Только представьте… Филлипс Сьюзен

Глава 1

Старый уличный торговец сразу же заметил этого мальчика, разительно выделявшегося из толпы хорошо одетых биржевых маклеров и банкиров, заполонивших улицы Нижнего Манхэттена. Коротко остриженные черные волосы, которые, будь они чистыми, скорее всего лежали бы непокорными завитками, жирными вихрами выбивались из-под полей потрепанной фетровой шляпы. Заплатанная рубаха с засаленным воротом, расстегнутым, вероятно, из-за июльской жары, висела мешком на узких худых плечах. Обрывок кожаного ремешка подхватывал грязные, чересчур широкие штаны. Парнишка едва передвигал ноги, обутые в грубые черные башмаки, которые пришлись бы впору великану. Под мышкой он держал довольно большой узел.

Торговец облокотился на тележку с подносами, полными соблазнительных пирожных и булочек, и от нечего делать стал следить за подростком, прокладывавшим себе путь по забитому людьми тротуару, как за преступником, готовым вот-вот скрыться. Старик часто видел то, что ускользало от внимания окружающих, и что-то в этом бродяжке привлекло его внимание.

— Эй, ты, ragazzo[1], у меня для тебя пирожное. Воздушное, как поцелуй ангела. Vieni qui![2]

Мальчишка вскинул голову и голодными глазами уставился на подносы с лакомствами, которые жена торговца собственноручно выпекала каждый день. Разносчик почти слышал, как бедняга мысленно пересчитывает медяки, запрятанные в узле, который он судорожно прижимал к себе.

— Иди же, ragazzo, я не возьму с тебя ни цента. Это подарок, — окликнул он, протягивая воздушное яблочное пирожное. — Подарок много повидавшего человека новому обитателю самого главного в мире города.

Вызывающе сунув большой палец за пояс, паренек вразвалочку приблизился к тележке.

— И с чего ты взял, что я новый обитатель?

Акцент, столь же отчетливый и резкий, как запах растущего в Каролине жасмина, разливающийся по хлопковым полям, невозможно было ни с чем спутать, и старик поспешил скрыть улыбку.

— Наверное, это всего лишь мой глупый бред?

Мальчик пожал плечами и ковырнул носком ботинка валявшуюся на земле картонку.

— Я ничего такого не говорил. Может, так, а может, вовсе наоборот, — объявил он и ткнул грязным пальцем в пирожное: — Сколько просишь вот за это?

— Сказано же, подарок.

Парень, подумав немного, коротко кивнул и протянул руку.

— Спасибочки вам.

Едва он успел взять пирожное, как к тележке подошли два бизнесмена в сюртуках и высоких касторовых шляпах. Пренебрежительный взгляд мальчика скользнул по толстым золотым цепочкам от часов, свернутым зонтикам и начищенным черным туфлям.

— Пропади пропадом все дураки янки, — пробормотал он.

Мужчины, занятые беседой, не расслышали, но едва успели отойти, как старик мрачно нахмурился:

— Думаю, мой город — неподходящее место для тебя, верно? Всего три месяца, как война закончилась. Наш президент мертв, и страсти все еще накалены.

Мальчик как ни в чем не бывало уселся на обочину и принялся за пирожное.

— Не очень-то я уважаю вашего мистера Линкольна. По-моему, он просто инфантилен.

— Инфантилен?! Madre di Dio?[3]

— Глупый, как дитя малое.

— А откуда такому оборванцу, как ты, знать ученые словечки?

Парнишка ладонью прикрыл глаза от палящего солнца и прищурился.

— Чтение книг — мое призвание! — напыщенно объявил он. — Я встретил это выражение у мистера Ралфа Уолдо Эмерсона. Я большой почитатель мистера Эмерсона. — Он начал осторожно обкусывать края пирожного. — Правда, когда я увлекся его эссе, то еще не знал, что он янки. Поверишь, просто на стену полез, когда обнаружил, откуда он родом. Но к тому времени было слишком поздно. Я уже, можно сказать, стал его учеником.

— Этот мистер Эмерсон, что такое особенное он изрек?

Кусочек яблока прилип к грязному пальцу мальчишки, и тот слизнул его языком,

— Он толкует насчет характера и уверенности в своих силах. Полагаю, уверенность в своих силах — это и есть самое важное качество человека, разве не правда?

