А ты постарайся! Голявкин Виктор
– Еще! – закричали зрители. – Давай!
– Сейчас, сейчас! – Он поднял кверху голову, а руку выставил вперед. Видно было, что любит он выступать.
– «Я памятник себе воздвиг нерукотворный!» – заорал он.
На сцену выбежал вожатый, взял Саню за руку и увел. Вожатый сейчас же вернулся и сказал:
– Дорогие гости, наш конферансье несколько превысил свои полномочия, вместо того, чтобы объявить номер «Танец матрешек» в исполнении сестер Трендафиловых, он спел песню…
Но тут зрители закричали, засмеялись, не дали вожатому говорить, требуя на сцену Саньку.
– Пусть прочтет! – кричали зрители.
Вожатый ушел, и опять вышел Санька.
– «Я памятник себе воздвиг нерукотворный! – заорал он сразу. – К нему не зарастет народная тропа!..»
Он прочел все стихотворение с вытаращенными глазами, и все остались довольны. Все просили еще что-нибудь исполнить, а когда появился вожатый, некоторые зрители даже засвистели. Они ни за что не хотели Саньку отпускать, и он рассказал сказку писателя Козлова в своем изложении. Опять все захлопали и не хотели его отпускать. Но тут опять на сцене появился вожатый и, не обращая внимания на недовольство зрителей, все-таки Саньку увел.
На сцену выбежали девчонки в костюмах матрешек.
Сзади шмыгали носом. Я обернулся и увидел того самого мальчишку-рыболова. Он меня тоже узнал и к губам палец приложил, чтоб тише. А рыбой от него пахло – жуть! Он ведь ее все время за пазуху пихал. Может, и сейчас у него там кой-какая рыба есть… Матрешки подняли клубы пыли, но, несмотря на это, еще сильнее застучали ногами, как будто хотели всю пыль выбить окончательно.
После номера матрешек зрители опять стали вызывать Саньку, а матрешки думали, их вызывают, радостные, выбежали на сцену и еще раз сплясали. Третий раз они уже не стали плясать, наверное, поняли, что это не им аплодируют. Видно было из-за занавеса в глубине сцены, как вожатый упрашивает Саньку, а он ломается. Наверно, обиделся, что ему в начале не дали выступить. Но в конце концов Санька вышел, оглядел всех, подмигнул кому-то (наверное, мне) и крикнул:
– Концерт пляски!
И стал плясать так, что первые ряды встали со своих мест и отошли в стороны к стенам, – он поднял столько пыли, что даже двадцать сестер Трендафиловых не смогли бы этого сделать. Некоторые стали чихать и кашлять. Способный все-таки Санька человек, ничего не скажешь! Кончив плясать, он сразу, даже не отдышавшись, запел новую песню. Он, видимо, боялся, что ему не дадут еще раз спеть. Песня была о том, как любимая провожала на войну солдата, и когда доходило до слов «руку жала, провожала…» – Санька подбегал к самому краю сцены, даже казалось, он может свалиться вниз, и протягивал зрителям обе руки в крепком пожатии. В этом месте некоторые почему-то смеялись, но Санька на таких людей никакого внимания не обращал (не такой он был человек!) и спел до конца всю песню.
Когда он кончил, раздался прямо гром аплодисментов. Санька подождал, когда все успокоятся, и сказал:
– А сейчас я вам прочту стихи собственного сочинения, которые называются «Да здравствует лето».
- Да здравствует лето.
- Да скроется тьма!
- Да здравствует это,
- Но не зима!
- Нет, лучше я буду купаться,
- Чем с горки на лыжах кататься!
- В траве лучше буду валяться,
- Чем на морозе болтаться!
- Послушайте, люди, меня,
- Послушайте лучше поэта,
- Своими стихами звеня,
- Я славлю не зиму, а лето!
