажды возобновления комплексного, всеобъемлющего развития человечества.

Эта борьба двух тенденций вновь, как в годы великих войн, превращает лаборатории и кабинеты ученых в передовой край борьбы человечества за свое будущее.

Только если раньше речь шла о выживании и прогрессе лишь отдельных народов и их групп, то теперь – всего человечества без какого бы то ни было исключения.

И важнейшее направление технологического рывка последних 60 лет – космические исследования – поневоле оказывается на переднем крае этой борьбы.

В силу колоссального накопленного опыта и сохраняющегося лидерства по целому ряду направлений российскому обществу проще и естественнее всего начинать противодействие тенденциям архаизации именно с этой сферы.

Есть и еще одна существенная причина: космические исследования никогда не развивались в России сами по себе, для достижения собственных «отраслевых» целей. Космические исследования всегда служили лишь инструментом для решения сверхзадач, для осуществления стратегических сдвигов, касавшихся ключевых, основополагающих сфер жизни общества (а часто и человеческой цивилизации в целом), в прямом смысле слова вопросов жизни и смерти. Соответственно, использование их для слома тенденций архаизации, для восстановления поступательного развития человечества, его технологического и социального прогресса сохранит и разовьет сложившуюся традицию, всего лишь перенеся решаемую сверхзадачу из привычной для нас военно-технологической сферы в сферу гуманитарную.

Это кажется наивным и странным: летать в космос, чтобы этими полетами остановить собственную деградацию.

Но, в конце концов, полеты в космос всегда были нужны нам не для того, чтобы яблони цвели на Марсе, – космос всегда был нужен человеку именно для того, чтобы яблони цвели на земле.

А кроме того, наш путь в космос и начинался поразительно наивно и даже трогательно в своей наивности. Первый шаг вверх был сделан, каким бы странным нам это ни казалось после холодной войны, не из военных, а именно из гуманитарных и, более того, философских соображений. Поэтому возврат к этим истокам, весьма убедительно доказавшим свою плодотворность на протяжении жизни последних трех поколений, с чисто управленческой точки зрения не представляется сегодня ни странным, ни наивным.

Часть I
Космос – сфера стратегии

Глава 1
С чего начиналось: русский космизм

Бог стал человеком, чтобы человек стал богом.

Василий Великий

Стремительное развитие производительных сил в последней четверти XIX – начале XX века кардинально изменило не только экономические организмы развитых стран тогдашнего мира, но и повседневную жизнь населения. Прежде всего этот рывок в развитии породил широкое распространение безбрежного технологического оптимизма – представлений о том, что совершенствование технологий не только окажется быстрым и неуклонным, но столь же быстро и неуклонно будет улучшать и социальное состояние человечества. Однако наряду с радостью и новыми надеждами, вызванными простой экстраполяцией колоссальных свершений в сколь угодно отдаленное будущее, рывок в развитии производительных сил человечества вызвал и системные, комплексные попытки осмыслить технологический и социальный прогресс с философской точки зрения.

Технологический прогресс широко раздвинул возможности человека и, соответственно, потенциально доступные его взгляду горизонты. Но охватить их взглядом оказалось под силу представителям далеко не всех социумов.

Практически вся общественная энергия промышленно развитых стран уходила на гонку за прибылью либо на защиту минимально необходимых, насущных интересов трудящихся от алчности ведущих эту гонку капиталистов.

Традиционные же общества беспощадно порабощались, и их творческая энергия также почти целиком уходила на национальное самосознание и освобождение (либо на встраивание местных капиталистов и представителей власти в международную систему ограбления своих стран).

Поэтому передовые позиции в осмыслении массового технологического рывка, совершенного человечеством в последней четверти XIX – начале XX века, заняла Россия – страна, находящаяся в промежуточном положении между двумя описанными категориями.

С одной стороны, бурное развитие капитализма сопровождалось широким внедрением технологических новаций, в том числе и национальным капиталом, так что общие для развитых стран того времени тенденции – включая рывок в развитии – затронули Россию в полной мере.