— А по мне, так вера в Господа нашего. Важнее ничего нет.

— С некоторых пор я не слишком держусь Господа. Раньше — пожалуй, но за последние несколько лет уж больно много всего навидался. Как янки резали наш скот и жгли загоны. Как пристрелили моего пса, Фергюса. Как миссис Льюис Годфри Форсайт потеряла в один день сына и мужа. Мои глаза состарились. Одряхлели.

Торговец попристальнее пригляделся к подростку. Маленькое личико сердечком, чуть курносый нос. Как обидно, что возмужание огрубит эти тонкие черты.

— Сколько тебе лет, ragazzo? Одиннадцать? Двенадцать?

Глаза редкостного темно-фиолетового цвета настороженно сузились.

— А что? Полагаю, я достаточно взрослый.

— Где же твои родители?

— Мать умерла, когда я родился. Папаша скончался в Шило три года назад.

— А ты, ragazzo? Почему явился сюда, в мой город Нью-Йорк?

Парнишка затолкал в рот остатки пирожного, сунул под мышку узел и встал.

— Хочу уберечь кое-что свое. Без меня это и защитить некому. Еще раз спасибо за пирожное. Очень рад нашему знакомству. Чистое удовольствие — встретить такого человека в незнакомом месте. — Он уже отошел было, но, поколебавшись, обернулся. — И кстати, чтобы вы знали: я не мальчик. И зовут меня Кит.

Пробираясь в направлении, указанном дамой на пароме, к Вашингтон-сквер, откуда начинались жилые кварталы города, Кит решила, что не стоило называть старику настоящее имя. Человек, решившийся на убийство, должен оставаться незаметным. Впрочем, какое это убийство? Скорее, акт правосудия, хотя, если ее поймают, вряд ли судьи-янки станут придерживаться этой точки зрения. Лучше бы им не знать, что Катарина Луиза Уэстон с плантации «Райзен глори»[4], расположенной вблизи Радерфорда, Южная Каролина, приблизилась к этому проклятому городу.

Кит крепче прижала к себе узел, в котором были спрятаны шестизарядный самовзводный армейский револьвер, когда-то принадлежавший отцу, обратный билет до Чарлстона, «Эссе» и «Вера в себя» Эмерсона, смена одежды и деньги, на которые ей придется пока жить. Хорошо бы покончить с делом сегодня и поскорее вернуться домой, но придется сначала последить за ублюдком-янки, вернее, за его передвижениями. Пристрелить его — полдела, главное — потом не попасться.

До сих пор самым большим городом, куда ей доводилось ездить, был Чарльстон, но Нью-Йорк — совсем другое дело! Шагая по шумным, оживленным улицам, Кит была вынуждена признать, что и тут есть свои немалые преимущества, не говоря уже о захватывающих видах. Прекрасные церкви, роскошные отели, шикарные магазины с мраморными фасадами и массивными дверями… Но горечь мешала восхищаться чудесами большого города. Похоже, Нью-Йорка совсем не коснулась война, уничтожившая и разорившая Юг. Если Господь действительно существует, Кит свято надеялась, что он отправит душу Уильяма Т. Шермана[5] гореть в аду.

Засмотревшись на шарманщика, девушка налетела на спешившего домой пешехода.

— Эй, мальчишка! — рассердился тот. — Смотри под ноги!

— Сам смотри! — огрызнулась она. — И я тебе не мальчишка!

Но мужчина уже исчез за углом.

Да что они, ослепли все?! С того дня как она покинула Чарлстон, все принимают ее за мальчика! Ей это не нравилось, но, впрочем, может, все к лучшему? Шатающийся в одиночку мальчишка не так подозрителен, как девушка. Правда, обитателям Радерфорда и в голову не приходило считать ее девчонкой. Они знали ее едва не с пеленок и помнили, что она не выносит девчоночьих ужимок, всяких бантиков, рюшечек и оборочек.

Ах, если бы только все не менялось с такой ужасающей быстротой! Южная Каролина. Радерфорд. «Райзен глори». Даже она сама. Старик принял ее за ребенка, на самом же деле она совсем взрослая. В восемнадцать лет девушка уже может считаться настоящей женщиной. И хотя тело это подтверждало, ум отказывался смириться. То, что она родилась девочкой, всегда казалось ей чем-то невероятным.

