Амалия и Белое видение Чэнь Мастер

– А пока происходила вся эта неразбериха, я по стечению обстоятельств заинтересовалась даже не прошлым, а частично и позапрошлым веком. Тео, это же наша с тобой история, наше наследие. Я уж не говорю, что не каждый китаец понимает, как возникли в Малайе тайные общества, чем они были на самом деле… Я не говорю и о том, что именно из нашего города тайные общества начали революцию в Китае… Да и вообще, как ни странно, половина мировой истории почему-то имеет отношение к Пенангу. Что у нас за остров такой?

На смуглом лице Тео не было никакого выражения вообще – он не верил ни одному моему слову, и вновь за стеклами его очков промелькнула жалость.

– Я попросту в восторге от того, что слышу, если позволите вмешаться в ваш разговор, – раздался над моим ухом голос.

Я чуть не опрокинула табуретку:

– Господин Биланкин, как это вам удается? В прошлый раз я сидела спиной ко входу, и вы как призрак возникли у меня за спиной. Сейчас я сижу лицом, и вновь…

– А в этот раз я шел от линотипистов, бескомпромиссно контролируя работу вашего друга Тео. Ну, и вообще, есть такие люди – не могут не подобраться к кому-то из-за спины на цыпочках. Так вот, госпожа…

– Де Соза…

– Именно так… Вежливо подслушав ваш разговор, я пришел в восторг. Потому что как раз искал такого человека, как вы, который произнес бы, наконец, в этих стенах слова насчет исторического наследия колонии. А я ведь еще помню разговор с вами про памятник Лайту. Это все нам очень нужно. Вы умеете писать?

– В целом да, – осторожно отозвалась я.

– Ну, я понял, о чем вы. Но мы вам поможем. Дело тут знаете в чем? Я узнаю в вашей речи так хорошо мне знакомый оксфордский академический акцент. Не акцент высшего класса общества, а такой… как у меня. И это вселяет надежду на то, что вы все сможете. Говорят, во всем городе нет человека, равного вам по знанию истории этих мест?

– Ну, равные – есть, целых двое…

– Да, но вы-то здесь, а их в данный момент здесь нет. А вы знаете, что у нас очень респектабельные гонорары для людей, способных написать что-то особое?

– Оу? – округлила я глаза, чуть не сказав «оу, шьен». У Тео лицо не дрогнуло, и я еще раз подумала о странной особенности нашего города: одни люди – допустим, все до единого выходцы с Цейлона – знают что-то очень хорошо, но информация об этом не попадает даже выходцам из тамильского Мадраса, не говоря уж о китайцах или англичанах.

Тео и в голову не придет рассказывать своему боссу про меня и мои деньги. Даже если тот попросит.

– А проблема вот в чем, госпожа де Соза: наши читатели – англичане, живущие и работающие здесь. И другие люди, уже аборигены, знающие английский. Так вот, мне приходят из Англии письма с адресом: Пенанг, Индия. Пенанг, на Востоке. Пенанг, недалеко от Индии. Хорошо, что вообще доходят! Население империи, госпожа де Соза, понятия не имеет, на что эта империя похожа и из чего вообще состоит. Покажите мне якобы образованного человека в Лондоне, который точно бы знал, из чего состоят эти самые «проливные поселения» – Стрейтс-Сеттльментс, и где, в каком проливе находится такая их часть, как Лабуан. Сингапур, Малакку и Пенанг еще назовут, а вот Лабуан… А дальше на восток и подавно плохо. Они найдут на карте Гонконг, а вот как им найти такую часть империи, как Вэйхайвэй? И тут возникает вопрос: а может ли метрополия с необразованным населением – заметьте, я даже не о рабочем классе говорю – владеть империей, раскинувшейся на треть мира? И вообще быть достойной частью сегодняшнего мира? Да мы проиграем эту империю, как только возникнет острая ситуация… Но пока этого не происходит, госпожа де Соза, – мой долг думать о людях, которые едут сюда, в колонии, работать, но даже не пытаются интересоваться культурой, наследием живущих здесь народов… Кстати, есть и как бы обратная проблема – это скорее вам для размышления, Тео: синематограф. Синема – это место, где за 20–30 центов любой может посмотреть фильм, снятый в Англии, и увидеть, что правящая тут раса состоит из людей недалеких, примитивных, которых интересуют деньги, нелегальные любовные интриги и больше почти ничего. Ну, а когда про Англию снимают кино наши завистливые американские братья, то тут уже просто сине-клевета на британский национальный характер. Нам нужно другое кино, и об этом, Тео, я буду писать в Лондон. Это опасная ситуация.

Я вспомнила, как здешние китайцы, отправившиеся на учебу в Англию, впервые видят трущобы Лондона и рабочие города к северу от столицы. И – сначала шепотом – спрашивают друг друга: что, вот ЭТИ нами владеют? И молчаливо согласилась с Биланкиным: ситуация опасная. А тот продолжал меня очаровывать, блестя круглыми щеками и демонстрируя свои многочисленные зубы:

– Так вот, госпожа де Соза, – вы что-то говорили о тайных китайских обществах? Знаете как сделаем: считайте, что если вы не напишете о них, то не напишет никто. Сделайте мне серию простых, понятных очерков – начиная с тайных обществ. Что такое очерк, вам расскажет Тео. А сейчас прошу меня извинить…

Тут он остановил взгляд на лежащем на углу стола темно-зеленом, будто лакированном банановом листе; к нему прилипли три оранжевые от шафрана рисинки среди пятен красного масла. Биланкин вопросительно поднял брови, Тео пожал плечами и отправил лист в мусорную корзину под ногами. Биланкин повернулся ко мне промокшей спиной и рысью двинулся в свой кабинет.

Тео продолжал смотреть на меня с жалостью.

– Боже мой, Амалия, как бы я хотел, чтобы ты никогда не прикасалась к этой теме…

– Я уже прикоснулась, – сказала я, и Тео все понял.