С другой стороны, наше общество, во многом оставаясь традиционным, отнюдь не было только объектом внешней эксплуатации; оно оказалось достаточно сильным для сохранения своего суверенитета. Поэтому, избавленное от необходимости концентрировать все свои силы на борьбе за независимость, оно сохранило свободу рассуждать о долгосрочных, а не только текущих задачах и закономерностях своего развития.

Эта погруженность в мейнстрим тогдашнего развития человечества в сочетании с возможностью отстраниться от него и посмотреть на него извне, глазами традиционного общества оказалась счастливо дополненной высокоразвитой культурой, относительно высоким для того времени уровнем образования и глубоким общественным уважением к философским изысканиям.

Результатом сочетания этих факторов стал русский космизм – наиболее передовая философская школа того времени (а во многих аспектах и современности), глубоко, фундаментально и комплексно осмысливавшая задачи развития всего человечества, рассматривавшая его как неотъемлемую часть общих для всего мироздания, космических по своим масштабам (откуда и возникло название философского течения) процессов.

Исключительно характерным для космистов был подход первого русского физика-теоретика Н. А. Умова (1846–1915), который на основании ничтожнейшего в относительном выражении присутствия живой материи во Вселенной и исключительной сложности этой материи считал самостоятельное возникновение жизни совершенно маловероятным событием. По Умову, это событие смогло осуществиться только потому, что это произошло не в «ограниченной материальной системе» нашей планеты, а «в системе беспредельной», каковой является весь космос. Таким образом, по мысли русского космиста, вся Вселенная каким-то пока неизведанным нами образом «работала» на это великое рождение, способствуя ему и создав невероятно сложное, уникальное сочетание факторов в одном месте.

Однако главная, определяющая особенность русского космизма заключалась не в широте взгляда, а в совершенно четко и определенно выражаемой идее активной эволюции: объективной необходимости и даже неизбежности наступления качественно нового, сознательного этапа развития мироздания, на котором человечество будет направлять его в соответствии с представлениями своего разума и требованиями нравственного чувства.

По сути дела, космизм кардинально по сравнению со своими философскими предшественниками расширял «права» сознательно-духовных сил, предвидя необходимость и даже неизбежность сознательного одухотворения всего мира, в том числе и считавшейся необратимо «косной» материи. Сознательное управление мирозданием возможно лишь при помощи его одухотворения – эта формула позволила русским космистам гармонично объединить внимание к Земле, биосфере и космосу с глубочайшими интересами отдельно взятой личности.

Среди русских космистов – такие выдающиеся ученые, как B. И. Вернадский, К. Э. Циолковский, Л. А. Чижевский, миколог Н. А. Наумов, такие философы, как В. С. Соловьев, Н. А. Бердяев, C. Н. Булгаков, П. А. Флоренский, великий художник и философ Н. К. Рерих и многие-многие другие – вплоть до наших современников.

Русский космизм остается живым, развивающимся учением. Так, подлинный прорыв в осмыслении его тематики осуществил в конце 60-х годов ХХ века длительное время возглавлявший белорусскую Академию наук В. Ф. Купревич, предположивший, что смерть является не более чем приспособительным средством, выработанным в процессе эволюции для более быстрого совершенствования вида под действием естественного отбора.

С этой точки зрения в человеке смерть как механизм совершенствования вида полностью исчерпывает себя, так как в действие вступает качественно новая сила значительно более быстрого и эффективного самосовершенствования – разум, по своей сути требующий бесконечного личностного совершенствования. Индивидуализация разума превращает смену поколений, а с ним и саму смерть, в анахронизм.

Породив сознание, природа создает тем самым предпосылки для прекращения процесса стихийного естественного отбора и, соответственно, ликвидации смерти как биологического явления. Принципиально важно, что для Купревича как истинного космиста достижение бессмертия ни в коей мере не является самоцелью – это всего лишь средство постижения пространства и времени, инструмент достижения человеком подлинной гармонии с ними.

Однако, несмотря на целую плеяду блистательных философов и ученых, воспринявших и развивших идеи русского космизма, у его истоков стоял один-единственный человек – тишайший московский библиотекарь, «искатель истины» Н. Ф. Федоров.