- Но если попросят меня
- Прославить не лето, а зиму,
- То я, ничего не тая,
- Своими стихами звеня…
В этом месте Санька остановился и сказал:
– Тут у меня как бы обрывается…
Все засмеялись, захлопали, а Санька сказал:
– Я вам могу прочесть другое свое стихотворение, если вы не устали…
Зрители опять захлопали, давая этим понять, что они нисколько не устали, и Санька сказал:
– Тогда, пожалуйста! Только названия у меня пока нету, и я буду без названия, если можно…
– Можно! Можно! Мы не устали! – закричали зрители.
– Тогда я начну:
- Метет метель за окном,
- Мать веником пол метет…
- А я сижу за столом,
- Пишу, что на ум придет…
Санька вдруг тяжело вздохнул и сказал:
– В этом месте у меня тоже обрывается…
К нему шел вожатый.
А Санька вытащил из кармана два платка и стал ими махать в воздухе.
Я сразу понял, что он собирается фокус показать, но другие, наверное, не поняли и продолжали хлопать. Вожатый подскочил к Саньке и стал ему что-то на ухо говорить. А Санька махал платками и не хотел слушать. Но вожатый был не из тех, кого Санька мог убедить своими фокусами.
В конце концов он спрятал свои платки в карман и совершенно жутким, печальным голосом объявил следующий номер. После этого ушел со сцены, вызывающе покачиваясь.
Больше Санька со своими номерами не выступал, только выходил объявлять другие номера. Как только он появлялся, зрители оживлялись, смеялись и хлопали. Они его очень тепло, с большой радостью встречали.
После окончания зрители только и говорили о Саньке, какой он замечательный парнишка, забавный парнишка, симпатичный парнишка, удивительный парнишка, редчайший парнишка и еще какой-то там парнишка. Хотя я такие стихи тоже мог бы сочинить, и спеть мог бы (и не хуже), и Пушкина мог бы прочесть даже лучше, и сказку писателя Козлова я тоже читал и мог бы ее пересказать. Я все это мог сделать не хуже, но я этого не сделал, а он взял да и сделал, вот и получается, что самое главное – сделать, а не подумать. Если ты ничего не сделал, никому не показал, то никто и знать не будет, что ты мог. Я твердо решил на каком-нибудь вечере в школе выступить с разными номерами, мне тоже захотелось стать замечательным, забавным, удивительным, редчайшим, симпатичным парнишкой… Только вот смогу ли я сплясать? Вот это неизвестно… но если потренироваться как следует перед зеркалом, то непременно смогу, а если не смогу, заменю пляску художественным свистом – слух у меня неплохой и свистеть умею…
Зрители долго хлопали, не уходили, а рыбак сзади мне в ухо носом шмыгал.
Мы с ним вместе вышли.
– Пошли Саньку искать, – сказал я.
– Мне рыбу надо ловить, – сказал он.
– Ты уже простудился, – сказал я.
Он шмыгнул носом.
– А ты откуда знаешь?
Я шмыгнул носом, как он.
– Теперь-то я в лодке ловлю, – сказал он.
Он все хотел уйти от меня, быстро шел, а я вижу такое дело, лодка у человека есть, ни на шаг не отстаю.
Потом он побежал, а я за ним, тем более мне показалось, начальник лагеря в нашу сторону направлялся…
В лодке
Он остановился на дороге:
– Ну, чего ты бежишь за мной?
Мы с ним запыхались, стоим, друг на друга смотрим и дышим тяжело.
– Слушай, долго ты так за мной бежать будешь?
Я молчу.
– Если ты так за мной бежать будешь, я не знаю, что тебе сделаю!
Он повернулся и пошел. А я за ним. На таком расстоянии, чтобы он мне ничего не сделал. Он опять остановился.
– Послушай, – кричит, – у меня там удочки спрятаны, не желаю я, чтобы все знали, где у меня удочки спрятаны.
– Я на твои удочки смотреть не буду, ты меня только в лодку возьми, зачем мне твои удочки!
– А ты отвернись, раз тебе мои удочки не нужны!
– А ты в лодке меня покатаешь? – спрашиваю.
– Да черт с тобой, садись в лодку, только не гляди, куда я удочки прячу!
Я отвернулся, он свои удочки достал и говорит:
– Смотри, чтобы в лодке шум не производить!