– Я вспомнил, – сказал вдруг он. – Этот альбом не продавался. Его дарили девочкам, лучшим ученицам вашей монастырской школы на Лайт-стрит. Ну, а потом он кончился, и дарить перестали. Ты была лучшей ученицей?

– Я? – сказала я в растерянности. – В школе – вовсе нет. До сих пор не могу понять, что это за дрянь такая и зачем она мне нужна – химическая таблица этого русского, и почему он золото называл буквами «ау».

– Амалия, это не он…

– В общем, я была непростой ученицей. Но я найду теперь альбом. И вернусь. Ты слышал? Я получила заказ. За респектабельный гонорар.

…Вокруг моего дома, во влажных сумерках под сплошной лиственной кроной, оранжевые закатные лучи кое-где еще пронзали пространство между ветвями и лианами. Лианы эти, десятками и сотнями, как дождевые струи достигали самой земли и корней громадных, будто из позеленевшего цемента вылепленных стволов.

Дожди, подумала я. Скорее бы начались дожди. Потому что я устала. Потому что когда идут дожди, город замирает, спит под мокрыми ветвями и лианами, среди ползущих по губке земли теплых туманов, или слушает ночной концерт сверчков и рев лягушек.

Но до дождей было еще далеко.

Мартина с надеждой спросила меня, не приготовить ли чего – и я с восторгом согласилась.

Мануэл, от которого пахло газолином, раскладывал на цементной площадке у ворот свои ведра, щетки и тряпки для полировки металлических поверхностей.

Сикх Раджиндер, явно потолстевший на охране моего дома, раскладывал на ночь свою кровать поперек входа.

Все было хорошо, и я уверенным шагом двинулась к книжному шкафу.

Не надо больше никуда ходить, не надо ничего искать. Вот пыльная пачка старых журналов (выкинуть), вот какие-то две брошюрки Махатмы Ганди (на стол их! Как же жадно я буду теперь их читать!).

А вот и он, громадный, тронутый уже плесенью том старинных гравюр.

Нет, это не я была лучшей ученицей католической школы. Это была моя мать, которую я сейчас почему-то не могу вспомнить. Только голос, только руки, только мягкое шлепанье ее босых ног по полу моей спальни.

Конечно, я тоже читала эту книгу, видела эти темно-рыжие гравюры.

Вид с Пенангского холма, на верхушке которого вился Юнион Джек, вид вниз – на плоскую воду, на горы Уэсли на горизонте и на редкий лес голых, невесомых мачт с перекрестьями рей.

Пустой газон будущей Эспланады, уже с первыми колоннадами вокруг, а по газону прогуливается десятка два человечков в цилиндрах и сюртуках (на здешней жаре), у дам – кружевные зонтики.

А вот тюдорианского вида бунгало, где жил чиновник пенангской администрации, который говорил на малайском, открывал в джунглях древние храмы, называл своим именем громадные цветы – а потом создал на пустынном острове город Сингапур. Томас Стэмфорд Раффлз, бунгало его носило имя «Раннимед», сейчас на этом месте отель, джаз и танцевальные вечера, но и бунгало стоит где-то среди гостиничных сараев и пристроек.

А вот…

Холм, высокие облака, очень длинные и стройные наклонные пальмы. Вот он, домик, крытый аттапом, – оказывается, не такой уж домик, а что-то очень большое. Мельница, как следует из курсивного текста под гравюрой.

А еще из него следует, что мельника из китайцев-хакка звали Лоу Ами. Что он снабжал мукой весь город и все заходящие корабли в начале 19 века. Мельница стояла там, где сейчас храм с пагодой Тысячи Будд – в Айер Итаме. А при мельнице у господина Лоу была таверна.

Куда пришел в 1818 году капитан Уэлш, женатый на Саре – дочери Фрэнсиса Лайта (и Мартины Розеллс, добавила я). И там капитан Уэлш ел простой рис и соленую рыбу.

А пока он ел, «люди господина Лоу» развлекали Уэлша танцем с палочками для еды – якобы давно забытым к тому времени особым видом боевого искусства.

Понятно, что «его люди» были вовсе не рабочими мельницы, или не только рабочими. Ведь господин Лоу был все равно что попечителем храма – почетным директором кантонского кладбища. Их тогда на острове всего-то было два, кантонское и хоккьенское.

Но если Лоу был директором кладбища, это означало множество иных вещей, о которых посторонний человек вряд ли бы догадался.

Я начала листать книгу.

И очень быстро нашла то, что мне было нужно. Потому что никто этого особо и не скрывал.

Их называли Ги Хинь, вспомнила я наконец.

Первая «триада», первое тайное китайское общество в Малайе. Перекочевавшее сюда из китайской империи с удивительной быстротой – Ги Хинь конгси появилось в Пенанге с первыми же китайцами, приехавшими работать на англичан. Это произошло в 1790 году, то есть фактически сразу после того, как Фрэнсис Лайт воткнул в мягкую землю острова свой флагшток.

А когда спустя треть столетия Стэмфорд Раффлз сделал то же самое на острове Сингапур, уже через 3–4 года Ги Хинь прочно держало в руках первые китайские улицы будущей столицы Британской Малайи.

Вот только с тайным обществом этим, вспоминала я далее, есть одна проблема: оно исчезло без следа.

Теперь мне стало понятно, что остается только одно.

Терпеливо, упорно писать обещанную Биланкину статью. Потому что нет лучшего способа разобраться, что же и кто от этого тайного общества остался.

В целом это было похоже на то, как мускулистый силач берется за корабельный канат на берегу и очень медленно, очень осторожно, под аплодисменты публики тянет его – и вот стоящий у берега «чайный клипер» вдруг сдвигается с места на один дюйм. А потом разгоняется с удивительной скоростью. Мое расследование вдруг сдвинулось, пусть самым неожиданным образом.