«Московский Сократ»
Рождением и жизнью Федорова оправдано тысячелетнее существование России.

А. Л. Волынский, 1926–1963, искусствовед, идеолог модернизма

Н. Ф. Федоров родился в 1829 году в селе Ключи Тамбовской губернии. Как внебрачный сын князя П. И. Гагарина получил фамилию крестного отца. В связи со смертью дяди, бравшего на себя образовательные расходы, был вынужден прервать продолжавшееся в итоге лишь три года обучение на юридическом факультете Ришельевского лицея в Одессе, после чего 15 лет работал преподавателем истории и географии в уездных городах.

В середине 60-х годов познакомился с одним из преподавателей в яснополянской школе Л. Н. Толстого; из-за чего был арестован по делу Каракозова, но через три недели освобожден.

В 1867 году оставил Боровское уездное училище, в котором преподавал, и пешком ушел в Москву, где спустя два года устроился помощником библиотекаря; через пять лет стал библиотекарем и работал в этом качестве до конца жизни. Во время своей службы в библиотеке Румянцевского музея (1874–1899 годы) Н. Ф. Федоров не только первым составил систематический каталог книг, но и организовал постоянно действующий дискуссионный клуб, который посещали многие выдающиеся его современники.

В 1870-е годы Н. Ф. Федоров был немного знаком со считавшим его «изумительным философом» Циолковским (жившим тогда на хлебе и воде и самостоятельно изучавшим физику и математику) и, по воспоминаниям последнего, собирался включить его в число материально поддерживаемых молодых людей.

В 1878 году с учением Н. Ф. Федорова в пересказе ознакомился Достоевский; в 80-х и 90-х годах философ регулярно общался с Л. Н. Толстым и В. Л. Соловьевым. Последний называл его «дорогим учителем» и считал его учение «первым движением вперед человеческого духа по пути Христову». Религиозный философ В. Ильин считал его великим святым своего времени, сравнивая с Серафимом Саровским.

Н. Ф. Федоров был глубоко религиозным человеком, вел аскетическую жизнь, сознательно старался не владеть никаким имуществом, значительную часть зарплаты раздавал своим «стипендиатам», отказываясь при этом от прибавок к ней; категорически не желал фотографироваться и не позволял рисовать свои портреты.

Он не писал книг и статей, подобно Сократу излагая свои мысли ученикам во время бесед с ними; после его смерти ученики собрали свои воспоминания о его взглядах в двухтомник «Философия общего дела», вышедший тиражом в несколько сотен экземпляров и сразу же ставший библиографической редкостью (тем не менее С. П. Королев сумел внимательно изучить его).

Н. Ф. Федоров, обладая хорошим здоровьем, всегда ходил пешком. В декабре 1903 года в сильный мороз его уговорили надеть шубу и поехать в экипаже; он заболел воспалением легких и умер.

Сознавая внутреннюю направленность природной эволюции ко все большему усложнению и к появлению сознания, Н. Ф. Федоров полагает, что человечество как носитель этого сознания призвано овладеть природными, стихийными силами как вне, так и внутри себя, придав развитию Вселенной осмысленный и одухотворенный характер.

Эта миссия у Н. Ф. Федорова (в отличие, например, от «чистейшего материалиста» К. Э. Циолковского) носит выраженный религиозный характер. Н. Ф. Федоров полагает, что после искупления Христом первородного греха дальнейшее спасение людей и окружающего мира целиком зависит от них самих, ведь им открылась возможность и способность сделаться орудием реализации божественной воли в деле спасения мира, в том числе самих себя.

Сознательное управление эволюцией и всем развитием Вселенной ради одухотворения мира достижимо, по мысли Н. Ф. Федорова, последовательным решением цепочки задач. Среди них следует выделить регулирование сначала «метеорических», то есть околоземных, а затем и космических явлений; превращение стихийно-разрушительного хода природных сил в сознательно направленный; создание нового типа организации общества – «психократии» на основе осознания всеобщего родства.