Я ему обещал, что шум производить не буду, и мы в лодку влезли.
Как только немного отъехали, я говорю:
– А что, если на тот берег к нахимовцам катануть? Посмотрим, как там нахимовцы живут, и обратно.
– Больше мне делать нечего, как к нахимовцам ехать, чего я там не видел! Ты сиди да шум не производи!
– А что, если, – говорю, – я за лодку уцеплюсь и буду плыть, а ты меня будешь везти?
– Да ты что, – говорит, – шутишь, что ли? Как же я тогда буду рыбу ловить? Ты лучше гляди, нет ли коров поблизости, они нам рыбу нашугают…
Коров не было видно, и я сказал:
– Неплохо все-таки к нахимовцам катануть…
В это время он якорь бросил и мне не ответил. Я все смотрел на тот берег, а он удочку разматывал.
Он удочку забросил, а я хотел воду рукой зачерпнуть и чуть лодку не перевернул.
– Не производи шум! – заорал он.
Я встал, чтобы шум не производить, а лодка так закачалась, что я чуть в воду не свалился.
– Ну-ка сядь! – заорал он. – Ну-ка сядь! Вот чурбан! Не смей мне шум производить!
Он стал вытаскивать якорь и все повторял, что в этом месте теперь нет смысла рыбу ловить, она вся ушла.
Мы уплыли в другое место, а я все думал, как бы на тот берег к нахимовцам попасть.
Он снова бросил якорь.
Я старался шум не производить и сидел не двигаясь.
Но рыба не ловилась.
– Чего же это такое, – сказал я, – никакого шума нет, и рыбы нет…
Он во все глаза на свой поплавок глазел, а мне надоело на него глазеть, раз ничего с ним не случается.
– Никакой тут рыбы нету, – сказал я, – все ясно.
Он глаз с поплавка не спускал и молчал.
– Да где же рыба! – говорю. – Нету никакой рыбы!
Он на меня посмотрел и спрашивает:
– А?
– Хорошо бы на тот берег, – говорю, – поехать, раз рыбы нет.
В это время его поплавок под воду ушел, а он как раз со мной разговаривал. Он дернул, да поздно. Всего червяка рыба съела и ушла.
Он как закричит:
– Если ты мне еще про тот берег скажешь, я не знаю, что тебе сделаю!
Насадил он нового червяка, забросил и сидит, опять на свой поплавок смотрит. Только он в другую сторону забросил, и мне не видно стало поплавка, и я осторожно пополз, чтобы поплавок увидеть. И тут я рукой банку с червями задел, и она в воду бултыхнулась. Я не знал, что это за банка такая, и ползу себе дальше как ни в чем не бывало.
Он ко мне спиной сидел. Повернулся и как заорет:
– Что ты наделал!
А я сразу не понял, что это банка с червями, и говорю:
– Какая-то коробочка упала…
– Немедленно, – кричит, – убирайся от меня! Уходи сейчас же! Тут же уходи! Сматывайся сию минуту! Сию секунду проваливай!
– Да как же я сию секунду уйду, если вокруг вода…
Он стал грести изо всех сил к берегу, и все ругался, ругался, и кулаком мне грозил, и себя ругал за то, что взял меня, а я только делал виноватое лицо – что же я мог еще сделать!
Я ему даже «до свидания» не сказал, выпрыгнул из лодки и пошел.
А он мне вдогонку крикнул:
– Дурень несчастный, тунеядец, балбес!
Я повернулся и кулаком ему погрозил. Какое он имеет право меня разными словами обзывать!
Разговор
Я и говорю Матвею Савельичу:
– Плохо все-таки, что у вас нет лодки.
– Плохо, что жены нет, – говорит Матвей Савельич.
– Возьмите да женитесь, – говорю.
– Возьми лодку себе да и сколоти, – говорит Матвей Савельич.
– Как же я сколочу?
– Ты лодку себе сколотить не можешь, а я жизнь свою сколотить не умею. Вот и выходит, что мы с тобой никудышные в жизни люди…
– Да ну, – говорю, – подумаешь – лодка! Это вовсе не значит, что я никудышный.