Писать просто, подумала я. Достаточно посмотреть, как это делают другие, и изобразить нечто похожее. Я даже знаю, как начну первый из своих «очерков». Вот так:

«На Бич-стрит, где сегодня торговый рай для жителей Джорджтауна и приезжих, больше нет баррикад.

Но они были там в страшные дни Пенангских бунтов 1867 года, когда европейцы-полицейские привозили на перекрестки бочки с песком, используя их как опору для бревен и досок со строек. Они таким образом пытались огородить, запереть сражающихся в улочках старого города – например, на Армянской улице, где десять дней шли сплошные бои и к каждой стороне подходили подкрепления даже с сиамского острова Пхукет.

Впрочем, не англичане были мишенью воюющих. Во время событий 1867 года альянс тайных обществ – Кхиань Теик и Красного флага – воевал против союза Ги Хинь и Белого флага, воевал за контроль над Пенангом. Точнее, над той его частью, которая английским хозяевам подчинялась только на бумаге. За китайскими кварталами».

Тут я остановилась в задумчивости. Потому что в реальной жизни все было сложнее. Картину путали эти самые «флаги». Они были не совсем китайскими.

На острове, как тогда, так и сейчас, были и остаются редкие малайские деревушки. У коренных жителей этих мест были свои флаги, у кого красный, у кого белый. И когда возникали споры из-за рыбы, под этими флагами малайцы объединялись, разбивались на два союза. Отчего это так – я и сама не знала.

Но понятно, что у китайцев были какие-то мощные связи не просто с малайцами. Вот, допустим, история союза врагов моего Ги Хиня – врагов в лице Кхиань Теик и Красного флага. Вождей тут было двое, китаец Че Лонг и человек совсем другой национальности, Сайед Мохаммед Алатас, все в Пенанге знают оставшийся от него элегантный особняк под акациями. Когда на юге от британских владений, в Голландской Индии, голландцы осаждали Ачех, Сайед был занят нелегальной доставкой оружия повстанцам. Вторая жена его была дочерью человека из рода Кху – а это самое уважаемое из всех китайских имен в этих местах. Кху, с его особой репутацией, был одним из главных зачинщиков войн тайных обществ. Войн, в которых участвовали веревочники, рыбаки и другие малайцы, а еще их братья по мохаммеданской вере – из яванцев, индийцев.

Улица, где жили те самые веревочники (она так и называлась – Веревочной), оказалась границей между двумя союзами и одновременно между китайцами из двух разных провинций – хоккьенцев и кантонцев. Потому что в тайные общества китайцы шли строго по провинциальному признаку. Ли Хинь, лидер Ги Хинь, возглавлял не просто тайное общество, а еще и общество хоккьенских хакка. Враги его были кантонцами. Что неудивительно, потому что две эти провинции и сегодня говорят на разных диалектах. А тут, значит, дошло дело до войны.

И как обо всем этом писать для тех читателей господина Биланкина, которые не знают, где искать Вэйхайвэй? Мало того, что человек хоккьенец – он еще и хакка? А как быть с теми загадочными хакка, которые из Кантона?

Я вздохнула и решила написать попроще.

«Очень трудно разобраться в сложных взаимоотношениях китайцев Малайи между собой. Как это сделать, если даже имена друг друга они произносят по-разному? На столе одного из моих здешних друзей лежит бумажка-напоминаловка, на которой написано: человек по фамилии Онг – это на самом деле Ван, Чае – это Се, Ко – это Гу. И так далее. То есть один и тот же иероглиф люди из разных провинций произносят совсем по-разному. Осталось сказать читателю, что мой друг и сам китаец.

Но по крайней мере в одном отношении понять смысл войн триад нетрудно – в конечном счете драка шла за владение оловянными шахтами».

Тут я обнаружила, почему трудно писать. Оказывается, мысль летит быстро, а рука с вечным пером ползет по бумаге медленно и ее ход тормозит мысль.

«Олово, – продолжила я, – нужно прежде всего тем, кто производит консервные банки. А это хороший бизнес и, наряду с каучуком для шин авто, основа экономики Малайи.

Об этом бизнесе понятия не имел некто Кун Тай, который в прошлом веке взял концессию на землю в Тамбуне, в штате Перак на материке напротив Пенанга, для выращивания там кофейных деревьев. Но на его участке, в отличие от прочих, такие деревья не желали расти. Как-то раз господин Кун со злобой вырвал одно чахнущее деревце из земли и стал рассматривать, что у него там за странная металлического цвета дрянь прилипла к корням. Горстку этого вещества он понес к друзьям. Оказалось, что это – олово. Кун оказался владельцем самого богатого оловянного месторождения в штате, самым знаменитым китайцем в столице штата – Ипо, и основателем клуба хакка – оловянных промышленников. Он стал также китайским почетным вице-консулом в Пенанге и создал там первую современную китайскую школу, где преподавание идет на классическом мандарине.

Китайцы владели первыми оловянными шахтами до того, как европейский бизнес привнес в эту отрасль долгожданные новые технологии…»

Тут я остановилась и задумалась: одобрит ли господин Биланкин такой тонкий намек на то, что сегодня оловянные прииски плавно перешли в руки англичан, а китайцы – их бывшие владельцы – вынуждены заниматься теперь иными видами бизнеса. Впрочем, богаче китайцев англичане от этого не стали.

«…китайцы начали импортировать на свои шахты рабочую силу из Китая – это для них оказалось проще, чем договариваться с малайцами.

Было логично и неизбежно, что люди из одной провинции, говорящие на одном диалекте, создадут какую-то свою организацию. Для тех, кто считает, что слово «конгси» означает лишь тайное преступное сообщество: первоначальное его значение – артель по земляческому принципу.

Было также совершенно естественно, что некоторые артели, защищая своих членов, применяли силу – китайские рабочие не ждали, что иностранцы, с их полицией, будут им помогать.

Из этих артелей родилось новое, чисто местное тайное общество – Кхиань Теик, которое и схватилось со старым обществом, Ги Хинь, за контроль над шахтами, улицами и магазинами».