Преградой на этом пути Н. Ф. Федоров видит две ключевые «ограниченности» человека: «Ограниченность в пространстве препятствует повсеместному действию разумных существ во все миры Вселенной, а ограниченность во времени – смертность – одновременному действию поколений разумных существ на всю Вселенную». Первое ограничение – пространственное, «прикрепленность» к Земле – должно быть преодолено активным освоением космоса и расселением человечества в нем, обретением способности к «бесконечному перемещению», второе ограничение, смертность – завоеванием бессмертия, воскрешением погибших и умерших.

Достижение бессмертия возможно исключительно за счет преодоления изолированности Земли от космоса при одновременном его регулировании.

Для достижения этой грандиозной цели Н. Ф. Федоров призывает ко всеобщему познанию и труду в пределах имеющихся в каждый отдельный момент времени ограниченных возможностей – в полной убежденности, что постоянные усилия человечества будут неуклонно расширять эти возможности до кажущихся сказочными границ.

Твердая вера Н. Ф. Федорова в возможности человека и его безграничное (во всех смыслах этого слова) будущее основана на идее истинного коллективизма, выраженной формулой «Жить со всеми и для всех». Исходным пунктом «философии общего дела» является учение о сыновнем родстве, естественной божественной основе всякой жизни. Для сознательного превращения человечества в орудие божьей воли и достижения таким образом его всевластия необходимо преодолеть разобщенность и отчужденность людей, вызванную их эгоизмом, замыканием на самих себе, отделением себя от живых и от умерших. Это преодоление, по мысли Н. Ф. Федорова, будет осуществлено за счет осознания общей цели, касающейся каждого из людей в отдельности и достижимой лишь сообща, – победы над смертью и разрушительными стихиями. Мыслитель убежден, что человечество, объединенное и одушевленное высшей целью, касающейся каждого из его членов, практически всесильно.

Предвосхищая современные идеи преобразования человеческого организма и повышения эффективности сознания, Н. Ф. Федоров считал развитие отделенной от человеческого организма техники лишь временным и вспомогательным, но ни в коем случае не основным направлением развития человечества. По его мнению, человек должен приложить все усилия не к созданию искусственных дополнений своих органов, а к улучшению и радикальному преображению самих этих органов. «Человеку будут доступны все небесные пространства, все небесные миры только тогда, когда он будет воссоздавать себя из самых первоначальных веществ, атомов, молекул, потому что тогда только он будет способен жить во всех средах, принимать всякие формы».

По мнению Н. Ф. Федорова, человек должен так чутко войти в протекающие в природе естественные процессы, чтобы научиться сознательно обновлять свой организм, строить для себя новые органы, которые даже будут меняться в зависимости от внешних условий. В частности, задача превратить питание в «сознательно-творческий процесс – обращения человеком элементарных, космических веществ в минеральные, потом растительные и, наконец, живые ткани» воспринимается Н. Ф. Федоровым как одно из направлений овладения человека бессмертием и как одно из условий обретения им «причины самого себя».

Этот подход стал практически общепринятым для космистов. Так, следующий этап развития человечества, по Вернадскому, будет состоять «в изменении форм питания и источников энергии, доступных человеку» при помощи непосредственного восприятия энергии Солнца и в переходе к «непосредственному синтезу пищи, без посредничества организованных веществ». Ближайшим примером человечеству будущего служат растения, в которых солнечная энергия «перешла в такую форму, которая создает организм, обладающий потенциальным бессмертием, не уменьшающим, а увеличивающим действенную энергию исходного солнечного луча». Циолковский также писал о будущем человеке, «животном космоса», бессмертие которого связано с непосредственным восприятием солнечных лучей и элементарных веществ окружающей среды.

Однако главным достижением Н. Ф. Федорова и русского космизма в целом представляется решительное и окончательное введение в философию и науку требования осознанной преобразовательной активности со стороны человечества, направленной на всю Вселенную, все мироздание как таковое.