– А я, по-твоему, никудышный? Если бы никудышный был, такого сада у меня не было бы. Никудышный человек, он куста посадить не может. А колодец? Видал мой колодец? Только с ямщиковским колодцем сравниться может! Сам рыл. Сам копал. А землю на тележке отвозил. А это ж работа. Это ж труд! Да если еще орден Славы заслуженный во внимание взять, то даже получается, что человек я славный, а не никудышный… Нет, брат, боевой я человек да работящий…
– А я в этом году все пятерки получил, – сказал я.
– Вот и получается, – сказал Матвей Савельич, – что мы с тобой люди достойные, славные. Только нам маленько не везет…
– Мне ужасно не везет, – сказал я.
– А если вникнуть, – сказал Матвей Савельич очень задумчиво, – то каждому человеку, по моему мнению, в чем-то не везет. Это если подумать. А кому больше везет, а кому меньше, это и понять-то невозможно. А те, кому кажется, будто им везет особенно, так они в этом ошибаются, потому что не подумали…
– Вот у нас в классе один мальчишка был, – говорю, – вот ему здорово везло! Что знает, то его учительница и спрашивает. Всегда пятерки получал. Только он в прошлом году в речке утонул.
Матвей Савельич на меня посмотрел – я сразу понял, что глупость сказал.
– Да он не совсем утонул, – говорю, – его потом откачали…
– Повезло человеку… – сказал Матвей Савельич.
Почесал он свою бороду и говорит:
– Вот оно что значит – везенье, вещь такая спорная…
Еще бороду почесал и говорит:
– Вот погоди, управлюсь, сработаю тебе лодчонку, да такую, что сама без весел и паруса плыть будет…
Собирайся, скорей собирайся!
Смотрю утром в окно, а у ворот наших Санька стоит и мне рукой машет. Я сразу во двор бегом, такая радость меня взяла!
– Вот это замечательно, – говорю, – что пришел! Как раз о тебе вспоминал!
– Погоди болтать, – говорит Санька, – времени осталось мало.
– Какого времени? – спрашиваю.
– Немедленно собирайся, если тебе интересно, и отправляйся с нами.
– Куда отправляться?
– Если ты узнаешь, куда отправляться, ты прямо до неба подпрыгнешь. Если тебе только интересно!
– Вот это красота! – говорю. – Только ты сначала скажи, куда мне отправляться, откуда я знаю, что мне интересно, а что не интересно, если я ничего не знаю.
– Узнаешь, – говорит Санька, – узнаешь, только ты скорей собирайся, ты еще до неба подпрыгнешь!
– А чего мне собирать? – спрашиваю.
– Да ничего не надо собирать, – говорит Санька, – ты только сам собирайся.
– Как мне собираться? – спрашиваю.
– Фуфайку, – говорит, – возьми, и все.
– Фуфайку?
– Возьми, возьми, – говорит Санька, – фуфайку обязательно возьми!
– А еще чего взять?
Санька подумал и говорит:
– Фуфайку, пожалуй, брать не надо, ничего брать не надо…
– А чего брать?
– Чего-нибудь возьми.
Я уже хотел бежать чего-нибудь взять, но тут же понял, что никак не могу этого сделать, ведь для этого надо знать, что брать.
Странная у него все-таки привычка все недосказывать!
– Еды у нас навалом, – говорит.
– Какой еды?
– В крайнем случае товарищи тебя выручат!
– Какие товарищи?
– Да ты что, не проснулся? Что, я тебе не товарищ, что ли?
– Ты-то? Конечно, товарищ, как же ты не товарищ!
– А раз я товарищ, значит, и другие товарищи, там-то тебя не посмеют гнать! Кто может гнать из леса? Лес общий. Если тебя из леса погонят, вот потеха будет!
– Из какого леса?
– Да ты не рассуждай, а собирайся. Неужели ты понять не можешь (ну и голова у тебя!), что отправляемся мы сейчас всем отрядом в поход с ночевкой…
– А мать?
– Что мать?
– А как же мать?