Отлично, вздохнула я. И решила, что хватит для первого раза просвещать властителей трети мира, пора сразу перейти к тому вопросу, который интересовал лично меня.

«Закат Ги Хинь наступил не сразу. Это тайное общество проиграло битву за улицы Пенанга в 1867 году, потом битву на юге страны – Ларутские войны, мир в которых пришлось заключать уже с помощью пришедших в ужас от происходящего англичан. Пангкорский договор 1874 года был выгоден Кхиань Теику, получившему лучшие шахты Ларута. Ги Хинь какое-то время работал в оставшемся ему районе города Ипо. По сути, это тайное общество и построило тот город, который мы сегодня можем видеть.

Казалось, что отныне вся страна, кроме британской администрации, будет подчиняться единственному тайному обществу, Кхиань Теик.

В нашем городе власть общества Кхиань Теик казалась незыблемой по многим причинам – в частности, и потому, что в конце прошлого века лидеры его были крупнейшими донорами даосского Храма защитника города. Храм посвящен божеству, которое докладывает владыке ада о таких делах людей, как несправедливость и коррупция. То есть отвечает за порядок. А это делает его богом-защитником правительственных офицеров и полиции, хотят они того или нет.

Загляните в этот храм на Бридж-стрит в 15-й день китайского нового года. Вы увидите здесь тех служащих местной полиции, кто происходит из Китая. Они приходят в этот день в храм, чтобы произнести защитнику города клятвы верности, отрезая при этом голову петуху».

Холод находки пробежал по моей спине. Не вставая из-за письменного стола, я легко нашла ту ниточку, которая, возможно, связывает секреты первого в Малайе тайного китайского общества с сегодняшней полицией города.

То есть следует поискать китайца в полиции (их там совсем немного), проследить его клановые связи – и все?

К сожалению, нет, не все.

Потому что…

«Но если этот маленький храм с башенкой слева от входа остался до наших дней, то этого нельзя сказать о тайном обществе Ги Хинь и его секретах. Оно исчезло. Нет и его победителя Кхиань Теик. С 1890 года все тайные общества запрещены администрацией Стрейтс-Сеттльментс.

Читатель может спросить: а есть ли уверенность, что из нынешних 2,5 миллионов китайского населения, составляющих уже 43 % всех жителей Малайи, нет ни одного члена тайного общества? Полицейские источники утверждают, что для розового оптимизма нет оснований».

Тут я нехорошо усмехнулась собственной наглости: полицейские источники? Хотела бы я поговорить с ними. Причем о многом.

«Что произошло с тайными обществами после 1890-го года? Их превращенные в крепости городские кварталы, их храмы и алтари, а также немалые финансовые активы перешли к иным, несекретным, известным организациям.

Никто не знает, сколько китайских ассоциаций в Пенанге. Сотни, как минимум. Десять человек, чьи деды родом из одной маленькой деревни в глубине громадного Китая – и вот вам ассоциация. Например, клан тех, чья фамилия Ли, родом из района Тан Уа провинции…»

Тут я оставила пустое место и задумалась над тем, где я узнаю, какая это провинция.

«…эти Ли, во-первых, считают себя потомками императоров дома Тан – которых всех звали Ли, а во-вторых, еще и потомками великого философа Лао-цзы.

Или кинем уважительный взгляд на историю самого знаменитого из кланов, клана Кху, который после запрета тайных обществ начал делать легальный бизнес – создавать плантации у Айер Итама, жертвовать деньги на благотворительность, театр… Все предки этой деловой империи – из одной хоккьен-ской деревни Син Кан, которая известна тем, что там, рядом с большим портом, с давних времен существовала мусульманская община.

Ассоциации, конечно, создаются по самым разным признакам. Если по ремеслу, то их называют «хан»…»

Я начала с любопытством вглядываться в другую старую книгу, посвященную юбилею городской администрации, ту ее часть, где отмечались донорские взносы разных ассоциаций в издание этой книги. И, потрясенная, обнаружила в списке ассоциацию пуллеров рикш, размещающуюся по Прангин-роуд, 214.

Это что – вот так просто? Пойти на жалкую окраину, на эту Прангин-роуд, и узнать там массу полезных фактов? Я еле сдержала себя, чтобы не понестись туда прямо сейчас, ночью. И подумала, что первый из серии очерков надо бы и закончить. Скоро у меня появится много новых дел, и это просто отлично.

«Внимательный путешественник, владеющий вдобавок искусством читать иероглифы Китая, получил бы массу удовольствия на Кинг-стрит, улице, названной – что очевидно – в честь властителя Соединенного Королевства, сейчас уже трудно разобраться, которого. Эта улица полностью состоит из домов клановых ассоциаций, которые являются одновременно и храмами памяти тех, кто приплыл сюда век или несколько десятилетий назад и внес свой вклад в то, чтобы эта земля стала тем, чем она сегодня есть.

Клан, с его советом директоров и ареопагом старейшин, дает деньги на детское образование, похороны, содержание вдов и сирот. Клан же одалживает деньги на новый бизнес, инвестирует в недвижимость. Сегодня это – часть делового мира и одновременно социальной структуры нашей страны.

Но вы будете правы, задав много нелегких вопросов. Например: а разве не тайным обществом была организация по имени Тунмэнхуэй, созданная на наших улицах доктором Сунь Ятсеном, первым президентом Китая после свержения империи? Разве не это тайное общество, действовавшее здесь с 1909 по 1911 годы, планировало кантонское восстание 1911 года, с которого началась история свержения последнего императора этой древней страны?

Или: а почему же не далее как в 1927 году по всему Сингапуру шла настоящая волна чикагоизмов, вплоть до перестрелок на улицах? Разве это не работа тайных сообществ?

И последний вопрос: где и как сегодня можно найти мрачное наследие якобы полностью сгинувших старых тайных обществ, вроде упомянутого Ги Хинь? Как ни странно, это не невозможно. Забытые секреты иногда имеют свойство заново появляться на свет божий – если кому-то становится абсолютно необходимо их возродить».

