Загул Зайончковский Олег

11

С переходом на режим светомаскировки все они, включая женщин, почувствовали, что шутки кончились. Компания вернулась в столовую, но теперь их дружеская вечеринка обернулась томительно-напряженным сидением впотьмах. Кроме спавшей на столе украинки Галки, все были предельно насторожены. Сила в столовой собралась большая, но сгущалась и ночь. В окнах, подсвеченных со двора, метались быстрые тени – там вокруг фонарей кормились крылатые мыши. Майский жук ударял в стекло, как обессилевшая на излете пуля.

В комнате видимыми оставались только светлячки сигарет. В прокуренном сумраке царило молчание; лишь украинка мерно похрапывала в два такта да Галя катал что-то по столу – то ли стакан, то ли гранату.

От неподвижности и недостатка воздуха Нефедова клонило в сон. «Нужно взбодриться, – подумал он, – иначе свалюсь, как Хохлова жинка».

– Ты куда? – встрепенулась Надя, почувствовав, что он встает.

– Пойду освежусь.

– Будь осторожен…

– За меня не волнуйся, – ответил Нефедов, похлопав себя по поясу. Под рукой его блеснул пистолет.

Он вышел на открытую галерею второго этажа, и тотчас на лицо его словно бы легла освежающая маска. Влажный росистый воздух хлынул в легкие, распирая грудь; от избытка кислорода у Игоря закружилась голова. Дуновения ветерков, то прохладные, то неожиданно теплые, дарили разнообразными ароматами, собранными ими по окрестным дворам. Ароматы эти были Нефедову хорошо знакомы, но сейчас они казались приятными, как никогда. Вживую ночь выглядела черней и ближе, чем через оконные стекла, но страшной она не была.

Пистолет мешал ему, упираясь в перила. Усмехнувшись, Игорь убрал его в брючный карман. Что может случиться в такую ночь? Разве что во дворе подерутся собаки… Сверху он наблюдал за псами, между которыми явно назревала ссора. Двое из них кружили, словно огромные рыбы, и, молча выцеливая противника, неотвратимо сближались. Третий пес (возможно, это была сука) поскуливал, ожидая зрелища. Нефедов тоже затаил дыхание… Еще мгновение, другое… и тишину разорвал оглушительный жуткий ряв. Псы сражались остервенело, – вгрызаясь взаимно во что придется, противники драли друг друга, то вскидываясь на дыбы, то в положении лежа, катаясь и выметая шкурами двор. Третий пес или сука, не решаясь принять ничью сторону, суетился вокруг и сзади кусал обоих дерущихся.

Казалось, такое побоище должно было завершиться трагически, но, к удивлению Игоря, кончилось оно неожиданно скоро и без вреда для кого-либо. Просто все три собаки замерли, будто в живой картине, и, повернув в одну сторону свои морды, стали дружно принюхиваться. Что-то их отвлекло… что, Игорь понял с некоторым опозданием, когда вслед за собаками ощутил запах жаренного на углях мяса.

Где-то неподалеку люди затеяли шашлыки. Нефедову сделалось грустно; он осознал, что снаружи, за забором усадьбы-крепости, продолжалось течение жизни. Владельцы частных подворий кушали барбекю; жители многоэтажек пили чай с пастилой и смотрели новости. Новости этим вечером были, наверное, те же, что и всегда. Горожане питались чем бог послал, или уже читали инструкцию к слабительному, или отходили ко сну, или затрагивали перед сном соседа по двуспальной кровати.

Обстоятельства отделили Нефедова от остального человечества. В то время как обыватели прощались в постелях с мыслями, Игорь должен был с пистолетом в кармане всматриваться в темноту. Но он сознавал свою миссию; ведь он был женат на филологе и хорошо понимал, что рукопись Почечуева стоила всех хлопот.

12

– Как ты, дружок? Комары не заели?

Это был Ксенофонтов. Он подошел к Нефедову и встал рядом, облокотясь о перила.

– Ночь-то какая! Шашлыком пахнет…

– Да, ничего… – суховато ответил Игорь.

Ксюха искоса на него взглянул.

– Ты, вижу, обиделся на меня…

– За что?

– Ну… за то, что я накричал на тебя при всех.

– Ты разве кричал?

– Не помню…

Ксенофонтов вздохнул, плюнул с балкона вниз, помолчал в задумчивости…

– Ты, Гарик, не обижайся, я злюсь на тебя от зависти… Нет, правда… Хорошо у тебя все устроено! За эти твои проказы Надя должна была встретить тебя сковородкой… и что же? «Милый, куда ты?»… Противно слушать!

– Меня рукопись выручила.

– Вот и рукопись подвернулась…

– Да она меня чуть не убила.

– Так не убила же! – Ксюха в волнении сотряс перила. – Нет, ты скажи мне, за что она тебя так любит?

– Кто?

– Твоя Надя!.. Почему эти женщины любят одних за так, а других только за их машину?

– Сложный вопрос…

– То-то что сложный… – Ксюха плюнул опять с балкона. – Но какой бы он ни был, решать надо срочно.

– Почему?

– Машине моей кирдык приходит.

– Сочувствую…

Они помолчали.

– Но… как же Леночка? – осторожно поинтересовался Нефедов.

– Какая?.. Ах да! – Лицо Ксенофонтова просветлело. – Хорошо, что ты мне напомнил… Женюсь! Непременно женюсь… если не подведет машина.

– Вот видишь, не все потеряно.

– Думаешь, стоит рискнуть?

– Просто уверен.

– И будет все хорошо?

– Не знаю…

– Зачем же тогда…

– Чтобы тем, кто женат, не завидовать.

– Ты, наверное, прав…

Друзья призадумались.

Потом они обнялись за плечи и так ушли с галереи.

13

В доме все оставалось без перемен. Украинка Галка спала, разметав власы по столу. В углу шушукались Шерстяной с Марыськой. Остальные гремели чашками, разливая на ощупь остывший чай.

– Как там на границе – тихо? – спросил Галя вошедших.

– Тихо, – доложил Нефедов. – Твои соседи шашлыки жарят.

– Ничего, – Галя пристукнул кулаком. – Будет и на нашей улице праздник.

Игорь помялся.

– Вы извините, братцы… – пробормотал он, смущаясь. – Что-то мне спать очень хочется. Галя, можно я где-нибудь у тебя прилягу?

– Дезертир! – осуждающе прогудел хозяин. – Ладно, сдай оружие Шерстяному и вали на диван.

– Где муж, там и я, – объявила Надя.

Пожелав остающимся спокойной ночи, Нефедов с Нефедовой пошли вниз, в комнату с белым диваном. После некоторых блужданий по темному дому они разыскали и комнату, и диван, а на диване они нашли свою спящую дочь. Катя лежала клубочком, под голову подложив рюкзачок с «Провозвестием».

– Бросили нашу девочку, – покаянно прошептала Надя.

Она скинула тихонько туфли и осторожно легла с Катей, обернув ее своим телом. Потоптавшись немного, Нефедов опустился на свободную часть дивана и попробовал тоже прилечь.

– Тише! Ворочаешься, как слон…

Конечно, слова эти Надя пробормотала бездумно. Это просто была дежурная фраза, одна из тех, какими супруги обмениваются перед сном. Произнесенные слабеющими устами, они заменяют формальное пожелание спокойной ночи.

Но было бы странным и, наверное, даже неправильным, если бы Игорь в ту ночь мог спать спокойно. Ведь на диван и вот эти семейные нежности он променял боевое братство. Пусть Нефедов не верил в ночное нападение Живодарова или тем более немцев, но он бросил товарищей, выбыл из действующих рядов… Катя, брыкнувшись, вздохнула прерывисто, и то же за ней повторила Надя. Обе были давно во власти женских своих сновидений, а он даже на краю забытья все еще рядился со своей совестью.