Заметив полисмена, она поспешно спряталась за спинами рабочих, тащивших ящики с инструментом. Несмотря на съеденное пирожное, в животе урчало от голода. Ноги заплетались от усталости. Если бы только она снова оказалась в «Райзен глори», на любимом персиковом дереве, или у озера, с удочкой в руках… или хотя бы в кухне, где, как всегда, хлопочет Софрония!

Девушка сунула руку в карман и стиснула клочок бумаги, словно желая увериться, что он все еще на месте, хотя написанный на нем адрес навеки отпечатался в мозгу. Нужно еще поискать, где бы остановиться на ночлег, но прежде она хотела взглянуть на дом. Может, и увидит человека, угрожавшего существованию всего, что она любила. Ну а потом Кит сумеет сделать то, что не удалось ни одному солдату во всей армии конфедератов. Выхватит оружие и отправит на тот свет майора Бэрона Натаниела Кейна.

Бэрона Кейна можно было назвать роковым красавцем: рыжевато-каштановые волосы, точеный нос, серебристо-серые глаза. У него был бесшабашный вид человека, постоянно ходившего по краю пропасти. При этом необходимо заметить, что ему приелось все на свете. Вернее, до смерти надоело. Пусть Дора Ван Несс прелестна и не отличается строгостью нравов, все же Кейн откровенно жалел, что пригласил даму на ужин. Сегодня он не в настроении слушать ее трескотню. И хотя знал, что она готова к любовной схватке, намеренно засиделся за бренди. В конце концов, он не какой-то дрессированный домашний песик! И всегда брал женщин на своих условиях! Кроме того, такое бренди следует ценить по достоинству.

У бывшего владельца дома был превосходный винный погреб, содержимое которого вместе с самим особняком перешло к Кейну благодаря его железным нервам и вовремя выпавшей паре королей.

Бэрон вынул тонкую сигару из деревянного хьюмидора[6], оставленного экономкой на столе, отрезал кончик и зажег.

Через несколько часов его ждут в одном из лучших клубов Нью-Йорка, где наверняка затеется игра в покер по высоким ставкам. Но до этого он успеет вдоволь насладиться прелестями Доры.

Откидываясь на спинку стула, он заметил взгляд женщины, устремленный на шрам, уродующий тыльную сторону его правой ладони, — один из многих, полученных во время войны и неизменно возбуждавших любовницу.

— Бьюсь об заклад, Бэрон, ты не расслышал ни единого слова из того, что я произнесла за весь вечер, — кокетливо заметила Дора, проводя языком по губам.

Кейн знал, что женщины считают его неотразимым, но отнюдь не гордился ни своей внешностью, ни столь лестным мнением, считая, что все это вовсе не его заслуга. Всего лишь наследие слабовольного отца и матери, раздвигавшей ноги перед каждым, кто удостаивался ее мимолетного внимания.

Ему было четырнадцать, когда он впервые заметил взоры, бросаемые на него женщинами. Сначала он отвечал на каждый, но со временем ему приелись подобные утехи, да и женщин было слишком много.

— Разумеется, слышал, — лениво обронил он. — Ты привела сотню причин, по которым мне следовало бы работать на твоего отца.

— Он человек влиятельный.

— У меня уже есть занятие.

— О, брось, Бэрон, какое же это занятие? Так, времяпрепровождение.

Бэрон ответил бесстрастным взглядом.

— Ошибаешься. Игра — мой способ зарабатывать на жизнь и безбедно существовать.

— Но…

— Выбирай: или немедленно отправляешься наверх, или я провожаю тебя домой. Не хотелось бы чересчур тебя задерживать.

Дора немедленно вскочила, и уже через несколько минут они резвились в постели. Сжимая в ладонях полные, налитые груди, Бэрон лениво размышлял, почему не чувствует особого удовольствия.

— Сделай мне больно, — прошептала она. — Чуточку. Самую малость.

Он устал причинять и терпеть боль, устал от войны, крови и ужасов, и хотя, казалось, все закончилось, раны так и не зажили. Однако уголки его губ дернулись в циничной ухмылке.

— Все, что прикажет леди.