Было очень тихо, сверчки пели свою песню среди лиан и листьев.

Я сидела над страницами, и мне было страшно.

По существу, я бросала этой статьей вызов моему невидимому противнику – пока что вызов вслепую – и ставила свою подпись.

Что я делаю? Что со мной происходит?

Я снова вспомнила выздоравливавших моряков с русского крейсера, их лица на фоне белого полотна подушек. А у стены лежал вовсе не тот русский с трудной фамилией, что все-таки умер, а Элистер, Элистер с раной, о которой я даже подумать боялась, – и он кричал. И снова кричал.

Я начала перебирать страницы, готовясь переписать их начисто.

СУН ИЗ СУНСТЕДА

Нортхэм-роуд: каменные ограды, увитые лиловыми и белыми россыпями цветов бугенвилеи. Время от времени камень уступает место кружеву черного чугуна – это ворота, тут завистливый взгляд делает прыжок внутрь, на идеальные зеленые газоны, по ту сторону которых – полукруг деревьев, снова бугенвилеи, увивающие первые этажи побеленных дворцов в два этажа-с башенками, фронтонами, колоннами, балконами, плавными скатами черепичных крыш. И снова каменные ограды, через которые перехлестывает зелень, и новые дворцы.

В одни такие широко распахнутые ворота черного чугуна я уверенно повернула велосипед. Охранник, сверкающий золотыми пуговицами, отдал мне честь. Я помахала ему и двинула свою двухколесную машину по полукругу белого гравия к крыльцу.

– Добро пожаловать в Сунстед, госпожа де Соза, – удовлетворенным голосом выговорил длинный, идеального спортивного сложения британец. – Позвольте ваш велосипед, он будет в безопасности под моей охраной.

Я всегда подозревала, что эта личность с удовольствием сказала бы мне что-то другое, насчет очертания моих бедер на седле (вид сзади). У себя в клубе – куда мне ход был закрыт – он мог это даже говорить кому-то из друзей. Но, возможно, это было просто мое женское тщеславие. Так или иначе, здесь, у этих дверей, ничего подобного от него я бы не услышала никогда в жизни – скорее он принял бы яд прямо на моих глазах, тщательно скрывая свое неудовольствие от такой процедуры.

– В гостиную, прошу вас, мадам, – продолжил длинный, и я в очередной раз вспомнила не без усилия его имя.

– Благодарю вас, Кроули. А…

Тут я помахала рукой неопределенно.

– Для вас – бесспорно, госпожа де Соза.

И безупречный британец неслышно двинулся в глубину дома по большим плитам черного и белого викторианского мрамора.

Мрамор в этом дворце также имелся каррарский – в виде полуобнаженной статуи, рядом с которой я присела верхом на стул розового дерева.

В дальнем конце бальной залы, насквозь продуваемой морским бризом, отливали лаком два рояля – в одном углу черный, в другом белый. Впрочем, они там не пылились зря – насколько я помню, племянницы хозяина особняка учились играть то на одном инструменте, то на другом. Сейчас в доме, впрочем, было тихо, похоже, пустовала даже расположенная справа, ближе к громадной кухне, комната для мацзяна, куда не забегали пятнистые далматинцы, преследуемые нянями в самфу – пижамах в цветочек.

В тишине палаццо я начала размышлять, что ко всем категориям китайцев, образующих тут свои ассоциации и держащих клановые дома, надо добавить оксфордских китайцев как особую этническую группу. Чего доброго, они создадут свой клан… хотя о чем я, он уже есть, Британская Ассоциация Стрейтс-китайцев, непобедимая в наших краях сила.

– Мадам де Соза, сэр, – раздался голос безупречного британца. А за ним – звук шлепанцев. И, не вставая со стула, я развернулась навстречу курносому молодому человеку моих лет – кантонцы славятся своими короткими вздернутыми носами.

Розовые, толстые щеки почти скрывали его глаза – впрочем, сейчас они имели дополнительную защиту в виде очков.

– Амалия, дорогая, где твое Белое видение? – раздался его голос с еще более рафинированным акцентом, чем у встретившего меня британца.

– Когда-нибудь увидишь его снова, Ричард.

– Тогда покажи хотя бы свою фирменную улыбку, когда Кроули пойдет за напитками – ему такое видеть вредно. Мне как всегда, Кроули. Тебе ананасовый с яблоком, да?

– Про твое «как всегда» мы еще поговорим. Я слышу про тебя разные разговоры, Ричард Сун. А улыбку – вот тебе.

Я повернулась к нему в профиль и широко распахнула зубастую пасть, оскаленную в улыбке (так я наводила в свое время ужас на весь Кембридж).

– О, спасибо, как мне этого не хватало… А насчет разговоров – вот это неожиданность. Уверяю тебя, что очень бледная стенга в это время, к полудню, не наносит ущерба здоровью, а лишь наоборот.

И Сун откинулся на мягкую спинку кресла от «Мапл и K°» из Лондона (впрочем, британским был лишь дизайн, а сделана мебель, как и многая другая британская деревянная продукция, в Бангкоке, поближе к родине розового дерева.)

– Сидим здесь, или ты давно не лазила через дырку? – осведомился он, протирая очки и моргая совершенно беззащитными глазами.

«Дыркой» он называл ротонду, окруженную кружевом металлической ограды – в сущности, действительно круглую дыру в потолке залы, к которому поднималась спиралью мраморная лестница. Архитекторы Старк и Макнил, проектировавшие этот особняк четыре года назад в стиле между итальянской виллой и парижским арнуво, утверждали, что идею им подало устройство могилы Наполеона. И что ротонда эта хорошо сочетается с полукруглыми венецианскими окнами-витражами, где главным элементом были опять же наполеоновские золотые пчелы.

– А не скатиться ли мне через твою дырку вниз по лестнице на велосипеде? – абсолютно серьезно поинтересовалась я.