В наступившей иной действительности спор этот Игоря с самим собой поначалу продолжился, но скоро был прерван выстрелами и криками. Нефедов вскочил с дивана и с пистолетом в руке выбежал на галерею. Там все уже было окутано пороховым дымом. Толя Хохол с колена раз за разом палил в темноту, а Галя туда же швырял гранаты, которые слабо хлопали, разбрасывая искры.

– Отсырели, проклятые! – прокричал он, обернувшись к Нефедову.

– Что происходит? – спросил Игорь тревожно. – Почему не горят фонари?

– Они взорвали подстанцию, – пояснила Марыська, вывернувшаяся откуда-то с лицом, изукрашенным маскировочным гримом.

– Кто – они?

– Будто бы сам не знаешь!

Всмотревшись в направлении выстрелов, Нефедов сумел разглядеть неясные перебегающие тени – это не были Галины псы. «Значит… – мелькнула догадка, – значит, собаки уже мертвы!» Игорю сделалось жутко.

– Ты будешь стрелять или нет?! – Марыська в отчаянии дергала его за рукав.

– Буду! – заорал Нефедов, вскидывая пистолет. – Буду!.. Буду!.. Буду!..

14

– Папа ворочается, как слон!

– И кричит: «Буду, буду!»

– Пощекочи его хорошенько…

Надя и Катя тыкали его пальчиками под ребра, и даже с некоторым ожесточением. На самом деле спать им помешал не Игорь, а украинка Галка. Это она, похмельно вздыхая, с тряпкой в руке перемещалась по комнате тяжелым крестьянским шагом. Кажется, Галка обозначала какую-то хозяйственную деятельность: с одних предметов она вытирала пыль, другие переставляла с места на место. Споткнувшись о бар на колесиках, Галка едва на него не села. Бар загремел всем своим содержимым, украинка испуганно выбранилась – и тогда-то Надя с Катей проснулись.

Больше Игоря щекотать не требовалось.

– Привет! – пропел он, потягиваясь. – Мне тут такое снилось…

Надя и Катя хлопали на него размазанными глазами.

– Доброго ранку, – буркнула украинка и, застеснявшись чего-то, опять чуть не села на бар.

– Галка! И ты здесь… А где остальной народ?

– Сплять уси…

Совсем смешавшись, Галка с топотом вышла из комнаты.

Однако она ошибалась – в разных углах дома «народ» подавал уже признаки жизни.

– Баба, где ты?.. Мы есть хотим! – баритонил откуда-то Галя.

– Тяпнула вчера баба, – отвечал ему Толин голос. – Ты сам ей коньяк наливал.

– Эй, Галка! – соединившись, заорали вдруг оба голоса. – Ползаешь с утра, как муха!

Призывы эти возымели действие: некоторое время спустя в доме запахло кофе и чем-то жареным.

Пошатываясь со сна и зевая, вчерашние боевые товарищи снова сбредались в столовую. Ночь прошла без потерь; Шерсть с Марыськой, Нефедовы, хохлы и хозяин дома – к завтраку гарнизон явился в полном составе. Видок у всех – с неуложенными головами, с помятыми лицами – был непарадный. Но зато с их лиц исчезло тревожное выражение – друзья заспали свои ночные страхи и смотрели с утра умеренными оптимистами. На завтрак была яичница. В окнах столовой играло солнышко и поглядывало, как украинка Галка выкладывает на тарелки его ярко-желтых деток.

Накануне все, кроме Толиной жинки, проявили сдержанность по части спиртного. Поэтому, чтобы почувствовать бодрую ясность мысли, им хватило с утра выпить по чашечке кофе. Без пустопорожнего галдежа в деловом ключе товарищи обсудили свои дальнейшие планы. Все понимали, что наступило время переходить от обороны к активным действиям. Рукопись Почечуева любой ценой надлежало доставить в музей и сдать под охрану государства.

– Не об чем больше базарить, – объявил Галя. – Хватаем наш артефакт, и айда на прорыв!

– Только все вместе, – уточнил Хохол, – чтобы, значит, толпой.

– Правильно, – подхватил Ксюха. – Дунем на двух машинах.

– И пусть эти немцы догадываются, в которой машине рукопись!

15

Сборы были недолгими, но с небольшой заминкой. Надя потребовала, чтобы мужчины оставили дома оружие.

– С гранатой в музей вас не пустят, – твердо сказала она. – Я не пущу.

В ней чем дальше, тем больше сказывался главный хранитель. Рюкзачок с почечуевской рукописью она сняла с Кати и надела себе на плечи.

Когда наконец все уселись в машины, Галка нажатием тайной кнопки откатила ворота. Напутствуемый собачьим лаем, кортеж выкатился на улицу… и, что называется, взял с места в карьер. Скорость должна была обеспечивать безопасность, но сама по себе пугала, особенно Надю с Катей. Темп задавал головной Ксюхин спортивный автомобиль. Несмотря на грозящий ему «кирдык», он бежал очень резво, хотя сильно дымил на ходу и слишком болтал глушителем. Но, к счастью, весь путь в Почечуево они проделали без происшествий. Минут через десять отчаянной гонки обе машины припарковались у входа рядом с музейским служебным автобусом.

Пазик был еще теплый. Пятью минутами раньше он привез сотрудников, самые интеллигентные из которых еще расшаркивались у калитки, соревнуясь в учтивости. Одним из последних входил и Кронфельд, но не от избытка вежливости, а по причине обыкновенной старческой медлительности. Он вообще везде и всюду давно привык быть последним, а потому очень удивился, когда сзади на него налетели какие-то люди и буквально втолкнули его в калитку.

– Что происходит? – Кронфельд взвизгнул, как от щекотки (с возрастом голос его стал тоньше).

Он обернулся, готовый к отпору… но сразу же успокоился – в компании неизвестных Кронфельд увидел Нефедову.

– Вы-то мне и нужны, – сказала она. – По очень важному делу.

Надя взяла его под руку и направила на дорожку, ведущую к фондохранилищу.

– Какие с утра дела… – недоуменно бормотал Кронфельд. – Я даже не пил еще чай.

Правду сказать, к нему давно уже не обращались по делу – ни до чая, ни после. В месяц раз дремал он на ученом совете, но и там в нем не было никакой надобности. Сейчас ему в голову приходило единственное, хотя и нелепое, предположение: Нефедова, решил он, где-то всю ночь гуляла. В компании посторонних господ она явилась, чтобы продолжить «банкет» на рабочем месте, а его, Кронфельда, намеревается угостить. Если «дело» было такого рода, то он, конечно, не возражал.

Мысль о том, что ему удастся сэкономить собственные бутерброды, грела Кронфельда вплоть до того момента, когда в кабинете хранителя вместо вина и снеди на стол легла толстая книга.

– Что это? – разочарованно спросил Кронфельд.

– «Провозвестие» Почечуева! – торжественно объявила Нефедова. – Автограф. Подлинник.

– Вы пьяны? – он улыбнулся растерянно.

– Откройте и убедитесь сами.

Шли секунды, закуска не появлялась, Кронфельд заволновался всерьез. Он беспокойно озирался на обступивших его людей, а те понуждали его уже на несколько голосов:

– Раскройте же рукопись!.. Убедитесь!..

Кронфельд попробовал возмутиться:

– Что за комедию вы ломаете?.. Надежда Николаевна, вам не к лицу эти шутки!

– Вы только взгляните, чего вам стоит, – она протягивала ему рукопись.

Его охватила паника.

– Пустите меня! – взвизгнул Кронфельд и рванулся к выходу, но путь ему преградили:

– Струсили, господин ученый?

Кронфельд охнул и сник. Дрожащей рукой он схватился за грудь.

– Ему плохо? – испугался Нефедов.

– Нет, у него там очки… – прошептала Надя.

Кронфельда чуть не силой усадили за стол и раскрыли перед ним рукопись.