Позже, снова оставшись один, уже одетый для вечера, Бэрон бродил по комнатам дома, выигранного с помощью пары королей. Что-то в обстановке напоминало ему о жилище, где он родился и рос.

Мальчику было всего десять, когда мать сбежала, оставив его с обремененным долгами отцом в унылом филадельфийском особняке, постепенно разрушавшемся от небрежения и отсутствия денег. Три года спустя отец умер, и дамы — члены благотворительного комитета пришли, чтобы забрать Бэрона в сиротский приют. В ту же ночь он сбежал, не имея ясной цели, не зная куда, придерживаясь исключительно одного направления. Западного.

Следующие десять лет он бродяжил, перебираясь из одного города в другой, и перепробовал десятки занятий: перегонял скот, клал железнодорожные шпалы и рельсы, искал золото, пока не обнаружил, что может найти больше драгоценного металла за карточным столом, чем в ручьях и речках. В то время Запад был новым, неосвоенным пространством, нуждавшимся в образованных людях, но Бэрон не смел никому признаться, что умеет читать. Женщины влюблялись в красивого юношу, чьи словно высеченные резцом скульптора черты и холодные серые глаза обещали тысячи тайн и несказанных наслаждений, но ни одной не удалось растопить лед, казалось навеки сковавший его душу. Те человеческие эмоции, которые укореняются с самых ранних лет и расцветают в ребенке, познавшем любовь, начисто в нем отсутствовали. Сам Кейн не знал, убиты ли они навсегда или дожидаются, пока их разбудят. Не знал и знать не хотел.

Едва разразилась война, он впервые за двенадцать лет пересек Миссисипи в обратном направлении и записался в армию, но не для того, чтобы помочь сохранить Союз, — просто превыше всего ценил свободу и ненавидел рабство в любой форме. Позже он присоединился к обстрелянным ветеранам армии Гранта и заслужил одобрение генерала при штурме форта Генри. К тому времени, когда они добрались до Шило, он уже числился при штабе генерала. Ему удалось дважды избежать смерти: сначала в битве при Виксберге и четыре месяца спустя под Чаттанугой, при атаке на Мишинери-Ридж, в сражении, открывшем войскам Шермана путь к морю.

Газеты пестрели заметками о Бэроне Кейне, провозглашавшими его «героем Мишинери-Ридж» и превозносившими до небес за мужество и патриотизм. После ряда успешных рейдов Кейна через линию фронта репортеры на все лады комментировали фразу генерала Гранта: «Я предпочел бы скорее потерять правую руку, чем Бэрона Кейна».

Но ни газетные писаки, ни сам генерал не подозревали, что Кейн не мог обходиться без риска, как пьяница — без алкоголя. Опасность, как и секс, словно вливала в его жилы свежую кровь, делала его живым и деятельным. Он привык ставить на карту все. Абсолютно все.

Но постепенно поблекло и это. Карты, эксклюзивные клубы, женщины — ничто уже не имело для него значения. Что-то ушло, какой-то стержень сломался, и Бэрон сам не мог понять, в чем дело.

Кит дернулась, как от толчка, и подняла голову. Разбудил ее чей-то незнакомый мужской голос. Девушка не сразу пришла в себя и, машинально вытащив из-за ворота соломинку, вообразила, будто каким-то чудом очутилась дома, в коровнике «Райзен глори», но тут же вспомнила, что постройка сгорела.

— Почему бы тебе не угомониться, Магнус? День выдался нелегким, — увещевал незнакомец. Доносившийся из-за перегородки стойла голос показался ей довольно резким: ни тягучих гласных, ни пришепетывающих согласных ее родины.

Девушка моргнула, пытаясь привыкнуть к темноте. И тут она вдруг сообразила, где находится. Иисусе сладчайший! Да ведь она уснула в конюшне Бэрона Кейна!

Кит оперлась на локоть, досадуя, что не может ничего разглядеть. Та женщина на пароме неправильно объяснила, куда идти, и она сумела отыскать дом только в сумерках. Сначала пряталась под деревьями, но, не обнаружив опасности, обошла дом с задней стороны, перелезла через забор и забралась в открытое окно конюшни, чтобы самолично все проверить. К несчастью, знакомые запахи лошадей и свежей соломы ее сморили, и Кит уснула, забившись в дальний угол.