– Да сколько угодно, вот сейчас Кроули принесет напитки, и я пошлю его за твоим велосипедом… Да, ты не поверишь, но Чунг из Куала-Лумпура, он приезжал недавно, на полном серьезе счел, что фамилия Кроули – Батлер, то есть «дворецкий», и чуть не назвал его «сэр»… А, да вот и он.

И Сун дрогнувшей рукой схватил с подноса высокий стакан со стенгой – виски с большим количеством содовой, – не дожидаясь, чтобы Кроули поставил стакан перед ним.

– Кроули, велосипед мадам сюда.

– Очень хорошо, сэр.

– Не надо, Кроули, он как всегда издевается.

– То-то же, Амалия…

– Очень хорошо, мадам.

– Итак, – сказал Сун, отрываясь от стенги, – ты, бедная девушка, опять хочешь занять у меня два доллара?

– Почти угадал. А что говорит твой астролог – сегодня благоприятный день, чтобы дать мне два доллара?

– А, хорошо, что ты спросила, – вдруг стал серьезным Сун. – Он мне в прошлый раз наговорил какие-то очень странные вещи. Я обеспокоен, знаешь ли. Он сказал буквально следующее: богатство в опасности повсеместно. Что очень странно в наше время, когда деньги растут на деревьях… Да, собственно, деньги вообще уже никого не волнуют – а некоторые даже отказываются их тратить, правда, Амалия? А мой астролог говорит, что если брать по элементам, то деньги сейчас надо как можно скорее изымать из вложений в землю – а это, как ты понимаешь, и оловянные шахты, и каучуковые плантации. И вода тоже стала опасна. А это, Амалия, твои пароходы, между прочим. Представляешь – чтобы в тысяча девятьсот двадцать девятом году пароходные линии стали опасной инвестицией? Зато можно вкладывать в металл и, представь, в воздух. И как тебе это?

«Это» было совсем не то, зачем я пришла сюда. Но у меня вдруг по спине пошел холод, которому я в последнее время научилась доверять.

– А знаешь ли, Ричард, ведь твой астролог никогда еще тебя не подводил. И меня тоже – помнишь, он не советовал мне ехать в Америку? Так вот, я подумаю насчет акций пароходных компаний. В земле у меня ничего нет. Металл – если это не олово, которое в земле, то почему бы не просто золото, которое в банке? А вот воздух… ну, знаешь ли…

– Знаю, – вдруг отозвался он, а я с беспокойством уловила первые знакомые симптомы: слегка заплетающийся язык. Первая сегодня стенга, да? – Знаю, потому что я только что ездил сначала в Лондон, а потом в Бостон и Нью-Йорк. И не считая очень хорошего виски, привез из поездки мысли насчет наших любимых британцев и твоих обожаемых американцев. Ты ведь все-таки любишь американцев, Амалия? Расскажи, за что.

– А за то, – сказала я, вдруг приходя в ярость, – за то, что… Да, американцы смешны, да, их щелкающие фотокамерами орды раздражают. Их предыдущий президент, Кулидж, не мог связать двух слов и не пытался, а нынешний, Гувер – тоже болван. Их сухой закон – всеобщее посмешище, они бы еще курить запретили. Их детская уверенность в том, что все американское – если не самое лучшее, то самое большое, вызывает дикий смех. Потому что кроме джаза, небоскребов и бандитов у них ничего лучшего нет. Но ты по крайней мере не ощущаешь по каждому шагу, по каждой интонации американца, что он считает себя естественным хозяином половины мира и даже как бы слегка устал от этого бремени. Ну, или там третьей части мира. Дети иногда раздражают, Ричард. Но детей никто не ненавидит. Пока миром правят британцы, американцев будут любить.

Я остановилась и перевела дыхание. Сун поставил стакан и посмотрел на меня абсолютно трезвыми глазами. А потом вздохнул:

– Я знаю, что ты пришла ко мне по какому-то делу, Амалия. Но если ты не спешишь, то в ответ на твои слова – особенно вот эти, насчет британской усталости – я бы тебе кое-что рассказал. Ты ведь ко мне все-таки по делу, верно?

Я кивнула.

– Мы поговорим… Так вот, я обсуждал кое-какие инвестиции в Англии, а потом в Америке. Открою тебе секрет: наш мир скоро изменится самым серьезным образом. Только непонятно, как это будет, потому что… Вот тебе новость из матушки-Британии. Они там создают воздушные корабли, Амалия, это у них большая программа. Громадные такие жирные монстры, с танцевальными залами, сигарными комнатами, только что не спальнями. Один сумасшедший сказал, что там, под облаками, можно оборудовать даже бассейны. И через год-другой первый корабль из этой серии уже отправится в полет, медленно так поползет по небу, нагруженный министрами Его величества и прочими персонажами, и вот тебе новый век. Так, а теперь Америка. Ты знаешь, что между Нью-Йорком и Бостоном уже открыта регулярная линия, будто бы это лайнеры, но по воздуху? Аэропланы, Амалия, а не воздушные корабли. Почтовые аэропланы, в которые правдами и неправдами залезают вот уже пару лет эти твои американцы. Сначала они такое делали на спор. Потом это стало хорошим тоном – три часа, и ты уже черт знает где. А сейчас тут уже бизнес, легальный. И что интересно, я спрашивал у англичан: почему воздушные корабли, почему не аэропланы? А они мне: у нас люди спрашивают, за каким чертом надо нестись от Лондона до Сингапура за какие-то головокружительные десять дней, пережидая на земле ветер и ночь, если можно сделать это за тридцать дней на старом добром «Пи энд О», с оркестром, закатами над волной и танцами? Куда спешить? Что мы – герцогини Бедфордские? Мы даже не капитаны Барнау. Аэропланы – это для войны, которой никогда не будет. Ну, и для перевозки почты. Вот тебе инвестиции в воздух. И знаешь, что я сделал?

Сун покинул кресло, подобно мне оседлал британско-бангкокский стул, лег на его спинку подбородком, и глаза его полностью скрылись в толстых складках кожи.

– Я полетел из Бостона в Нью-Йорк по воздуху.

Потрясенная, я молчала.

– И обратно.

Во дворе начали скандалить знаменитые далматинцы дома Сунов – известные всем четвероногие хулиганы.

– Первое, Амалия. Я вложу деньги в аэропланы. Второе: я привезу аэроплан сюда. Свой.

– Ричард, ты с ума сошел? Тебе потребуется своя лужайка, типа английского газона, какие-то механики, пилот…

– Ты не поняла главного, Амалия. Лужайка – пустяки, куплю, механиков выпишу из Америки. И пилота. Но летать я буду сам.

Сун с сожалением посмотрел в пустой стакан, потом в дверной проем – и наткнулся на мой прямой взгляд. Виновато съежился.

– Амалия, а у меня есть мысль. Почему бы нам с тобой не сплавать в старушку Англию, и я там прокачу тебя по небу, над крышами нашего с тобой Кембриджа? А до того – разомнемся здесь, над этим островом. Всего год, и я уже смогу это сделать.

Я обвела взглядом стены бальной залы, с большими, в тяжелых рамах, фотографиями многочисленных Сунов. Мужчин в европейских костюмах, галстуках-бабочках, всех до единого – в очках. Женщин в чеонгзамах с воротничками, подпирающими подбородки. Одно фото – нынешнего хозяина, на скачках, в мягком котелке, с трофейной чашей в руках. Ричард Сун, владелец Сунстеда, отличных лошадей и еще много чего другого.

– Я дам тебе ответ, Ричард. Но это будет такой ответ, что ты позовешь своего Кроули, чтобы он выкинул меня на газон. Поэтому сначала – моя просьба. А потом – мой ответ.

Сун очень неплохо понял, что пришла пора быть серьезным.

– Ричард, мне не нужны твои два доллара, мне нужен совет – с кем поговорить из… Как тебе сказать… Давно, еще в позапрошлом веке, тут было тайное общество Ги Хинь. Далее – все говорят, что оно исчезло. Я хочу знать, куда. И что от него осталось. И мне нужен тот, кто может мне рассказать – причем с хорошим знанием дела, – у кого теперь хранятся некоторые секреты Ги Хинь.

Сун как-то сразу вытянулся на стуле и стал похожим… на китайца, как это ни странно. Мне даже показалось, что лицо его стало влажным.

– Ты сама-то понимаешь, о чем просишь? – тихо спросил он и снова посмотрел в дверной проем – нет ли Кроули со стаканом на подносе.

– Ну, видишь ли, Ричард, это вопрос твоего же, китайского исторического наследия, вопрос этнографический, если угодно… Э… ну как бы это лучше выразиться…

Он крепко сжал губы, подняв глаза к круглой дыре ротонды в потолке. И дальше показал, что такое по-настоящему умный китаец:

– Амалия, а ты случайно не имеешь отношения к этой истории с убитыми англичанами-полицейскими, о которых до сих пор говорят? Четыре трупа, один вообще исчез? И какие-то там китайцы, которые их всех поубивали?

Честное слово, чтобы все сообразить, ему потребовалось секунд пятнадцать.

Вот кого надо было бы отдавать в руки господина Эшендена, чтобы сделать из него суперсыщика.

– Да нет же, Ричард, просто я кроме своей музыки вдруг в очередной раз заинтересовалась историей города, получила заказ от «Стрейтс Эхо» на серию очерков…

– Да ты что, издеваешься, Амалия – какой там к дьяволу заказ? Тебе нравятся газеты – так купи себе газету! И сама будешь всем все заказывать. Кто там владеет «Стрейтс Эхо» – а, ну да, этот старый гриб Лим. У него, кстати, там еще китайская «Пенанг Син Пок» и малайская «Чахия Пулау Пинанг». Неплохой бизнес. Амалия, я за десять минут договорюсь о твоей встрече с этим Лимом, и это мне будет куда проще, чем… чем то, что ты просишь.

Мы с Суном оба знали, откуда взялась эта идея насчет покупки газеты. Одним из самых прославленных китайцев в истории нашего города был владелец знаменитого «голубого дома», толстый и умный Чеонг Фат Цзе. Его громадная деловая империя включала все – концессию на торговлю опиумом, должность директора железных дорог всего Китая (в ту пору, когда дорог этих было немного)… Он был также вице-консулом Китая по южным морям и советником императрицы Цы Си. По всему Дальнему Востоку были разбросаны его дома и жены в неумеренном количестве, хотя реально жил он именно у нас, в Пенанге, под прикрытием британского порядка и закона.

Я вспомнила его снимки в альбоме: один – в сюртуке и цилиндре, другой – в официальном костюме мандарина, при шапочке с помпончиком, означавшим власть и уважение собратьев.

Умер он в 1917 году. А за несколько лет до того, когда ему, как китайцу, глупый кассир не хотел давать каюту первого класса на британском лайнере, он пригрозил купить все пароходство. И с тех пор таких ситуаций на большинстве линий у китайцев не возникает. Ганди повезло меньше…

Купить газету и сообщить Биланкину о том, что я оставляю его пока на редакторском посту – это была забавная идея. Но, к сожалению, она мне не помогла бы.

Сун мрачно смотрел в одну точку – на задрапированную мраморной тканью мраморную же античную задницу статуи. Потом пришел в себя, сфокусировал взгляд, в омерзении потряс головой:

– Когда тебе это нужно?

– Если не сегодня, то завтра.

– Настолько серьезно, значит… Этнография, конечно. Амалия: любая помощь, только попроси. Охрана. Отсидеться в моем домике в Куала-Лумпуре. Или в Англии. А вот это… Что молчишь? Черт с тобой. Я позвоню тебе вечером. И все же подумай – не безопаснее ли летать под облаками?