– Чушь, чушь и чушь!.. – бормотал он, не попадая за ухо дужкой очков. – Нет никакого «Провозвестия» и не может быть…

Старик упрямо еще несколько раз повторил свое «не может быть», но взгляд его, опытный взгляд текстолога, уже говорил другое… Вчитываясь в чернильные полинялые строки, он склонялся все ниже… Окружающие примолкли. Из них только Надя знала, что как ученый Кронфельд в эти минуты переживает трагедию, но остальные, казалось, тоже о чем-то догадывались.

Прошло много времени, прежде чем Кронфельд оторвался наконец от рукописи. Он поднял лицо; в глазах его блестели слезы, выступившие от напряженного чтения.

– Что же мне делать, коллега? – с печалью он обратился к Нефедовой. – Советуете пойти повеситься?

Чтобы скрыть свою жалость к нему, она сдвинула брови:

– Это было бы сейчас некстати… Вы же должны понимать – в музей поступила новая единица хранения. Кто в Почечуеве, кроме вас, даст научное описание и предварительный комментарий?

– Что-то я не врубаюсь! – не выдержав, перебил ее Галя. – Мы такой артефакт притаранили, а дедуля почему-то в трауре…

– Молчи, – ткнул его в бок Нефедов.

– Где вам понять, молодой человек… – Кронфельд горестно усмехнулся. – Я сорок лет – сорок лет! – доказывал, что этой рукописи не существует.

– И доказал?

– Неопровержимо…

– Значит, ума палата! – рассмеялся Галя.

За ним и другие повеселели. Все принялись уговаривать Кронфельда пока не вешаться, но послужить напоследок науке. Он и сам понемногу начинал приходить в себя. Несмотря на случившееся потрясение, а может быть, благодаря ему в старом ученом проснулся бездействовавший много лет исследовательский инстинкт. Он снял и тщательно, как оружие, стал протирать очки.

– Подлинность этой рукописи надо, конечно, проверить… Но могу я узнать, господа, как она к вам попала? Каков был контекст обретения?

В кабинете повисла пауза; друзья переглядывались.

– Нет, – за всех ответила Надя. – Контекст обретения мы опустим.

– Позвольте, но как же вы будете ее регистрировать?

– Как дар неизвестного, – твердо сказала она.

Нефедов чуть слышно вздохнул.

16

Обряд регистрации «Провозвестия» был предварительным и совершался недолго. Главное было определить рукопись под охрану государства, и это, важнейшее, Надя сделала. Дар неизвестного, а с ним вместе и Кронфельда (хватило бы старику здоровья) ожидали впереди экспертизы, неоднократные ученые советы, чтения и презентации.

А над могилой писателя Почечуева в то утро зацвел до срока черемуховый куст. Другое небольшое совпадение произошло, когда компания неизвестных дарителей уже покинула фондохранилище, – на усадебной почечуевской церкви сам собой ударил вдруг колокол. Может быть, колокол раскачал ветер, или ворона, балуясь, дернула его за язык, но этот нечаянный благовест всем показался весьма уместным. В эту минуту друзья, наверное, не удивились бы, если бы им навстречу вышел вдруг сам вставший из гроба классик. Всем стало бы только радостно, и, взявши «дедулю» под локотки, они повлекли бы его с собой – обмывать удачное завершение дела.

Но дело, как оказалось, было еще не кончено.

Веселой гурьбой направляясь к выходу из усадьбы, товарищи вдруг увидели бегущего к ним человека с развевающейся бородой. О, это был не призрак писателя Почечуева!

– Берегись, ребята! – закричал Шерстяной. – На нас идет Живодаров!

В ту же секунду подскочивший безумец сгреб его за грудки.

– Отдавай мою рукопись!.. – страшным голосом зарычал он.

Быстрее всех на его нападение среагировала Марыська. Защищая возлюбленного, она с визгом вспрыгнула Живодарову на спину. Тот попробовал ее стряхнуть, повернулся и… оказался лицом к лицу с Галей. Больше он ничего не видел.