— Хотите взять утром Саратогу? А вот это уже другой голос — знакомый мелодичный акцент напоминает речь бывших рабов с южных плантаций.

— Может быть. Что-то случилось?

— Не нравится мне ее нога. Лучше бы дать кобылке передохнуть.

— Будь по-твоему. Я сам завтра посмотрю. Доброй ночи, Магнус.

— И вам того же, майор.

Майор?!

Сердце Кит заколотилось. Значит, тот, кому принадлежит низкий голос с резковатыми нотками, и есть Бэрон Кейн?

Она подкралась к окошку и перегнулась через подоконник, но увидела лишь его спину. Майор вошел в ярко освещенный дом и исчез. Слишком поздно! Ей не удалось взглянуть ему в лицо. Целый день пропал зря!

На какое-то мгновение предательский комок застрял в горле. Что же она наделала, дура безмозглая! Испортила все, что могла. Глухой ночью, одна в незнакомом городе янки — и едва не попалась с поличным в первый же день!

Кит судорожно сглотнула и решительно попыталась взять себя в руки, для чего нахлобучила потрепанную шляпу на самый лоб. Нет смысла плакать над тем, чего уж не вернуть. Сейчас главное — выбраться отсюда и найти место для ночлега. Завтра она возобновит наблюдение с более безопасного расстояния.

Девушка схватила узел, подобралась к двери и прислушалась. Кейн уже в доме, но где этот таинственный Магнус?

Она осторожно приоткрыла дверь и выглянула. Свет, пробивавшийся из щелей между занавесок, падал на открытое пространство рядом с конюшней и каретным сараем. Кит выскользнула наружу и прислушалась, но во дворе было тихо и безлюдно. Она знала, что железные ворота в высоком кирпичном заборе заперты, так что придется удалиться тем же путем, каким пришла. Беда только, что придется перебегать через двор.

Поежившись от неприятного предчувствия, Кит набрала в грудь воздуха и пустилась бежать. И почти сразу же поняла: что-то неладно. В ночном воздухе, не перебиваемый больше запахом конского пота, плыл тонкий аромат сигарного дыма.

Потеряв голову от страха, Кит попыталась забраться на забор, но плеть плюща, за которую она схватилась, не выдержала. Девушка лихорадочно вцепилась в другую, уронила узел и подтянулась. Она почти добралась до верха, как кто-то сильно дернул ее за штаны. Беспомощно взмахнув руками, словно пытаясь удержаться за воздух, она упала на землю лицом вниз. В поясницу уперся чей-то сапог.

— Так-так, и кто же это нас навестил? — издевательски протянул владелец сапога.

Кит, все еще не в силах отдышаться, сразу же узнала голос. Голос заклятого врага, майора Бэрона Натаниела Кейна. Багровый туман ярости застлал ей глаза. Она попробовала встать, но он придавил ее чуть сильнее.

— Убери свою чертову лапу, поганый сукин сын!

— Мне почему-то кажется, что делать этого не следует, — спокойно ответил он, чем еще больше разозлил девушку.

— Пусти меня! Немедленно пусти!

— Для вора ты ужасно сварлив.

— Вор?!

Взбешенная девушка в бессильном гневе заколотила кулаками по земле.

— Я в жизни ничего не украл! Найди человека, который утверждает обратное, и увидишь чертова лжеца!

— В таком случае что же ты делал в моей конюшне?

А вот на это у Кит ответа не нашлось. Как бы получше соврать, чтобы он поверил?

— Я пришел… ищу работу на конюшне. Тут никого не оказалось, вот я и решил подождать, пока появятся конюхи. Ну… ну и заснул случайно.

Тяжелый сапог не сдвинулся ни на дюйм.

— К-когда я проснулся, было темно. Тут я услышал голоса и побоялся, что кто-то меня увидит и подумает, будто я задумал покалечить лошадей.

— А вот мне кажется, что, если человек ищет работу, у него хватит ума постучать в заднюю дверь.

К сожалению, Кит разделяла его мнение.

— Постеснялся, — тихо проговорила она. Бэрон усмехнулся и не спеша убрал ногу.

— Можешь подняться. Но учти, парень, если задумал сбежать, горько пожалеешь.

— Я не… — Кит вовремя успела прикусить язык и поправилась: — Я вовсе не думал бежать. Да и с чего бы, раз я не сделал ничего плохого?

— А вот это мы сейчас проверим.

В этот момент луна выплыла из-за тучи, и то, что до сих пор было всего лишь неясной зловещей тенью, превратилось в мужчину из плоти и крови. У Кит перехватило дыхание. Он оказался высоким, широкоплечим и узкобедрым, и хотя она обычно не обращала внимания на подобные вещи, невольно созналась себе, что не видела мужчины красивее. Из-под воротничка белой сорочки, скрепленного маленькими пуговицами из оникса, свисали концы галстука. Ноги обтянуты черными брюками. Он стоял в свободной позе, слегка опершись рукой о бедро, и посасывал тонкую сигару.

— И что у нас там? — осведомился он, кивком указав на узел, все еще валявшийся у ограды.

— Ничего вашего! — огрызнулась Кит.

— Покажи.

Ей ужасно хотелось ответить отказом, но, вглядевшись в его лицо, она решила не рисковать и поэтому вытащила узел из травы и поспешно развязала.

— Смена одежды, «Эссе» мистера Эмерсона и шестизарядный револьвер моего па. — Она не упомянула о билете до Чарльстона, спрятанном в книге. — Как видите, чужого не беру.

— А что такой мальчишка, как ты, понимает в Эмерсоне?

— Я его последователь.

Уголок его губ слегка приподнялся.

— А деньги у тебя есть?

Девушка наклонилась и принялась вновь завязывать узел.

— Еще бы! Куда я без денег? Думаете, я настолько инфантилен, чтобы заявиться в чужой город без единого цента?

— И сколько же?

— Десять долларов! — вызывающе бросила она.

— Долго в Нью-Йорке на это не проживешь.

Знай он, что у нее всего три доллара двадцать восемь центов, еще не то бы сказал!

— Говорю же вам, что ищу работу.

— Это я слышал.

Если бы он не был таким великаном!

Кит невольно попятилась, ненавидя себя за трусость.

— Пожалуй, мне лучше уйти.

— Ты самовольно влез ко мне в дом, а это незаконно, так что я вправе вызвать полицию — пусть они тебя хорошенько допросят.

Кит, не любившая, когда ее загоняли в угол, храбро вздернула подбородок.

— А мне плевать, пусть хоть колотят — я все равно ничего плохого не делал!

Бэрон картинно скрестил руки на груди.

— Откуда ты, парень?

— Мичиган.

Сначала она не сообразила, чем вызван взрыв хохота, но, тут же поняв свою ошибку, потупилась.

— Похоже, вы меня поймали. По правде сказать, я из Алабамы, но, хоть война и кончилась, не стоит об этом трубить на каждом углу.

— В таком случае тебе лучше держать рот на замке, — хмыкнул он. — Не слишком ли ты молод, чтобы таскать оружие?

— Это еще почему? Я умею с ним обращаться.

— Бьюсь об заклад, так оно и есть, — кивнул Бэрон. — Кстати, почему ты сбежал из дома?

— Там нет работы.

— А твои родители?

Кит повторила историю, рассказанную уличному торговцу, и Бэрон надолго задумался. Девушка усилием воли заставила себя не поежиться под его взглядом.

— Мой помощник конюха уволился на прошлой неделе. Хочешь работать на меня?

— На вас? — едва слышно пролепетала она.

— Именно. Пойдешь под начало Магнуса Оуэна, моего управителя. У него, правда, не столь лилейно-белая кожа, так что, если это оскорбит твою гордость южанина, лучше скажи сразу и не будем тратить время. — Не дождавшись ответа, Кейн продолжал: — Будешь спать в конюшне, а есть на кухне. Жалованье — три доллара в неделю.

Кит упрямо долбила землю носком изношенного башмака. Мысли лихорадочно метались. Сегодня она успела усвоить одно: Бэрона Кейна не так легко убить. И это, пожалуй, сейчас главное, тем более что он успел разглядеть ее лицо. Работа на конюшне даст возможность держаться поближе к нему, хотя делает ее задачу вдвойне опасной. Но с каких это пор она боялась опасности? Кит ничто и никогда не могло удержать! Не удержит и сейчас.