Среди прочего Н. Ф. Федоров первым, еще с середины XIX века, стал всесторонне – и с природной, и с социально-экономической, и с нравственной точки зрения – разрабатывать идею о неизбежности выхода человека в космос. В частности, освоение космоса необходимо из-за невозможности гармонизировать одну только Землю, всецело зависящую от его влияний, а также для размещения на «новых землицах» мириадов воскрешенных поколений, которые должны будут позаботиться о заселении космоса и таким образом обеспечить гармонизацию Вселенной. Особую ценность идея активного освоения космоса приобрела для Н. Ф. Федорова, как представляется, в силу своей масштабности и способности поэтому объединить вокруг себя все человечество: «Только такая безбрежная, требующая дерзновения область деятельности, как овладение космосом, привлечет к себе и бесконечно умножит энергию ума, отваги, изобретательности, самоотверженности, всех совокупных человеческих сил, которые сейчас расходуются на взаимную рознь или растрачиваются по пустякам».

Именно эта идея зажгла К. Э. Циолковского и, дав толчок его философским и прагматическим размышлениям, превратила его в первого идеолога и теоретика освоения человеком космического пространства. Его классическая формула: «Сначала неизбежно идут: мысль, фантазия, сказка. За ними шествует научный расчет, и уже в конце концов исполнение венчает мысль» – совершенно прозрачно подразумевает Н. Ф. Федорова как деятеля первого, а самого К. Э. Циолковского – второго этапа этой последовательности.

Работа К. Э. Циолковского «Будущее Земли и человечества», ярко и предметно изображающая наглядные картины грядущего преобразования нашей планеты, по сути дела, представляет собой конкретизацию федоровских мечтаний о регулировании природы.

Однако наибольшее практическое значение для будущего освоения космоса имела разработка К. Э. Циолковским теории движения ракет. Мысли об использовании принципа реактивного движения в космосе высказывались им еще в 1883 году, однако полностью теория реактивного движения была изложена им лишь тринадцать лет спустя. В 1903 году К. Э. Циолковскому удалось опубликовать часть статьи «Исследование мировых пространств реактивными приборами», обосновавшую реальную возможность их применения для межпланетных сообщений (продолжения этой статьи публиковались в 1911, 1912 и 1914 годах). К. Э. Циолковский вывел формулу конечной скорости движения ракеты (не зная, что до него она была открыта народовольцем Кибальчичем накануне казни – об этом стало известно лишь десятилетия спустя).

Его исследования впервые показали возможность достижения космических скоростей, доказав тем самым принципиальную осуществимость межпланетных полетов.

К. Э. Циолковский впервые решил задачу посадки космических аппаратов на поверхность планет, лишенных атмосферы, а затем приближенно рассмотрел влияние атмосферы на полет ракеты. В 1926–1929 годах он разработал теорию многоступенчатых ракет.

Он первым изучил вопрос о ракете – искусственном спутнике Земли и высказал идею создания орбитальных околоземных станций как искусственных поселений, использующих энергию Солнца, а также промежуточных баз для межпланетных сообщений. Он рассмотрел медико-биологические проблемы, возникающие при длительных космических полетах, и внимательно рассматривал возможность экономического использования спутников Земли.

Многие из предложенных им технических решений впоследствии нашли практическое применение в ракетостроении. Это, в частности, графитовые газовые рули для управления полетом ракеты и изменения траектории движения ее центра масс; использование компонентов топлива для охлаждения внешней оболочки космического аппарата во время входа в атмосферу, оптимальные траектории спуска при возвращении из космоса. В области ракетных топлив К. Э. Циолковский исследовал большое число различных окислителей и горючих для ЖРД и рекомендовал некоторые использовавшиеся впоследствии топливные сочетания.

Однако, несмотря на целый ряд бесспорных практических и теоретических достижений, которые, собственно говоря, и принесли ему признание, несмотря на часто нарочитую приземленность своих изысканий, К. Э. Циолковский оставался прежде всего философом (пусть и «практикующим» в инженерной сфере), представителем русского космизма. Достаточно сказать, что конечная цель освоения космического пространства представлялась ему в виде полной перестройки биохимической природы человека и перехода его из материального в волновое («лучистое») состояние.

Его последователи были уже сугубыми практиками: история поставила перед ними сугубо конкретные проблемы, решать которые предстояло в прямом смысле слова любой ценой.