Это было и все сражение. Кто-то из утренних посетителей лишь покосился, проходя мимо. Почечуевские менты, те, конечно, и вовсе ничего не заметили, потому что еще чаевничали у себя в кандейке.

Нокаутированного психа кто-то придумал спрятать внутри мемориального дуба, – его обмякшее тело затолкали в дупло. Напоследок Галя хотел допросить Живодарова по поводу сковороды и немцев, но тот на шлепки по щекам и расспросы только мычал, выкатывая белки глаз, и пускал себе в бороду кровавые пузыри.

– Если хотел с ним поговорить, то не бил бы его так сильно, – заметила Марыська резонно.

Поняв, что ничего вразумительного из Живодарова ему не вытрясти, Гале пришлось отступиться.

Но помимо расследования немецкого заговора у товарищей впереди было много других забот – радостных и не очень. Они знали, что вскоре им неминуемо предстояло большое обмытие всего случившегося. А еще – о чем не хотелось думать – на шерстяновской кухне их дожидался труп. Вряд ли он в самом деле принадлежал аспирантке из Брянска, но это было уже неважно, потому что час от часу с ним происходили метаморфозы, которые происходят с любыми трупами.

Эпилог

Когда в наших краях кончается весна и наступает лето? Этого никто не знает точно. Синоптики говорят одно, народные приметы другое, а собственные наши глаза третье. Раньше летом у нас считался тот краткий отрезок года, когда бабы могли без крика войти в речку для омовения ног. Теперь какое там омовение – давно уже в нашу речку не то что баба, а и пьяный мужик не сунется. И вовсе не оттого, что вода в ней студена, а по причине дурной экологии. Наверное, с речкой сообщается как-то секретное красное озерцо, напруженное позади химзавода. Про озерцо знают местные токсикоманы – они сидят на его берегах часами и без удочки ловят кайф. Этим немногим оригиналам большая химия дарит главную в жизни радость, но остальным горожанам просто обеспечивает жизнь. Правда, жизнь наша утратила все приметы, и потому горожанам трудно чувствовать тонкую грань, разделяющую сезоны года.

А может быть, ее больше и нет, этой разделяющей грани. Черемуха у нас теперь распускается, когда хочет; котята родятся то в июне, то в мае. Дизель стал в пятнадцатый раз отцом – не объявлять же по такому случаю наступление лета. Зато мы получили свободу выбора, нынче каждый решает сам: если в душе у кого весна, тому и кругом весна, если лето – тоже приемлемо. Лето – время прогресса, за летние месяцы кто-то древесный вырастет на вершок, кто-то животный нагуляет бока, а умный сделается разумным.

«Лето так лето, лишь бы не хуже…» – так приблизительно думал Нефедов, вышагивая по городу. Пусть тополиная зелень уже не блестела ярко, пусть недокошенные одуванчики в большинстве своем облетели – все это было не так уж важно. Природа вступала в период роста; она совершала рабочий ход, важнейший из четырех своих тактов.

Некоторые перемены, связанные с циклическим ходом времени, коснулись и завода. Свежим, немного ревнивым глазом прогульщика Нефедов замечал поновления, сделанные в его отсутствие. К примеру, над проходной и некоторыми другими зданиями были вывешены флаги России. Яркие триколоры на темных бугристых стенах цехов напоминали те неожиданные побеги, что появляются вдруг на старых и мертвых по виду пнях.

Заводская доска почета оставалась без изменений, зато на другой, «позорной» доске появились новые лица. В частности, рядом с фамилией самого Нефедова красовался его портрет. Теперь уже с полным правом фотография удостоверяла его принадлежность к многомиллионной армии нарушителей трудовой дисциплины. Игорь на ней был совсем молоденький; он глядел с доски улыбаясь, словно всматриваясь в свое будущее.

«Славное фото, – подумал Нефедов. – Где, интересно, они его взяли?»

Но спросить было не у кого, потому что никто не имел понятия, кто был таинственный жрец, служивший при обеих досках.