Она по привычке сунула большие пальцы за пояс.

— Еще пятьдесят центов, янки, — и по рукам.

Ее комната над конюшней приятно пахла лошадьми, пылью и кожей. И обстановка оказалась довольно уютной: кровать, дубовое кресло-качалка и выцветший тряпичный коврик. Имелся и умывальник, который Кит предпочла проигнорировать. Ее гораздо больше интересовало окно, выходящее на зады дома, откуда она могла видеть все, оставаясь незамеченной.

Подождав, пока Кейн уйдет, она сбросила ботинки и легла на кровать. Несмотря на короткий отдых в стойле, она чувствовала себя усталой. Правда, сразу заснуть не удалось. Вместо этого она принялась гадать, как пошла бы ее жизнь, если бы десять лет назад отцу не взбрело в голову отправиться в Чарльстон и там жениться второй раз.

Гаррет Уэстон, очарованный Розмари с первого взгляда, потерял разум, несмотря на то что она была старше и под ослепительной внешностью красавицы блондинки таились жестокость и эгоизм, заметные каждому дураку. Но очевидно, этот дурак оказался еще и слеп. Розмари не скрывала, что не выносит детей, и в тот день, когда Гаррет привез жену в «Райзен глори», та под предлогом, что новобрачные нуждаются в уединении, отправила восьмилетнюю падчерицу в хижину рядом с бараками рабов. Вернуться ей так и не позволили. Если девочка забывала, что больше не имеет права расхаживать по дому, Розмари немедленно освежала ей память пощечиной или оплеухой, а когда в очередной раз выдрала за уши, Кит предпочла скрываться на кухне. Даже нечастые уроки, получаемые от соседского гувернера, проводились в хижине.

Гаррет Уэстон и без того никогда не был любящим отцом, а теперь и вовсе не замечал, что его единственной дочери уделяют куда меньше внимания, чем детям рабов. Бедняга совсем помешался на своей прелестной чувственной жене.

Вся округа возмущалась подобным поведением: «Ребенок предоставлен самому себе. Такое и мальчику непозволительно, что уж тут говорить о девочке! Возмутительно! Недопустимо!»

Однако Розмари Уэстон, мало интересовавшаяся местным обществом, игнорировала недвусмысленные намеки на то, что Кит пора иметь гувернантку или по меньшей мере приличную одежду. Иногда добросердечные матроны дарили Кит поношенные платья дочерей и читали лекции о том, как должна вести себя истинная леди. Но девочка слушала наставления вполуха и выменивала обноски на мальчишечьи штаны и рубашки. К десяти годам она умела стрелять, драться, ездить верхом без седла и даже курить.

По ночам, когда нестерпимо терзало одиночество, она не уставала твердить себе, что новая жизнь имеет немало преимуществ для обожающей приключения девочки с душой, рвущейся к опасности. Она в любую минуту могла вскарабкаться на персиковое дерево, могла, когда хотела, раскачиваться на веревке, привязанной к стропилам коровника. Работники на плантации научили ее скакать верхом и ловить рыбу. Она частенько прокрадывалась в библиотеку на рассвете, пока мачеха еще спала, чтобы без помех и нотаций выбрать нужную книгу. Ссадив коленку или занозив ногу, она бежала на кухню, где кухарка Софрония немедленно спешила ей на помощь.

Но война все изменила. Первые пушечные выстрелы раздались у стен форта Самтер за месяц до ее четырнадцатого дня рождения. Вскоре после этого Гаррет поручил управление плантацией жене и записался в армию конфедератов. Поскольку Розмари не вставала раньше одиннадцати и почти никогда не покидала дома, «Райзен глори» вскоре пришла в запустение. Кит отчаянно пыталась заменить отца. Но война положила конец торговле южным хлопком, а девочка была еще слишком юна, чтобы найти выход.

Рабы разбежались. Уэстона убили под Шило. Кит с привычной горечью узнала, что он оставил плантацию жене. Сама девушка несколько лет назад получила трастовый фонд от бабушки, но это для нее ничего не значило.

Им не пришлось долго дожидаться наступления янки. Северяне прошли маршем через Радерфорд, грабя и поджигая все на своем пути. Увлечение Розмари красавчиком лейтенантом из Огайо и последовавшее недвусмысленное приглашение в спальню помогли спасти дом, хотя хозяйственные постройки погибли. Вскоре после капитуляции генерала Ли в Аппоматоксе разразилась эпидемия инфлюэнцы, унесшая жизнь Розмари.

Кит потеряла отца, детство, привычную жизнь. Осталась только земля. Только «Райзен глори». И это было для нее всем.

Свернувшись клубочком на тощем матрасе, девушка в который раз поклялась себе, что все вернет, даже если цена окажется непомерно высокой.

Она заснула, не успев помечтать о том, какой прекрасной станет жизнь, когда «Райзен глори» наконец будет принадлежать ей.

В конюшне стояли четыре, лошади: два гунтера и одномастная пара для экипажа. Напряжение, сковавшее Кит, немного ослабло, когда гнедой с длинной изящной шеей ткнулся носом ей в плечо. Все будет хорошо. Главное — не торопиться и держать ухо востро. Кейн опасен, но у нее есть преимущество: в отличие от него она знает врага в лицо.

— Его зовут Аполлон.

— Что?

Круто развернувшись, она оказалась лицом к лицу с высоким, стройным, узкоплечим молодым человеком с кожей цвета темного шоколада и огромными выразительными глазами, стоявшим по другую сторону низкой дверцы, которая отделяла стойла от центрального прохода. На вид ему было лет двадцать с небольшим. У ног незнакомца лежала белая с черным дворняга.

— Этого гнедого зовут Аполлон. Любимый конь майора.

— Сразу видно, — буркнула Кит, открывая дверцу. Пес немедленно принялся ее обнюхивать под критическим взглядом молодого негра.

— Я — Магнус Оуэн. Майор сказал, что поймал тебя прошлой ночью, когда ты лез через забор. Скажи спасибо, что он согласился нанять тебя!

— Никуда я не лез… то есть не совсем. Уж больно он подозрительный, твой майор, — фыркнула Кит. — Твоя собака?

— Да. Я дал ему кличку Мерлин.

— Похоже, никчемный дворняга!

Гладкий высокий лоб Магнуса собрался крупными морщинами.

— Интересно, почему это ты хулишь моего пса, парень, — негодующе осведомился он, — если даже его не знаешь!

— Я весь вечер проспал вон в том стойле. Если бы твой Мерлин чего-то стоил, наверняка ему бы это не понравилось, — объяснила Кит, нагибаясь и рассеянно почесывая дворнягу за ухом.

— Да вчера Мерлина тут и не было, — вступился Магнус за друга. — Он был со мной.

— Вот как? Что же, значит, я неверно о нем судил. Янки пристрелили моего пса Фергюса. Лучшего на свете. Я по сей день о нем горюю.

Лицо Магнуса немного смягчилось.

— Как тебя зовут?

Кит, немного помедлив, решила, что лучше назваться собственным именем. А вот фамилия…

На полке, над головой Магнуса, стояла большая банка смазки Финни для кожи и сбруи.

— Кит. Кит Финни.

— Уж больно странное имя для парнишки.

— Мои родители были большими поклонниками Кита Карсона, того, что дрался с индейцами.

Магнус, по-видимому, удовлетворился таким объяснением и перешел к перечислению обязанностей, которые должен выполнять помощник конюха. После они отправились завтракать на кухню, и он представил Кит экономке, Эдит Симмонс, дородной женщине с редеющими полуседыми волосами и твердым мнением обо всем на свете. Она служила кухаркой и домоправительницей у прежнего владельца и согласилась остаться, только когда узнала, что Бэрон Кейн не женат и, следовательно, некому будет указывать ей, что делать. Эдит верила в бережливость, хорошую еду и личную гигиену, а это означало, что она и Кит с первого взгляда невзлюбили друг друга.

— Мальчишка слишком грязен, чтобы есть за одним столом с приличными людьми.

— Не стану спорить, — отозвался Магнус.

Кит была слишком голодна, чтобы возражать, поэтому потопала в кладовую и плеснула немного воды на лицо и руки. Правда, отказалась прикоснуться к мылу, имевшему, по ее мнению, слишком приторный аромат. Все дело в том, что Кит, сколько себя помнила, ожесточенно сражалась со всякими проявлениями женственности.