– А вот теперь ответ на твой вопрос. Я хочу отплатить тебе добром за добро. Сун, в этом городе все знают все про всех. И не говори, что ты не пьешь раньше полудня, и все прочее. Дай приказ твоему британцу. Играй с ним в пинг-понг до самого ужина. Но прекрати пить виски навсегда. Слушай: если все китайцы этого города будут знать, что Сун из Сунстеда катится по наклонной, если они перестанут воспринимать тебя всерьез…

Я посмотрела на Суна: вот он как раз воспринимал все, что я говорила, вполне всерьез – видно, как ему было неприятно. И тут я выпустила свой последний заряд:

– А вот если каждый китаец будет знать, что Сун из Сунстеда оказался действительно жестким человеком, который сумел отказаться от любимой привычки – то через год, Ричард, я поднимусь с тобой в облака. И я могу обещать тебе это хоть в храме твоей богини милосердия Гуань-инь.

– Я христианин. Принадлежу к Церкви Англии.

Звонок от Суна раздался через несколько часов. Я получила адрес, имя – Леонг – и время: в девять вечера. И не завтра, а сегодня.

…Как никогда я ощущала, что город Джорджтаун устроен очень странно. Поворот с Эспланады направо, ты оставляешь сзади море, газоны и другие открытые пространства, длинные ложно-мавританские здания и греческие колонны, и вот ты уже в совсем ином мире. Мире, пахнущем чесноком и соевым соусом, кишащем людьми, которые говорят на очень странном языке – особенно если учесть, что это не один язык, а несколько, и все китайские. Но вот ты переходишь через улицу – и оказываешься в Индии. Правда, сегодня мне это делать было незачем.

Если я правильно поняла, то нужно попасть на Черч-стрит – «церковную улицу», на которой давно уже нет церкви. Попасть туда можно через Бич-стрит или каким-то образом через Армянскую улицу, и я остановилась, держась за руль велосипеда и пытаясь сообразить: как же это? А, ну да, я же спутала Армянскую улицу с Армянским переулком.

Я сделала еще один поворот – отметив, что темные улицы вокруг как-то странно пусты, и куда это подевались все китайцы? Почему кругом дымятся у поставленных на асфальт переносных алтарей пучки ядовито-красных курительных палочек – и почти нет людей?

Но вот какая-то женщина машет мне рукой, показывая в открытые ворота, за воротами вроде горят какие-то огоньки. Она, конечно, могла бы произнести мое имя – но, может быть, я слишком много от нее хочу? Добродушное, круглое лицо, просто китайская женщина в шлепанцах и темном, скучном самфу, с его короткими рукавами и такими же короткими, намного выше щиколотки, штанинами.

Снова машет мне рукой. Поворачиваю к ней. Ворота закрываются за нашими спинами, передо мной какой-то мощенный плитами дворик, китаянка дергает за рукоятки моего велосипеда и улыбается терпеливо, но решительно. Приходится оставить мою машину на ее попечение.

Китайские кварталы выглядят одинаково и неприступно – улица представляет собой ряд тесно прижатых друг к другу фасадов. Нижний этаж – магазин или мастерская, туда могут зайти с улицы клиенты. Над ним, на двух колоннах, нависает второй этаж – там живут, туда посторонним хода нет, только своим вверх по лестнице. Над вторым этажом – греческий треугольный фронтон, обычно с выдавленными в гипсе иероглифами. Выше него косая, кирпичного цвета крыша. Угловые здания каждой улицы – кофейные дома, то есть рестораны.

И очень, очень немногие попадают внутрь китайских кварталов.

Конечно, иногда никакого «внутрь» и не бывает – задняя часть длинного ряда домов стоит спина к спине с задней же частью другой улицы, тоже представляющей из себя ряд слепленных вместе домов. И туда, между этими двумя рядами камня, к винтовым лестницам и сушащемуся белью, лучше не заходить – там стирают, выливают в канавы тазики с рыбными помоями и кое-чем похуже.

Но бывает и по-другому. Я оказалась в настоящем дворике, с манговым деревом, великолепной лестницей, ведущей на галерею второго этажа. Подпирали эту галерею викторианские кованые чугунные колонны. А в центре двора был еще очаровательный каменный фонтан.

Вот туда, к журчащей струйке воды, и привела меня вежливо посмеивающаяся китаянка в пижаме. И скрылась в каких-то сложных проходах, идущих в новые дворики.

Я осталась одна в полумраке, принюхиваясь к вездесущему сладкому дыму сандала. Храм где-то рядом? Домашний алтарь?

И тут с изумлением я увидела, что одна стена дворика – это и правда храм, с очень странной, маленькой, темного гипса статуей, у подножья которой дымятся на алтаре палочки в толстых красных чашах. А сзади, по всей стене, слабо освещавшейся двумя электрическими лампочками, вверх уходили поминальные таблички с именами предков.

И сколько же еще в Пенанге китайских храмов, если они есть не только на улице – на каждой китайской улице, я бы сказала – а еще и во дворах?

По крупным плитам камня зазвучали мягкие шаги. На расстоянии вытянутой руки от меня остановился китаец непонятного возраста и хрупкого телосложения. Мы поклонились друг другу, я – довольно неловко.

Страницы: «« 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

Джеймс Джойс (1882–1941) – великий ирландский писатель, классик и одновременно разрушитель классики ...
Елена Люлякова – финалист «Битвы экстрасенсов», медиум, целитель, потомственная ясновидящая.Михаил К...
Юхан Стенебу проработал в ИКЕА 20 лет, в том числе многие годы помощником главы и создателя ИКЕА Инг...
Наверное, нет человека, которого не интересовало бы его будущее. Познакомившись с этой книгой, вы уз...
Георгий Николаевич Сытин сделал чрезвычайно важное открытие, когда выявил в человеке уникальную спос...
Осознанные сновидения – одно из самых впечатляющих приключений, которое может случиться в вашей жизн...