– Во фрукт! Если тебя мама в поход не пускает, тогда нам с тобой не о чем разговаривать…
– Кто сказал, что не пускает?
– Ты сказал.
– Когда?
– Сейчас.
– Никто не имеет права меня в поход не пускать! – крикнул я.
Поход
Мы с Санькой договорились: сначала я сзади буду идти, на почтительном расстоянии, чтобы меня не видели. А потом, когда в лес углубимся, я могу на глаза появиться. Тогда уже никто меня обратно не пошлет и я могу вместе со всеми дальше идти. Правда, мы с ним не договорились, сколько времени мне на почтительном расстоянии идти. Один раз я их из виду потерял, побежал вперед и чуть на вожатого не налетел. Хорошо, он меня не заметил. Он обернулся, а я за куст спрятался. Потом Санька специально отстал, и мы с ним переговорили. Он советовал мне пока держаться на почтительном расстоянии, а мне надоело. Он стал уговаривать еще некоторое время не показываться, но в это время его позвали, и он убежал, чтобы не вызывать подозрений. Я еще немного продержался на почтительном расстоянии, а когда отряд на полянку вышел, я тоже к ним вышел. Санька стал мне знаками показывать, чтобы я обратно в лес уходил, а я и не подумал.
Как ни в чем не бывало прошелся по полянке и в сторонке сел.
Вожатый ко мне спиной стоял и дирижировал, а они пели:
- Летний денек,
- Речка, песок,
- Тихий лесной ручеек, ок, ок, ок!
- Светлый лужок,
- Синий дымок
- И над костром пионерский котелок, ок, ок, ок!
Так дружно пели! Особенно это «ок, ок, ок!» у них здорово получалось. Раз десять эту песню спели. Припев я запомнил и с ними пел. Никто на меня никакого внимания не обращал, не считая Саньку. Он все продолжал мне разные знаки делать, что-то на пальцах показывать – надоел ужасно! Не для того я в поход собрался, чтобы на почтительном расстоянии плестись. Никто не может мне запретить на полянке сидеть!
Все встали и пошли, а я за ними. Иду себе сзади, и никто меня даже не спрашивает, зачем и куда я иду. Вожатый обернулся и на меня посмотрел, потом еще раз обернулся и говорит:
– Что это ты, мальчик, за нами увязался? Не вздумай с нами идти, мне за тебя отвечать нет никакого желания.
Я остановился и говорю:
– Да что вы! За меня отвечать совершенно не нужно!
– Гуляй сам по себе, – говорит вожатый, – а к нам не пристраивайся.
Я обиделся и говорю:
– Если я с вами песню спел, это не значит, что к вам пристраиваюсь.
Санька говорит:
– Пусть он с нами идет, он хороший парень.
И ребята говорят:
– Да пусть идет, нам жалко, что ли.
Вожатый говорит:
– Никаких хороших парней! Чтобы я больше не слышал этих слов! Пока не поздно, возвращайся к своей маме!
Санька говорит:
– С ним теперь уже ничего не сделаешь, он никуда не пойдет…
– Как это не пойдет? – говорит вожатый.
– Никуда я не пойду, – говорю.
Вожатый мне пальцем погрозил:
– Отстань от нас, я тебя предупреждаю.
– Не отстану, – говорю.
– Неужели ты не понимаешь, мальчик, что ты нам нежелателен? Ну, что ты пристал к нам, зачем? Разве можно так поступать? Тебе ведь не разрешают с нами идти, а ты идешь. Ну, разве это хорошо?
Санька говорит:
– Ему одному скучно живется. Он на все пойдет.
– Кто это на все пойдет? – спрашивает вожатый. Вид даже какой-то испуганный у него стал.
– Я все равно за вами пойду, – говорю.
Ребята говорят:
– Он теперь дорогу обратно не найдет.
Санька говорит:
– Он, наверное, дорогу обратно забыл, как же он теперь вернется?
Вожатый так разнервничался!
– Не валяй дурака! – кричит. – Мы совсем мало прошли! Кого вы из меня хотите сделать?!
Санька ко мне подскочил и на ухо мне шепчет:
Читать бесплатно другие книги:
